Глава 1

— Не-е-т! О Боже, нет!

Пронзительный женский крик слился со скрипом обитых жестью колес, ржанием испуганных лошадей и сердитой руганью кучера. Карета сильно накренилась, замерла на несколько мгновений в таком положении и, тяжело скрипнув рессорами, вдруг выпрямилась.

Вдовствующая графиня Монкриф, сидя в карете, со смиренным вздохом великомученицы закрыла глаза. Услышав рядом слабый стон, она приподняла веки и тотчас их опустила. Прошли только секунды после остановки кареты, а у дочери графини Мелиссы уже начинался нервный припадок. Она судорожно прижимала ко рту свой кружевной платочек, в широко раскрытых глазах застыл страх. Мелисса часто напоминала матери взбрыкивающего ни с того ни с сего пони или шаловливого спаниеля, сделавшего лужу на ковре. Раздавшийся на улице женский крик вызвал в ней ответную реакцию, подобную той, которая заставляет дружно заскулить весь выводок вслед за одним чего-то испугавшимся щенком.

Мелисса обладала удивительной способностью раздражать свою мать. Особенно сегодня, когда у графини был поистине ужасный день. Большую его часть она потратила на тщетные попытки найти подходящую воспитательницу для своей незаконнорожденной внучки. В обществе, к которому принадлежала графиня, уделять внимание внебрачному ребенку было не принято, и ее активное участие в судьбе малышки всех удивляло. Но ее добрые намерения не принесли результатов, хотя она потратила все утро на разговоры с претендентками.

Графиня приняла пятерых молодых женщин. Первых двух она сразу отвергла — они показались ей слишком неряшливыми. Третья заявила, что предлагаемая должность для нее слишком незначительна. Наиболее подходящей оказалась четвертая, но ее не устраивала жизнь в деревне. От пятой женщины исходил такой устойчивый запах джина, что графиня не хотела о ней даже вспоминать. Графиня вздохнула.

— О, успокойся же, Мелисса, — обратилась она к дочери, проявлявшей все признаки приближения женской истерики: несчастная дрожала всем телом, из ее груди вырывался писк.

И это несмотря на то, что их карета спокойно стояла на одном месте и вокруг была тишина.

Жестом руки приказав дочери оставаться на месте, графиня открыла дверцу и по откидной лесенке спустилась на землю. Конечно, не следовало бы выходить из кареты одной, без сопровождения, но происходящая на ее глазах сцена явно требовала разумного вмешательства. Джон, исполнявший в этот несчастливый день обязанности кучера, бесстрастно стоял перед каретой, совершенно не реагируя на отчаянно жестикулирующую молодую женщину, которая тянула его за руку к нервно вздрагивающим лошадям. Бросив бесполезную попытку сдвинуть с места крупного, плотно сбитого мужчину, незнакомка бросилась вперед, схватила ближайшего коня под уздцы и попыталась сама заставить его отступить назад. Своенравное животное заплясало на месте, бешено затрясло головой, но не тронулось с места.

— Помогите же мне, пожалуйста! — воскликнула женщина.

Призыв сопровождался хлестким ударом по морде коня, Но тот оказался достоин своего кучера и, не обращая внимания на все усилия женщины, стоял на прежнем месте. Не нашлось желающих броситься к ней на помощь и в толпе зевак, окруживших карету. Мириам поспешила к месту событий.

— Что тут еще произошло?

Молодая незнакомка отпустила поводья, глубоко вздохнула, бросила на Мириам явно раздраженный взгляд и указала рукой на подобие свертка тряпья, который валялся на земле в опасной близости от лошадиных копыт. Взбудораженные кони, вышколенные для торжественных выездов, не привыкли сторониться прохожих.

— Бог мой, что здесь случилось, Джон? — повторила Мириам, обращаясь к кучеру.

Одного присутствия хозяйки оказалось достаточно для Джона, чтобы немедленно начать действовать.

— Случилось то, что должно было случиться у такого кучера, — ответила вместо него Кэтрин с осуждением в голосе.

