7

Вернувшись из Восточного музея, Ванда чувствовала себя немного уставшей, скорее всего потому, что мысли еенепроизвольно возвращались к пачке исписанной бумаги в кабинете Морозини. Чтобы отвлечься, Ванда взяла «Gazzettino» и растянулась на ампирной кушетке. Но не успела она удобно устроиться, как почувствовала на себе чей-то взгляд. Салон словно смотрел на нее, удивленно подняв брови: в нем царил безмолвный запрет использовать эту кушетку поназначению, ведь он был создан только для того, чтобы в нем стояли или по крайней мере чинно сидели, но ни в коем случае не лежали!

Радомиру, например, никогда не приходило в голову прилечь отдохнуть в течение дня. С утра до вечера он был чем-то занят – занимался живописью, читал или предавался своему любимому делу – примерке и отделке своих карнавальных костюмов даже в межкарнавальный несезон. Теперь же он тем более всей душой и телом отдавался фривольному наслаждению, ради которого целый год готовил свой гардероб.

Единственное, на что он выкраивал время, – телевизор, его тайной страстью были сериалы. Например, «Двуликий Янус любви» на Rete quattro39 или «Во имя семьи» на Rai tre40.

Когда Радомир шел по палаццо, его было слышно издалека. Он все время покашливал. Он кашлял с утра до вечера, будто был заядлым курильщиком, хотя за всю жизнь он не выкурил ни одной сигареты. Услышав приближающийся кашель, Ванда села и расправила платье. Радомир взглянул на помятую кушетку, на Ванду и сухо поздоровался с ней.

– А, синьорина отдыхает!

Сказав это, он пригласил ее на бал в Палаццо Пизани-Моретта. Последний бал-маскарад сезона. Этот бал будет событием для всего венецианского общества, предупредил он.

– Абсолютно по-венециански, никаких туристов. Это редкость, моя дорогая. Единственный бал, на который приглашения не продаются.

– Иначе бы никто не пришел. Венецианская аристократия выбирается из своих дворцов, только когда обещают фуршет, – заметил Микель.

Он одевал Радомира в костюм мандарина и, пользуясь моментом, не преминул уколоть Примо.

– Вчера утром я видел его в баре на Бачино Орсеоло. Он пил. Это в девять-то утра. Типичный гондольер.

Микель довольно небрежно накладывал желтый макияж на лицо Радомира.

– Есть туристы или нет – только это их и волнует.

– А что ты имеешь против простого народа? – спросил Радомир.

Желтый крем попал ему в рот.

– Это совсем не простой народ, синьор Радомир, они все мошенники! В каком другом городе берут деньги за то, что возят людей по вонючим каналам? Гребут по миллиону лир в день. Мафия, стерегущая теплое местечко. Четыреста семьдесят шесть гондольеров и – баста! А потом не знают, куда пристроить свои деньги: купить «Ролекс», поехать зимой в Малинди, а то и садятся на кокс.

– Да?! – оживилась Ванда.

– Ты преувелижжи… ваешь, Микель, – прожужжал Радомир склеенными губами, на которых Микель раздраженно рисовал красной помадой сердечко.

– Но вообще кокаин – это цветочки. Многие играют со смертью. Кто-то уже умер от СПИДа. Но у нас же это замалчивают, как все в Венеции. Если бы хоть один турист узнал, что его и его детей везет нанюханный гондольер! Вы же не знаете, от чего умер гондольер в баре Бачино Орсеоло!

– Чушь! – сказал Радомир. – Я вообще не понимаю, что это ты взялся морализировать. Почему тебя тогда не возмущают бестолковые срыватели сумок – вот уж где мафия-то!

Вместо ответа Микель начал толстой кистью накладывать пудру ему на лицо.

– Расскажи, – попросила Ванда.

