- Но, но! А какое вы ему в этом оказываете сопротивление? Что вы, Шультце, сделали для его падения? Он мучился, очень мучился.
      - Одного несогласия мало, очень мало. Учитель, этого постыдно мало! Неужели ничего нельзя было предпринять? Вообще ничего? Ну, еще бы! Куда там что-то предпринимать, если страх сильнее чувства долга, сильнее веры и чести.
      - Вы не знаете этого с его репрессиями. Кто не знает всего этого, тот не поймет...
      - Так у вас и в плену еще трясутся коленки?..
      После этих слов наступила тишина. Силы пленного, вероятно, совсем истощились. Шультце наконец решился. Ему вдруг все стало просто и понятно.
      - Пожалуйста, карту! - неожиданно энергично сказал он. И когда он это сказал, ему, видимо, стало легче. Страх покинул его. Глаза засветились искренностью.
      Он поднял голову и твердо заявил, что больше не чувствует себя связанным присягой. Взглянув ему в лицо, я с уверенностью мог теперь сказать, что думает он осмысленно и серьезно. Пошел второй час ночи. Немец начал говорить. В глубокой тишине он коротко рассказал о своей судьбе. Никогда еще правда не значила для него так много, как в этот час! А потом в нем разгорелся справедливый гнев. Я слушал его внимательно. Это был прямой, откровенный мужской разговор.
      Когда Бела через некоторое время потихоньку приоткрыл дверь, то увидел нас склоненными над картой и мило беседующими. Шультце водил карандашом по карте и старательно мне объяснял. Я внимательно его слушал и время от времени с облегчением вздыхал. От волнения я не мог даже сидеть и почти каждую минуту вскакивал, прохаживался по комнате, подходил к окну. Я внутренне ликовал от успеха и, довольный, улыбался в темноту.
      - Вот это искренне и честно, - сказал я и дружески похлопал Шультце по плечу.
      Шультце был на грани истощения сил. Веки его беспомощно опускались. Устало прислонившись к столу, он положил голову на сложенные руки.
      * * *
      В то же утро были сделаны все приготовления для новой схемы огня, чтобы следующая атака стала последней в этой долгой-предолгой битве за выходы из Карпат. И эта атака была проведена.
      Последняя атака
      В результате наступления 18 ноября 1944 года к югу от Нижнего Комарника советские части проникли в крайнеполянское ущелье, над которым доминировали сильно укрепленные горы Обшар, с одной стороны, и высота 541, с другой. Наши 2-й и 3-й батальоны пробились до седловины между Обшаром и расположенной восточнее Безымянной высотой. На следующий день оба батальона вместе с советскими частями после тяжелых боев взяли занимающий ключевое положение Обшар, продвинулись к шоссе, ведущему из Крайна-Поляны на Бодружал, а во второй половине дня солдаты Свободы уже стояли на вершине Безымянной. Однако противник, потеряв Обшар, стал бороться за высоту. Опираясь на уцелевшие позиции, он бросился в яростную контратаку. Потеснил чехословацких бойцов с вершины Безымянной, вновь проник на Обшар, угрожая своим продвижением правому крылу корпуса и левому флангу советской 305-й дивизии. Поредевшие и уставшие 2-й и 3-й батальоны оказались не в состоянии противостоять действиям противника, пытавшегося окружить их. Оставшиеся силы были сведены во время боя в один батальон, которым командовал штабс-капитан Франтишек Седлачек. Во время ночного боя его командный пункт оказался в окружении. Разгорелся яростный бой. Фашисты во что бы то ни стало хотели захватить командный пункт. Но к счастью, в темноте противник не заметил одну-единственную ненарушенную телефонную линию, благодаря чему Седлачек смог попросить помощи у командира 2-й роты капитана Кужела и доложить командиру корпуса об отчаянном положении своей части на Безымянной. Кужел в течение часа прибыл с подкреплением к месту боя, и весьма кстати, так как положение командира батальона было критическим. Создавалась угроза того, что части опять будут сброшены назад, к перевалу. Генерал Свобода, чтобы сохранить положение, решил бросить в бой все наличные силы и приказал быстро организовать особую ударную группу под командованием капитана Кунцла из оперативного отдела штаба корпуса. Эту группу он придал командиру батальона и поставил задачу - общими силами захватить Безымянную и удержать ее.
