Батареи работали иа полную катушку. Канонада слилась в оглушительную лавину звуков, и наши уши уже ничего не воспринимали. Вдруг совершенно неожиданно воздух дрогнул от страшного удара. Мы все скорчились. Потом чудовищная сила небрежно встряхнула убежище, приподняла его и снова грубо всадила в землю. То, что с нами в ту минуту происходило, наши чувства зарегистрировали лишь через какое-то время. "Дом!" - крикнул кто-то. В одно мгновение все небо перед нами было охвачено красным заревом, но это горел не наш, а дом напротив. Сквозь щель я старательно разглядывал очертания нашего дома на фоне безоблачного, озаренного луной неба, но сколько ни глядел, не видел никаких повреждений: темный силуэт дома No 131 был без изъяна. Наш дом уцелел, хотя и был близок к гибели.
      В наступившем затишье мы быстро проверили сад, ища бомбы замедленного действия. Одна лежала за укрытием. Когда она взорвется - неизвестно. Повсюду вокруг лежали бомбы. Мы были как в ловушке.
      Час за часом уходил в вечность. Скоро наступит полночь. Час короток, если у вас три дня увольнительной, по час и отчаянно долог, когда ждешь света нового дня, который настанет только через пять часов. Главная мощь удара ослабевала. Все с облегчением вздохнули.
      - На сегодня - все, - убежденно говорит полковник и начинает рассказывать анекдоты в ожидании отбоя, когда "отменят тлевогу", как лепечет маленькая Эвичка Штранкмюллер.
      Ничего с нами уже не случится! Однако иногда шестое чувство подсказывает людям, что нужно делать. Мы прислушались к нему и вернулись в укрытие.
      Стояла тишина, ничего больше не происходило. И вдруг молнией всех хлестанул ужас. Я как раз глядел сквозь щель в двери. Ночь внезапно прорезал ослепительный режущий свет, и оглушительный взрыв, последовавший за этим, потряс всех до мозга костей. Треск, звон стекла из разбитых окон смешался с грохотом рушащихся стен. В дыму и пыли исчез наш дом и все вокруг него. А потом наступила минута оцепенения. "Фред!" - в ужасе вскрикнул я. Наполовину оглушенный, я вылез из укрытия. Густой дым мешал продвигаться вперед, от мучительных опасений за жизнь сына меркло сознание. Стоя возле укрытия, я слышал, как тяжело вздохнула Франтишка. Мы оба мучительно переживали в эту минуту. Я звал Фреда, кричал что есть мочи в глухое пространство, но ответом была лишь пугающая тишина. Больше я не мог выдержать. Ничего не видя, не ориентируясь, я стал пробираться на ощупь, но из-за волнения никак не мог найти дыру в заборе, отделявшем соседний сад, где находилось убежище. Наконец я нащупал проход, пролез в него, но дальше не пошел. Что я там найду? Дым не рассеивался, искореженные деревья указывали направление к месту катастрофы. В голове моей проносились страшные видения. В том месте, где укрылся в ту ночь Фред, мне виделась в земле глубокая воронка - и больше ничего! Ничего от него не осталось. Я хотел броситься к тому месту, но ужас сковал меня, и я все стоял и глядел в непроницаемую завесу пыли, где только что жил мой сын. Боль сжимала сердце.
      Но тут отчаяние подняло Меня. Будь что будет!. Несколькими прыжками я достиг сада и... увидел убежище. Оно не пострадало. Рывком открыл дверь и крикнул:
      - Фред!
      Я разбудил его. Фред спокойно проспал всю эту дикую ночь в укрытии один, и происходившее никак не нарушило его сна. Примитивное убежище системы мистера Андерсона доказало свою надежность.
      Потом пошел дождик. Но это не была вода с небес.
