Март 1833 года
      Шотландия, сырая и холодная, конечно, разочаровала. Последние три дня Шарлотта Хавершем Маккиннон провела в уголке кареты, молясь о том, чтобы хоть ненадолго выглянуло солнце. Но солнце проявляло упрямство. Как и любой шотландец. Например, ее муж.
      Впрочем, Шарлотта не смела жаловаться. Пусть холод и сырость, пусть усталость – ей придется терпеть. В конце концов, это она виновата, что они оказались в здешних местах.
      Чем дальше на север они забирались, тем лучше понимала Шарлотта особенную любовь мужа к Англии. В Суссексе сейчас распустились цветы – оранжевые, красные, алые, белые. На ветвях блестит молодая листва. Природа ликует, встречая весну гимном новой жизни. В эту пору даже Лондон кажется жизнерадостным местом.
      Шотландия выглядела так, словно по ней прокатилась волна огня и сам Бог решил, что здесь будут царить запустение и отчаяние. Если с неба не сыпался мелкий дождик, то было впечатление, что природа готовится разразиться бурей. Шарлотта не могла понять, как в здешних местах вообще хоть что-то растет. А если эта бесплодная почва и может породить нечто живое, оно наверняка цвета пепла.
      Однако Шарлотта держала свои мысли при себе. Родители были не расположены к беседе. Отец уже два часа хмурился, а мать если и обращалась к Шарлотте, то весьма официально, называя ее графиней Марн, – как будто желала напомнить отцу, что брак Шарлотты все же принес нечто хорошее – их старшая дочь получила титул.
      Когда Шарлотту впервые представили Джорджу Маккиннону, графу Марну, она вовсе не думала о титуле. Женщина должна выходить замуж, а, как сказала ее мать, граф или мистер – это уж дело случая. Этот конкретный граф оказался беден, как белка, чье гнездо пряталось в старом садовом дубе. Может быть, даже еще беднее, ведь у белки всегда в запасе несколько орехов.
      Джордж Маккиннон имел титул. И ни гроша за душой. Предполагалось, что есть еще замок, который он называл своим родовым гнездом. Именно в замок Балфурин они и ехали всю прошедшую неделю.
      Шарлотта откинулась на подушки и прикрыла глаза. Она не сделала ничего дурного. Ничего такого, из-за чего Джордж мог бы ее покинуть. Даже застав его с горничной, она просто удалилась в свою комнату и поклялась не говорить об этом ни слова.
      – Шарлотта, тебе нехорошо? Этого нам только не хватало.
      Шарлотта открыла глаза и посмотрела на мать.
      – Со мной все в порядке, мама.
      Отец мрачно взглянул на дочь.
      Во время этого путешествия все делали вид, что она едет к мужу в его родовое гнездо. Однако сама Шарлотта не была уверена, что он вернулся в Шотландию. Муж просто исчез однажды утром, не оставив ей даже записки. Прошло несколько дней, прежде чем выяснилось, что все ее приданое – весьма значительная сумма – тоже пропало.
      Шарлотта снова откинула голову, вспоминая о том, что произошло. Она, как умела, исполняла в течение недели роль влюбленной невесты. Была покорна, терпелива, мила. Говорила, только когда к ней обращались. Умела предложить тему, если разговор замирал.
      Вовремя оказывалась в постели, нарядная и надушенная для своего мужа – руки на одеяле купаются в столь пышных кружевах, что пальцы почти не видны. Волосы расчесаны и распущены веером по подушке, потому что Джордж заметил, что ему нравятся ее волосы.
      Однако он так и не вернулся в эту постель – ни единого раза после той первой брачной ночи. Вероятно, в этом ей повезло.
      – Уверена, у Джорджа существуют вполне приемлемые объяснения для подобных действий, – вдруг заявила ее мать.
      Мать сделала первый, пусть и крошечный, шаг к примирению, а потому Шарлотта улыбнулась и сказала:
      – Вполне возможно.
      К этим двум репликам свелась вся их беседа за несколько часов пути. Утром кучер сказал, что сегодня они доберутся до Балфурина, но время шло, а местность становилась все более неприветливой. Если вскоре не попадется город или хотя бы деревушка, им снова придется ночевать у дороги, пока лошади будут искать себе пропитание в поле.
      Шарлотта выбросила из головы все мысли о Джордже Маккинноне, графе Марне. Какое-то время она наслаждалась воспоминаниями о саде, где жила в детстве, всегда полном чудесных цветов. Потом стала размышлять о библиотеке, самой любимой своей комнате во всем роскошном имении. Здесь Шарлотта проводила целые дни, даже когда была еще совсем ребенком. Уголок, где она могла читать, служил убежищем от докучливых сестер и вечно хихикающей ломаки гувернантки.
      Пожелай Шарлотта, она могла бы перечислить названия всех книг в одном из шкафов – от верхней полки до нижней. Одни были интересными, другие скучными, а какие-то она до сих пор могла декламировать наизусть, как будто их страницы впечатались ей в память. Подобная память должна была бы служить некой специальной и, во всяком случае, благородной цели, но получилось иначе – она лишь вызывала насмешки сестер, считавших Шарлотту странной.
      – Ты бы лучше подумала, как высветлить лицо, Шарлотта. У тебя кожа, как у эфиопки, – говорила Аделаида, щеголиха и модница, которой предстояло быть следующей из сестер на роль невесты.
      Замужество самой Шарлотты устроилось с поразительной быстротой. То ли родители ее ошалели от перспективы сбыть с рук слишком ученую дочку, то ли положение Джорджа стало совсем уж безнадежным. Скорее всего сыграли свою роль оба эти обстоятельства.
      – Черт возьми! – воскликнул отец и подался вперед.
      – Найджел! – нахмурилась мать.
      – Прости, дорогая. Сорвалось. Но посмотри сама! – И он ткнул пальцем в окно.
      – Это и есть Балфурин? – слабым голосом спросила мать. Отец постучал в окно, привлекая внимание кучера.
      – Мы приехали?
      Кучер утвердительно кивнул.
      Шарлотта повернула голову и в открывшейся ей картине тотчас ощутила грозную предопределенность. Восклицание отца, имеющего безупречные манеры джентльмена, отчасти подготовило ее, но увиденное все же оказалось полной неожиданностью.
      Замок Балфурин выглядел истинной руиной, торчащей на пологом холме в окружении маленькой рощицы. Зрелище напоминало лысину с жалкими остатками волос. Три зубчатые башни говорили о славном военном прошлом в те времена, когда подобные укрепления имели смысл. Четвертая башня обвалилась, что ясно доказывало, как много лет прошло с тех пор, как замком управляли с умением и гордились его прошлым.
      В постройке преобладали серые тона, лишь местами проглядывал красный кирпич – там, где его пощадила непогода. Зияющий темный проем в виде арки вел во внутренний двор. Шарлотта догадалась, что прежде здесь находился подъемный мост, а сухая канава когда-то была рвом с водой.
      Она влюбилась в Балфурин с первого взгляда.
      Здесь жили мечты, детские фантазии. Именно тут могли происходить романтические события, над которыми она вздыхала в юности. Шарлотта без труда могла вообразить, как по этому склону ползет дракон, зеленый и чешуйчатый, а рыцарь с развевающимся штандартом выезжает из стен замка на смертный бой. А под защитой могучих стен живет мощный клан, многолюдье которого и отважный вождь служат надежной гарантией безопасности. В большом зале звучат приветственные крики, а замковый двор гудит как улей.
      Такому замку нужна хозяйка, женщина, судьбой предназначенная на эту роль, – сильная, решительная, окруженная любовью и уважением. Шарлотта почти видела себя в роли такой хозяйки – в длинном льняном платье светло-бежевого оттенка с поясом из кованых золотых дисков, со связкой ключей от амбаров и кладовых.
      Она стоит на зубчатой стене, обозревая сады и дальние поля со зреющими хлебами, и к ней подходит ее муж, лэрд Балфурина.
      Глупо, конечно, но какое, наверное, счастье – любовь такого мужчины. Иллюзия. Она на мгновение поддалась ей, выходя замуж за отсутствующего ныне графа, который, и стоя рядом, был бы к ней не более внимателен, чем сейчас.
      – Господь милосердный и все святые! Сохрани нас, Боже! – ахнув, проговорила мать Шарлотты. – Какой ужас!
      – Проклятие! – воскликнул отец, явно соглашаясь с супругой.
      На этот раз мать не стала его одергивать, а широко раскрытыми глазами смотрела на открывшуюся ей картину.
      Лошади замедлили бег. Кучер аккуратно въехал под арку ворот, как будто делал это множество раз. Всего только несколько дюймов отделяли лакированную стенку кареты от потемневших кирпичей стены.
      Во дворе путников ждало все то же запустение, У одной стены было разбросано сено, у другой валялось несколько сломанных ящиков, колесо от телеги почти без спиц и перекошенная лестница. Посреди двора торчал колодец со ржавым воротом, но бадья выглядела новой. Убогий пес с подозрением наблюдал за вновь прибывшими Он да еще три тощих цыпленка казались здесь единственными живыми существами.
      – Неудивительно, что Джорджу потребовалось мое приданое, – после паузы проговорила Шарлотта. Оба родителя взглянули на нее, но не произнесли ни слова упрека.
      Да и что они могли сказать?
      Шарлотте почудилось, что Балфурин, терпеливый и вечный, стоит здесь и ждет, как ждал, возможно, уже сотни лет.
      – Все путешествие оказалось просто потерей времени, Шарлотта, – подвела итог мать.
      Шарлотта молча вздохнула и повернулась к матери. «А что мне теперь делать?» Такой вопрос она не смела задать вслух, ибо чувствовала себя неспособной на бунт. Будь это иначе, она не сидела бы сейчас здесь, не зная, куда делся муж. Она вообще не оказалась бы замужем, тем более за незнакомцем, да еще шотландцем! Отчаянно нищим шотландцем.
      Сдержанность и приличия – вот чем руководствовалась Шарлотта всю свою жизнь. Всю живнь подчинялась каждому слову родителей, была образцовой дочерью, воплощением декоративного семейного фасада, примером для сестер, достойной представительницей Хавершемов.
      Однако сейчас ей все труднее было играть привычную роль, особенно после того, как муж так скоро покинул ее после свадьбы. В голове Шарлотты вдруг появились неуместные мысли о бунте.
      – Твоя мать права, девочка, – произнес наконец отец. – Проехались впустую. Нам с матерью нелегко далось это путешествие. И, похоже, никто здесь не собирается нас встречать. Но, дьявол меня побери, я не позволю погубить своих лошадей из-за твоего эгоизма!
      «Моего эгоизма?» Как он может так говорить? Она всего-навсего хотела разыскать мужа. А Джордж? Как он мог так скоро оставить ее? Но мысль осталась невысказанной. Разумеется, есть слова, которыми можно охарактеризовать его поведение, но Шарлотта никогда прежде не произносила их вслух. Что же, она выскажет их про себя: «Негодяй, ублюдок!»
      Шарлотта сложила руки и наблюдала, как отец выходит из экипажа, затем подает руку матери. Следующей была Шарлотта. Она ступила на землю, разгладила платье и вдруг подумала о зеркале – неплохо бы на себя взглянуть. В порядке ли волосы? Она вопросительно посмотрела па мать, которая рассеянно ей кивнула.
      Ни единый слуга не вышел на шум экипажа. Отец крикнул:
      – Есть здесь кто-нибудь?
      Кучер нагнулся с облучка и спросил:
      – Может, послать лакея, чтобы поискал кого-нибудь, сэр?
      – Отличная мысль, Джон. Давай.
      Кучер кивнул, концом хлыста указал на одного из лакеев, тот спрыгнул с запяток и направился к задней стене замка, а минут через десять уже возвращался в обществе сгорбленного старика.
      – Его зовут Джеффри, сэр Он один из немногих оставшихся в Балфурине слуг, – объяснил лакей, приблизившись к карете.
      – Я стар, но еще могу сам за себя говорить, – проворчал Джеффри, с неудовольствием глядя на лакея, потом обернулся к отцу Шарлотты, но не сделал попытки поприветствовать гостей Балфуркна. – И кто же вы есть? – спросил наконец Джеффри.
      Отец Шарлотты выпрямил спину и нахмурился:
      – Милейший, мы ищем Джорджа Маккиннона, графа Марна. Будь добр, сообщи ему, что приехала его жена и ее родственники.
      – Отчего вы думаете, что он здесь? – спросил Джеффри. – Он сбежал, оставив нас подыхать с голоду, и ни разу не оглянулся. Женился, говорите? – Он прищурился и посмотрел на Шарлотту, которая, оробев, на шаг отступила. Выражение на лице старика не оставляло сомнений в том, как он относится к Джорджу и к ней самой.
      – И что теперь? – спросила мать. – Мы впустую проделали такой долгий путь.
      – Дурацкая мысль, Дженнифер, – отвечал отец, хмуро взглянув на Шарлотту. – Мы здесь переночуем, а потом вернемся в Англию. Конечно, если в этой дыре найдется для нас приют.
      Внезапно дверь на ржавых петлях заскрипела и немного приоткрылась внутрь. Появилось нечто темное, затем показалось лицо, морщинистое, землистое, увенчанное клоком седых волос.
      – Кто вы будете? – спросила старуха.
      – Найджел Хавершем, моя жена Дженнифер и наша дочь графиня Марн.
      Старуха продолжала держаться сморщенной рукой за дверь. Неужели она оставалась единственной обитательницей Балфурина?
      – Будьте добры, мадам, пропустите нас внутрь. Нам нужен приют на одну ночь.
      – Стало быть, он женился? К тому же на англичанке? – Старуха покачала головой. – И я дожила до такого позора! – Она прищурилась блеклыми глазами на солнце. – А даже если и так, откуда мне знать, что вы те, за кого себя выдаете? Я не видела графа с самой весны, когда он явился, чтобы вынуть витраж из окна часовни и отвезти его в Эдинбург. – И она крепче вцепилась в дверь.
      – Насколько я понимаю, Джордж отсутствует, – начал Хавершем, но старуха его перебила:
      – Сказал мне, что получит хорошую цену от тех, кто строит красивые новые дома. Я бы не позволила забрать окно. Его отец перевернулся бы в гробу. Это окно было в замке Балфурин еще до того, как я появилась на свет.
      – Дорогая леди, мне нет дела до ваших окон, – с раздражением проговорил отец Шарлотты. – Дайте пройти!
      Старуха обиделась на его тон, подобралась и мрачно взглянула на приезжего:
      – Сэр, я Нэн Макферсон. Я прожила на этой земле восемьдесят семь лет. Слишком много я прожила, чтобы теперь пугаться даже такого грубого англичанина, как вы, сэр. Мне не сообщали о вашем приезде. Убирайтесь прочь!
      И она попыталась закрыть дверь, но отец Шарлотты не собирался допустить ничего подобного.
      Мать сделала шаг вперед и положила руку на плечо отца.
      – Найджел, дорогой, позволь мне. В конце концов, это дело семейное. – И она улыбнулась старухе так, словно они были сообщницами.
      Шарлотта узнала этот прием, он был ей известен всю жизнь. У Нэн не было никаких шансов устоять против настойчивости ее матери.
      – Мы знаем, Нэн, что Джордж ничего вам не сообщал. Но мы так устали, и, похоже, собирается дождь. Неужели вы откажете нам в ночлеге под крышей, в настоящей кровати?
      Нэн отступила, дверь приоткрылась еще на дюйм.
      – Крыша течет, а у меня давно нет сил самой проветривать постели.
      – С нами два лакея. Они помогут все приготовить. – Мать улыбнулась, а дверь открылась еще немного шире.
      – Я не желаю стоять здесь как нищий, – некстати вмешался отец.
      Человек он был добродушный, но, будучи в раздражении, часто впадал в настоящую ярость, а это путешествие лишило его душевного равновесия. Протиснувшись мимо Нэн, он сделал знак жене.
      – Будь я проклят, если позволю обращаться с собой, как с бродягой, у дверей моего собственного зятя!
      Шарлотта обернулась и еще раз окинула взглядом двор. Повторный осмотр не изменил первого впечатления.
      – Пойдем, Шарлотта!
 
      К ночи им удалось подкрепиться чем-то похожим на тушеное мясо и хлебом, настолько черствым, что он напоминал кирпичи Балфурина. Родители заняли смежные комнаты хозяина, а Шарлотту поместили в меньшую по размеру спальню с противоположной стороны холла.
      Она стояла у окна с открытыми ставнями и смотрела в ночь.
      Непроглядная тьма окутывала холмы. Над ними, в черном небе, ярко сверкали тысячи звезд. Тихая ночь. Лишь слабое дуновение прохладного ветра касалось щеки девушки.
      Зимой в замке, должно быть, холодно. В Шотландии огонь в каждой комнате вовсе не роскошь, а простая необходимость. Но и тут можно создать тепло и красоту. Несколько растений во дворе, фруктовый сад… Прошли те времена, когда главным делом была защита. Здесь все нуждается в переменах и, разумеется, в уборке. Вставить оконные стекла, смахнуть пыль, кое-что починить – и Бал фурии предстанет таким, каким был в прежние времена – владением гордого графа, величественным замком, стоящим на страже Шотландских гор.
      Дверь резко растворилась.
      – Мне приказали перевернуть матрас и перестелить постель, мисс, – с поклоном сообщил один из лакеев. С ним явился его напарник – совсем молодой человек, еще сохранивший мальчишеские манеры. – Хозяин приказал. Но что толку? Запах лучше не станет.
      Шарлотта хотела предупредить его, что отец не очень считается с мнением слуг и что лакею следует поостеречься. Мнения дочерей его тоже не интересовали. Мать Шарлотты была единственным человеком, который мог высказать правду в глаза Найджелу Хавершему.
      Может быть, способность высказываться свободно и без страха и есть любовь?
      Шарлотта снова отвернулась к окну, слушая, как шуршат у нее за спиной лакеи. Наконец с матрасами было покончено. Интересно, можно здесь получить чистые простыни?
      – Мисс, правда, что ваш муж из этих мест?
      – Правда, – отвечала она, не поворачивая головы и представляя, как переглядываются лакеи.
      «Что вы о нем думаете?» Такой вопрос она хотела бы задать этим людям, но, разумеется, не посмела. Отца шокировала бы даже сама мысль о том, чтобы спрашивать мнение слуг, но ведь им известно почти все, что происходит в домах, где они служат, даже если это такой большой дом, как, например, дом ее детства.
      Шарлотта услышала, как хлопнула дверь, и поняла, что лакеи ушли. Однако через минуту снова раздался дверной скрип.
      – Вы что-то забыли? По крайней мере следует стучаться, – не поворачиваясь, проговорила она.
      – Я должен у тебя просить разрешения, дочь моя? – спросил отец. – Думаю, нет.
      Глядя в темноту, Шарлотта вздохнула. Настал момент решительного объяснения. Она этого не хотела, страшилась, но понимала, что отец пожелает расставить все точки над i. Принуждение осуществлялось не кулаками, а одной только силой его воли. Он потребует, а она согласится. Скорее всего.
      Шарлотта расправила плечи, заставила себя натянуто улыбнуться и повернулась к нему лицом.
      – Утром мы уезжаем, Шарлотта. В Англии до возвращения Джорджа ты будешь вести себя как достойная жена.
      – Возвращения – откуда? – спросила она.
      – Разве это имеет значение? Очевидно, у него какие-то дела, в которые он решил тебя не посвящать.
      – И тебя тоже, отец?
      Вопрос явно ему не понравился.
      Найджел Хавершем еще раздумывал, отчитать ли дочь за эти слова или же выразить сочувствие, чтобы избежать эмоционального взрыва, а Шарлотта уже нанесла ему следующий удар – высказала прямо в глаза правду, жестокую, неприкрытую и очень болезненную:
      – Отец, Джордж может никогда не вернуться. В конце концов, ему достались мои деньги. Возможно, он просто сбежал с одной из служанок.
      У отца покраснел нос – верный признак сдерживаемого раздражения. Следующая его фраза это подтвердила:
      – Даже в таком случае это не должно повлиять на твое поведение. Ты – настоящая графиня.
      – Графиня в вечном ожидании возвращения мужа. Нет, отец, думаю, все не так.
      Слова дочери потрясли Найджела. На взгляд Шарлотты, он выглядел довольно странно. Ей редко доводилось видеть отца удивленным. И следующие ее слова тоже ему не понравятся.
      – Я собираюсь остаться здесь, – негромко проговорила она. – Здесь, в Балфурине.
      – Глупости. Я запрещаю.
      – Ты не можешь мне этого запретить, – спокойно отвечала Шарлотта. – Я замужняя женщина, жена здешнего графа. И я в состоянии распоряжаться собой, даже если не распоряжаюсь собственными средствами.
      – У тебя нет средств, Шарлотта, а я не собираюсь оплачивать эту авантюру.
      – У меня есть наследство дедушки, – с готовностью высказала она уже обдуманное возражение. – Достаточно, чтобы прожить здесь с некоторым комфортом. Джорджу эти деньги не достались.
      – Он выказал себя дураком, раз оставил их тебе. Я этого не потерплю.
      – К счастью, отец, ты ничего не можешь сделать. – И она мило улыбнулась, уверенная в правоте своих слов. Перед отъездом из Лондона Шарлотта была у своего поверенного. Ее отец – не единственный Хавершем, который способен все спланировать и организовать.
      – Шарлотта, что ты собираешься делать? Оставаться здесь как преданная жена, проливающая слезы по сбежавшему мужу?
      – Нет, – отвечала Шарлотта. – Известно ли тебе, что в Шотландии жена может развестись с мужем? Я собираюсь развестись с Джорджем, потому что он оставил меня.
      Удивительно, но на этот довод у ее отца не нашлось возражений.

       Октябрь 1838 года
      Если говорить о возвращении домой, это, без сомнения, оказалось самым странным.
      Диксону Роберту Маккиннону казалось, что у родных берегов его встречают привидения. Холодными, безжизненными пальцами касаются кожи, почти беззвучными стонами предупреждают его, желая отвлечь от цели. Но ведь вся Шотландия – страна теней. Каждый холм, каждая долина хранят память о славных победах и горьких поражениях. Диксон забыл, насколько сырой здесь воздух. Казалось, земля недавно рыдала, а теперь лишь отдыхает между приступами плача.
      Как странно – ради этой минуты он прошел полмира, а сейчас боится приблизиться к Балфурину.
      Он откинулся на подушки и взглянул на спутника. Мэтью втиснулся в угол кареты, скрестил руки на вышитом шелковом халате и вперил взгляд в заостренные носки башмаков. Молчал он со вчерашнего дня, когда Диксон объявил, что могут пройти недели, прежде чем они отправятся на Пинанг, а вероятнее всего, им придется провести в Шотландии зиму.
      Диксон постучал в потолок, давая сигнал кучеру ехать медленнее. Еще один стук – и лошади остановились у обочины.
      – Пойди взгляни на Балфурин, Мэтью, – предложил Диксон.
      – Если не возражаете, господин, я останусь здесь, – сухо проговорил Мэтью, не желая даже смотреть в указанном направлении. – Скоро налетит буря.
      – Ничего, добрая шотландская буря охлаждает огонь в крови.
      – У меня, господин, в крови нет никакого огня. Слишком долго я мерз и мок, чтобы во мне остался какой-нибудь огонь.
      Диксон подавил улыбку, вышел из экипажа и прикрыл за собой дверцу, считая бесполезным объяснять Мэтью, что стенки кареты не защитят их от шотландской бури. С таким же успехом можно стоять голым на самом ветру и наслаждаться разгулом стихии.
      Диксон отошел от экипажа, чувствуя, как с каждым шагом отступают прожитые годы.
      Его родители утонули при кораблекрушении на реке Тэм. Самого Диксона привезли в Балфурин к дяде. Здесь он и вырос. Дом матери стал его домом. Сколько раз он поднимался на разрушенную башню… Сколько раз носился по зубчатой стене… Играл в Роберта Брюса, или в Ганнибала, или в Цезаря, в других прославленных воинов… И во всех этих сражениях он исполнял не свою роль, а играл графа Марна, своего кузена Джорджа, владельца этого замка. Даже ребенком Диксон всегда завидовал положению Джорджа. И не потому, что Джордж унаследует титул, а скорее потому, что в памяти людской он навеки останется как владелец Балфурина.
      Алая полоса заката служила прекрасным фоном для первой встречи с замком. Небо вдали уже почернело, и не одна только ночь была тому причиной, а еще и приближающаяся непогода. Может быть, это знак, что древний замок не желает открывать ему свои объятия?
      Но стоит ли придавать значение этому знамению…
      Балфурин поразительно изменился. Диксон во все глаза смотрел на долину, почти не узнавая замка. Не было разрушенной башни. Каким-то таинственным образом она просто исчезла. Может быть, рухнула окончательно? Рассыпалась в пыль, и ее растащили по кирпичику? Или, в лучшем случае, разобрали, чтобы соорудить вон ту новую постройку с востока – трехэтажное здание, прямоугольное и простое, казалось, ничем не связанное с замком, кроме общего двора.
      Крепостную стену поправили, ворота с решеткой починили. Зубцы на стене, казалось, стали острее, над ними развевался флаг, которого Диксон не мог различить в сумерках.
      Во дворе вдоль стены горела сотня факелов. Дорожка от ворот до широких ступеней тоже была освещена. Огни мерцали в каждом из окон Балфурина, создавая впечатление, что замок охвачен пожаром.
      Вдоль подъездной дорожки тянулась длинная череда экипажей. Гостей встречала и провожала по лестнице девушка в белом, словно бы стекающем с плеч платье.
      По двору гуляли женщины всех возрастов в таких же одеждах. Некоторые построились в очередь. Одна из женщин, как будто расстроенная из-за испорченной прически, бежала к трехэтажному зданию, ухватившись за концы собственных волос.
      – Это что, церковь? – спросил Мэтью.
      Диксон обернулся и увидел подошедшего спутника.
      – Никогда не думал, что Джордж религиозен, – отвечал Диксон. – Но за десять лет любой мог перемениться.
      – Перемены зависят от самого человека, – возразил Мэтью. – Время тут ни при чем.
      Диксон не стал комментировать это высказывание.
      – Это то, что вам нужно, хозяин?
      Диксон взглянул на Мэтью.
      – Это поможет вашему сердцу успокоиться?
      – Мы же договорились, Мэтью. Не будем это больше обсуждать.
      Диксон снова устремил взгляд на Балфурин. Как-то его встретит Джордж? Не проснется ли прежнее отчуждение? Через несколько минут все станет ясно.
 
      – Посмотри, Мейзи, так хорошо?
      Шарлотта Маккиннон, графиня Марн, рассматривала себя в зеркале.
      – Мне кажется, вы потрясающе выглядите, ваше сиятельство, – отозвалась Мейзи.
      А как же иначе? Мейзи всегда яростно защищала Шарлотту. С того самого дня, когда графиня четыре года назад сделала ее своей горничной.
      Всегда-то она улыбалась. Щелочка между передними зубами и ямочка на правой щеке придавали девушке шаловливый вид. Молоденькая служанка считала мир со всеми его чудесами прекрасным местом. Иногда общество Мейзи могло показаться утомительным, особенно в дни, когда на саму Шарлотту нападало мрачное настроение. Однако сейчас веселое расположение духа этой девушки казалось хозяйке весьма уместным.
      Вечером Шарлотту ждал праздник. Бал, который она устраивала, был кульминацией пяти лет непрерывного труда и забот.
      Самый первый выпуск девиц покидал школу молодых леди «Каледония» и вступал на самостоятельную стезю. Семейства со всего севера Шотландии собрались, чтобы присутствовать на церемонии выпуска. Колонна выпускниц должна была пройти по центру большого зала с зажженными белыми свечами в вытянутых руках, словно каждая девушка шла к свету самого знания. После церемонии предполагались развлечения, и в частности первый выпускной бал.
      Шарлотта надеялась, что у нее станет еще больше воспитанниц, когда весть о сегодняшних празднествах разлетится по Эдинбургу и Инвернессу. Вскоре, пожалуй, придется ввести ограничения на прием, а это истинный показатель успеха школы для девочек.
      Она подалась вперед, чтобы лучше себя рассмотреть. Лоб блестел, Шарлотта припудрила его французской пуховкой и сняла со щеки пушинку страусового пера. Волнение окрасило ее лицо в розовый цвет, но внутри все холодело от беспокойства.
      Вдруг что-нибудь пойдет не так?
      Глупости. Все будет хорошо.
      Шарлотта разгладила рукой складки своего белого платья, в точности такого же фасона, как у выпускниц. После церемонии в большом зале она вернется к себе и переоденется для бала в сказочное платье, украшенное перьями и кружевами, которое сейчас казалось ей несколько экстравагантным.
      Она обернулась и еще раз посмотрела на ожидающее своей очереди платье.
      – Мейзи, тебе не кажется, что оно слишком смелое? – Шарлотта заказала его у портнихи из Эдинбурга – первый дорогой туалет за пять лет.
      – Вовсе нет, ваше сиятельство. Оно немного не в вашем вкусе, это правда, но все равно оно великолепно. Перья и все такое!
      – Но декольте… Оно не слишком глубокое?
      – О нет, ваше сиятельство. В Эдинбурге еще не такое увидишь.
      Шарлотта не очень стремилась сравняться с женщинами из Эдинбурга, но промолчала.
      Перья на плечах казались ужасно смелым ходом, не говоря уж о V-образном вырезе. Ее манеры, самообладание, внешность должны произвести впечатление на каждого. Иначе зачем бы они стали посылать дочерей в ее школу?
      – Ваше сиятельство, вы будете самой красивой женщиной на балу! – воскликнула Мейзи, стараясь укрепить в своей госпоже уверенность. – Мистер Макэлви с ума сойдет, когда вас увидит.
      Спенсер, дорогой Спенсер! Что бы она без него делала все эти трудные годы? Она была так одинока, а он так внимателен. Не говоря уж о помощи советами, которую он оказывал ей с тех пор, как она здесь появилась.
      – Я вовсе не уверена, что он будет присутствовать, – проговорила Шарлотта, ощущая колодок разочарования. – Возможно, ему лучше не являться. Я не могу допустить сплетен. Моя репутация должна быть безупречна.
      – Все равно. Так хотелось бы увидеть, как вы с ним станцуете, ваше сиятельство.
      Шарлотта кивнула в знак согласия – она бы тоже этого хотела.
      Через минуту уже наступит пора идти в большой зал и произносить речь перед родителями и ученицами. Чтобы успокоиться, она прижала руки к солнечному сплетению. Не помогло. Сердце отчаянно колотилось, во рту пересохло. Сегодня наступала кульминация, венец всех ее трудов за последние пять лет.
      Сегодня был день воплощения мечты.
 
      Экипаж Диксона медленно втянулся во двор Балфурина вслед за дюжиной других карет. Еще столько же экипажей выстроилось вдоль внутреннего изгиба крепостной стены.
      Неужели вся Шотландия собралась сегодня в Балфурине?
      – Господин, может быть, лучше явиться к вашему кузену, когда у него не так много гостей?
      – Напротив, Мэтью, напротив. Может быть, сейчас самое лучшее время навестить Джорджа. Он мог сохранить не самые милые воспоминания о нашей последней встрече.
      – Вы поссорились, хозяин?
      Диксон пожал плечами.
      – Разве не во всех семьях бывают ссоры? – отвечал он.
      – Не знаю, господин. У меня нет семьи.
      Диксон промолчал. Тема родителей Мэтью была предметом деликатным, а потому Диксон предпочитал ее не касаться.
      – Господин, кажется, нас собираются встречать, – произнес Мэтью, указывая на идущий впереди экипаж.
      Когда к ступеням подъезжала карета, от череды девушек в длинных белых платьях отделялась одна и приветствовала гостей. Она обращалась к другой, старшей девушке в таком же наряде и с толстой книгой в кожаном переплете, затем провожала вновь прибывших по широкой каменной лестнице.
      – Они слишком молоды, – заметил Диксон, когда экипаж остановился. Диксон вышел из кареты. Мэтью двинулся следом. – Я бы предпочел женщину постарше, так сказать, с прошлым.
      Мэтью бросил на него укоризненный взгляд. У Мэтью были весьма странные взгляды на воздержание, которых Диксон не разделял. Тот факт, что в течение нескольких месяцев он был вынужден вести монашеское существование, был вызван скорее обстоятельствами, чем душевной склонностью.
      Диксон обернулся и крикнул кучеру:
      – Найди конюшни, Дональд, и представься. Мы поживем здесь несколько дней.
      Дональд кивнул и коснулся шляпы концом хлыста.
      – Могу я узнать, чьи вы гости? – спросила молодая девушка после приветствия.
      – Гости? – переспросил Диксон.
      Девушка кивнула.
      – Мне надо указать это в нашей книге, – пояснила она, делая жест в сторону девушки с кожаным фолиантом в руках. – Мы записываем всех гостей. Вы ведь приехали на выпуск?
      – Боюсь, что нет, – отвечал Диксон. – Выпуск?
      На лице девушки появилось раздражение – очень странная мина для столь юного и цветущего лица.
      – Школа молодых леди «Каледония», сэр. Самый первый выпуск.
      – Мы – друзья семьи, – объяснил Диксон, надеясь, что эти сведения прогонят раздражение с ее лица и вернут улыбку.
      Получилось иначе, но Диксон забыл об этом в тот же миг, как вошел в замок.
      В былые времена вход в Балфурин представлял собою узкий коридор, ведущий в большой зал, остальные комнаты располагались по обе стороны этого схожего с пещерой помещения. Однако за десятилетие, минувшее со времени последнего визита Диксона в Балфурин, в интерьере замка произошли огромные изменения.
      Вслед за вереницей гостей Диксон прошел в просторный холл с черно-белым плиточным полом. Когда он был здесь в последний раз, все это представляло собой крошечный закуток, игравший роль прихожей. Слева находился большой зал, а над головой, там, где когда-то вилась узкая темная лесенка, взлетали вверх широкие лестничные пролеты.
      Диксону хотелось отойти в сторону, остановиться, рассмотреть все перемены, но неумолимая толпа внесла его в большой зал. Здесь по крайней мере изменения были невелики. Старинные палаши и мечи исчезли со стен, но флаги и штандарты Маккиннонов оказались на месте.
      И слава Богу. На мгновение Диксон решил, что Джорджу удалось обойти закон о первородстве и продать замок.
      Он в сопровождении Мэтью переместился к дальней стене зала и не без труда нашел себе место у колонны. Через минуту началась церемония. Девушки в длинных белых нарядах парами проходили по центру зала, держа перед собой толстые и длинные белые свечи. Они что-то декламировали, но Диксон не понимал слов. Он говорил по-французски, по-немецки, а в последние десять лет – по-малайски, но латынь изрядно подзабыл. Ему тотчас припомнились школьные уроки истории Древнего Рима, и Диксон задумался: что произошло с Балфурином, если по замку шествуют леди, похожие на девственных весталок? На помосте в конце зала появилась женщина постарше, подождала, пока толпа гостей обратила на нее внимание, и заговорила:
      – Я с удовольствием представляю вам Шарлотту Маккиннон, графиню Марн.
      Даму, которая появилась на ее месте, встретили аплодисментами. Дама была одета так же, как девушки с зажженными свечами. Ее светло-каштановые волосы отливали рыжиной. Диксон стоял слишком далеко и не мог видеть цвета глаз, но почему-то понял, что они должны быть зелеными. Бледное лицо пылало яркими пятнами румянца, словно дама была смущена или взволнована оттого, что стоит перед толпой гостей в большом зале Балфурина.
      Женщина начала говорить, и Диксона зачаровал низкий тембр ее голоса.
      – Выпускницы, которые оканчивают школу молодых леди «Каледония», освоили полный курс латыни, географии, математики, лингвистики, французского, общей истории и истории искусств. Кроме того, их обучали домоводству, рукоделию, швейному делу, то есть всем предметам, которые позволят им стать достойными женами и матерями. Когда наши ученицы покинут школу, они будут хорошо вооружены представлением об окружающем мире, и я надеюсь, что жажда обретения новых знаний будет сопровождать их всю жизнь.
      Она улыбнулась – и лицо ее преобразилось, став по-настоящему красивым. Диксон переместился в сторону и привалился к колонне, чтобы лучше разглядеть говорящую.
      В толпе засмеялись какому-то ее замечанию. Женщина вспыхнула, опустила глаза и не сразу сумела продолжить. Она по очереди представляла учителей – большую группу женщин разного возраста, от совсем юных до пожилых. Их приветствовали аплодисментами. Выступающая очень деликатно и тактично раздавала похвалы, поддерживала робеющих.
      Наконец на помосте появились сами девушки. Каждая получала свиток диплома и свою порцию оглушительных аплодисментов.
      В конце рыжеволосая женщина помолчала, затем вытянула руку, обводя выстроившуюся линию молодых девушек, и торжественно произнесла:
      – Леди и джентльмены, отцы и матери, я отдаю вам первый выпуск школы молодых леди «Каледония».
      Прекрасная речь, но она никак не давала Диксону ответа на вопрос: что случилось с замком и куда подевался Джордж?
 
      За последние четыреста лет большой зал, вероятно, видел такие скопления людей. Правда, присутствовали здесь в те времена не выпускницы школы молодых леди «Каледония», и разговор шел об иных предметах – о войне, похищении скота у соседнего клана, о битве с англичанами. Диксон не мог справиться с мыслью, что самый первый граф Марн – надо думать, покоящийся в небесных кущах, особо выделенных шотландским воинам, – не может не таращиться с удивлением на нынешних совсем не воинственных обитателей Балфурина.
      Когда церемония завершилась и гостей пригласили в бальный зал для танцев и угощения, Диксон стал ощущать на себе любопытные взгляды и вышел через дверь, о которой большинство присутствующих, вероятно, не подозревали, ибо она пряталась в обшивке стены и выглядела как деталь орнамента. Он даже не стал кивать Мэтью, уверенный, что тот следует за ним в пяти футах как постоянная, прикрывающая его тень.
      Мимо проходили люди, с интересом разглядывающие лестницу. Диксон, не обращая на них внимания, прошел насквозь весь первый этаж Балфурина.
      Со стен исчезли военные трофеи. Их заменили акварельные изображения местных растений. Букеты вереска украшали затененные уголки. Вереск, который свободно растет в долинах, в медных вазах выглядел непривычно.
      Ему поклонился высокий статный лакей в синей ливрее:
      – Сэр, могу я указать вам дорогу в бальный зал?
      – Нет, – как можно вежливее отвечал он, стараясь не выказать раздражения от этого нового знакомства с преобразившимся Балфурином.
      Интерьер замка смягчился, стал почти женственным. Диксон не был уверен, что ему по душе подобные перемены – память отзывалась на них болезненными уколами.
      Не осталось ли здесь старых слуг, которые могли помнить его ребенком? Вообще кого-нибудь, кто узнал бы в его возмужавшем лице мальчишеские черты? Ведь он, возможно, только для этого и вернулся в Шотландию после стольких лет испытаний… Отыскать свои следы в прошлом… Найти самого себя. Последние десять лет своей жизни он провел среди людей особой культуры. Семью они ценили превыше почестей и богатства, а предков почитали едва ли не больше, чем живых. Может быть, он просто пытается отыскать свои корни?
      Место, по которому он сейчас проходил, некогда выглядело уныло и безрадостно. Теперь коридор расширили, добавили окон. Диксон невольно задумался: какой откроется из них вид при дневном свете? Свечи освещали комнату, которую в любом другом доме он назвал бы гостиной. Кругом стояли мягкие кушетки, а кресла располагались так, чтобы на них падало как можно больше света сквозь переплеты окон.
      Что же все-таки произошло в Балфурине?
      – Очень большой дом, господин, – заметил Мэтью.
      Диксон быстро оглянулся и сам удивился тому, что совсем забыл о присутствии спутника.
      – Да, Балфурин, оказывается, больше, чем я помню Обычно места, где прошло детство, выглядят меньше, ведь так?
      Сейчас Балфурин будил память, но ощущался как нечто чужое. Слишком многое в его интерьерах изменилось, хотя сам замок, казалось, остался неподвластным времени.
      Мимо прошла пара гостей, направляясь к лестнице Диксон сделал знак Мэтью и последовал за ними, чувствуя раздражение оттого, что чужаки знают Балфурин лучше его самого. На верхней площадке собралась толпа. Диксон понял причину этого, лишь когда сам оказался наверху – гостей объявлял старый лакей в напудренном парике и колом стоящей ливрее все того же синего цвета.
      Наконец-то хоть одно знакомое лицо!
      – Привет, Джеффри! – Диксон вплотную приблизился к старику.
      Джеффри повернул голову и нахмурился. Его седые брови сошлись над слишком молодыми для него мягкими карими глазами. Внезапно недовольство на его лице сменилось испугом, рот приоткрылся. Старик непроизвольно отступил на шаг и уставился на Диксона.
      – Да-да, меня долго не было, – сказал Диксон, – но это действительно я.
      Джеффри протянул к нему дрожащую руку с вытянутым пальцем, как будто старому слуге показалось, что перед ним привидение и что надо коснуться его, чтобы убедиться в реальности представшего перед ним человека Глаза Джеффри заблестели, Диксону показалось, что старик сейчас заплачет.
      Вместо этого Джеффри сделал шаг вперед, прочистил горло, расправил плечи, ударил золоченым посохом по паркету и громовым голосом объявил:
      – Граф Марн, владелец Балфурина.
      Все разговоры внезапно смолкли. Гости застыли на месте. Над залом повисла тишина, глубокая, как ночь в океане. Диксон хотел поправить Джеффри, но тут вышла вперед женщина из большого зала. Толпа расступилась.
      Лицо ее вспыхнуло, а потом вдруг сделалось бледным. Графиня успела переодеться. Сейчас она приближалась к Диксону, и перья на плечах ее платья подрагивали при каждом шаге. Чем-то она напоминала молодого лебедя, величественного и грациозного.
      – Изысканная дама, – проговорил Мэтью за спиной у Диксона, и хозяин с удивлением обернулся – Мэтью не был склонен к разговорам о женщинах. Диксона поразило напряженное выражение лица спутника, которого он прежде никогда у него не видел. Но времени на разговоры не оставалось – женщина уже стояла не более чем в двух футах от гостя. В отличие от многих других представительниц прекрасного пола, она вблизи выглядела еще лучше, чем издали. Безупречный цвет лица, сияющая свежестью кожа и улыбка – решительная и, пожалуй, мрачная. Волосы женщины действительно оказались скорее рыжими, чем каштановыми, а черты лица были поистине безупречны.
      Как странно, что музыка продолжала играть. Диксон рассмотрел, конечно, и фигуру. Да и как могло быть иначе? Его воздержание было и так слишком долгим.
      – Джордж, – проговорила она негромким низким голосом. – Разумеется, мне следовало этого от тебя ждать. – И, не дожидаясь ответа, она вышла в коридор. Диксону не оставалось ничего иного, как последовать за ней. Мэтью не отставал.
      – Мадам, вы ошиблись, – проговорил Диксон, раздраженный тем, что она приняла его за кузена.
      Она улыбнулась двум припозднившимся гостям, подождала, пока они пройдут в зал, и лишь тогда снова повернулась к Диксону:
      – Ошиблась? В чем? В том, что ты все-таки вернулся? Или в том, что ты выбрал самый неподходящий момент за все пять лет? Где ты был? Ради всего святого, скажи, зачем ты возвратился?
      – Мадам, я вынужден вам возразить, – начал было Диксон, но она опять его прервала:
      – Почему сейчас, после стольких лет? Тебя здесь не ждут, Маккиннон. Мне ни к чему муж, особенно такой, как ты. – Она сжала кулаки и вытянула их перед собой, словно отстраняя его, как в детской игре. Возможно, ей хотелось его ударить, и она с трудом удержалась.
      Диксон из осторожности отступил на шаг.
      – Неужели все мои деньги кончились, Джордж? И поэтому ты вернулся? У меня нет для тебя лишних средств, и ты ничего не получишь из школьной кассы. Школа пока не приносит дохода, она едва окупается.
      Это уж слишком!
      – Ни один Маккиннон никогда не был вором, мадам.
      Она ответила презрительным фырканьем, так несвойственным истинной леди.
      – Очень жаль, что я не знала этого пять лет назад, когда ты исчез с моим приданым через неделю после свадьбы.
      – Поступки человека раскрывают его душу, – вмешался Мэтью.
      Диксон бросил быстрый взгляд на Мэтью, не понимая, отчего тот именно сейчас решил надеть непроницаемую восточную маску.
      – Кто вы такой? – спросила Шарлотта и тут же покачала головой, словно упрекая себя за излишнюю грубость, но не стала смягчать вопрос.
      Мэтью спрятал руки в рукава и отвесил ей поясной поклон.
      – Я Матфей Марк Лука Иоанн, – полным именем представился он, выбрав традиционные его формы.
      Шарлотта потрясенно смотрела на собеседника, но так было с каждым, кто узнавал полное имя Мэтью.
      – Мэтью был воспитан миссионерами, – пояснил Диксон. – Они никак не могли решить, из какого Евангелия выбрать его имя, и взяли из всех четырех.
      – Вам повезло, что в то время они не читали Ветхого Завета, – с насмешкой произнесла графиня. – Имя Софония произнести труднее.
      Мэтью улыбнулся. Диксон смотрел на него, не веря своим глазам. Юношу не так-то легко было очаровать, а это явно удалось рыжеволосой амазонке.
      – Может быть, все дело в волосах? – усмехнулся Диксон. – Это от них у вас такая пламенная натура? А может быть, вы родились блондинкой, а ваш темперамент окрасил их в цвет огня?
      – Ты как-то уже заявлял, что тебе нравятся мои волосы, – сузив глаза, проговорила Шарлотта.
      – То, что было реальным пять лет назад, теперь может измениться. – К примеру, личность самого человека.
      – Я не смогла с тобой развестись, Джордж. Возможно, стоит тебя просто убить. Мне надо это обдумать.
      С этими словами она развернулась и пошла прочь, а Диксон стоял и смотрел ей вслед.