      - Франтишек, ты должен любой ценой удержаться! Я посылаю тебе подкрепление! - услышал штабс-капитан Седлачек энергичный голос командира корпуса Людвика Свободы.
      Ночью группа Кунцла вышла из Барвинека в Нижний Комарник и рано утром 19 ноября вступила в бой за Безымянную. До 23 ноября тяжелые бои за высоту не принесли результатов. Даже мощная концентрация огня не могла подавить сопротивления противника и помешать ему вести постоянные контратаки. Противник во что бы то ни стало хотел удержать Безымянную. Высота была занята чехословацкими частями только во второй половине дня 24 ноября. Это решило судьбу немецкой обороны на выходе из Карпат на всем дуклинском направлении.
      * * *
      23 ноября для многих стал последним днем. В тот день пали подпоручик Юрек, поручик Нойшлесс и другие храбрые воины. Этот день тянулся бесконечно долго. Наконец наступил вечер, на горы опустились сумерки. Деревья, исковерканные пулями и снарядами, утонули в тумане. Последние листья устало падали на землю. Казалось, даже сама природа готовилась к чему-то серьезному. Приближалось роковое завтра - 24 ноября. Этот день решит, по ком звонить колоколам.
      Последняя ночь! Все когда-то бывает последним. Во время войны это последнее наступает быстрее. В бою смерть обгоняет время. Много уже дней чехословацкие воины дрались за Безымянную. Вечером после боя, вконец обессиленные, они валились с ног где попало: кто где-нибудь в затишье, кто в воронке от снаряда, кто между поваленными деревьями. Двое-трое солдат настелили мягкой хвои и, прижавшись друг к другу, старались побыстрее уснуть. И вот так с автоматами в руках они проводили морозную ночь. Какую по счету? Что,- в конце концов, в жизни солдата значит эта одна ночь? Только ведь за одной ночью следует другая, такая же противная и полная неопределенности. Нагрянувшая ночная тьма смазала бледный фон заснеженной местности, деревья совсем скрылись из виду.
      Воцарилась тишина. Все уснули, но нет-нет да и вскрикнет кто-нибудь из спящих, и сразу же плотнее прижмутся друг к другу бойцы. Вот чья-то рука поднялась вверх, кто-то глубже зарылся в шинель, откуда-то донесся тихий .вздох. Зажглась сигарета, в красном отсвете мелькнуло худое лицо. Рубиновый огонек с минуту был на одном месте, потом пролетел несколько метров и догорел в снегу. Кто-то не спал.
      Неожиданно ночную тишину разорвала стрельба. Выстрелы прогремели подобно грому. Грозно загрохотал Обшар, ему вторила Прикра, глухо отзывалась Яруха. По всей долине гремело эхо. Бойцы схватились за оружие, минуту вслушивались в стрельбу, а потом, недовольные тем, что их разбудили, снова улеглись спать. "Это, наверное, на Ярухе", - говорили бойцы спросонок. На лесистой Ярухе передовые дозоры сталкивались с противником из ночи в ночь.
      Подпоручик Ян Парма стоял в ту ночь в выдвинутом окопе и всматривался в сторону немецких укреплений. Неожиданно он насторожился. Среди ночных пятен и грязных полос он заметил то, чего раньше здесь не было. Парма, не долго думая, нажал на спусковой крючок автомата и сделал длинную очередь, а потом спохватился: зачем было сразу стрелять? Может, они ползли сдаваться в плен? Но, с другой стороны, кто же так идет сдаваться в плен? Нет, он совершенно правильно ухлопал гитлеровцев. Так что та ночная стрельба донеслась не с Ярухи.