Лицо ее было красным и мокрым от слез, но молодая женщина даже не замечала этого. Она не спускала глаз с Джона, который теперь прилагал массу усилий, чтобы справиться с взбешенными лошадьми. Наконец с помощью лакея ему удалось сдвинуть упряжку на безопасное расстояние.

— Мы должны оказать помощь, Джон, — произнесла графиня тоном, не терпящим возражения.

— Но, ваше сиятельство… — начал было кучер. Только долгие годы верной службы позволили Джону решиться возразить своей хозяйке. Но он тут же отбросил даже мысли об этом, едва графиня с легкой улыбкой чуть заметно качнула головой.

Кэтрин опустилась на колени возле свертка, который вблизи оказался изможденным ребенком; тонкие ножки его были неестественно согнуты.

— Надеюсь, с ним будет все в порядке? — озабоченно спросила подошедшая Мириам.

— Не знаю, — ответила Кэтрин полным отчаяния голосом. — Бедный мальчик!

Джон переминался с ноги на ногу за спиной хозяйки, пытаясь оправдаться. Мальчишка так неожиданно и стремительно выскочил на дорогу прямо под ноги лошадям, что Джон, как и любой кучер в такой ситуации, только и успел резко натянуть поводья. К сожалению, было уже слишком поздно, чтобы спасти парнишку от удара железных подков. Здесь не было ничьей вины.

Мириам, однако, и не собиралась искать виновного. Сейчас ее волновало только одно: как помочь несчастному ребенку. Она оглянулась на толпу, окружавшую место происшествия. Ни один из зевак даже не пошевелился, чтобы помочь. Похоже, все они воспринимали случившееся чуть ли не как забавный спектакль, который нарушил наконец каждодневную монотонность их существования.

Молодая женщина, тяжело вздохнув, выпрямилась. Ее карие глаза с янтарным отливом потемнели от гнева.

— Боюсь, что у него перелом обеих ног. Что еще повреждено, не знаю.

— Мне очень жаль, — сказала графиня. Не много бы нашлось людей ее круга, способных выразить искреннее сочувствие в такую минуту. Представители высшего света не были столь уж бесчувственными к чужим страданиям и бедам. Но они старались при любых обстоятельствах сохранять дистанцию и не переступать черту, разделяющую толпу и лондонский свет. Иначе трудно было бы жить в этом огромном, перенаселенном и задымленном городе.

Но Мириам Латтимор, вдовствующая графиня Монкриф, была не из тех знатных дам, интересующихся только модами и светскими сплетнями. Тогда она вряд ли потратила бы целое утро на поиски воспитательницы для своей незаконнорожденной внучки и не мучилась бы сейчас угрызениями совести.

Графиня окинула кучера решительным, исключающим всякие возражения взглядом.

— Джон и ты, Питер, — она кивнула в сторону лакея, стоявшего рядом с лошадьми, — возьмите мальчика и внесите его в карету. Пока он не поправится, наш долг предоставить кров ему и его бедной матери. Это самое малое, что мы можем для них сделать.

— Но, мадам…

Вмешательство Кэтрин произвело тот же эффект, что и недавняя попытка кучера, набравшегося храбрости возразить своей госпоже.

— Я настаиваю на этом, — произнесла Мириам тоном, достойным графини Монкриф — матери двух взрослых сыновей и незамужней дочери, патронессы бесчисленного множества благотворительных обществ, имевшей огромное влияние и связи в свете.

Мириам рассудила, что глупо тратить время и деньги только на благотворительность неизвестным людям и не помочь ближнему своему — несчастному маленькому христианину.

— Но, мадам…

Графиня, казалось, и не слышала этих слов.

— Мы займемся лечением вашего сына и проследим, чтобы о нем хорошо заботились. Мне трудно выразить словами свое огорчение. Это ужасно, что я невольно оказалась виновной в этом несчастном случае и из-за меня пострадал ребенок! Нет, я просто обязана ему помочь. Не лишайте меня, пожалуйста, этой возможности.

