Мне захотелось взглянуть на собор святого Павла. Когда я спросил у какого-то гражданина, как пройти к храму, он странно посмотрел на меня и молча указал рукой направление. Я посмотрел в ту сторону и увидел незабываемую картину. Над дымящимися обломками домов наполовину окутанный дымной мглой высоко в небо возносился величественный купол собора. На его наивысшей точке блестел золотой крест. Храм стоял нетронутым, таким же, как и столетия назад. Вокруг него почти на километр - лишь голые стены с прогоревшими отверстиями, через которые лениво струился серый дым. Многочисленные толпы лондонцев целый день бродили по уничтоженному Сити, стояли в задумчивости и молча шли дальше. Неправ был бы тот, кто принял бы их спокойствие за равнодушие. Эти люди с трубочкой во рту хорошо запомнили увиденное. Непостижимо было другое: идиотское непонимание гитлеровцами характера англичан. Ведь уже на многих примерах фашисты могли убедиться, что жители островной империи не реагируют страхом и паникой на атаки противника, нацеленные против их боевого духа. Гитлеровцы имели уже достаточно доказательств того, что варварский способ ведения войны против Англии неэффективен. И несмотря на это, фашисты уничтожили Ковентри, сожгли Сити, допустили другие массовые зверства. Это нельзя объяснить иначе, как слепой жаждой уничтожения. Заместитель Гитлера Рудольф Гесс заверил немецкий народ в том, что у англичан-де теперь одна забота - как отодвинуть срок верного поражения. Ему следовало бы послушать разговоры простых англичан на улицах, на фабриках, в поездах. Англичане - это не французы.
      На одной из бывших главных торговых улиц Сити я, изумленный произведенным опустошением, остановился. Четырех- и пятиэтажные дома по обеим сторонам улицы превратились в груды кирпича, а в образовавшиеся проемы было видно, что исчезли и дома, стоявшие за красной линией улицы. Та же картина была и на других улицах. Чудом уцелел один магазин тканей. Раньше только не было этой записочки на двери: "Открыто, как обычно". Эта надпись на двери означала теперь гораздо большее - отважный, несгибаемый английский характер.
      Пожар Сити 29 декабря 1940 года, увиденный мною с расстояния пятнадцати километров, произвел на меня неизгладимое впечатление.
      "Советский Союз никогда этого не забудет..."
      Гитлер, который в наглой речи в августе 1941 года объявил миру, что он отдал приказ прекратить производство боеприпасов, так как немецкие армии в России не встречают должного сопротивления и дороги на Ленинград,
      Москву и Ростов открыты, тот же самый Гитлер в декабре 1941 года плаксиво взывал к немецкому народу, призывая его производить как можно больше оружия и боеприпасов. "Schafft Waffen, schafft Munition, Munition, Munition!.." - истерически заклинал Гитлер своих соплеменников, умоляя их утроить усилия по производству оружия и боеприпасов.
      Необычайно кровавая битва за Москву (за ее дальние и ближние подступы), разгоревшаяся в сентябре 1941 года, в начале декабря завершилась контрнаступлением советских войск, которое продолжалось вплоть до апреля 1942 года. В трудных, чрезвычайно сложных и тяжелых условиях вела Красная Армия эту битву, не имея даже численного превосходства над противником, и впервые за шесть месяцев войны нанесла серьезное поражение главной группировке гитлеровских войск, такое поражение, что Гитлер стал призывать на помощь весь немецкий народ.
      Немецкие войска были отброшены от Москвы на 100 - 250 километров. 38 немецких дивизий потерпели под Москвой тяжелое поражение, особенно большие потери понесли танковые армии врага. В боях на подступах к Москве враг утратил и свою ударную силу. Гитлеровское командование не ожидало таких больших потерь, и потому в декабрьские дни 1941 года оно не располагало ни силами, ни средствами для ведения крупных наступательных операций.
      Тяжелые потери зимой 1941/42 года и то обстоятельство, что не были выполнены стратегические задачи, привели к тому, что немецкое командование оказалось вынужденным постепенно ослабить в первые месяцы нового года оборону на Западе. Оно спешно перебрасывало большие резервы из Франции и с других фронтов в районы, оказавшиеся под угрозой советского контрнаступления. Только это и помогло стабилизировать восточный фронт.