      Вокруг опять наступила тишина. В лесу ничего не было слышно. Капитан Кунцл в эти дни беспрерывных боев отдыхал очень мало. Во второй раз за сегодняшнюю ночь он обходил расположение ударной группы от окопа к окопу, от солдата к солдату. Ночь была настораживающе спокойной. Сколько эта проклятая гора стоила им крови? Бои за нее начались 19 ноября и шли ежедневно, а на Безымянной все еще слышалась чужая речь. Вчера утром в это время уже шел бой. Жестокий, беспощадный. Им удалось приблизиться к оборонительным позициям противника до ста метров, но потом контратакой их отбросили назад. Трижды в течение дня они стреляли вверх и трижды им стреляли в спину. Отекшие веки опускались. Капитан решил пойти немного вздремнуть в землянку к Седлачеку.
      Из туманного рассвета стали показываться расплывчатые очертания деревьев и высоких пней. Командирский блиндаж в седловине под Безымянной темным пятном выступал из поредевших утренних сумерек. Здесь и там поднимался сигаретный дым, и вскоре все близлежащее пространство заполнилось его раздражающим запахом. Кто уже проснулся, сразу втягивал в себя этот запах. Вот закашлялся один солдат, потом другой, и через минуту кашлял весь лес. Приступы кашля мучили людей все сильнее и сильнее. Голоса спросонья звучали хрипло, слышался шелест ветвей. Люди выползали из ночных нор, зябко притоптывали ногами и били рука об руку. Просмоленные лица жадно посматривали в сторону тыла. Послышался звон металлической посуды. Запахло горячей пищей. В одно мгновение лес зашумел. В сумраке леса все спешили за горячей пищей, оставшейся со вчерашнего вечера, и за чаем с водкой на сегодняшний день. Походную кухню бойцы тянули на спинах по крутым склонам Обшара, и это не всегда обходилось без потерь. Выло около шести часов утра. В утренних пасмурных сумерках, заполненных стелящимся туманом, чувствовались запахи тлеющего дерева и смолы из разбитых елей. Их сюда принес легкий ветерок, такой нежный, что его трудно было ощутить кожей. В воздухе носились и другие запахи. Вот потянуло чем-то сладковатым, через минуту пахло уже паленым. Все запахи смешивались в один, неопределенный. Все это было то самое, что делало гору Безымянной. Без этих запахов она была бы всего-навсего просто горой, одной из многих в бесконечном море карпатских вершин, о- которой никто бы не говорил и не писал.
      * * *
      Пасмурным утром 24 ноября мы заканчивали подготовку к артиллерийской атаке последнего карпатского бастиона в полосе наступления чехословацкого армейского корпуса. Теперь, благодаря показаниям пленного Шультце, мы наконец-то узнали расположение огневых точек противника, а также его маневры огнем и резервами на Безымянной и могли вести стрельбу по конкретным целям. Генерал Свобода назначил последнюю атаку на 14 часов 5 минут. "Пусть люди отдохнут и старательно проведут подготовку!" - приказал он.
      Командный пункт командира корпуса находился на склоне, немного ниже седловины между Обшаром и Безымянной. На всем пространстве вокруг седловины росло всего лишь несколько елей и буков с обрубленными ветками. Все остальные деревья превратились или в пни, или в обгоревшие стволы, торчавшие в небо. Все, что осталось от леса, было иссечено осколками снарядов и мин. По опыту 18 ноября бойцы очистили от ветвей пространство перед окопами на расстояние броска гранаты.
      Командир корпуса с капитаном Кунцлом вышли из блиндажа и осмотрелись. Кроме часовых, тоже замаскировавших свои позиции, они никого не увидели. А ведь здесь было около двухсот солдат! В это зябкое, сырое утро маленькая фигурка Седлачека казалась еще меньше, небритое лицо выглядело уставшим, однако глаза его горели непреклонной решимостью.
      Постоянное напряжение трехмесячной схватки и суровость боев в Карпатах в зимних условиях без замены и отдыха измотали бойцов как физически, так и морально. Бойцы, главным образом пехотинцы, были совершенно измождены.