— Но он вовсе не мой сын! — сумела наконец вставить Кэтрин.

— Не ваш сын?

— Он, видимо, один из тех попрошаек, которые не дают прохода на улицах, моя госпожа, — предположил Джон.

Голубые глаза графини в ответ блеснули таким холодом, что бедняга потупил взгляд и неловко затоптался на месте.

— Неужели жизнь этого бедного ребенка имеет меньшую ценность, чем жизнь его богатых сверстников? — обратилась к нему Кэтрин, с трудом сдерживая гнев. — Между прочим, таких бедняг на земле большинство!

Поднять глаза кучер не решился, но, судя по его покрасневшей шее, замечание достигло цели.

— Нет, конечно же, нет, — вмешалась пожалевшая старого слугу графиня.

Было видно, что молодая женщина защищает сейчас не только несчастного паренька, но и самое себя. Достаточно было взглянуть на ее собственное платье, коричневое от пыли и почти не отличающееся от лохмотьев мальчика, чтобы убедиться, что она ненамного богаче его. Но была удивительная разница между внешним видом незнакомки и ее речью. Она говорила без малейшего акцента, по которому всегда можно узнать уроженца Ист-Энда, рабочей части Лондона. Да, речь Кэтрин была столь же правильной, как и у ее дочери Мелиссы, в чем графиня совершенно не сомневалась.

Все это время Мелисса молча сидела в карете, пораженная таким необычным и даже скандальным поведением матери. Мириам села рядом с пострадавшим, мысленно благодаря Создателя за столь необычную для ее дочери молчаливость и за то, что изувеченный мальчик все еще находился без сознания и не чувствовал боли.

— Мы должны немедленно начать поиски его родителей, чтобы сообщить им о случившемся, — обратилась графиня к Кэтрин, сидящей напротив, рядом с Мелиссой.

— Не думаю, что они слишком обеспокоены его отсутствием. У мальчика все лицо в синяках, и появились они явно не сегодня. Похоже, его сильно били.

Мелисса продолжала молчать, и по ее лицу было нетрудно догадаться, как она отнеслась к появлению неожиданных пассажиров. Она хмурила брови, закатывала глаза и сердито отворачивала голову, всем своим видом показывая, что не хочет даже замечать Кэтрин. Не обращая внимания на поведение Мелиссы, Мириам приказала Джону ехать как можно быстрее домой, а Питеру позвать их семейного доктора.

В последнее время судьба Кэтрин Энн Сандерсон менялась так непредсказуемо, как положение игральной кости в чашечке, которую трясет возбужденный игрок. Ее первая поездка в Лондон принесла ей много неожиданного. На дорогу из Шеффингтона Кэтрин потратила несколько дней, а не часов, как ей говорили. Сначала полдня они пережидали непогоду, а затем пришлось ждать, когда подсохнет непролазная грязь на дороге. Когда в конце концов Кэтрин покинула расшатанный экипаж и ступила на землю, она едва держалась на ногах от усталости. А уже через несколько минут ее ожидал новый удар судьбы. Пройдя немного по улице, девушка остановилась, опустив на землю саквояж. Совсем ненадолго, только для того, чтобы положить ладони на поясницу и слегка наклониться назад, разминая затекшие мышцы. Но этого времени оказалось достаточно для расторопного мальчишки. Он схватил саквояж, в которой находились самые ценные вещи Кэтрин, и через мгновение они уже валялись на грязной лондонской мостовой. Лучшее платье Кэтрин и два томика любимого ею Джона Локка не привлекли внимание похитителя и были просто выброшены. Но, пошарив в ее вещах еще мгновение, вор нашел кое-что интересное и для себя — серебряное зеркальце, доставшееся девушке от покойной матери. Спокойно взирать на такую наглость Кэтрин, конечно же, не могла. Забыв от злости и досады об усталости, она помчалась за маленьким негодяем.