      Оркестр играл. Звуки веселой музыки летели по коридорам Балфурина, внося новую жизнь в древние стены. Лунный свет проникал в недавно застекленные бойницы. Казалось, все наслаждаются волшебным праздником. Угощение на буфетах исчезало с поразительной быстротой. Вина тоже. Даже огромный кувшин с чрезмерно сладким пуншем для самых юных воспитанниц пришлось наполнять дважды.
      Шарлотта шествовала по бальному залу, улыбаясь и кивая гостям. Она с громадным трудом удерживала на лице приветливое выражение. На самом деле ей хотелось встать посреди зала, раскинуть руки и закричать что есть силы.
      В приемной стояла группа девушек. Шарлотта испугалась, что с ней заговорят, а ей так нужно было несколько минут побыть одной, успокоиться, вернуть самообладание и опять стать истинной хозяйкой замка Балфурин.
      «Чтоб его черт побрал!»
      Она прикрыла глаза, глубоко вздохнула, но это не помогло. Гнев бушевал в ней.
      «Будь он проклят за то, что явился именно сегодня, что не исчез навеки! Что погубил самый лучший вечер в моей жизни. Будь он проклят за то, что вмешался! За то, что жив!»
      Постепенно Шарлотта пришла в себя, заметила, что в дальнем конце приемной шушукаются воспитанницы. Если этим трем девушкам требовалось уединение, им следовало оценить высоту потолков и то, как хорошо здесь распространяется звук.
      – …сто лет было у них в семье… у нее сердце разрывается…
      – Мэрибелл тоже не может найти кольцо. Ей бабушка подарила.
      – Мама никогда меня не простит. Она не разрешала брать его в школу. Если я скажу, что его нет, она все разнесет. Она всегда так, когда права.
      Перед лицом этой новой беды Шарлотта отбросила все мысли о Джордже, быстро подошла к девушкам и спросила:
      – Что пропало?
      Никто из этих троих не хотел раскрывать тайну. Шарлотта ждала и молчала. Она давно поняла, что молчание – прекрасный аргумент при расспросах.
      – Моя брошка, – наконец призналась Анна. – Вчера она была, а когда я сегодня хотела ее надеть, она пропала.
      Она золотая, а внутри локоны родителей.
      – И кольцо Мэрибелл. И ожерелье Джессики, – сообщила вторая девочка.
      – Почему вы сразу не сказали? – спросила Шарлотта, хотя сама знала ответ. Украшения не найдут, как и все то, что пропало в этом семестре.
      К несчастью, какая-то из воспитанниц была склонна к воровству. Шарлотте оставалось лишь надеяться, что это одна из выпускниц, которая больше не вернется в школу.
      – Пусть мисс Томпсон до вашего отъезда составит список пропавших вещей, – распорядилась Шарлотта. Девочки кивнули и вышли из приемной, а Шарлотта, глядя им вслед, попыталась надеть на лицо приятную улыбку.
      Что еще? К счастью, вечер скоро закончится. Она так радовалась этому дню, а сейчас мечтала только о том, чтобы скорее оказаться в постели.
      – Ваше сиятельство. – Шарлотта обернулась на голос Мейзи. – Могу я оказать вам какую-нибудь услугу?
      «Поверни время вспять на пять лет. Я бы тогда не вышла замуж за Джорджа».
      Шарлотта отрицательно покачала головой и стала ходить из угла в угол приемной. Что же теперь делать? При каждом повороте одно из перьев касалось ее губ. Наконец это ей надоело, и она резким движением сорвала перо с плеча. Затрещали нитки.
      Мейзи подошла ближе.
      – Ваше сиятельство, вы порвете платье.
      – Мне сейчас все равно.
      Горничная аккуратно убрала перо.
      – Это правда? Правда, что он ваш муж?
      – Боюсь, что так.
      – Как чудесно, что он наконец вернулся, миледи!
      Шарлотта повернула голову и посмотрела на горничную:
      – Нет, Мейзи, ничего хорошего в этом нет. Этот человек должен бы на коленях умолять меня о прощении, а вместо этого он стоит и нагло усмехается.
      – Он очень красив, – отозвалась Мейзи. – Это все заметили.
      – И все слышали, что я сказала?
      – Мне кажется, нет, – отвечала Мейзи. В этот момент Шарлотте не было дела до того, что служанка позволяет себе лишнее. Ей хотелось верить, что никто не слышал слов, которые она бросила в лицо Джорджу.
      – Дьявол его побери! – воскликнула графиня еще раз, не заботясь о том, какое впечатление производит на горничную.
      Что, если он захочет занять свое место здесь, в Балфурине? Стать долгожданным властелином? О Господи, он даже может закрыть школу!
      Шарлотта заставила себя улыбнуться и попробовала набраться терпения. Сейчас не время для паники.
      – Разыщи его, Мейзи. И пусть его поместят в парадных покоях хозяина.
      – Да, миледи.
      – Я не могу допустить, чтобы он снова исчез. Не сейчас. Я не могла с ним развестись, потому что он исчез. Мне надо все время знать, где находится этот человек.
      Мейзи кивнула.
      – Подай ему ужин, – словно бы вспомнив, добавила Шарлотта. – Как бы мне того ни хотелось, я не могу морить голодом своего мужа.
 
      Итак, она развернулась и ушла, оставив его на милость жадным взорам гостей, которые рассматривали Диксона с нескрываемым любопытством. На Пинанге он привык к подобным проявлениям человеческой слабости, но здесь, в Шотландии, в его родовом гнезде, они показались ему крайне неуместными.
      Диксон повернулся и вышел из бальною зала, направляясь к лестнице.
      – Вы объясните ей, господин? – негромко спросил Мэтью. – Она находится под ошибочным впечатлением, что вы тот, кем не являетесь. Вы же не Джордж.
      – Разумеется, я не Джордж.
      – Как могла жена не узнать своего мужа?
      – Мальчишками мы были очень похожи, – начал объяснять Диксон. – Нас часто принимали за братьев, а иногда даже за близнецов. Но я выше Джорджа. – Что же, не все блага ему одному. – И глаза у меня темнее, чем у него.
      – Жена должна знать такие вещи. – И Мэтью прищелкнул языком. Этот звук он издавал, когда был расстроен.
      Диксон остановился на середине лестничного пролета.
      – Значит, господин, мы уезжаем? Вашего кузена здесь нет, и никто из семьи вам не рад.
      – Именно поэтому мы останемся, – отвечал Диксон.
      – Может быть, господин, нам стоит вернуться в Эдинбург? Корабль ждет нас, – с надеждой проговорил Мэтью.
      Диксон не успел ответить – в этот момент раздался тоненький голос:
      – Сэр, ваше сиятельство… – Диксон поднял глаза на звук приближающихся сверху шагов.
      Там стояла девушка в темно-синем платье с белым воротничком и белыми манжетами, ее темные волосы были собраны в узел, но несколько непослушных локонов выбились из прически и вились по спине и вискам. У девушки было бледное лицо, но на щеках горели пятна румянца, словно бы их обладательница испытывала в данный момент сильное смущение.
      – Ваше сиятельство. – Девушка с трудом исполнила маленький книксен прямо на ступеньках, из осторожности положив руку на перила. – Ее сиятельство просила меня провести вас в парадные покои хозяина.
      Диксон мог бы поклясться, что ее сиятельство ждет не дождется, чтобы он убрался из замка.
      – Зачем?
      Девушка удивленно заморгала:
      – Зачем, сэр?
      Диксон отступил в сторону, давая пройти поднимающейся паре, облокотился на перила и в упор посмотрел на девушку.
      – Я должна проводить вас в покои хозяина, а потом принести ужин, если вы голодны. Или вы не хотите?
      В эту минуту Диксон и сам не знал, чего хочет. Впрочем, нет, знал. Он хотел, чтобы его признали тем, кем он является на самом деле. Хотел, чтобы кто-нибудь его узнал, обрадовался ему так, как он того ждал. Хотел, чтобы его назвали по имени, расспросили о десяти годах жизни. А более всего Диксон хотел, чтобы исчезло это чувство разлада, чтобы Балфурин опять стал таким, каким он его помнит: обветшалым, полуразрушенным… Привычным.
      Девушка повернулась к Мэтью и замерла, не успев присесть в книксене. Она словно окаменела.
      Шотландцы всегда славились гостеприимством. Они не так скоры в суждениях, как англичане, и не настолько враждебны к чужакам, как французы. Но Диксон понимал, что здесь, в Балфурине, так же как в Эдинбурге и Инвернессе, едва ли многие встречали человека с Востока, особенно наряженного так, как Мэтью, который любил одеваться в шелковые вышитые халаты до пола поверх саронга или одеяния в виде юбки. Просить его одеться иначе было равносильно тому, чтобы просить по-другому вести себя, то есть изменить своей индивидуальности. Годы, проведенные в семье миссионеров, почти совершили эту перемену, и Диксон не желал умножать грехи своих соплеменников. В Эдинбурге Мэтью постоянно служил предметом обостренного любопытства. А в Инвернессе его останавливали на улицах для множества удивленных вопросов.
      Диксону приходилось сталкиваться с предубеждениями, самому случалось быть их предметом, как едва ли не первому европейцу на Пинанге. Однако реакция Мейзи была вызвана не отвращением, а скорее изумлением. Какие-то мгновения она не поднимала взгляд от пола, а сейчас разглядывала Мэтью, словно зачарованная его миндалевидными глазами и плоской переносицей.
      – Мэтью родом с Пинанга, – пояснил Диксон.
      – С Пулау-Пинанга, – поправил его Мэтью, используя историческое название острова.
      Наконец Мейзи улыбнулась и обратилась к Диксону:
      – Не пройдете ли вы со мной, сэр?
      – Веди! – воскликнул Диксон, игнорируя взгляд Мэтью.
      Мейзи повела их вверх по лестнице, время от времени оборачиваясь к Диксону, как будто желая убедиться, что тот идет следом.
      – Как тебя зовут? – спросил он, следуя за молодой горничной в крыло, где располагались покои семьи. Наконец-то встретилось хоть что-то, похожее на прежний быт. В торце коридора находился стол с раздвижными ножками и откидной крышкой. На нем стояла маленькая медная лампа, тусклый свет которой едва достигал стен с высокими панелями красного дерева и красной узорчатой дорожкой по центру сияющего паркета.
      – Мейзи, ваше сиятельство. Меня назвали в честь сестры моей матери. Ее имя было Мейзи Абигайль Лоуренс, но мама, конечно, взяла не все имя. Ей нравилась первая часть – Мейзи.
      И она взглянула на Диксона так, как будто собиралась снова присесть в книксене.
      – Мне жаль, что я отвлекаю тебя от праздника, Мейзи.
      – Ничего страшного, сэр. Я все равно искала причину, чтобы уйти. Видите ли, сэр, я не умею танцевать, даже если бы у кого-нибудь хватило глупости меня пригласить. – Она помедлила у высокой двери с медной ручкой, опустила глаза, затем снова взглянула на Диксона. – И нечего притворяться, что когда-нибудь научусь. Я ведь хромая, сэр.
      – Хромая?
      Девушка повернулась к двери и смотрела в нее, не поворачивая головы.
      – У мамы были тяжелые роды. У меня что-то с ногой.
      Диксон взглянул на ее ноги и лишь теперь заметил, что один башмак у нее больше другого. Подметка на нем была в два раза толще.
      – Я бы не назвал тебя хромой, Мейзи. На самом деле, если бы ты сама не сказала, я бы ничего не заметил.
      Она улыбнулась счастливой улыбкой, и Диксон был поражен тем, как преобразилось ее лицо – оно вдруг сделалось очень хорошеньким.
      – Благодарю вас, ваше сиятельство.
      – Но ведь это правда, Мейзи, – странно смутившись, возразил Диксон.
      – Даже сломанный цветок может быть красив, – подал голос Мэтью впервые с того момента, как они направились следом за Мейзи.
      Мейзи сцова опустила глаза, открыла двери и отступила в сторону.
      – Вам предназначены покои хозяина, вы же граф и все такое.
      Диксон промолчал, намеренно игнорируя косой взгляд Мэтью, и переступил порог.
      В этой комнате он был всего два раза в жизни. Первый раз мальчиком, в ночь, когда умер его дед, а второй – десять лет назад, когда от инфлюэнцы умер дядя. Тяжелая кровать из резного красного дерева по-прежнему стояла между двух огромных – от пола до потолка – окон.
      Потолок щедро украшен лепниной с религиозными мотивами – ее выполнили в те времена, когда семья принадлежала к католической вере. Ребенком он думал, что одна из статуй представляет его деда. Позже Диксон узнал, что эти фигуры изображают святых. Их перенесли сюда из старого замка, который был снесен.
      Кресла у камина, как и шкаф, стояли на прежних местах. Казалось, все готово для приема нового хозяина.
      – Пять лет здесь никто не жил, сэр, но мы все равно следили за этими покоями. Служанки убирают здесь примерно раз в месяц. Мне кажется, у нас здесь нет мышей, но все же осторожность не помешает.
      – А как насчет змей? – спросил Диксон, но Мейзи была слишком сосредоточена на своих обязанностях, чтобы оценить шутку.
      – О нет, сэр. Змей я никогда не видела.
      Диксон пожалел ее и больше не стал поддразнивать.
      – Если вам больше ничего не нужно, ваше сиятельство, – продолжала она, не поднимая глаз, – я покажу вашему слуге его комнату.
      – Мэтью не слуга, – заявил Диксон. – Он мой секретарь.
      Мейзи посмотрела на Мэтью, потом на Диксона.
      – Значит, вам нужна еще одна комната, ваше сиятельство? Это на третьем этаже, где живет большинство слуг.
      – Она мне подойдет, мисс, – сказал, выступая вперед, Мэтью. Он спрятал кисти рук в рукава и поклонился в пояс. – Мне никого не хотелось бы беспокоить.
      – Ты и не беспокоишь, Мэтью, – твердо заявил Диксон. – Балфурин – мой родной дом, а ты – его почетный гость.
      Мейзи явно поразили эти слова. Мэтью бросил осторожный взгляд на Диксона, как будто понимая, сколь тонок налет этой показной вежливости.
      – Третий этаж подойдет, если это устроит вас, господин.
      Диксон помолчал, затем кивнул, и эти двое вышли.
 
      Все называют ее «старая Нэн», или «мать», как будто она действительно родила всех, кто живет в замке. На самом деле она вообще никого не родила. Возраст – вот единственное, что побуждало людей доброжелательно к ней относиться.
      Она родилась в 1746 году от Рождества Христова, а значит, сейчас ей ровно девяносто два года. Сама она никогда не слыхала, чтобы кто-то дожил до таких лет, но вот служанка, которая приносила ей еду, рассказала: в Эдинбурге была женщина, умершая в возрасте девяносто шести. Вот только можно ли верить этой вертихвостке? Колени ныли, но такой уж сегодня день – небо в тучах, дует сырой ветер. Что поделаешь, в Шотландию пришла осень. Завтра заболит спина и руки. И все суставы, хотя она давно уж не ходит столько, сколько прежде. Сколько раз ходила она через вересковую пустошь, встречая Робби? Увидев однажды его яркие синие глаза и улыбку, она забыла о том, что на свете существуют другие мужчины. Иногда хорошая память – это пытка. Нэн ухватилась за стул с высокой спинкой, что обычно стоял рядом с маленьким столиком у стены, и потащила его по деревянному полу. Она так часто делала это, что ножки стула процарапали в досках глубокие борозды. Странно, но никто из обитателей замка никогда ни слова не говорил о ее привычке следить за всеми из комнаты в башне. Может, все они знали об этом, но молчали, уважая ее древний возраст? А может, просто считали причудой выжившей из ума старухи? В последнее время Нэн особенно много времени посвящала своим наблюдениям.
      А может, они вообще ее не замечают? Многие годы Нэн считала себя защитницей Балфурина, если его собственный лэрд отсутствовал. Когда лестница оказалась ей больше не по силам, она стала сидеть у окна и охранять замок от чужаков силой своей воли.
      Зрение иногда изменяло ей, а мысли рассеивались, и Нэн, как наяву, видела на широких ступенях замка статную мужскую фигуру, так похожую на прежнего лэрда, которого она любила с необузданной страстью. Теперь его прах лежит в могиле, а дух наверняка охотится в пустошах, вместо того чтобы покоиться на небесах. А может, гуляет сейчас с товарищами, такими же призраками, как и он, вытягивает костлявую руку с кружкой эля, провозглашая тост за вечное веселье.
      Сердце Нэн заныло, как будто Робби коснулся его холодной рукой.
      Сегодня, когда зажгли факелы и на ступенях собрались эти глупые девчонки в легких платьицах, а сама Нэн собиралась подремать, ей вдруг показалась, что она снова видит, как он стоит и смотрит прямо в окно башни.
      Постарев, она обнаружила странную вещь: с годами тело может сморщиться и даже совсем состариться, но сердце никогда не теряет способности надеяться, тосковать и чувствовать боль.
      Конечно, она его не видела, это все привиделось ей в темноте или в полудреме. Она теперь часто задремывает на минуту и думает, что это Господь готовит ее к вечному сну.
      Нэн не страшила бы смерть, знай она, что по ту сторону навеки соединится с Робби. Вот так бы и проводить вечность! Смеяться вместе, чувствовать на губах его поцелуи. Они снова будут молодыми…
      Нэн сильно стиснула кулаки, но боль в суставах тут же заставила ее опомниться. На морщинистую щеку сползла слеза, но она не стала ее смахивать. Никто не увидит ее слез, никто, кроме призраков. Она сидела на своем стуле очень прямо. Многолетняя привычка позволяла ей не обращать внимания на неудобство такой позы. Она вглядывалась в горящие на ступенях факелы. Может быть, если захотеть очень сильно, снова удастся увидеть, как подъезжает карета, как из нее выходит Робби в сопровождении странного спутника?
      Не за ней ли он явился?
      Стук в дверь, раздавшийся сразу вслед за этой мыслью настолько поразил ее, что Нэн подскочила на месте, но отвечать не стала. Если это явился призрак, он не нуждается в ее разрешении, а если явилась приставленная к ней служанка, то глупая девчонка все равно не обращает внимания ни на какие пожелания Нэн.
      Когда-то Нэн была управительницей замка. Если бы эта девчонка оказалась у нее под пятой, Нэн ее тут же уволила бы, но сначала, конечно, приказала бы выпороть.
      – Я принесла тебе кое-чего вкусного, мать, – сказала девушка, проходя в комнату. – Ее сиятельство подумала, что тебе захочется пунша и кое-каких блюд, которые будут подавать сегодня. Тут мясо, и сыр, и яблоки, и пироги с персиками.
      Девушка держала поднос на вытянутых руках, словно подношение. Нэн хватило бы этой еды на неделю. В тяжелые времена она рыдала бы от счастья при виде такой щедрости, но не стала выговаривать служанке за расточительность. Глупая девчонка все равно не обратит внимания. Пустая ее голова занята лишь мыслями о молодом лакее-англичанине с соломенными волосами. В молодости Нэн такая пара была невозможна. Никто бы не разрешил. В те времена англичан в Балфурине не жаловали.
      А теперь жена хозяина – англичанка.
      Нэн протянула дрожащую руку за печеньем. Второй рукой помогла себе донести его до рта. Возраст заставил ее примириться со многим, с чем она больше не могла бороться. Лучше просто не обращать внимания. Откусив печенья, Нэн в который раз возблагодарила судьбу за то, что у нее сохранились почти все зубы. Не то что у многих из англичан, которых она встречала.
      Печенье оказалось сладким и пышным. Очень вкусно. Однако Нэн не стала говорить об этом девчонке. Покончив с едой, она просто кивнула.
      – Не хотите ли пунша? Он со специями. Я налила его из кувшина для мужчин. Вы же любите хорошее виски.
      Ах так! Девчонка наконец вспомнила, что она – шотландка! Но старуха опять промолчала, а служанка тем временем поставила поднос на столик возле окна и подала ей чашу.
      Сейчас она будет расстилать ей постель, словно Нэн сама не знает, где ей спать. Взобьет подушки, разгладит одеяло и вообще будет раздражать ее изо всех сил.
      Нэн не обращала на дурочку внимания, а смотрела в ночь сквозь свое отражение на стекле. Окно запотевало, верный знак того, что воздух остывает.
      Ветер нес не только зиму. Он нес в Балфурин перемены. Как там в стихах? Нэн никак не могла вспомнить, и это напугало ее до смерти. Она же обещала! Но тут слова всплыли в памяти, Нэн расслабилась и откинулась на спинку стула. Она не хотела вспоминать все стихотворение. В последнее время оно очень уж легко приходит ей в голову. Может быть, это дурной знак?
      Кому нужны сокровища? Пока у тела есть пища, тепло, крыша над головой и чья-то любовь – пусть даже мимолетная, – больше ему ничего не нужно, чтобы жить счастливо.
      Просить большего – глупость, но ведь мир населен глупцами.

      Диксон сидел на кровати и наблюдал, как Мэтью разбирает багаж.
      – Хочешь, я тебе помогу? – спросил он.
      Мэтью всем своим видом показал, что предложение его оскорбило.
      – Господин, вы полагаете, что я сделаю неправильно?
      – Мэтью, ты же не слуга.
      В ответ тот покачал головой и улыбнулся. Но, помолчав, снова заговорил:
      – Человек родится тем, чем он должен быть. Беда начинается, когда он пытается стать большим, чем есть.
      – Или меньшим, – добавил Диксон. – Благодарю тебя, я прекрасно знаю, что есть разные слои общества. Я – кузен графа и знаком со всем, что сопровождает его титул и положение.
      – Я думаю, господин, что у графского титула не так много преимуществ. Этот замок меньше, чем ваш дом в Пинанге.
      Диксон кивнул. Он потратил три года на строительство дома на холмах – прекрасного, окруженного пышными садами сооружения с великолепным видом на долину. Люди тогда считали, что это подарок невесте, но на самом деле дом был безмолвной демонстрацией обретенного им могущества и богатства.
      – Думаю, господин, вы намного богаче графа. У вас пятьдесят слуг и множество наложниц.
      – Не наложниц, – возразил Диксон, и улыбка его померкла. – Неужели женщины в моем доме считают, что их наняли для этой цели?
      – Каждый день приходят две-три женщины и просят работу в вашем доме, господин. Стоит вам пожелать, и весь остров будет у ваших ног. Они знают, как вы одиноки.
      – Всего год, Мэтью.
      – Господин, сердцу неведомо время.
      Когда-нибудь ему придется рассказать Мэтью правду.
      Тогда, возможно, он перестанет делать из Диксона трагическую фигуру – скорбящий муж, горюющий о наступлении каждого нового дня.
      Чувство вины смыкало его уста.
      – Тем не менее, – сказал Мэтью и сделал жест, словно отмахиваясь от всего сказанного, – множество женщин ждут вашего возвращения. Они будут массировать ваше тело ароматным маслом, пить с вами чай, говорить, о чем пожелаете. А когда придет ночь, подарит покой иного сорта. Зачем вам думать о европейской женщине?
      Диксон приподнял бровь:
      – И о какой же европейской женщине я, по-твоему, думаю?
      Мэтью покачал головой и снова полез в сундук.
      – Интересно, почему ты отмалчиваешься, когда я желаю с тобой беседовать, и без умолку трещишь, если мне нужен покой?
      – Простите, что вызвал ваше неудовольствие, господин, – проговорил Мэтью, но его тон оставался безмятежным и легковесным.
      – Ты хочешь, чтобы я уложил в постель женщину, Мэтью?
      Мэтью поднял голову и посмотрел прямо в лицо Диксону.
      – Нет, господин. Я никого не хочу вам предлагать. Но женщины Пинанга настроены на вас так, как никогда не будет настроена европейская женщина. Она ничего не знает о прошедших десяти годах. Ничего не знает о вашей потере.
      Последнюю фразу Диксон пропустил мимо ушей.
      – Похоже, ты считаешь, что я пылаю вожделением к жене своего кузена. Почему бы это?
      – Я видел, как вы на нее смотрели, господин. Как будто она была блюдом, а вы – умирающим от голода.
      – Ты все придумал, Мэтью. Я просто оценивал ее внешность, ничего больше.
      Мэтью с сомнением посмотрел на Диксона, но промолчал.
      – Я сам выберу себе женщину. И дело не в том, из Европы она или с Востока.
      Диксон бросил взгляд на своего спутника и обнаружил, что Мэтью вновь повернулся к сундуку и целиком ушел в работу.
      И так всегда. Спор никогда не длится больше минуты, а чаще – одно мгновение – и все. Мэтью просто замолкает, словно понимая, что слишком близко подошел к границе дозволенного, исчерпал предоставленную ему свободу в отношениях с хозяином.
      Бывали случаи, когда Диксон сам искал ссоры, хотел спора, жаркой дискуссии, но Мэтью никогда не давал ему этой возможности. Просто высказывал свое мнение и тут же отступал, вроде обиженной собаки, которая лает, лает, а потом пугается и убегает.
      – Тебе не понравился Балфурин, так ведь?
      Мэтью выпрямился, и Диксону показалось, что он вовсе не станет отвечать. Или честность его подверглась уж слишком большим испытаниям?
      – Если вы позволите, господин, я буду говорить прямо.
      – Ты всегда имел такую возможность, Мэтью. И тебе незачем просить у меня разрешения. – Диксону постоянно приходилось повторять эту маленькую речь.
      – В этом доме есть что-то темное, хозяин. – Мэтью помедлил, словно подбирая нужное слово. – Не то чтобы порочное, но зловещее. Нечто, существующее во тьме и питающееся болью. Оно ждало вас и сейчас счастливо.
      – Графиня Марн? Мне она не показалась порождением тьмы.
      Похоже, Мэтью обиделся на эту шутку. Он отвернулся и опять склонился над сундуком.
      – Если не она, то кто?
      – Вы сердитесь, – вместо ответа сказал Мэтью.
      – Я не сердит, просто мне не терпится узнать. Могу точно сказать, что-то здесь не так, но пока я не знаю что, а потому не буду спешить с суждением о том, дурное оно или нет.
      – Что это за женщина, если она не знает, как выглядит ее муж? Если она указывает на другого мужчину и заявляет, что это он?
      – А что это за мужчина, если он способен оставить такую женщину? – возразил Диксон. – У меня нет ни одного ответа, а потому мы останемся, пока я их не получу.
      – Тьма будет рада. И она разрастется.
      – А я-то думал, буддисты верят в привлечение добра.
      Мэтью прикрыл глаза и не открывал их целые полминуты, а когда все же открыл, его взгляд был спокоен и безмятежен.
      – Господин, вы же знаете, я не буддист, я баптист.
      – Я думаю, когда тебе надо, ты – восточный человек, и ты – нечто совсем иное, если это больше соответствует твоей цели.
      Диксон явно был раздражен, особенно улыбкой, которой ответил ему Мэтью.
      – Видите, тьма уже принялась за вашу душу, вы становитесь грубым.
      Диксон двинулся к двери, решив избавиться от общества Мэтью.
      – Держитесь подальше от этой женщины, господин, – вслед ему произнес Мэтью.
      Этот совет прозвучал так необычно, что Диксон оглянулся и посмотрел Мэтью прямо в глаза.
      – Она опасна для вас, господин. Я очень сильно это чувствую. Она принесет вам зло. Я знаю, вы в трауре, но ее объятия не подарят вам покоя.
      Диксон, больше не оглядываясь, открыл дверь.
      – Ни слова об этом, Мэтью. Я тебе запрещаю.
      – Этот визит облегчил ваше сердце, господин?
      Диксон, не отвечая, вышел, прикрыл за собой дверь и с минуту постоял, прислонившись к ней спиной. Глупец он был, когда думал, что возвращение домой успокоит его совесть.
      Что же сейчас делать? Можно вернуться на бал, но настроение совсем не праздничное, да и новые угрозы от жены Джорджа ему ни к чему. Пусть Мэтью думает все, что хочет, но он вовсе не стремится снова увидеть графиню Марн.
      Можно было бы пойти на кухню. Мальчишкой он частенько туда заглядывал. Голод мог быть стимулом проверить память – так ли быстро отыщет он кухню, как в детстве? Однако ему никого не хотелось видеть, тем более замученную хлопотами кухонную прислугу.
      Вместо кухни Диксон направился в южное крыло, подальше от бального зала и спальных покоев, в комнату, которую так хорошо помнил – в библиотеку дядюшки.
      Он медленно открывал дверь, давая возможность памяти вместе с ним переступить порог и вернуть душе прежние чувства. Диксону казалось, что в ушах снова грохочет мощный голос дядюшки Стэна: «Закрой-ка дверь! Здесь сквозит! Как можно работать в этом проклятом холоде!» Однако дяди больше здесь не было. Никто не сидел за массивным столом, прослужившим многим поколениям Маккиннонов.
      Диксон вошел внутрь. Время пощадило эту комнату. Здесь почти ничто не изменилось с тех пор, как он покинул Балфурин. Изменился только он сам. Громадный письменный стол больше не подавлял. И стул не напоминал трон. Сколько раз он, робея, стоял здесь, пока дядя читал очередное суровое нравоучение?
      В первый раз его призвали сюда в десять лет.
      – Диксон, я не позволю тебе позорить семью! Не допущу, чтобы о твоих выходках болтали по всей Шотландии! Изволь вести себя достойно, как приличествует Маккиннону!
      – Да, дядя.
      Много лет эта фраза была единственным ответом на все вопросы дядюшки. Позже Диксон научился вести себя с должной решимостью.
      – Правда, что ты заставил служанку переспать с тобой?
      – Это она так говорит, дядя?
      – Она ничего не говорит. Только хихикает, когда кто-нибудь упоминает твое имя. Однако повар утверждает, что люди видели, как вы целовались в кладовке. Это правда?
      Диксон пожал плечами, а дядюшка не стал сдерживаться и изрядно его поколотил.
      Потом его отослали из школы с предупреждением, что исключат за отсутствие прилежания. Дядя снова позвал Диксона в кабинет.
      – Я плачу за твою учебу, молодой человек.
      – Благодарю вас, дядюшка.
      – Мне нужна не твоя благодарность, а твои успехи. Ты должен всегда помнить, кто ты такой.
      На третьем году его все-таки исключили, с позором отослали домой, вручив письмо с описанием его подвигов. Дядя объявил Диксона позором семьи.
      – Мальчик, ты хоть понимаешь, о чем я с тобой говорю?
      – Я не мальчик, дядя. Я мужчина.
      – Нет, ты еще дитя. Только дети ведут себя так, как ты. Мужчина признает свои ошибки.
      На это Диксон не сумел ничего возразить, а потому промолчал.
      Как ни странно, он никогда не обижался на дядюшку за его суровость. Он лишь не понимал, почему с Джорджем обращаются иначе. Однажды Диксон все же набрался смелости и спросил, почему Джорджа не наказали за такой же проступок. Дядя тут же ответил:
      – Потому что Джорджу нет необходимости преуспевать в жизни.
      Кузены были очень похожи внешне, но на этом их сходство кончалось. Джордж был наследником, баловнем судьбы, его ждал графский титул, и воспитывали его так, словно он его уже получил.
      На похороны дяди собралось множество народа. Люди явились издалека, чтобы проститься с человеком, которого они любили и почитали. Диксон стоял под дождем, удивляясь искренности их горя и думая, что, возможно, в этом и есть истинная мера человека – не то, что он оставил после себя, но количество людей на его похоронах.
      Через несколько дней он покинул Шотландию, осознав, что здесь у него нет будущего. К тому же он не желал видеть, как Джордж проигрывает семейное состояние в карты и пускает его по ветру на любовниц и лошадей.
      Больше десяти лет минуло с тех пор, как Диксон в последний раз стоял на этом месте. Достаточно времени, чтобы осознать то, чему учил его дядюшка. Казалось, в кабинете и ныне звучит эхо тех ушедших в прошлое внушений. Диксон ощущал глубокую, неотступную боль – не в его власти заглянуть за смертный покров и послать привет другу, кого он научился любить и кем восхищался.
      – Простите меня, дядюшка, – негромко проговорил он в пустоту. – Простите за все мои прегрешения. За непослушание, за то, что доставил столько забот.
      Диксон обогнул стол и сел в кресло дяди.
      В комнате больше не пахло табаком, пахло розами. В центре стола лежала записная книжка в кожаном переплете с тиснением букета роз. На нем стояла серебряная подставка для пера и чернильница в форме лебедя.
      Видимо, графиня Марн пользовалась этой комнатой как своим кабинетом.
      Она здесь чужая, но ее притязания куда основательнее его собственных. Ему следовало избрать для воспоминаний иное помещение. Но ни одна другая комната так не будила призраки детства, как библиотека.
      Справа лежала стопка корреспонденции. Графине, очевидно, нравилась толстая почтовая бумага кремового оттенка, писала она очень изящно. И подпись тоже кое о чем говорила: она не пользовалась полным титулом, а подписывалась просто: Шарлотта Маккиннон. Графской короны тоже нигде не было.
      Интересно, Джордж женился на ней из-за денег? А если так, почему он тут же ее оставил? Через неделю, сказала она. Либо она лжет, либо Джордж – полный негодяй. Кузена Диксон знал лучше, чем графиню, а потому знал, кого надо винить.
      Он поправил перья, выровнял чернильницу по краю блокнота.
      Итак, Джорджа нет, а Шарлотта принимает его за кузена. Балфурин превращен в школу молодых леди «Каледония». Мэтью предсказывает всяческие страхи, а сам Диксон никак не может избавиться от удушающего чувства вины, которое заставило его пуститься в это путешествие.
      Зачем вообще он вернулся домой?
 
      Мейзи тихонько постучала в дверь и, не услышав ответа, повернула ручку, удерживая поднос одной рукой. Хозяйские покои были пусты, но она все же позвала его сиятельство по имени, думая, что тот может находиться в смежной комнатке.
      Никто не ответил. Мейзи поставила поднос на небольшой письменный стол и вернулась на кухню.
      Подняться выше этажом было труднее. Мейзи позволила себе немного передохнуть, пока никто не видит. Для нее было делом чести не поддаваться своему недугу. Недаром мать говорила, что у каждого есть что-то от рождения. У некоторых недостатки видны сразу, у других скрыты от чужих глаз, но у каждого есть порок, и часто – не единственный.
      Поднявшись наконец на третий этаж, она тихонько постучала в третью от конца коридора дверь. В комнате, которую занимал сейчас Мэтью, когда-то жил один лакей, но сейчас он перебрался в Эдинбург, потому что деревенская тишина стала действовать ему на нервы.
      Мейзи хорошо знала эту комнату – сама ее убирала. Окно выходило на озеро, комната в изобилии освещалась утренним солнцем. На узкой кровати лежало миленькое голубое покрывало, а подушка была мягче ее собственной. Ее недавно снова набили, Мейзи сама проследила, чтобы внутрь положили душистые травы, и теперь она пахла свежестью в любое время года.
      Она еще раз постучала и уже стала подумывать, не оставить ли поднос на полу у двери, но если внутри никого не было, то любой сможет войти. К тому же жалко угощения. В кухне Мейзи взяла из серебряных судков одни и те же блюда и для графа, и для секретаря. Кухарка немного поворчала – угощение приготовлено для бального зала, но Мейзи проявила упрямство, сообщив, что ужин для графа. Кухарка что-то пробормотала, вытерла руки о фартук и отступила.
      Внезапно дверь комнаты распахнулась, и Мейзи оказалась лицом к лицу с восточным человеком.
      Пораженная его видом, девушка на мгновение забыла о вежливости. Мэтью был самым странным человеком из всех, кого ей довелось видеть на своем недолгом веку – удлиненные глаза и такой плоский нос… Красиво очерченный рот, глаза торфяного цвета – темно-темно-карие. Волосы острижены коротко по всей голове. Мейзи задумалась: такие ли они мягкие, как выглядят?
      Он смотрел прямо ей в лицо, не улыбался, но у Мейзи создалось впечатление, что он как будто забавляется.
      – Я принесла вам ужин, – проговорила наконец девушка. – Уверена, вы голодны.
      – Я умею справляться с голодом, но все равно благодарю.
      – Но зачем вам голодать? В Балфурине достаточно провизии.
      Она вытянула руки, думая, что молодой человек заберет поднос. Или следует войти в комнату и поставить его на столик возле кровати? Однако пока она раздумывала, он забрал поднос из ее рук.
      – Здесь такие маленькие штучки, называются тарталетки. Думаю, это что-то французское. Еще ростбиф, сыры и какая-то выпечка, по-моему, вишневый пирог. Кухарка с другими служанками несколько дней готовили угощение. Называется – буфет. Я никогда такого не видела. Но сегодня много необычного. Мама говорит, что день, когда ты что-нибудь узнал, не прошел впустую.
      – Все выглядит аппетитно, – заметил Мэтью.
      – Если вам не понравится, я могу попробовать найти что-нибудь другое, что будет вам по вкусу. Вам нравятся шотландские блюда? – спросила Мейзи.
      – Они очень необычные. Я привык к другому.
      – А к чему вы привыкли? Или нельзя спрашивать? Видите ли, я не знаю, где это – Пинанг.
      – На другом конце света.
      – О! – Мейзи никогда не встречала никого, кроме шотландцев. Ну еще, конечно, англичан, но ведь теперь их следует считать соотечественниками, разве не так?
      – Мне нравится ваша рыба, – объяснил Мэтью. – Лосось. С рисом. И я очень люблю овощи.
      – Тут есть лосось, – обрадовалась Мейзи и указала на одну из тарталеток. – Но риса, боюсь, нет.
      – Благодарю вас, я попробую лосося.
      Мэтью поклонился. Этот жест так поразил Мейзи, что она застыла на месте.
      – Благодарю, – повторил он, явно призывая ее удалиться, но Мейзи очень не хотелось уходить, хотелось стоять здесь и рассматривать гостя.
      – Позвольте узнать, почему вы так смотрите? Потому что у меня необычная внешность?
      – Нет-нет, – смущенно запротестовала девушка и опустила глаза, желая от стыда провалиться под землю. – Это потому, что вы – самый красивый человек из всех, кого я только видела.
      Лицо Мэтью изобразило крайнее удивление, затем он улыбнулся. Улыбка была настолько прекрасной, что у Мейзи не было выбора – она улыбнулась в ответ.

