От автора

«Короли Альбиона» это роман, то есть вымысел, действие которого происходит в пятнадцатом веке. Если читателей смутят анахронизмы и другие неточности, я прошу их подумать, не составляют ли эти «огрехи» часть авторского замысла. Если же такой ответ их не удовлетворит, остается вообразить, что события происходят на «параллельной Земле», двойнике нашей Солнечной системы, расположенной в весьма отдаленном уголке Вселенной.

Нельзя сказать, чтобы я совсем не пользовался научной литературой. Решив направить небольшую группу людей с Востока в Англию, причем в наиболее мрачный период нашей истории, я призадумался: из какой именно страны должны явиться мои путешественники? Сперва я выбрал Бирму и обратился к Ричарду Блертону, работающему в отделе восточных древностей Британского музея, с просьбой предоставить мне основные сведения по средневековой Бирме. Выслушав мой план, он ответил:

— Джулиан Рэтбоун, Вам нужна не Бирма, а Виджаянагара.

— Что это такое?

Как и большинство будущих читателей этой книги, я понятия не имел, о чем идет речь. Ричард Блертон подробно ответил мне, а также снабдил необходимой литературой. Оказывается, в конце тринадцатого века княжества Южной Индии объединились, и возникшая в результате империя Виджаянагара просуществовала до 1565 года, после чего была завоевана султанами Бахмани. Прежний слой культуры был полностью уничтожен: библиотеки были сожжены, величественные здания и города лишились скульптур и настенной росписи, местное крестьянство попало в крепостную зависимость. В течение нескольких веков единственным источником наших знаний об утраченных сокровищах культуры служили хроники и путевые заметки португальских торговцев и путешественников, проникших в империю в XVI веке, после того как к ней был присоединен порт Гоа. Лишь сравнительно недавно археологи предприняли масштабные раскопки, и постепенно из осколков начали складываться современные представления о некогда великой цивилизации.

Виджаянагара как нельзя лучше соответствовала моим планам: страна, гораздо более культурная, нежели Европа XV века, и поскольку о ней мало что было известно, моему воображению предоставлялась полная свобода. Разумеется, подлинные знатоки Виджаянагары будут возмущены, и я приношу извинения Ричарду Блертону за то, что вовлек его в эту авантюру.

Из книг мне особенно пригодилось «Искусство Индии» (Видья Дехиджа, издательство «Фейдон»).

Братьев Свободного Духа я обнаружил в книге Грейла Маркуса «Следы помады» (издательство «Пикадор»), а подробнее изучил эту секту по труду Нормана Кона «В ожидании конца света: учения о миллениуме и мистические анархисты Средневековья» (издательство «Меркьюри»). Эти классические труды доставили мне истинное наслаждение. О Гассане ибн Саббахе я прочел впервые у Уильяма Бэрроуза (у него же я позаимствовал семейство Джонсонов), но вообще-то ассассины встречаются во многих приключенческих романах (я немало прочел их в детстве, в том числе и «Мистера Бикулла» Эрика Линклейтера, где действуют душители).

Кое-где я прибегаю к коротким, но узнаваемым цитатам из «Сердца тьмы» Джозефа Конрада и «Золотой ветви» Джеймса Фрэзера. Проповедь брата Питера в значительной степени позаимствована из книги Герберта Маркузе «Эрос и цивилизация», с той страницы, где сам автор цитирует Ницше и Шина О'Кейси. Что же касается Али бен Кватара Майина и князя Харихары Куртейши они оба представляют собой смесь (в разных пропорциях) из Алана Квотермейна и сэра Генри Куртиса, двух персонажей знаменитого романа «Копи царя Соломона» Генри Райдера Хаггарда.

Вполне вероятно, что в книге обнаружатся и иные цитаты, которых сам я не заметил, — такое часто случается с начитанными и не слишком молодыми писателями.