Но догнать мальчишку она не успела… Несчастный выскочил прямо перед мордами коней, запряженных в великолепную карету полированного черного дерева, и оказался под их ужасными копытами. Ее нельзя было обвинить в этом, но девушка не сомневалась, что вина за страшное происшествие лежит прежде всего на ней. Не в силах думать ни о чем другом, она безвольно позволила незнакомой благодетельнице проводить себя до дверцы кареты и даже помочь забраться внутрь. Оказавшись в карете, Кэтрин неловко присела на мягкое сиденье, стараясь не касаться стены и сидящей рядом надменной молодой леди с высокомерным взглядом. В своем стареньком платье она чувствовала себя лягушкой, неожиданно оказавшейся на королевском балу.

Внутри графский экипаж оказался еще более роскошным, чем снаружи. Стены его были обиты великолепным мягким бархатом, на окнах висели шелковые занавески с красивыми закругленными кисточками; латунные ручки стоявших с двух сторон удобных, мягких кресел-скамеек отливали мягким блеском. На полу кареты лежал красивый коврик с замысловатым розово-голубым узором. И только лохмотья несчастного пострадавшего мальчика да она сама в измятом дорожном платье портили все это великолепие.

Роскошь, окружавшая Кэтрин, заставила ее забыть на время о случившемся. Хотя Кэтрин находилась в Лондоне совсем недолго, она успела невзлюбить этот город.

Она ненавидела заполнявшие его запахи, это небо неопределенного цвета, этот шум толпы, собравшейся на маленьком пятачке. Кэтрин особенно раздражали снующие по улицам люди, из-за которых она не могла свободно двигаться. Почему она думала, что именно в Лондоне сможет найти спасение?

Кэтрин обхватила руками колени, стараясь занять как можно меньше места и не задеть своим платьем сидящую рядом молодую женщину. Но это не помогло. Надменная девица отодвинулась и прижалась к окну, лишь бы не касаться Кэтрин. Это было сделано так очевидно, что Кэтрин покраснела.

Наконец карета остановилась перед особняком, стоящим в респектабельном городском квартале. Кучер помог спутницам Кэтрин выбраться из кареты. Молодая леди, покидая экипаж, что-то пробормотала по поводу чрезмерного усердия матери на ниве благотворительности и исчезла внутри здания. Пока двое слуг, вызванных из дома, пытались поднять тяжело дышащего сквозь приоткрытые бледные губы мальчика, Кэтрин обратилась к графине.

— Вы были очень добры, — произнесла она решительным тоном, выпрямляя стан. — Но я не могу больше обременять вас своим присутствием, мадам.

Все правильно. Они добрались до места назначения. О мальчике теперь позаботятся. Однако что она будет делать дальше, Кэтрин не имела ни малейшего представления.

— Это вздор, дитя мое. Вы должны побыть со мной, пока мы будем ждать доктора.

Графиня внимательно и требовательно посмотрела на девушку похожими на льдинки голубыми глазами, но взгляд ее не был ни холодным, ни злым. Кэтрин пришла в голову странная мысль, что в своей сущности эта женщина намного добрее, чем кажется.

— Я не ошибаюсь, — спросила графиня, — думая, что вы только что приехали в Лондон?

Кэтрин кивнула головой.

— Мы поговорим об этом после того, как мальчика осмотрит доктор, — несколько неожиданно продолжила хозяйка и, взяв ее под руку, решительно направилась к дому.

Кэтрин пришлось последовать вместе с графиней вслед за слугами, которые несли на импровизированных носилках пострадавшего. Ей оставалось только удивляться странному поступку этой женщины из высшего общества.

Кэтрин разместили в маленькой комнате на верхнем этаже дома, окна которой выходили в ухоженный сад. Эта милая комнатка была частью детской и соединялась с другой комнатой, где доктор уже осматривал безмолвно лежавшего маленького мальчика. Пострадавший все еще был без сознания и, несмотря на ужасное состояние покалеченных ног, не чувствовал боли.