      Бал и шумное веселье продолжались почти до утра. Наблюдая за танцующими, Шарлотта еще сильнее ощутила отсутствие Спенсера. Ведь он непременно приобнял бы ее за плечи и увел от чужих взглядов. А прежде чем отпустить, целомудренно, но нежно поцеловал бы в висок и сочувственной улыбкой постарался бы вселить в нее мужество.
      И кстати, как поверенный, дал бы квалифицированный совет, как вести себя с Джорджем.
      Но Спенсера здесь не было, а Джордж был.
      Да она же его ненавидит! Это открытие ошеломило Шарлотту, пока она стояла, прижавшись спиной к деревянной панели и наблюдая за танцорами. Да, она ненавидит Джорджа, графа Марна. Это чувство накатило на нее так, словно где-то в сердце прорвалась плотина. Ненавидит за все унижения, которые пришлось пережить, за все бессонные ночи, за все страхи!
      За все эти годы от него не пришло ни единой весточки. Ни извинения, ни объяснения, ни хотя бы письма со словами, что он устал от семейной жизни и от нее самой и решил все бросить. Ни какого-нибудь намека на то, что произошло.
      Ее сердце билось так быстро, что голова начала кружиться. Шарлотта направилась к буфету, по пути приветливо кивнула родителям одной ученицы, обменялась вежливым замечанием с другой парой.
      У конца буфетного стола ей встретились две воспитанницы, и Шарлотте пришлось терпеть их хихиканье и перешептывание. Она взяла бокал с напитком – слабым пуншем, рассчитанным на женщин и старших девушек. В этот момент Шарлотта с удовольствием обменяла бы местный погреб на запасы своего отца, села бы в тишине и уединении со стаканом выдержанного вина и залила бы им все свои тревоги. Не слишком приличная мысль для истинной леди? Но ведь у нее все равно не было времени тешить свои женские слабости. Сначала приходилось бороться за выживание в качестве брошенной жены, потом – в должности директрисы школы молодых леди «Каледония».
      Во всяком случае, до появления Спенсера.
      Несколько лет назад ей случилось обратиться к нему как к поверенному в делах, когда у нее появились деньги, чтобы попытаться развестись с Джорджем. С тех пор их отношения углубились.
      Шарлотта сделала глоток слишком сладкого пунша и вежливо улыбнулась паре танцующих. Ей показалось, что молодые люди влюблены друг в друга. Интересно, она тоже влюблена в Спенсера? Конечно, в его присутствии у нее всегда хорошее настроение, как будто сердце улыбается в ее груди.
      Однако, если это любовь, тогда это слишком легкое, почти невесомое чувство. Наверняка любовь должна быть чем-то более основательным.
      Как гнев?
      Никогда прежде Шарлотта не испытывала такого бешеного гнева. Тут она заметила, что хмурится, надела маску приветливости и с трудом заставила себя улыбнуться.
      В бальном зале гремела музыка, не умолкал шум разговоров и смеха. Шарлотта чувствовала себя затерянным в океане островом. Или морским жителем, плывущим в морских глубинах. Голова отчаянно болела, ломило виски. Больше всего ей хотелось уйти отсюда и лечь в постель. Она выпьет порошок, положит на лоб холодный компресс, снимет эти ужасные туфли и разомнет затекшие пальцы. Зашвырнет подальше нижнюю сорочку и, может быть, даже уляжется спать голой. На самом деле она вовсе не такая строгая особа, как представляется остальным.
      Однако надо было продолжать играть свою роль. К ней с бокалами в руках подходили родители учениц. Сыпались вопросы. Шарлотте приходилось демонстрировать чудеса такта.
      – Мэри занимается вполне успешно, – говорила она одной из матерей. – Мне кажется, у нее поэтический дар. – Имелось в виду, что девчушка целыми часами глазеет в окно, время от времени мечтательно вздыхает и почти не обращает внимания на слова учительницы.
      – Возможно, Джанет создана скорее для брака, чем для книжной премудрости, – высказывала она свое мнение другим родителям.
      Джанет, очень милое создание, не способна была выйти из темной комнаты даже с зажженной свечой. Ей отчаянно нужен был муж, чтобы защищать ее от опасностей окружающего мира и от нее самой.
      К трем часам ночи гости начали расходиться. Еще через полчаса Шарлотта в знак официального окончания праздника двинулась к парадному входу. Стоя в дверях, она наблюдала, как гости спускаются по широким ступеням. Тех, кто собирался ночевать в замке, провожали в комнаты для гостей, остальные найдут пристанище в ближайшей гостинице.
      Завтра к полудню Балфурин опустеет, утихнут смех и веселое щебетанье молодых голосов. К вечеру разъедутся и учителя. Следующий учебный год начнется только в марте. На целых четыре месяца в Балфурине воцарится благословенная тишина. И Джордж. Джордж, который выбрал самый неудачный день для своего возвращения.
      Шарлотта улыбнулась одной из последних пар гостей, испугавшись, что лицо ее могло выразить внезапный порыв гнева, который она ощутила при мысли о муже.
      Муж – даже слово звучит для нее странно. Шарлотта много лет была почти вдовой, подверженной всем испытаниям одиночества – сплетням, нелепым домыслам. Одна из учениц, набравшись смелости, как-то спросила: «Ваше сиятельство, правда, что ваш муж умер в первую брачную ночь?» Девушка была очень мила и невинна, к тому же уже помолвлена, а потому Шарлотта сразу поняла тайный смысл вопроса – невысказанную просьбу в поддержке.
      – Нет, Аннабелла. И с тобой такого не произойдет. Я уверена, твой брак будет долгим и счастливым.
      Что за лицемерные утверждения! Слава Богу, эта тема возникала не слишком часто.
      Последней гостьей была тетка одной из воспитанниц, уже не молодая, но все еще красивая женщина. Она опиралась на трость. Шарлотта прежде не видела, чтобы леди Элинор хромала.
      – Ужасно неловко, дорогая, – произнесла она, когда Шарлотта подошла предложить помощь. – Представьте себе, меня лягнул жеребец. Вот негодяй! Не верховая лошадь, а настоящий мустанг! Но ничего, я с ним управлюсь!
      – Очень сожалею, леди Элинор. Вам не помочь спуститься?
      – Одолжите мне своего лакея, ладно? Того, с соломенными волосами и дьявольской улыбкой. Он отнесет меня на кровать. – И она одарила Шарлотту озорной улыбкой. – О, дорогая, вы шокированы? Конечно, шокированы. Как странно. Пожалуй, это меня расстраивает. Моей племяннице не следует подвергаться столь пуританскому воспитанию. – Она на мгновение задумалась. – Но с другой стороны, братец наверняка обрадуется. Он сам немного пуританин.
      – Пуританскому воспитанию? – растерялась Шарлотта, не зная, что возразить.
      – Нам надо бы поговорить о вашем ригоризме. Но сначала давайте присядем. Мне легче делиться секретами, не думая о моей ноге.
      В этот час Шарлотта меньше всего хотела беседовать с леди Элинор. Та была в родстве с герцогом, и когда два года назад ее племянница стала учиться в «Каледонии», количество желающих поступить в эту школу резко возросло. Отец Мойры очень внимательно расспросил Шарлотту и нашел, что ее взгляды и само учебное заведение безупречны.
      Ригоризм? Разумеется, нет.
      Учение нравилось ей само по себе. Нравилось оснащать свою память новыми фактами, и каждый день приносил с собой нечто новое, чего раньше она не знала.
      Они подошли к стульям у наружной стены бального зала.
      – Может быть, вам что-нибудь нужно? – спросила Шарлотта.
      – Кроме лакея? – с усмешкой спросила леди Элинор. – Ничего, разве что немного информации. Кто этот красивый молодой мужчина, с которым вы здоровались на балу?
      Несколько мгновений леди Элинор вынуждена была ждать, пока Шарлотта перебирала в памяти множество мужчин, с которыми она говорила этим вечером.
      – Такой черноволосый, дорогая. И дьявольские глаза. Синие. Уверена, синие. И ямочка на щеке.
      – Джордж, – выпалила Шарлотта. – Мой муж.
      – Муж? – Леди Элинор откинулась на спинку стула и с интересом посмотрела на Шарлотту. – Тогда почему вы были так расстроены? Если бы мой муж был таким красавцем, я бы улыбалась круглые сутки. – Шарлотта не знала, что на это отвечать. – Пожалуй, церемония была длинновата, но зато бал возместил этот недостаток. И лакеев вы выбрали очень удачно. Вечер от этого только выиграл. – Леди Элинор с улыбкой рассматривала длинную процессию молодых людей, которые несли подносы, уставленные бокалами и чашками. – Поистине юные боги. Я часами могла бы на них смотреть.
      «Интересно, как будет «сатир» в женском роде?» – подумала Шарлотта.
      – Скажите-ка мне вот что, – продолжала леди Элинор, – вы тоже это чувствуете? Красивый мужчина заставляет колотиться ваше сердце?
      – Не сказала бы.
      – Неужели? – удивленно спросила гостья. – И даже ваш красавец муж?
      – Честно говоря, мне представляется, что мужчина – это в некотором роде обуза, – отвечала Шарлотта.
      – О, дорогая, мне очень жаль. Надо, чтобы кто-нибудь поучил вашего мужа. Грешно быть таким привлекательным внешне и таким беспомощным в спальне.
      – Простите?
      – Очевидно, он плохой любовник, – пояснила леди Элинор, покачивая тросточкой.
      – Честно говоря, я не помню, – вырвалось у Шарлотты. Может, действительно стоит сказать правду? – Его так долго не было. Мы стали чужими.
      – Значит, он только сегодня приехал? О, дорогая, почему же вы сразу не сказали? Я болтаю и болтаю, а этот красавец вас ждет! – Она поднялась со стула.
      – Искренне надеюсь, что нет, – сказала Шарлотта и тоже встала. – Я не видела его пять лет и не собираюсь пускать его в свою постель.
      – Господи, почему же?
      Шарлотта бросила быстрый взгляд на собеседницу, но та даже не смотрела на нее, а пожирала глазами стройного лакея. И, что еще хуже, тот ухмылялся ей в ответ.
      – Уже поздно, – помолчав, заметила Шарлотта. – Вас проводят в ваши покои.
      – Вот он проводит, – тросточкой указала леди Элинор на светловолосого лакея.
      Шарлотта сцепила руки, стараясь стереть всякое выражение со своего лица. Очевидно, это ей не совсем удалось, потому что леди Элинор только рассмеялась.
      – Я думаю, моя дорогая, это провидение назначило мне поговорить с вами нынешней ночью. Подобная невинность не совсем уместна в женщине вашего возраста.
      – Моего возраста?
      – Вы ведь уже не девочка, дорогая. Вы зрелая женщина, вам следует позаботиться о себе, иначе вы состаритесь раньше времени.
      И с этими словами она отошла и положила руку на плечо лакея. Шарлотта следила, как они неспешно спускаются по лестнице, и радовалась, что племянница леди Элинор сегодня покидает ее учебное заведение. Шарлотте больше не придется видеть эту женщину.

      В семь часов, когда еще не звонили к завтраку, не звонили даже подъем, Шарлотту разбудил стук в дверь. Она решила, что это Мейзи, приподнялась на локте, крикнула, чтобы входили, снова упала на подушку и закрыла глаза. Она плохо спала в эту ночь. От долгого стояния на ногах в ужасно неудобных туфлях ныли ступни. Но прежде всего ей не давали спать мысли.
      Вот Джордж наверняка спал без всяких кошмаров. Его комната располагалась на той стороне холла. Шарлотте хотелось заколотить в дверь и разбудить негодяя. Осторожность удержала ее в постели. Она лежала, рассматривая полог, и, разочарованная, злая, невыспавшаяся, обдумывала положение.
      К несчастью, она так и не сумела придумать, как избавиться от мужа. Убийство аморально и незаконно. Она не могла ударить его ножом, хотя знала, что любая женщина в Шотландии будет на ее стороне.
      Развода она тоже не могла получить. Процедуру развода нельзя было начинать до истечения четырех лет после ухода супруга, а тот факт, что никто не знал, где он пребывает, лишь осложнял положение.
      Она пыталась добиться отчуждения его имущества, чтобы иметь легальный доступ к его средствам, однако Балфурин являлся майоратом и не подлежал отчуждению. В ходатайстве ей было отказано, так как Шарлотта не могла доказать, что Джордж по-прежнему живет в Шотландии.
      Даже если бы ей это удалось, пришлось бы обращаться в гражданский суд, чтобы Джорджа признали «упорствующим в нарушении семейного долга» и объявили в розыск. После этой процедуры следовало подать прошение в пресвитерию об отлучении Джорджа от церкви. При этом не следовало ожидать, что ее прошение будет удовлетворено. И лишь после всех этих чреватых препятствиями шагов Шарлотта могла получить развод.
      Может, Джордж вернется туда, откуда явился? Только ей следует знать, где это. Пока никаких подробностей он ей не сообщил, однако восточный вид его спутника может кое-что подсказать. Очевидно, покинув Лондон, Джордж отправился на Восток.
      Досгаточно далеко, чтобы новобрачная могла его отыскать.
      Может быть, на этот раз ей дадут развод? Если он останется в Шотландии, будет еще легче. Вот только как убедить его покинуть Балфурин?
      Шарлотта сомневалась, что он уедет, а сама тоже не могла бросить школу.
      Что же теперь делать?
      В дверь опять постучали. Она села в постели.
      – Да входи же, Мейзи! – сердито крикнула она.
      Но это была не Мейзи, а леди Элинор.
      Шарлотта схватилась за простыню и натянула ее до шеи.
      – Леди Элинор!
      Элинор жизнерадостно улыбнулась и пропустила в дверь еще двух женщин. Шарлотта их узнала – Глэдис Макферсон, вдова английского фабриканта, и Мэри Холманн, шотландка, вышедшая замуж за немецкого барона, а после его смерти вернувшаяся в Шотландию.
      Все дамы были либо матерями, либо опекуншами ее воспитанниц.
      – Леди… – пробормотала Шарлотта, но Элинор не дала ей закончить:
      – У нас мало времени, дорогая. Девушки спешат уехать домой. Каждая ждет не дождется, когда она сможет начать тратить деньги на новые платья. Почему вы так настаиваете на форме?
      – Я поняла, что так они больше внимания уделяют учебе, – объяснила Шарлотта, но леди Элинор ее не слушала. Вместо этого из смежной гостиной были принесены стулья и расставлены вокруг кровати. Мэри и Глэдис расселись по местам, не сводя напряженных глаз с лица хозяйки спальни.
      Светлые волосы Глэдис были причесаны в виде короны. Даже в этот ранний час ее голову украшали живые цветы, словно она являла собой дух весны. Платье бледно-желтого цвета было ей очень к лицу, оттеняя блеск ее темно-карих глаз.
      На Мэри было темно-красное платье цвета ржавчины. Прическа ее выглядела несколько небрежно, но скорее всего эти изящные свободные прядки рассыпались благодаря очень продуманно размещенным шпилькам.
      Удивительнее всех выглядела сама леди Элинор. Она оделась в очень сдержанное платье глубокого синего цвета с белым воротничком и манжетами – совсем как у Шарлотты.
      – Как я уже сказала, моя милая, у нас мало времени. Мэри, Глэдис и я решили, что вас следует принять в наш маленький клуб. Обычно мы встречаемся за чаем в доме у Мэри, но сегодня особый случай.
      – У меня меньше родственников, которые были бы шокированы, если бы цель наших собраний стала достоянием гласности, – пояснила Мэри.
      – Вы намного моложе, чем большинство наших членов, – заметила Глэдис.
      – Но, я полагаю, это к лучшему, – возразила Мэри.
      – Мы же обо всем договорились, – вмешалась леди Элинор.
      – И что это за клуб? – спросила Шарлотта.
      – О, дорогая, разве мы не сказали? – воскликнула Мэри.
      – Мы называем себя «Просветительским обществом».
      Мэри хихикнула:
      – Сначала мы пользовались другими названиями, но это лучше остальных – оно не привлекает внимания.
      Леди Элинор улыбнулась:
      – Так и есть, дорогая. Любопытным нечего делать на наших заседаниях. Они боятся, что мы обсуждаем проблемы египтологии и избирательного права для женщин.
      – И мы, разумеется, иногда всего этого касаемся. Нельзя же говорить только о мужчинах!
      – О мужчинах? – вскричала Шарлотта и откинулась на подушки.
      Элинор постучала тростью об пол.
      – У вас возникли затруднения, и мы решили, что следует помочь.
      – Особенно сейчас.
      – Почему сейчас? – слабым голосом спросила Шарлотта.
      – Потому что вернулся ваш муж, – отвечала Мэри.
      – Беглый муж – это проблема, – вмешалась Элинор. – Особенно так долго отсутствовавший. Вы сказали – четыре года?
      – Пять, – ответила Шарлотта.
      – Тем более следует провести заседание.
      – Но я полагаю, нам надо сначала обсудить лакея. – Неожиданное предложение исходило не от леди Элинор, а от Мэри.
      – Возможно, на следующей неделе, дорогая. А сегодня необходимо обратиться к делам Шарлотты.
      И все три женщины с любопытством уставились на хозяйку, словно ожидая ее комментариев.
      – Отлично, – объявила Элинор после нескольких секунд молчания. – Приступим. – И она ткнула тростью в сторону Мэри.
      – Очень важно, чтобы ваш муж после столь долгого перерыва в супружеских отношениях вел себя с вами очень деликатно и осторожно, – заявила Мэри.
      – Я не собираюсь ложиться с Джорджем в постель! – заявила Шарлотта. – Более того, я очень хочу, чтобы он убрался отсюда. Убрался туда, где был все эти пять лет.
      Дамы изумленно уставились на Шарлотту, как будто та сказала нечто шокирующее.
      – Он бросил меня. – Она смотрела прямо на женщин, размышляя, следовало ли ей быть столь откровенной.
      – Да, но он ведь вернулся, – сказала леди Элинор.
      – Шарлотта, он очень красивый мужчина! – заявила Мэри.
      – И его фигура выглядит очень впечатляюще, – добавила Глэдис.
      Шарлотта переводила взгляд с одной женщины на другую, чувствуя себя смущенной, как никогда в жизни.
      – Вы собираетесь дать мне советы, как вести себя в супружеской постели?
      – Почему бы и нет, дорогая, раз ваша мать отсутствует? – сказала леди Элинор.
      – Хотя лично я сомневаюсь, чтобы у нее было столько опыта. Видите ли, мы ведь – лишь небольшая часть нашей группы. – Мэри подалась вперед. – Среди нас есть даже бывшая содержанка. Она очень многому нас научила.
      – Тем не менее я не собираюсь снова разыгрывать первую брачную ночь, – решительно заявила Шарлотта.
      – О, значит, вас неправильно инструктировали, дорогая. Наверное, велели лежать тихо и не сопротивляться? Очень жаль, дорогая, очень. Мужчины ведь как быки. Сначала им надо дать понюхать свежей травы и лишь потом выпускать на пастбище.
      Шарлотта не знала, что и сказать, ибо была уверена, что, если снова начнет говорить о нежелании ложиться в постель с Джорджем Маккинноном, ее не услышат.
      О Боже, как она вообще может с ними говорить? Ничто из ее прошлой жизни – ни учеба в детстве, ни деятельность в качестве директрисы школы молодых леди «Каледония» – не подготовило се к подобному разговору.
      – Дорогая, вы обязаны как можно скорее потребовать от него выполнения супружеского долга, – говорила меж тем леди Элинор. – Это нужно для вашего здоровья.
      – Ох, Элинор, какая скука! Главное – это удовольствие. – Слова принадлежали Глэдис, самой старшей из дам, чьи глаза весело поблескивали.
      Все три женщины дружелюбно рассмеялись. У Шарлотты голова шла кругом.
      Первой успокоилась леди Элинор.
      – Значит, вы не получили никакого удовольствия, дорогая? Все досталось Джорджу?
      Шарлотта не ответила, тогда Элинор со вздохом продолжила:
      – Что же, надо все это изменить. Вы должны уметь защищать свои права.
      – Мои права? – Шарлотта едва не подавилась.
      – Ее поведение кое-что доказывает, – прокомментировала Глэдис.
      – Ну конечно! Очень глупо, что мы сразу не заметили. – Леди Элинор подалась вперед и ласково погладила Шарлотту по руке. – То есть вы совсем ничего не испытали, так, дорогая?
      – Для любовника, видимо, слишком поздно? – с вопросительной интонацией проговорила Мэри.
      – Полагаю, что так. Ее муж сейчас дома. Сомневаюсь, что он примирится с наличием любовника.
      Шарлотта покачала головой, не столько для отрицания, сколько для того, чтобы не видеть лиц этих женщин. Может быть, это сон? Или ночной кошмар? Ее расстроенное воображение?
      Пожалуй, не стоило пить на балу столько пунша.
      Шарлотта прикрыла глаза, стараясь отвлечься от разговора своих посетительниц, но, когда она их снова открыла, ужасные дамы были на месте.
      – Думаю, мы не сможем решить эту проблему на одном заседании, – заключила леди Элинор, поднялась и сделала знак остальным. – Мне кажется, неплохо было бы провести несколько заседаний здесь, а не в Эдинбурге. У вас здесь столько персонала, который может оказаться полезен. – Леди Элинор улыбнулась. – Особенно этот аппетитный молодой лакей, Марк. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы в следующий раз он был на месте.
      Шарлотта ощутила, как у нее похолодела спина.
      – Вы не можете проводить здесь свои собрания. – Она резко выпрямилась. – Леди Элинор, я должна думать о своей репутации. И о репутации школы.
      – Глупости, моя дорогая. Все это глупости. «Просветительское общество» уже приняло вас в свои ряды. Кроме того, наши пожертвования обеспечат вашей школе успех.
      – В моей школе полезная, нравственная программа, – слабым голосом возразила Шарлотта. – Мы преподаем, как вам известно, хорошие манеры, но и научные дисциплины, философию, латынь и логику. И я предпочитаю привлекать учениц именно этим.
      – Это прекрасно. Но если за вашей спиной будут стоять двадцать самых влиятельных дам Эдинбурга, вы не пожалеете.
      – За моей спиной?
      – Мне нужно проконсультироваться с другими членами, но мы не можем позволить Джорджу продолжать в том же духе.
      – Вы не можете? – изумилась Шарлотта.
      – Он действовал неправильно. И должен быть наказан за свои грехи.
      – Бархатной плеткой, – предложила Глэдис.
      – Немного воздержания, – продолжила Мэри. – Но сначала надо выяснить, чего ему недостает.
      – Я собираюсь с ним развестись! – Шарлотта могла поклясться, что леди едва не задохнулись от возмущения.
      – Этого нельзя допустить! – воскликнула леди Элинор. – Разводы отпугивают потенциальных соискателей и даже любовников, дорогая. А кроме того, он – такой яркий представитель мужского племени… Зачем же изгонять его из своей постели?
      – Он покинул ее по собственной воле.
      – Ах, грубиян! – возмутилась Мэри. – Вы непременно должны его наказать.
      – Заставьте его страдать, – посоветовала леди Элинор. – Содрогаться от желания. Последнее слово всегда должно оставаться за женщинами, но дело в том, что они почти никогда не осознают свою вину.
      О Господи! Какие чудовищные два дня! Сначала возвращается Джордж, не выражая при этом ни тени сожаления о прошлом. А теперь – это! «Просветительская» беседа этих странных дам, которые, похоже, больше всего на свете желают заинтересовать ее женским искусством обольщения.
      Разве ей не унизительно слушать все это?!
      Шарлотте хотелось натянуть простыню на голову, нырнуть под одеяло и притвориться, что все три гостьи – просто ночной кошмар. Но леди Элинор смотрела на нее проникновенным взглядом, словно бы понимая, о чем именно думает Шарлотта в эту минуту.
      – Мы вернемся, – провозгласила он. – И тогда привезем с собой всех членов клуба и дадим кое-какие конкретные советы.
      – И несколько бархатных плеток, – произнесла Глэдис.
      – О, в этом нет никакой необходимости, – воздела руки Шарлотта, но гостьи не обратили на нее никакого внимания.
      – Глупости. Если вы не хотите сделать это для себя, то обязаны сделать ради всего женского сословия.
      – Должна?
      – Он вел себя не лучшим образом, Шарлотта, – резко проговорила леди Элинор. – Его надо проучить.
      – Но как муж он мне не нужен.
      – Тогда сделайте его вашим любовником, но сначала преподнесите урок.
      И все три дамы загадочно улыбнулись.

      Шарлотта оделась самостоятельно, отослав Мейзи со словами, что ей надо побыть одной. Пусть горничная считает, что ее вывело из равновесия появление Джорджа, хотя его внезапное возвращение в Балфурин лишь отчасти было причиной ее дурного настроения. Основная вина лежала на «Просветительском обществе».
      Она столько лет самоотверженно трудилась, чтобы создать эту школу. Перестроила Балфурин, превратив рассыпающийся на глазах замок в процветающее учебное заведение. Корпела над учебными планами, тратила последние фунты из дедушкиного наследства на учебники. Восстановила сады, чтобы девочкам было где гулять.
      Сначала у нее было всего пять воспитанниц, но Шарлотта проявила стойкость. На следующий год, после всех ленчей, чайных вечеров, бесед с множеством дам, количество учащихся возросло до сотни. Теперь в школе почти двести пятьдесят девушек, а учебный год длится восемь месяцев.
      Она должна убедить леди Элинор и ее подруг, что им нельзя здесь встречаться.
      Шарлотта вышла из комнаты, погруженная в мысли о том, как же ей объяснить положение леди Элинор, не оскорбляя при этом родственницу герцога.
      – Одно дело – морить голодом меня, мадам, но я все же рассчитывал, что вашей щедрости хватит на слуг. Нельзя наказывать Мэтью за преданность мне.
      Шарлотта вздрогнула и застыла на месте.
      – Джордж!
      Ей невольно припомнились слова леди Элинор насчет того, что его следует наказать – лаской довести до невыносимого возбуждения, а затем оставить неудовлетворенным. Где-то внутри зародилась горячая волна и подступила к щекам. Лицо Шарлотты вспыхнуло.
      – Доброе утро, Шарлотта. – Он улыбнулся.
      Какая у него приятная улыбка! Почему она этого раньше не замечала? Может, потому, что он никогда ей не улыбался?
      – Джордж, ты всегда такой веселый по утрам?
      – Дорогая, ну это-то ты сама должна помнить.
      Шарлотта моргнула.
      – Неделя – слишком короткий срок, чтобы изучить настроения мужа. Кроме того, мне кажется, по утрам я тебя никогда не видела.
      – Неужели? – Он снова улыбнулся, и Шарлотта решила, что улыбка не то чтобы приятная, а скорее провокационная.
      – Ты меня раздражаешь.
      – Я голоден, – отвечал он. – А голодный я всегда раздражаю людей.
      – Это я постараюсь запомнить, – бросила Шарлотта и стала спускаться вниз по лестнице.
      – Ты не собираешься спросить меня, как я спал? – двигаясь следом, спросил он.
      Нет, она вовсе не намерена демонстрировать ему приветливость. Пожалуй, стоит вспомнить, что он бросил ее через неделю после свадьбы и украл ее деньги, заставив самостоятельно искать себе пропитание. Кроме того, Джордж был прекрасно одет и выглядел отдохнувшим. Если бы он плохо провел ночь, под этими синими глазами наверняка легли бы тени.
      Как он ее раздражает!
      – Пойдем со мной, – бросила она, решив, что неумолчный гул школьной столовой – как раз то, чего он заслуживает.
      Они спустились на нижнюю площадку лестницы, и Шарлотта повернула направо. Он шел следом, молчаливый и грозный, как гигантская тень, которая вдруг появилась у Шарлотты.
      – Довольно грустный визит, – проговорил наконец он.
      Шарлотта посмотрела на него с удивлением.
      – Тех, кого я любил, больше нет, а другие меня не узнают.
      У Шарлотты вновь вспыхнули щеки. Она решила, что он вспоминает вчерашний вечер, когда она уставилась на него как на привидение.
      Как странно, она совсем не помнит, что Джордж… ну… такой красивый.
      – Возможно, если бы ты не отсутствовал так долго, этого бы не случилось, – ответила она. – Люди бы лучше тебя помнили.
      – У меня могли быть свои причины.
      – Какие тут могут быть причины? Ты хочешь сказать, что я заставила тебя сбежать из Лондона? Из Англии? – Она отмахнулась: – Прости, но сейчас не время обсуждать историю твоего бегства. Мы выберем для этого другое место.
      – Выберем?
      – Да, – решительно отвечала Шарлотта. – Но только не думай, Джордж, что у нас есть шанс воссоединиться. Я не собираюсь пускать тебя в свою жизнь. Одного раза вполне достаточно, благодарю.
      К тому же она уже решила, что предпочтет Спенсера, а не Джорджа.
      Остановившись возле столовой, она обернулась к нему и сказала:
      – Знаешь, лучше бы ты не возвращался. Люди уже привыкли к твоему отсутствию.
      – Разумеется, ты имеешь в виду себя?
      – В числе всех прочих.
      – Значит, ты полагаешь, что одной жить легче, Шарлотта?
      – Лучше одной, чем с человеком, которого я не могу уважать.
      – Разумеется, ты имеешь в виду меня, – с насмешкой в голосе проговорил он.
      – Пора завтракать.
      – Ответ я бы предпочел еде.
      – Я не собираюсь отвечать тебе, Джордж. Может быть, позже. А может быть, я просто исчезну, как это сделал ты.
      – О, я бы тогда приветствовал твое возвращение с распростертыми объятиями. Я мог бы даже держать на окне зажженную свечу до самого твоего возвращения. Прошлой ночью горело так много свечей, что некоторые наверняка были предназначены для меня. Неужели ты не верила, что я вернусь?
      – Нет, – коротко ответила Шарлотта.
      – Никогда? Почему же мне было не вернуться? Все, что я оставил, по-прежнему здесь – мой дом, моя жена.
      – Джордж, все эти пять лет тебе не было дела ни до Балфурина, ни до меня. Предполагается, что я должна поверить, будто теперь все иначе? – Она заставила себя улыбнуться, в основном для наблюдающих за ними воспитанниц, а вовсе не для него.
      – Возможно, я изменился, – с иронией в голосе сказал он.
      – Возможно, тебе нужны деньги. Лишних у меня нет.
      – А у меня есть.
      Она бросила на него изумленный взгляд и не нашла, что сказать. В прошлом он никогда не отличался щедростью. Шарлотта не желала в нем никаких перемен, не хотела, чтобы он становился каким-то другим, которого снова пришлось бы узнавать. Она раздраженно нахмурилась, а он продолжал:
      – Меня считают довольно богатым, настоящим пашой, если верить Мэтью.
      – Тебе повезло, – с усилием проговорила Шарлотта.
      – Тебе что-нибудь нужно, Шарлотта? Ты только скажи, я все сделаю. Я готов удовлетворить любое твое желание. Что тебе нужно?
      – Твое отсутствие, Джордж. Будь так любезен, исчезни.
      – Боюсь, что я не могу уехать, – ответил он. – Мне надо кое-что сделать.
      – Что? – Она взялась руками за талию и заставила себя расправить плечи. Вздернула подбородок, улыбнулась, надеясь, что улыбка ее выглядит естественной хотя бы для него. Более осведомленные люди тотчас узнали бы эту мину, которая появлялась на лице директрисы при разговорах с самыми несносными родителями или с родителями самых несносных учениц.
      Однако Джордж далеко обогнал их всех – он был самым несносным типом из всех, с кем ей довелось беседовать за эти пять лет.
      – Балфурин принадлежит мне.
      У Шарлотты побелело лицо. Она закусила губу, но тотчас же разжала зубы. Нельзя, чтобы он видел, насколько она расстроена.
      – Когда я сюда приехала, Балфурин лежал в развалинах. В большом зале бродили куры. Не было ни одной комнаты, чтобы переночевать. Я истратила все дедушкино наследство на перестройку Балфурина. А теперь ты заявляешь, что Балфурин твой? – Она рассмеялась безжизненным смехом. – Я его у тебя выкуплю, – вдруг добавила Шарлотта.
      – Как велико было наследство?
      – Наследство? Почему ты не подумал об этом пять лет назад? Видимо, Восток привлекал тебя больше, чем твое сомнительное наследство.
      – Прости, но ты же знаешь, я не могу продать Балфурин. Это майорат. Он предназначен нашему наследнику. Ведь у нас с тобой будет наследник.
      Шарлотта никогда не была вспыльчивой женщиной. Никогда в жизни ей не хотелось никого ударить. До появления Джорджа. А теперь она ощутила мощный позыв ударить прямо по этому улыбающемуся лицу, увидеть отпечаток своей ладони на его щеке. Хотелось, чтобы он возмутился, перестал опутывать ее своим обаянием, обнаружил бы свое истинное лицо под маской этой внезапной любезности.
      Казалось, он это чувствует – улыбка стала еще шире, вокруг глаз собрались веселые морщинки. Должно быть, последние годы он часто улыбался. Странно, она не помнит, что у него такие синие глаза.
      Джордж – это Джордж, и все же он совсем иной. Он как будто во всем превзошел самого себя: стал выше ростом, шире в плечах. Глаза обрели более яркий синий оттенок. И улыбался он как-то иначе – приятнее, что ли? За пять лет он возмужал. Из мужчины, который был способен бросить молодую жену, он превратился… В кого? В мужчину, который предлагает ей помощь и деньги.
      – Почему ты вернулся?
      Он пожал плечами таким легкомысленным жестом, что она опять рассердилась.
      – Может быть, я скучал по тебе, жена. У нас же не было времени, чтобы познакомиться. Ты сказала – неделя? Интересно, о чем я думал?
      – Наверное, о том, что горничная с нижнего этажа очень аппетитная бабенка?
      Судя по выражению его лица, Шарлотте наконец удалось его шокировать.
      – Я не мог оказаться настолько глуп…
      – Однажды ночью я застала тебя с одной из горничных, – перебила его Шарлотта, – ты даже не потрудился подняться в ее каморку. Решил, что и в углу сойдет. Ты бессовестно флиртовал с моими сестрами, гостьями, с любой попавшейся по дороге женщиной. Удивительно, что не лез к сукам на псарне.
      Он улыбнулся, как будто слова Шарлотты его позабавили.
      – Шарлотта, неужели я был таким идиотом, что смотрел на кого-то еще, когда рядом была ты?
      – Неужели ты считаешь меня такой дурой? Надеешься, что я стану слушать эту глупую лесть? Я ведь сказала тебе правду: я действительно пыталась с тобой развестись, Джордж. В Шотландии такое возможно.
      – Развестись по какой причине?
      Шарлотту ужасно раздражала его улыбка, лучше бы он состроил другую мину.
      – Уход из семьи.
      – О, ну так я вернулся! И не собираюсь уезжать.
      Несколько мгновений Шарлотта смотрела на него молча. Желание ударить его было настолько сильным, что она едва не поддалась искушению. Но что за удар ладонью? Вот если бы у нее был кирпич, или булыжник, или хотя бы палка!
      Из столовой, хихикая, выскочили две девчушки. Увидев директрису, они моментально притихли и прошли мимо нее с пристойной неспешностью, но, вырвавшись в коридор, тут же принялись носиться и хохотать. Звук этого юного смеха послужил странным фоном для напряженной сцены, разыгравшейся между двумя взрослыми.
      – Уезжай, Джордж, – устало проговорила Шарлотта. – Здесь нет для тебя места. Что касается наследства, то Балфурин выжил без тебя. Возможно, даже вопреки тебе.
      Он, казалось, хотел что-то сказать, но лишь улыбнулся и промолчал. Его хорошее настроение все больше раздражало Шарлотту. Действительно, что ему расстраиваться? Не он же чувствовал себя брошенным все эти пять лет! Нет, он ездил по свету, повидал дальние страны – на ее деньги!
      – Верни мне приданое, – резко сказала Шарлотта.
      И снова он удивился. О Господи, наконец-то он почувствовал себя так же смущенно, как она!
      – Деньги, которые ты забрал, когда бросил меня. – Она назвала сумму, и у него брови поползли на лоб.
      Он молчал, и Шарлотта с торжеством отметила, что его улыбка погасла. Лицо стало бесстрастным, но глаза выдавали бурю эмоций. Джордж явно был раздражен, может быть, даже рассержен.
      – Шарлотта, кто-нибудь за этим стоит? Из-за кого ты так отчаянно стремишься развестись со своим мужем?
      Она никогда прежде не слышала, чтобы человек так отстраненно говорил о себе. Шарлотта нахмурилась, но все же ответила:
      – Джордж, это не твое дело.
      – Напротив. Мне кажется, что как раз мое. Если нет других вариантов, то я – глава семьи.
      И не успела она ответить, как он прошел мимо нее в столовую. Шарлотта рассчитывала, что Джордж почувствует неловкость среди такого множества молодых девушек. Однако получилось иначе – он явно наслаждался всеобщим вниманием. Сидевшие в столовой ученицы вдруг замолчали и уставились на вошедшего.
      Да, он слишком привлекательный мужчина, чтобы оставаться в доме Черные волосы блестят в потоке солнечного света из верхних окон Синие глаза сияют цветом шотландского неба, а улыбка способна очаровать все сердца от Эдинбурга до Лондона.
      Дьявол бы его побрал!
      Шарлотта благодарила провидение, что семестр закончился и все эти пораженные его красотой леди отправятся сегодня домой.