      Мельчайшая пыль, поднятая взрывом, теперь опускалась, как мелкий весенний дождичек, на деревья, застывшие в безветрии. Так, в 23.30 громовым взрывом закончился самый сильный до сих пор налет на Лондон гитлеровских бомбардировщиков. В ту ночь было сбито рекордное число вражеских самолетов - 183. Гражданская оборона сообщила, что только в нашем районе, в Далидже, оказалось разрушено около пятисот домов. Масштабы разрушений увеличили воздушные мины, которые немцы спускали на город на парашютах. Одна из них весом в тонну взорвалась недалеко от нас низко над землей и своей гигантской взрывной волной раздавила легкие домики, как коробочки. Верхние этажи, разрушаясь, уничтожали этажи ниже.
      После катастрофы в Далидже от домов остались лишь руины, но неистребимый английский юмор продолжал жить. Утром я наблюдал такую сцену. На втором этаже на остатке рухнувшей стены на вешалке висели подтяжки. Они развевались по ветру и служили мишенью для шуток. Владелец подтяжек вовсю смешил печальных потерпевших, прохаживаясь на счет своих помочей.
      Мы лишились крова. После ужина, обошедшегося нам всем в один фунт стерлингов, мы ночевали на полу подвального помещения ресторана отеля "Камберлэнд", неподалеку от Марбл-Арч (Мраморной Арки), однако в эту же ночь осколки снарядов зенитной артиллерии наглядно продемонстрировали нам, что безопасность и тут является фикцией, ибо своды потолка ресторана были лишь стеклянным куполом под небесами. Тогда мы доверили свою жизнь лондонской подземке. Счастливые, засыпали мы под грохот поездов на каменном полу платформы. Однако после массовой гибели людей на соседней станции, где бомба пробила верхние перекрытия, уверенность исчезла и здесь, в недрах земли. Теперь уже не оставалось ничего, где бы можно было укрыться надежно. Для нас настала кочевая жизнь. Из ночи в ночь, с места на место, держа Милана за руку, на руках или на спине, мы с началом сумерек путешествовали в поисках безопасного места. Как когда-то, в январе 1940 года, во время бегства маленькие ручонки опять крепко обвивались вокруг моей шеи. Случалось, что мы запаздывали и бежали в укрытие под аккомпанемент зенитных батарей, и нам угрожали осколки снарядов. Но жизнь не сдавалась. Снова и снова мы боролись за ее сохранение. 16 октября 1940 года Франтишка была на пределе сил. В то утро мы вышли из убежища в море огня. Больше так продолжаться не могло - надо было вывозить семью из Лондона.
      На следующий же день мы покинули столицу и доехали до Кру под Ливерпулем, где переночевали, прежде чем продолжить свой путь в Бистон-Касл. Был как раз сильный налет. В привокзальной гостинице мы поднялись по деревянным ступенькам деревянного здания, которые жалобно, будто в страхе, скрипели при каждом нашем шаге. Мы тоже были в страхе: сумеем ли вовремя выбраться, если загорится отель?..
      Утром мы уже сидели в уютной, убранной на английский манер комнате супругов Викерс в Банбери - небольшой деревушке графства Чешир на западе Англии, ведущей свое происхождение с X столетия. От лондонского ада нас отделяло 350 километров - достаточно и в то же время мало, как обнаружилось позже.
      Когда мы вошли, миссис Викерс вязала, в камине потрескивали дрова, на стене старинные часы мерно отбивали время. На ковре, испещренном цветочками и закрывавшем весь пол, лежала лохматая собачка. Она не поднялась, не заворчала, лишь слегка покосилась на нас. В саду ярко пылали георгины и приглашал к прогулке свежий английский газон. Потом мой взгляд остановился на деревянной полочке у камина: там строго по ранжиру стояли, каждая в своем гнезде, около дюжины трубок. Я не мог поверить, что этот забытый мир существует реально. В Лондоне продолжался жестокий бой, там умирали люди, горели их дома. В Банбери же был мир - и душах людей, и на земле.
      Пришел хозяин дома, хозяин крепости, мистер Викерс. На нем был твидовый костюм, кепи, на ногах - высокие сапоги. Светловолосый, улыбающийся. В ясном взгляде голубых глаз светилась особого рода бесхитростная мир-пая наивность, как бы озарявшая его изнутри. Он фермерствовал на арендованном у местного лорда участке; у него была корова. Кроме того, ходил куда-то на службу. Он принял нас просто. Под нейтральным обликом скрывались неподдельная доброта, сдержанность в выражении чувств, человечность. По характеру это был человек, понимающий нужды других людей. Он был немногословен.