      Весной 1942 года обе стороны готовились к крупным операциям в соответствии с перспективами войны на текущий год. Советская Ставка во главе с Верховным Главнокомандующим И. В. Сталиным предполагала, что главные наступательные операции немецкое командование начнет скорее всего на московском направлении, затем на юге страны. Весной Гитлер вновь заявил в хвастливой речи, что, как только просохнут дороги, немецкие гренадеры выступят в поход, чтобы окончательно и бесповоротно завершить победой войну на Востоке. На ближайший период 1942 года гитлеровская военная стратегия рассчитывала на поражение советских войск да юге, в районах Донбасса, Харькова, Киева, на оккупацию Кавказа, выход к Волге и взятие Сталинграда. Достижение этих целей практически могло равняться уничтожению Советского Союза как государства. Это была смертельная угроза, и поэтому советское командование всеми силами и средствами готовилось к тяжелым столкновениям. На чашу весов были брошены все ресурсы - как военные, так и политические.
      Самой эффективной формой помощи Советскому Союзу в этот период было бы создание второго фронта в Европе. Ведущие государственные деятели антигитлеровской коалиции Черчилль и Рузвельт обещали открыть такой фронт еще в 1942 году.
      Гитлеровское командование, стремясь до максимума увеличить силу главного удара, снимало с остальных фронтов все, что только возможно.
      * * *
      Второй фронт! Еще в 1942 году! Такое было принято решение. Однако на Западе ничто не говорило о том, что такой фронт, несмотря на данное обещание, будет открыт вовремя. За него нужно было бороться. Но как? Каждый боролся в меру своих сил и возможностей.
      В дискуссионном клубе Оксфордского университета, куда меня пригласили 20 декабря 1941 года, я прочитал лекцию "Битва за Москву и перспективы войны на Востоке на 1941 год". Главным вопросом моей лекции были рассуждения о необходимости открытия второго фронта еще в 1942 году. В том же духе я выступал по Би-Би-Си в Лондоне 19 июня и 15 октября 1942 года. Но слова оставались словами. Нужны были действия. Об этом говорили советский посол в Лондоне Богомолов и полковник Сизов, советский военный атташе при чехословацком правительстве в Лондоне. Вопрос, который волновал тогда всех, заключался в следующем: что кроется под фразами о приготовлениях к открытию второго фронта и какова фактическая сила немецкой обороны западного вала во Франции?
      В 1941 году я возглавлял исследовательскую группу второго отдела разведывательной службы министерства национальной обороны (МНО) в Лондоне, начальником которого и одновременно заместителем Моравеца (начальник разведки) был знаменитый разведчик, скромный и своеобразный человек, майор Штранкмюллер. Моей задачей было проверять и оценивать сведения - наши и чужие, которые поставляла агентурная сеть; делать на их основе оперативные и стратегические заключения. Я был в курсе всего происходившего. Мне было известно, что Советский Союз стоит перед тяжелым испытанием. Я предчувствовал, и не без оснований, что второй фронт, обещанный в 1942 году, не будет открыт: оборонительный вал на западе, дескать, очень силен, и союзники еще не готовы. В то же время Гитлер снимал во Франции дивизии и посылал на восточный фронт, чтобы возместить огромные потери и приготовиться к решительному удару. Призывы к открытию второго фронта раздавались все громче. Все говорило о том, что назревает решающий бой. И это был самый подходящий момент оказать действенную помощь Советскому Союзу.
      Чудовищные масштабы уничтожения на советско-германском фронте меня угнетали. И я задумал собрать данные о действительной силе немецкой обороны на западном фронте: если это удастся и результат окажется благоприятным, я получу самый веский аргумент в пользу открытия второго фронта. Сколько же дивизий немецкое командование будет вынуждено спешно снять с восточного театра военных действий и перебросить на западный, чтобы усилить здесь линию обороны в случае открытия второго фронта? Чтобы рассчитать все это, у меня такие возможности имелись.
      С согласия и при полной поддержке начальника второго отдела я решил не сидеть сложа руки в ожидании тяжелых дней близившегося наступления, когда немцы первые начнут наступать на советскую оборону, так как тогда уже будет поздно, слишком поздно анализировать упущенные возможности. Только свидетельства о слабости обороны западного вала, только сильные аргументы в пользу того, что сейчас самая удобная ситуация для высадки союзников через Ла-Манш в Европе, могут принести оказавшемуся в тяжелом положении Советскому Союзу реальную помощь.