      Завтрак прошел ужасно. И все из-за Джорджа. Обычно Шарлотта, да и все остальные учителя не садились за стол вместе с воспитанницами. Завтрак являл собой краткий промежуток времени, когда она могла позволить себе снять с себя маску строгой директрисы. Работающие в замке молодые служанки по очереди прислуживали двум сотням девушек и сопровождали их повсюду.
      Шарлотта и десять учительниц обычно ели в более уютной столовой поменьше, которая примыкала к большому залу. Здесь они обсуждали утренние либо послеобеденные занятия, в зависимости от того, был это завтрак или обед. Обычно шум в большой столовой их почти не беспокоил, ибо оттуда редко доносились какие-либо звуки, кроме ровного негромкого гула молодых голосов.
      Сегодня же каждый раз, когда она наклонялась к собеседнице, ее прерывал очередной взрыв смеха, и она бросила не один раздраженный взгляд на дверь в соседнее помещение.
      – Чем он там занимается? – не выдержав, спросила она после очередного раската смеха.
      – Такое впечатление, что он их всех очаровал, – сказала учительница математики. Шарлотта покачала головой и вернулась к еде.
      Наверное, надо было настоять, чтобы он позавтракал с нею и другими учителями. Но тогда Джордж, без сомнения, обольстил бы всех взрослых дам. С его-то улыбкой!
      Внезапно дверь в зал распахнулась. Шарлотта решила было, что это он, состроила едкую мину и обернулась. Но это оказался не Джордж, а его слуга Мэтью. Сегодня он был одет в восхитительный халат ярко-красного цвета, расшитый фантастическими птицами с разноцветным оперением. Черное одеяние ниже халата подозрительно напоминало юбку. На ногах были шелковые шлепанцы с загнутыми острыми носами.
      Мэтью выглядел самым экзотичным созданием из всех, кого она когда-либо видела, особенно в Балфурине.
      Раздраженная тем, что не знает, как с ним обходиться, Шарлотта встала и отодвинула свой стул.
      – Доброе утро, Матфей Марк Лука Иоанн, – проговорила она, решившись быть безупречной хозяйкой. Этот человек не заслужил того обращения, которое она предназначала для Джорджа, он был ни в чем не виноват. Не его вина, что хозяин у него такой негодяй. К тому же, ласково обращаясь со слугой, Шарлотта сможет что-нибудь выведать о своем беглом муже. В ее положении стоит кое-что разузнать, а не пребывать в неведении.
      – Ваше сиятельство, зовите меня Мэтью, если вам так удобнее.
      Шарлотта показала на стул рядом с собой, где обычно сидела учительница французского, которая два дня назад отбыла во Францию. Она, как и большинство других учителей, должна вернуться в Балфурин только в марте.
      Мэтью, вместо того чтобы сесть, поклонился в пояс и отказался:
      – Мне не пристало, ваше сиятельство. Это будет неправильно. Я лишь пришел спросить ваше сиятельство, где мой господин.
      – Но я настаиваю. – Шарлотта мягко положила руку ему на локоть, притворяясь, что не заметила, как он вздрогнул от ее прикосновения.
      Дамы за столом наблюдали за ней с удивлением. Ни одна из них не позволила себе ни единого замечания по поводу внезапного появления Джорджа накануне вечером. Видимо, потому, что они успели это обсудить до прихода Шарлотты.
      – Вы окажете нам любезность. Мы очень хотим послушать о вашем пребывании на Востоке. Как долго оно продлилось? И о вас, Мэтью, мы тоже хотели бы узнать побольше. Вы не должны лишать нас возможности узнать что-то новое. В конце концов, мы же учителя.
      Бедный Мэтью выглядел так, словно мечтал провалиться сквозь землю, но Шарлотта не отступала. Он должен сесть с ними за стол, и тогда она хоть что-то выведает о Джордже. В этот момент из столовой долетел новый взрыв смеха, как будто муж услышал ее мысли.
      Пока Мэтью усаживался, она улыбалась ему сияющей улыбкой, которая нынешним утром выглядела у нее не слишком натурально.
      – Давно вы у Джорджа? – спросила Шарлотта.
      Мэтью посмотрел на свою тарелку, потом на молодую служанку, подававшую им овсянку, и долго не отвечал. Молчание так затянулось, что Шарлотта почувствовала неловкость. Обычно люди быстро откликаются на ее зов и также быстро отвечают на вопросы. Однако с тех пор, как Джордж возвратился в Балфурин, все идет не так, как раньше.
      – Я вовсе не голоден, ваше сиятельство. Я уже завтракал, а сейчас пришел, чтобы найти господина.
      – Почему вы зовете его господином? Вы же не раб, Мэтью.
      – Раб, ваше сиятельство, – отвечал Мэтью, чем несказанно шокировал всех присутствующих. Он посмотрел прямо в лицо Шарлотте, и она ощутила, что не может отвести взгляда от его темных глаз. – Я обязан господину до конца своих дней. Он спас меня, и теперь моя жизнь принадлежит ему.
      Шарлотта откинулась на спинку стула, сожалея, что настояла, чтобы Мэтью присоединился к их компании.
      Все женщины смотрели на Мэтью во все глаза. И дело было не в его необычном и роскошном наряде, а в тех словах, которые он произнес, они так странно звучали в этой шотландской школе. Что еще оставалось им делать? Смотреть во все глаза и молчать.
      – Он вас спас? – наконец произнесла Шарлотта.
      – Меня подвергли наказанию, ваше сиятельство. Господин вмешался, а потом вылечил меня. Теперь моя судьба связана с его судьбой.
      – И Джордж не хочет освободить вас? – спросила Шарлотта, подняв руку к горлу и поглаживая большим пальцем камею из оникса, которую она получила в наследство от бабушки.
      – Он освободил меня, ваше сиятельство. Освобождал много раз. Я сам не хочу его оставлять. Моя честь пострадает, если я не проявлю благодарности к человеку, который меня спас.
      – Откуда вы родом, сэр? – спросила учительница музыки.
      – Из Пинанга, – отвечал Мэтью, с отвращением глядя на стынущую у него на тарелке овсянку.
      – Он сильно отличается от Шотландии?
      – Очень сильно. Как закат отличается от голой скалы. – Мэтью поднял глаза на Шарлотту. Неизвестно, что она там увидела, но больше не задала ни одного вопроса, только кивнула, словно полностью удовлетворила свое любопытство. Никто за столом не заблуждался относительно того, что подразумевается в этом сравнении под закатом, а что под бесплодной скалой.
      – Моя страна окружена сине-зеленым морем. Белые пески устилают океанский берег. Небо там синее, но когда наступает вечер, оно становится розово-фиолетовым, как будто солнце плачет, не желая покидать землю. Океанский бриз несет прохладу и спасает от жары, поэтому на Пинанге всегда умеренная температура. Когда у нас бывает дождь, то он похож на слезы самого Господа – Господь плачет, но быстро прощает.
      – Должно быть, это прекрасное место, – сказала одна из учительниц.
      – Но вы ведь с Востока, – заметила Шарлотта.
      Мэтью бросил на нее быстрый взгляд и ответил:
      – Да, мой отец – китаец.
      В обществе нескольких женщин Мэтью явно чувствовал себя неловко. Шарлотта решила: это из-за того, что прежде он жил в патриархальном обществе. Но с другой стороны, большинство человеческих сообществ живут как раз по патриархальным законам, за исключением маленьких оазисов порядка, которые женщины устроили для себя в мире мужчин. Там правили женщины, мужчины были в меньшинстве и не занимали решающего положения.
      Вот Джордж совсем не таков. Лис в курятнике. Взрыв смеха в столовой оттенил эту мысль.
      – А ваш господин, – Шарлотта примирилась с неизбежным и назвала Джорджа этим титулом, – он так же относится к Пинангу?
      – Господин доволен, если имеет возможность заниматься с утра до вечера своим ремеслом.
      – И в чем же его ремесло? – Шарлотте было интересно, чем именно мог заниматься шотландский граф в Малайзии.
      Мэтью быстро взглянул на нее и отвел глаза, очевидно, предпочитая смотреть на тарелку с овсянкой, а не на графиню Марн.
      – Я не рассказываю о моем господине без его разрешения.
      – Можно лишь восхищаться вашей верностью, Мэтью, – сладким голосом произнесла Шарлотта, хотя испытывала совсем иные чувства. – Хотела бы я иметь таких же верных слуг.
      Мэтью не отвечал.
      – Вашему господину едва ли понравится здешняя погода, – сменила тему Шарлотта. – Думаю, скоро будет буря.
      Догадаться об этом было нетрудно: осенью в этих местах непогода – не редкость.
      У Мэтью опустился уголок рта, но слов не последовало.
      – Через несколько недель здесь станет совсем холодно. На Пинанге, наверное, сейчас тепло.
      Мэтью бесстрастно посмотрел на Шарлотту:
      – Мой господин может привыкнуть к любой погоде.
      Да, вот только она сама не хочет привыкать к Джорджу.
      – Позвольте мне в этом усомниться, – сказала Шарлотта, вынашивая коварные замыслы. – Он, видимо, отправится в Эдинбург. Или в Лондон. Не то чтобы там теплее, просто больше каминов и разного рода печей. А здесь, в Балфурине, мы все время дрожим от холода. – Шарлотта с неудовольствием отметила, что при этих словах три дамы хихикнули, прикрывшись ладошками, зато остальные очень солидно кивали. Разумеется, условия в школе вовсе не были столь суровыми, как она описала. – Как только ученицы разъедутся, у нас становится очень тихо, Никаких развлечений. Остается только читать, заниматься науками, готовиться к следующему семестру. Уверена, Джордж быстро заскучает.
      – Я думаю, ваше сиятельство, вы убедитесь, что к моему господину это не относится, – возразил Мэтью. – Господин весь день работает. Когда он не занят управлением своими компаниями, он планирует новые путешествия.
      Демонстративная лояльность Мэтью стала уже раздражать Шарлотту.
      – Компаниями? Что ж, неплохо для Джорджа. Но он скоро убедится, что Балфурин – это настоящая глушь. Отсюда неудобно отправлять корреспонденцию. Вы сами увидите, Мэтью, что мир нас игнорирует.
      Смех в столовой заставил Шарлотту взглянуть на дверь.
      – Мне кажется, ваш господин способен развлечь любое общество.
      Может, ей следует пройти в зал? Или послать подмогу – кого-нибудь спокойного и не столь восприимчивого к чарам Джорджа? Только вот кого? Шарлотта посмотрела на миссис Брант, немолодую англичанку, которая преподавала этикет. Если кто-то и может повлиять на девушек, то это именно миссис Брант. К несчастью, женщина как раз улыбалась и выжидающе посматривала на дверь. Шарлотта вздохнула.
      – Женщины считают моего господина очень обаятельным, – заявил Мэтью.
      – Вот как? – Шарлотта приятно улыбнулась – весьма значительное достижение, ибо на самом деле в этот момент ей хотелось рычать. – Значит, он не изменился. Наверное, на Пинанге у него масса служанок? Насколько я помню, у него всегда была слабость к служанкам.
      – На моего господина работает очень много женщин. Они все его любят.
      – Не сомневаюсь, – все с той же улыбкой проговорила Шарлотта.
      Если бы Шарлотте пришло в голову вообразить себе ад, она окружила бы себя языками пламени, купалась бы в кипящем масле, слышала непереносимый визг отвратительных демонов, чувствовала, как рвутся сухожилия тела. Именно такой представилась ей эта минута.
      – Как странно, что он все же решился вернуться к жене, – проговорила она, понимая, что ее улыбка выглядит натянуто. Как хорошо, что воспитанницы сегодня уезжают! Им не придется стать жертвами его обаяния. Одно утро – и все.
      Она поднялась со стула, с трудом сдерживая слезы, и сама не могла сказать, хочет ли расплакаться оттого, что рассердилась, или же сердится, потому что боится расплакаться. Как бы то ни было, во всем виноват Джордж Маккиннон, и она проклинала его на всех известных ей языках.
      У Мэтью хватило такта не произнести больше ни звука. Он лишь встал и поклонился, как образцовый слуга.
      – Мне жаль вас, – негромко, так, чтобы не слышали остальные, проговорила Шарлотта. – Вы служите человеку, который недостоин вашей преданности.
      – Ваше сиятельство ошибается относительно многих вещей. Благодарю вас за сочувствие, но, думаю, оно понадобится вам самой.
      Шарлотта развернулась и вышла из комнаты, желая оказаться как можно дальше от этого места. Она шла по Балфурину с таким видом, что встречные отводили глаза. Ни один человек не обратился к ней, хотя она прошла от самой столовой до противоположного крыла замка. Ни разу ее не назвали по имени, никто не спросил ее совета или мнения, не задал вопроса. Это что-то да значило. То, что она добралась до двери и вышла из замка и никто ее не остановил, было очень странным явлением.
      Шарлотта окунулась в утреннюю прохладу и резвым шагом направилась к ближайшему холму. Никто в Шотландии не назвал бы его иначе, как долиной, имеющей небольшое пологое возвышение, но отсюда были видны все земли Балфурина. Именно здесь пять лет назад остановилась карета Хавершемов, и Шарлотта впервые увидела полуразрушенный замок Балфурин.
      Пять лет прошло с тех пор, как она стояла на этом самом месте и смотрела вслед удаляющейся карете родителей. Она сама построила свою жизнь, приняв это неожиданное решение. Оно стоило ей множества бессонных ночей, проведенных в страхе и отчаянии, но Шарлотта скоро поняла, что лучше заниматься делом, чем проводить время в пустых тревогах.
      Она полюбила этот уголок Шотландии так, словно он был живым человеком – упрямым, раздражительным, заносчивым, бросающим ей вызов на каждом шагу. Закаты здесь были великолепны, а эти убегающие вдаль холмы и серые небеса стали ей родными.
      Холодный ветер дул ей в лицо, высвобождая слезы, которые Шарлотта так долго пыталась сдержать. Они бежали по ее щекам, капали на директорское платье практичного синего цвета, впитывались в ткань, становились ее частью.
      Она не сделается предметом сочувствия! Особенно со стороны Мэтью. Ее не придется жалеть! Да как он посмел?!
      Шарлотта смахнула слезы тыльной стороной ладони и поднялась на вершину холма.
      Вдалеке, между двумя покатыми холмами, лежали развалины старого замка, который Маккинноны покинули несколько веков назад. Он стоял слишком близко к реке Тэм и часто становился жертвой наводнений. Балфурин построили на более возвышенном месте.
      Шарлотта долго стояла, повернувшись спиной к Балфурину. Она сама удивлялась своему нежеланию полюбоваться замком в лучах утреннего солнца. Ведь можно увидеть его, а присутствие мужа отравляло ей все вокруг. Он бросил ее, а она преобразила его родовое гнездо в почти священное для себя место, в учебное заведение, где девушек поощряли к познанию, где знания не считали чем-то неженственным и ненужным, но дорожили ими и стремились к ним.
      Джордж одним своим появлением поставил под угрозу все, над чем Шарлотта так долго трудилась. Он грозит свергнуть в бездну результаты ее усилий и желает, чтобы она стояла и смотрела, как рушится и превращается в прах ее дело.
      Она не позволит ему разрушить свою жизнь. Не позволит уничтожить школу молодых леди «Каледония».
      Ему и его женщинам! Да как он смеет?!
      Надо посоветоваться со Спенсером. Он – ее поверенный, он знает, что делать.

      Двор замка напоминал пчелиный улей Мэтью прошел вдоль внешнего кольца девушек, остановился перед Ребеккой Макнайт, которая, вытаращив глаза, смотрела, как он протянул руку и вынул у нее из уха яйцо. Девушка поражение прижала ладони ко рту. Вокруг хихикали ее подружки. Мэтью повторил фокус с Мойрой Кэмпбелл, и тогда все зрительницы завизжали от восторга.
      – Что он делает? – спросила Шарлотта у одной из учительниц, которая наблюдала за Мэтью с не меньшим восторгом, чем ее ученицы.
      – Магия, – вздохнула учительница. – Его сиятельство упоминал за завтраком, что Мэтью – мастер в таких вещах, и девушки упросили его дать сеанс.
      – Вот как! – фыркнула Шарлотта.
      Джордж стоял сбоку, с удовольствием наблюдая за представлением, которое сам устроил. Неужели весь мир нынешним утром сошел с ума?
      – Девушкам пора уезжать, – проговорила Шарлотта. – Это представление может их задержать. – И действительно, кареты уже выстроились у входа, готовые развезти оставшихся воспитанниц по домам.
      – О, я так не думаю, ваше сиятельство, – не оборачиваясь, отвечала учительница. – Некоторым очень далеко ехать. Пусть позабавятся на дорогу.
      Неужели она лишилась всей своей власти?
      Ну что же. У нее есть два выхода. Можно остаться здесь и настоять, чтобы девушки сейчас же и в должном порядке расселись по каретам. Или можно пойти своей дорогой, чтобы повидаться со Спенсером. В этот момент Джордж обернулся и улыбнулся ей. Это решило дело. Пусть за девушками присмотрят классные дамы, а Шарлотте надо заниматься проблемой своего новоявленного мужа.
      Вдруг Мэтью начал вращаться на месте. Рукава его широко раздулись. Затем он внезапно застыл на месте, а из рукавов вырвались два языка оранжевого пламени. Из уст присутствовавших раздался дружный вскрик. Часть зрительниц не сводила глаз с Мэтью, но некоторые смотрели на Джорджа, и в их глазах светилось совсем неуместное восхищение.
      Слава Богу, что семестр кончается.
      – Оставляю их всех на вас, – обратилась Шарлотта все к той же учительнице. – Надеюсь, они уедут в целости и сохранности, а не в языках пламени.
      – Конечно, конечно, ваше сиятельство, – ответила женщина, но так и не отвела взгляда от Мэтью.
      Шарлотта вздохнула и по лестнице спустилась к своей карете.
 
      Куда она отправилась?
      Диксон стоял неподалеку от группы зрительниц, толпившихся вокруг Мэтью, и наблюдал, как карета выехала из ворот замка и двинулась на север, в сторону Инвернесса. Куда же она поехала в такой спешке?
      Конечно, не стоило так безжалостно дразнить ее сегодня утром. Диксону почему-то все время хотелось рассердить ее, хотелось, чтобы на лице Шарлотты проявилось хоть какое-нибудь чувство. Эта женщина была слишком сдержанной, слишком холодной. Наконец это ему удалось, и гневная вспышка в ее глазах известила Диксона, что пусть Шарлотта и безупречная директриса, но все же она – женщина.
      Очень интересная женщина.
      Диксону вспомнились слова Мэтью. Какая женщина способна спутать своего мужа с другим мужчиной? Ответ – женщина, которая не слишком хорошо знает Джорджа. Которая была за ним замужем всего неделю.
      А ему приходится отвечать за дела кузена. Неужели Джордж действительно скрылся с ее приданым? Диксон с неудовольствием должен был признать, что Джордж как раз из тех, кто способен на подобный поступок.
      В последнее время ему часто приходил на ум их последний разговор.
      – Неужели ты думаешь, что я смогу жить, если мне придется содержать Балфурин, не говоря уж об этих развалинах – здешних слугах? В завещании отца сказано, что они имеют право жить здесь до самой смерти. Но даже мой старик не мог предположить, что они протянут до таких преклонных лет.
      – Джордж, это не мое дело, как ты выкрутишься, – отвечал Диксон, – но ты должен честно все выполнить. Не позорь имени нашего рода игрой в карты. На худой конец найди богатую наследницу и женись на ней.
      – Кузен, неужели ты правда хочешь видеть меня несчастным? Зачем? Чтобы надо мной всласть посмеяться? У меня есть титул, но ведь ничего больше.
      – Значит, с Божьей помощью постарайся вести себя достойно, как и подобает графу Марну. И брось игру в карты.
      Этот разговор состоялся десять лет назад, Как прошли эти десять лет? И что все это время делал Джордж? Проматывал остатки наследства? Жил на деньги друзей и женщин? Диксон не знал ответов, не знал и того, чем занимался Джордж с тех пор, как женился на Шарлотте.
      Умом Диксон понимал, что не должен отвечать за Джорджа, но сознавал, что бывают такие житейские обстоятельства, когда один человек обязан чувствовать себя в долгу перед другим. Мэтью был тому живым примером. Диксон не мог справиться с мыслью, что, покинь он сейчас Балфурин, ему вовек не избавиться от чувства вины. Разумеется, Мэтью будет недоволен, однако Диксон должен выяснить, что случилось с Джорджем.
      Во дворе выстроилась в ряд дюжина больших экипажей. На верхних ступенях лестницы стояла группа женщин, одетых в черные платья, и прощалась с воспитанницами. Диксону сразу припомнилась стая черных дроздов. Значительный день – конец семестра. Он вспомнил, как сам уезжал в школу и с нетерпением ждал возвращения в Балфурин.
      – Ваше сиятельство, меня послала старая Нэн.
      Голос молоденькой служанки вернул Диксона к действительности. Он ее раньше не видел и кивнул в знак приветствия. Она вежливо присела, подцепив пальцами края фартука на манер бального платья.
      – Она просит вас зайти к ней.
      – О Господи, так она еще жива? – воскликнул Диксон.
      Служанка улыбнулась, но тут же спрятала улыбку, словно опасаясь наказания за свою вольность.
      – О да, ваше сиятельство. Ей девяноста два года. Очень преклонный возраст. Но моей бабушке было почти столько же. Она умерла в прошлом году. Во сне.
      – И она желает меня видеть?
      – О да, ваше сиятельство. Она заметила вас из окна. И теперь хочет, чтобы вы пришли и навестили ее.
      Меньше всего на свете Диксону хотелось видеть старую Нэн. В детстве эта женщина терроризировала его своими наставлениями о том, как следует себя вести. Они с Джорджем потихоньку посмеивались над ней. Диксон особенно часто был мишенью для ее гнева.
      – Тебя назвали в честь Диксона Роберта Маккиннона, – говорила она ему. – Ты должен быть достоин своего тезки.
      Никаких побегов в лес. Никаких шуточек над поваром или дядей. Нэн всегда осматривала его перед важными встречами или церемониями, следя, чтобы его панталоны не были испачканы или помяты, а жилет застегнут должным образом. Джорджа никогда не подвергали такому жесткому контролю, и Диксону это казалось несправедливым.
      – Скажи ей, что я приду, – с неохотой согласился он. – Она по-прежнему живет в башне?
      Служанка кивнула.
      – Но только на десять минут, не больше.
      Девушка снова сделала книксен. Диксон развернулся и направился к широким ступеням замка. Вернувшись в хозяйские покои, он подошел к зеркалу, развязал хвост на волосах, достал щетки – по одной в каждую руку, – расчесал волосы так, что они заблестели, потом снова собрал в хвост. Немало лет прошло с тех пор, как Нэн прекратила его осматривать, но теперь он сам это делал, замечая каждую мелочь.
      Темно-синий сюртук выглядел безупречно. Жилет, расшитый желтыми и зелеными бабочками, был достаточно живописен, но не казался кричащим. Брюки из той же ткани, что и сюртук, были стараниями Мэтью отглажены должным образом. Сапоги сияли так, что Диксон мог бы глядеться в них как в зеркало.
      Сейчас он выглядел именно тем, кем был на самом деле, – солидным, состоятельным человеком, который повидал мир и людей. Легкая настороженность в его взгляде была вполне объяснима – себе он привык доверять больше, чем любому другому. И если в его жизни чего-то недоставало, то по его внешности никто бы об этом не догадался.
      Диксон обернулся к окну. Экипаж Шарлотты почти скрылся из виду.
      Куда же она так спешила? Была ли у нее цель, или она просто бежала из Балфурина? Из-за него? Ответов Диксон не знал.
      Не знал он ответа и на более важный вопрос. Почему он не пошел прямо к Шарлотте и не рассказал ей, что он – не Джордж? Ошибку престарелого слуги легко объяснить – в тусклом вечернем свете Джеффри легко мог обознаться. Прошел всего день с момента, когда его объявили мужем Шарлотты. Еще не поздно все исправить, надо просто сказать ей: «Я не Джордж, я – Диксон, его кузен». И все станет на свои места. Он сможет оказать ей помощь в поисках Джорджа и сделать это открыто, не прячась под чужим именем.
      Так почему же он молчит? Почему не развеет заблуждение?
      Когда Балфурин опустеет, а занятия прекратятся до следующего семестра, Диксон останется в замке наедине с Шарлоттой, если не принимать во внимание слуг. Балфурин велик, но не настолько, чтобы унять сплетников.
      Диксон вышел из хозяйских покоев и направился в башню. Дорогу он не забыл и чувствовал себя так, словно ему по-прежнему было двенадцать лет и его вызвала к себе Нэн, чтобы дать выволочку за очередную проделку.
      Нэн была прислугой в буфетной. С годами она возвысилась до положения домоправительницы. Ее почитали за обширные знания по истории Балфурина и рода Маккиннонов, а возможно, и потому, что она была возлюбленной деда.
      Обычно дядя становился на сторону Нэн, когда она назначала наказания. Однажды Диксону приказали целую неделю подметать конюшню, потому что он велел мальчишке конюху выгулять его лошадь, а Нэн об этом прослышала.
      – Ты будешь приказывать тогда, когда сам научишься выполнять приказы, – сказала она Диксону. – И не смей считать другого хуже себя.
      Диксон прошел по коридору, ведущему в башню. Здесь находилась самая древняя часть замка, а толщина стен составляла четыре фута. За эти годы в узкие бойницы вставили цветные стекла, и теперь Диксон ступал по разноцветным световым бликам.
      В конце коридора он свернул налево, к маленькой двери, открыл ее, вспомнив, что когда-то ему не приходилось сгибать голову под низкой притолокой. Впадины на ступеньках, выбитых в каменной кладке, свидетельствовали о тысячах пар ног, прошедших этим путем. На верхней площадке была еще одна дверь. Диксону снова пришлось пригнуться. Оказавшись в башне, он бросил взгляд на единственное окно, из которого открывался великолепный вид на весь Балфурин. Вдалеке еще виднелась карета Шарлотты. На горизонте собиралась новая буря, там клубились тучи, временами вспыхивали молнии.
      Диксон постучал, услышал звук слабого голоса, глубоко вздохнул и вошел.
      Положив руки на колени, у окна сидела старая Нэн. Время иссушило ее, фигура словно бы уменьшилась, лицо превратилось в сплошную паутину морщин на истончившейся, потемневшей коже. Глаза ввалились, веки почти исчезли в глазницах. Волосы, прежде густые и очень светлые, теперь поредели и напоминали легкую дымку. Уложенные короной, они едва прикрывали кожу головы. Вздутые вены оплетали высохшие руки и, казалось, связывали собою кости скелета. Однако улыбка женщины была на диво привлекательной, как будто старость не смогла до конца стереть последние остатки былой красоты.
      – Прошло больше, чем десять минут, – шелестящим голосом проговорила Нэн, внимательно рассматривая его зелеными глазами, которые словно пришпилили Диксона к месту.
      Диксон почувствовал желание отвесить ей поклон, хотя бы отдавая дань преклонному возрасту этой женщины. Она – остаток прежней эпохи, и выражение ее глаз ясно говорило о том, что Нэн сама это понимает.
      – Нэн… – хрипло проговорил Диксон, подходя ближе. Старуха откинулась на спинку стула и медленно оглядела его снизу вверх – от начищенных до блеска сапог до безупречно расчесанных черных волос.
      – Девчонка сказала мне, что Джордж наконец вернулся домой.
      – Неужели она так сказала? – У Диксона хватило ума не врать ей.
      – Никакого тучного тельца в твою честь? Никто тебе не рад?
      – Никто, – отвечал Диксон.
      – А должны бы, – сказала Нэн, устремляя глаза к далекому горизонту. – Тебя долго здесь не было, Диксон Роберт Маккиннон.
      Он отодвинул от стола второй стул и сел напротив Нэн.
      – Это правда, – отозвался Диксон, благодарный за то, что хоть кто-то в Балфурине его узнал. Вот только не вышло бы осложнений из-за этого. Нэн всегда обладала обостренным чувством чести, хотя и была долгие годы любовницей деда. Значит, он должен сообщить Шарлотте, кто он, раньше, чем ей расскажет Нэн.
      Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
      – Почему ты сказал им что ты – Джордж? Ты красивее его.
      – Я им ничего не говорил, – стал объяснять Диксон. – Джеффри представил меня как графа. Я просто позволил им продолжать заблуждаться.
      Лицо женщины изменилось, стало более жестким. Диксон был уверен: сейчас ему предстоит выслушать очередную нотацию о своем поведении. Вместо этого Нэн сцепила кисти рук и откинулась на спинку стула.
      – Как ты себя чувствуешь? – Диксон спросил и тут же осознал, насколько нелепо задавать такой вопрос женщине ее лет, но Нэн мягко улыбнулась в ответ:
      – Я здоровее любого из здешних жителей. И переживу большинство из них. Особенно англичан.
      – Мой дед не слишком обрадовался бы англичанам в замке, – улыбнулся Диксон.
      – Не произноси его имя, – сурово оборвала его Нэн. – Ты потерял это право, Диксон Роберт Маккиннон. Уехал на десять лет. На десять лет. Думал забыть про Балфурин?
      – Я хотел построить собственную жизнь, – отвечал Диксон. – В конце концов, здесь у меня не было будущего. Балфурин принадлежит Джорджу, а не мне. Так зачем же мне было оставаться, Нэн? Чтобы стать ему мальчиком для битья? Подбирать крохи с его стола?
      Нэн не ответила, а задала следующий вопрос:
      – Зачем ты здесь? Зачем вернулся домой?
      Диксон поднялся со стула, не в силах оставаться без движения. Вид из окна с низким подоконником тоже не давал успокоения: оттуда был виден все тот же Балфурин, его холмы и долины. Сейчас Диксону больше всего хотелось забыться – уснуть, напиться… Но перед глазами, удерживая его от этого, был непреклонный взгляд Нэн.
      – Захотелось бросить якорь, почувствовать себя дома, – произнес он, давая ей возможность оценить такое признание. Устроит ли оно Нэн? Или она будет копаться дальше в поисках более приемлемого объяснения?
      – Значит, мир обошелся с тобой не слишком ласково, Диксон?
      – Мир был ко мне исключительно благосклонен, – ответил он, повернувшись к ней лицом. – По любым стандартам, я очень богатый человек.
      – И тем не менее беден духом. Почему?
      – Жажда наживы, – признался он, не рассчитывая, что она оценит истинный смысл слова.
      Нэн кивнула, как будто все-таки поняла. Диксон ощутил неловкость. Величавая и суровая, она, как и прежде, внушала ему робкое почтение.
      – Где Джордж? – спросил он, уверенный, что Нэн это известно.
      – Какое тебе дело? Пусть остается где хочет. Вероятно, где-нибудь играет в карты, таскается по девкам, позорит имя Маккиннонов. В Балфурине ему нечего делать. Будь у него возможность, он распродал бы его по кирпичику. А кроме того, он привел сюда англичанку.
      Тон старой домоправительницы явно показывал, что брак с англичанкой сердит ее больше всех остальных грехов Джорджа.
      – Которая сохранила Балфурин. Или ты злишься из-за школы?
      – Для замка это весьма достойный удел. Почетный. Во всяком случае, лучше, чем лежать в развалинах. До приезда этой женщины так и было. Робби это бы не понравилось.
      – Но ты не можешь простить ей, что она англичанка. Нэн, времена меняются. Все меняется. Даже ненависть.
      Нэн кивнула. Надо же, она позволила ему возразить себе, значит, действительно к ней пришла старость.
      – Джордж… Он ведь не хотел жениться. Как-то сказал мне, что не желает приковывать себя к богатой женщине из-за какого-то здания. Я сказала ему, что Балфурин – не просто здание. Это его наследство, его почетный долг, ответственность. Он только рассмеялся.
      Диксон снова опустился на стул, взял в руки ладонь Нэн. Ее кожа казалась на ощупь тонкой, как бумага, и совсем холодной. Диксон взял шаль со спинки стула, накрыл ее плечи, а концами укутал кисти рук.
      Губы Нэн изогнулись в едва заметной улыбке.
      – Ты так похож на Робби, У вас одинаковый темперамент. И оба упрямы, как бараны.
      Это тоже было ново. Никогда прежде не говорила она про деда иначе, как в самых восторженных тонах, и всегда очень почтительно. Как будто Диксон не знал, что в завещании деда указано, что она может жить в башне замка до самой смерти.
      Ребенком, все еще тоскующим о потерянных родителях, он наблюдал, как она ежедневно ходит в часовню, кладет цветы на могильную плиту деда и садится на скамью перед алтарем. Иногда, словно бы обсуждая с ушедшим повседневные дела, вслух разговаривает с человеком, которого сам Диксон знал лишь глубоким стариком.
      Однажды он плакал там, и Нэн застала его, но не отругала, а притянула к себе и обняла. С того дня его жизнь текла по правилам, установленным для него двумя взрослыми – его дядей и старой Нэн, которые наставляли его и дарили ворчливой привязанностью.
      – Джордж не понимал, что, будучи графом, он должен прежде всего руководствоваться долгом. Но он не желал помнить об этом и всегда считал, что гораздо важнее быть просто Джорджем.
      – Почему ты говоришь о нем как о мертвом? – спросил Диксон.
      Нэн повернула голову и какие-то секунды молча смотрела на собеседника.
      – Он и есть мертвый. Для Балфурина. Он сбежал и, думаю, никогда не вернется.
      – Зачем он приезжал сюда?
      – Разумеется, выспросить у меня про сокровище.
      – Значит, он не бросил эту мысль?
      – Может быть, он его нашел, – отвечала Нэн, натягивая концы шали на свои пальцы. – Может быть, потому он сюда и не едет. Нашел сокровище и сбежал. Мы не увидим его, пока он не растратит все деньги.
      – Да нет же никакого сокровища, – возразил Диксон. Он всю жизнь слышал разговоры о пропавшем сокровище Маккиннонов, о горшках с золотом, накопленных множеством поколений для наследников Балфурина, когда оно им потребуется. В детстве его завораживали эти сказки, но оставались лишь сказками, которые переходили от отца к сыну, волновали воображение, а потом забывались, как детские фантазии.
      Они с Джорджем допросили всех до единого взрослых обитателей Балфурина. Сам Диксон успел даже поговорить с тетей раньше, чем та умерла, но тетка лишь покачала головой и ласково улыбнулась:
      – Считается, что где-то есть план клада. Твой дядя и твоя мама в детстве перерыли всю библиотеку, пытаясь его отыскать. Сама я считаю, что это просто легенда, чтобы дети в Балфурине были вечно заняты делом, которого хватает на многие годы. Боюсь, дорогой, ничего такого здесь нет.
      Они с Джорджем исследовали пещеры по берегу реки, нашли множество всякой всячины, которую с восторгом тащили в замок, – обрывок шотландки, старую трубу, проржавевшее лезвие ножа, длинную тонкую дудку, которая некогда могла быть частью волынки. Но сокровищ Балфурина они так и не нашли.
      – Сокровище существует, – возразила Нэн, вглядываясь в лицо Диксона, который почти не услышал этих слов, потому что заметил слезы в глазах старой женщины. – Ты так похож на своего деда. Как можно перепутать тебя с Джорджем?
      Диксон не ответил, а вместо этого сам спросил:
      – Почему ты говоришь, что сокровище существует?
      – Я знаю стихотворение. Твой дед заставил меня его выучить. Иногда мне кажется, что я помню все до последнего слова, а иногда думаю, что могла что-то забыть.
      Она откинулась на спинку и прикрыла глаза.
 
Когда грядут перемены
И холод пахнет на нас,
О том, что назначено роком,
Предков затрубит глас.
 
      Нэн открыла глаза и уставилась в потолок.
      – Это первая часть. Любой, кто спросит, должен услышать первую часть.
      Диксон внимательно смотрел на Нэн.
      – Ты рассказала Джорджу?
      – Ты что, не слышал? Я должна была рассказать. Любому, кто спросит. Даже Джорджу.
      – Но там есть что-то еще?
      – Я не могу сказать тебе. Ты должен сам разгадать загадку.
      Старая и хрупкая, Нэн оставалась все такой же упрямой.
      С минуту они сидели молча. Она смотрела в окно.
      – Я так давно не выходила из башни, – наконец проговорила Нэн. – Но я не жалею, что эта комната – весь мой мир. Когда-то он приходил сюда. – Она вздохнула и прикрыла глаза.
      – И ты не считала, что это грех?
      Казалось, она не станет отвечать, но когда ее голос все-таки зазвучал, в нем была такая грусть, что Диксон пожалел о резкости своего вопроса.
      – Конечно, я мучилась. Ненавидела его. Ненавидела каждый раз, когда он сюда приходил. Поклялась, что никогда не спрошу о его жене, и никогда не спрашивала. Считала, что мой грех меньше, если я не буду знать, какую ложь он придумывал, чтобы покинуть ее постель и прийти ко мне. У Маккиннонов не было счастливых браков, – продолжала она, открыв глаза и глядя в лицо Диксону. – Но у них всегда была любовь.
      – Что еще ты сказала Джорджу? – вернул ее к прежней теме Диксон.
      – Ты хочешь знать все, что я ему сказала? Ты тоже ищешь сокровища, как Джордж?
      – У меня достаточно денег. Я ищу своего кузена.
      – Не хочешь оставить его там, где он есть? Он на твоем месте поступил бы именно так, не потому, что оберегал бы твой покой, а скорее из нежелания беспокоить свою персону.
      – Я не Джордж.
      – Почему ты заботишься о судьбе кузена?
      Может быть, потому, что поиски Джорджа сгладят чувство вины, искупят тот грех, что собственные амбиции Диксона привели к смерти другое человеческое существо? Диксон не стал выкладывать Нэн все до конца, сказал только:
      – Возможно, потому, что когда-то я завидовал всему, чем обладал Джордж. И хотел доказать ему – я не хуже, чем он.
      – Ты, Диксон, стал честным человеком, но, полагаю, слишком суровым к себе самому.
      – Или, напротив, недостаточно суровым.
      – Этого можешь не опасаться. Если ты вдруг проявишь ненужную мягкость, жизнь не преминет наказать тебя за это. Никто не знает своего жребия. Кто-то переживет свою полезность на этом свете, кто-то – свою любовь.
      Она откинула голову и начала декламировать. Диксон не сразу понял, что происходит, но затем догадался, что Нэн снова читает стихотворение. На этот раз там оказалась еще одна строфа:
 
В Лету уйдет и старый и млад,
Для смертных судьба – преграда,
Щит и мечи и предсказанный клад
Храброму будут наградой.
 
      Помолчав, она посмотрела в глаза Диксону:
      – Так понятнее?
      Он отрицательно покачал головой. Нэн рассмеялась мелодичным негромким смехом, который показался ему совсем молодым.
      – Ты думал, я скажу тебе больше только потому, что ты так похож на своего деда? Очень глупо с твоей стороны. – Она снова прикрыла глаза, подняла правую руку и царственным жестом велела ему удалиться.