– В баре на Бачино, где гондольеры с раннего утра пьют свою омбру, один недавно перекололся в туалете. Его нашла хозяйка. Она хотела побыстрее избавиться от трупа, но гондольеры были против. Ведь у дверей целый день толпятся туристы, в основном японцы, которые без их серенад жить не могут. В баре не было второго выхода, и как тут вынести тело? Представьте себе: певец затягивает ближе к ночи «funiculi– funicula», а в это время из бара выносят труп. Бедняга не хотел причинить им неприятности, сказали гондольеры, поэтому они оставили его до поздней ночи в туалете, у которого поставили караул. Потом ему устроили хорошие похороны. Его везли на погребальной гондоле, а за ней плыли в траурной процессии его коллеги.

Микель провел жирные линии черной подводкой на веках Радомира.

– Не понимаю, зачем ты все это рассказываешь Ванде? В каждом стаде есть паршивая овца, – сказал Радомир и повернулся к ней. – На тебя, как на новоиспеченную венецианку, все эти анекдоты пока производят впечатление. Для меня все это – жуткая скука, жуткая! Стоит венецианцам собраться вместе, как они начинают нести чушь. А почему? Да потому, что они ничего, вообще ничего, в жизни не испытали! В Венеции ничего не случается – ни убийств, ни нападений, ничего, кроме тумана и наводнений, пары краж и бесконечного срывания сумок. Последнее убийство произошло по меньшей мере тридцать лет назад. Этого хватило. Поэтому любым поводом здесь пользуются, чтобы наговорить какие-то глупости: как умелец на площади Св.Марка был арестован, когда пытался всучить японцам старый морской язык, как мэру города удалось пристроить своего любовника, бармена, шефом венецианского транспортного общества по управлению вапоретто и катерами; как египетскому адвокату удалось получить обманным путем наследство старой американской миллионерши и заграбастать ее ткацкую фабрику. Вот вокруг этого здесь идут споры и разговоры. Я эти истории знаю наизусть. Слышу их не меньше двадцати лет.

– Но ты же их первый и рассказываешь, – сказала Ванда, – сейчас ты, по-моему, кокетничаешь.

– Венеция провинциальна, ограниченна и хороводится только вокруг себя самой и площади Св.Марка. Я не хочу лишать тебя иллюзий, пойми меня правильно, но здесь и в самом деле ничего не происходит.

– Если Венеция действительно так ужасна, почему ты здесь живешь? – спросила Ванда. – Ты мог бы переехать куда-нибудь еще, в Милан или Рим, или, в конце концов, в Германию. В Баден-Баден, допустим.

Ванда улыбнулась этой мысли: Радомир в Баден-Бадене, окруженный вдовами фабрикантов, которые болтают с ним о проблемах размещения на рынке акций курортов и санаториев.

– Взгляды всего мира устремлены на Венецию, и мне это нравится. – Радомир поднял лицо к Микелю, чтобы тот привел в порядок его подбородок. – Кроме того, ты знаешь, у меня нет водительских прав. Для моего возраста Венеция идеальна. В Германии красивых людей не встретишь, а здесь и простой люд прекрасен, один Примо чего стоит. Ты видела, как совершенно его тело? Как он гармоничен в своих движениях! Он единое целое со своей гондолой, с водой, с волнами! Само совершенство.

– Он целый день только и делает, что тренируется.

– Такой же вульгарный, как все гондольеры. – Микель воспользовался случаем вернуть разговор к началу и всадить Примо еще несколько шпилек. – Мне жаль туристов, которые попадают в руки этих проходимцев.

– Микель, нельзя так резко судить, – раздраженно сказал Радомир.

Ему не хотелось, чтобы колкости Микеля испортили ему настроение к восемнадцати часам – ко времени выхода на вечернее представление в дальневосточном стиле.

«Венеция и Восток» – была тема бала в Палаццо Пизани-Моретта. Для Ванды Радомир выбрал костюм одалиски в бутике Николао, где брали одежду напрокат. Он боялся, что она опять появится в своей маске конокрадки, в которой позорилась в кафе «Флориан». А насколько рабыня оригинальнее конокрадки, он не задумывался. Главное – соблюсти стиль.