      С октября чехословацкие части беспрерывно вели бои, а прежде чем они подошли к пограничным дуклинским высотам, им с 8 сентября пришлось преодолеть тернистый путь с боями за северные подходы к Дуклипскому перевалу. Войска долго подвергались мощному артиллерийскому обстрелу противника, страдали от холода, недоедания и недосыпания.
      В трудную минуту солдат хочет услышать своего командира. А в тот день, 24 ноября 1944 года, пехоте под Безымянной было действительно тяжело. У Седлачека и Кунцла всегда находилось время для своих людей и на отдыхе, и в бою. И в те критические минуты перед последней атакой они тоже говорили с солдатами, говорили по-военному жестко, без витийства, как будто с глазу на глаз. Ни один из командиров не пытался приукрасить существующее положение: солдата можно обмануть лишь на минуту.
      - Ребята! - так примерно начал капитан Кунцл. - Вот уже целую неделю мы бьемся тут с фрицами за эту проклятую высоту. Мы бросаемся в атаки, а фрицы развалились на горе и хохочут на всю округу. Это они над нами хохочут, на нашей горе! Но мы ее все-таки возьмем... Не стыдно вам? Путь к нашим домам идет только через эту вершину - и никак иначе! Неужели вы перестали верить в себя? Вас же тянет в долину, под крышу над головой, домой! И только здесь самый короткий путь на. родину!
      Капитан Кунцл хотел посмотреть в глаза своим подчиненным, но это ему не удавалось. Бойцы переминались с ноги на ногу, многие из них смотрели в землю. Потом к ним обратился командир батальона Седлачек. Он тоже начал без вступления:
      - Я помню лучшие времена, когда фрицы драпали от вас. Вы гнали их с польской земли через Дуклю до этих гор, и тут вдруг - тпр. Почему вы вешаете головы и трепещете перед их позициями? Неужели вы хотите, чтобы Безымянную брал кто-то другой, а не вы? Ведь мы здесь находимся давно, и никто лучше нас не знает противника, стоящего здесь. Мне звонил генерал Свобода. Он сказал, что мы должны взять Безымянную и открыть ворота в Чехословакию. В 14 часов 5 минут мы пойдем в наступление. В этом районе - в последний раз! Наша разведка провела большую работу, и теперь мы знаем о гитлеровцах то, чего раньше не знали: знаем, где у них оружие и минометы, знаем их маневры и места отдыха. Наши канониры пойдут вместе с нами в эту последнюю атаку! Будет непростительно, если мы позволим сбросить себя вниз. Генерал верит нам и будет следить за нашими действиями...
      Командир батальона замолчал. Хмурые лица солдат начали понемногу светлеть, мрачная атмосфера рассеивалась. Возвращалась уверенность в собственных силах. Седлачек с Кунцлом вернулись на командный пункт с чувством, что сегодня они добьются своего. На командном пункте Кунцл разгреб огонь и подбросил сухих сучьев.
      Около двенадцати часов я услышал в трубке голос Свободы:
      - Франтишек, вы должны взять высоту... Слышишь? Взять!
      С наблюдательного пункта на Комарницкой горе я еще раз коротко переговорил с капитаном Кунцлом.
      - Верьте артиллеристам! - сказал я ему. - Приспособьтесь к нашему огню. Он будет точен. Насколько это возможно.
      Было 13 часов 45 минут. Ничто не говорило о том, что через несколько минут здесь начнется страшный бой. Ударная группировка чехословацких частей разместилась по обеим сторонам гребня от Обшара к Безымянной с направлением главного удара вдоль хребта. Семью ударными группами из остатков 2, 3 и 5-го батальонов командовали опытные воины - подпоручики Гроуда, Баланда, Матятко, Парма, Поспишил, Гунда и старший сержант Йонес.