      - Не беспокойтесь, я о них позабочусь! - сказал он. И это было все. Ни слова больше. Он прибавил к этому лишь сдержанную улыбку, и глаза его засветились теплом, как бы подтверждая его скупые слова.
      "Я могу быть спокоен! Он принял заботу о них на себя. Он побеспокоится об их безопасности. - Я смотрел на пылающие угли камина и мысленно говорил себе: - Какой человек! Простой, весь светится!.."
      В тот же вечер я с легким сердцем возвратился в Лондон. Там, ни на минуту не ослабевая, продолжалась яростная битва за Англию.
      * * *
      Какая же малость может сыграть роковую роль в судьбе человека! Пригнувшись к прицелу, лежит в кабине самолета немецкий штурман-бомбардир, пристально следя за целью, освещенной полной луной. Вот сейчас, сейчас нужно нажать кнопку. Бомбы отцепятся и полетят вниз, точно на заданный объект. В эту минуту тяжелый бомбардировщик вдруг тряхнуло: его чуть-чуть но задело осколком зенитного снаряда. Испугался и пилот. Объект в прицельном устройстве отклонился от нужного положения - на несколько секунд! Самолет выровнялся, штурман нашел цель, бомбы летят к земле. Через полминуты "посланники гуманистической культуры двадцатого столетия" будут сеять смерть и разрушения среди людей на земле.
      Была в Лондоне такая симпатичная улочка: маленькие, как игрушечные, домики, вокруг них - садочки, а в домиках - человеческое счастье. Теперь этой улочки нет. И счастья тоже нет... и никогда уже не будет. От улочки остались одни развалины, а под ними лежат люди - взрослые и дети.
      Вы слышите? Дети лежат под этими тяжелыми глыбами! Дети, не виноватые ни в чем, дети, которые говорили: "Ах, поскорее бы вырасти!.."
      Кричите, вопите! Пусть весь мир знает, что под этими грудами камня и кирпича лежат дети, нежные дети, пахнущие, как полевые цветы. - Может, среди них и тот светловолосый малыш, который сидел на коленях у отца и говорил: "Папа, я боюсь"? И знаете, что ответил ему отец? "Не бойся, сынок, Лондон такой большой, а наш домик такой маленький". Он сказал ему это, качая его на коленях, и маленький Джон поверил.
      А потом пришла беда, и уста навеки онемели. Уже этот мальчик не расскажет, как ему было, когда мир рушился над его головой. И мама не позовет его: "Мой дорогой мальчик!" На кудрявые головки обрушились балки уничтоженного дома, нежные руки раздавлены страшном тяжестью каменной могилы... Так и лежат там дети, в улочке, которой уже нет.
      В пятистах метрах от улочки - большой парк, типичный лондонский парк: мало деревьев, много травы, прекрасные дорожки. На этот парк упали бы бомбы, если бы...
      Да, если бы летчик вел самолет ровно и бомбардир точно удерживал бы направление на цель. Вместо уничтоженных домов и убитых людей только земля истекала бы кровью от удара. Может, и дерево какое-нибудь больше бы не зазеленело, но мать не лишилась бы ребенка и супруга...
      Мне хотелось кричать на всю вселенную от горя по убитым детям во всех концах света...
      Лейлем, Лейлем, почему ты мне так близок?..
      Я возвратился из Банбери к сыну в Лондон 18 октября 1940 года. Два дня Фред прожил там совершенно один. Я боялся за него, и не без оснований. Немецкие истребители до того обнаглели, что прилетали в Лондон средь бела дня. Они стремглав бросались на избранную цель или, при неблагоприятной погоде, сквозь завесу тумана бросали бомбы на город как попало. Раздавался взрыв, и, только когда истребитель уже набирал высоту, люди понимали, что произошло нападение. Под вечер прилетали бомбардировочные соединения, и тогда начиналось пекло. Тревога следовала за тревогой. Район вокруг гостиницы "Камберлэнд", неподалеку от пышной арки Марбл-Арч, о которой до сих пор никто не знает, в честь чего она, собственно, поставлена, был опустошен до неузнаваемости. Хорошо, что Франтишка с Миланом уехали из города! Когда я возвращался в Лондон, поезд тащился крайне медленно, а может, так мне это казалось из-за волнения, которое я испытывал за Фреда. Я нашел сына в эфемерном убежище отеля. Покинув одних, я возвратился к другому.