Графиня — Кэтрин благодаря словоохотливой служанке уже знала титул хозяйки дома — прислала ей поднос с чаем и разнообразными закусками. Девушка быстро съела два бутерброда, и только стеснительность и боязнь показаться слишком голодной мешали ей приступить к третьему. Прошло целых два дня с тех пор, как опустела ее корзина со скудными съестными припасами, взятыми в дорогу.

В комнату вошли доктор и графиня. Лица обоих были мрачными.

— Он поправится? — с тревогой спросила Кэтрин, обернувшись к ним.

Она уже не думала о том, что беспокоится о воришке, укравшем ее саквояж. Девушка даже удивилась, когда поняла это. Как сильно все-таки меняется отношение к человеку в зависимости от обстоятельств. Еще час назад она готова была поколотить этого мальчишку, а сейчас жалела и волновалась о нем.

— Не будь он так истощен, возможно, поправился бы, — сказал доктор спокойным тоном. За время своей практики ему не раз приходилось сообщать плохие новости.

У доктора был добрый, но без особого сострадания голос, в котором все же угадывались нотки сожаления.

Кэтрин посмотрела на Мириам широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Это все из-за меня! Не погонись я за ним, мальчик сейчас был бы жив, — пролепетала она, с трудом сдерживая рыдания.

Она уже проклинала себя за желание вернуть серебряное зеркальце, хотя оно и было ей очень дорого. Все равно эта память о маме так и потерялась на лондонской улице.

— Не говорите ерунды, дитя мое. Если кто-то и виноват в этом несчастье, то прежде всего я, — сказала Мириам, присаживаясь на диванчик для няни. — Благодарю вас за помощь, Эдвард, — повернулась она к своему старому другу. — Я тронута вашим участием. Очень жаль, что не удалось ничего сделать.

— Мне тоже жаль, ваше сиятельство, — ответил пожилой доктор, слегка поклонившись. — Возможно, в будущем врачи смогут заглядывать внутрь человеческого тела без помощи скальпеля. А сейчас? Пока мы можем только предполагать.

— Еще одно медицинское чудо, друг мой? Что же будете делать вы, доктора, если холера и корь перестанут угрожать человечеству? Ваша профессия в этом случае станет никому не нужной, — произнесла серьезно графиня, но искра юмора на секунду все-таки промелькнула в ее глазах.

— Уверен, что мои коллеги без работы никогда не останутся, — парировал доктор, сменив официальный тон на дружеский, затем кивком головы попрощался с Кэтрин и ушел в соседнюю комнату, чтобы отдать распоряжения относительно мальчика.

— Как хочется, чтобы все это оказалось неправдой! — произнесла, глядя на закрывшуюся за ним дверь, графиня. — Разве не лучше ли был бы мир, если бы в нем не было болезней и мучительной бедности? — не то обращаясь к девушке, не то просто произнося мысли вслух, сказала графиня. — Но все равно вина за смерть этого ребенка навсегда останется пятном на моей совести.

— Вы не можете взять на себя вину вашего кучера, мадам.

— Благодарю вас, дитя. Но я чувствую, что в этом есть и моя вина. — Лицо графини омрачилось. — Кроме этого еще и случайное стечение обстоятельств привело к смерти мальчика.

— Моя гувернантка части говорила, что ничего не происходит случайно. Это нам только кажется. Во всем есть воля Господня.

На мгновение в памяти Кэтрин возникло худощавое лицо Констанции с умными и добрыми глазами. Графиня взглянула на гостью с интересом. Возможно, гувернантка была права.

— Расскажите мне немного о себе, дорогая, — попросила она, жестом показывая на стул с прямой спинкой, стоящий напротив.

Кэтрин растерянно опустилась на стул, не зная, как ей реагировать на эту просьбу. Царственная внешность этой пожилой женщины, безупречно причесанные белые волосы и строгое, хорошо сшитое платье говорили о богатстве и принадлежности к высшему обществу. Кэтрин боялась выглядеть смешной перед ней. Но теплые голубые глаза графини смотрели с доброжелательным любопытством. Четко вылепленные губы смягчились в сочувственной улыбке без тени презрения и надменности.