      В 14.05 все втянули головы. Над седловиной засвистел воздух. Шумело и свистело на все лады. Казалось, снаряды и мины соревновались между собой за первенство приземления. Некоторые снаряды так низко проносились над гребнем, что солдаты, лежавшие там, в страхе зарывали свои носы в снег. Ударная волна прыгнула наверх. Все почувствовали, как пришел в движение воздух. Первый уничтожающий удар чехословацких батарей и приданных для усиления советских батарей предназначался резервам противника, так сказать подвижным целям, и минометным и артиллерийским батареям, поскольку те всегда наносили пехотинцам большие потери. После боя обнаружилось, что минометные батареи противника на боевых позициях в долине и у шоссе на Бодружал были совершенно уничтожены артподготовкой.
      Потом огненный смерч понесся на вершину горы и передний край немецкой обороны. Желтоватое пламя разрывов вздымалось над землей. Взрывы сливались в сплошной грохот, звуковые волны сталкивались и расходились. Теперь огонь велся по переднему оборонительному эшелону противника. Истекали последние минуты перед атакой. Затем направление стрельбы было перенесено наверх. Воспользовавшись создавшимся хаосом, пехотинцы вслед за саперами, пригнувшись, пошли в атаку на передние немецкие позиции. После минутного замешательства оставшиеся в живых фашисты открыли яростную стрельбу. Наши бойцы начали метать гранаты. И опять длинная серия взрывов вздымала почву, и опять под ногами атакующих дрожала земля. Ударные группы поднимались и сквозь туман и дождь шли вперед.
      На правом крыле группировки, на южных склонах высоты, обращенных к Бодружалу, бешено застрочили автоматы, застучали тяжелые пулеметы. Здесь яростный бой завязала группа подпоручика Гунды. Группа Пармы после стремительной атаки острым клином врезалась в оборону немцев. Противник усилил сопротивление. Подпоручик Гунда хладнокровно руководил боем. Выждав момент, он крикнул "ура" и, стреляя на ходу, бросился вперед. Его солдаты последовали за ним. Они падали, вновь вставали и все время стреляли. Завязался рукопашный бой. Слева раздались взрывы, послышались крики раненых. Из-за шума не было слышно, что они кричат. Оказалось, что атакующие попали на минное поле. Несколько солдат, корчась от боли, катались по земле.
      Группа Гроуды пробивалась на главном направлении в тыл пулеметного гнезда. Подпоручик Гроуда, приблизившись к доту, увидел, как из ствола вырвался огонь. Будто подброшенный пружиной, рванулся он к амбразуре и бросил гранату прямо в нее. Пулемет сразу замолчал. Ударная группа во главе с Иржи Гроудой с громкими криками "ура" устремилась вперед на вершину горы. В этот момент в самой гуще ударной группы раздался оглушительный взрыв, и подпоручик Гроуда упал на землю.
      Бой продолжался. Вдруг раздался страшный рев. Да, это был настоящий рев, так как яростно кричали сотни людей. От него по спине побежали мурашки. Бойцы Поспишила и Баланды вновь устремились в атаку. В это время Матятко обошел гору слева, откуда слышал стук пулемета. На этом участке вновь разгорелся жестокий бой. Остервенело строчили немецкие автоматы, гудели взрывы снарядов. Немцы попытались контратаковать,, но предпринять что-либо серьезное они уже не могли: оглушенные нашей артподготовкой, они потеряли силу для организованного удара.
      Продвигаясь по освобожденной местности, наши бойцы видели страшную картину - все, что осталось от противника после артиллерийской канонады. Бой продолжался ужо час.
      Один из наших бойцов бросился за убегающим гитлеровцем. Немец неожиданно исчез. Солдат осмотрелся, а потом осторожно приблизился к сваленному буку на склоне. Он заглянул за выступ... и увидел лицо немца. Оба застыли от неожиданной встречи. Автоматы опустились. Глаза фашиста впились в чехословака. В этих глазах застыли страх и ненависть. Рука немца шевельнулась, но он опоздал на какую-то долю секунды и через мгновение рухнул на ствол. Тело его переломилось пополам, руки безжизненно повисли, волосы упали на лицо.
      Боевое "ура" заполнило лес по всему фронту. Все устремились к вершине горы. Это был безжалостный бой. Гнетущая безнадежность неудач, пережитые страдания, боль утрат - все это как-то сразу переплелось и взывало к расплате. Атака была яростной. Уцелевшие гитлеровцы мелькали между деревьями, стараясь уйти от преследователей.