      Обычно у Шарлотты уходил час, чтобы добраться до дома Спенсера – приятного особняка на окраине Инвернесса. Но сегодня ей казалось, что дороге не будет конца, возможно, потому, что она так остро ощущала, как бежит время.
      Приближалась буря: на горизонте собрались черные тучи, поднялся ветер, срывавший последние листья с придорожных деревьев. Похолодало. Шарлотта придерживала у шеи накидку, всем телом чувствуя, как обдувает ее студеный ветер.
      Осень кончалась, тут уж ничего не поделаешь.
      Именно из-за непогоды Шарлотта обычно заканчивала семестр в середине октября. К весне Балфурин снова станет гостеприимным. И в первый раз за все эти годы она боялась прихода зимы, желая, чтобы ее по-прежнему окружали толпы людей. Бывали дни, когда даже Спенсер не мог до них добраться, и Шарлотта со слугами оказывалась в снежном плену отрезанной от внешнего мира.
      А теперь появился Джордж.
      Одна мысль о нем заставляла Шарлотту раздражаться. Возможно, ей нужно было последовать совету леди Элинор и дать понять своему беглому мужу, что она желает видеть его в своей постели. Затем, в точно рассчитанный момент, когда он будет ждать восторженного приема с ее стороны, она улыбнется холодной улыбкой, отстранится и выгонит его прочь.
      Возможно, подобное торжество стоило того, чтобы прикоснуться к Джорджу.
      Ведь сначала ей придется его поцеловать. Придется привстать на цыпочки и дотронуться губами до его губ. Почему же она не помнит, что он так высок?
      Шарлотта выбросила из головы все мысли о том, чтобы поцеловать мужа, и сосредоточилась на дороге. Лошади у нее были очень надежные. Приближающаяся непогода их не беспокоила. Не очень породистые, зато крепкие и выносливые, они были предназначены скорее для плуга, чем для скачек.
      Шарлотте вспомнилось, что Джордж любил лошадей. И, как говорил отец, даже делал несколько раз ставки на ипподроме. Видимо, не так уж редко, если судить по тому, с какой поспешностью он женился на Шарлотте.
      – Жениться ради денег – не грех, Шарлотта, – говорила ее мать пять лет назад. – У него титул, у нас – деньги.
      – Не очень выгодная сделка, – возражала Шарлотта.
      – Для кого? Предназначение женщины реализуется в надежном браке, устроенном ее родителями. Бизнес твоего отца выиграет от родства с графом, не говоря уж о том, что ты станешь графиней.
      И она, как послушная дочь, поверила матери. Ей легко было выйти замуж за Джорджа, остаться замужем оказалось труднее.
      Карета почти достигла Инвернесса. Кучеру не нужны были указания, оставался один поворот, потом короткий подъем на холм. Спенсер любил называть себя джентльменом-фермером, но Шарлоп а всегда помалкивала, что он не слишком преуспел в этом начинании. Большая часть его полей оставалась невозделанной, а другие еще не были убраны. Однако сейчас Шарлотту не занимали его успехи в земледелии. Ей нужен был друг и советчик.
      Когда карета остановилась у его дома, она послала кучера, а сама осталась ждать. Женщина не может навестить мужчину без постороннего сопровождения. Даже женщина в столь странном семейном положении. Однако Спенсер может спокойно сесть к ней в экипаж, не вызывая при этом ничьих пересудов.
      Ах, если бы она взяла с собой Мейзи! Тогда они вдвоем могли бы подождать в гостиной у Спенсера, как делали это уже много раз. Но Мейзи осталась выполнять поручение хозяйки – перед отъездом учительниц она должна передать каждой из них по конверту. Внутри их ждала премия: последняя часть жалованья плюс небольшое вознаграждение за хорошую работу в этом году.
      Казалось, девушка у двери о чем-то спорила с кучером. Шарлотта едва не решилась выйти из кареты и вмешаться. Кучер что-то говорил, девушка отрицательно качала головой. Шарлотта все поняла раньше, чем Франклин вернулся к экипажу со шляпой в руках.
      – Ваше сиятельство, похоже, его нет дома.
      – А где же он?
      – Он в Эдинбурге, ваше сиятельство. По судебным делам.
      Как странно. Конечно, тут нечему особенно удивляться, но Спенсер, по его собственным словам, редко куда выезжает.
      «Все, что мне надо, Шарлотта, есть в Инвернессе. Зачем мне куда-то ехать?» – обычно говорил он. И при этом смотрел на нее с выражением, которое она не могла определить иначе как нежное, и это заставляло ее думать, что он имел в виду нечто совсем другое, нечто личное и теплое.
      Шарлотта размышляла о том, как же следует поступить, а тем временем начался дождь и застучал по одежде кучера.
      – Хорошо, Франклин, – с неохотой проговорила она. – Мы возвращаемся в Балфурин.
      – Вы оставите записку, ваше сиятельство?
      – Просто напишу, что мы заезжали. – Она полезла в ридикюль, достала визитную карточку и передала кучеру: – Отдай это той девушке.
      Кучер слегка поклонился и вернулся к дверям, а Шарлотта закрыла дверцу кареты, чтобы туда не попадали капли дождя, и, откинувшись на подушки, стала гадать, что ей теперь делать.
      Выбора у нее не было, надо возвращаться в Балфурин, но ей так этого не хотелось, потому что там был Джордж. Джордж с его самоуверенной – и такой обаятельной – улыбкой, которая зачаровала большинство учениц в ее школе. Джордж с его странным и верным спутником. Джордж, который смотрел на нее так, словно на кончике носа у нее находилось нечто, страшно его интересующее.
      Рукой в перчатке она потерла этот самый кончик носа.
      Он снова выиграл.
      Через секунду Шарлотта уже ругала себя. Вовсе у нее не было такой уж отчаянной потребности с кем-нибудь поговорить. Ничего подобного.
      С тех пор как она приехала в Шотландию ровно пять лет назад, она перестала от кого-либо зависеть. Да и с кем ей было говорить в первое время? Со старой Нэн? Эта женщина не желала иметь с ней ничего общего лишь потому, что Шарлотта – англичанка. С Джеффри? Старик тоже вел себя как истый шотландец, вот только Нэн ее избегала, а Джеффри, наоборот, все время мешал и путался под ногами.
      В самом начале в замке работал один молодой человек, кажется, Томас, так он ушел в море и ни разу не оглянулся на древний Балфурин. Шарлотта с некоторым сомнением благословила этот его поступок, невольно пожелав себе такой же решительности относительно собственного будущего.
      «Почему он вернулся именно сейчас?» – задала она вопрос небесам, и те ответили стуком капель по крыше кареты. Почему не тогда, когда она стояла посреди двора в замке, решившись ни за что не возвращаться в Англию, но сомневаясь в этом решении? И не четыре года назад, когда ей пришлось просить кухарку проявлять сугубую экономию на кухне, потому что нечем было платить бакалейщику? Почему не три года назад, когда положение с деньгами было таким напряженным, что она боялась не наскрести на жалованье учителям? И не два года назад? Тогда Шарлотта истратила все свои деньги на дорогие нововведения.
      Так нет же! Он вернулся именно сейчас, когда дела почти наладились.
      Шарлотта прикрыла глаза и стала слушать завывания ветра. Ветки скреблись в окно кареты, словно природа затеяла непрекращающуюся опасную игру.
      Порыв ветра качнул экипаж. Шарлотта вцепилась в подлокотник сиденья, чтобы не упасть. Вначале непогода не выглядела такой угрожающей, но ведь в Шотландии все бывает неожиданно. Чистая и дикая красота весны, мягкое спокойствие лета… Но зиму Шарлотта ненавидела, ей казалось, что в это время царствует смерть: все живое засыпает, а пейзаж состоит лишь из снега и льда.
      Наверное, Джордж любил зиму. Странно, что она этого не знает. Однако она вообще мало что о нем знает. Вот горчица ему нравится. Шарлотта запомнила это, потому что они несколько раз вместе обедали. И еще нравится ростбиф. Он заявлял, что шотландская говядина вкуснее английской. Как будто Шарлотта знала национальность тех животных, мясо которых она ела. Еще ему нравилось прикосновение шелка к коже. Он как-то сказал ей об этом. Сейчас Шарлотта не помнила, по какому случаю, но помнила, что фраза показалась ей не совсем приличной. А какой у него любимый цвет? А книга? И вообще, любит ли он читать?
      Даже о лакее, который прошлой ночью прислуживал леди Элинор, Шарлотта знала больше.
      Кстати, что делать с этой историей? Надо ли вообще упоминать о ней? Следует ли сделать выговор молодому человеку? Или, может быть, поздравить его?
      Еще вчера она была директрисой школы для молодых леди, которая скоро должна начать приносить доход. Только это, и ничего больше. Ее жизнь была предсказуема, хотя и немного однообразна. Дни проходили по расписанию, все обязанности заранее определены. Шарлотта знала, что принесет ей понедельник, что – вторник. Так же, как и остальные дни недели.
      Сегодня все изменилось. Сегодня в замке присутствует ее беглый муж, а сама она оказалась предметом внимания очень решительных и очень настырных женщин, которые собираются обучить ее любовному искусству.
      Ветер завывал все сильнее. Франклин кричал на лошадей. Из низких туч вылетали стрелы молний и колотили в вершины холмов. Испуганное ржание лошадей мешалось со стуком дождя и щелканьем кучерского хлыста.
      Видимо, перед отъездом из Балфурина следовало подумать о погоде.
      Шарлотта вжалась спиной в сиденье, а новый порыв ветра едва не перевернул экипаж. Неужели ее жизнь кончится так нелепо? Не как у древней старухи Нэн, которая смотрит на Балфурин из окна башни с чувством должного завершения своих жизненных трудов, а в треске разбившейся в бурю кареты?
      Наверное, за эти пять лет у Бога накопилось слишком много причин, чтобы наказать ее, и теперь настало время отвечать за свои грехи. И первый среди них – гордыня. Она не поехала домой, как следовало послушной дочери. Вместо этого она осталась в Балфурине, упрямая, решительная, посрамленная. Тщеславие ведь тоже грех, не так ли? Ей так нравилось, как она выглядела вчера вечером в своем единственном бальном платье, и ей было жаль, что Спенсер не видел, как она входит в зал.
      Лошади тревожно заржали. Шарлотта зажмурила глаза и пожалела, что не зажала уши.
      Может быть, это наказание за то, что она должным образом не приветствовала мужа в его собственном доме?
      Ведь Господь любит союзы. Он одобряет покорных жен. Шарлотта с легкостью могла бы припомнить дюжину цитат из Библии на эту тему.
      Она заметила тот взгляд Джорджа, странный, беззащитный… Он длился всего мгновение, но задел в ней какую-то неведомую струну. Но она беспощадно подавила возникшую в душе нежность. И теперь она обречена на гибель в бурю, потому что не проявила ни малейшего намека на покорность своему мужу, Джорджу Маккиннону.
      Если бы Спенсер оказался дома, она бы переждала непогоду в его обществе. Может быть, даже решилась бы пройти в гостиную, ведь в таких обстоятельствах никто ее не осудит.
      Но Спенсер здесь ни при чем. Если кто-то и виноват, то лишь она сама. Ей требовались поддержка, утешение. Это была минутная слабость, за которую теперь надо расплачиваться.
      Сам Джордж, без сомнения, сидит сейчас у камина в хозяйских покоях. Ему тепло и уютно. А может, он развлекает в большом зале оставшихся учениц?
      Раздался новый раскат грома. Шарлотта подумала о несчастном Франклине, который вынужден оставаться снаружи. Шарлотте все время хотелось постучать в крышу и крикнуть ему, чтобы ехал помедленнее. Может быть, лучше остановиться прямо на дороге и переждать бурю здесь? Пока же карету швыряло из стороны в сторону, а когда они стали подниматься на самый высокий холм в округе, ей показалось, что какая-то непреодолимая сила тянет их вниз. Шарлотта была не из тех, кто падает в обморок при любых осложнениях. Она и в ученицах не поощряла подобных истеричных наклонностей, однако сейчас ей вдруг подумалось, что обморок был бы облегчением.
      Гром грохотал с оглушительной силой. На мгновение Шарлотте показалось, что она совсем оглохла. Рядом ударила молния. Карета затряслась.
      Лошади подались назад, экипаж накренился, сошел с дороги и покатился вниз и вбок. Шарлотта обеими руками вцепилась в сиденье. Ее швыряло из стороны в сторону. Локоть ударил в стекло дверцы. Раздался треск. Она попыталась удержаться на месте, но руки соскользнули с мягких подушек.
      Казалось, прошла целая вечность, прежде чем движение кареты прекратилось. Шарлотта обнаружила себя стоящей на коленях на полу кареты. Сердце бешено колотилось. Она часто и коротко дышала. Наконец решилась открыть зажмуренные глаза и оценить положение.
      Экипаж стоял как-то боком, словно с одной стороны у него отвалились колеса. Где-то высоко вверху по-прежнему неистовствовала буря, но сейчас грохотание грома отдалилось, ветер изменил направление, и Шарлотта услышала и другие звуки – жалобное ржание лошадей.
      Ее трясло от пережитого, на миг она испугалась, что с нею все же случится истерика, но ведь она осталась жива! Наверное, Бог решил, что ее вина не столь велика.
      И тут раздался голос Франклина. Он шел из окна сверху. Шарлотта подняла глаза, но через решетку не разглядела лица кучера.
      – Вы в порядке, миледи?
      – Думаю, да, – произнесла она, заметив, как дрожит ее голос. Надо сохранять самообладание! Пока она способна лишь говорить. На то, чтобы двинуться, у нее просто нет сил.
      – Мы на склоне холма, миледи.
      Шарлотта кивнула, но тут же поняла, что, если она не видит кучера, он, очевидно, тоже ее не видит.
      – Я догадалась, Франклин, по тому, как наклонилась карета.
      – Я могу вас вытащить, миледи, или можно подождать, пока кончится буря. Зачем вам мокнуть?
      У Шарлотты не было сил пошевелить и пальцем, а мысль о том, чтобы выйти из кареты, казалась ей отвратительной.
      – Думаю, лучше подождать, – ответила она. – Ты тоже забирайся внутрь, Франклин.
      – Я уже вымок, миледи, но все равно, благодарю. – А через минуту добавил: – Одна из лошадей сильно ранена, миледи, другая немного прихрамывает.
      Даже если бы Франклин ничего ей не сказал, жалобные стоны животного открыли бы Шарлотте печальную правду. Она снова закрыла глаза, желая оказаться как можно дальше от этого мрачного места, но желания в таких обстоятельствах бессильны, Шарлотта оставалась там, где была, принужденная слышать стоны умирающей лошади.
      – Франклин, сделай, что должен, – приказала Шарлотта, понимая, что сейчас произойдет.
      Через несколько мгновений стоны умолкли.
      Как долго уже тянется буря? Наверное, не больше четверти часа, хотя кажется бесконечной. Шарлотта оставила свои нарядные часы в виде брошки в Балфурине и не моглa сказать, сколько прошло времени. Наконец ветер стал стихать. Ураган переместился дальше. Крыша экипажа протекала. На шелковой обивке потолка появились темные пятна. Шарлотта как завороженная следила за каплей, проделавшей влажную дорожку к середине потолка и упавшей ей на накидку.
      Внезапно дверца кареты распахнулась, появился вымокший с головы до ног Франклин.
      – Миледи, я могу вернуться в Балфурин и привести подмогу. Дорога, насколько хватает глаз, превратилась в сплошную реку грязи. Там по щиколотку.
      – Я не растаю, Франклин, и, разумеется, могу пройтись с тобою по грязи.
      – Вам бы лучше оставаться здесь, миледи.
      – Глупости, – заявила Шарлотта, обмотала шаль вокруг шеи и спрятала руки в прорези накидки, жалея, что не догадалась прихватить с собой теплые перчатки.
      Даже в таких обстоятельствах ей хотелось выглядеть элегантно, о тепле она не заботилась. Грех тщеславия она в себе уже обнаружила.
      – До Балфурина не так уж далеко, – заметила она, несколько уклоняясь от истины. На самом деле она понятия не имела, какое расстояние отделяет их от замка, но если его может пройти Франклин, значит, может и она. – За час мы дойдем. – «Или за два», – мысленно добавила она.
      – Ну, если вы уверены, миледи…
      – Уверена, – твердым голосом произнесла Шарлотта. Она директриса школы молодых леди «Каледония», а вовсе не тепличный цветок.
      Франклин помог ей выбраться из кареты, и Шарлотта ступила в грязь. Кучер ошибся – грязи было не по щиколотку, а почти по колено. Они находились в самой нижней части уклона. В солнечный день Шарлотта не сочла бы его слишком крутым, но сейчас он казался непреодолимым.
      Франклин вернулся к лошади у кареты, а Шарлотта решительно направилась в противоположную сторону. Земля превратилась в сплошную паутину грязевых ручьев. Каждый шаг давался с трудом, приходилось вытаскивать ногу из жижи, а потом снова погружать ее в грязевое болото.
      Для поездки Шарлотта обулась в свои самые элегантные ботиночки. Снова тщеславие. Однако в следующие минуты обувь перестала иметь значение, потому что на левом ботинке отвалилась подошва. Шарлотта поискала ее рукой в грязи и наконец выудила на свет свой вымокший трофей. На полпути к вершине холма она потеряла остаток ботинка, сняла второй и продолжала путь в одних шерстяных чулках.
      Вымокшая, измазанная в грязи, она вспотела в своей теплой шерстяной накидке. Косточка из корсета впивалась ей в бок, Шарлотта с трудом сдерживалась, чтобы не расшнуровать его и не избавиться от этого неудобства. Шляпка вползла на глаза и мешала смотреть, от темно-синей ленты исходил какой-то странный запах. Но она оставалась директрисой школы молодых леди «Каледония» и, как таковая, являла собой пример благопристойности. Даже грязная, вспотевшая, мокрая и измотанная.
      – С тобой все в порядке?
      Услышав этот голос, Шарлотта подняла глаза. Ну, разумеется! Он объявился именно в этот момент. Сидел верхом так, словно родился в седле. Кстати, в седле ее лошади! Одной из лучших ее лошадей. В школе обучали верховой езде, и Шарлотта купила для своих воспитанниц двух прекрасных кобыл.
      Разумеется, Джордж выглядел безупречно, он лишь немного вымок под дождем. На плотной ткани пальто кое-где блестели капельки влаги.
      Шарлотта почувствовала себя униженной. По сравнению с ним она выглядела замарашкой.
      – Что ты здесь делаешь? – спросила она.
      Вместо ответа он соскочил с лошади и подошел к Шарлотте.
      – Хотел узнать, куда ты отправилась, но, к несчастью, попал в бурю.
      Шарлотта подняла руку, словно пытаясь удержать Джорджа на расстоянии.
      – Со мной все в порядке. Я не нуждаюсь в твоей помощи.
      – Конечно, нуждаешься. Не говори глупостей.
      Шарлотта вперила в него гневный взор, чувствуя, что невозможно ненавидеть человека сильнее, чем она ненавидела Джорджа в этот момент. Обогнула его и направилась в сторону Балфурина.
      – Куда ты идешь?
      – Домой, – ответила Шарлотта.
      – Не лучше ли поехать верхом? – Он развернул лошадь и поехал следом.
      Шарлотта сделала вид, что не услышала, и лишь оглянулась на Франклина, который брел по склону с оставшейся лошадью в поводу. Джордж отправился ему на помощь, и вдвоем они сумели втащить упирающееся животное на дорогу. Мужчины рассматривали ноги жеребца. Франклин дважды кивнул, как будто Джордж сказал что-то особо дельное, Шарлотта отвела взгляд и вздохнула, недоумевая, когда эти двое успели стать такими добрыми приятелями.
      Джордж поразил ее еще сильнее, когда размотал свой шикарный шейный платок и обернул им колено лошади.
      Когда это он успел стать таким добрым?
      – Если поведете его медленно, все будет в порядке, – обратился он к Франклину. – Вечером немного мази и компресс, и он будет как новенький.
      Франклин кивнул.
      И когда Джордж успел стать таким специалистом по лошадям?
      Шарлотта продолжала идти, намереваясь как можно быстрее увеличить расстояние между собой и Джорджем.
      Через несколько минут она услышала топот лошади, но продолжала игнорировать мужа. Это стало труднее, когда кобыла начала принюхиваться к ее шляпке. Шарлотта отмахнулась от нее, но, видимо, украшения на полях обладали для нее неодолимой притягательностью, а может, все дело было в запахе, который самой Шарлотте напоминал сырое сено.
      – До Балфурина довольно далеко, – сообщил Джордж. – Ты уверена, что не хочешь поехать верхом?
      Дожди превратился в мелкую морось. Шарлотта вновь сделала вид, что не слышит его слов, и пошла быстрее, чтобы лошадь не вздумала пожевать ее шляпку.
      – Шарлотта, ты всегда позволяешь гордости руководить твоими поступками вопреки разуму?
      Она остановилась и резко обернулась к всаднику, сожалея, что приходится задирать голову, чтобы взглянуть на него. Его слова ей не понравились, но в них был здравый смысл. Очень глупо идти пешком, если он предлагает ей помощь. К тому же у нее разболелась нога. Чулки – не лучшая защита от каменистого ложа дороги.
      – Хорошо. Я бы поехала верхом.
      Шарлотта думала, что он соскочит с коня и предложит его ей. Вместо этого Джордж нагнулся, легко подхватил ее и посадил боком впереди себя. Она не очень хорошо ездила верхом, но все же справилась бы. Сейчас она словно сидела в дамском седле без луки, а потому ей пришлось подчиниться его желанию придерживать ее обеими руками.
      – Почему у тебя такая спина?
      – Прошу прощения?
      – Ты очень напряжена.
      – У меня отличная осанка, – высокомерно проговорила она.
      – Шарлотта, ты словно палку проглотила.
      Она не могла придумать, как ответить на подобное оскорбление, и, сочтя, что молчание – ее лучшее прибежище, стала искать глазами Балфурин, надеясь, что ей не придется сносить общество Джорджа и его замечания дольше, чем необходимо.
      Через несколько минут она все же поинтересовалась:
      – Неужели ты действительно поехал меня искать?
      Он мгновение молчал, потом ответил:
      – Да.
      – Зачем?
      Джордж не ответил, а Шарлотта не стала настаивать и сама не знала, обидеться ли ей или чувствовать себя польщенной его заботой. А может, ему просто стало любопытно? Прежде Джордж не испытывал к ней никакого интереса.
      – Я хотела посоветоваться со своим поверенным, хотя это абсолютно не твое дело – Она с особым ударением произнесла последние слова.
      – А я тем временем навестил старую Нэн, – сказал он.
      Шарлотта бросила на него удивленный взгляд:
      – Вот как? – Честность заставила ее признать: – В последнее время я ее почти не видела. Она предпочитает делать вид, что я не живу в Балфурине.
      – Ты англичанка, – просто сказал он. – Она – остаток эпохи, когда англичан не жаловали в Шотландии.
      – Их и сейчас здесь не жалуют.
      – Видно, ты давно не была в Эдинбурге. Там англичан больше, чем шотландцев. Сейчас модно иметь земли в Шотландии.
      – Все равно, Нэн так и не приняла меня, и она слишком стара, чтобы перемениться.
      – Очевидно, так, – легко согласился он, и Шарлотта снова на него посмотрела. В ответ Джордж улыбнулся: – Ты ждала, что я тебе солгу? Нет, лгать я не стану. Я всегда буду говорить тебе правду, даже самую неприятную.
      Шарлотта попыталась вспомнить случаи, когда он все-таки прибегал ко лжи, но так и не вспомнила. Конечно, они прожили вместе слишком мало времени – семь дней брака после трех встреч на людях – именно трех, не больше.
      – Ты достигла успехов с твоей школой, – произнес он, до крайности удивив свою спутницу. – Полагаю, нелегко было превратить Балфурин в нечто, приносящее прибыль.
      – Нелегко, – ледяным тоном согласилась Шарлотта, обернулась и посмотрела ему в глаза, которые оказались так близко, что она разглядела золотые искорки в их синеве. Странно, но прежде она их не замечала. – Мы что, должны беседовать всю дорогу до Балфурина? – И Шарлотта отвела взгляд, чувствуя неловкость от его близости, от этого его интереса и, как ни странно, от непонятного выражения на лице – как будто он испытывал к ней сочувствие.
      Ей не нужны ни его сочувствие, ни его забота. Ей ничего не нужно от Джорджа Маккиннона.
      – Шарлотта, ты разве не заметила, что я с самого приезда в Балфурин ни минуты не оставался с тобой с глазу на глаз? Школа, конечно, великолепна, но четыре сотни хихикающих девчонок – не самые благотворные условия для беседы.
      – У нас в списках всего двести воспитанниц.
      – Да? – удивленно приподнял брови Джордж. – А мне показалось, что больше.
      – Ты сидел среди них как в цветнике. Практиковался ради всех твоих женщин.
      – Моих женщин?
      – Мэтью сказал, что у тебя работает много женщин. Думаю, они тебя считают чем-то вроде паши. И наложница у тебя тоже есть?
      Он слегка улыбнулся:
      – Мэтью не любит Шотландию. И Балфурин ему тоже страшно не нравится. Он что угодно скажет и сделает, лишь бы я поскорее отсюда уехал.
      – Прошу тебя, не стоит оставаться ради меня, – с иронией в голосе проговорила Шарлотта, уставшая напрягать глаза в надежде поскорее увидеть стены Балфурина.
      – Никогда не видел, чтобы женщина так хотела избавиться от мужа.
      – Я только подражаю тебе, Джордж. Правда, в отличие от тебя я не скрываю своих устремлений.
      – Я, без сомнения, оставил записку.
      – Значит, ты сам не знаешь? – Она обернулась и посмотрела ему в глаза. – Я не стану выслушивать россказни о потерянной памяти, Джордж. Ты не можешь объявиться в Балфурине и рассказывать сказки, что пять лет назад не понимал, кто ты такой.
      Он не отвел взгляда, куда более хмурого, чем ждала Шарлотта.
      – Прости, Шарлотта. Нельзя было допускать подобного.
      Шарлотта отвела глаза. Его просьба повергла ее в смущение. Она не ожидала от него извинений.
      Он вглядывался в даль.
      – Может, признаем, что я был ослом? Несомненным и явным ослом?
      – Это возможно, – отвечала она, немного смягчаясь, но лишь немного.
      – Еще раз прости, Шарлотта. Этого нельзя было допускать.
      – Джордж, я вовсе не уверена, что в таком настроении ты мне нравишься. И разумеется, я этому твоему настроению вовсе не доверяю. Прежде ты никогда не пытался заискивать передо мной.
      – Я и теперь не пытаюсь, – сухо возразил он. – Я просто извиняюсь за недопустимое поведение.
      – Твое недопустимое поведение.
      Он промолчал.
      Несколько минут они ехали в тишине, нарушаемой лишь завыванием ветра, который снова усилился. Шарлотта испугалась, что буря утихла временно, а теперь может разыграться с новой силой. Она подняла хмурое лицо к небу и услышала за спиной смех Джорджа.
      – Шарлотта, буре ты приказать не можешь. Дождь либо будет, либо нет. И с этим ты ничего не сможешь поделать.
      – Я не хочу снова промокнуть. Сегодня и так тяжелый день, не хватало мне еще заболеть.
      – Ты часто простуживаешься? – спросил он.
      – Никогда.
      – Тогда зачем волноваться?
      Она бросила на него косой взгляд и отвернулась. Джордж продолжал улыбаться, и улыбка его была по-прежнему обворожительна.
      – Я не волнуюсь, а проявляю осторожность.
      – Полагаю, у тебя были для этого веские основания.
      – А вот думать об этом тебе не стоит, – суровым тоном объявила она.
      – Не стоит проявлять заботу? – спросил он.
      – И это – тоже. Но я о другом – на самом деле ты не можешь знать, о чем я собиралась говорить. Меня раздражают даже твои попытки это предугадать.
      – Отлично. Я попробую демонстрировать тупость. Вы, женщины, именно так думаете о мужчинах?
      – Вот и еще одна вещь, которую тебе следует запомнить, – холодно продолжила Шарлотта. – Я не похожа на других женщин.
      – И тебе не нравится, когда женщин пытаются лучше понять? Или я снова непозволительно проницателен?
      – Должно быть, в твоем гареме масса женщин, – парировала Шарлотта. – От них ты мог кое-чему научиться.
      Джордж снова улыбался. Шарлотта задумалась: сколько воспитанниц покидали в этом семестре Балфурин, мечтательно улыбаясь и бросая печальные взгляды в сторону хозяйских покоев?
      – У меня нет гарема, что бы там ни утверждал Мэтью.
      – Позволь мне усомниться, – непреклонным тоном произнесла Шарлотта. – Я представляю себе, каковы нравы в тех краях. Уверена, ты получал женщин в качестве даров.
      Джордж расхохотался. Шарлотту так поразил его смех, что она едва не упала с лошади.
      – «Добро пожаловать в нашу страну, вот вам в дар моя дочь!» Так, что ли? Уверяю тебя, ничего подобного там не было.
      – Во множестве стран на Востоке нет культа уважения к женщине.
      – Должен, к несчастью, согласиться с этим, – сказал он. – Но женщин мне не дарили, даже мужчины, которые испытывали ко мне благодарность.
      – За что?
      – Я обогатил их, – ответил он. – Они стали инвесторами в моей экспортной кампании. Я торгую. Вкладываю. То, что не нужно Пинанге, нужно Европе.
      – Знаешь, Джордж, ты должен узнать обо мне еще вот что: я достаточно умная. Со мной не следует обращаться как с ребенком. Я разбираюсь в экономике.
      – Тогда ты должна знать, что такое спрос и предложение. Я выясняю, на что есть спрос, и удовлетворяю его. Везде и всегда.
      – Ты торгуешь опиумом? – осторожно спросила Шарлотта.
      – Ни в коем случае.
      – Рабами?
      – Каким же замечательным человеком ты меня считаешь! Но с другой стороны, граф Марн вовсе не был образцом добродетели, ведь так?
      – Ты снова делаешь то же самое, – заметила Шарлотта.
      – Делаю – что?
      – Отстраняешься от своих поступков. Говоришь о себе так, словно тебя здесь нет, словно все совершенное тобой сделал кто-то другой.
      – Шарлотта, возможно, я совсем не тот человек, которого ты когда-то знала. Возможно, я очень изменился за последние пять лет. Так изменился, что стал совершенно другим.
      – Даже физически? – спросила она.
      Похоже, вопрос насторожил Джорджа.
      – Ты кажешься выше, чем я тебя помню, и шире в плечах. И глаза у тебя были не такие синие. Но возможно, все эти пять лет я пыталась тебя сделать более мелким и не таким привлекательным.
      – Ты считаешь меня привлекательным?
      Она кивнула. Один раз. Не надо, чтобы он вообразил лишнее. Она согласилась с ним говорить – этого достаточно. Он должен считать, что ему повезло. Любая другая женщина забаррикадировалась бы у себя в комнате и не сказала бы ему ни слова.
      Но она не любая женщина. У нее своя собственная, отдельная от Джорджа жизнь, полная дел и забот. И он должен это почувствовать. Он не должен – и не сможет! – пытаться ее изменить.
      Словно услышав ее мысли, Джордж сказал:
      – Шарлотта, я приехал в Шотландию не для того, чтобы сделать тебя несчастной. – И крепче обнял ее в седле, в ответ она выпрямила спину. – Балфурин уже близко.
      Шарлотта подняла взгляд и поняла, что он прав. Через пару минут они будут во дворе замка. И она освободится. Вот только на какой срок?
      – Что ты собираешься делать, Джордж?
      Он сделал вид, что неправильно ее понял.
      – Переоденусь в сухую одежду. Потом займусь письмами и сделкой со своим агентом в Эдинбурге.
      – С агентом? – переспросила Шарлотта.
      – Представитель, который продает товары от моего имени.
      – Как долго ты здесь пробудешь? Раньше ты говорил мне, что не любишь Шотландию.
      – А ты привязалась к ней как местная уроженка.
      – Ненавижу зимы.
      – Как и любой разумный человек. Хотя… – он помедлил, – я с удовольствием предвкушал холод и снег. Наверное, слишком долго прожил в раю.
      – Ты можешь попробовать пожить зимой в Англии. Там в это время сыро и холодно.
      – За последние пять лет мои вкусы изменились. Я нахожу Англию прекрасным местом, но ей не хватает шотландской остроты. В нашей стране есть что-то, говорящее о свободе, о самой сути человеческой натуры, одновременно воинственной и миролюбивой. Думаю, в Шотландии мы ближе к собственному «я». Англия слишком цивилизованна.
      Шарлотта никогда не считала Джорджа склонным к размышлениям или к самокопанию. Этот новый человек раздражал ее и будил интерес к себе.
      – Значит, ты по меньшей мере собираешься прожить здесь зиму?
      – Шарлотта, если бы я не был в тебе уверен, то решил бы, что ты мечтаешь от меня избавиться. Ты не подумала, что, если я уеду, ты окажешься в сложном положении – не жена и не вдова?
      – Если ты останешься, будет то же самое, – с замечательным спокойствием отвечала она, хотя ее сердце отчаянно колотилось. – Я – не жена и не вдова.
      Оглянувшись, она снова увидела на его лице все ту же полуулыбку. К счастью, он смотрел не на нее, а на Балфурин. Его рука легла ей на талию. Шарлотта окаменела.
      – Я не причиню тебе вреда, Шарлотта. Ты так реагируешь на любого мужчину или только на меня?
      Она не ответила. Его рука поднялась выше, словно бы провоцируя спутницу на протест.
      – У меня здесь есть дело. Когда я его закончу, то уеду. Не раньше.
      Шарлотта обернулась и посмотрела ему в лицо. Сейчас они были ближе друг к другу, чем все эти годы. Их связывали узы, которые даже шотландские суды не спешили разорвать. И все же он был для нее незнакомцем. Он бесил ее потому, что обладал властью над ней, которую она ненавидела и презирала.
      «Заставьте его страдать, – так говорила леди Элинор. – Содрогаться от желания. Последнее слово всегда должно оставаться за женщинами, но дело в том, что они почти никогда не осознают свою силу».
      Шарлотта улыбнулась, с удовольствием заметив, как сузились его глаза. Очевидно, ее внезапное дружелюбие вызвало в нем такие же подозрения, как в ней – его сердечные манеры.
      – Тогда, Джордж, ты должен мне сказать, – любезным тоном проговорила она, – что мне следует сделать, чтобы твое временное пребывание здесь было наиболее приятным? Я не хочу, чтобы ты испытывал нужду хоть в чем-то.
      – Твое общество. Улыбка хоть изредка.
      Шарлотта не стала отвечать, с облегчением отметив, что они въехали во внешний двор. Большая часть экипажей отбыла. Еще час или два ей придется оставаться директрисой. За это время Джордж полностью исчезнет из ее мыслей. Другие обязанности и события сотрут память о нем. И лишь вечером, оставшись одна у себя в комнате, она подумает, как с ним быть, а до тех пор он для нее не будет существовать.
      Его рука еще продвинулась вверх. Шарлотта заставила себя расслабиться. Когда подошел момент, она соскользнула с лошади, чуть не упала, но один из грумов ее подхватил. Она, не оглядываясь, направилась к дверям.
      – Шарлотта!
      Она сделала вид, что не слышит, но когда обитая железом дубовая дверь захлопнулась за ее спиной, она почувствовала искушение обернуться и лягнуть ее ногой.

      Оставаясь в седле, Диксон смотрел вслед Шарлотте, которая, спотыкаясь, брела к дверям замка. Она так сопротивлялась, когда пришлось принять его помощь. На мгновение он даже испугался, что Шарлотта откажется ехать в Балфурин верхом, только бы доказать ему, что она способна прекрасно обойтись без него.
      Дьявол побери Джорджа!
      Диксон почувствовал, что попал в ловушку: с одной стороны, им руководила врожденнат честность, с другой – оправданная скрытность. Мэтью, конечно, заявит, что ложь не имеет оправданий, но семья Мэтью погибла, когда он был ребенком. Он ни к кому не испытывал родственной привязанности, разве что к самому Диксону. Но притворяться этим ослом – своим кузеном – становилось все труднее.
      Ни один человек не бывает до конца плох, однако Диксону никак не удавалось обнаружить хоть что-то хорошее в кузене Джордже. Чем лучше он узнавал Шарлотту, тем отвратительнее выглядел Джордж.
      К несчастью, Диксон без труда мог представить, как бесчувственно и жестоко отнесся Джордж к своей молодой жене. Джордж всегда думал в первую очередь о себе. Если его желания препятствовали жизненным интересам другого человека, он просто не обращал на это внимания.
      Но если Джордж не разглядел ее ума и сообразительности, то оставалась еще и внешность. Или шлюхи, к которым он всегда имел пристрастие, настолько оболванили его, что он оказался не в состоянии оценить поразительную красоту этой женщины?
      Диксону так хотелось бы увидеть, как эти волосы будут струиться с плеч, хотелось погрузить в них пальцы. Есть в них коричневый оттенок или только рыжий и золотой?
      Ее кожа была кремовой, но имела легкий намек на загар. Видно, Шарлотта не избегала солнца так, как большинство знакомых Диксону женщин. В мягких зеленых глазах крылось нечто такое, что хотелось просто сидеть и всматриваться в их бездонную глубину.
      А губы… На этой мысли Диксон оборвал себя, чтобы не переступить границ родственной лояльности.
      Для женщины Шарлотта была довольно высокой и такой гибкой и грациозной, что Диксон был не в состоянии оторвать от нее свои руки, притворяясь, что старается помочь ей усидеть на лошади Его ладонь и сейчас помнила изысканную линию ее спины. А что делать? Он хранил целомудрие больше года, а до этого был мужем.
      Эта возникшая в голове мысль настолько его расстроила, что Диксон отмахнулся от грума, который хотел взять под уздцы кобылу. Диксон соскочил с седла и сам повел лошадь в конюшню.
      Не потому ли он так упорствует в нежелании покинуть Балфурин? Не из-за Джорджа. Не из фамильной лояльности, не из благородства. Но лишь потому, что чувствует одиночество… Он домогается жены Джорджа. А это грех. Даже если самому Джорджу она не нужна. Диксона удивляло, что Мэтью прекратил отпускать замечания по поводу этой его слабости, а ведь Мэтью сам назначил себя на должность духовного стража совести Диксона.
      Видит Бог, такой защитник ему необходим.
      При первых раскатах грома Мэтью, без сомнения, удалился к себе в комнату и предавался медитации и молитве все время, пока длилась гроза. В Индийском океане они однажды встретились со штормом. Мэтью тогда заперся у себя в каюте и не выходил оттуда целый день, а когда появился, то внешность его настолько преобразилась, он был так бледен и изможден, что Диксон не решился делать рискованные намеки на неуместный страх.
      Однако теперь Мэтью оказался не у себя в комнате. Диксон обнаружил помощника в конюшне, где тот толковал с конюхом. Оба глянули мельком на Диксона и отвели глаза. Очевидно, именно он служил предметом разговора.
      – Мятеж на корабле? – весело спросил Диксон.
      Мэтью обернулся и поклонился. Почтительный жест ни в коей мере не обманул Диксона. Когда Мэтью что-либо задумает, он выказывает своему господину особенную покорность и уважение.
      Эта парочка, без сомнения, пыталась придумать, как заставить его поскорее покинуть Балфурин. Мэтью может видеть духов своих предков, слышать голоса привидений, читать предсказания по чайным листьям, но Диксона это не трогало. Он жил в реальном мире, мистика его не интересовала. Даже вера в Бога основывалась у него на опыте.
      Ему случалось оказаться свидетелем событий, которые не поддавались обычному объяснению, он созерцал величие природы и готов был признать существование Бога, потому что лишь вселенский разум способен создать столь прекрасный и дикий мир.
      Диксон сложил руки на груди и ждал.
      – Господин, мы с Дональдом чувствуем беспокойство в этом месте, – начал Мэтью.
      – А что, необходимо, чтобы ты, Мэтью, всегда пребывал в покое?
      Мэтью склонил голову, но Диксон успел заметить, как по его лицу скользнуло удивленное выражение. До этого момента Диксон прекрасно знал, чего хочет его секретарь. Решение вернуться в Шотландию было внезапным, и у Мэтью тут не было права голоса.
      – Господин, здесь много дурных предзнаменований. Здесь веет духом смерти, – сказал Мэтью.
      – Думаю, ты просто чувствуешь запах торфа, Мэтью. Старая, добрая шотландская почва.
      – Прошу прощения, сэр, – вмешался Дональд, выступая вперед. – Если бы вы сообщили мне, как долго мы здесь останемся…
      – Ты куда-то спешишь, Дональд? Если так, то меня удивляет, почему ты раньше не сообщил об этом.
      – Ну я же не знал, что вы граф, верно? Не знал, что вы так рветесь посетить дом ваших предков. У меня нет никаких дел в Эдинбурге, но я согласен с китайцем. Мне не нравится это место, и я не боюсь сказать вам об этом.
      Да, лучше бы хоть кто-то чего-то боялся, подумал Диксон. Сначала Шарлотта с этой ее вопиющей честностью. Диксон разрывался между желанием наказать Джорджа и признаться Шарлотте, что он вовсе не ее муж. А теперь еще Мэтью, который хотя и называет его господином, но в нем на самом деле нет ни на йоту покорности. А теперь кучер. До сего часа он был вполне почтителен и терпелив.
      – Если бы вы с Мэтью занялись полезным делом, – заявил Диксон, – у вас, вероятно, было бы меньше времени, чтобы обсуждать недостатки Балфурина. В конце концов, это мое родовое гнездо, живут в нем привидения или нет.
      Кучер коснулся рукой шляпы и сделал шаг назад. Мэтью спрятал руки в длинные рукава и отвесил еще один глубокий поклон.
      – Здешний кучер ведет сейчас в Балфурин раненую лошадь. Посмотрите, может быть, вы сумеете ей чем-нибудь помочь. – Диксон раздраженно повернулся и вышел из конюшни, оставив этих двоих делиться своим недовольством.
      Так где же все-таки искать Джорджа? Надо сосредоточиться на этой задаче, и тогда мысли о Шарлотте и двух мятежных слугах развеются сами собой.
      Правильно ли старая Нэн пересказала ему разговор с Джорджем? Или она просто фантазировала? Неужели он действительно возвращался в Балфурин лишь затем, чтобы найти клад?
      Диксон вошел в холл, кивнул какой-то служанке и нескольким девочкам, с которыми сегодня завтракал, а потом, перескакивая через ступеньки, взбежал по лестнице в свои покои. Вошел, прикрыл и запер за собой дверь. Он был явно не в настроении воспринимать заклинания и пророчества Мэтью. Переоделся, схватил доску для письма, положил ее на кровать и снова прочел загадку, которую записал накануне:
 
Когда грядут перемены
И холод пахнет на нас,
О том, что назначено роком,
Предков затрубит глас.
 
 
В Лету уйдет и старый и млад,
Для смертных судьба – преграда,
Щит и мечи и предсказанный клад
Храброму будут наградой.
 
      На мгновение Диксон задумался, пытаясь представить, какие мысли возникли в голове Джорджа.
      Нынешнему Балфурину не более четырехсот лет, но раньше тут стояла другая постройка, возведенная во времена первого графа, могучего воина, который получил свои земли в награду за доблесть и верность. Он был похоронен в подземной часовне в развалинах первого замка, который забросили из-за постоянных наводнений.
      «О том, что назначено роком, предков затрубит глас» Может быть, ключ находится в склепе? Похоже, Джордж собирался вести изыскания.
      День шел своим чередом. Серая пелена затянула небо. Может быть, буря еще вернется? Диксону приходилось огибать мыс Горн, где он едва не утонул, так что шотландская буря его не напугает.
      Через четверть часа он вышел из комнаты и на верхней площадке увидел ее. Вернувшись в Балфурин, Шарлотта, разумеется, тоже переоделась. Сейчас на ней было что-то желтое и легкое, больше подходящее для весны, чем для осени, но по крайней мере она не оделась в синие и черные учительские цвета, как было утром.
      С момента приезда Диксон видел Шарлотту в двух ипостасях: элегантной женщины в бальном платье с обнаженными плечами и легкими перьями и озабоченной приличиями строгой директрисы. Эта женщина в светлом платье демонстрировала еще одну грань. Диксон решил, что она ближе всего к истине.
      На плечи Шарлотта накинула легкую шаль и распустила локоны, словно желая их высушить. Диксон стоял и смотрел, а Шарлотта прошла по коридору к большому залу, потом вернулась, как будто считала ступени. Вздохнула, остановилась, снова пошла.
      Может быть, она пыталась обдумать линию поведения? Или просто скучала по неумолчному шуму, который вечно царил в обновленном Балфурине? Диксону тишина привычна, а ее она может выбивать из колеи. Он почти слышал, как облегченно вздохнули предки, когда в замке вновь воцарилось спокойствие.
      Внезапно Шарлотта подняла взгляд., Диксону показалось, что, заметив его, она не слишком удивилась, он даже решил было, что она знала о его присутствии. Шарлотта сама себе кивнула, как будто остановилась на каком-то решении.
      – Ты пропустил ленч, – сказала она. – Кухарка оставила тебе еду в семейной столовой.
      – Благодарю за заботу, но я не голоден. Однако я не уверен, поел ли Мэтью.
      Шарлотта снова кивнула:
      – Я узнаю.
      Некоторые люди окутывают себя вуалью тайны, намеренно стараются произвести впечатление, чтобы возбудить в окружающих интерес к своей личности или выглядеть важной персоной. Диксон предпочитал иметь дело с людьми искренними, независимо от того, обладали ли они другими достоинствами. Он скорее выбрал бы вора, который не притворяется никем иным, чем господина, прячущего свои преступления под милой улыбкой.
      А Шарлотта? Какой она была на самом деле?
      Женщина-загадка. Ребус. Но Диксон сомневался, что она специально старалась произвести такое впечатление. По отношению к нему она чувствовала неловкость и, проявляя непонятную мягкость, как будто никак не могла решить, прогнать его или принять до конца.
      – Откуда этот внезапный интерес к моему благополучию? – спросил он, неспешно спускаясь по лестнице. – Из нашей совместной поездки я вынес впечатление, что ты не возражала бы, чтобы я умер с голоду, а сейчас беспокоишься о пропущенном ленче.
      – Даже если отбросить все остальное, ты, Джордж, мой муж. Я не допущу, чтобы говорили, будто я дурно обращаюсь с тобой в твоем собственном доме. Или что я вынуждаю тебя искать внимания у других.
      – Шарлотта, с какой стати я должен выставлять себя ослом еще раз?
      Шарлотта вспыхнула, кожа покрылась пятнами ярко-розового оттенка, что явно ее не украшало. Обычно женщины краснеют весьма привлекательным образом, как будто природа дает им еще одно оружие в борьбе за внимание мужчин. С Шарлоттой все было иначе. Мало того, что краснела она не слишком красиво, так еще и сердилась из-за этого.
      Диксону это страшно понравилось, но он решил, что подобное чувство небезопасно. Он не мог позволить себе увлечься Шарлоттой Маккиннон.
      Стоя на нижней площадке лестницы, он поднял обе руки в знак согласия.
      – Сдаюсь. Ты просто демонстрируешь горское гостеприимство.
      – Шотландия тут ни при чем, – резким тоном возразила она. – Я всего-навсего пытаюсь быть вежливой.
      – Значит, я зануда. Прости.
      Шарлотта еще раз кивнула, и Диксон не смог сдержать улыбки.
      – Если ты попросишь кухарку, чтобы она не убирала еду, я поем, когда вернусь.
      Шарлотта удивилась:
      – Куда ты идешь?
      – Мне нужно кое-что сделать. Скажем, кое-кого повидать.
      Лицо Шарлотты застыло. Диксон тоже перестал улыбаться.
      – Не возлюбленную, Шарлотта. И не служанку. Насколько я знаю, у меня нет в замке знакомых женщин.
      Шарлотта отступила в сторону, плотнее кутаясь в шаль, словно в поисках защиты. Если ей угодно прятаться от него, зачем она надела платье с таким вырезом? Диксону вдруг захотелось повыше натянуть эту шаль и спрятать ее шею от слишком нескромных глаз, в том числе его собственных.
      Маскарад затянулся. Маска прирастает к лицу. Еще несколько дней, и он сам поверит, что он и есть Джордж. Он не должен испытывать к ней никаких эмоций – ни сочувствия, ни ревности, ни желания защитить. У него нет права касаться ее шеи успокаивающим движением. Нет права дотронуться до ткани рукава, пробуя на ощупь мягкий шелк. Нет права взять ее за руку, чтобы рассмотреть точеную форму локтя, запястья, кисти. Диксон стоял достаточно близко, чувствуя, как обволакивает его облако согретых ее телом духов.
      Он резко повернулся и, не сказав больше ни слова, пошел к дверям. Может быть, лучше совсем не разговаривать с Шарлогтой? После каждого разговора у него возникали все новые вопросы, в душе разгоралось нездоровое любопытство. Оказываясь рядом с ней, он чувствовал, как все больше втягивается в роль, предназначенную ему обстоятельствами, как теряет собственную индивидуальность.
      Он здесь всего два дня и уже не может беспристрастно смотреть на эту женщину.
      – Ты так и не сказал, куда идешь, – произнесла Шарлотта за спиной у Диксона.
      – И правда, не сказал, – не оборачиваясь, отвечал он намеренно грубым тоном и закрыл за собой дверь, надеясь, что она не пойдет следом. Отойдя на приличное расстояние, Диксон все же оглянулся на Балфурин и удивился разочарованию, которое вдруг почувствовал.

* * *

      Шарлотта смотрела на захлопнувшуюся дверь, как будто ушедший мужчина ее ударил. Отлично. Он желает быть загадочным. То есть возвращается к прежним манерам. Во время поездки ей на мгновение показалось, у них есть возможность… Возможность чего? Надежды? Он никогда не подавал ей надежды. Ни разу не сказал, что вернулся домой, чтобы остаться. Извинился за свое поведение, это да. Но разве одних извинений достаточно?
      И простит ли она?
      Ей было абсолютно очевидно, что мужчина, который вернулся, совсем не похож на того, кого она помнила. Это ее беспокоило.
      Шарлотта в раздражении прошла в библиотеку, пытаясь занять мысли чем-либо иным, кроме Джорджа, но и там она сразу заметила следы его пребывания.
      Кто-то переложил ее перья, сдвинул чернильницу. Только Джордж посмел бы дотронуться до ее прибора. Неужели он заглядывал и в стол?
      Шарлотта всегда учила своих воспитанниц, что перед лицом опасности надо сохранять спокойствие. «Сохраняя трезвую голову, вы сможете справиться с любой бедой», – повторяла она снова и снова.
      Сама Шарлотта не испытывала никакого спокойствия. Она была в ярости. Джордж здесь всего два дня, а его присутствие ощутимо во всем.
      Она прикрыла глаза. Ей показалось, что в воздухе еще чувствуется его запах. Нечто чужое и экзотическое. Кроме того, от него пахло сандаловым деревом, и Шарлотте вдруг захотелось узнать, душистое ли у него мыло.
      Его мыло?
      С чего бы ей думать о таких вещах? А потом она задумается и о других его привычках. Часто ли он принимает ванну? Чистит ли зубы два раза в день? Хотя, если судить по его ослепительной улыбке, он наверняка заботится о зубах. Не хватало еще поинтересоваться его бельем! Потом она задумается о вещах, о которых ей совсем не следует думать. Например, как часто он ей изменял и с кем?
      Значительно полезнее будет сосредоточиться на действительно важном вопросе: зачем он вообще вернулся в Балфурин?
      Тут дверь приоткрылась, и в щелку заглянула Мейзи.
      – Ваше сиятельство, он не приходил есть.
      Кто подразумевался под словом «он», было ясно без слов.
      – Неужели теперь весь замок не будет ни есть, ни спать, потому что Джордж забыл поесть? – с насмешкой в голосе спросила Шарлотта. – Он занят. Какое-то дело. И не спрашивай какое, сразу скажу тебе, что понятия не имею. – Шарлотта нахмурилась, опустив взгляд на чернильницу, и раздраженно передвинула ее на прежнее место.
      – Служанка внизу видела, как господин граф шел в направлении старого замка, ваше сиятельство, – сообщила Мейзи, выжидающе глядя на хозяйку.
      – Вот как? – Интересно. Странное место для Джорджа. Или нет? Если, конечно, верить его словам.
      Мейзи все стояла в дверях.
      – Мейзи, я абсолютно не собираюсь идти за ним следом.
      – Конечно, конечно, ваше сиятельство. Мэтью тоже не завтракал.
      – Съели эти двое свой ленч или нет, наша жизнь не должна рушиться, мне все равно следует заниматься обычными делами.
      – И что это будут за дела, ваше сиятельство?
      Мейзи не пыталась шутить, просто хотела получить приказания. Беда состояла в том, что никаких особых дел не было. Именно сегодня. Последние четыре-пять недель они только и делали, что готовились к этому дню, дню прощания с ученицами. Мечтали остаться в почти пустом замке, отдохнуть от напряженных, строго расписанных занятий.
      Впервые за несколько месяцев Шарлотта была свободна, если только можно говорить о свободе, когда где-то рядом в доме ежеминутно чувствуешь присутствие Джорджа.
      – Он мог не знать, ваше сиятельство, что мы приготовили ему еду. Я имею в виду Мэтью.
      Услышав грустные нотки в голосе девушки, Шарлотта бросила на нее проницательный взгляд:
      – Разве ты не собиралась навестить родителей, Мейзи?
      – Только в следующем месяце, ваше сиятельство.
      – Я могу отпустить тебя пораньше. Если хочешь, можешь ехать на следующей неделе.
      – Благодарю вас, ваше сиятельство, но не стоит, – отвечала горничная. – Они не ждут меня раньше. Может быть, мне пойти поискать его? Он ведь голоден.
      – Мейзи, Мэтью – взрослый мужчина. Если он голоден, то отлично сумеет разыскать кухню.
      – О нет, ваше сиятельство. Мэтью ни за что не решится. Скорее умрет от голода, чем доставит кому-нибудь беспокойство.
      Шарлотта вздохнула:
      – Очень сомневаюсь, Мейзи, что такое может произойти.
      Мгновение помолчав, горничная заговорила снова:
      – Кухарка говорит, что может подогреть суп, но барашек подсохнет.
      – Барашек? Я не помню, чтобы нам подавали барашка. И сколько же всего было блюд? – спросила Шарлотта.
      Мейзи вспыхнула и сделала шаг назад.
      – Я скажу кухарке убрать пока все. Может быть, его сиятельство пожелает обедать пораньше.
      Шарлотта встала, обошла стол, разглаживая ладонями юбку.
      Каждый день приносит что-то новое. Кто недавно это сказал? Учительница французского, мадемуазель Дувье. Эта женщина во всем умеет найти нечто хорошее. Что бы она сказала в этой ситуации? Она француженка, а значит, в отличие от леди Элинор, дала бы какой-нибудь романтический совет.
      – Джорджу придется самому о себе позаботиться. Как и Мэтью. Они не умерли от голода до приезда в Балфурин и, без сомнения, не умрут, пока будут здесь. В конце концов, они не дети, а взрослые мужчины. Нечего с ними носиться. Мейзи, я не допущу, чтобы мое хозяйство пришло из-за них в полное смятение.
      – Да, ваше сиятельство, – пробормотала девушка.
      Будь Джордж уродом, женщины Балфурина не рвались бы ему услужить.
      Шарлотта закрыла дверь и вернулась за стол, довольная, что Мейзи не стала спорить. Сама она действовала неразумно и знала это, а оттого еще больше впадала в беспричинный гнев.
 