      22 октября Фред уехал из Лондона в новую школу в провинции. Ему только что исполнилось шестнадцать.
      В "Корнуолс Скул" в Кемберли хорошо подготовились к встрече наших детей в чешской школе. Теперь Фред будет там в безопасности и здоровом климате. Да, безопасность для детей - прежде всего!
      После отъезда сына я осиротел. Теперь наша семья находилась в трех разных городах: Лондоне, Банбери, Кемберли. Ночи в Лондоне стояли плохие: туман - впереди, туман - позади. По настоянию жены, просившей меня не оставаться на ночь в квартире, я вечером шел в метро, в лондонскую подземку. Тут собирались постоянные "клиенты". Сюда шли те, у кого не было более безопасного и уютного убежища. Сюда шел лондонский люд.
      Когда объявлялась воздушная тревога, густая толпа валила по эскалатору вниз. Еще когда съезжаешь, в нос ударяет спертый, отработанный воздух. На платформе не протолкнешься. Люди сидят плечом к плечу, лежат, с головой завернувшись в пледы и пальто. Пожилые дремлют в разных позах, маленькие дети бегают вокруг измученных матерей, которые почти не обращают внимания на своих ребят. Иногда вдруг разносится громкий детский плач, но даже женщин постарше это не волнует. Они разговаривают, вяжут и читают, как будто сидят дома, в тишине комнаты. Рядом с молодой девушкой с коралловыми губками на полу лежит старичок. У него синие, вздувшиеся жилы, ему нехорошо. Рядом провозят парализованного. Он тоже хочет жить. Подземка представляется в полном ночном составе действующих лиц. Люди молчаливы, замкнуты. Удивительный народ! В тихом героизме они принимают вещи такими, какие они есть. "Надо выдержать, - говорят они, - но они нам за это заплатят!" На станциях Марбл-Арч, Ланкастер-Гейт, Куинз-Роуд, Ноттин-Хилл-Гейт, Оксфорд-Сёркус, Банк - всюду та же картина массового страдания и решимости.
      Проходит адская ночь, и утром люди идут на работу как ни в чем не бывало, а следующей ночью снова ложатся на голые плиты метро. Позже им устроят трехэтажные складные нары, но их не хватит на всех. А вечером на том же углу опять стоит проститутка, люди в кафе сидят на своих обычных местах, а дети готовят уроки. Жизнь не сдается в поредевших улицах, она продолжает пульсировать. Люди ставят подпорки к дому, вывешивают британский флаг и идут по своим делам. Во Франции закон жизни вел к капитуляции. Там хотели жить ради самой жизни. Жизнь ценилась больше, чем нация, больше, чем сама Франция. В Англии поддерживали жизнь, чтобы спасти страну.
      10 ноября я переселился в однокомнатную квартиру одной актрисы. Хозяйка предпочла уехать в спокойную Шотландию. Квартплата не была особенно высокой. С шестого этажа современного многоквартирного дома на Кенсингтон-Парк-Роуд мне видны были трубы домов на противоположной стороне. Английские дымовые трубы имеют свою поэзию: из них торчит до пяти пар надстроенных глиняных трубочек для улучшения тяги, и вряд ли найдутся среди них две одинаковые по форме. В этом-то и таится их очарование.
      Я развалился в роскошных мягких креслах, поиграл на фортепьяно. Потом начался налет. Это был первый налет за время жизни в новой квартире. Над крышами соседних домов все небо озарялось вспышками зениток, их залпы сливались в непрерывный рокочущий гул. Новые снаряды, которыми англичане стреляли по немецким самолетам, разрываясь, рассыпались мириадами звезд.