– Бал в Палаццо Пизани-Моретта – то, что надо для твоего венецианского дебюта, – заявил Радомир. – Другие маскарады, в Палаццо Альбрицци, в Ка Ценобио, в Палаццо Лабиа, в основном посещают мюнхенские производители жалюзи и миланские автодилеры.

– Да, не слишком стильно, – сказала Ванда.

– Нет, нет, дорогая моя, не суди так строго. Содержать палаццо дорого и трудно, – говорил Радомир, в то время как Микель делал ему маникюр.

О том, к каким издержкам приводит поддержание определенного стиля жизни, он знал. Отсутствие средств на выплату налогов и оплату дополнительных служб толкало многих владельцев дворцов, устраивая балы, устанавливать плату за приглашение. Венецианские графини продавали чужакам иллюзию, что они попали на закрытый частный бал-карнавал высшего венецианского общества. Радомир свидетельствовал свое почтение на многих подобных балах.

– У меня нет возможности содержать Палаццо Дарио, – часто вздыхал он и делал это особенно страстно, поскольку обожал жаловаться на свою финансовую несостоятельность.

Было бы разумнее этим аристократам платить ему за то, что он сидел на почетном месте за столом и занимал гостей приятной беседой. «Не всегда к удовольствию гостей», – подумала Ванда.

На последнем балу в Палаццо Джустиниан Лолин он чуть было не вцепился в волосы немецкому консулу из Генуи за то, что тот неподобающе высказался о фреске Пирино дель Вага «Битва Титанов» во дворце Дориа Памфили. С директором Румынского института культуры, которого Радомир почему-то принял за мерзкого коммуниста, он счел нужным поспорить, был ли румынский король Карл I из рода Гогенцоллернов-Зигмарингенов или нет. А с менеджером представительства «Фольксвагена» в Италии он сцепился по поводу того, что немецкие магнаты имеют наглость спонсировать праздники и балы в единственном городе мира, свободном от автомобилей: «немецкий идиотизм!». Когда подали рыбное филе, он ретировался через запасный выход. На следующий день в «Gazzettino» писали о расточительных балах VIP-персон и о Радомире Радзивилле, синьоре карнавала, цитируя его слова: «Для меня Венецианский карнавал – символ праздника жизни».

– Ведущая рубрики светской жизни из «Oggi»41 пишет, что вся Венеция горит желанием получить приглашение на предстоящий бал, – пробормотал Радомир под одноразовым платком, которым Микель промокал излишки макияжа на его лице.

– Я и не знала, что ты читаешь «Oggi», – сказала Ванда. – Мне всегда казалось, что ты не читаешь ничего, напечатанного в нашем столетии.

– Ты недооцениваешь Радзивиллов, – ответил он и продолжал цветисто объяснять ей, в чем же заключается честь подобного приглашения.

В Венеции все собрания подобного уровня проходили в Палаццо Пизани: ежегодный прием в честь открытия кинофестиваля и каждые два года бал «Сохраним Венецию».

– Пока Палаццо Дарио несет на себе проклятие – он знаменит, – сказала Ванда, пытаясь прервать рассуждения Радомира о мероприятиях VIP-категории и направить его в нужное русло.

Он сердито сдвинул насурьмленные брови «домиком». Верхние волосы торчали вверх, нижние были выщипаны, что придавало лицу Радомира выражение постоянного неудовольствия.

– Аббатство Сан-Джорджио тоже заколдовано. Там жила одна американская миллионерша, мужья которой все умирали неожиданно и при невыясненных обстоятельствах. А теперь его уже много лет не могут продать. И вовсе не из-за проклятия, а из-за цены, – скажу тебе. А Палаццо Дженовезе, это жуткое сооружение в стиле неоготики, которое загораживает вид на церковь Санта Мариа делла Салюте, – все его владельцы сошли с ума. Последний, правда, был признан недееспособным, после того как он поцеловал мэра, приняв его за Марию Каллас. Кристофоро Моро задушил свою жену Дездемону в Палаццо Моро и тем самым подарил сюжет Шекспиру. Кстати, это яркий пример того, как полезно оставаться холостяком. Но несмотря на то, что я ничего не делал со своей женой, поскольку ее у меня нет, мой дворец все равно будет привлекать и вдохновлять потомков. Цена его высока, и, надеюсь, пара-другая проклятий поднимет еще выше его стоимость.