      Я взялся за работу. Предстояло во всех подробностях изучить оборонительную систему немецких армий на западе, начиная с Голландии и кончая Пиренеями. Мы тогда получали достаточно полную информацию от нашей агентурной сети, в частности из Швейцарии. Однако сведения о гитлеровских силах во Франции поступали стихийно, неупорядоченно, нерегулярно. Иногда трудно было определить, когда и вообще придет ли необходимая информация. Поэтому приходилось целеустремленно запрашивать ее и направлять, сопровождать точно установленными требованиями и снова и снова проверять и квалифицировать. Полученные сообщения необходимо было оценивать, анализировать и, наконец, синтезировать. Самое главное были выводы. Ведь ради них и проделывался весь этот сизифов труд.
      Оперативно-стратегические выводы, к которым я пришел после нескольких месяцев работы, были изложены на тридцати страницах доклада и давали однозначный ответ на вопрос о мощи западного вала. Они до основания потрясли тезис о его непреодолимости и красноречиво свидетельствовали о серьезных слабостях растянутой береговой оборонительной системы. Оказалось, что после битвы за Москву резко упала оперативная плотность обороны вала: некоторые дивизии первого эшелона имели даже девяностокилометровые участки обороны. Истрепанные, по своему численному составу маломощные дивизии, переброшенные сюда с востока, отличались крайне низкой боеспособностью; в войсках упал боевой дух; не хватало вооружения. Оперативные резервы оставались по-прежнему слабыми, стратегических вовсе не было: их уже ввели в бои на востоке. Долговременные укрепления не достраивались. Такой вырисовывалась стратегическая концепция обороны вала. Полученные сведения позволяли сделать выводы и о качестве командиров. Чего только не обнаруживалось при подробном исследовании вала, когда приходилось заниматься отдельными дивизиями и корпусами! Конечно, оставались и белые пятна, которые не всегда удавалось раскрыть. Однако многие неточности мы старались выявить при помощи выводов и сравнения.
      Разумеется, были и более важные источники информации о состоянии обороны в Западной Франции, однако наш голос из Бэйсуотера тоже звучал убедительно. Новые факты, собранные в одном документе, производили сильное впечатление. Когда я позже, в один из весенних дней, передал доклад советскому военному атташе, он, внимательно ознакомившись с ним, сказал: "Советский Союз никогда этого не забудет".
      Доклад за подписью полковника Моравеца в одиннадцати экземплярах был передан к сведению и для дальнейшего использования разведывательным службам союзнических армий в Лондоне. После войны его вместе с архивом второго отдела МНО в Лондоне передали министерству внутренних дел в Праге.
      После переброски свежих резервов, в частности из Франции, противник вновь взял в свои руки инициативу, утраченную было в битве под Москвой. 17 мая 1942 года началось гитлеровское наступление на юге СССР с главным ударом в направлении Харьков, Воронеж. Советская оборона была прорвана на большом протяжении, противник проник к Дону и пробивался вдоль реки к Сталинграду. Мир оцепенел в ужасе: сдержат ли советские войска страшный напор? Призрак катастрофы не давал людям спать. Судьба Европы была на чаше весов.
      Военное положение Советского Союза ухудшалось. Возникала прямая угроза того, что противник дойдет до Волги и Кубани и захватит все коммуникации, ведущие на Кавказ, вместе с важнейшей экономической областью СССР. И теперь, в период наивысшей опасности, было самое время открыть второй, западный, фронт. Свой комплексный доклад об оборонительной системе вермахта на западе я закончил такой фразой: "Сейчас создались наиболее благоприятные условия для осуществления вторжения в Европу через пролив Ла-Манш". Аргументы в пользу этого были у меня налицо. Однако второй фронт не был открыт в 1942 году, и гигантское бремя борьбы с гитлеровцами полностью легло на плечи героически сражавшегося народа великой Страны Советов. Почему же? Ведь 11 ноября оказалось возможным послать вокруг Франции большой десантный флот к отдаленным берегам Африки, и союзнические войска, продвигаясь черепашьим шагом, без стратегического воздействия на события на восточном фронте уже приближались к югу Италии? Вторжение во Францию через обескровленный западный вал тоже лежало в пределах реальных возможностей, тем более что обстановка в 1942 году обещала величайшие выгоды.
