10

Морозини писал с рвением отличника, который первым хочет сдать свое сочинение, когда Ванда вошла в его кабинет. Увидев ее, он вздрогнул и покраснел. Опять эта тисненная золотом кожаная папка на столе! Он неловко застегнул ее и вскочил.

– Нет, нет, нет, – сказала Ванда. – Я не хотела вам помешать. Мне надо взять следующий том путевых дневников графа Барди.

Она взяла нужную книгу с полки.

– Кстати, какая красивая у вас папка! – польстила она ему, пытаясь отвлечь его от мыслей о своем проекте выставки. Это сработало.

– О да, это часть наследства! – гордо произнес Морозини.

– Что вы говорите! – воскликнула Ванда, и ее покоробило при мысли о вкусе прежнего владельца.

Но только Морозини открыл рот, чтобы начать свой монолог, вероятно, о венецианских правах наследования, она выскочила из кабинета.

В Восточном музее не было ни одного компьютера и ксерокса, только старая пишущая машинка. Секретаршей была старая «красная бригадирша», способная убить любого, кто осмелился бы задержать ее хоть на минуту после окончания рабочего дня. Директор Морозини, бывая на месте, обычно скрипел пером, отчего бумажная стопка на столе росла, или занимался продажей по телефону своего сладкого мерло. Ванде ни разу не выпало счастья увидеть хоть бы одного посетителя музея, но, кроме нее, это, казалось, никого не волновало. Каждый день она старалась найти себе полезное занятие. Она ломала голову над тем, как заманить сюда посетителей. Ей хотелось достойно оправдать пребывание на своей должности. Во всяком случае, в первые недели. Она предложила Морозини по-новому оформить перечень экспонатов, каталог, основать Союз попечителей музея. Каждое утро она приходила с новой идеей. И каждое утро Морозини и секретарша в ответ смотрели на нее с ужасом в глазах. Она внутренне протестовала, читая убористо исписанные путевые дневники основателя музея графа Барди, немилосердно по отношению к будущему читателю в подробностях останавливавшегося на каждой мелочи своей поездки в Азию, которую он на рубеже столетий совершил со своей женой принцессой Адельгондой ди Браганца: «Адельгонда исцелилась вдобавок от ревматизма суставов. Наша дорогая спутница баронесса фон Хертлинг очень рада возможности встретить на Яве своего брата, который работает там лесоводом. Граф Генри Лючези присоединится к нам в Гонконге вместе с графом Алессандро Цилери, этот милый молодой человек – настоящий перл, а также барон фон Хайдебранд, самый веселый, добрый и ловкий попутчик, которого мы когда-либо встречали… »

Прочитав это, Ванда предложила Морозини организовать выставку под названием «Венецианские японизмы». Она сама бралась каталогизировать завалы фотографий, сделанных графом Барди в путешествии, и написать к ним комментарии. Такая выставка как пить дать привлечет массу японских туристов! Директор Морозини был шокирован и тут же отказал.

Ванда читала дальше. Читала все, что могла найти: «Венеция и оборона Леванте», «Британская ориентальная школа», «Путешествия Марко Поло», «История фарфора», «История революции и обороны Венеции 1848 – 1849 гг., на основе итальянских и австрийских источников». Она перелистывала «Шунгу» – альбом эротических японских гравюр и погружалась в «Рассуждения» – сонеты божественного Аретино:

Эротическая литература всегда была любимым чтением Ванды. Она читала сонеты Джузеппе Джоаккино Белли, венецианских мастеров, вирши куртизанки Вероники Франо и эротические стихи Джорджио Баффо. Особенное впечатление на нее произвела его «Ода лощине», несмотря на то что она не ладила с венецианским диалектом.