Рассматривая брови Радомира, Ванда внезапно поняла, почему он делал вид, что не хочет знать прошлые истории Ка Дарио. Радомир мечтал, чтобы в будущем его имя было связано не со злым роком, а вот с чем: «Ах, Ка Дарио! Тот самый, в котором жил тот граф, участник войны в Испании, у которого были 69 сшитых вручную карнавальных костюмов. Тот самый мастер изящных словечек». И действительно, он быстро вернулся к теме посещения балов «Сохраним Венецию» в Палаццо Пизани-Моретта и к высокой чести быть приглашенными на них.

– Такие гости, как принц Эндрю и Элизабет Тейлор, для этого бала – самое банальное, что могут придумать устроители, – гордо произнес он. – Принцесса Маргарет приглашала сюда все общество на благотворительный бал, чтобы поддержать «Ковент Гарден», а Грегори Пек устроил бал памяти Ингрид Бергман, на который съехался весь Голливуд. А на последнем балу «Сохраним Венецию» Франческе фон Тиссен-и-Борнемица «повезло» – когда она высаживалась из лодки, ветер так задрал ее платье от Версаче, что все увидели ее голые ягодицы. И конечно же, нашелся папарацци, который запечатлел задницу княгини для потомков. Я сам видел этот снимок, – хихикнул Радомир и продолжал перечислять явления венецианского высшего света. – Гримани, владельцы Палаццо Пизани-Моретта, вновь стали задавать тон в Венеции с тех пор, как граф вернулся из Милана. Говорят, в Милан его сослала жена за то, что он спутался с горничной. Он – историк и фашист, что не помешало ему написать книгу о происхождении демократии. Его жена – неаполитанка, но из аристократов. Они, можно сказать, единственные, кто еще устраивает в Венеции настоящие праздники. Настоящие, подчеркиваю! Венецианский высший свет страшно прижимист. Никогда не откупорят вино, прежде чем придет последний приглашенный. – И тут он переключился на Фоскари. – Графиня Фоскари – элегантная дама, однако с левыми взглядами. Боюсь, она даже побывала в коммунистической партии. Супруги да Мосто тоже придут, они роскошны, правда, скучноваты. Он был журналистом на телевидении, а теперь печется о сохранности дворцов. У Лореданов есть один забавный Лоренцо, очень милый, но по сути мажордом, владелец отеля, и Леонардо, советник по налогам, он вечно пристает ко мне, как пиявка. Боже, какой же он противный! Вновь появится в костюме магараджи. Он всегда приходит на бал в виде магараджа. В отличие от твоего шефа владелец Гримани не прощает, если его не называют графом. Если ты скажешь «синьор Гримани», он больше в жизни с тобой не заговорит.

– Постараюсь, – пообещала Ванда.

Для поездки в Палаццо Пизани-Моретта Радомир заказал, естественно, гондолу Примо.

Ванда уяснила еще одну особенность венецианского стиля жизни: в палаццо положено было входить только с воды. Другие входы предназначались для обслуживающего персонала. На бал прибывают только по воде и только в гондоле, и ни в коем случае не на водном такси, оно смотрится ужасно, как утюг, подчеркнул Радомир.

Мария и Микель проводили их к причалу, и Мария чуть было не отравила Радомиру предстоящий вечер.

– У меня есть племянник, он – гондольер. Он бы вам хорошо послужил и дешевле 100 000, – сказала она, обдав Радомира ароматом своих «MS.».

– Вечно она так, – сказал Радомир, когда они уже сидели в гондоле. – Я не могу понять, издевается она или просто так. Или и то и другое. Всегда подставляет меня. Можно подумать, что я жадный!