      3 октября 1942 года И. В. Сталин в ответах на вопросы московского представителя агентства Ассошиейтед Пресс Генри Кассиди напомнил союзникам, что они должны полностью и своевременно выполнить свои обязательства по открытию второго фронта. В тот период были в полном разгаре приготовления союзников к захвату североафриканских берегов. Североафриканских! И это тогда, когда положение немецкой обороны западного вала резко ухудшалось!..
      Вскоре после окончания войны я был на приеме в Кремле, в Георгиевском зале, вместе с министром национальной обороны генералом Людвиком Свободой. Когда И. В. Сталин поднял бокал и, глядя на нас, сказал: "Наздар!", я вспомнил в ту минуту свои тщетные усилия ускорить открытие второго фронта в помощь советскому народу и слова советского военного атташе в Лондоне, которыми он их оценил. Прием, устроенный правительством Советского Союза в честь победы, проходил 25 мая 1945 года.
      Пиккадилли вмешивается
      Осенью 1942 года на восточном фронте начались упорные бои за подступы к Сталинграду, в октябре тяжелые бои шли уже в самом городе и в непосредственной близости от него. В это время советское командование готовило контрнаступление в районе Сталинграда. 19 ноября войска Сталинградского, Донского и Юго-Западного фронтов перешли в наступление, которое 2 февраля 1943 года завершилось окружением и уничтожением 6-й армии фельдмаршала Паулюса. Поражение под Сталинградом переросло в катастрофу огромных стратегических масштабов. Гитлеровские войска утратили наступательные возможности, соотношение сил стало меняться в пользу Советского Союза. После разгрома немецких войск и войск их сателлитов в районах Волги, Дона и Северного Кавказа противник, понеся огромные потери, отступил на 500 километров к западу.
      1943 год был годом больших стратегических успехов Красной Армии. Летом этого года противник готовился взять реванш за поражение под Сталинградом в районе Курска. На Курской дуге планировалось окружить и уничтожить до десяти советских армий. 5 июля противник пошел в наступление. Когда он исчерпал свою ударную силу, советские войска начали мощное наступление, в ходе которого были разгромлены фашистские войска в районе Курска, Орла и Харькова и стратегическая инициатива окончательно перешла к советскому командованию. Освобождением Харькова 23 августа 1943 года закончилась одна из значительных битв Великой Отечественной войны.
      * * *
      В период Сталинградской битвы 1942/43 года и больших летних сражений 1943 года второй отдел МНО в Лондоне развернул интенсивную деятельность. Сюда поступало множество донесений, которые по своему характеру подлежало рассмотрению исследовательской группой: они здесь оценивались и анализировались. Я припоминаю одно исключительно важное сообщение, полученное нами в марте 1943 года от немецко-голландских нелегальных профсоюзных организаций портовых рабочих. Это сообщение касалось приготовлений немцев к крупной наступательной операции на Курской дуге, на участке Орел и Харьков. ,Это сообщение с моими выводами немедленно получил советский военный атташе полковник Сизов. За три с половиной месяца до фактического начала немецкого наступления!
      Работа в исследовательской группе меня удовлетворяла. Однако по мере приближения войны к концу мое беспокойство возрастало. Неужели мне так и не придется встретиться с врагом в открытом бою? Такая перспектива меня совсем не устраивала. И как бы мне на помощь подоспело одно неожиданное событие, которое разом все разрешило.
      В конце 1943 года меня неожиданно перевели из второго отдела в так называемый штаб строительства вооруженных сил. Этот штаб занимался вопросами подготовки армии к выполнению послевоенных задач. Когда я уходил из Бэйсуотера, полковник Моравец со мной даже не простился. "Что же случилось, почему от меня избавляются таким необычным способом?" - мучился я. Мой внезапный перевод происходил в такой спешке, что я даже не успел попрощаться с советским военным атташе. После войны на первом приеме в советском посольстве в Праге Сизов, первый у нас советский военный атташе, признался мне, что был изумлен моим внезапным уходом и тщетно наводил справки, куда я исчез.
      Что же получится из моего нового назначения? Когда мне об этом сообщили, было чему удивляться. Верьте, не верьте, но мне дали в руки специальную карту Брунталя и хотели, чтобы я на полном серьезе занимался вопросом учебных лагерей в районе Брунталя в послевоенное время. Исключительно важная задача в тот период, ничего не скажешь! Из области ведения войны и оперативной работы я внезапно попал в сферу ирреального тренировочные военные лагеря в Чехословакии где-то, когда-то, как-то. Мне стало ясно, что мой перевод был преднамеренным и мое понижение носит провокационный характер. Я решил действовать.