Видя, что собеседница затрудняется с ответом, Мириам снова заговорила сама.

— Может быть, я смогу помочь вам приобрести положение в обществе, детка, — добавила графиня, понимая нерешительность девушки. — Наверное, вы приехали в Лондон в поисках места?

Кэтрин опустила взгляд на свои нервно переплетенные руки и приложила видимое усилие, чтобы расцепить их. Она разглаживала рукой свое гадкое коричневое платье, желая выглядеть более приличной. Весь прошлый год она так редко держала деньги в руках. И такая безделица, как красивая одежда, была для нее предметом роскоши, ведь на другой чаше весов были пища и кров. Она хотела выглядеть более практичной, важной и взрослой в этой поездке в Лондон. Девушка невольно усмехнулась, вспомнив две последние ночи, которые ей пришлось провести почти без сна в трясущейся карете. Теперь она точно выглядит старше. Смертельная усталость прибавляет годы как ничто другое.

— Я подумала, — наконец произнесла она, — что могла бы стать гувернанткой.

— Вы — сирота? — Мириам Латтимор произнесла слова, которые не решалась сказать Кэтрин.

Некогда модное, а теперь поношенное и выцветшее платье выдавало бедность, которую было невозможно скрыть. В скромных, непринужденных манерах молодой женщины чувствовалось благородство. Ногти ухожены, а ботинки, сейчас покрытые лондонской пылью, явно были недавно тщательно начищены. Но что еще важнее: девушка искренне плакала из-за маленького мальчика, совсем ей незнакомого, который к тому же обокрал ее.

— Нет, — коротко ответила Кэтрин и, тяжело вздохнув, стала рассказывать более подробно.

Инфлюэнца унесла сначала ее отца, затем скончалась мама, а чуть позже и Констанция. Во всем замке Донеган не осталось ни одной родной души. Так тяжело говорить об этом! Непереносимая печаль, которую она испытывала весь прошлый год, тяжелая поездка, а затем трагическая смерть ребенка, кажется, совсем истощили ее силы. А вдобавок она еще лишилась всех своих ценных вещей.

— А ваши слуги? — спросила Мириам с искренним сочувствием.

— Их у меня не было с прошлой весны. Тогда ушли последние.

У нее не было денег, чтобы платить слугам, и Кэтрин не просила их остаться, ведь они должны кормить свои семьи.

— Вы хотите сказать, что все это время были совершенно одиноки?

В голосе графини слышались нотки ужаса. Несмотря на неожиданную смерть мужа, которая, впрочем, принесла ей тайное облегчение, Мириам никогда не ощущала одиночества. Прежде всего у нее были дети, кроме того, многочисленные родственники, число которых увеличивалось с каждым годом, и, наконец, друзья.

— Неужели у вас нет друзей, нет знакомых, которые могли бы вам помочь?

Если бы Кэтрин хорошо знала Мириам Латтимор, она бы догадалась, что в спокойном разговоре графиня старалась за короткое время узнать как можно больше о ней. Это было искусство, которым Мириам овладела в совершенстве за годы воспитания своих трех очень своенравных детей. И люди, доверяющие ей свои нехитрые секреты, были уверены, что она сохранит тайну и никогда не воспользуется их доверием.

— Нет, никого не оказалось.

Кэтрин произнесла это спокойным тоном, хотя сильно тосковала о невозвратных потерях. В светло-карих глазах девушки застыла печаль. Мириам чуть не вскрикнула, вспомнив, где она видела точно такой же взгляд раньше.

— Скажите, дорогая, — спросила она, — вам нравится деревенская жизнь?

Кэтрин улыбнулась. Это была первая открытая улыбка за последние месяцы, но Мириам не знала этого. Она только заметила, что ее улыбка невероятно очаровательна и просто преображает юное лицо.

— После двух последних часов в Лондоне я еще больше убедилась, что обожаю деревню.

Хозяйка дома тепло улыбнулась гостье, как будто отгоняя малоприятные воспоминания, — А почему, милочка, вы выбрали именно работу гувернантки?