Он основательно устроился на сиденье и одарил Примо очаровательной улыбкой, правда, было уже темно.

– Будто деньги для меня проблема!

И обратился к Примо:

– Скажите, голубчик, что же вы? Я довольно часто приглашал вас на чай, неужели вы заставите меня повторять приглашение?

– Я не хотел вас обидеть, – мягко ответил Примо. – Просто нет времени.

– Ах, нет времени, – с грустью в голосе повторил Радомир. – Ну а на уроки французского… Я буду очень рад, если вы примете мое приглашение.

– Я вам благодарен, – сказал Примо, – но сейчас много работы, понимаете?

– Ах да, много работы, – печальным эхом отозвался Радомир. – Ну, может, это когда-нибудь изменится.

– Конечно, – ответил Примо и улыбнулся Ванде.

Ванду знобило в костюме одалиски. На ее плечах была только тонкая накидка. Выругавшись, Радомир запретил ей надевать пальто («Убийца стиля!» – воскликнул он). Она сидела молча, прислушиваясь к плеску воды.

Палаццо Пизани-Моретта светился издалека. На главном причале горели факелы, в окнах на подоконниках мерцали настоящие масляные светильники. Примо помог Радомиру выйти и галантно поддержал Ванду под локоть. Чуть дольше, чем следовало бы, подумала она и обрадовалась, что в темноте не было видно, что она покраснела. Вдруг она вспомнила отца.

Со дня ее приезда в Венецию он каждый день звонил из Неаполя и советовал, как себя вести. Эти советы в первую очередь должны были защитить ее от дворцового проклятия, а также флирта и любовных историй. Стремясь выровнять все повороты ее судьбы и поставить все на ровные рельсы, он волей-неволей возвращался к теме будущего замужества дочери. Ей 35 лет, и он уже слабо верил, что этот вопрос можно решить нормально, по-человечески. Ее отношение к мужчинам всегда было каким-то вялым, инертным. Она воспринимала их всерьез только тогда, когда они бросались к ее ногам. А это, по мнению ее отца, было довольно рискованно. Он считал, что она должна выйти замуж официально, иначе Италии уготовано самое низкое место в мире по рождаемости.

Мать Ванды помнила, как однажды он девять дней подряд повторял заклинание «найти богатого мужа» и молитву из «Il libro magico di San Pantaleone»42:

Но она знала также, как мало он надеялся на здравомыслие и трезвый взгляд на людей своей дочери. Два ее любовника не имели даже собственных машин. Каждый раз, когда он узнавал об этом, он терял веру в нее и в свой собственный пол. Мать пыталась внушить ему, что Господа надо благодарить просто за жизнь, даже без замужества. Но он смотрел на нее так, словно она была одержима. Отчаяние толкало его приводить в дом кандидатов в женихи – сыновей своих сотрудников, сыновей своего налогового инспектора, своего адвоката, своего автодилера. Все его молодые коллеги приглашались на обед в дом Виарелли. Но никто не подходил. Однажды его старания чуть было не увенчались успехом. Ванда влюбилась в Витторио, молодого куратора Национального археологического музея. Он был живописно красив, с глазами, казалось, отражавшими душу. Это была огненная страсть до той поры, пока он не высказал намерения жениться. Он зашел так далеко, что обсуждал с нею имя будущего наследника, естественно, мальчика, и даже цвет их будущих гардин. Ванда поняла тогда, что жизнь проходит мимо, и она отставила Витторио с его глазами, отражавшими душу, и будущими гардинами. Отец Ванды твердил тогда заклинание «Наказать непостоянство», но тщетно.

Радомир прервал ее размышления.

– У Примо такие манеры! Такой скромный, и эта природная элегантность! И говорит по-итальянски, а не по-венециански. Редчайший дар для простого человека. Ты слышала, Ванда? – Он смотрел вслед удаляющемуся гондольеру, пока тот не скрылся в темноте.