      Туман часто окутывал развалины старого замка, особенно по утрам весной и осенью. С одной стороны древней постройки сохранилась высокая стена с массивным арочным входом, вся заросшая темно-зеленым лишайником. Высокие колонны, некогда поддерживавшие тяжелую крышу, отбрасывали длинные узкие тени.
      Мальчишками они с Джорджем часто тут играли. Диксона завораживали рассказы о первом графе Марне, а его могила была тем местом, куда шестилетний Диксон приходил набираться мужества, прежде чем решиться на дерзкий поступок. Позже он навещал графа, когда был в смятении или даже нуждался в совете, находя странное удовлетворение в том, чтобы высказать свои трудности вслух.
      Диксон никогда не верил в привидения, но полагал, что именно здесь они могли бы существовать. Тишина была такой плотной, что казалась осязаемой. Она словно обнимала Диксона, приветствуя его и напоминая о времени, когда он был мальчишкой.
      Диксон спустился на пять ступенек у края фундамента, свернул направо и, не задумываясь, прошел по еще десяти ступеням вниз к подвальному этажу. Фундамент давно раскрошился, и сейчас лучи света проникали прямо в склеп. Лужи блестели на солнце, в воздухе ощущалась влага от пролетевшей бури.
      Колонны поднимались от каменного пола и, расширяясь кверху, уходили к сохранившемуся сводчатому потолку. Все пространство стен и потолка было украшено искусно вырезанными в камне побегами винограда, которые по углам сплетались в каменные венки. Мотив венка много раз повторялся в резном убранстве склепа. Диксон все пытался припомнить, имеет ли эта круговая форма какое-нибудь особое символическое значение, например, возрождение или обновление? Если так, то склеп – самое подходящее место для этого.
      В течение многих лет существовали планы перенести место упокоения предков поближе к современному замку, но денег так и не нашлось – потребности живых всегда преобладали над памятью о мертвых.
      Не слышалось ни одной птицы. В ближнем лесу не шумел ветер. Не шуршали мыши. С ветвей не упал ни один лист. От нынешних обитателей этого места Диксона отделял лишь звук его собственного дыхания.
      С минуту Диксон постоял в тишине. В склепе все оставалось так же, как и много лет назад, пожалуй, только слой опавших листьев стал толще. Склеп, как сама смерть, оставался неизменным.
      Первый граф Марн в одиночестве лежал в центре склепа. Каменный саркофаг венчался фигурой самого графа в полный рост в доспехах. Его рука держала меч длиною от середины груди до колен. Рядом был изображен щит с гербом графа.
      Предок Диксона был ниже ростом и стройнее, но лица их имели поразительное сходство, пожалуй, только нос Диксона был покороче, чем у первого графа.
      С тех пор как Диксон был здесь в последний раз, он повидал мир, изучил себя и людей, познал свои слабости и достоинства. Однако сейчас он ощутил странное одиночество, словно ему опять было пятнадцать лет и пора было уезжать в школу. Он пришел тогда в склеп, охваченный безнадежной тоской по ушедшим родителям, по дому, который мог бы назвать своим.
      В Балфурине для него не было будущего, пришлось отправляться в далекие края, чтобы через десять лет, совершив полный круг, вновь вернуться на это место.
      Сейчас Диксон впервые задумался о характере первого графа Марна. Мучился ли тот неуверенностью? Сомневался ли в своих действиях? Думал ли о собственном пути в жизни? Ощущал ли вину за свои поступки? Воюя за свое графство и свои земли, совершал ли дела, в которых потом раскаивался?
      Или он никогда не знал мук совести? Действовал лишь благородно, а свое дело считал чистым и безупречным?
      Первый граф Марн стал основателем династии, которая кончалась на Джордже. Несмотря на все его ошибки, его эгоизм и другие пороки, Джордж последний из семьи. Плохо, что его нет в Балфурине.
      – Хозяин, здесь живут привидения.
      Диксон оглянулся и увидел, как по ступеням осторожно спускается Мэтью.
      – А как же! Это же склеп.
      – Конечно, но здесь призраки не прикованы к месту захоронения, они шляются, как бездомные собаки.
      Диксон улыбнулся:
      – Мэтью, мы все равно здесь останемся, хоть тебе и не нравится Балфурин.
      Мэтью пожал плечами:
      – Я не желаю влиять на ваше решение, господин, просто сообщаю вам то, что знаю.
      – Ты не можешь знать о призраках.
      – Я же из Пинанга, господин. Мы ближе к миру духов.
      – Ты когда-нибудь замечал, что снимаешь и надеваешь свою национальность как халат, по мере надобности? Иногда ты – уроженец Пинанга, а в другие дни счастлив жить по европейским обычаям.
      – Я подлаживаюсь под окружающих, – ответил Мэтью, озираясь вокруг. – Не будет ли грубо спросить вас, зачем вы сюда пришли?
      – Боюсь, это просто глупость с моей стороны. Навещаю любимые места. Может, найду клад. Говорят, мои предки спрятали сокровище для своих потомков, чтобы те воспользовались им в нужде.
      – Вы думаете, это сокровище связано с исчезновением вашего кузена?
      – Сейчас я пока не знаю, что думать, – признался Диксон.
      – Мейзи считает, что вы, то есть он, сбежали от графини. Вы тоже так думаете?
      – Такое возможно. Видимо, Джордж не изменился с тех пор, как я покинул Шотландию.
      – Значит, вы попытаетесь найти своего кузена? – спросил Мэтью.
      – А что, есть дурные предзнаменования? Рассерженные куры, бешеные ураганы, знаки на чайных листьях?
      Мэтью лишь покачал головой.
      – Давай, – настаивал Диксон, – расскажи мне. Лучше известная опасность, чем неясные подозрения, ведь так?
      – Я видел лишь то, что меня смутило. Видел радость и процветание для вас, но связанное с какой-то опасностью. И я не знаю, что победит – радость или угроза, но она существует. Вы должны быть очень осторожны.
      – Тогда будем надеяться, что радость компенсирует нам все беды. Нам обоим не помешало бы получить побольше радости.
      Мэтью помолчал, но потом все же ответил:
      – У меня уже была великая радость в жизни, господин. Не связанная с внешними обстоятельствами. Мое внутреннее «я» познало великое спокойствие.
      – Мэтью, ты лучше меня, – объявил Диксон. – Я тоже стремлюсь к спокойствию духа, но меньше, чем к физической радости. Предпочтительно – с милой женщиной. – И он ухмыльнулся при виде выражения на лице собеседника. Во многих вопросах Мэтью был неисправимым ханжой. – Ты думаешь иначе?
      – Мне нечего предложить женщине, господин. Моя кровь проклята.
      – Это миссионер так сказал.
      Мэтью бросил на хозяина быстрый взгляд.
      – Благодарение Богу, мне нет нужды хранить такую чистоту! – воскликнул Диксон. – Уверен, в моей родословной найдется пара-другая ирландских девиц, а также одна-две англичанки. Кто знает, возможно, первый граф Марн был скандинавом?
      – Вы смеетесь надо мной, господин.
      – Конечно, смеюсь, – отвечал Диксон.
      – Вы не понимаете.
      – Понимаю, Мэтью, понимаю. Просто не желаю принять. В этом вся разница. – Он развернулся и пошел к выходу из склепа. – Ты воздвиг стену между собой и счастьем.
      – Вы сделали то же самое, господин.
      Диксон не желал сейчас обсуждать свою жизнь, однако Мэтью, начав, и не думал оставлять эту тему.
      – Вы из тех, кто не может себя простить, хозяин. Никто не винит вас в ее смерти, только вы один.
      Диксон замер на месте, испытывая желание запретить Мэтью упоминать ее имя. Наверное, его секретарь прав – в этом месте действительно водятся привидения и духи. Диксону показалось, что он почти видит Аннабеллу. Рот недовольно искривлен. В глазах блестят слезы.
      Сейчас не время тревожить ее дух.
      – Она вверилась мне. Я должен был ее защитить.
      К счастью, Мэтью промолчал.
      Пока они возвращались в Балфурин, Диксон размышлял, не сводился ли замысел Мэтью к тому, чтобы заставить его, Диксона, умолкнуть. Если так, то план сработал. Он больше не станет рассуждать о возможности счастья для Мэтью, а секретарь не будет упоминать об умершей жене Диксона.
 
Глава 11
 
      Шарлотту разбудил запах.
      Она повернулась на спину, заморгала и уставилась на ткань полога. Что-то было не так. Неужели в Балфурине пожар? Женщина резко села в постели и оглядела залитую лунным светом комнату, потом вскочила на ноги, надела шлепанцы, накинула халат и выбежала в коридор.
      Дыма нигде не было, но что-то определенно происходило. Никогда прежде она не чувствовала такого странного запаха. Как будто горела пустошь.
      Нахмурившись, Шарлотта посмотрела на дверь в противоположной стене холла и удивилась, что Джордж не проснулся. Вот и еще одно напоминание о том, как мало они знакомы. Ведь она даже не знает, чутко ли спит ее муж. Такое неведение раздражало Шарлотту. Она крепче затянула пояс халата и пошла на запах.
      Спускаясь по лестнице, Шарлотта подумала, что странный запах вполне может идти из кухни. Однако кто же будет готовить еду в такой час? И что это за блюдо с таким отвратительным запахом?
      Распахивая дверь в кухню, Шарлотта почти ожидала застать Мэтью за какими-нибудь трюками, вроде его давешней магии. Однако там оказался не Мэтью, а Джордж, подвязанный полотенцем поверх халата и в облаке гнусного дыма, витающего вокруг его головы.
      – Что ты делаешь? – воскликнула Шарлотта.
      Он даже не взглянул в ее сторону, продолжая сдвигать с плиты огромный черный сосуд, источник дыма.
      – Создаю хаос. Не хочешь мне помочь?
      – Если после этого ты прекратишь устраивать пожар, то – да.
      – Уверяю тебя, я не имел в виду ничего дурного. – Он наконец посмотрел на Шарлотту. – Кажется, мне нужна вода.
      – Что-то не верится, что вода тут поможет.
      – Ты разве кухарка?
      – Думаю, у меня в любом случае больше навыков в этом деле, чем у тебя.
      Наконец он сдвинул котел на край плиты.
      – Мне вдруг захотелось отведать сун-хок.
      Шарлотта приподняла бровь.
      – Мраморные бычки – это такая рыба, – объяснил он. – Хотя, должен признаться, сначала мне хотелось супа из акульих плавников.
      – Никогда не слышала про мраморных бычков. И могу тебя заверить, у нас нет никаких акул.
      – Знаю. – Он говорил тоном разочарованного маленького мальчика, а сам уныло смотрел на дымящиеся остатки задуманного блюда. – Но у меня была сушеная лапша, и я решил, что она сойдет с лососем, приготовленным кухаркой на обед.
      – Ты скучаешь по Востоку?
      – По восточной пище, – пояснил он. – Яйца, жаренные с устрицами, оладьи из креветок, сотонг бакар, наси горенг ауам, бурбур ча-ча или мое любимое – муа чи.
      Шарлотта бросила на него подозрительный взгляд. Он улыбнулся:
      – Муа чи – это десерт из арахиса.
      – Пахнет ужасно, – потянула носом Шарлотта, но потом решила смягчить свое замечание: – Возможно, я просто не привыкла к восточной кухне.
      – Боюсь, что в моем исполнении никто бы к ней не привык. Мэтью лучше готовит, но я не хотел его беспокоить.
      – Ты очень внимателен к своим слугам, – заметила Шарлотта, приближаясь к столу. Села на табуретку, положила локти на изрезанные доски столешницы, сложила руки, пристроила на них подбородок и с хмурым видом посмотрела на Джорджа.
      – Я бы не стал называть Мэтью своим слугой.
      – Тем не менее он называет тебя господином.
      – Старые привычки с трудом умирают. Его учили называть господином любого европейца. Это форма вежливого обращения.
      Шарлотта молчала, ожидая продолжения, и он заговорил:
      – Он осиротел в раннем детстве, его взяли в дом миссионеры, но растили скорее как раба, чем как свое дитя. Каждый раз, когда он проявлял медлительность, его жестоко наказывали. Полагаю, его преподобие называл это «выбивать из него язычество».
      – Какая жестокость! – Шарлотта опустила руки и подалась к Джорджу. – Как он выдержал такой ужас! Странно, я всегда считала миссионеров лучшими из людей, думала, их коснулась рука Господа.
      – Возможно, некоторых действительно коснулась.
      – Но не тех, которых ты видел?
      Джордж ненадолго задумался, потом ответил:
      – Челозек, вырастивший Мэтью, был куда большим варваром, чем Мэтью, но он считал себя выше окружающих только потому, что был европейцем. Возможно, он был исключением из правил, и остальные миссионеры служат только Богу.
      – Мне жаль, – тихо проговорила Шарлотта.
      Джордж бросил на нее удивленный взгляд.
      – Ты же ни в чем не виновата.
      – Я знаю, но мне жаль Мэтью и любого другого, кто должен терпеть жестокость ради жестокости. Страдать за правду – это одно, совсем другое дело, когда страдания бессмысленны. Ты согласен?
      – Согласен, – улыбнувшись, кивнул он.
      – Я сказала что-нибудь забавное?
      – Напротив. – Джордж сел с нею рядом за стол, сложил руки и стал смотреть на Шарлотту с тем же хмурым выражением, с каким чуть раньше она сама смотрела на мужа. – Пожалуй, впервые в жизни я так серьезно разговариваю с женщиной.
      – О чем же ты обычно разговариваешь с женщинами?
      Он молчал, и Шарлотта решила, что ее муж вспоминает все те сотни разговоров, которые он вел с самыми разными женщинами. Даже во время их краткого брака Джордж был любимцем ее сестер, всегда умел им польстить, шептал на ухо приятные вещи, от которых они хихикали и краснели.
      Он был из тех, кто знает, что хочет слышать женщина.
      Джордж, казалось, отнесся к ее вопросу вполне серьезно, а его ответ очень удивил Шарлотту.
      – Я думаю, мужчины, в целом, обсуждают в большей степени идеи. Женщины чаще говорят о чувствах.
      – Это довольно смелое предположение, разве не так? Я знаю многих женщин, которые готовы высказывать серьезные идеи. Женщины думают и действуют, а не просто существуют рядом с мужчинами.
      – Ты – директриса школы, – заметил он. – Я бы удивился, если бы ты имела об этом другое мнение.
      Шарлотта раздраженно помотала головой.
      – И какие же чувства эти женщины обсуждали с тобой? – Шарлотта понимала, что такой вопрос совсем не следовало задавать. Тем не менее, любопытство одержало верх над вежливостью.
      – Возможно, они были в меня отчаянно влюблены, – произнес он с веселыми искрами в глазах.
      – Или ты хотел в это верить. Скорее, ты им страшно не нравился, – предположила Шарлотта. – И они просто жаждали сказать тебе об этом.
      – Возможно, их пугала сила собственных чувств.
      – Или же их тошнило от собственной антипатии к тебе.
      Его улыбка стала шире, Шарлотта не удержалась и ответила на нее. Несправедливо, что он так обаятелен.
      – Если ты все еще голоден, – предложила она, – я могла бы тебе что-нибудь приготовить. Я понемногу научилась готовить, когда приехала в Балфурин.
      – Не нужно. – Он покачал головой. – У меня пропал аппетит.
      – Конечно. При таком-то запахе.
      – Прошу меня извинить, но не раскаиваюсь, потому что этот запах привел тебя ко мне. Я не видел тебя за обедом. Ты меня избегаешь?
      Если бы она действительно его избегала, то не явилась бы сюда в халате. Но Шарлотте не хотелось привлекать внимание к своей одежде, поэтому она молча пожала плечами.
      – Я тебя пугаю?
      – Пугаешь? – Она покачала головой.
      Он не стал спорить, а встал и начал отмывать черный котелок.
      – В чем это ты готовил? – с любопытством спросила Шарлотта.
      – Это вок – китайский котелок с выпуклым днищем. – Джордж начал его скрести ложкой с длинной ручкой. – Как обошлось сегодняшнее приключение? – спросил он и добавил: – Случай с каретой.
      – Я немного простыла, – ответила Шарлотта, – но этого следовало ожидать.
      – Франклин вернулся благополучно. Думаю, лошадь можно вылечить.
      Шарлотта кивнула. Она уже поговорила с Франклином.
      – Ты нашел в старом замке то, что искал?
      Он оглянулся и улыбнулся, как будто поощряя ее любопытство.
      – Не нашел. Но все равно приятно было навестить знакомые места. Я не был там много лет. – Он помолчал. Слышался только скрежет металла о металл. – Очень странно видеть всех этих предков в склепе. Сразу вспоминаешь, что ты – лишь звено в длинной цепи. – Он бросил на нее острый взгляд: – А твоя семья, Шарлотта? Ты с ними когда– нибудь видишься?
      Вопрос так поразил Шарлотту, что она некоторое время смотрела на мужа молча.
      – Нет, – наконец проговорила она, отметив, что в первый раз за все эти годы кто-то поинтересовался ее родителями. И вообще ее родственниками. Такое впечатление, что она, как сорняк, просто возникла во весь рост на ступенях Балфурина пять лет назад. Никто и не подумал выяснить, какой была ее прежняя жизнь. Даже Спенсер. – Нет, – повторила Шарлотта. – Я несколько раз им писала. – Два года назад последнее письмо вернулось без всяких пометок. От нее просто отказались. Шарлотта была так возмущена, что больше не писала родителям. – Похоже, они не желают меня знать, – выговорила она жестокую правду. – Они оставили меня здесь, уверенные, что я вернусь, несчастная и покорная. Конечно, я поклялась никогда этого не делать и всегда успокаивала себя словами Мэри Уоллстонкрафг. Ты ее читал? Пятьдесят лет назад она написала трактат о правах женщин.
      Он молчал, и Шарлотта продолжила:
      – Она пишет о том, что родитель, который оказывает должное внимание беспомощному ребенку, имеет право требовать такого же внимания, когда преклонный возраст лишает его сил. Но отдать одно разумное существо во власть другого после того, как человек достигнет взрослого состояния, является жестоким и несправедливым превышением власти.
      Диксон повернулся и внимательно посмотрел на собеседницу. В его глазах читалось легкое недоумение.
      – И ты никогда их не видела с тех пор, как они тебя здесь оставили?
      – Дело было совсем не так. Никто меня здесь не оставлял, – нетерпеливо возразила Шарлотта. – Не стоит так плохо о них думать. Я сама отказалась уезжать. Просто уперлась, и все. Мама сказала, что у меня бабушкин характер. Жаль, что я ее не знала. Мы бы наверняка нашли общий язык.
      – И с тех пор вы не виделись? – настойчиво повторил он.
      – Нет, не виделись. Но зачем тебе это знать? Тебе никогда не нравился мой отец.
      – Подозреваю, что это чувство было взаимным, – заметил он.
      Шарлотта неохотно кивнула.
      Отец всеми способами избегал Джорджа. Они не общались даже за обедом. Разговор поддерживали женщины, иначе за столом оказались бы нарочито молчащие люди, а обед оживлялся бы только позвякиванием серебряных приборов.
      – А вот мать тебе нравилась.
      Он промолчал. Шарлотту это не удивило. Она успела понять, что существует масса вещей, по поводу которых Джордж то и дело прибегал к молчанию. В разговоре возникали пробелы, как будто он не желал раскрываться перед ней или делать ироничные замечания. Он выглядел не таким суетным, как прежде, и сарказму предпочитал молчание. В целом Шарлотта была довольна переменой.
      – Значит, ты жила здесь в одиночестве.
      – В одиночестве и без денег, – добавила она. Диксон посмотрел на нее с удивлением:
      – Я полагал, ты – богатая наследница.
      – Отец объявил, что лишит меня наследства, если я здесь останусь. Мать была в ужасе и смятении. Мне предоставили выбор: остаться в Балфурине мятежницей или послушной дочерью вернуться в Англию.
      – И ты стала владелицей замка.
      Шарлотта улыбнулась:
      – Королевой мышей.
      Диксон отвернулся к плите и чем-то яростно загрохотал. Он что, рассердился?
      – Вначале здесь было больше мышей, чем людей, – объяснила Шарлотта. – Я даже привыкла к тому, что они скребутся по углам. Все остальные существа считали замок слишком негостеприимным убежищем. В крышах были сплошные дыры. В дождливый сезон казалось, что живешь в решете.
      – В Шотландии это двенадцать месяцев в году.
      Она улыбнулась:
      – Так и есть. Нас было пятеро, и каждое утро мы поздравляли друг друга, что пережили еще одну ночь, не утонули и не замерзли. Нэн и Джеффри считали ниже своего достоинства разговаривать со мной. Оставался Томас, который ушел в море, и кухарка.
      Диксон обернулся к ней лицом, скрестил руки на груди и прислонился к плите. Его лицо оставалось абсолютно бесстрастным. Шарлотте пришло в голову, что под этим непроницаемым выражением он намеренно скрывает свои чувства и мысли.
      – Прошел почти год, прежде чем банк выдал мне деньги из дедушкиного наследства. Подозреваю, что тут не обошлось без моего отца. До тех пор мы питались цыплятами и тем, что удалось вырастить на огороде. Балфурину принадлежит довольно много земли, но плодородной совсем мало. Она больше пригодна для выпаса коров, овец, но у меня, к несчастью, тогда не было денег, чтобы их купить. Но ведь ты, разумеется, все это знаешь, – со странным смущением закончила она, опуская взгляд на свою левую руку. – Пропало даже обручальное кольцо.
      – Ты его продала?
      Шарлотта снова посмотрела на руку, а потом подняла взгляд на мужа.
      – Но ты ведь должен помнить, ты забрал его, когда сбежал. Я всегда считала, что ты его продал.
      Он молчал, и Шарлотта на миг пожалела, что была столь прямолинейна. Она говорила так, словно искала его сочувствия. А может быть, действительно искала? Она прекрасно знала, что он всегда считал ее несколько странной, слишком ученой, но не очень-то умной. Неужели сейчас она хочет, чтобы он понял и оценил ее иначе? Как мужественную, решительную женщину? Волевую и стойкую?
      – Почему ты осталась? Особенно в тот, первый, год?
      Ведь так легко было вернуться в Англию…
      Шарлотта посмотрела на мужа и отвела глаза. Честность может быть опасным оружием, сейчас она на себе чувствовала остроту ее лезвия. Как часто она задавала себе тот же вопрос… В Англии жизнь была бы куда приятнее. Не пришлось бы думать о куске хлеба, о крыше над головой, о тысяче других жизненно важных вещей. Останавливало ее только одно – в глазах людей она навсегда осталась бы невестой, от которой сбежал муж. «Бедная, бедная Шарлотта Маккиннон, муж оставил ее через неделю после свадьбы», – говорили бы они.
      Шарлотта ждала и не хотела никакого сочувствия.
      – Когда наконец поступили деньги моего деда, – продолжала она, раздраженная мыслью о том, что не получила от этого мужчины иного отклика, кроме молчания, – жизнь стала намного легче. Мы смогли починить крышу и начали подумывать о школе.
      – Почему именно о школе? – Диксон снова повернулся к плите и продолжал чистить котел своим странным способом, но на этот раз действовал значительно спокойнее.
      – Видишь ли, это стало моей мечтой. Сначала я просто не хотела возвращаться в Англию побежденной. Новобрачной, от которой почему-то сбежал муж. Потом, когда зима миновала, мне пришло в голову, что я гожусь для преподавания. Мне надо было занять чем-то свою жизнь, поскольку не суждено стать женой и матерью.
      Диксон молчал.
      – Я всегда любила книги, – призналась Шарлотта. – И всегда чувствовала себя уютно в библиотеке. У меня тяга к печатному слову. Мне нравится вид книжной страницы, нравится угадывать, о чем думал писатель, нравится, как мысль автора переходит из его головы в мою. То же самое я чувствую, когда преподаю. Латинская пословица говорит, что, узнавая, ты учишься, а обучая, узнаешь. – Она опустила взгляд на свои руки. – Видишь, я снова взялась за старое. Раньше ты не любил, когда я цитировала что-нибудь из прочитанного. У меня своеобразная память: если я что-то прочту, то долго помню это дословно.
      – Думаю, ты неправильно меня поняла. Может быть, я просто завидовал твоей памяти.
      Шарлотта рассмеялась, но смех был слишком сухим, в нем совсем не слышалось веселья.
      – Когда-то ты говорил, что я – ходячая библиотека и что нет смысла тратиться на новые книги, можно просто сунуть меня в книжный шкаф и к концу дня я, как попугай, перескажу любую страницу.
      – Я был негодяем, правда?
      Шарлотта молчала.
      – Возможно, я так был полон чувством собственной важности, что не мог оценить других, – сказал он. – Только время лечит эту юношескую болезнь. Надеюсь, ты примешь мои извинения за те слова. И за поступки. Очевидно, миссионеры – не единственные люди на земле, кому приходится отвечать за свои дела.
      Шарлотта не знала, что на это ответить, и сама задала вопрос:
      – Мэтью сумел простить своего приемного отца?
      – Я никогда не задавал ему такого вопроса, – сказал он, оставил котелок на плите и опять сел за стол. – Мэтью по-настоящему хороший человек, в мире мало таких людей. Он ни за что не станет умышленно причинять боль другому человеку, и я не сомневаюсь, что он с ангельской добротой готов все простить. Иногда мне кажется, что он слишком хорош для этого мира.
      – И ты определил себе роль защитника, намеренного укрыть его от человеческой жестокости? Я бы никогда не могла этого в тебе предположить, Джордж, – мягко проговорила она, осознавая, до какой степени это справедливо. Человек, которого она знала пять лет назад, не умел никому сочувствовать. Он стал бы насмехаться над мягкостью Мэтью, над его простотой, вместо того чтобы защищать эту мягкость и простоту.
      – Не стоит изображать из меня святого, Шарлотта. Ты более всех других знаешь, насколько я далек от столь светлого образа. – Но его улыбка смягчила суровость слов.
      Как ни странно, но эти двое пребывали сейчас в полном согласии или по крайней мере заключили перемирие.
      – Зачем ты вернулся? – спросила она, понимая, что может нарушить хрупкое равновесие, но этот вопрос мучил Шарлотту с момента появления мужа в бальном зале.
      – Я был одинок, – ответил он, ведя пальцем по доскам стола. – Я люблю Восток, люблю путешествия, но мне нужно было вернуться домой.
      – О чем ты тосковал больше всего? – спросила Шарлотта и внутренне напряглась: вдруг он подумает, что она ждет от него комплимента? Но это едва ли. Джордж никогда не скрывал неприязни к браку и к ней самой.
      Он замер, не поднимая глаз от стола.
      – Я скучал по людям, которые меня знали, по родным местам, где я провел большую часть жизни. – Он быстро взглянул на Шарлотту. – Может быть, поэтому и вернулся. – Он улыбнулся. – Я прожил на Востоке всего несколько лет. Там никто не знал меня ребенком, не знал мою семью. Мне хочется ощущения принадлежности к чему-либо родственному. Думаю, Мэтью, будучи сиротой, чувствует то же самое.
      – В Балфурине нет никого, кто знал бы меня дольше пяти лет, – внесла свою лепту Шарлотта, испытывая чувство общности с этим человеком. – Иногда мне даже кажется, что я не принадлежу к этому миру.
      – Возможно, человек сам должен найти для себя дом, где бы он ни находился. Или создать его из ничего.
      –  Nullus est instar domus, – вставила Шарлотта.
      – В гостях хорошо, а дома лучше, – с улыбкой перевел он.
      Шарлотта кивнула.
      – Ты и латынь знаешь?
      – Нет, но… У нас есть учительница древних языков. Она преподает латынь и греческий. У меня лишь поверхностные познания в латыни, – сказала она.
      – Я помню своего учителя латыни в школе, – улыбнулся он своим воспоминаниям. – Он был довольно стар, носил коричневую мантию, как монах, и от него всегда пахло сандалом. Он размахивал тростью и страшно пугал нас, мальчишек. Колотил по чему попало и грозился, что обломает трость о наши спины, если мы будем неправильно спрягать глаголы. Прекрасно помню, что заработал на этих занятиях несколько синяков, но мне везло все же больше, чем кузену, который учился еще хуже, чем я.
      – Я не знала, что у тебя есть кузен. Ты никогда про него не рассказывал.
      Лицо Джорджа застыло. Шарлотта испугалась, не сказала ли она что-то не то.
      – Прости. – Она раскрыла ладонь так, что ее пальцы почти касались его руки. – Он умер?
      – Нет, – кратко ответил он и накрыл рукою ее ладонь. – Я просто не знаю, где он. Потерял его из виду.
      – Вы были близки?
      Какая теплая у него ладонь! Она не убирала руку, чувствуя странный покой от его прикосновения.
      – Не так, как следовало бы. В последнюю нашу встречу мы сильно поссорились.
      – Почему никто никогда о нем не говорит? – спросила Шарлотта.
      – Он покинул Балфурин много лет назад. Его обуревала охота к странствиям, стремление найти нечто иное, непохожее на здешнюю жизнь.
      Шарлотта убрала руку.
      – В этом вы с кузеном схожи. Почему ты печешься о человеке, с которым поссорился?
      Он улыбнулся:
      – Мэтью тоже меня об этом спрашивал. Потому что он – моя семья. Последний из нашей семьи. Мне почему-то стало вдруг важно ощутить принадлежность к своему роду, почувствовать свои корни, иметь свой дом.
      Шарлотту охватило чувство, весьма похожее на нежность. Ей захотелось протянуть руку, погладить его по щеке, возможно, даже успокаивающе поцеловать его в эту щеку.
      Хотя Джордж Маккиннон был последним человеком, которого ей хотелось бы успокаивать.
      Она встала, оттолкнула табуретку.
      – Уже поздно. Если ты уверен, что не нуждаешься в моих кулинарных талантах, то я ухожу. – Она коленкой задвинула табуретку под стол.
      – А это нужно?
      Шарлотта улыбнулась и продекламировала:
 
Солнце уснуло в уютной мгле,
Небо оставив звезде.
Тихо лазоревка дремлет в гнезде,
Нужен приют и мне.
 
      – Уильям Блейк, – определил он.
      Шарлотта удивленно кивнула.
      – Шарлотта, я так хорошо провел это время с тобой. Так должен говорить муж?
      – Прежде ты действительно никогда этого не говорил, – признала она. – Наоборот, казалось, ты готов на все, лишь бы избежать встречи со мной. – Ко мне ты пришел единственный раз, в темноте, как будто стыдился, что я твоя жена.
      – Меня удивляет, что ты соблаговолила поговорить со мной сейчас. Твой муж был ослом.
      Она улыбнулась, чувствуя странное удовлетворение от неприязненного выражения на его лице.
      – Джордж, я никогда бы не поверила, что пять лет способны произвести в человеке такие основательные перемены. Но сейчас я готова признать, что это возможно. Ты стал другим человеком. Даже человеком совсем другого типа.
      Он посмотрел так, словно хотел что-то добавить, но раздумал и лишь молча смотрел на нее со своего места. Выходя из кухни, она чувствовала этот его взгляд, ей хотелось спросить, почему он смотрит на нее так хмуро. Себя она тоже спрашивала, отчего чувствует себя одновременно счастливой и несчастной. Почему его присутствие в комнате делает эту комнату теснее, интимнее?
      Почему он вообще вернулся? И что ей теперь делать? Почему ей чудится в нем опасность для себя?
      Шарлотта быстро вышла и захлопнула за собой дверь, понимая, что на эти вопросы нет легких ответов.