      Ударные группы уже пробивались к вершине. Парма первым прыгнул в главную траншею, бросил гранату в дзот, дал очередь по толстому фельдфебелю, который вел подкрепление. Бойцы Пармы уже находились на высоте. Но им еще предстояло преодолеть небольшой участок открытой местности. Однако едва они на него выскочили, как заработал, правда в одиночестве, легкий немецкий пулемет. Потом послышалась стрельба по ту сторону вершины в направлении Бодружала. Это были короткие "дисциплинированные" очереди.. Через некоторое время там прозвучало мощное "ура". Минутой позже этот клич атакующих раздался слева от Прикры. Отовсюду солдаты батальона Седлачека шли в последнюю атаку. На вершине они встретились.
      Когда после тяжелого боя был вырван у ненавистного врага еще один кусок родной земли, сердца бойцов наполнились радостью и удовлетворением от боевого успеха. Окрестности были окутаны туманом. С пасмурного неба изредка сыпались снежинки.
      И хорошие солдаты могут иногда поколебаться. Но главное - вовремя исправить положение.
      * * *
      Я тогда руководил действиями артиллерии и, находясь на наблюдательном пункте, не был непосредственным свидетелем драматических событий на Безымянной.
      Геперал-поручик Франтишек Седлачек вспоминал после войны, как он командовал смешанным батальоном во время последней атаки на Безымянную. Вот что он рассказал мне о последних минутах атаки:
      "С Полдой Кунцлом я шел сразу за цепью в середине группы. После эффективной артподготовки наши бросились в атаку. Атака была настолько смелой и неожиданной для противника, что наша пехота сравнительно легко проникла почти к самой вершине высоты, прежде чем из оставшихся позади дотов начали строчить пулеметы. У нас появились раненые и убитые. У Полды оказалась простреленной рука. Рана сильно кровоточила, но он не покидал поле боя. Пользуясь властью командира, я приказал ему это сделать.
      Иржи Гроуда руководил ударной группой, которую создали из специально отобранных солдат с задачей ликвидировать не уничтоженные артиллерией доты противника. Когда Гроуду ранило, я приказал отнести его в медсанбат. Он получил тяжелое ранение. Во время атаки Иржи наступил на одну из противопехотных мин, другая взорвалась под ним, когда он упал. Так погиб Иржи Гроуда. Я потерял одного из самых мужественных и активных командиров батальона. Своей неисчерпаемой энергией и боевитостью он не раз поднимал в атаку бойцов батальона. Когда его уносили на плащ-палатке, взгляд его был полон доверия и спокойствия. Я ему сказал, что он был одним из лучших бойцов в бою за Безымянную и что теперь мы ее уже никогда не отдадим.
      Сразу же после взятия высоты я собрал солдат, которые были поблизости, и с их согласия присвоил высоте имя только что павшего героя. Безымянная стала Гроудовой горой. Мы отдали честь погибшим. Я предложил, чтобы наши картографы вписали название славной горы в карты в память о тех, кто сложил здесь голову.
      Капитан Полда Кунцл сыграл в бою за Безымянную тоже очень большую роль. Бесстрашный, самоотверженный, он умел поднимать людей, и можно считать чудом, что он выбрался из этого пекла только с простреленной рукой. Я никогда не видел, чтобы он спал. Он был для меня неоценимым помощником, без него я вряд ли бы обошелся в самые тяжелые минуты боя.
      Благодаря артиллеристам мы сравнительно быстро взяли высоту и понесли небольшие потери. Точным огнем артиллеристы разметали укрепления противника н окопы, заблокировали резервам подходы к полю боя, но больше всего они помогли в подавлении минометных батарей и орудий. Твои артиллеристы хорошо поддержали наступление. Правда, одно время, когда удар наносился по передней линии обороны, снаряды падали совсем недалеко от нас. По радио мы подкорректировали их огонь, и мои бойцы после сигнала о перенесении стрельбы пошли в атаку..."