Англия XV века здесь так же мало похожа на историческую реальность, как Виджаянагара. Я не обращался к первоисточникам, зато перечитал всю популярную литературу об этом периоде, какую смог найти в книжных магазинах и библиотеках. В конечном счете я остановил свой выбор на книге Элисон Вейр «Ланкастер и Йорк. Война Роз» (издательство «Пимлико») — на мой взгляд, это наиболее ясное и чрезвычайно подробное изложение событий той эпохи. Я постоянно прибегал к нему и хочу здесь же выразить благодарность автору. Приводимые в тексте стихи даны в современном английском переводе Брайна Стоуна («Средневековая английская поэзия» из серии «Пингвин Классике»).

Но главным, постоянным, всегда удовлетворявшим мое любопытство источником при написании «Королей Альбиона» была Британская энциклопедия (11-е издание 1911 года). Я унаследовал эти тома от отца, они стоят в небольшом шкафу справа от рабочего стола, и почти каждые полчаса я прерывал работу над книгой, вытаскивал с полки очередной том и погружался в чтение.

Дж. Р. Декабрь 1999

Глава первая

Эту историю поведал мне Али бен Кватар Майин («Можешь звать меня Измаил, если хочешь, но мне больше нравится имя Али»), ушедший на покой торговец, человек, видевший много необычного, нечто вроде Синдбада наших дней. Многочисленные странствия не принесли ему богатства; только в последнем, том самом, о котором он мне так подробно рассказал, Али заработал достаточно денег, чтобы его сыну Гаруну (Али называл его Гареем) хватило на учебу в медицинской школе Миср-аль-Каира, или просто Каира, как называют столицу Египта христиане, а сам Али приобрел дом и мог покупать до конца своих дней столько бханга или гашиша, сколько ему требовалось. Он нуждался в гашише: после двух зим, проведенных на краю земли, Али страдал от мучительной боли в суставах, особенно в коленях и фалангах пальцев. Боль усиливалась в сезон дождей, а в семьдесят лет против этого недуга нет иного лекарства, кроме бханга. Я сказал в семьдесят лет? Не знаю точно. Сам Али то уверял, что ему всего шестьдесят, то склонялся к мысли, что ему вот-вот стукнет семьдесят пять.

Насчет сезона дождей: каждый год в Мангалоре в течение двух месяцев идут проливные дожди, и Али утверждал, что эта влага (как будто он не пропитался ею прежде, в Ингерлонде, причем холодной, а не теплой, как здесь) проникает в его суставы, заставляет их разбухать, причиняя такую боль, словно между фалангами пальцев и в колени искусный палач втыкает ему раскаленные докрасна иглы. Однако дожди длятся не так уж долго, и бханг помогает. На эти два месяца Али улетал на крыльях гашиша высоко-высоко, как те бумажные змеи, что любят запускать у вас в Китае. Боль никуда не уходила, но ее вроде бы испытывал кто-то другой. А во все остальное время года Али считал Малабарское побережье Индии, принадлежащее империи Виджаянагара, земным раем.

Он обзавелся парой жен — молоденькими сестричками (по его подсчетам, им не исполнилось еще и двадцати лет). Девушки прекрасно готовили туземную пищу, следили, чтобы слуги как следует убирали дом, купали и кормили своего господина, выводили его посидеть в патио у фонтана, где цвели лотосы и розы, приглашали в гости друзей Али, таких же купцов и путешественников, как он сам, и тогда мужчины развлекались беседой о прежних приключениях. Когда Али чувствовал себя получше, и если денек выдавался не слишком жаркий, он потихонечку спускался в порт, устраивался выпить лимонаду в каком-нибудь арабском кафе и смотрел на большие торговые суда под треугольными парусами, возвращавшиеся в гавань со всех четырех концов нашего круглого мира. В порту его привлекала также арабская девчушка, игравшая на гитаре и певшая ангельским голосом песни о родной Гранаде. Там я и познакомился с Али.