– Я еще ни разу не слышала, чтобы он по-настоящему говорил, да он и не должен. Достаточно, чтобы он греб, твой сказочный принц.

Интересно, есть ли на свете заклинания от похотливых дядюшек?

Вскоре они стояли в холле Палаццо Пизани-Моретта. Здесь было многолюдно. Радомир красовался в атласном костюме китайского вельможи и шляпе из рисовой соломки, но выглядел так, словно болел желтухой. Ветер, казалось, пригнал в холл волны калифов, шейхов, заклинателей змей, бедуинов, султанов и базарных и храмовых танцовщиц, магараджей и мавританских принцев.

– Пожалуйста, если увидишь, что в меня вцепился магараджа, спасай меня от него! – прошептал Ванде Радомир.

Не все гости выдержали заданный стиль. Ближний и Дальний Восток смешались, смешались также страны и эпохи – порой даже в костюме одного персонажа. Но и здесь не обошлось без дам в стиле рококо и нескольких Казанов.

Хозяйка бала, графиня Гримани, предстала настоящей дальневосточной красавицей. На ней были золотые шаровары, на плечах золотая накидка. Она стояла у входа, как стражница гарема, и приветливо щебетала с гостями. Казалось, она знала всех, кроме Ванды. Воздушные поцелуи и поцелуи ее ручки. На всех венецианках поверх карнавальных костюмов были норковые манто, которые пахли нафталином. Обрывки фраз проносились над головой, как летучие мыши.

– Милая! Ты сказочно выглядишь! Ты помнишь карнавал два года назад? Габриеллу, помнишь, одалиску, ее тогда внесли в зал шесть рабов. Боже! Что за время! Боже! Теперь многих не стало. Нет, Габриелла жива. А вот рабы… СПИД, ты же знаешь…

– Чао, Антонелла, можно я тебя поцелую? Как наследники? Bene43, а как мама? Чао, чао.

Ванду представили гостям в маленьком салоне.

– Это Ванда Виарелли – моя единственная племянница, большой эксперт по азиатскому искусству. Ее специальность – японское оружие; музеи всей Европы пытались заполучить ее, но мы с Венецией ее перехватили, – сказал Радомир.

– О! Наконец-то молодая кровь в Венеции! – воскликнул один заклинатель змей, чей взгляд, как стеклянный шар, закатился Ванде в декольте.

– Боже мой, Радомир, – простонала Ванда и оттянула его за атласный рукав в угол, – целую ночь я не выдержу!

Радомир, пропустив эту жалобу мимо ушей, стал представлять ее гостям, переводя от одного к другому. Предполагалось, что экстравагантная одежда окутает всех покровом тайны, он же узнавал всех с первого взгляда. Правда, быть может, они каждый год одевались в одни и те же костюмы, подумала Ванда.

– Разреши представить тебе Антонелло Антонелли. О, Ванда, ты должна обязательно познакомиться с моим другом Франческо Фалье, он преподает философию в Университете Ундины, очень оригинальный мыслитель.

Франческо смущенно потер руки.

– Нет, нет, Франческо, я говорю совершенно серьезно!

Имена и титулы скользили мимо, как паруса. Директор того-то… президент того-то… асессор того-то…

Наклонившись в сторону, Радомир прошептал Ванде, что находит нынешнее общество довольно средним.

– Кроме одной пожилой миланской графини, ни одной знаменитости, ни одного приличного режиссера! Ни одного писателя проездом! А там… воон там, всего два американских туриста, мистер и миссис Энтони. Графиня представила их мне, они специально приехали на этот бал из Пуэрто-Валларта, из Мексики.

Ванда заметила, как мистер и миссис Энтони пытались скрыть последствия разницы во времени, стараясь не зевать.

– Они, должно быть, потратили целое состояние на это приглашение. Но я-то знаю, что Гримани не упустят случая подзаработать на паре-тройке таких гостей, – тихо сказал Радомир.