      Луна освещала крыши домов мертвенно-бледным светом. В ряде домов вместо стен осталась щербатая выемка после взрыва бомбы. Внизу лежала груда обломков. Лупа заглядывала в обнажившееся нутро уцелевших комнат.
      Ночь стояла великолепная, безоблачная. В эту ночь немцы ударили дважды. Бойцы гражданской обороны призывали жильцов спуститься в убежища, но я не мог покинуть эту обольстительную квартиру. Слышались разрывы бомб. Потом раздался оглушительный удар, и большой дом закачался. Но я остался в комнате.
      * * *
      На развалинах одного дома я прочитал на следующий день кое-как нацарапанную надпись: "Гитлер не отнимет у нас солнца!" Лондонцы читали надпись и улыбались. Каждый день после шести часов вечера начиналась свистопляска. Орудия не умолкали, и волна за волной шли на Лондон бомбардировщики. На этот раз я все-таки спустился в убежище. Газеты писали о готовящемся большом налете немцев на город. Другие сообщения гласили о том, что в Америке призваны резервисты, а из Австралии на помощь матери-родине едут солдаты. Силы консолидировались. Это уже подбадривало.
      В переполненном зале одного лондонского дансинга 18 ноября 1940 года взорвалась авиабомба. Уцелевшие музыканты тут же заиграли популярную песню "Отбросьте прочь свои заботы!", а потом зазвучала национальная "Англия будет всегда!". Пока велись спасательные работы, посетители, включая раненых, пели все вместе.
      * * *
      Моя семья опять чуть было не переехала. "До Банбери далеко, а железные дороги в Англии дорогие. Чем вам ездить в такую даль и так редко видеться с семьей, луч-гае в трех шагах от Лондона снять за бесценок хорошенький домик, полностью меблированный", - говорили мне друзья и советовали поехать в местечко Стейнс, на запад от Лондона. Оттуда, мол, недалеко и Кемберли, где находится чешская школа. Друзья давали хороший совет: сын будет под боком, а до Лондона - рукой подать! Все ото было заманчиво. В ноябрьскую непогоду я отправился в Стейнс. В бюро по найму помещений была уйма предложений. Окрестности Лондона не казались владельцам коттеджей достаточно безопасными, и они предпочли выехать, оставив все как есть. Цена жилья, сдававшегося в наем, существенно упала. Меня это устраивало. Девица в бюро выложила на стол объявления о сдаче в наем.
      Лейлем, 14а, Моорхейз-Драйв - четыре комнаты, ванная, кухня; три гинеи в неделю.
      Лейлем, 86, Стейнс-Роуд - три комнаты, ванная, горячая и холодная вода, один салон, газ,электричество, потолки одной комнаты укреплены, наружные стены дома обложены мешками с песком, гараж, прекрасный сад и в нем "андерсоново укрытие"; только три с половиной гинеи в неделю. Это было совсем дешево.
      Было еще предложение из Стейнса. Предлагалась целая необорудованная вилла не менее чем на три года за 75 фунтов в год. Мне, потерпевшему кораблекрушение, большую виллу на такой срок? Хорошая шутка! Смешно, право! Меня восхитила прозорливость владельца: значит, он предсказывал, что война будет три года? Ну что ж, неплохое предсказание...
      Лейлем, Лейлем - это название мне ничего не говорило. "Туда доедете за час!" - заверила меня девица.
      Я остановился под дубом, листья которого уже засохли и стали коричневыми. Видно, поэтому дерево не казалось таким большим. Сыпал мелкий дождичек. Иногда в разрывах серых и насыщенных влагой туч голубело небо, и тогда голубела вода в пруду. Потом небо снова темнело, затягивалось тучами, и снова шел дождь. Английская погода!