Она опять пришла с предложениями: выставка под девизом «Дороги Марко Поло» и перформанс под названием «Меч самурая». Однако чем больше она предлагала, тем дальше отстранялся от нее Морозини. После восьмой попытки Ванды оживить существование музея «красная бригадирша» перестала с нею здороваться. Морозини больше не спрашивал Ванду о Палаццо Дарио, его интерес постепенно отпал, как обветшалый декор с венецианского особняка. Он старался не попадаться Ванде на глаза. Когда же она однажды утром предложила ему заново систематизировать работы по лаку, он набросился на нее: «Синьорина доктор, я понимаю, что у вас почти нет настоящего профессионального опыта. Но если вы серьезно дорожите вашим местом в Восточном музее, то прошу вас смириться с реальностью и обратить на нее внимание. Последняя специальная выставка, которая проходила в этом музее, состоялась десять лет назад. И пока я здесь директор, все останется по-прежнему».

Когда Ванда наконец поняла, что ее работа в Восточном музее состоит прежде всего в том, чтобы ничего не делать, их отношения с директором Морозини наладились: он «потеплел» и вновь стал разговаривать с нею, например, о проблемах с голубями. «Голуби уже многие столетия неотъемлемая часть нашего города. Особенно почтовые голуби – как обычно в портовом городе. Почтовые голуби, а не эти их дегенеративные… родичи, которые уже и на pigeon pie не годятся! 20 – 30 пар, а не 150 000!»

Венеция была смыслом его жизни. Однако ее культурно-исторический пласт (Ванда поняла это, когда он впервые прочитал ей лекцию о Палаццо Дарио) совершенно не устраивал Морозини. Он кощунственно злословил о городе, ругал и даже проклинал его. С одной стороны, силился разгадать тайну Венеции, называя ее мертвым городом, а с другой – признавался ей в любви. Он ложился и вставал с Венецией. Он любил рассказывать о Венеции небылицы – как город водит его за нос, дурачит и обманывает. Он говорил, как нужно сблизиться с городом, чтобы суметь узнать его и понять, и когда следует проявить к нему снисхождение.

Как только Морозини заметил, что Ванда ни разу не перебила его, он стал говорить только с ней. Остальные двое, служащие музея, человечек в шапочке и «красная бригадирша», знали наизусть все нюансы его венецианских историй и отводили глаза, стоило ему заговорить с ними.

– Голубей невозможно истребить, – говорил Морозини. – До сих пор каждый их отлов заканчивался тем, что две-три интеллигентные старушки попадались в сетку. И нет никакой надежды. А теперь эти animalisti46, эти чокнутые защитники животных, добились, чтобы голубей больше не уничтожали, а самое большее кормили их противозачаточными средствами. Противозачаточные! Это же еще нужно постараться выговорить такое: городское управление продает торговцам голубиного корма противозачаточную кукурузу, и ведь никто не знает, действительно ли кукурузу обработали этим средством. Я еще не видел на площади Св.Марка ни одного блюстителя порядка, который бы попробовал эту кукурузу, чтобы убедиться, действительно она противозачаточная или нет. Противозачаточные таблетки! Разве не смешно! Как будто кто-то из этих продавцов голубиной кукурузы будет платить за то, чтобы рухнул сук, на котором он сидит! Стоило бы намного дешевле до конца жизни кормить самих продавцов, чем год за годом чистить Венецию от голубиного помета!

Почти ежедневно он приходил к Ванде, чтобы сообщить ей о своей новой идее, как лучше организовать туризм в Венеции.

– Рюкзаки в Венеции следует запретить! – закричал он однажды, ворвавшись в ее кабинет. – Una peste47. Я только что видел в вапоретто, как один турист с этим чудовищем за плечами, не глядя, сбил с ног пожилую венецианку. Рюкзак величиной с морозильник! Он с ним поворачивается и – бах! – дама лежит на полу! Этот видит, что она упала, пугается, поворачивается, чтобы ей помочь, и так же лихо сбивает своим мешком маленького, но довольно крепкого мужчину. Если бы он не вышел у моста Риальто, он бы всех в вапоретто посшибал с ног. Почему никто не думает о том, что пространство в Венеции ограниченно. За рюкзаки в вапоретто нужно платить полную цену. Это самое малое, что необходимо предпринять, потому что если такой с мешком войдет в переулок, он загородит его полностью.

Морозини работал над десятью заповедями для туриста. Заповедь номер один: в углах не мочиться.