Вечером жены провожали старика в постель и сами ложились по обе стороны от него, чтобы старые кости впитали тепло и жизнь их юных податливых тел. Он хвастался, что спит как младенец.

Завидно, а?

Кто я такой? О чем я рассказываю? Разве вам не сказали? О, извините. Меня зовут Ма-Ло, я родился в Мандалае, в Рангуне был карманным воришкой, ушел юнгой в море на корабле, принадлежавшем малайским арабам… Однако я хочу поведать об Али, а не о себе. Что касается меня, я выучился морскому делу, ходя под парусами от островов на запад до Порт-Суэца и обратно, а затем выдал себя за араба-мусульманина и сам сделался капитаном торгового судна под флагом малайского султана. По торговым делам я добрался до Нанкина на реке Янцзы, а тамошний губернатор и князь, или мандарин, заявил, что секретные сведения не менее ценный товар, чем копра, и отослал меня сюда, в Камбалук, он же Пекин.

А теперь вернемся к Али.

В Мангалоре никому не возбраняется быть арабом-мусульманином. Как большинство портов, этот город допускает смешение рас и вер: христиане тут обосновались с самого момента возникновения этой религии, своим обращением они обязаны Фоме Близнецу, лично знавшему Иисуса и донесшему слова Учителя до местных жителей; есть здесь и евреи, не знавшие Иисуса и так и оставшиеся евреями; и, разумеется, сами индийцы различаются и внешностью, и происхождением — светлокожие арийцы и индусы, меднокожие дравиды (к этому племени принадлежали жены Али), смуглые тамилы. Моряки здесь по большей части арабы, а сейчас в порт начинают проникать также европейцы, они пересекают Средиземное море, спускаются по Красному и выходят в Аравийское море. На последнем этапе пути им приходится нанимать арабские суда. Я слышал, португальцы намерены в один прекрасный день проплыть вокруг всей Африки, не заходя в Аравийское море, и таким образом они рассчитывают на всем протяжении поездки использовать свои собственные корабли… Впрочем, я отвлекся. Проявите терпение, со стариками такое бывает. И, конечно же, в Мангалоре есть китайцы — как вы сами.

Я уже сказал, что быть мусульманином в Мангалоре вовсе не беда, хотя Виджаянагара вот уже сто лет воюет с мусульманскими государствами, с княжествами Бахмани. Они располагаются примерно в двухстах милях к северу от Гове, или Гоа, как зовут этот порт португальцы. Война идет только за территорию, а не за религию — никаких глупостей вроде джихада или крестового похода. Среди офицеров и солдат в армии императора немало наемников-мусульман. Али скорее уж мог нажить неприятности из-за того, что был купцом, чем из-за своей веры. Купцы, как известно, шпионы, а то и двойные агенты, за вознаграждение поставляющие тайные сведения обеим сторонам. В этом обвинении есть доля истины: ведь для всякого купца заманчиво купить товар по дешевке и перепродать его на том же самом рынке. Можете мне поверить — я сам такой.

Последнее приключение Али, которое я собираюсь пересказать, принесло ему кое-какое состояние: он купил имение у подножия Западных гор, отличная земля для выращивания специй и пару примыкавших к нему деревушек, послал изрядную сумму своему сыну Гарею и помаленьку расходовал остаток.

Когда мы начали записывать его повесть, сложилось обыкновение: я приходил к нему, во внутренний дворик, три-четыре раза в неделю. Что-то вроде тысячи и одного вечера разумеется, на самом деле их было гораздо меньше, впрочем, как и ночей Шахразады. Али утверждал, что ему нравится рассказывать о себе, что таким образом ему удастся оставить людям какую-то память о себе. Али не верил ни в загробное существование, ни в переселение души в какое-нибудь животное или насекомое, о чем толкуют индусы высшей касты (они называют себя браминами[1]), ни в мусульманский рай, где питаются амброзией и нектаром, любуясь прекрасными гуриями, — Али говорил, что свою долю красивых женщин и сладостей он получит еще на этом свете.