      Приехав в Лейлем, я сразу оказался в деревне, в настоящей английской деревне с ее идиллическим спокойствием и ухоженной природой. Как зачарованный, я смотрел на древнюю каменную церквушку, к которой вела заросшая тропка. Когда я заметил калитку в каменной невысокой стене, сердце мое забилось от радости: на меня как будто смотрели Бескиды, моя деревня с очарованием тесовых крыш, звонниц и ворот. Валахия! За воротами с тесовой крышей - густой еловый лес. Настоящие чешские ели забрели сюда, под Лондон, из Чехословакии! Я гладил колючие елочки дрожащими руками, вдыхая аромат дома, исходивший от них, и у меня было такое чувство, что наступило рождество, хотя на елочках и не было свечей.
      Между ивами и ольшаником сверкала и крутилась Темза, а из рощ, тянувшихся вдоль реки, поднимался белесый туман. Дом, куда меня послали, стоял на холме. Из окна его открывался божественный вид на реку. Равнина плавно поднималась и опускалась, будто в мягких волнах. По берегам реки росли деревья. Манили луга и рощи Темзы.
      Одна жилая комната окнами выходила на Темзу, другая - в ухоженный сад. "Очень красиво! - хвалит хозяин дома. - И все за три с половиной фунта... Это так мало за такую красоту!.." А потом мистер Вульф поинтересовался, есть ли у меня свой банкир, который мог бы за меня поручиться. Я ответил не сразу. Когда я заговорил, то сам не узнал своего голоса.
      - Мистер Вульф, - сказал я, - я могу поручиться только своей честью. Это может иметь и человек, не имеющий своего банкира, и я не уверен, что ее имеет каждый, у кого есть счет в банке. Дорогой мой, не по своей вине я нахожусь здесь. Я думаю, вы сами знаете, кто виновен в нашем крахе. Иначе никто бы недоверчиво не спрашивал меня, кто я да что. А вы, мистер Вульф, извольте при своей благодатной индифферентности сообразить, что через границу не бегут с контейнером мебели и сейфом...
      Страшная ночь в Банбери
      28 ноября я поехал навестить своих в Банбери. Большой железнодорожный узел в Кру, откуда идет ветка на Бистон-Касл, подвергся в ту ночь сильной бомбежке. Немцы предпринимали налет за налетом на Ливерпуль и распространили сферу своих действий на район Кру и его окрестности. Поезда не шли, железнодорожный персонал сидел в укрытиях. Все новые и новые соединения немецких военно-воздушных сил совершали налеты на города края. Когда наступило относительное затишье, поезд медленно тронулся в путь к Бистон-Каслу. Из темноты вагона я смотрел в черноту ночи за окном, которая висела в воздухе, как черное покрывало на носилках с покойником. Потом вдруг по небу разлился странный холодный свет, отчего пейзаж за окном выглядел призрачно. Я наблюдал за мерцающим сиянием, но источник этого света оставался для меня загадкой. Порой сверкала вода в пруду, мелькала звезда в просвете быстро летящих облаков. Деревушки лежали темные, будто вымершие. Снопы искр, проносившиеся за закрытым окном, клубы паровозного дыма, неровный стук колес осторожно идущего поезда - все это усугубляло жуткое предчувствие того, будто мы медленно катимся куда-то в пропасть. Потом за поворотом небо перед нами оказалось увешано осветительными бомбами на парашютах. Вот откуда было это загадочное сияние. Слышались взрывы. Вокруг железнодорожного полотна курились на лугу зажигательные бомбы. Станция была вся засыпана ими, но падали все новые. Я пропетлял между ними и побежал в поле. После зажигалок пошли тяжелые, фугасные бомбы... Что это фрицам пришло в голову бросать бомбы на фермерский край, подвергать массированному удару затерянные деревушки? Ночь содрогалась от гулких ударов.
      Какое-то время я бежал по дороге рысью, чтобы скорее достичь своей цели, потом замедлил бег, не забывая при этом осматриваться, чтобы не попасть в ловушку. Города Кру, Честер, Уитчёрч, Тарпорли боролись прожекторами в неравном бою с ночными пиратами. На безоружное Банбери противник напал в кромешной тьме по ошибке.