— Боюсь, что образование — единственное мое достояние.

Губы Мириам снова разошлись в улыбке. Невинное дитя! Она не понимает, что обладает куда более ценным достоянием — удивительной красотой. Золотисто-каштановые локоны горели в солнечных лучах словно пламя. Блестящие карие глаза с длинными ресницами освещали прекрасное лицо. Ровные белые зубы, словно жемчужины, поблескивали между полными коралловыми губами. Несмотря на свое платье и пряди волос, выбившихся из пышной прически, Кэтрин выглядела очень женственной. Ей немного не хватало округлости форм, но это легко поправимо. Это всего лишь вопрос времени и хорошего питания. Ее речь была изысканна, с легким акцентом приграничной жительницы. Даже утомленное лицо и нервное состояние Кэтрин не уменьшили ее очарования.

— Дитя мое, — порывисто и в то же время властно произнесла вдовствующая графиня Монкриф, — у меня есть для вас предложение.

Кэтрин на собственном опыте смогла убедиться, что Мириам Латтимор не тратила много времени между принятием решения и его выполнением. Уже на рассвете следующего дня вместительная карета везла ее к месту, где ей предстояло жить и работать.

Графиня этим утром завтракала с одним из своих близких знакомых. Завтрак продолжался уже около часа.

Несмотря на свою сердечность и дружелюбие, Мириам не была наивной. Чтобы выжить в такой семье, какая была у нее, требовались хитрость лисы, мягкость игривого котенка и бесстрашие задиристого щенка. Жизнь научила ее доверять собственной интуиции, а давно умерший муж — не верить никому. Поэтому графиня не видела противоречия в том, что она сначала наняла на работу совершенно незнакомую девушку, только что приехавшую из деревни, а затем решила посоветоваться по поводу этого решения со своим старинным другом.

— Ну, Дункан, что ты об этом думаешь? — спросила она, рассказав ему основные события вчерашнего дня. Одна бровь собеседника удивленно приподнялась.

— Мириам, — начал он, — мне не нравится, что ты сначала поспешно действуешь, а потом сообщаешь мне об этом. Почему ты никогда не посоветуешься со мной?

Давний, испытанный друг — Дункан Маккоркл знал графиню еще тогда, когда она была просто Мириам, расцветающей по соседству девушкой, которая до безумия любила лошадей и лучше всех в округе лазила по деревьям. Это давало ему право говорить с графиней осуждающим тоном.

— Дункан, будь серьезнее. Ты знаешь, что я не нуждаюсь в твоих указаниях, что мне следует делать. Я только хочу, чтобы ты мне сказал, права ли я? Надеюсь, ты понимаешь разницу?

— Ты хочешь одобрения, старушка, — криво улыбнулся Дункан. — Меня всегда удивляла твоя самоуверенность. В данном случае я полагаю, что ты поступила неправильно. Прежде всего, ты совершенно не знаешь эту молодую женщину. Кто может поручиться, что она не обчистит Мертонвуд, исчезнув в один прекрасный день вместе со столовым серебром?

— Да пусть она берет это проклятое серебро, лишь бы Джули любила!

Графиня раздраженно посмотрела на старого друга, и на этот раз ее голубые глаза были действительно холодны. Дункана это не смутило. Он знал этот взгляд, способный осадить любого собеседника. И тем не менее он не поколебал его уверенности в своей правоте.

— Бумаг ее, дорогой друг, я, конечно, не видела, — вновь заговорила Мириам, — но я чувствую уверенность здесь и здесь. — Она притронулась изящным указательным пальцем к сердцу и виску. — И как бы там ни было, все уже решено окончательно.

Дункан подумал, что это не совсем так, но вслух ничего не сказал. Он сам займется этой последней находкой Мириам и если что-нибудь выяснит, то даст знать об этом графу. Дружба дружбой, но в жизни случаются вещи, в которых мужчины разбираются лучше, и женщина должна доверять им.

Мириам взглянула на него понимающе.