Он с наслаждением воскрешал в памяти радости и мучения своей долгой жизни, покачиваясь в плетеном кресле под тенью благоухающих коричных деревьев, удобно откинувшись на подушки, попивая лимонад и закусывая пирожком с бхангом (бханг способствовал перевариванию обеда из баранины, жаренной на кокосовом масле и приправленной куркумой, кориандром и имбирем). Домашние его предались послеобеденному сну, даже пестрые рыбки в пруду едва шевелились.

— Я теперь не ложусь спать днем, — сообщил он мне, когда я в первый раз устроился рядом с ним и приготовился записывать. — В старости сон не идет к человеку, а мои девочки не хотят ложиться со мной до ночи, говорят, слишком жарко, к тому же я после еды то и дело пускаю ветры.

Скорее всего, это просто предлог, и они сейчас совокупляются со своими любовниками. А если нет — зря теряют время. В их возрасте я бы ничем другим не занимался. С чего же мы начнем? — С начала.

Али бен Кватар Майин родился в маленькой горной деревушке неподалеку от Дамаска. Ему только что исполнилось восемь лет, и он прошел первое посвящение в таинства той исламистской секты, к которой принадлежало его племя (это было какое-то ответвление шиизма[2]), но тут местный халиф, суннит[3], решил истребить инакомыслящих среди своих подданных. В одно мгновение Али лишился своего счастливого, хоть и не слишком сытого детства. Обстоятельства истребления его семьи могли бы показаться слишком ужасными, если б мы не становились свидетелями подобных же событий по всему миру. Только Виджаянагара избавлена от этого кошмара, а так повсюду одно и то же: во имя Господа люди рассекают себе подобных на части, подвергают пыткам, изобретают все более жестокие и изощренные способы причинить боль и смерть. В каком-то смысле родных и близких Али можно даже почесть счастливцами они были изнасилованы, избиты и буквально разрублены на куски, но все это произошло очень быстро. Не сравнить с теми нескончаемыми страданиями, которым подвергают друг друга приверженцы различных христианских сект, когда им попадется в руки кто-нибудь из еретиков.

В тот день, перевернувший его жизнь, когда он словно вторично явился на свет, на глазах у Али его отец и мать, другие жены отца, родные и сводные братья и сестры были изувечены и убиты. Вернее, это произошло бы у него на глазах, но он сразу же крепко зажмурился, чтобы ничего не видеть.

— Сколько лет тебе было? — переспросил я.

— Мне было всего шесть лет, я убежал и попытался спрятаться.

— Только что ты говорил, что тебе было восемь.

— Разве? Только что? Нет, ты ошибаешься. Конечно же шесть. Уж я-то знаю. Я бросился в самое надежное убежище, какое только знал: укрылся под бабушкиными юбками. В восемь лет я бы этого не сделал.

Что ж, подобные неточности встречаются у любого рассказчика.

По словам Али, воин-суннит отрубил бабушке голову одним ударом острого, как бритва, ятагана. Старуха резко наклонилась вперед, из обрубка, оставшегося на месте ее шеи, фонтаном брызнула кровь, заливая ее одежду и подушки, среди которых она сидела, а в следующее мгновение она повалилась на пол (голова так и лежала у нее на коленях), и воин вновь взмахнул ятаганом, на этот раз нацелив удар в Али — бабушкины юбки больше не скрывали мальчика. Этот удар должен был перерубить мальчика пополам наискосок, справа налево, но в последний момент Али отклонился, и лезвие ятагана прошло мимо, только самый кончик задел его. «Задел», — деликатно говорит Али; на самом деле острие вонзилось в тело примерно на дюйм, повредило правый глаз, вырвало ноздрю, обезобразило рот заячьей губой, разрубило ему правую ключицу, вдавило грудину, вырвало слева четыре ребра и обнажило плоть на левом боку. Царапина, да и только.