      Вот что вспомнил генерал Седлачек. Капитан Кунцл тоже рассказал мне об обстоятельствах героической гибели подпоручика Гроуды:
      "Во время боя я крикнул Седлачеку и Баланде и выстрелил зеленую ракету. Кругом - громовые удары. Перед нами взлетают вверх камни, снаряды рвут кроны деревьев, уже и так почти совсем оборванные. Болото дымится. Выстреливаю красную ракету и кричу: "Вперед!" Зеленую ракету пускать уже не надо, так как начальник артиллерии корпуса, увидев наши поредевшие цепи, перенес огонь орудий вперед, и теперь они бьют с регулярностью большого кузнечного молота. Я не могу сказать, сколько раз этот тяжкий молот упал на гитлеровцев и была ли дырка в моей шинели - результат вражеской стрельбы или нашей. Да, опасность поражения своих людей была, но противник перед нами находился сильный, и потому необходимо было наносить ему удар за ударом, чтобы обеспечить успех нашей атаке. До фашистских окопов - короткое расстояние. Я опять поднимаюсь в атаку: "За Нойшлесса, за Юрека, за всех наших ребят, вперед!" Кричу, зову и не знаю, слышит ли меня кто, но вижу главное - за мной бегут, мы бьем фашистов!..
      Во время последней атаки, когда стало уже ясно, что победа в наших руках, я встретил солдат, которые несли Гроуду. Он наступил на мину. Гроуда - на плащ-палатке, посиневший, прикрытый по пояс. С трудом он выдавил из себя: "Пан капитан, пить..." Вечером, накануне этого наступления командир корпуса прислал нам сигареты и две бутылки коньяка. Мы их оставили, чтобы праздновать взятие Безымянной. Я подал Гроуде бутылку, но сказать "на здоровье" у меня не хватило духу. Он открыл глаза, сделал несколько глотков и чуть слышно прошептал: "Прощайте..." И не договорил. Гроуда был лучшим офицером ударной группировки. Даже после стольких изнурительных атак, контратак и отступлений он оставался по-прежнему энергичным и волевым. Гора Безымянная по праву должна носить его имя...
      Поручик Нойшлесс погиб 23 ноября, - продолжал свой рассказ Кунцл. Гитлеровцы учинили над ним жестокую расправу. Мы его нашли после последней, четвертой атаки.
      Фашисты сняли с него всю одежду. Нойшлесс в пылу сражения слишком далеко вырвался вперед, а когда заметил, что один, было уже поздно...
      Надпоручик Юрек прибыл на фронт, под Безымянную, 20 ноября, а спустя три дня погиб. "В случае моей гибели пошлите жене документы и фотографию", - накануне боя сказал Юрек..."
      Летом 1965 года я посетил район дуклинских боев. Мне хотелось вспомнить о своих сослуживцах - о тех, кто остался жив, и о тех, кто погиб. Меня тянуло на Обшар и на Гроудову гору. По пути из Праги в Свидник я продумал план поездки. "А мины? - неожиданно пришло мне в голову. - Ведь там, даже спустя двадцать один год, могут оставаться мины!.. На Обшаре и Безымянной были только противопехотные мины, деревянные, так что они давно сгнили!" - успокоил я себя. Однако председатель национального комитета в Нижнем Комарнике заверил меня в другом, сказав, что в отдаленных местах все еще бывают несчастные случаи в результате взрывов старых мин. Так что детонаторы в сгнивших минных коробках по сей день опасны. Никто из местных жителей не решился сопровождать меня в отдаленный район Гроудовой горы. И я отправился один. Осторожно, как на иголках, поднимался я по склону горы с комарницкой стороны. Но что толку осторожничать, когда я в любой момент мог наступить на сгнившую коробочку со взрывателем? Да к тому же, если что и случится, что я сделаю один?..