      Еще в ноябре 1943 года я посетил однажды на Пиккадилли, 131 полковника Калину и попросил его включить меня в число тех, кого намечалось отправить в чехословацкую часть на востоке. После отрицательного ответа я 12 января 1944 года подал аналогичный рапорт в письменном виде полковнику Ведралу-Сазавскому лично в руки. Я специально указывал, что ни на что не претендую и хочу командовать артиллерийским дивизионом на месте, соответствующем моему чину подполковника. Полковники Моравец и Скленовский-Босый заявили, что возражают против отправки меня на восточный фронт. Почему бы это? Потом Калина предложил мне место командира артдивизиона во 2-й парашютно-десантной бригаде. Они знали, что от такого командира требуется парашютная выучка. Они знали и то, что мои нижние конечности не пригодны для прыжков с парашютом. Потому они мне это и предложили! Однако хирург, майор медицинской службы Новотный, в военном госпитале в Хаммерсмите, по моей просьбе сделал меня годным, хотя и с некоторыми ограничениями, для полевой службы в парашютно-десантных частях. Попросту, он мне прооперировал ноги. Когда я потом выполнил установленные требования и доложил об этом 13 марта 1944 года в соответствующий отдел МНО, возникло новое препятствие: во 2-й бригаде, мол, все командирские должности уже заняты, осталось лишь место командира тяжелого артдивизиона. Но это как раз было то, чего я добивался! Я сразу согласился и стал ждать, что отправлюсь на фронт в ближайшее время.
      Однако транспорт за транспортом увозил офицеров на восток, а меня все не было в списках. Что мне оставалось делать? Я начал демонстративно работать спустя рукава. Мне очень не хотелось прибегать к такому средству, но что делать, когда другого пути к достижению цели не было. Я с такой последовательностью проводил свою тактику, что наконец на моем новом рапорте от 17 июня генерал Мирослав Нойман написал желанное словечко: "Согласен". Наконец-то! Но сколько прошло времени, прежде чем я этого добился...
      * * *
      Да, много воды утекло в Темзе с той минуты, когда мы вступили на британскую землю и в Чамли-парке нас впервые разбудило пение птиц. И хотя в нашем лагере расползалась деморализация, в воздушной битве за Англию чехословацкие летчики-истребители за короткое время сбили 56 вражеских самолетов. Начиная с августа на Англию и Лондон каждый день обрушивался удар за ударом. Потом оказалось, что самым ужасным за всю войну, без сомнения, был налет 15 сентября 1940 года. Я не могу припомнить никакого другого, хоть немного похожего на него, и ничего подобного я не переживал, как в ту ночь. Бог знает, как мы вообще смогли пережить этот и последующие удары! Но мы поняли, что человеческая стойкость может стать трамплином к новому взлету. И мы платили врагу за все его жестокости. Я вспомнил, как волновался на Порчестер-Гейт, когда вступил в борьбу с нацизмом острым оружием разведки.
      Потом настало 14 сентября. Я простился с моей палаткой, в которой столько передумал и выслушал столько горьких слов, и расстался с хмурым замком Чамли...
      10 мая 1941 года мы везли Милана в больницу по поводу двустороннего гнойного воспаления среднего уха. Мой голос прерывался от страха, когда я передавал сына врачу. В то утро в Англии приземлился представитель Гитлера Рудольф Гесс. Я остолбенел, узнав об этом, и почувствовал, что на лице у меня появляется улыбка, ибо в ту минуту наша победа была уже обеспечена.
      Вступление Советского Союза в войну против Гитлера вызвало у нас на Бэйсуотере новый подъем. Мы вздохнули с облегчением: теперь активная разведка нашего отдела приобретала большое значение. Я начал борьбу за открытие второго фронта. Какие усилия тогда прилагались! Когда поступали благоприятные сообщения и дело спорилось, я ощущал внутреннее спокойствие. Каждый вечер, возвращаясь домой в дребезжащем вагоне метро, я думал об одном и том же: как наиболее эффективно оказать помощь советскому народу в борьбе против превосходящих сил фашистов. И с той же мыслью я утром ехал на работу. Потом были Сталинград и Курск, и великие надежды человечества осуществились в грандиозных победах советских армий.