Отшатнувшись назад в момент удара, Али упал навзничь и потерял сознание. Рана оказалась столь тяжкой, что мальчик впал в некое подобие транса, который вызывают у себя индусские йоги: все телесные функции замедлились, но не прекратились, сердце билось, быть может, только раз в минуту, и потому кровь, хлынувшая было из раны, тут же начала сворачиваться и остановилась, прежде чем он истек кровью. Он потерял примерно два кувшина крови, не более.

Стояла зима, дело было в горах, так что ночь выдалась холодная, и мальчик очнулся только на следующее утро. Убийцы, желавшие, чтобы деревня навеки осталась необитаемой, засыпали поля солью, ограбили свои жертвы и стащили тела всех родных и соседей Али к колодцам. Они сбросили трупы в воду, рассчитывая таким образом отравить ее трупным ядом.

Следовало ли Али воздать хвалу Аллаху за то, что его бросили в колодец последним и потому он оказался на самом верху этой груды тел? Возможно, и следовало, если только забыть, что и само насилие творилось во имя Аллаха.

Он пришел в себя, когда солнце коснулось его обнаженной спины и начало припекать. В запекшейся крови, и своей, и чужой, страдая от жестокой боли — все тело онемело, — Али сполз с груды трупов на край колодца и огляделся по сторонам. Он был здесь единственным живым существом, не считая потихоньку собиравшихся мух и крыс. Овец и коз угнали, собак уничтожили столь же безжалостно, как и их хозяев. Али обратился в бегство. Он задержался в своей деревне лишь для того, чтобы подобрать какие-то лохмотья, все еще украшавшие огородное пугало, а затем, прихватив межевой шест вместо посоха, Али поспешил прочь.

Сперва он смог уйти совсем недалеко, но, по мере того как его рана заживала, он уходил все дальше и дальше. Возможно, вся его жизнь была бегством, во всяком случае, пока он не нашел себе приют в Мангалоре. В те годы он спал мало, урывками, и ему снилось, как он бежит. Он добрался до Багдада, до Тавриза, до Кабула. Он шел пешком, ехал верхом, плыл по морю.

Нищим странником Али добрался до Золотого пути, ведущего в Самарканд, присоединился к каравану — погонщики, носильщики и конюхи лучше своих господ помнили завет Пророка об обязанностях верующего по отношению к бедным. Вместе с караваном он добрался до Шелкового пути, а по нему — до Каракумов и Крыши мира. Он проходил по этому маршруту несколько раз, совершенствуясь в искусстве клянчить, а затем и в искусстве торговать. Он знал уже все приемы, с помощью которых нечестные купцы надувают своих партнеров, и, когда тот же караван в пятый раз снаряжался в путь с грузом шелка, ляпис-лазури и золота, Али сделался ближайшим помощником купца-парса, склонявшегося к шиизму и доброжелательно относившегося к бедному юноше.

Нельзя сказать, что с этого началось процветание Али, но, по крайней мере, он получил средства к жизни. Десять лет он работал на парса в качестве мальчика на побегушках, посредника, секретаря. Он научился читать и писать, складывать и вычитать, вести бухгалтерию. Состарившись, парс ленился покидать свой дом и склад товаров, и Али стал его доверенным лицом, торговым агентом. Ему легко давались языки — эта способность пригодилась Али еще в детстве, когда он просил милостыню и как-то уживался с людьми разных наречий. Но, занятый по горло делами, Али находил время для глубокого изучения тайн шиизма и даже, оставив на время работу, посвятил год, а то и два общению с мудрецами, жившими в горной общине к северу от Гиндукуша.

Приняв посвящение, Али возвратился к своему парсу — тот был тогда примерно в том же возрасте, какого ныне достиг сам Али. Али рассчитывал, что парс сделает его своим партнером и предоставит ему заем, который позволил бы Али вести торговлю от имени этого купца, но парс предпочел полностью устраниться от дел. Дочери, мечтавшие выйти замуж за знатных людей той страны, побудили парса распродать весь товар, выкопать припрятанное на черный день золото и купить плантации фисташковых деревьев и абрикосов таким образом, он сравнялся с землевладельцами. Али продолжал служить ему посредником, продавая за пределами страны сушеные абрикосы и зеленые орешки, и искал себе нового покровителя, поскольку, за отсутствием капитала, не мог начать собственное дело.