– Конечно, венецианцы тоже этим грешат. Но истинный венецианец хотя бы дожидается сумерек и делает свое дело в канал. А туриста можно узнать по забрызганным носкам ботинок.

Спустя какое-то время работа с Морозини стала удовольствием.

Единственное, что омрачало их отношения, – он так и не получил приглашение в Палаццо Дарио. В остальном воцарилась гармония. Однажды Морозини говорил о губительной роли городских собак, разговор, казалось, вот-вот сойдет на нет, и Ванда спросила, мог бы он представить свою жизнь без Венеции. Он посмотрел на нее так, словно она предложила ему купить слона.

– Per l'amor di Dio48, нет! Мне нужно, чтобы вокруг была вода, – ответил он. – По меньшей мере море. Вода бывает разной. Река меня раздражает. Дурацки течет все время в одном направлении. В Венеции вода благодаря отливам и приливам дважды в день меняет направление. В воде всегда что-нибудь плавает, поэтому видно, поднялась она или ушла. Мне нужен именно такой ритм.

Так текли дни. Ежедневно Ванда выслушивала венецианские эссе Морозини. Теперь она читала не культурно-исторические труды, а «Мемуары» Казановы. Каждый день в четыре часа она уходила из музея и иногда заглядывала в маленький бар у Сан Стае, прежде чем сесть в вапоретто. В хорошую погоду она шла пешком и заходила в кафе только на Кампо Санта Маргерита. Она почти забыла Неаполь, если бы не проклятие.

11

Однажды после долгого дня, проведенного за чтением, Ванда переправлялась через всемирно известный Большой канал к Академии. Еще из вапоретто она заметила, что у причала Палаццо Дарио стояла лодка. Прищурившись, она поняла, что это катер «скорой помощи», и заторопилась домой, но, как обычно, переулки на Сан Вио загородили туристы. Перед Вандой шла парочка. Чтобы не потеряться в венецианской толпе, эти двое фланировали по городу, обняв друг друга за талию. «Permesso-mi-scusi-pardon-excuse me49», – прокричала им в затылок Ванда, проскальзывая мимо сросшихся тел. Она жила в Венеции всего два месяца, но уже научилась по-здешнему извиняться и лавировать. Она освоила технику предугадывания движений типичного туриста взглядом, как будто была опытным биллиарлистом, – вот сейчас он направится таранить японское семейство, отскочит в сторону от группы, заслонившей зонтами вид, протопчет себе дорогу влево до тележки с овощами, отшатнется вправо, потому что хозяин тележки закричит: «Attenzione, берегись!», его волной откатит к витрине магазина масок, дверь которого вырвет его из клокочущей массы и проглотит.

Собственные наблюдения Ванды и замечания директора Морозини подтверждали истину, что венецианские переулки сами по себе «широки» настолько, что один турист среднего телосложения с нехитрым скарбом за плечами может загородить любой из них и за его спиной тотчас соберется приличная толпа. Ванда старалась также обходить двери магазинов, потому что оттуда ежеминутно вываливались, как мешки со склада, туристы, угрожая сбить с ног.

Добравшись наконец до ворот Палаццо Дарио, она наткнулась на двух любопытных венецианок с хозяйственными сумками. Они смотрели на катер «скорой помощи» и теперь ждали развития сюжета, а потому проводили Ванду выжидательными взглядами.

Она побежала дальше, к портику. Радомир, Мария и Микель сгрудились над лежащим на причале человеком. Нарумяненный Радомир побледнел, отчего румяна вспыхнули еще сильнее, Микель стал земляного цвета, а Мария курила. Человек лежал в луже и был похож на выловленный из воды мешок для мусора. Из-под его черного комбинезона тонкими струйками сочилась вода. Его эспаньолка прилипла к подбородку, как мокрый помазок, цвет лица сливался с цветом мраморной площадки, на которой он лежал.

– Что с ним случилось? – спросила Ванда.

– Упал с крыши, – пробормотал Радомир.

– Что он там забыл? – удивилась Ванда.