— Лучше убери это выражение мужского превосходства со своего лица, Дункан, или я запущу в тебя эту вазочку с повидлом.

Глаза графини решительно блеснули, и ее старинный друг, припомнив множество случаев, когда он имел несчастье стать объектом ее раздражения, глубоко вздохнул и опустил голову.

Глава 2

Пятый граф Монкриф не обратил ни малейшего внимания на то, что ступеньки лестницы были до блеска отмыты щелоком, а тропинка, ведущая к главному входу, тщательно вычищена граблями. Заводя Монти в стойло, он не заметил, что конюшня сияла чистотой и благоухала свежестью, будто весенний луг. Даже перемазанный дорожной грязью костюм и нижнее белье, пропитавшееся потом, словно он не менял его целую неделю, его не заботили. В данный момент у него было только два желания: поскорее ощутить в своей руке бокал с бренди и увидеть Джули. Все остальное, включая неудобства последних трех часов, было не важно.

Правда, графа беспокоили мысли о письме к матери. Как написать, чтобы успокоить ее и убедить, что он честно выполняет отцовский долг, заботится о воспитании и покое своей незаконнорожденной дочери и что она находится в хороших руках. Пожалуй, только это избавит его от вмешательства матери и даст ему возможность продолжать прежнюю жизнь, сохраняя мир и спокойствие в семействе. Однако послание может подождать. Сначала бренди.

Граф с удивлением поприветствовал ошеломленного дворецкого. Боже мой, Таунсенда надо было давно уже отправить на покой, подумал он, видя, как старый человек, взяв у него сюртук, сгорбился под его тяжестью. Движением плеч граф сбросил жилет и направился в гостиную прямо к буфету с заветным графином, наполненным бренди. Никто, кроме него и его взмокшей лошади, не знал, как тяжела была его поездка из Монкрифа.

Граф дернул тесемку колокольчика и стал с нетерпением ждать, когда послышатся шаркающие шаги дворецкого. Но, к его приятному удивлению, на пороге появилась румяная, миловидная девушка.

— Считай, что тебе удалось поразить меня своей услужливостью, — произнес граф во время третьего реверанса девушки. — Можешь на этом остановиться, — добавил граф, видя, что она вновь берет свой фартук и собирается кланяться.

Развлекаться с горничной у него времени не было, ведь «Экзетер» должен прийти в порт в один из ближайших трех дней.

— Таунсенд! — крикнул он, отсылая служанку взмахом руки прочь.

Девушка рванулась к двери с таким испугом, словно у хозяина на лбу начали расти рога.

— Да, милорд. — Седые брови дворецкого подчеркивали бесстрастное выражение лица. Но в глубине выцветших некогда голубых глаз старика метались подозрительно веселые искорки. Фрэдди было сейчас не до веселья, и он не собирался поощрять юмористический настрой слуги.

— Найди в этом мавзолее кого-нибудь, кто бы мог приготовить мне ванну и принести чего-нибудь поесть.

— Да, милорд.

— Кого-нибудь, кто не так часто кланяется.

— Да, милорд.

— Если в имении остались только мальчики, прибирающие конюшню, пусть это сделают они. Ты понял?

— Да, милорд.

У Таунсенда хватило ума, отвечая хозяину, лишь слегка кивать головой.

Это была его собственная ошибка, подумал Фрэдди. Он пожалел старика. В конце концов тот ни в чем не виноват. Монкриф был домом графа, где он жил, если дела не требовали его присутствия в Лондоне. В его владении было еще семнадцать поместий, в пятерых из которых имелись такие же старинные хозяйские дома, как здесь. Несомненно, Мертонвуд был настоящим сокровищем. Процветающие фермы окружали его с трех сторон, а с четвертой до самого горизонта раскинулся густой лес. Но место это, черт побери, вызывает слишком много воспоминаний, слишком много призраков бродят по окрестным холмам и резвятся в заброшенных конюшнях. Он не был здесь с тех пор, как умерла жена. Но не из-за любви Моники избегал он Мертонвуд; все было гораздо проще и очевиднее.