Как появился на свет Гарей? Суннитский фанатик изувечил Али, а разбогатеть ему так и не удалось, так что казалось маловероятным, чтобы Али не то что вступил в брак, а хотя бы завел сколько-нибудь прочные отношения, помимо покупных и кратковременных развлечений. Красив он отнюдь не был, а с возрастом становился еще непригляднее. Левая сторона тела постепенно съеживалась, левая рука сохла (по-видимому, был задет жизненно важный нерв), однако он мог пользоваться тремя пальцами. Лицо Али напоминало подгнившее яблоко: с одной стороны достаточно гладкое, но с другой темное, бесформенное, оплывшее и ноздреватое, как губка. На людях он старался прикрывать эту часть лица краешком старой накидки (он не расставался с ней много лет), выставляя напоказ лишь левую половину.

Однако вскоре после того, как парс ушел на покой, Али завязал отношения с неким египтянином, выращивавшим хлопок. Долгоносики нанесли серьезный ущерб урожаю, и купец остался в долгу перед Али. А надо сказать, что люди, живущие на берегах Нила и его каналов, часто страдают от какой-то местной болезни, вызывающей слепоту, и у этого купца была дочь, красивая собой и здоровая, но слепая. На ней и женился Али, передав ее разорившемуся отцу все свое имущество. Семья поселилась в Искендерии, Али нашел себе работу торгового посредника в порту. Гарун, он же Гарей, стал единственным плодом этого союза; вскоре после рождения сына мать скончалась от родильной горячки. Али передал ребенка на попечение родственнице его матери и отправился в очередное путешествие. Он неизменно оставлял деньги на содержание сына, хотя видел его крайне редко, проезжая через те места когда раз в год, а когда и в два. Во всяком случае, он дал Гарею хорошее образование и профессию, так что юноша сумеет заработать себе на жизнь, не подвергаясь тем опасностям, через которые прошел его отец.

Довольно. Я снова отвлекся. Али хотел построить свою повесть не как утомительный перечень тысячи дорожных происшествий, а как историю одного большого приключения, достигшего завершения. Именно такую историю вы и услышите от меня. Этот рассказ превзойдет все прочие, он длиннее и увлекательнее, он страшнее и чудеснее, он полон драматизма и ужаса, а порой и счастливых поворотов судьбы. Из этой книги вы узнаете немало о других народах и странах и не пожалеете о деньгах, которые заплатили за эти сведения.

Все началось и закончилось в Ингерлонде — в той части страны, что расположена на Европейском континенте. Значение этого небольшого участка английской земли посреди Франции — он называется Кале обусловлено тем, что сей порт — морские ворота острова и почти вся торговля с Ингерлондом ведется через Кале. Я слыхал, как Ингерлонд именуют задницей христианского мира, а Кале — дырой в этой заднице. Али не оспаривал это мнение.

Главная статья экспорта из Кале — шерсть и шерстяные ткани. Больше англичане (так они именуют себя в честь одного из варварских племен, осевших на острове) не производят в избытке никакого годного на продажу товара, если не считать свинца и олова. Иностранцам разрешается покупать английскую шерсть только в Кале, поскольку так легче следить за уплатой пошлины, и торговцы часто называют между собой этот город попросту «Рынок». Шерстяная ткань здесь высокого качества, хотя и уступает кашмирской, она пользуется большим спросом в тех краях, где слишком холодно, чтобы шить одежду из шелка или ситца. Англичане умеют прясть тончайшую, как шелк, шерстяную нить, по-разному окрашивая ее и придавая тканям различный узор. Эта тонкая шерсть называется камвольной, за ней Али и приехал в Кале, рассчитывая выменять сколько-то тюков на привезенные из Московии соболя.