Радомир отмахнулся от нее, как от мухи, и отступил назад, пропуская санитаров с носилками. Они осторожно погрузили на них мокрое тело, издававшее короткие покашливающие хрипы. Ванда поняла, что он еще жив. Мигая синим маячком и покачиваясь от волны, поднятой тяжелой встречной гондолой, катер «скорой помощи» отчалил в сторону Гражданского госпиталя.

– Пьяный в доску, по-моему, – вздохнула Мария и выпустила дым через нос.

– Да нет, совершенно нормальный, – прошептал Микель, все еще оставаясь зеленым.

– Не слишком уж и нормальный. У него в кармане комбинезона лежал «Идиот» Достоевского, – заметил Радомир.

– Странно для телевизионного мастера, – согласился Микель.

– Я ему при его бородке посоветовал бы Кастанеду, – вслух решил Радомир.

– Откуда ты знаешь Кастанеду? – спросила Ванда.

В связи с этим происшествием она узнала, что Радомир купил параболическую антенну, которую и собирался установить на крыше палаццо.

– Мне надоело смотреть на итальянских ведущих – утки всклокоченные. Я купил в электронном магазине у моста Риальто параболическую антенну, лучшую из их ассортимента, сто семьдесят две программы от CNN до Discovery Channel. Продавец меня предупредил, что в Венеции закон о защите памятников архитектуры запрещает ставить эти тарелки на крышах. Но если договориться с его мастером, тот установит так, что ее не увидишь. Кроме того, мне показалось, что он назвал за это очень скромную цену. Я и согласился, потому что работа мастера уже входила в нее, а не надо было, – продолжал Радомир. – Микель так шикарно починил свет в ванной, что уж с антенной бы справился на ура.

Микель польщенно кивнул.

– Микель довел его до карниза, где на крышу ведет приставная лестница. Мария его вообще не видела.

– Мне и не надо было его видеть, от него так разило, что я у себя на кухне сразу учуяла, – раздраженно сказала Мария, – я готовила ризотто.

– А я, как обычно, работал на третьем этаже над «Носорогом» Пьетро Лонги, потом занялся настройкой программ и по рации этого мастера говорил, что да как. Я сказал, что «Евроспорт» идет с помехами и чтобы он повернул тарелку. Все принималось уже, кроме «Евроспорта». Я сказал «еще», и тут раздался крик. Он завопил так, будто призрак с косой увидел.

– Как чайка, которой скрутили голову, – добавила Мария.

– Он скатился с кровли и прямо мимо моих окон слетел в канал. Я открыл окно в салоне, чтобы выветрился запах скипидара. Просто чудо, что он не рухнул на столб причала, – сказал Радомир.

– Он бы его проколол, как шампур жаркое, – добавила Мария.

Но, слава Богу, вместо этого ужаса телевизионщик получил только сотрясение мозга и перелом ноги, упав в неглубокую воду у причальной сваи. Такое заключеняе дал врач при первом осмотре.

– Во всяком случае, антенна установлена и принимает отлично, – довольно резюмировал Радомир.

Через два дня он получил два письма. В одном из них сообщалось, что Управление по делам древностей и искусств обвиняет его в правонарушении (совершенном вопреки закону 1089 «О запрете на вмешательство в облик и состояние зданий, находящихся под защитой государства как памятников архитектуры» и статье 733 «Нанесение ущерба археологическим ценностям»).

Радомир был возмущен. Он столько раз обедал со старым управляющим по делам древностей и искусств, а стоило появиться новому управляющему, как ему тут же навесили обвинение.

– Что это значит – «археологическая ценность»? – бурчал он. – Палаццо Дарио не какая-нибудь этрусская ваза! Я настаиваю на моем праве на свободу информации. Или я должен и дальше терпеть итальянское телевидение?

Он вызвал своего адвоката, чтобы тот разъяснил ему происходящее. Кроме того, Ванда должна была пообедать с новым управляющим в отеле «Монако».

Второе письмо было от адвоката телевизионного мастера. Он обвинял Радомира в причинении его клиенту опасных физических травм.