      Шли годы. Через мои руки проходили сообщения чрезвычайной важности и, обработанные, уходили снова. А когда пришла пора и я стал готовиться к отъезду в чехословацкую часть, то обнаружил, что за все это время так и не узнал ни Англии, ни Лондона.
      Осенью, когда палатки отсырели и земля промерзла, чехословацкую бригаду перевели в более теплый гарнизон, в Лимингтон. Бесконечные караулы, тревоги и тренировки по борьбе с десантом в сорок третьем году сменились гарнизонной службой по охране восточного побережья. Одно только не изменилось - дух Пиккадилли, дух министерства обороны. В Лондоне я боялся войти в рабочие комнаты МНО, особенно в первый, самый бюрократизированный отдел. Когда меня потом перевели в штаб строительства вооруженных сил, жизнь стала невыносимой.
      Воспоминание за воспоминанием проходили у меня перед глазами.
      Была ли жизнь в Англии идиллией? Кому как. Мне она такой не казалась. Каждую минуту происходили ужасные вещи, и я о них знал. Зажмурив глаза от всего ужасного, что мне пришлось увидеть, я настолько, порой уходил в себя, что не замечал некоторых второстепенных вещей, лежавших гораздо ниже уровня моего сознания. Случалось, что я разговаривал дома вслух сам с собой. Нет, жизнь в АНГЛИИ не была идиллией. Потом, когда мне сообщили, что я внесен в списочный состав транспорта на восток, я с удовлетворением сел в кресло и задумался.
      До самого отъезда на фронт меня очень интересовала личность командира чехословацкой восточной части, в которую я ехал. Я не был знаком с генералом Свободой, но странно - он притягивал меня чем-то, он казался мне каким-то близким по душе, хотя я его и никогда не видел. Может, причиной этому были его речи, которые я слышал и читал и которые меня всего захватили. За ними и на расстоянии чувствовался большой человек. Я часто ловил себя на том, что постоянно думаю о командире 1-го чехословацкого армейского корпуса в СССР, о той минуте, когда я взгляну ему в глаза.
      * * *
      Прежде чем отправиться в дальний путь, мне пришлось немало пережить приключений с немецким реактивным снарядом Фау-1. Когда английская общественность 7 июня 1944 года впервые познакомилась с этим оружием уничтожения, она не могла сразу избавиться от жуткого впечатления от механического убийцы, набросившегося на Лондон. И хотя вражеский пилот-человек, наделенный управляемой волей и полный лютой ненависти в сердце, был еще более немилосердным, чем маленький беспилотный самолетик Фау-1 с тонной взрывчатки на борту и точно отмеренной дальностью полета, людей пугала неизвестность. Куда и когда упадет этот жуткий робот, непреклонно летящий по заданной ему траектории?..
      Случилось так, что гитлеровцы пустили в ход это оружие раньше, чем планировали. Причиной тому послужили непрерывные бомбардировки их стартовых площадок на французско-бельгийском побережье. В самое тяжелое время до Лондона долетало несколько сот летающих бомб ежедневно. В месте падения этого робота тысячи людей погибали под обломками домов. Воющий звук, сопровождавший полет Фау-1, держал миллионы жителей в страшном напряжении. Затаив дыхание, они ждали, чем кончится игра с жизнью, этот спектакль, разыгранный хрюкающим чудовищем. Раздавался громовой удар, поднимались тучи пыли и дыма, в обломки превращались дома. Когда из-за нехватки горючего замолкал мотор летающей бомбы, тогда робот планирующим полетом опускался на землю, и даже средь бела дня нельзя было определить место его падения. Самыми худшими были эти минуты в ожидании гибели.
      Однако шок от Фау-1 не был длительным. Об этом позаботились сами англичане, их упрямая и отважная натура. Они приучили себя воспринимать смертельную опасность фаталистически, как элемент повседневной жизни: они ходили с нею на работу, в магазины, на прогулку.
      Реактивные снаряды из ночи в ночь уничтожались бомбардировками стартовых площадок. Их сбивали истребители над Ла-Маншем и в сельской местности на юге страны. Фау-1 запутывались и заградительных сетях на окраине Лондона.