Он остановился в гостинице, или на постоялом дворе, в квартале между гаванью и рынком. Как и все южане в этом климате, он страдал от простуды, его нос протекал как мочевой пузырь восьмидесятилетнего старика, грудь хрипела, и сипела, и ходила ходуном, точно ведро, наполненное сырой известкой, и потому в тот вечер он рано отправился спать. Накануне ему пришлось, по обычаю этих далеких от цивилизации мест, разделить широкое ложе с двумя бродячими лудильщиками, которые всю ночь пихали друг друга, а также с неким дворянином, женой дворянина и двумя их детьми они ехали ко двору герцога Бургундского. Дети ныли и хныкали, пока их мать не упросила Али показать им свое лицо. Она сказала детям, что перед ними сам дьявол и что он унесет их, если они немедленно не заткнутся. Подействовало.

В этот вечер, страдая от лихорадки, Али улегся в постель, пока все остальные еще ужинали, так что в комнате, которую хозяин имел наглость именовать лучшей из гостевых спален, он был один, когда послышался стук в дверь.

В этот момент своего рассказа Али бен Кватар Майин заерзал в кресле, затем сдвинул его в сторону так, что прутья кресла жалобно заскрипели, отвернулся от заходящего солнца и посмотрел прямо на меня.

— Стоит ли продолжать? Я еще не утомил тебя?

— Нет-нет. Ни капельки.

— Ты зевнул.

— Да, минуту назад, когда ты так подробно описывал Кале. Но сейчас я вновь угодил в сети твоего повествования, подобно тому как царь ТТТяхрияр — в сети, сплетенные Шахразадой. Но если ты, Али, устал, я вернусь завтра, чтобы услышать, кем оказался посетитель, разыскавший тебя в той мрачной гостинице.

— Да, так будет лучше. Я слышу, в доме уже все проснулись. Скоро мои жены присоединятся ко мне они всегда приходят, когда спадает дневная жара.

Глава вторая

Назавтра после полудня я вернулся в прекрасный дворик, где в бассейне играли разноцветные рыбки, и птички распевали в клетке, и сладко пахло кардамоном. Али продолжил свой рассказ. С тех пор как ятаган рассек ему лицо, миновала целая жизнь, и все же тот удар сказался на его речи — Али говорил медленно, помогая себе плавными жестами здоровой руки.

Я нащупал кинжал, спрятанный под простыней, высвободил его из ножен и крикнул:

— Входите!

По серой рясе с капюшоном я признал в ночном госте нищенствующего монаха-проповедника из ордена францисканцев. Жирная сальная свеча в его руке давала больше дыма, нежели огня; моему воспаленному лихорадкой воображению померещилось, что деревянная обшивка жалкой комнатушки колеблется взад и вперед, словно парус стремительной лодки-дау. Я отметил на одеянии незнакомца маленькую красную заплату в форме сердца чуть повыше пояса, но в то время я не ведал значения этой метки. Он проскользнул между стеной и кроватью, встал у меня над головой — бедная моя голова, покоившаяся на грязном валике, набитом непромытыми оческами овечьей шерсти! — и поставил свечу на полку. Я цеплялся за серебряную рукоять кинжала, ладони, к моему ужасу, сделались скользкими от пота. Странный человек заметил мой испуг.

— Я не причиню вам вреда, — произнес он, усаживаясь на краешек кровати и сбрасывая с головы капюшон. Истощенное, посеревшее лицо, недавно выбритое, но уже поросшее короткой щетиной. Две глубокие морщины сбегали от края крупного носа к уголкам рта. Аскетизм в этом лице сочетался с выражением привычной меланхолии. Темные глаза даже при этом освещении казались проницательными.

— Полагаю, вы и есть Али бен Кватар Майин, торговец, прибывший с Востока? — продолжал он.