      Вот и дом. Я звонил и стучал, счастливый и странно свободный, как будто бы все, все разом отступило и осталось лишь наше мирное житье в мире и безопасности. Но я стучал напрасно. Ничто не шелохнулось. Почему они не отпирают? Потом мне пришла в голове спасительная мысль: я стал насвистывать известную чешскую песенку. Двери осторожно отворились, и на пороге с ружьем в руках появился мистер Викерс. Все это время он держал на мушке "немецкого парашютиста", который ходил вокруг дома. Он очень удивился, когда вместо немца перед ним предстал я. Под лестницей в страхе перед "джерри" сжались обе женщины с детьми, и Стенли был полон решимости дорого продать свою жизнь.
      На следующий день чуть не произошло непоправимое. В то утро Викерс с Миланом осматривали местность после налета. На участке соседа на них неожиданно налетел огромный бык, ошалевший от взрывов бомб прошлой ночью. Стенли успел перебросить Милана через забор и в последнюю минуту сам прыгнул за ним. Еще секунда... и мы потеряли бы Милана.
      В воронке от бомбы, упавшей в трехстах метрах от домика Викерсов, образовалось озерко шириной десять и глубиной четыре метра. А в поле было много воронок, как грибов после дождя.
      Рождество 1940-го
      Приближалось рождество. Уже с ноября я начал подумывать, как бы устроить детям прекрасное, незабываемое рождество. Ведь это было первое военное рождество на чужбине. Хотелось хоть как-то возместить детям утрату родного дома, хотелось порадовать Франтишку, наших хозяев и их детей. Ведь этой семье мы были обязаны крышей над головой. Вот было хлопот! Но это были хлопоты, от которых молодеешь душой.
      Я обходил один магазин за другим, с удовольствием выбирая подарки. Ассортимент был богатый, цены еще мирных времен, качество высокое. Было из чего выбирать! На Оксфорд-Сёркус я увидел, как один клиент разглядывал игрушечный автомобильчик. Я остолбенел. Это был в точности такой же технически совершенный автомобильчик, от которого Милану, к его величайшему огорчению, пришлось отказаться в Вельке. Малыш не переставал сожалеть об этой потере и все время тосковал по своему автомобильчику. Я заплатил бы за него сколько угодно, только бы его заполучить. Это был последний экземпляр, а покупатель все не мог решиться, брать ему автомобильчик или нет. На минуту клиент положил игрушку на стол, и я, не ожидая окончательного его отказа, схватил автомобильчик, мигом расплатился и помчался, унося драгоценную добычу. По дороге я уже размышлял о том, каким образом автомобильчик "приедет из Вельки к Милану в Англию".
      Англичане не знают рождественского волшебства. Они раздают подарки заранее, в течение всего декабря. К рождественским елочкам они тоже не питают слабости. Таким образом, праздник сочельника теряется в будничности дня. Нашим хозяевам предстояло познакомиться с празднованием кануна рождества по нашему обычаю.
      Я приехал из Лондона в Банбери, нагруженный подарками; лишь небольшую искусственную елочку и некоторые мелочи я докупил в Честере. Программу вечера я сохранял в строжайшей тайне от домашних, но всех охватило приятное волнение. А я опять - ни гу-гу, как будто все это меня не касается. Около пяти часов вечера я выгнал всех из комнаты и начал приготовляться к вечеру. Время проходило в напряженном ожидании, а потом зазвонил колокольчик, возвещая о том, что пришел наш Микулаш{8}, что он принес в мешке подарки и что ему нужно торопиться и идти дальше, так как в такой день у него много работы. В нашей семье по традиции нас созывал под елку отец, и я этот обычай сохранил.
      Шествие открыл Милан. За ним в комнату вошли мистер Викерс с женой, за ними - Франтишка с Фредом. На столике посредине комнаты рядом с британским и чехословацким флажками стояла убранная елочка, на которой горели свечки. Под елкой на столике и на полу, на ковре, лежали пакеты и пакетики, перевязанные красивыми ленточками. Потрясенные зрители уселись в кресла и не знали, на что глядеть: у них глаза разбегались. Супруги Викерс были ошеломлены: у них такое не было принято. Мы произнесли взаимные тосты: мистер Викерс пожелал нам скорейшего освобождения нашей родины; я желал ему всех благ. Женщины не могли скрыть своего умиления, да и сам хозяин дома тоже прослезился. А еще говорят, будто англичане холодный народ. Значит, наш "лендлорд" составлял исключение?..