      Следующие два дня Диксон занимался делами, в которых не было особой необходимости, зато они успешно поглощали его время. Он одобрил план постройки нового корабля на верфи в Глазго и утвердил смету ремонта другого, находящегося сейчас в доках. Часть его капитала была переведена из американских учреждений в Английский банк. Расширение сферы его капиталовложений было основой его успеха даже на рынке Малайзии.
      Мэтью всегда чувствовал себя счастливым, если его господин был на пике активности. И к исходу второго дня, когда для почтовой кареты была готова целая гора корреспонденции, он улыбался от уха до уха.
      Впрочем, настроение Мэтью мог повысить и список, отправленный Диксоном своему представителю, где перечислялись товары, которые он планировал взять с собою на Пинанг. Это внушало секретарю надежду, что приближается время возвращения на Восток.
      Диксон встал, потянулся – стул в гостиной казался ему неудобным и слишком мягким, но ему не хотелось вторгаться в рабочее святилище Шарлотты, а в Балфурине было достаточно мест, где ему гарантировалось уединение.
      Маскарад все больше беспокоил Диксона, возможно, потому, что он уж очень хорошо к нему приспособился. Когда Джеффри открывал перед ним дверь, называя его «милорд», Диксон не чувствовал прежней неловкости. Служанки приседали в реверансе, и он принимал это как должное.
      Правда состояла в том, что ему всегда хотелось быть графом Марном. В юности он всегда завидовал Джорджу. И не только из-за титула. Завидовал потому, что Джордж был лэрдом Балфурина, звеном в длинной цепи выдающихся людей, на которых возлагалась защита замка и всего клана.
      До возвращения домой Диксон довольствовался тем, что был крупным импортером товаров, человеком, способным и на точный расчет, и на риск, сумевшим многократно увеличить свое состояние. На Востоке титул был ни к чему, там принимались в расчет смелость человека и его деловые качества.
      А сейчас он притворялся человеком, которым всегда хотел быть.
      Каждое утро он должен бы просыпаться с чувством стыда, но стыда не было. Диксон просыпался и осматривался вокруг с гордостью собственника. Одна часть его души стремилась к тому, чтобы найти Джорджа, а у другой, презренной, была некая тайная надежда на то, что Джордж никогда не вернется.
      Что же теперь делать?
      – Мы должны уехать, – сказал Мэтью.
      Диксон оглянулся на своего секретаря, решив, что тот обрел способность читать чужие мысли.
      – Должны. – Отъезд разрешил бы все трудности, разве не так? Его увлечение Шарлоттой пройдет, как и жажда занять место Джорджа. Он снова станет самим собой, даже если эта роль будет даваться ему труднее, чем прежде.
      – Вы не нашли клад.
      – Я не искал, – признался Диксон. Подобное занятие казалось ему нелепым, особенно если учесть, что ни в какой клад он не верил. Но если клад все же существовал, то именно Джордж как раз мог в этом преуспеть. Сейчас Джордж скорее всего на континенте. Проводит время в обществе какой-нибудь женщины, которая согласилась его содержать, а взамен он ее ублажает. Джордж вполне способен принять такое положение вещей.
      – Почему же тогда мы задерживаемся, господин?
      Даже себе Диксон не желал отвечать на этот вопрос.
      Мэтью бросил на него осуждающий взгляд, но промолчал. Молчание Мэтью всегда было многозначительным.
      – Конечно, ты прав, – заговорил наконец Диксон. – Надо уезжать. – И вышел из комнаты раньше, чем секретарь успел сказать хогь слово, а тем более спросить о дате отъезда.
      Лишь оказавшись у дверей библиотеки, Диксон осознал, что как раз библиотека и была его целью. Увидев склоненную над бумагами головку Шарлотты, Диксон понял, кого именно он хотел повидать.
      Любопытство – вот что привело его сюда Любопытство и, вероятно, что-то еще, однако Диксон не спешил определять, что именно. Эта женщина занимала его мысли, потому что стремилась к неизвестному, не боялась перемен, решилась поступить так, как не поступают молодые женщины, бросив вызов родителям и своему воспитанию, и сама сумела построить собственную жизнь в чужой стране.
      Удивительно, до чего они похожи! Он ведь сделал то же самое, покинув Шотландию.
      Диксон прислонился к косяку и смотрел на Шарлотту, освещенную косыми лучами солнца. Внешность женщины с первого взгляда поразила его, однако он не назвал бы ее хорошенькой в привычном смысле слова. Нос не совсем отвечал классическому канону, а рот был слишком широким. Высокие скулы и слегка раскосые глаза придавали ей почти экзотический вид. Такое лицо трудно забыть.
      У нее были прекрасные плечи и замечательная фигура, сейчас скрытая просторным платьем цвета морской волны. Убранные в пучок волосы открывали изысканную линию длинной шеи.
      Диксону захотелось поцеловать ее.
      Будь он ее настоящим мужем, в его руках был бы финансовый контроль над замком и даже над школой. Конечно, женщины в Шотландии обладают значительно более широкими правами, чем в других областях империи, тем не менее его слово и желание были бы здесь законом.
      Но если бы он действительно был ее мужем, он ни за что не оставил бы Шарлотту.
      Какая насмешка судьбы!
      Когда-то у него была жена, в которой он не нуждался, а теперь перед ним тоже жена, только чужая.
      Честнее всего сказать ей, кто он такой, а потом уехать. Два очень простых дела, но как трудно их выполнить!
      Диксону не хотелось уезжать от Шарлотты. Он хотел смотреть на изгиб ее губ, когда она пытается сдержать улыбку. Хотел поддразнивать ее, слышать ее смех. Но больше всего хотел уничтожить неловкость, воцарившуюся между ними, то странное напряжение, которое возникает при каждой встрече, словно оба они слишком остро чувствуют присутствие друг друга.
      Жажда обладания, вот что это такое, по крайней мере с его стороны. Он хотел ее, и сам прежде не ведал, что способен с такой силой желать кого-либо.
      На этой его мысли Шарлотта наконец подняла голову. Лицо ее изменилось, застыло, словно она отдала себе приказ не раскрывать своих мыслей и чувств. Оно стало маской, под которой спряталась настоящая Шарлотта.
      – Я тебе помешал? – спросил он.
      Она наклонила голову.
      – Я могу тебе чем-нибудь помочь? – тоном школьной директрисы спросила Шарлотта.
      Надо бы предупредить ее, как этот тон на него действует. В его воображении возникали не школьные классы, мел и пропыленные книги, а теплая плоть, мягкий шепот и, как ни странно, запах хурмы.
      – Нет, благодарю. А я могу тебе чем-нибудь помочь?
      – Чем-нибудь иным, кроме отъезда из Балфурина? – с приятной улыбкой спросила она.
      Вот он, подходящий момент объявить ей, что он как раз об этом и думает. Но Диксон промолчал, потом с иронией произнес:
      – Ты не слишком гостеприимна. Если ты будешь продолжать в том же духе, мне придет в голову, что тебе не угодно мое присутствие.
      Ее лицо снова изменилось, стало еще более суровым.
      – Если я прикажу стелить тебе грязное белье и подавать испорченные блюда, ты, наверное, пересмотришь продолжительность своего визита.
      – Но ведь шотландцы известны своим гостеприимством, а разве ты не приняла обычаи своей новой родины?
      – Боюсь, что не все, – ответила она и положила перо. – Я усвоила только шотландское упрямство и своенравие. Так что тебе следует быть осторожным.
      – Я все время начеку с тех пор, как переступил порог Балфурина, – честно признался он и с удовольствием отметил, что сумел заставить ее на мгновение сбросить маску. Щеки Шарлотты вспыхнули, она опустила взгляд на письмо, которое писала до его появления.
      – Ты пришел воспользоваться моей библиотекой? – спросила она, не желая вступать в дискуссию о том, кому в действительности принадлежит комната. Закон стал бы утверждать, что он остается хозяином Балфурина, хотя и отсутствовавшим пять лет.
      Странно, но все-таки очень трудно держаться так, словно он и есть Джордж.
      Это притворство опасно и быстро входит в привычку. Он без труда может заставить работать свое воображение, убедить себя, что они действительно женаты, представить даже подробности свадебной церемонии, вспомнить, как писал свое имя в церковной книге. Диксон жаждал вообразить, как он держал ее руку, как надевал ей кольцо, как дрожали ее пальцы. У алтаря он чуть наклонился к невесте, чтобы услышать, как она шепотом скажет «да», и был вознагражден нежным ароматом ее духов. Нагретый телом запах розы кружил ему голову, заставляя искать, где он прячется – на кистях рук, у горла, между грудями?
      – Скажи, в нашу первую брачную ночь я вел себя жестоко? – резко спросил Диксон и сам удивился, что произнес это. Этот вопрос давно мучил его, но он вовсе не собирался задавать его в лоб.
      Шарлотта покраснела сильнее. Краска сползла до самого кончика носа. У Диксона возникло абсурдное желание поцеловать этот кончик, а потом держать ее в объятиях, пока она не успокоится.
      Он становится полным идиотом! Она не желает иметь с ним дела. Считает, что он ее бросил. Диксон не мог забыть то, о чем она умолчала в разговоре несколько дней назад. Пока Шарлотта не взялась за управление Балфурином, он не имел никаких особых удобств. После смерти отца Джордж перестал тратить какие-либо деньги на замок. Со временем все приходило в негодность, портилось, гнило и рассыпалось в прах.
      Шарлотта истратила на Балфурин все свое наследство и вернула ему жизнь. Тот первый год, когда она осталась здесь одна, достался ей невероятно тяжело.
      Сейчас она откинулась на спинку стула, сложила на груди руки и твердо посмотрела ему в глаза:
      – Почему ты задаешь мне такой вопрос? Разве ты не помнишь нашу брачную ночь?
      – Может быть, я ищу для своей памяти иного угла зрения, – сказал он, пожимая плечами. – Или надеюсь, что было хоть что-то, что я сделал правильно. Искусно, умело, мастерски. Или по крайней мере не причинил тебе боль.
      – Я полагала, что боль – это часть процесса, – отвечала Шарлотта.
      – Значит, и тут я показал себя животным, – заключил он. Дьявол побери кузена Джорджа!
      Она не ответила. Почему он об этом спросил?
      – И все вокруг знают, как ты ненавидишь своего мужа?
      Шарлотта скрестила руки, вцепившись ладонями себе в локти, отвела глаза, потом взглянула ему в лицо:
      – Думаю, да.
      Вот он, ответ, которого он ждал. Как странно, что Диксон почувствовал себя почти счастливым и в то же время ощутил разочарование. Как будто его истинная суть сражалась с притворной ролью, а сам Диксон победил там, где потерпел поражение Джордж. Джордж со всем своим хваленым обаянием и титулом не сумел завоевать привязанности и уважения Шарлотты.
      Диксон закрыл дверь в библиотеку и неспешно повернулся к Шарлотте, давая ей время выразить протест против этого нежданного тет-а-тет, но женщина не произнесла ни слова. В молчании она встала и отошла к стене с массивным камином. Камины в каждой комнате – одно из достоинств Балфурина, которому принадлежало достаточно леса, чтобы добывать там дрова и согревать всех обитателей замка.
      Диксон прошел к столу, остановился, коснулся пера, которым она писала. Деревянная ручка еще хранила тепло ее руки.
      Шарлотта не позвала прислугу, а взяла свечу и поднесла огонь к растопке. В камине разгорелось пламя.
      Диксону хотелось извиниться перед ней за грубость и бесчувственность. Он испытывал острое любопытство ко всему, что касалось ее жизни, но не имел права его проявлять, требовать, чтобы она хоть что-то ему рассказала.
      – Я понял, что хочу знать о тебе все, – резко выпалил он правду прямо ей в лицо.
      Шарлотта посмотрела на него с явным удивлением:
      – Почему? Почему сейчас? Раньше тебя ничего не интересовало.
      – Я уже говорил, что был бесчувственным негодяем. Может быть, у меня в голове было что-то иное.
      – Чью бы юбку еще задрать? Сомневаюсь, чтобы у тебя в голове было что-нибудь еще, кроме этого. Ты никогда не казался мне серьезным человеком. – Она взяла кочергу и пошевелила ею дрова. Вверх взметнулся сноп огненных искр и улетел в трубу, как рой золотых пчел. – А вот я, пожалуй, была излишне серьезна.
      – Почему ты вышла замуж? Я что, был так уж неотразим?
      Шарлотта через плечо оглянулась на Диксона:
      – Насколько я помню, моим сестрам ты действительно казался неотразимым. И матери тоже. Со мной ты был очень вежлив. Но ты ведь должен помнить, до свадьбы мы встречались всего два или три раза. Этого недостаточно, чтобы пасть жертвой твоих чар.
      – Тогда почему? Ты хотела стать графиней Марн?
      Она наклонилась, как будто полностью занятая камином.
      – Отец хотел, чтобы в семье был титул, и был готов немало за это заплатить. Ты недешево обошелся нам, Джордж.
      Диксон уже начал ненавидеть это имя.
      – В общем, нет, – продолжала Шарлотта. – Титул мне был безразличен. Могу сказать, что я вышла за тебя замуж только потому, что хотела быть послушной дочерью. У меня не было выбора. У женщин его почти никогда нет. Еще могу сказать, что наша мать настаивала, чтобы дочери выходили замуж в порядке старшинства. Я была самой старшей. Думаю, сестры были рады, что я освободила им дорогу. Но настоящая правда в том, что я стремилась зажить своим домом. Хотела иметь мужа, семью. Хотела, чтобы повар спрашивал, что приготовить к обеду. Хотела иметь ребенка, которого можно было бы любить и учить. Хотела мужа, который бы почитал меня.
      Диксон не знал, что на это сказать. Шарлотта, не оборачиваясь, смотрела в огонь. Диксону хотелось попросить ее обернуться, улыбнуться, как-то разрядить напряжение.
      – Шарлотта, мне нечем объяснить свое поведение пять лет назад. Все, что я могу, – это предстать перед тобой таким, какой я сейчас.
      – В Балфурине вся моя жизнь, – бесцветным голосом проговорила Шарлотта. – Больше у меня ничего нет. Ничего, – повторила она, повернулась и посмотрела ему в лицо.
      – Я не собираюсь отнимать его у тебя.
      – Я тебе и не позволю, – быстро отозвалась она.
      – В чем у тебя нужда? Я тебе уже предлагал деньги, но ты не спешишь принять их. Что еще я могу для тебя сделать?
      – Я ничего не хочу от тебя, Джордж. Даже извинений. Бросив меня, ты сделал самое лучшее, что только мог. Это заставило меня посмотреть на мир открытыми глазами, увидеть его таким, как он есть, а не таким, каким мне хотелось бы его видеть. Балфурин – мой дом. Воспитанницы школы – мои дети.
      – А твой муж?
      – Ты привлекательный мужчина. И умеешь быть обаятельным, когда хочешь. – Шарлотта подняла глаза на каминную полку и стала переставлять на ней фигурки: одну выдвинула вперед, другую задвинула назад. – Но я вовсе не уверена, что на тебя можно положиться.
      Вот подходящий момент, чтобы во всем признаться, но Диксон опять промолчал.
      – Ты очень красивый. Годы тебя не изменили. На самом деле ты стал даже привлекательнее, чем был пять лет назад.
      Диксону пришлось одернуть себя: глупо радоваться такому сомнительному комплименту, но ему хотелось поблагодарить ее за добрые слова, которые заставили его по-павлиньи распушить хвост.
      – Разве у меня был выбор? Остаться дома предметом злобных шуток и пересудов? «Вон идет Шарлотта. Муж бросил ее через неделю после свадьбы. Смельчак, ведь он продержался целую неделю!»
      – Ну уж такого никто бы не сказал!
      – У меня пять сестер. И все они мечтали поскорее выйти замуж. Я представляла собой ошибку, наглядный пример, которым родители не преминули бы воспользоваться, чтобы держать их в узде. «Не будешь вести себя прилично, с тобой будет то же, что и с Шарлоттой».
      – А что бы ты стала делать, если бы я оказался здесь? – с искренним интересом спросил Диксон. – Когда приехала в Шотландию?
      – Застрелила бы тебя.
      Его неудержимый смех удивил их обоих.
      – Застрелила бы? – переспросил он, отсмеявшись. – Ты серьезно?
      – Абсолютно серьезно. Я очень хороший стрелок, – ответила Шарлотта. – Отец научил меня.
      – Относился к тебе как к мальчику?
      Шарлотта удивилась:
      – Думаю, он хотел, чтобы я была сыном. Почему ты спрашиваешь?
      – В Пинанге есть человек с дюжиной дочерей. Он то гордится ими, то впадает в отчаяние. Пока они были маленькими, он обращался с ними как с мальчишками, учил их всяким штукам, которые они никогда бы не смогли делать. Когда девушки подросли, он стал настаивать, чтобы они были воплощением женственности. Неудивительно, что они запутались.
      – Значит, ты считаешь, что я тоже запуталась?
      Не глядя на Диксона, Шарлотта сунула кочергу в стойку, развернулась, прошла через всю комнату и села к столу.
      – В этой сказке нет морали, – отвечал он. – Мне нечего больше добавить об отцах и дочерях. Я не дочь и скорее всего никогда не стану отцом.
      – Это правда, – бесстрастно отозвалась Шарлотта. – Не станешь.
      Вместо того чтобы сесть рядом с ней, Диксон взял стул и устроился против камина.
      – Мне всегда нравилась эта комната, – заявил он. – Она напоминает мне о детстве.
      Шарлотта ничего не спросила, и Диксон не стал продолжать тему, внезапно почувствовав, что может проговориться. Он едва не рассказал ей про дядю, который был отцом Джорджа. Он молча смотрел на яркие огненные языки. В голову невольно пришло сравнение: сама Шарлотта тоже напоминала пламя – блестящая, загадочная и опасная.
      Не находя себе места, Шарлотта поднялась, подошла к камину, протянула руки к огню, как будто стараясь согреться. В комнате было совсем не холодно. Может быть, это нервы? Неужели она нервничает из-за него? Или ощущает его присутствие так же остро, как и он – ее?
      Платье надежно скрывало ее тело – от шеи до туфель ни единой полоски кожи, словно нынешним утром она одевалась с единственной целью – спрятать себя от его глаз, однако ярко-голубое шерстяное платье прекрасно обрисовывало фигуру. Тонкая талия над изгибом бедер будила в Диксоне желание прикоснуться к ней. У Шарлотты явно были длинные ноги и наверняка прекрасной формы. Даже спина от плеч до талии выглядела безупречным творением природы.
      Диксон не мог не уважать ее не только за ум, но и за честолюбие. Впрочем, может быть, не за честолюбие, а, скорее, за целеустремленность. Она не полагалась на других, а сама спасала себя от беды.
      Диксон не удивлялся, что такая женщина вызывает в нем восхиидение и симпатию, но он поразился, услышав вдруг собственный голос:
      – Шарлотта, не могли бы мы начать все сначала? Я стал на пять лет старше. Ты – чуть трезвее, я – немного мягче.
      Она обернулась и долго смотрела ему в лицо. Выражение ее лица вызвало в душе Диксона бесконечную благодарность. Это была смесь удивления и страха. Оно вернуло его к реальности, заставило осознать смысл собственных слов. Он что, совсем потерял разум? Очевидно, потерял.
      Диксон вскочил на ноги и хотел выбежать из комнаты, но тут вдруг понял, что именно так поступил бы Джордж. Однако кузен никогда бы не позволил себе оказаться в ловушке, запутаться в паутине собственных слов. Для этого он был слишком скользок.
      – Прости меня, – прервал он затянувшееся молчание.
      Шарлотта обхватила талию руками и продолжала смотреть на Диксона. Ему хотелось убедить ее, что он не сошел с ума, что его разум не замутнен каким-либо экзотическим веществом с Востока, где они имеются в таком изобилии. Он просто выразил свои чувства, пусть и запретные.
      Сердце Диксона наполнилось чувством одиночества и сожаления. Жажда обладания и страсть примешивались к этой взрывоопасной смеси. Ему нужна была именно эта женщина – с настороженным взглядом и легкой дрожью во всем теле.
      Диксону хотелось ее поцеловать, обнять, забыться в тепле ее рук. Вместо этого оба стояли и молча смотрели друг на друга. Диксон слегка поклонился, сознавая, что умнее всего будет просто уйти.
      Именно в этот момент он заметил рисунок, выбитый на облицовочном кирпиче камина.
      Это был рисунок герба с саркофага первого графа Марна. Здесь он повторялся на нескольких кирпичах и со стороны выглядел как простое украшение, как часть орнамента. Сколько поколений смотрели на него и не замечали?
      Диксон разрывался между любопытством и осторожностью. Сейчас, однако, было не время для поисков. Он дождется момента, когда Шарлотты не будет в комнате.
      – Я покидаю тебя. – Слова прозвучали почти нелепо.
      Вот бы позаимствовать у Мэтью немного магии и удалиться в клубах дыма и вспышках огня.
      У двери Диксон оглянулся:
      – Я не хотел тебя обидеть, Шарлотта. Прости меня.
      Он не ждал ответа и не получил его. В молчании Диксон закрыл за собой дверь.
 
      Как только он вышел, улыбаясь этой своей раздражающей полуулыбкой, Шарлотта заставила себя вернуться за стол и заняться корреспонденцией.
      «Я не хотел тебя обидеть, Шарлота. Прости меня».
      Его слова не шли у нее из головы. Глядя невидящими глазами на письмо леди Элинор, Шарлотта размышляла, чего же он от нее ждет. Светской улыбки и легких слов: «О, не о чем говорить. Не расстраивайся»? Или: «Джордж, не бери в голову. Я все прекрасно понимаю»?
      На самом деле ничего она не понимала. Совсем ничего. Не понимала, почему он ее бросил и почему вернулся сейчас, еще более обаятельный, чем прежде, но с новой твердостью во взгляде, которой прежде у него не было. Теперь он казался ей опасным и непредсказуемым, а все его обаяние только поверхностным. Он стал человеком, который настораживал Шарлотту, даже пугал, потому что ее сердце слишком сильно колотилось в его присутствии.
      Во всяком случае, он должен чувствовать раскаяние. Пережить хоть несколько бессонных ночей, размышляя над тем злом, которое он ей причинил.
      Кто знает, может, стоит обдумать предложение леди Элинор?
      Однако такая идея казалась Шарлотте воплощением безнравственности, особенно потому, что она сама не могла донять, какие чувства испытывает сейчас к Джорджу. Почему она не решилась просто выйти за ним следом и просить, почему он ее оставил?
      В ответ он мог сказать что-нибудь ужасное, чего она никогда не смогла бы забыть. Например, так: «Шарлотта, я не мог с тобой жить. Даже из-за твоих денег». Или даже хуже: «Я любил другую женщину».
      Сможет ли она перенести такое? Ей хватило горьких мыслей одинокими ночами в первые месяцы. Постепенно она перестала думать о Джордже, а если и вспоминала о нем, то с праведным возмущением и гневом.
      За прошедшие пять лет она научилась думать о нем как о дурном человеке, который мог подать лишь безнравственный пример детям, если бы они у них родились.
      И вот он вернулся – злодей из ее личной драмы – еще более обаятельный, чем прежде, и к тому же с несвойственной ему серьезностью. Теперь в нем была проницательность, склонность к самоанализу, сильный характер, который так интересно было бы изучить. Он стал другим человеком. Человеком, которого она не знала и который сейчас ее сильно привлекал.
      В этом новом Джордже ее многое интриговало. И не в последнюю очередь то, как он смотрел на Шарлотту, словно бы раздевал ее взглядом, и она оказывалась перед ним обнаженная и без всяких прикрас.
      Шарлотту словно окатило горячей волной. Она вздохнула, сложила руки на столе и склонила на них голову.
      Нельзя смотреть на него, когда он с ней заговаривает. Нельзя думать о цвете его глаз, таких синих и ярких. Иногда они напоминали ей нежные летние цветы, а иногда – темные тучи перед бурей. Она могла бы часами смотреть на него. О Боже, она ведет себя не умнее своих воспитанниц! Время от времени такое случалось. Какая-нибудь из девушек возвращалась в школу с мечтательной улыбкой и рассеянным взглядом, словно не в состоянии сосредоточиться ни на чем, кроме воспоминаний о молодом человеке, с которым она недавно познакомилась. Шарлотта считала, что такая рассеянность лучше всего лечится порцией касторки и изрядной дозой текстов, заданных наизусть. Отлично. Что годится для учениц, подойдет и для их учительницы. Надо попробовать выучить что-нибудь наизусть. Но что? Разумеется, не любовное стихотворение. И чтобы без всякой драмы. Может быть, Шекспира? Но у него повсюду безответная любовь. Шарлотта как-нибудь обойдется без этого. Что же ей делать?
      Написать в «Просветительское общество»? «Дорогие леди, я испытываю большую необходимость получить инструкции по науке соблазна. Видите ли, я стала испытывать сильное вожделение к своему мужу, несмотря на то что он – вероломный ублюдок. Я хочу, чтобы он страдал от неутоленной страсти. Чтобы жаждал меня добиться. Меня, свою жену. Меня, свою брошенную жену». Может быть, страсть привяжет его к Балфурину?
      О Боже, она выжила из ума! А как же Спенсер?
      Эта мысль отрезвила Шарлотту. Она уставилась на закрытую дверь, воображая, что перед ней стоит Спенсер, самый воспитанный мужчина, какого она только видела. И самый добрый. Но Спенсер ей не муж.
      Ах, если бы Спенсер оказался дома несколько дней назад или хотя бы навестил ее за это время! Он, без сомнения, мог бы дать ей совет, мудрый и практичный. Но с каких это пор она ищет совета у мужчины? Все эти пять лет Шарлотта сама принимала решения.
      Она выпрямилась, намереваясь выбросить из головы мысли об этих двух мужчинах, а вместо этого сосредоточилась на письме леди Элинор, которое привело ее в неописуемый ужас.
 
       «Моя дорогая Шарлотта,
       я проконсультировалась с остальными членами нашего общества, и они выразили согласие. Хотя Балфурин находится на значительном отдалении от наших домов, он может стать отличным местом встреч для нашей организации».
 
      Но им нельзя встречаться в Балфурине! Что за блажь пришла в голову леди Элинор? Она, Шарлотта, никогда этого не позволит! А вдруг узнает кто-нибудь из воспитанниц? Или, хуже того, кто-то из родителей?
      Как же отвадить от Балфурина леди Элинор и это ее «Просветительское общество»?
      Шарлотта схватила лист бумаги и принялась строчить письмо леди Элинор:
 
       «Обдумав Ваше лестное предложение, я пришла к выводу, что в настоящее время для меня невозможно стать членом Вашей группы. Кроме того, я полагаю, что Балфурин – школа для молодых, впечатлительных девушек – не может стать подходящим местом для встреч Ваших друзей».
 
      О Господи, только бы это письмо удержало их от визитов в Балфурин!

      Диксон ждал почти до полуночи – времени, когда, по мнению Мэтью, духи начинали бродить по земле. Поздней ночью Балфурин был самым подходящим местом, чтобы поверить в призраков. Здесь не оставляли на ночь ни горящих свечей, ни ламп.
      Темнота казалась Диксону живым существом, товарищем в этом его путешествии по коридорам замка.
      Он невольно задумался: сохраняются ли призраки умерших в жилых домах? Не пропитались ли сами кирпичи дома его предков памятью о минувших радостях и печалях? Воображение разыгралось – Диксону казалось, что он слышит шепот любовников, сердитые крики дяди, приглушенный детский смех. Ожили и его собственные воспоминания. Он почти увидел себя ребенком, который сломя голову летит по коридорам, а вслед ему несутся упреки: «Диксон! Не забывай, где ты находишься!»
      Стены здесь были покрыты деревянными панелями с искусной резьбой в средней части и у потолка. Они прекрасно поглощали звук, а может, все дело в новой зеленой с золотом ковровой дорожке? В детстве он катался – скользил по этому коридору в одних чулках. Они с Джорджем старались докатиться до лестницы. Тогда-то он и свалился с лестницы и сильно поранил себе руку. В результате ему целую неделю не разрешали выходить из своей комнаты. Дядя был возмущен, а тетка беспрерывно читала нотации. Странно, что он почти не помнит ее: невысокая, светловолосая, на лице постоянная, словно приклеенная улыбка. У нее была странная привычка – поглаживать мизинцем левую бровь.
      В темноте, чуть подсвеченной окнами в дальнем конце коридора, Диксон добрался до библиотеки.
      Дверная ручка легко повернулась, он беззвучно скользнул внутрь, плотно прикрыв за собой дверь. Библиотека была освещена неярким лунным светом. Диксон зажег стоящую на углу стола лампу и направился прямо к камину. Сейчас в нем оставались одни холодные угли, только утром явится служанка и разожжет их.
      Диксон нагнулся и простучал кирпичи с графским гербом. Ничего не произошло. Сунул руку в карман халата, вытащил оттуда молоток, прихваченный из конюшни для этой цели, и ударил по кирпичу. Опять ничего. Не впадая в отчаяние, он слегка стукнул по кирпичу с другой стороны, и тот немного сдвинулся.
      Диксон присел, достал приготовленное шило и просунул его между кирпичом и раствором. К его удивлению, кирпич легко сдвинулся и выпал из кладки ему на ладонь.
      Диксон просунул руку в отверстие. Оно оказалось глубоким – во всю ширину очага – и пустым.
      Впрочем, не совсем пустым. В пальцах оказался зажат обрывок бумаги. Диксон рассмотрел его в неверном свете лампы. Уголок страницы. От какого-то документа. Вот только какого?
      Он еще раз залез в тайник, но больше ничего не обнаружил. Неужели Джордж уже нашел сокровище? Похоже, так и есть. И скрылся из Балфурина, не задумываясь о судьбе жены и замка.
      Будь Джордж здесь, Диксон лупил бы его до тех пор, пока кузен не запросит пощады.
      Вставив кирпич на место, он убрал крошки раствора и сунул в карман шило и молоток.
      Утром надо будет сходить к Нэн. Может быть, она расскажет ему, что действительно случилось, когда Джордж был здесь в последний раз. Верность графу – это, конечно, прекрасно, но ей следует понять, что Джорджа надо искать. Хотя бы для того, чтобы Шарлотта обрела душевный покой.
      И сам Диксон – тоже.
 
      – Все так, как вы говорили, мисс Мейзи. Здесь я могу видеть все звезды, которые мог бы увидеть дома.
      И Мэтью повернулся к собеседнице. В темноте она казалась лишь тенью, но он слышал ее запах – смесь ароматов полей и холмов вокруг замка.
      – Вы уверены, что эта прогулка не повредит вашей ноге?
      – Нет-нет! – живо отозвалась Мейзи. – У меня теперь почти не бывает боли. Ее сиятельство заказала мне эти специальные ботинки. Раньше было немного больно, но только немного. Но благодарю за заботу, Мэтью. Другим нет до меня дела.
      – Думаю, вам от этого только легче, – предположил он. – А может быть, люди просто стесняются. Не знают, что сказать, и предпочитают вообще ничего не говорить.
      – Лучше бы они что-нибудь говорили, даже обидное. А то я чувствую себя невидимкой.
      – А я бы предпочел, чтобы все молчали.
      Мейзи удивленно на него посмотрела:
      – Кто станет смеяться над вами, Мэтью? – Она присела на невысокий пологий валун.
      – В моей стране смешалось несколько культур, – начал рассказывать он, стоя рядом. – Малайская, китайская, индийская. Мой отец принадлежал к одной культуре, а мать – к другой. У меня смешанная кровь. – Он помолчал, потом продолжил: – У некоторых это вызывает неприязнь.
      Мейзи долго не отвечала.
      Наконец Мэтью не выдержал и посмотрел ей прямо в глаза – девушка улыбалась.
      – О, Мэтью, всегда найдутся люди, готовые осудить каждого из нас. Это их грех, не наш. Я считаю, что вы – самый красивый мужчина, какого я только встречала. Я могла бы часами смотреть на ваше лицо и совсем не устала бы.
      Мэтью не отвечал. Что мог он сказать? Эта девушка была не в состоянии до конца понять культурные традиции его родины, как сам он не мог полностью воспринять Шотландию. Она казалась ему варварской страной, но люди здесь были по-настоящему добрыми. В них было некое простодушие, которое очаровывало его.
      – Благодарю вас, что вы согласились составить мне компанию этой ночью, – сказал он.
      Час назад Мейзи постучала в дверь его комнаты и попросила Мэтью пойти с ней на невысокий холм рядом с Балфурином. В замке все спали. Горело лишь несколько огней. Над головой в окружении звезд сияла луна.
      – Уже почти утро, Мэтью, – произнесла Мейзи, поворачиваясь лицом к спутнику.
      Тот кивнул, присев на землю рядом с ней.
      – Вы пожалели меня и помогли справиться с бессонницей, еще раз благодарю.
      Мейзи с улыбкой снова посмотрела на Мэтью:
      – Я вовсе вас не жалела. Я сама не могла уснуть, а когда услышала, что вы ходите в своей комнате, то решила, что мы можем не спать вместе. Могу поспорить, завтра мы оба будем как сонные мухи. Не очень-то это справедливо.
      – Будда учит нас, что жизнь не бывает ни справедливой, ни несправедливой.
      – Мне кажется, это неправильно. А кто такой этот Будда? Ваш друг?
      – Он – великий учитель, – отвечал Мэтью, пряча улыбку. Нельзя ее винить за невежество, ведь она живет почти на краю света и мало что знает о мире. – Он был из просвещенных, проводил все время в размышлениях о жизни и о месте человека в этой жизни.
      – Он из вашей страны?
      – Я думаю, его можно считать гражданином мира.
      – Что ж, наверное, это нетрудно, – заметила Мейзи. – Если ты гражданин мира, значит, у тебя нет обязанностей перед каким-нибудь определенным местом. – Она оперлась затылком на сцепленные ладони и, откинув голову, стала смотреть на звезды. – А я вот буду лучше гражданином какого-то одного места. Мне нравится чувство принадлежности. Нравится знать, что завтра я увижу то же, что и сегодня.
      Мэтью не стал возражать. Не стал рассказывать ей, что ему самому в жизни не довелось наслаждаться чувством стабильности и постоянства. Его приемная семья, распространяя слово Божье, никогда не жила на одном месте дольше нескольких месяцев.
      – Да, в повседневной жизни много привлекательного, – наконец отозвался он.
      – Житейского однообразия не надо бояться, Мэтью. Человек не становится скучным оттого, что изо дня в день делает одно и то же. Скучно, когда у него одни и те же мысли. Если он ничему не учится, – Девушка повернулась к собеседнику: – К нам в деревню недавно приехал один человек. Он говорит по-немецки и обещал научить меня. Мне нравится каждый день узнавать что-то новое. Я рада, что ее сиятельство сказала, что я могу брать из библиотеки книги, когда хочу. Конечно, я читаю их не быстро, но все равно дочитываю. А когда заканчиваю одну книгу, беру другую.
      Мэтью подумал, что никогда еще не встречал подобную девушку – такую требовательную к жизни. А когда сказал это вслух, Мейзи только рассмеялась.
      – Ведь это моя жизнь, правда? Никто не проживет ее вместо меня. Очень глупо будет дожить ее до конца, а потом сожалеть обо всем том, чего я не сделала.
      Она сидела, глядя на звезды и время от времени бросая взгляды на своего спутника. Оба молчали, не чувствуя неловкости. Наконец Мейзи опять заговорила:
      – Похоже, мы не одни не спим в эту ночь. – И она указала на замок.
      В одном из окон танцевал слабый мерцающий свет. Мэтью с ужасом подумал, что там пожар, но потом огонек переместился, окно сделалось темным.
      – Говорят, в Балфурине живут привидения, – сказала Мейзи и обхватила колени руками.
      Мэтью посмотрел на девушку с удивлением – она говорила о подобных вещах абсолютно спокойно.
      – Очевидно, вы их не боитесь?
      Мейзи весело рассмеялась:
      – Привидений? В Шотландии их никто не боится. В каждом доме есть какой-нибудь призрак. Мы – суровый народ, Мэтью. В прошлом здесь было много трагедий. Я бы удивилась, узнав, что в Балфурине нет привидений. Но все равно, мне не нравится, что они могут бродить по дому по ночам. – И Мейзи бросила на молодого человека косой взгляд. – А потому вам придется проводить меня до моей комнаты. Для охраны.
      – Это честь для меня, – с серьезным видом отозвался он, но невольно подумал: не получится ли наоборот? Возможно, ему самому потребуется защита от Мейзи?
      – Мэтью, вы никогда не смеетесь?
      Он задумался.
      – Вы говорите, что я слишком серьезен?
      – Не совсем так. Не серьезен. Просто я думаю, что у вас, как и у шотландцев, в прошлом было много грустного.
      Мэтью ни с кем не обсуждал свое прошлое, даже с Диксоном.
      – А у вас, Мейзи? Разве у вас в прошлом нет ничего грустного?
      – А, вы говорите о моей ноге? – Мэйзи улыбнулась. – Меня действительно много дразнили. К тому же нога болела, пока не появились эти новые туфли. Но мне кажется, я всегда была такой, как сейчас. Так что, думаю, это не имеет значения. Моя хромота существует, и все. Как роса на траве. Или даже как сам Балфурин.
      – А что вы любите, Мейзи?
      – Суп из курицы, – тут же ответила девушка, чем очень удивила Мэтью. Видимо, он ждал другого ответа. Что-нибудь о красоте лугов или аромате цветов.
      – Суп из курицы? Я тоже его люблю. С лапшой?
      – Нет, – ответила Мейзи. – С морковкой и большими кусками курицы. И с хрустящими рогаликами. Конечно, с маслом.
      – Ну конечно, – с улыбкой согласился Мэтью.
      – А еще люблю чистые простыни, которые пахнут солнцем. И котят, когда у них только что открылись глазки, а животики толстые, кругленькие. Иногда я беру одного в руки, а он впервые начинает мурлыкать, тогда кажется, что Бог послал мне подарок. А вы, Мэтью? Чему вы радуетесь?
      – Тому, что я сейчас здесь, с вами, – честно признался он. – Радуюсь безопасности.
      – Вы редко чувствуете себя в безопасности?
      Лучше бы она не задавала этот вопрос. Она же не хочет действительно выслушать историю его жизни. А может, он просто не желает ее рассказывать…
      – Хотел бы я увидеть этих ваших котят.
      – Кошка в амбаре скоро окотится, – отозвалась Мейзи. – Надеюсь, вы еще будете в Балфурине.
      – Мой господин не спешит уезжать.
      – Почему вы его так называете? Вы же не принадлежите ему.
      Мэтью не стал рассказывать правду. Она родилась в Европе и не поймет, что с того мгновения, когда Диксон спас ему жизнь, Мэтью отдал ему свою душу. Теперь от Диксона зависело, чувствует Мэтью радость или печаль, проживет ли свою жизнь с честью.
      Его жизнь ему не принадлежала, и впервые Мэтью пожалел об этом. Однако в последние несколько лет он начал понимать простую вещь: покорившись судьбе, он стал сильнее. А став сильнее, он готов принять все, что пошлет ему судьба.
      – Это уважительное обращение, – сказал он, выбирая объяснение, понятное большинству европейцев. Мейзи кивнула, и Мэтью с благодарностью отметил, что тема исчерпана.
      В тишине этой ночи на зеленом шотландском холме Мэтью ощутил первые признаки беспокойства. Будь у него обязательства лишь перед самим собой, повел бы сейчас себя иначе. Он обнял бы Мейзи и, может быть, поцеловал. Но его жизнь ему не принадлежала, а потому Мэтью предпочел смотреть на звезды над головой, а не на соблазн под боком.
      Мэтью встал и протянул Мейзи обе руки. Девушка без колебаний вложила свои пальчики в его ладони и позволила помочь себе встать. На мгновение они оказались в опасной близости. Мэтью вдохнул ее аромат. От нее пахло травой, на которой они сидели, и смесью цветов.
      – В моей стране я восстановил бы против себя всех твоих родственников тем, что провел столько времени наедине с тобой.
      – В моей тоже, – сказала Мейзи. – У тебя много родственников?
      – У меня никого нет, – ответил Мэтью. – Я редко рассказываю об этом. Но с другой стороны, почти никто и не спрашивает.
      – Тогда давай поклянемся. Будем всегда честными, будем задавать друг другу вопросы, которые больше никто не смеет задать, и будем отвечать на них со всей искренностью.
      Мэтью был вовсе не уверен, что это разумно. Мейзи была слишком невинной, слишком милой, чтобы он посмел к ней прикоснуться. Внезапно Мэтью ощутил, как распахнулось навстречу ей его сердце, и гнев, вспыхнувший в нем, поразил его.

* * *

      Диксон задул лампу и вышел из библиотеки. Коридор казался еще темнее, чем прежде. Непроглядная тьма окутывала лестницы. По их стенам на равных расстояниях были развешены портреты предков. Диксону казалось, что они улыбаются ему, кто – забавляясь, кто – сочувствуя.
      Он почти добрался до верхней площадки, когда вдруг услыхал какие-то странные звуки – будто волокли что-то тяжелое. Мэтью непременно сказал бы, что это не нашедший упокоения дух одного из предков тащит свои грехи. Сам Диксон предпочитал в привидения не верить – ни в обремененные земными грехами, ни в чистые и непорочные.
      Тем не менее шум не прекращался.
      Отступив к стене, он сунул руку в карман халата, нащупал там молоток и стал ждать.
      – Дьявол его побери!
      Диксон узнал голос.
      – Пусть не думает, что я собираюсь сидеть и смотреть, как он разводит шашни со служанками! Да где же он?
      На лестнице для слуг упало что-то тяжелое, раздались приглушенные проклятия. Оставив в покое молоток, Диксон пошел по коридору, все его мысли устремлялись к приближающейся женщине.
      Наконец в коридоре появилась Шарлотта, в своей светлой рубашке и халате действительно напоминавшая привидение. За собой она волокла тяжелый палаш.
      При виде Диксона она издала слабый крик – скорее для приличия, чем от испуга. Одной рукой она вцепилась себе в горло, другой – продолжала держать сбоку свое оружие.
      – Ты что, тащишь за собой палаш?
      – Вот именно. – Шарлотта подтянула к себе его поближе, протащив конец по ковру. Если он окажется таким же острым, как все оружие в Балфурине, ковру придет конец. Однако Шарлотту это ничуть не заботило.
      – Джордж, я этого не допущу! – воскликнула она так громко, что могла бы разбудить любой здешний призрак. Или любого из ныне здравствующих обитателей Балфурина. – Не допущу, чтобы ты сбивал с толку служанок. Мой муж не будет позорить меня таким образом, даже если мы не спим вместе! Я этого не допущу! Одного раза вполне достаточно.
      – Надеюсь, ты не стала стучаться во все двери и искать меня? – спросил Диксон.
      – Я решила, что в этом нет нужды. Ты развлекаешься довольно громко, я просто стояла и слушала.
      Диксона разбирало веселье, в то же время он испытывал к Шарлотте сочувствие.
      – Шарлотта, уверяю тебя, я не был в постели ни с одной из твоих служанок.
      – Тогда почему ты бродишь по коридорам Балфурина в этот час?
      – Не мог заснуть.
      – Уверена, тебе не дает спать больная совесть.
      – Несомненно. – Сама того не зная, Шарлотта была недалека от истины. – Ты собиралась прогнать меня с помощью этого палаша?
      – Или отрубить им кое-какую часть твоего тела, – сердито сказала она, удерживая оружие возле бедра.
      – Ты очень кровожадная женщина, Шарлотта.
      – Когда женщину бросают, в душе ее возникают разные чувства.
      Шарлотта с палашом выглядела очень забавно. Неужели она не понимает, что, не имея сил оторвать его от пола, она едва ли сумела бы воспользоваться им по назначению?
      Диксон приблизился на шаг и, не успела она отстраниться, поцеловал ее.
      Разумеется, не следовало этого делать. Но она выглядела такой трогательной и беззащитной, несмотря на свое грозное оружие.
      У нее были невероятно мягкие губы. Поцелуй сделался глубже. Свободной рукой Диксон обнял ее за правое плечо, услышал, как упал, стукнувшись о пол, палаш, почувствовал, что ее рука обвивает его шею. Ободренный ее реакцией, он придвинулся еще ближе. Шарлотта приоткрыла губы, издав при этом слабый, почти жалобный звук.
      Диксон никогда так остро не чувствовал, насколько хрупкой может быть женщина. Она буквально дрожала в его руках. Ему хотелось окутать ее своими объятиями, прошептать что-нибудь нежное, успокаивающее, что прогонит ее страхи. Но тогда надо было прервать поцелуй, а Диксон не мог этого сделать.
      – Очень глупо, – тяжело дыша, прошептала она, когда поцелуй наконец прервался. Сам Диксон тоже дышал с трудом.
      – Конечно, глупо. – Все его пребывание в Балфурине было цепью сплошных глупостей, не говоря уж о поцелуях в темном коридоре с женой кузена.
      Шарлотта стояла на цыпочках, обнимая его за шею. Диксону хотелось предупредить ее, что опасность больше, чем она себе представляет. Он уже лишился чести. Притворяясь Джорджем, он попрал собственное чувство приличия. А теперь задавался вопросами, которые не должны приходить ему в голову: насколько ухудшится положение, если он заманит ее в свою постель?
      Искушение велико.
      Тяжело дыша, он прижался лбом к ее лбу и даже не пытался скрыть, как она на него действует.
      – Шарлотта, – пробормотал Диксон. Недосказанными остались другие слова: «Забудь об этом мгновении. Забудь, что я тебя целовал».
      Он страдал от того, как поступил с нею Джордж. Сильно страдал. Презирал кузена. Хотел утешить ее, дать ей понять, насколько она желанна, насколько прекрасна и умна, Но поцеловал он ее по другой причине.
      Шарлотта с первого взгляда поразила его в самое сердце. Он хотел ее, стоя в большом зале и наблюдая, как она приветствует гостей Балфурина. Хотел, когда она шла по залу с искаженным от гнева лицом. Хотел за завтраком, когда она принудила его терпеть общество двух сотен не в меру зорких девчонок. Когда выручал ее после бури.
      Не было ни минуты, когда желание оставило бы его.
      Шарлотта отстранилась, прижала пальцы к губам и широко распахнутыми глазами взглянула ему в лицо. Как будто ее поцеловали впервые в жизни.
      Диксону хотелось снова поцеловать ее и показать, как это может быть. Поцеловать глубоким, агрессивным поцелуем, от которого пропадают все мысли и немеют чувства. Если она останется, он так и сделает. И не остановится на одном поцелуе.
      Она одна могла остановить его.
      – Почему ты сюда приехал? – вдруг спросила Шарлотта. – Зачем вернулся?
      Не такого вопроса он ждал, а на этот не знал ответа.
      Шарлотта отвела взгляд, обхватила себя руками, потом принялась перебирать пуговицы на халате и теребить кончик пояса.
      – Чтобы возместить ущерб. – В каком-то смысле это было правдой.
      Страх Шарлотты не исчез, но она не уходила, а стояла перед ним, смелая и неустрашимая. Такой скорее всего она и была пять лет назад.
      Диксону отчаянно хотелось еще раз поцеловать ее, дотронуться до нее и, конечно, утешить. Вместо этого он наклонился и поднял палаш.
      – Отнести его на место? – хладнокровным тоном спросил он.
      – Я держу его в спальне.
      Диксон бросил на нее изумленный взгляд.
      – Я ведь целый год жила здесь только со слугами.
      – И была их защитницей? – спросил он.
      – Других-то не было.
      Диксон легко подхватил палаш, решив воздержаться от дальнейших расспросов. За все, что у нее теперь есть, Шарлотте не в пример Джорджу пришлось заплатить лишениями и немалыми жертвами. Диксон не желал кузену ничего дурного, но хотел одного – чтобы тот держался подальше от Балфурина. Пусть Шарлотте плохо без мужа, но хуже этого могло быть только одно – снова посадить Джорджа себе на шею.
      Шарлотта развернулась и пошла по коридору. Очень неразумно было смотреть ей вслед, ибо шла Шарлотта с такой грацией, что Диксон не мог оторвать взгляда от ее бедер. Тело женщины скрывали всего два слоя одежды – ночная сорочка и халат, оба из весьма прозрачной ткани, которая не могла уберечь ее ни от сквозняка, ни от его взгляда.
      Воплощение приличия – директриса школы молодых леди «Каледония» – шествовала по коридорам Балфурина босиком. Диксон не мог сдержать улыбки при этом открытии.
      Он последовал за Шарлоттой с палашом в руке. Казалось, они слишком быстро дошли до ее покоев. Шарлотта взглянула на его дверь, потом на самого Диксона.
      – Благодарю, – сказала она и протянула обе руки, чтобы забрать палаш. Их пальцы встретились, и целое мгновение Диксон думал, что она снова заговорит, но она лишь молча вынула палаш из его пальцев и взяла так, что конец воткнулся в ковер на полу. Диксону хотелось сказать ей, что столь почтенное орудие войны не следует держать неподобающим образом, но вместо этого он отступил на шаг и слегка поклонился. Взгляд Шарлотты уперся в V-образный вырез его халата. Интересно, она догадалась, что под халатом у него ничего нет?
      «О Господи, дай мне сберечь остатки своей чести! Позволь забыть, что она так же одинока, как я, и, возможно, так же изранена душой».
      Она – женщина хрупкого склада, но решительная и твердая в своих чувствах. Желая лишь прикоснуться к ней, он легко может ее ранить.
      Диксон вернулся домой, чтобы найти себя, а нашел ее, и это очень осложнило его и без того сложное положение, стало искусом, соблазном, доказательством того, что он, Диксон, стоит на самом краю.
      Но, видит Бог, он так нестерпимо ее хочет. Хочет получить в свои объятия, в свою постель. Хочет чувствовать под собой ее тело, губами заглушать ее блаженные стоны.
      «Беги, Шарлотта! Беги изо всех сил, потому что скоро я забуду, что у меня вообще есть честь».
      Но Шарлотта, не ведая опасности, невинно смотрела на него широко распахнутыми глазами.