– Дальше некуда, – вскипел Радомир. – В конце концов, это не моя вина, если человек с утра так напивается!

Ванда стала забывать о телевизионном мастере, но однажды Микель напомнил ей о нем. Он робко топтался на пороге ее комнаты, который никогда еще не переступал, смущенно крутя пуговицу своей опереточной ливреи.

– Надо наконец что-то предпринять.

– Предпринять? – спросила Ванда. – Зачем?

– Против этого проклятия. Я больше не выдержу пересудов и болтовни. Меня уже допросил весь Сан Вио после случая с телевизионщиком. Больше ни один рабочий не придет в Палаццо Дарио. Сначала был столяр, потом штукатур, теперь этот антенщик.

– А что случилось с теми двумя?

– Столяр отпилил себе большой палец, когда занимался гардеробной синьора Радомира. Ему пытались пришить палец в Гражданском госпитале, но было уже поздно.

– Может, он был просто не очень умелым?

– Синьорина Ванда, – серьезно прервал ее Микель, – стоит мне прийти в мясную лавку на Кампиелло Барбаро, хозяин растопыривает указательный палец и мизинец у меня за спиной. Когда я прихожу за газетами в киоск у Академии купить синьору Радомиру «Gazzettino» и «International Herald Tribune», продавец всегда держится за металл, прежде чем отдать мне газеты. Вы понимаете, о чем я, синьорина Ванда, я вижу. Если бы что-нибудь подобное произошло в моей семье, я бы призвал на помощь все светлые силы. Видите ли, синьорина, я ведь тоже не застрахован и у меня есть близкие. В Падуе у меня есть кузен. Он сейчас работает в пожарной охране.

– Но до сих пор ничего не случилось.

– А со штукатуром?

– Что?

– Синьор Радомир пригласил его отреставрировать салон и лестницу.

– И он упал со стремянки? – нетерпеливо торопила Ванда.

– Нет, – ответил Микель, – с ним случился инфаркт.

– Инфаркт – это народная болезнь, – сказала Ванда.

– Но не у двадцативосьмилетнего парня!

– Рабочие обычно много пьют. Может, он еще и курил?

– Да, может быть. Но здесь еще дело в земле.

– В земле? Земле, то есть в мире, где мы живем?

– Земле в саду, – пояснил Микель. – Сначала глицинии. Они все бледнели и будто устроили голодовку, их подкармливали, а вся листва облетела. В середине-то лета! Потом гортензии. Они рядом росли. Как сговорились. Потом пошла борьба за жизнь пальмы. Она сперва пожелтела, потом начала сохнуть изнутри, пока не уронила крону и сломалась. С олеандром произошло то же самое, да так быстро, словно он покончил с собой. Гибискус весь покрылся тлей. Потом погибли герани на терассе. Я сам их сажал. В садовую землю. И я видел, отчего они погибли. Их корни будто сварились.

– Сварились?

– Да, сварились, будто их полили кипятком.

Голос Микеля дрожал. Он с трудом продолжил:

– Когда я рассказал об этом синьору Радомиру, он тут же позвонил садовнику и расспросил его. Тот сказал, что дело может быть в удобрениях, сад могли перекормить. Мы перестали подкармливать растения. Весь сад стал осыпаться. В середине июня, когда обычно все цветет. Ни листочка не осталось, пара сухих веток как-то держалась. Всего за неделю все погибло.

– И что вы сделали?

Микель еще энергичнее крутил пуговицу на ливрее.

– После того как ни одного паразита и следов передозировки удобрений не обнаружили, синьору Радомиру посоветовали вывезти всю землю из сада. И землю заменили.

– Сейчас сад прекрасно себя чувствует, – сказала Ванда. – Видимо, это было правильное решение.

– Землю заменили четыре месяца назад. Теперь ее нужно обновлять каждый год.

Пуговица оторвалась. У Микеля был такой несчастный вид, что Ванде захотелось его утешить.

– Я не знаю, Микель. Это все простые обыкновенные вещи, пара неловких рабочих, штукатур с нездоровым образом жизни, плохая садовая земля – е allora50?