Графиня сама усадила Ванду и Радомира за главным столом. Пахло Рождеством. В подсвечниках горели настоящие свечи. Радомир сидел рядом с сопрано из Австрии, которая понапрасну демонстрировала ему свое декольте. Ванду поместили между турком и заклинателем змей. Оказалось, что под турецкой личиной скрывался хозяин дома – граф Гримани. Его лицо было совершенно неподвижно, словно он был в резиновой маске, и только его глаза суетились и поблескивали искорками. Они хватко цеплялись за каждого, кто возникал перед ним. Кроме клыков, которые привели Ванду в восторг, его улыбку не украшал ни один зуб.

– Фанта Фиаревви, – прошепелявил он и, видимо, такое звучание фамилии ему понравилось.

– Фиаревви, Фиаревви, – продолжал он с тем же произношением, – а… а, вспомнил. Вы – племянница графини Виарелли? Из Палаццо Виарелли на Пьяцца Сан Доменико Маджоре? Моя жена из Неаполя, поэтому кое-что оттуда я помню.

– Нет, – разочаровала его Ванда. – Увы, мне жаль, но во мне нет и следа от графов Виарелли.

Она улыбнулась, словно извиняясь. Но, вспомнив его историю с горничной, слегка отодвинулась в сторону, в то же время стараясь не прерывать разговор слишком резко, следуя советам Радомира. Граф признался, что он не слишком разговорчив и всегда с трудом находит интересную тему для беседы, поэтому он не против, если ему ее подбрасывают. Он лично знает почти всю Италию, от миланских производителей шин до римских депутатов Парламента, и всегда находит способ этим воспользоваться.

– А сколько комнат в Палаццо Пизани-Моретта? – спросила Ванда с неподдельным интересом.

Но, не успев договорить, она прикусила язык. Непростительная дерзость, сказал бы Радомир. Как можно по количеству комнат оценивать это произведение искусства. Граф хитро улыбнулся.

– Как это сказано в «Леопарде» Лампедуза: «Дом, о котором знают, сколько в нем комнат, больше не имеет тайн», – гордо процитировал он, но тут же признался: – Сто… Приблизительно.

Интерес Ванды его воодушевил, и он наклонился к ней поближе.

«Мои рыжие волосы, – подумала она. – Наверное, он уже ломает себе голову, такого же цвета они у меня в других местах».

В течение ужина скрипичный квартет проигрышем коротких этюдов обозначал перемену блюд. До третьей закуски – крабов во фритюре – этюдами Вивальди; перед рулетами из морского языка в тминном соусе – «Мое сердце с тобою» Легара и «Мои губы целуют так жарко». Ванда развлекалась под этот концерт, разворачивая рулеты из морских языков и обследуя их на предмет наличия внутри томатов. Она их ненавидела. Детская травма. Мать заставляла ее в детстве есть помидоры, несмотря на то что при одном виде студенистой внутренности разрезанного плода ее мутило. «О-оп!» – говорила мать и буквально впихивала в дочь помидорные дольки. Ванда поклялась, что в жизни никогда не съест ни кусочка этого овоща, как только сможет сама распоряжаться собой. Но это совсем не просто для человека, живущего в Италии. Оказалось, помидоры поджидали повсюду. Они партизанили в тарелке с краю под листом салата, прикидывались красным перцем и, естественно, тонули в соусах. Особенно трудно приходилось в этом смысле в странах, с кухней которых Ванда не была знакома. Отправляясь туда, где не говорят ни по-итальянски, ни по-немецки, ни по-английски или французски, она брала с собой визитные карточки, на которых на двенадцати языках, включая китайский, арабский и хинди, было написано: «У меня аллергия на томаты, пожалуйста, посоветуйте мне блюда, не содержащие их». Эти карточки она подсовывала официантам, когда брала меню. Но при этом много раз убеждалась, что и карточки не являются стопроцентной защитой, и риторический вопрос: «Помидорам быть или не быть?» возникал сам собой. Если Ванда отправляла блюдо с помидорами обратно на кухню, официанты начинали пререкаться: «Этот сорт вообще нельзя назвать томатами» и т. п.