Я кивнул.

— Насколько мне известно, вы являетесь также членом тайного братства, в котором вы носите имя…

Но тут уж я забеспокоился и вытащил кинжал так, чтобы незнакомец мог его видеть.

— Не смейте произносить имя вслух, иначе это будет последнее ваше слово! — пригрозил я.

— Отлично. — Его узкие губы растянулись в улыбку, выражавшую и насмешку, и удовлетворение. — Имя это сила, оно заслуживает уважения. Тем не менее я должен дать вам понять, что пришел к вам в качестве члена подобного же братства, разделяющего большинство убеждений вашей секты. Я рискую жизнью, признаваясь в этом, но таким образом я надеюсь завоевать ваше доверие. Я прошу вас оказать нам услугу. Быть может, это в ваших силах, а может быть, и нет, но никто другой с этим поручением заведомо не справится.

Я молча ожидал продолжения.

— Моим собратьям принадлежит дом на северо-востоке Ингерлонда. Его местонахождение держится в тайне. Среди нас есть человек, который, как и вы, явился издалека, с Востока. Это было много лет назад. Он младший брат князя некоей восточной страны, князь послал его за границу с определенной миссией. Ныне он хотел бы вернуться, однако не может пуститься в путь во-первых, потому, что обе его ноги отрезаны по колено, а во-вторых, в силу принятого им обета. Этот человек поручил мне разыскать путешественника из его краев и передать ему вот это…

Незнакомец протянул мне пакет. Длиной он был с растопыренную ладонь, от ногтя большого пальца до ногтя мизинца, а в ширину немного меньше; толщина его была вдвое меньше толщины большого пальца.

Пакет был обернут в черную промасленную ткань и перевязан кожаными ремешками, по цвету напоминавшими ржавчину.

— Что это? — прохрипел я. Я преуспел в качестве разведчика торговых путей главным образом благодаря ненасытному, как у кошки, любопытству. Говорят, любопытство погубило кошку, но ведь Аллах благословил эту тварь девятью жизнями. Из своего резерва я уже восемь истратил.

— Я не вправе ответить, — сказал мой гость. — Вскрыть этот пакет может лишь тот человек, которому он адресован, или его наследник. Более того, брат Джон так называем мы этого человека, поскольку мы не в силах выговорить его подлинное имя на его родном языке, — заклял страшным проклятием всякого, кто посмеет развязать эти ремешки. Судя по весу и размеру послания, я предполагаю, что в нем содержатся листы пергамента, то есть некое важное сообщение или завещание. Вы возьметесь его доставить?

К этому моменту, невзирая на лихорадку и прочие описанные мной симптомы, не говоря уж о жестокой боли в коленях, роковое мое любопытство уже пробудилось, как хищный лев — или, скажем скромнее, как кошка.

— Прежде всего скажите, кому предназначено это послание, — потребовал я.

Глаза незнакомца загорелись еще ярче, язык быстро облизнул краешек губ. Он был уверен, что я попался на крючок. Он не ошибся.

— Князя, которому вы должны доставить это послание, зовут Харихара Раджа Куртейши.

Я был знаком со своим собеседником считанные минуты, но все же предпочел не возражать против категорического «должны», хотя сразу же заподозрил, что, того и гляди, соглашусь на куда более дальнее путешествие, чем входило в мои планы. Откашлявшись, я проглотил мерзкую слизь, забивавшую мне горло.

— Где его страна?

— Он живет в Виджаянагаре. Этим царством правит двоюродный брат Джона, великий император Малликарджуна Дева Раджа.

Я со вздохом откинул голову на зловонный валик. Пах он не лучше собачьего дерьма.

— Виджаянагара это другой край света. Дальше этой страны только Катай, — проскрипел я. — Проделав путь в полгода длиной, я доберусь до страны, где я родился, — вы называете ее Святой землей. Оттуда мне придется ехать еще столько же, пока я достигну Виджаянагары.