      Я продирался сквозь зеленые джунгли вверх. Почти на самой вершине я увидел два человеческих черепа, один из них был пробит, вероятно, осколком. Вокруг разбросаны кости. Это было все, что осталось от тех, кто погиб здесь в боях. Здесь же валялись неразорвавшиеся мины калибром 52 мм, пулеметные ленты и прочее вооружение. Вероятно, сюда с конца войны не ступала нога человека, хотя деревня располагалась у самого склона. Переломанные и вывороченные когда-то с корнем деревья уже сгнили, а на смену им поднялись почти непроходимые заросли нового поколения деревьев.
      Из чувства сострадания к павшим и уважения к живым, в назидание тем, кто придет после нас, написал я эту невыдуманную историю о последней атаке, которая завершила Карпатско-Дуклинскую операцию. Так закончился один из многих боевых эпизодов, когда от героизма отдельных бойцов или маленьких групп зависел успех батальона, бригады, корпуса.
      Смерть героя
      Небо нахмурилось, пошел мелкий снежок. Подпоручик Парма быстро сбежал по склону лесистого холма и, остановившись у края леса, по привычке внимательно осмотрел местность. Прямо перед ним росло несколько деревьев, а дальше виднелось голое снежное поле. На том месте, где стоял офицер, склон был некрутой, но чуть ниже он переходил в обрыв, за которым темнела полоса хвойного леса. Вправо и влево поднимались поросшие лесом высоты, а за ними сквозь заснеженную мглу ноябрьского утра проступали неясные контуры невысокого горного хребта.
      Парма детально разглядывал местность, напряженно прислушиваясь к редким выстрелам, доносившимся снизу, из долины, от Миролье, но ни своих солдат, ни противника он не увидел.
      "Теперь их не догонишь", - подумал Парма, спускаясь к дереву на краю опушки. Был он высок ростом и статен, лицо его взмокло от пота, грудь часто вздымалась от тяжелого дыхания. Парма приставил автомат к стволу дерева, снял пистолет с ремнем и расстегнул пуговицы шинели и кителя. Затем повернулся лицом в сторону запада. В эту минуту он не думал о чем-то определенном.
      В его душе еще не улеглось возбуждение от недавнего боя. Впрочем, о разыгравшейся тут драме еще напоминал едкий сладковатый запах, окутавший высоту. Увлеченный новыми далями, открывшимися перед ним после взятия высоты, Парма глубоко, с наслаждением вдыхал свежий воздух от лесистых холмов. И только теперь до его сознания дошло, что высота молчит. Упорно молчит. Это показалось вдруг настолько неестественным и непонятным, что у него появилось тревожное чувство нереальности всего происходящего.
      Снегопад усилился. Снежные хлопья липли к бровям, покрывали волосы и грубую ткань шинели. Островки побуревшей хвои и опавших листьев становились все белее. Внезапно вспомнилось о том, с какой радостью и волнением он ждал всегда в детстве наступления зимы и первого снега. Тогда его, бывало, охватывало чувство какой-то беспечности, и он, беззаботный мальчишка, от души веселился. Вот и сейчас ему было хорошо и приятно, как в те далекие годы, когда он спозаранку видел за окном первые сугробы свежевыпавшего снега.
      Парма спокойно смотрел на падающие снежинки. Он вообще был в хорошем расположении духа, на что имелись веские основания: кровопролитные бои за последний фашистский опорный пункт на выходах с Дуклинского перевала закончились, и он остался жив и здоров. Впрочем, ему повезло в этом: четыре сквозных прострела шинели и незначительная царапина от осколка гранаты вот и все следы от недавней схватки с врагом. В течение всех этих боев его не покидала удивительная уверенность в своих силах, а сегодня он дрался с невиданной яростью и бешенством.
      В памяти то и дело возникали картины утихшего боя. Особенно запомнился момент, когда они прорвались к узлу сопротивления нацистов на горе Безымянной и он спрыгнул в главную немецкую траншею.
      Ему и раньше приходилось переживать подобные кульминационные минуты боя, когда пересыхает горло и страх исчезает прочь. Однако никогда еще не ощущал он такого сильного возбуждения, как в бою за эту высоту. Никогда раньше не осознавал он с такой уверенностью своего морального превосходства над противником.