      В духе нашего старинного ритуала я попросил Стенли раздавать подарки. Милан, распаковывая свои подарки, весь горел от возбуждения. Он снял -пиджачок, а затем и свитер - так ему было жарко. Вот он начал разворачивать свой последний пакет: большая коробка, в ней коробка поменьше, йотом еще поменьше, еще. В коробках много бумаги... и ничего не видно. В спешке он выбросил пустые коробки и наконец добрался до маленькой скромной коробочки. Открыл ее, подпрыгнул, всплеснул руками и закричал: "Автомобильчик!" Потом нежно взял в руки игрушку, прижал к груди и забыл весь мир.
      Когда я ночью наклонился над спящим Миланом, у него были красные щеки, а в руке он крепко сжимал автомобильчик.
      Ад над Сити
      29 декабря 1940 года, в воскресенье, я писал друзьям поздравления с Новым годом. То, что я не успел написать до семи часов вечера, уже не было написано. Воздух вдруг наполнился страшным гулом, и на Лондон непрерывным потоком пошли соединения люфтваффе. Масштабы нападения предсказывали размеры катастрофы, которая приближалась к несчастному городу. Ночные истребители приняли неравный бой, отражая этот удар. Было слышно, как они маневрировали на высоких оборотах, чтобы взять на мушку вражеский бомбардировщик. Бомба за бомбой ложилась в районе нашего высокого дома. Громовые удары сотрясали воздух. Внутри дома все трещало. Неподалеку над окрестными домами возвышался собор святого Павла. Голубоватые и красноватые вспышки озаряли его купол; силуэт храма, как символ, вырисовывался на фоне неба. Лишь полчаса назад непроницаемо черная ночь вдруг посветлела, и какое-то странное розовое сияние залило весь небосклон. Тьму сменили неестественные сумерки, напоминавшие затмение солнца.
      Шесть бомб друг за другом взорвались недалеко от нашего укрытия на Кенсингтон-Парк-Роуд. Одна из бомб упала очень близко от нашего дома. Картины, качаясь, ударялись об стены, пианино издавало стонущие звуки. Я быстро лег в постель и вдруг почувствовал, что все во мне и вокруг меня переваливается с боку на бок. Причудливый свет не угасал. В окно, выходившее на запад, не было видно происходившего. Подгоняемый любопытством, я вышел на плоскую крышу девятого этажа, где находились наблюдатели гражданской обороны. То, что я увидел, не поддавалось описанию.
      Эту картину можно было сравнить только с явлением солнечных протуберанцев. На востоке алело солнце. Весь горизонт слева направо полыхал огнем. Языки пламени достигали огромной высоты. Горел Сити. Горели тысячи зданий, где размещались магазины, банки, конторы, склады. На площади примерно четыре квадратных километра все было уничтожено. Пожар, организованный авиацией Геринга, которая в результате воскресного массового налета сбросила десятки тысяч зажигательных бомб, причинил катастрофический ущерб, так как гитлеровцы хорошо знали специфические особенности жизни Сити. Днем здесь находилось около полумиллиона людей, а ночью - менее пяти тысяч. Торгово-промышленный центр пустел после конца рабочего дня, а в конце недели здесь оставалось несколько сот человек. Магазины, конторы и противопожарные средства вечером в воскресенье были заперты, и пожарники теряли массу времени, пока проникали в дома и попадали на крыши, чтобы потушить зажигательные бомбы. Обуздать такой пожар при одновременной бомбардировке фугасными бомбами оказалось превыше их сил. Сити превратился в пепел.
      На Новый год, третий день после пожара, я приехал на метро на станцию Сент-Поль посмотреть, что осталось-от Сити. Еще в подземных помещениях станции метро я почувствовал запах гари. Здание метро выгорело дотла. Сохранился лишь этаж, прикрывавший сверху местные очаги пожара.