      Однажды в полдень и мы прислушивались из окон верхнего этажа здания штаба недалеко от Гайд-Парка, пытаясь уловить направление полета двух приближавшихся летающих бомб. Они еще не были нам видны, но по звуку казалось, будто одна из бомб летит прямо на нас. Потом мы увидели ее. Казалось, она пройдет мимо, но в последние секунды мы от страха потеряли дар речи. Бомба шла точно на нас, и, кроме того, она вдруг перестала гудеть и быстро начала терять высоту. Неотвратимо приближалось столкновение Фау-1 с нашим домом. Как глупо ведут себя люди в такие минуты! Мы отскочили к стене, кто-то залег под стол, кто-то выбежал из комнаты. Робот пролетел впритык с трубами нашего здания, и в двухстах метрах от него с грохотом взорвался на самом краю парка. В земле осталась глубокая воронка. В другом крыле нашего здания взрывом вырвало все оконные рамы...
      Наконец настал долгожданный час, и я с надеждой готовился к скорому отъезду в свою часть.
      IV. Далекий путь к свободе
      Из Ливерпуля в Александрию
      В нормальных условиях люди обычно прощаются на вокзале и на перроне возле поезда, говорят последние слова пожеланий и ободряющие напутствия. Мы прощались ночью 26 сентября на Тоттенем-Корт-Роуд - на одном из самых оживленных перекрестков лондонской подземной дороги. Страшный шум поездов заглушал наши слова так, будто мы говорили шепотом, людской водоворот крутил нас как щепки. Конечно, не здесь прощаться бы людям, которые, возможно, уже больше никогда в жизни не встретятся. Я обнял Франтишку и Милана и исчез в толпе. Фред при сем не присутствовал. Он уже находился с чехословацкой частью где-то во Франции, и бог знает, что с ним было в ту минуту. Вот при таких обстоятельствах я простился с семьей.
      Франтишка и Милан поехали на метро на северо-западный конец огромного города. Они поселились в районе Эджуэра. Дом стоял в тихом укромном уголке бывшего парка с озером. Хозяйка квартиры эвакуировалась. Ее выгнали из дому налеты. Нам же бегство этой женщины помогло найти новое жилище, так как наш старый дом был разрушен во время бомбардировки.
      После полуночи я с вокзала Мэрилебон отправился через Шеффилд в Ливерпуль. Около десяти часов мы были на месте. На ночь нас поселили в комнате для транзитных пассажиров. Нас ждали большие приключения. И чтобы помочь своей дырявой памяти, я делал каждый день краткие записи.
      28, сентября 1944 года. Просто так, хотя бы для того, чтобы потом никто не сказал, что я ничего не предпринял для возвращения своего отличного фотоаппарата, который я, кстати, считал уже пропавшим, я зашел в портовую контору и попросил, предъявив письменное подтверждение, вернуть мне аппарат. По прибытии из Франции в Ливерпуль 7 июля 1940 года при выгрузке у нас отобрали фотоаппарат и карту, на которой мы с Фредом ради шутки при помощи маленькой буссоли, зная скорость хода судна, нанесли курс "Мохаммеда Али эль Кебира". Прошло ровно семь минут, и после четырех лет хранения в огромном складе служащий, конторы вежливо вручил мне мой ценный аппарат, который был в отличном состоянии. Карту мне не вернули. Ее, очевидно, уничтожили. Начерченный нами курс следования судна оказался настолько точным, что морской офицер, случайно просматривавший нашу карту, был весьма удивлен и отобрал ее. На этой карте хорошо было видно, к каким уловкам прибегал наш корабль, чтобы избежать встречи с подводными лодками, которых было полным-полно в Средиземном море. Своим фотоаппаратом потом, на пути к фронту, я сделал много ценных документальных снимков.
      В 15 часов я прошел по трапу на "Дачесс оф Бедфорд". Это большое пассажирское судно водоизмещением 18 тыс. тонн. У него две трубы, судовые двигатели работают на нефти. Трудно описать величину трубы этого судна. Вероятно, не хватило бы и десяти человек, чтобы обхватить ее. Судно предназначается для военных перевозок, на сегодняшний день на его борту находится 4300 человек из разных воинских частей, следующих в Палестину, Тегеран, Дальний Восток и Центральную Африку. В список пассажиров внесли и нас, тринадцать чехословацких офицеров, направляющихся на советский фронт.
      29 сентября. "Дачесс оф Бедфорд" все еще стоит на якоре у мола. Рядом с ним - "Мавритания", колосс, в два раза больший нашего. В июне 1943 года он переправил с Ближнего Востока в Англию чехословацкую часть. Тихий золотистый осенний вечер. На небе появилась луна. Небесный желток был почти совсем кругленьким и блестел, как елочная игрушка.