      В его глазах появилось странное выражение – горячее, тревожное. Прежде Шарлотта такого не видела. Следовало бежать от этого взгляда, но ей захотелось, чтобы он к ней еще раз прикоснулся, погладил по руке, обнял за плечи. Хотелось ощутить его пальцы на своей шее у горла. Хотелось, чтобы его ладони замерли у нее на щеках, удерживая голову для следующего поцелуя.
      Шарлотте хотелось плакать, душа наполнилась тяжестью, как в те, редкие, впрочем, моменты, когда горе и непонятное чувство потери переливались вдруг через край. Она ощущала, как в груди, оживая, колотится сердце, словно бы тает окружившая его ледяная стена.
      Она сделала медленный осторожный шаг вперед. Палаш все еще был у нее в руке.
      – Пойдем в постель, – вдруг резко сказал он. Шарлотта застыла на месте. – Пойдем со мной. – Он повернулся к своей двери, открыл ее и вошел внутрь. И лишь тогда обернулся и посмотрел на Шарлотту.
      Их разделяли добрые пять футов. Можно сбежать. Он не станет ее преследовать. Странно, но Шарлотта отлично знала: она может не запирать свою дверь, но он ни за что не войдет к ней.
      Решение должна принимать лишь она одна.
      – Иди сюда, – сказал он и протянул к ней руку.
      Если она войдет, позволит заманить себя в хозяйские покои, все изменится, изменится навсегда. Она больше не будет всего лишь директрисой школы, которая, возможно, скоро начнет приносить доход. Она станет женой не только на словах. У нее будет муж, который обязан защищать и охранять ее, заботиться о ней.
      Мужчина, с которым ей предназначено делить постель.
      Войти? Остаться за порогом? В любом случае эта ночь должна изменить ее. Независимо от принятого решения, она никогда не будет смотреть на мужа прежними глазами, всегда будет помнить нежность его поцелуев и то, что за ними стоит.
      «Возместить ущерб» – вот зачем он приехал, почему возвратился к ней. Сейчас Шарлотта может отвернуться от него, уйти к себе в комнату и разом рассчитаться с ним за все невыносимые пять лет. Но тогда будет разрушена та хрупкая дружеская связь, которая возникла между ними.
      Как сильно она его ненавидит? Действительно ли хочет его наказать? И, наказывая его, не накажет ли заодно себя?
      Поколебавшись минуту, Шарлотта уронила палаш и вложила в ладонь мужа свою руку, которую тут же обвили горячие пальцы. Джордж всегда был нетерпелив, когда дело касалось его потребностей и желаний. Таким Шарлотта его узнавала. Она позволила ему втянуть себя внутрь и закрыть дверь. Безмолвно стоя посреди комнаты, она смотрела, как он зажигает бесчисленные свечи и даже масляную лампу. Стало светло как днем.
      Вот это было ново. Раньше он предпочитал совершать все в темноте. В темноте легче изобразить желание и оставаться лишь сосудом, который он должен наполнить.
      – Ты выглядишь страшно испуганной, – сказал он.
      Шарлотта покачала головой, но по улыбке на его лице догадалась, что он не слишком ей поверил.
      Двумя руками он взялся за пояс ее халата. Шарлотта схватилась за них, с ужасом думая, что он собирается раздевать ее среди всего этого сияния восковых свечей.
      – Это обязательно? – едва слышно спросила Шарлотта.
      – Нет, – мягко ответил он. – Я ничего не сделаю, если ты не захочешь. Давай сегодня сделаем вид, что почти не знаем друг друга. Что мы впервые вместе проводим ночь. Будем узнавать друг друга медленно и осторожно.
      – Мы действительно почти не знаем друг друга, – вынужденно призналась она. – Ведь все было только один раз.
      На его лице почему-то мелькнуло изумление, потом он притянул ее себе в объятия. Шарлотта положила голову ему а плечо и плотно зажмурила глаза. Когда она постареет, станет совсем дряхлой, то все равно будет помнить это мгновение, когда ее губы коснулись его шеи и ощутили под кожей мощное биение сердца. От него исходил слегка экзотический незнакомый запах, но он так подходил ему.
      Когда он изменился? После того, как бросил ее? Или мужчина, за которого она вышла замуж, всегда был этой завораживающей личностью, но она была слишком молода и наивна, чтобы понять это?
      – Шарлотта.
      Магия заключалась даже в его голосе, который представлялся Шарлотте темной бархатной лентой, похожей на реку Тэм под ночным небом.
      Никогда прежде она не чувствовала ничего подобного. Никогда за все свои почти тридцать два года она так не жаждала прикосновения другого человеческого существа. Набравшись смелости, она протянула руку и дотронулась до его груди. Он вздрогнул. Такая реакция удивила Шарлотту.
      – Шарлотта, – с усилием проговорил он, и в его голосе прозвучало предупреждение.
      – Прости меня, – отозвалась она, уронив руки и на шаг отступая. – Я слишком навязчива.
      – Это не так, – хриплым голосом возразил он. – Соблазнительна – безусловно. Но ни в коем случае не навязчива.
      – Соблазнительна? Меня никогда не называли соблазнительной.
      – Значит, я должен быть благодарен слепоте своих соотечественников. Иначе мне пришлось бы защищать твою честь.
      Эти слова вызвали в душе Шарлотты волну благодарности, но еще сильнее действовал взгляд его глаз. В них горел сдерживаемый огонь, и Шарлотта невольно задумалась: какие мысли смогли распалить в нем такой жар?
      Неожиданно он наклонился и без всякого предупреждения поцеловал ее. У Шарлотты перехватило дыхание, подогнулись колени, жаркая, пульсирующая волна окатила бедра. Ее руки метнулись к его груди и сомкнулись у него на шее. Шарлотта приподнялась на цыпочки, чтобы быть ближе к мужу, и вздрогнула, когда его пальцы впились ей в ягодицы, прижимая ее так сильно, что Шарлотта кожей почувствовала, как сильно он возбужден. Их разделяли лишь несколько слоев ткани. Мощным рывком он приподнял ее, затем стал медленно опускать, прижимая к себе так, чтобы она ощутила каждый дюйм его тела.
      Наконец ее ноги коснулись пола, и тут Шарлотту ждало новое потрясение: он снял ее руки со своей шеи и прижал их к основанию своих бедер. Пальцы Шарлотты ощутили прикосновение к чему-то запретному. О Господи! Память сыграла с ней дурную шутку! А может, прежде она этого не касалась? Шарлотта не могла припомнить. Джордж зашел в ее спальню, нырнул в постель, взобрался на Шарлотту и, когда дело было сделано, тут же ушел. Та ночь была ее единственным опытом в качестве жены.
      – Он что, вырос? – шепотом спросила она, сомневаясь, что ей вообще пристало задавать подобные вопросы. – Значит, он продолжает расти? – Тогда через год-два она, Шарлотта, не сможет…
      Поцелуи сквозь смех привели ее в страшное замешательство. Она и сама не смогла сдержать улыбку, хотя и подозревала, что он смеется над ее невежеством.
      Но вот он отстранился и внимательно посмотрел ей в глаза. Яркий свет позволил ей разглядеть выражение его лица. Там была нежность. Никогда прежде Шарлотта не видела у мужа такого взгляда. Словно бы Джордж действительно испытывал к ней нечто подобное.
      – И да, и нет, – ответил наконец он. – Он того же размера, как всегда, но твоя близость заставляет его расти.
      – Я совсем ничего об этом не знаю, – призналась Шарлотта.
      – Как-то мне попалась книга, написанная восемьсот лет назад. – Он наклонился и прижался лбом к ее лбу. – Она называлась «Подружка подушки». Это был дневник девственницы, которая только что познала любовь.
      – Правда? – Шарлотта отстранилась и с интересом заглянула ему в лицо. – А нельзя ли и мне ее почитать? – Она отвела глаза. – Разумеется, здесь, в школе, нелегко найти для нее надежное место. Могу себе представить, какой шум поднимется, если одна из учениц найдет такую книгу. Все родители Шотландии захотят разорвать меня в клочья.
      – Я сам кое-что помню, так что вполне могу быть полезен, – с улыбкой отозвался он.
      Горячая волна стала подниматься от кончиков пальцев на ногах, охватила щиколотки Шарлотты, бедра, талию, плечи, руки, шею, залила краской лицо. Шарлотту настолько поразили эти новые ощущения, что она стояла не двигаясь и лишь хлопала ресницами.
      Он что, ждет ответа? Кажется, все-таки нет. И слава Богу, ведь мысли Шарлотты путались. Тут он наклонился и снова поцеловал ее, на сей раз совсем по-другому, без всякой легкости. Все тело Шарлотты пылало. Мир вокруг расплывался, и единственной опорой был только он, ее муж. Она вцепилась в него обеими руками, ногти глубоко впились в его плечи. Шарлотта почти теряла сознание. Его губы были твердыми, потом стали мягче, потом приоткрылись, требуя того же и от нее. Его язык был настойчивым, нежным, ласкающим. Сначала Шарлотта задыхалась, но очень скоро ей стало казаться, что она дышит слишком быстро. Сердце то замедляло свой бег, то пускалось вскачь, а потом совсем растаяло – жар в теле сделался нестерпимым. Шарлотта поджала пальцы на ногах, из горла вырвался странный звук – слабый, отчаянный, полный желания.
      Ладони его снова оказались на ее ягодицах, но на этот раз он приподнял Шарлотту, донес до кровати и так осторожно опустил на матрац, как будто она была самым ценным грузом, который ему когда-либо доводилось держать в руках. Приподнявшись на локтях, Шарлотта наблюдала за ним.
      На нем был черный шелковый халат, богато расшитый золотыми, серебряными и малиновыми нитями. Одним движением он сбросил его с плеч, и халат упал на пол, обнажив мощное тело.
      В первый раз Шарлотта порадовалась, что в комнате горят свечи. Никогда, до самого своего смертного часа, не забудет она открывшегося ей зрелища! Перед ней стоял величественный римский воин! Мускулы груди и живота были словно выкованы из железа и все же выглядели живой плотью. Широкие сильные плечи, стройные бедра и голени, покрытые завитками таких же черных волос, как и на груди. Длинные мощные ноги служили надежной опорой торсу.
      Она ощутила, как кровь стынет в ее жилах. Ничего не получится. Никакой радости это ей не доставит. Слишком хорошо она помнила испытания своей единственной брачной ночи, помнила боль и безутешное отчаяние. Она не желает такого повторения!
      К тому же ей показалось, что под ее взглядом этот мужской символ все увеличивался и твердел. Стараясь хоть как-то отвлечься, она отвела глаза. Надо бы поменять занавеси полога. Нельзя ли сейчас же уйти? Что он станет делать, если она развернется и выбежит в дверь?
      – Шарлотта, – негромко позвал он. – Сегодня мы все начнем сначала, все будет словно в первый раз. Ты сейчас опять девственница со всей своей невинностью и страхами.
      – Ты говоришь со мной как с ребенком.
      – Не с ребенком, а с прекрасной женщиной, которая не знает себе цену и никогда не знала любви.
      Она бросила на него быстрый взгляд.
      – Не забудь, – улыбнулся он. – Я должен послужить тебе интимным дневником. Мы будем читать его вместе. Ну что, открываем первую страницу?
      Шарлотта с сомнением кивнула головой. Уж кем-кем, а трусихой она никогда не была!
      Он сел на край кровати и повернулся к ней лицом.
      – Прежде всего девственница должна знать свое тело, только тогда она сумеет насладиться его дарами.
      – Я знаю свое тело.
      – Ну разумеется. Однако я полагаю, тебе знаком только общий абрис. Знаешь ли ты все его разнообразные тайные возможности?
      Он протянул руки к поясу ее халата и неспешным движением развязал его. На губах его играла едва заметная улыбка. Шарлотте хотелось бы знать, о чем он сейчас думает.
      – Мне уже целый час хочется тебя раздеть, – сообщил он, словно бы прочитав ее мысли.
      Ночная рубашка Шарлотты была из тонкого, почти прозрачного батиста и совсем не скрывала ее фигуру.
      – Думаю, тебе надо от этого освободиться.
      Не успела Шарлотта и слова сказать, как он подхватил ее с кровати и поставил перед собой. Когда его пальцы коснулись подола рубашки, Шарлотта шлепнула его по рукам, но он не обратил на это абсолютно никакого внимания.
      Мгновение – и она – нагая – снова лежит на кровати.
      – Грудь женщины – это чудо природы, – говорит он. – Она порождает самые разнообразные чувства. Даже легкое прикосновение может разбудить бешеное желание. – Он склоняет голову и дует на ее сосок. Касание едва ощутимое, но Шарлотта чувствует, как где-то внутри вспыхивает искра. Он явно догадывается об этом – на его губах появляется улыбка. Он отстраняется. Большой палец его руки снова возвращается к ее соску. Казалось, он с интересом наблюдает за собственными действиями.
      Она хотела было спросить, к чему все это, но он двумя пальцами прикрыл ее губы. Очевидно, ей полагалось хранить молчание, как самой послушной ученице, – внимать и молчать. Шарлотта кивнула, показывая, что поняла, и, когда он убрал, пальцы, продолжала молчать.
      Он наклонился, коснулся губами ее соска и целиком вобрал его в рот. Тело Шарлотты пронзило острое незнакомое чувство. Ей показалось, что его губы зажгли пламя в другом, куда более потаенном месте. Он не обошел своим вниманием и второй сосок.
      Шарлотте хотелось взять в ладони его лицо, пальцами ощутить шершавую жесткость его подбородка, хотелось заставить его помедлить – в обеих грудях оставалось чувство неудовлетворенности.
      И вдруг он сделал то, чего Шарлотта никак не ожидала, тем более от него! Раздвинув мягким движением ее ноги, он впился глазами в самое потаенное место. Под этим прямым взглядом все чувства Шарлотты слились в один неодолимый порыв.
      Он улыбнулся:
      – Ты очень чувственна, Шарлотта. Очень лестный для меня факт. Одно-два прикосновения к груди – и твое тело уже готово принять меня.
      Шарлотта лежала неподвижно, наслаждаясь новыми для нее ощущениями, и тут он оторвался от нее, положил руку ей между ног и коснулся ее так, что Шарлотта едва не подскочила на кровати.
      Этого она не ожидала. Он издал успокаивающий звук. Она зажмурила глаза, прячась за своей немотой, словно он взял с нее клятву хранить молчание. И, Господи, что она могла сказать?
      «Прекрати! Не смей меня так касаться! Не буди эти странные ощущения».
      Разум отказывался ей служить. В памяти не всплывало ни единой цитаты, ни одного совета из книг. Не на что опереться.
      Он снова коснулся ее, при этом он дотронулся до некоей магической точки, которая принесла Шарлотте такое наслаждение, что глаза ее распахнулись и она впилась в него затуманенным взглядом.
      – Шарлотта, – прошептал он, и ей почудилось, что он зовет ее в какую-то иную страну, страну чувств, душевных порывов и, наверное, сердечных тайн. Глаза его говорили: «Доверься мне!» Его губы изогнулись в сочувственной улыбке, как будто он понимал, как трудно будет ей последовать тому совету.
      Как странно – каждое его прикосновение казалось ей волшебным и доставляло чудесные ощущения!
      Он целовал ее губы, груди. Шарлотта инстинктивным жестом обхватила рукой его шею, пробежалась пальцами по плечам… Он отстранился и с улыбкой заглянул ей в глаза. Она крепко обняла его.
      – Джордж, я не боюсь. Правда-правда, не боюсь.
      Он сделал резкое движение. Какое-то мгновение, ужасное, бесконечное, Шарлотте казалось, что он сейчас встанет и уйдет. Она открыла глаза и увидела, что он сидит на краю кровати. Глаза его были темны. Заметив ее взгляд, он протянул к ней руку.
      Шарлотта, не думая, вложила в нее свою и на коленях стала рядом. Их пальцы переплелись. Не отводя от нее глаз, он опустил их соединенные руки. Его взгляд оставался прямым, мрачным, настойчивым, не позволяющим уклониться.
      В сердце Шарлотты возникла тревога.
      – Шарлотта, меня не надо бояться. Ни сейчас, ни потом.
      Почему он это сказал?
      – Я хочу любить тебя. Показать тебе, сколько наслаждения приносит любовь. И не хочу доставлять тебе неприятности.
      Шарлотта смотрела на него во все глаза, не понимая, чего он от нее ждет. Разрешения? Приглашения?
      – Я хочу, чтобы ты получила столько же наслаждения, сколько получаю его я.
      При этих словах горячая волна разлилась в ее груди.
      – А ты чувствуешь наслаждение, Джордж?
      Он наклонился и, прикрыв ей рот двумя пальцами, заставил умолкнуть.
      – Не сейчас. Позже, – объяснил он. – И ты тоже.
      Через мгновение он уже опять целовал ее, и Шарлотта с восторгом отдавалась волшебным чувствам.
      Ему довелось уложить в постель достаточное количество женщин, но с Шарлоттой он чувствовал себя неловким, неопытным юнцом, желание которого превосходит умение. Или мужчиной, который оказался не в своей стихии и со всем своим опытом и талантом не знает, как подойти к такой женщине, как Шарлотта, чтобы она дрожала от страсти так, как дрожит он сам.
      Свечи мерцали, тени стали глубже, капельки пота покрыли его тело, а он весь отдался сладкому безумию этого слияния.
      Ему хотелось прошептать ее имя, предупредить, что он не всесилен и не может сдерживаться без конца.
      – Дай мне знать, Шарлотта, – прошептал он, – я хочу почувствовать, когда ты достигнешь вершины. Хочу понять, когда страсть ослепит тебя и ты не сможешь больше дышать.
      «И скорее, пожалуйста, скорее!»
      Она медленно раскачивала головой из стороны в сторону, словно сейчас на кровати разыгрывалась жаркая, но молчаливая битва. Понимает ли она, как отчаянно жаждет он высвобождения? Знает ли, чем это обернется для нее?
      Снова, снова и снова он бросался вперед и возвращался. Двигался мягко и слишком медленно, чтобы разрядить собственное напряжение и удовлетворить страсть.
      «Ну! Поспеши! Пожалуйста, поспеши!»
      Внутренний голос кричал ему, что долго он сдерживаться не сможет. Страсть заставляла рваться к концу и повторять его снова и снова. Он выныривал на поверхность и вновь погружался в горячую влагу ее лона. Крик, похожий на стон, грозил вырваться из его губ. Руки его дрожали. Пора было отдаться на милость собственного тела, собственной страсти, примириться с неизбежностью завершения. Ему так хотелось снова и снова испытывать это сладкое и мучительное удовольствие. Так и будет. Он запрет дверь и целую неделю не будет выпускать ее из постели. Целую неделю… и всю жизнь.
      – Сейчас! – хрипло повторил он и рванулся вперед. – Сейчас. – И почувствовал, как она задрожала. Тогда он прижался к ней всем телом, чувствуя дурманящий запах женского тела и сотрясающую ее дрожь, и лишь тогда позволил себе без оглядки нырнуть в накатившую волну наслаждения.

      Диксон проснулся на рассвете и обнаружил, что в кровати он снова один. Ночью Шарлотта, очевидно, вернулась к себе в комнату. Что ж, возможно, это к лучшему. Проснись он рядом с нею, повторение было бы неизбежно, а это все усложнило бы.
      Он уже нарушил свои обеты и нанес ущерб собственной чести. Ситуацию следовало обдумать, не сбрасывая со счетов того, что он страстно желал все повторить, и повторять бесконечно.
      Диксон оделся, вышел из хозяйских покоев и прошел через холл к знакомой двери. Поднял кулак, собираясь постучать, и замер на месте. Что он ей скажет?
      «Я не Джордж». Хоть какая-то дань его чести. «Я Диксон, его кузен… Ты меня обворожила…»
      Но еще не сказав ни слова, он может броситься ее целовать… Сверкнут ли ее глаза? Вспыхнут ли щеки? Улыбнутся ли припухшие губы?
      Ответит ли она на его поцелуй? И пригласит ли войти?
      На краткое мгновение Диксон отдался воспоминаниям о минувшей ночи, потом отбросил их прочь, ведь он не был даже уверен, что она вообще откроет дверь.
      Может быть, Шарлотта сожалеет о том, что было ночью?
      Диксон никогда не считал себя трусом, но в этот миг мужество едва не изменило ему.
      – Она еще спит, ваше сиятельство.
      Диксон обернулся и увидел идущую по коридору Мейзи. Сегодня она заметно хромала, как будто недавно слишком много ходила пешком.
      – Я заходила к ней пять минут назад. Она так уютно свернулась под одеялами. Думаю, раньше полудня она не встанет.
      Значит, будет отсрочка.
      – Что-нибудь ей передать, ваше сиятельство?
      Диксон покачал головой:
      – Нет-нет. Я не хочу ее беспокоить, Мейзи.
      Диксон развернулся и направился в башню. Раз нельзя повидать Шарлотту, он повидается хотя бы с Нэн. Постучав в дверь, он стал ждать, потом постучал снова и наконец услышал какой-то шум изнутри.
      – Нэн? Ты здорова? Можешь принять гостя?
      – Мальчишка! Я стара, а не больна.
      Диксон вошел. Нэн сидела у окна. На подоконник падали лучи утреннего солнца. В ярком свете женщина выглядела еще более дряхлой и сморщенной, чем несколько дней назад. Время бежало для них обоих, но для Нэн это была последняя гонка.
      – Как ты себя чувствуешь, Нэн?
      Нэн усмехнулась:
      – Не так уж плохо.
      Диксон протянул руку и поправил на старухе шаль. Нэн оттолкнула его руку. Диксона поразил ледяной холод ее пальцев.
      – У тебя совсем холодные руки.
      – Моя кровь стынет не из-за зимы, а от старости.
      Огонь в камине почти погас. Диксон пошевелил дрова кочергой и вернулся к хозяйке.
      – В Балфурине есть комнаты потеплее.
      – Я никуда отсюда не пойду. – И она отвернулась к окну, словно не желая продолжать разговор.
      – Тогда я велю принести побольше дров.
      – Эта девчонка следит за огнем. Лучше спроси меня, что я делаю в одиночестве. Жизнь без любви хуже телесных страданий. Мечта о смерти – плохое утешение.
      Не зная, что на это ответить, Диксон взял стул и сел рядом с женщиной. Слова тут бессильны. Помолчав, он все же заговорил:
      – Я был в склепе и ничего там не нашел.
      Она молча улыбнулась.
      – Но орнамент на саркофаге графа такой же, как на камине в библиотеке.
      – Ты всегда был хитрым мальчишкой, – отозвалась Нэн. – Из вас двоих я всегда считала тебя более сообразительным. Джорджу потребовалось больше времени.
      – Я нашел в камине тайник, но он пуст. Сокровища были там? Джордж нашел их? – Диксон достал найденный обрывок страницы и положил ей на колени.
      Глядя вдаль, Нэн продолжала улыбаться. Она молчала очень долго, но Диксон решил не уступать ей в терпении и тоже хранил молчание.
      – Джордж не однажды забирал из Балфурина все, что можно увезти в повозке, а нас оставлял умирать от голода. Но мы оказались слишком упрямы, чтобы умереть. Да-да, слишком упрямы и слишком стары.
      Она пожала хрупкими плечами.
      – Может, он попал в худшую переделку, чем раньше. И женился на англичанке. Знай я об этом, никогда не подсказала бы ему первый ключ. – Она сцепила руки у себя на коленях и опустила на них взгляд, словно бы удивляясь, что у нее пока есть пальцы. – Ему нужны были ее деньги. В Шотландии тоже были женщины, на которых он мог жениться. – Нэн подняла глаза на Диксона. – Она не приходит меня навестить.
      – Я слышал, – осторожно начал Диксон, – что ты не пускаешь ее на порог.
 
      – О чем мне говорить с англичанкой? Много лет назад англичане убивали тех, кого я любила. Я не выжила из ума от старости и все помню. – Она бросила на него острый взгляд. – Ты боишься, мальчик, что я скажу ей, кто ты такой? – Нэн улыбнулась – Пусть сама узнает.
      – Джордж нашел клад? – спросил он, возвращая ее к нужной теме.
      – Ему нравился Эдинбург, правда, меньше, чем Лондон. Так говорили. Но все же нравился. Ему всегда не сиделось на месте. Владетель Балфурина не мог торчать в такой дыре. Жаль, что ты не сын своего дяди.
      – Так он нашел его, Нэн? – снова спросил Диксон, опасаясь, что ум старой женщины помутился. Знает ли она правду о кладе?
      – Он нашел свиток. Свиток с целым стихотворением. – Она опять улыбнулась и начала декламировать:
 
Три раза знак, сокрытый мглой,
Подскажет ему путь.
Отец, и Сын, и Дух Святой
Укажут тайны суть.
 
 
Несется вдаль судьбы река,
Чиста и глубока.
Бочонок злата будет рад
Найти, кто ищет клад.
 
 
Сокровища былых времен
Наш замок сохранит.
Алмазы ждут руки того,
Кто славу возродит.
 
      Нэн засмеялась таким сухим смехом, что Диксону показалось, что воздух скрипит.
      Неужели годы повредили ее разум?
      Женщина продолжала смеяться. Диксон встал, чтобы уйти. Вытянув сухую руку с тонкими дрожащими пальцами, она вдруг проговорила:
      – Твой дед разрешил мне читать первые два стиха кому угодно. Я обманула его, раз сообщила тебе последний. Но ведь у него перед тобой пять лет форы, Диксон.
      – Так он нашел клад?
      – Если бы нашел, мальчик, он не остался бы здесь. Его сапоги всегда были в дорожной пыли, он всегда хотел уехать отсюда. Он растранжирил бы деньги в Лондоне или Эдинбурге. Ты искал его там?
      – Нет.
      – В Балфурине ты его не найдешь. – Она прикрыла запавшие глаза, но через мгновение снова открыла. – Поезжай и найди его и верни в Балфурин. – И она опять обернулась к окну, глядя на что-то далекое, невидимое Диксону. Прошлое? – Найди и верни туда, где его место.
 
      Шарлотта проснулась, уставилась в потолок и целый миг, целый долгий миг, пока к ней не вернулись воспоминания, испытывала блаженное чувство мира и спокойствия. Семестр закончен. Впереди зима. Девушки отправились по домам, их ждут светские развлечения в Лондоне и Эдинбурге. В сейфе достаточно денег, и похоже, на следующий год будет еще больше воспитанниц, чем в этом. Сейчас у нее нет никаких срочных дел, ничто ее не торопит. Шарлотта чувствовала себя великолепно, если не считать какой-то странной боли…
      Джордж!
      Глаза Шарлотты расширились. Она осторожно перевернулась на бок, почти ожидая увидеть его голову на соседней подушке. Нет, она же покинула его комнату еще ночью и вернулась к себе.
      Она снова улеглась на спину, глубоко вздохнула и принялась изучать потолок. Потом зажмурила глаза, прижала кулаки к груди и попыталась сосредоточить мысли на чем-нибудь постороннем, только бы не на минувшей ночи.
      Прошлой ночью она сполна проявила весь свой авантюризм и беспечность. Вела себя как истинная поклонница гедонизма. Просто шок какой-то!
      Завернувшись в простыни и одеяла, она словно бы спрягалась от мира, как собравшийся зимовать еж.
      Как она сможет смотреть ему в глаза?
      Но ведь он ее муж! У него есть право находиться в ее постели. Он мог потребовать от нее покорности сразу же, как только вернулся в Балфурин, но он предпочел обольстить ее. Он мог бесцеремонно войти в ее спальню в любой момент, но повел себя так, что она по своей воле отправилась в хозяйские покои.
      Шарлотта закрыла глаза. Бог с ним, с Джорджем. Что творится с ней самой? Куда делась осторожная, предусмотрительная Шарлотта? Деловая, решительная женщина?
      С тех пор как он возвратился, все стало другим.
      Дамы из «Просветительского общества» не правы. Джорджу не нужны никакие наставления. Грудь Шарлотты обдало жаром. Щеки вспыхнули.
      Не будет она о нем думать! Ей вспомнилась прекрасная картина Рембрандта, которую она как-то видела, Шарлотта заставила себя вспомнить тогдашние ощущения. Она лежала с закрытыми глазами и улыбалась, разглядывая возникшее перед ее мысленным взором видение. Отлично, надо только научиться сосредоточиваться на каком-нибудь приятном, безобидном воспоминании, и тогда в голове не останется места для смущающих мыслей.
      Через несколько минут Шарлотта решилась встать с постели, подойти к двери и повернуть в замке ключ. Опустив взгляд на свое тело, она вдруг обнаружила, что совсем голая. Схватив халат, она накинула его на плечи и лишь тогда подошла к окну, чтобы раздвинуть шторы. Окно выходило на пологие холмы. В солнечных лучах блеснула гладь реки Тэм, которая вилась вблизи старого замка. Шарлотта не чувствовала холода, она стояла у окна и смотрела в утреннее небо. День будет ясным. Небо синее и безоблачное, но дождь тоже может пойти, она, Шарлотта, не против.
      О Господи, что же она наделала?! Она что, рехнулась?
      Она ощутила смятение. Волна страха и волнения возникла где-то в желудке и разлилась по всему телу. Никогда прежде она не чувствовала ничего подобного.
      Пять лет действительно многое изменили, вот только в нем или в ней?
      Шарлотте хотелось дотронуться до него рукой. Такого желания прежде у нее не было. Погладить ладонями его сильные мускулистые руки – вот о чем она мечтала. Закинуть руки ему за шею и потребовать, чтобы он поцеловал ее.
      Он решил, что она развратная женщина? Шарлотта закрыла ставни и прижалась к ним лбом. Как она станет смотреть ему в глаза? Неужели весь его жар был действительно устремлен к ней? Или в Балфурине просто не нашлось другой женщины, с которой ему хотелось бы лечь в постель? Здешние служанки – либо солидные матроны, либо девчонки, неспособные привлечь его внимание.
      Волнение, которое она ощущала, внезапно исчезло, уступив место холодному вязкому чувству. Вопрос не в том, почему он лег с ней в постель, а почему вообще вернулся.
 
      – Вы чем-то обеспокоены, господин?
      Диксон взглянул на Мэтью. Он так глубоко погрузился в размышления, что не заметил, как секретарь вошел в дверь.
      Диксон разместил на полу свою походную конторку и записал стих, который прочла ему Нэн. Возможно, его память не так безупречна, как у Шарлотты, однако стих очень простой, скорее всего, он и задуман таким, чтобы его легче было запомнить.
      – Не столько обеспокоен, сколько полон решимости, – отвечал Диксон. – Куда делся Джордж? Сегодня я знаю об этом не больше, чем неделю назад. – Вместо этого он познал кое-что другое. В результате пострадала его честь. Возвращение в Шотландию и сразу было нелегким делом, а он еще умудрился осложнить его.
      – Возможно, господин, вам и не суждено это узнать, – заметил Мэтью. – Возможно, ваш кузен не желает быть найденным.
      – Ты все еще стремишься уехать отсюда, Мэтью?
      – Возможно, не так быстро, как раньше, – туманно отвечал Мэтью.
      – Отлично, – вставая, заявил Диксон. – Мне понадобится твоя помощь.
      Мэтью прижал руку к груди и низко поклонился. В любое другое время этот жест позабавил бы Диксона, но сегодня покорность Мэтью его раздражала.
      – Мэтью, я тебе не хозяин и не твой восточный бог. Я просто человек. – «Унизивший себя собственной тупостью, затащив Шарлотту в постель».
      Мэтью выпрямился.
      – Я знаю, господин.
      – Тогда прекрати мне кланяться.
      – Как прикажете, господин.
      – И прекрати называть меня господином.
      Мэтью слегка наклонил голову.
      – Вы мной недовольны?
      – Я недоволен собой.
      – Потому что вы были в постели с этой английской леди?
      Диксон метнул грозный взгляд на Мэтью, находя облегчение в том, что можно направить свой гнев на кого-то другого, кроме себя.
      – Откуда ты знаешь?
      – Я же обслуживаю вас. Приношу воду для умывания. Ваша постель выглядит так, как будто там спали двое, – объяснил Мэтью, оборачиваясь к этому предательскому предмету меблировки. – Я просто сделал вывод.
      – Полагаю, в этом деле ты проявишь свой обычный такт, – серьезным тоном заметил Диксон.
      Мэтью кивнул.
      – Ей нечего стыдиться, – заявил Диксон.
      Мэтью лишь улыбнулся в ответ.
      Совесть Диксона сражалась с его стремлением к власти над людьми. Воспоминания о Шарлотте, такой мягкой, теплой и женственной в его объятиях, легко побеждали потуги чести.
      Мэтью снова склонил голову:
      – Вас мучает чувство вины.
      Диксон промолчал, затем решительно заявил:
      – Я собираюсь в Эдинбург, потом в Лондон.
      – Пойду укладывать вещи.
      – Я хочу, чтобы ты остался здесь.
      Удивительно, но Мэтью вовсе не выглядел огорченным. На самом деле под его бесстрастным выражением даже таилась удовлетворенная улыбка.
      – Вы собираетесь найти своего кузена.
      Диксон кивнул.
      – От этого вы будете чувствовать себя менее виноватым, господин?
      У Диксона не было ответа на этот вопрос. Возможно, и так. А возможно, от этого все еще больше запутается. Диксон лишь знал, что ему надо как можно скорее покинуть Балфурин, иначе он не справится с соблазном надеть личину Джорджа и превратиться в кузена. И забрать себе его жену.
 
      Шарлотта услышала шум и посмотрела на дверь в холл.
      – Если это его сиятельство, можно сказать ему, что вы почти одеты?
      Шарлотха покачала головой, потом поймала отражение Мейзи в зеркале и передумала.
      – Да-да, скажи ему.
      Мейзи отправилась к двери, но Шарлотта снова изменила решение.
      – Не нужно. Я уверена, мы увидимся позже.
      Зачем ему знать, что она дважды заставила Мейзи переделать прическу и оба раза осталась недовольна результатом? Три раза меняла платья, но ничто в гардеробе не могло ее удовлетворить. Непременно надо найти что-нибудь подходящее для зимнего утра, но только не слишком практичного цвета! Сегодня ей хотелось быть яркой. Красный, зеленый или пусть будет бледно-розовый, знойно-лиловый, даже голубой.
      Что за глупости приходят ей в голову!
      – Не нужно, – повторила она. – Помоги мне закончить. Сегодня у меня тысяча дел.
      Мейзи с сомнением посмотрела на свою госпожу, но промолчала. Зимние дни предназначены для отдыха. Здесь, в школе, они всегда ждали этих каникул. Честно говоря, у Шарлотты вообще не было особо срочных дел. Хотя бы прочитать несколько книг, составить новое расписание, заняться устройством библиотеки – эту идею она вынашивала уже несколько месяцев.
      Тут до нее долетели звуки беседы. Разговаривали мужчины. Джордж и Мэтью? Шарлотта напряженно смотрела на дверь, думая, что ошиблась.
      – Открой дверь, Мейзи, – приказала она.
      Служанка слегка приоткрыла дверь.
      – Если кто-нибудь захочет узнать, где я, скажи правду, Мэтью. У меня не так уж много секретов.
      – Ха! Тот, который есть, заменит целую кучу, хозяин.
      – Ты продержишься без меня в Балфурине?
      – Отлично продержусь, – отвечал Мэтью.
      – Не боишься привидений и гоблинов?
      – Я чувствую, что опасность здесь угрожает вам, а не мне.
      Шарлотта услышала, как Джордж засмеялся.
      – Знаешь, Мэтью, не могу придумать, что еще может со мной случиться, кроме того, что уже произошло! На Востоке жизнь беспокойная.
      – Но ведь это ваш дом, а значит, он должен быть надежным местом.
      – Вот ты и убедишься, что это так и есть.
      – Господин, как я это сделаю?
      – Разумеется, с помощью магии. Бросишь палочки или сделаешь еще что-нибудь подобное, чем твои приемные родители-баптисты были бы крайне шокированы.
      – Я действительно принадлежу к баптистской церкви, господин. Но я никогда не утверждал, что верю только в нее и ни во что другое.
      Джордж снова засмеялся, но на этот раз Шарлотта не расслышала его реплики. Слишком торопилась застегнуть туфли.
      Распахнув дверь, она действительно увидела Джорджа – одетого для дороги.
      – Куда ты собрался? Ты уезжаешь? Не сказав мне ни слова?
      Она не столько рассердилась, сколько была разочарована. Отчаянно разочарована. Разбита. Нет, конечно же, она рассердилась. Просто пришла в бешенство. В дикое бешенство!
      Мать часто говорила ей, что ей не следует столько хмуриться, это отталкивает людей. Однако сейчас Шарлотта была не в состоянии контролировать свою мимику. Оглянувшись, она заметила на стене все тот же палаш и невольно подумала, что муж все-таки вынудит ее всерьез взяться за оружие. Он считает ее кровожадной? Он еще мало ее знает! Дождется, что она треснет его по голове!
      Как он смеет оставлять ее?!
      – Извини, если я разбудил тебя, – вежливо произнес он.
      Шарлотте показалось, что голос звучит беспечно.
      – Ты уезжаешь! – воскликнула она, не обращая внимания на впившийся ей в лицо взгляд мужа, в котором явно читалось сожаление.
      Она не заплачет! Что за глупости! Разумеется, не заплачет. Он оставлял ее прежде, оставляет и теперь. Она, Шарлотта, предвидела это с самого его появления в бальном зале.
      – Я еду в Лондон. У меня там дела. И в Эдинбург.
      – Ах вот как! – Шарлотта ухватилась за дверной косяк и сумела выдавить улыбку. Достаточно ли безразлично она говорит? Для него она всего лишь хозяйка постоялого двора, да и то не очень гостеприимная. Какое имеет значение, что в быстротечные ночные часы они занимались любовью?! А теперь – что же? – теперь это не имеет никакого значения?
      – Я вернусь через неделю. Может быть, через две.
      – Ты уверен, что вернешься? – Вот наконец действительно важный вопрос! А этот негодяй улыбается! – Разве нельзя решить твое дело в письме?
      – Боюсь, что нет. Кое-какие вопросы требуют моего присутствия.
      – Ты мог бы послать Мэтью, – сказала Шарлотта, чувствуя, что ведет себя как школьница, которая боится расстаться с матерью.
      – Некоторые вещи могу сделать только я сам.
      – Ты правда вернешься? – Шарлотта расправила плечи и бесстрашно посмотрела ему в лицо. Пусть видит – она не боится его ответа и способна выдержать все, что угодно. Выдержала раньше, выдержит и сейчас. Но прежде он не целовал ее так нежно, не увлекал в постель с мягкостью, какой она от него вовсе не ожидала. И не доставлял ей такого удовольствия.
      Она просто дура, если позволяет телу брать верх над разумом!
      – Душа моя, – начал он и потянулся, чтобы взять ее за руку. Шарлотта с трудом отлепила пальцы от дверного косяка и очень удивилась, когда он наклонил голову и поцеловал ее пальцы. – У тебя нет причин доверять мне, Шарлотта, но я все равно прошу верить мне. У меня очень срочные дела, иначе я ни за что бы не уехал. Но я обещаю, что вернусь.
      – Если пойдет снег, дороги станут непроезжими.
      – Я найду способ добраться, – заверил он.
      – Карета может увязнуть.
      – Как ты помнишь, мы с тобой уже справлялись с этой проблемой.
      – Тогда будь осторожен, – наконец произнесла она, отнимая у него свою руку.
      – И ты – тоже. Я оставляю здесь Мэтью. Он будет тебе помогать. Мэтью у нас разносторонне одаренный господин.
      Но Мэтью все-таки не Джордж. И очень глупо с ее стороны уже начинать скучать по нему.
      – А ты не думаешь, что он просто играет роль залога твоей чести? Гарантии, что ты вернешься?
      – Я должен вернуться. У тебя есть кое-что, весьма ценное для меня.
      Шарлотта отшатнулась.
      – У меня нет ничего твоего, Джордж!
      Он улыбнулся:
      – Еще будет.
      Поклонился и пошел по коридору. Мэтью двинулся следом, а Шарлотта еще долго стояла в дверях и смотрела в спину мужа.
      Никогда прежде ей не доводилось внимательно наблюдать за тем, как ходит мужчина. И она не замечала, что осанка Джорджа отличается от осанки других мужчин. Он доминировал в любом помещении, и все женские взгляды были всегда обращены только к нему.
      Так что же у нее есть такого, что принадлежит Джорджу?
      Пожалуй, этот вопрос будет занимать не последнее место в ее будущих размышлениях. И еще один, который она пока не решается себе задать, – вернется ли он в Балфурин?

      По дороге катился возок. Шарлотта не узнавала карету. Это был первый экипаж, который сумел пробраться к замку по глубокому снегу. Джордж уехал две недели назад. Две долгих недели. И все это время Шарлотта ждала и смотрела в окно, чувствуя себя сразу и молодой женой, и круглой дурочкой.
      Она летела вниз по ступеням, удивляясь, почему Джордж просто не распахнул дверь и не прошел по вестибюлю замка с таким видом, словно ему принадлежит каждый дюйм земли у него под ногами.
      У подножия лестницы она помедлила, ожидая, пока Джеффри откроет дверь. Скованные движения старика были медлительны, у Шарлотты хватило времени поправить волосы и корсаж платья, одернуть юбку, снова ее приподнять, чтобы взглянуть на туфли, и горько пожалеть, что не успела переодеться. Именно сегодня ей вздумалось почистить оловянные пивные кружки, так что запах уксуса и соли наверняка сопровождает ее появление.
      «Ну пожалуйста, поспеши!»
      Дважды она сдержалась и не бросилась обгонять Джеффри, чтобы самой открыть заложенную железным засовом дверь. Старый слуга наверняка бы обиделся.
      «Поспеши, ведь он ждет на морозе. Надо скорее его впустить!»
      Шарлотта сделала несколько шагов к двери, не заботясь о том, чтобы сохранить самообладание. Наступало время, когда следовало отбросить притворство и честно посмотреть друг другу в глаза. За прошедшие несколько недель ему каким-то образом удалось заворожить, позабавить, очаровать ее, стать тем человеком, о котором она постоянно думает, и от этих мыслей у нее перехватывало дыхание и начинало колотиться сердце. Шарлотте хотелось поведать ему свои тайны, спросить совета, самой что-нибудь ему посоветовать, а потом заснуть в его объятиях.
      Когда же она успела влюбиться в собственного мужа?
      Наконец Джеффри отступил, пропуская вперед мужчину. Шарлотта приоткрыла рот, чтобы приветствовать его, губы сами собой расплывались в счастливой улыбке. Сердце отбивало поспешный ритм, ладони сделались влажными, от волнения она даже поджала пальцы на ногах.
      Но это оказался не Джордж.
      К ней, приветливо протягивая руки и сердечно улыбаясь, приближался Спенсер.
      – Шарлотта! – воскликнул он так, словно они не виделись несколько месяцев, а не несколько недель. – Вы, как всегда, прекрасно выглядите!
      При виде старого друга улыбка Шарлотты померкла, но она с усилием водворила ее на место, понимая, что не следует так грубо демонстрировать свое разочарование.
      – Спенсер! – приветливо проговорила она, пожимая протянутую руку. – Как приятно снова тебя видеть! Как тебе понравился Эдинбург?
      – Ни одна женщина в Эдинбурге не способна с вами сравниться. Все дамы, кому я был представлен, просто меркнут рядом с вашей красотой.
      Когда он успел стать таким льстецом? И зачем он напоминает ей о том, что холост и ищет жену? Почему думает, что ей есть до этого дело? Она-то замужняя женщина, которая ищет мужа.
      Месяц назад она, пожалуй, покраснела бы, была бы польщена его похвалой. Но сегодня его внимание казалось ей слишком прямолинейным и даже навязчивым. С другой стороны, ему же неизвестно о том, что произошло в Балфурине в его отсутствие. Бедняжка…
      Шарлотта взглянула на Джеффри, который все стоял у открытой двери, как будто собираясь выпроваживать нежданного гостя. Джеффри явно демонстрировал преданность хозяину. Джеффри не одобрял хозяйку. Впрочем, Джеффри никогда ее не одобрял, а с тех пор, как в Балфурине открылась школа и здесь появился целый выводок англичанок, его лицо вообще превратилось в застывшую маску осуждения.
      К счастью, Шарлотта давно научилась его игнорировать.
      – Джеффри, – обратилась она к слуге, – распорядись, чтобы в зеленую гостиную подали угощение.
      Слуга промолчал, не поклонился и никак не выразил готовности выполнить приказание хозяйки, Шарлотта сумела удержать вздох и направилась в одну из парадных комнат, отделанную три года назад.
      Спенсер прекрасно знал эту комнату, Шарлотта множество раз принимала его здесь. Однако гость остановился на пороге и с одобрением оглядел убранство помещения, словно видел его в первый раз. И в первый раз этот взгляд показался Шарлотте слишком расчетливым, как будто оценивающим стоимость двух стоящих друг против друга диванов и набора фарфоровых безделушек на каминной полке. Ей почти захотелось сообщить ему цену бронзовой вазы в углу и резного столика за диваном. Сдержавшись, она промолчала и лишь жестом пригласила его сесть у огня.
      Шарлотта так страстно ждала Джорджа, что сейчас невольно сравнивала его со Спенсером. Оба одного роста, высокие, но Спенсер светловолос, а Джордж – брюнет. У Джорджа пронзительные синие глаза, у Спенсера – карие, неопределенного оттенка. Как странно, что они ей всегда нравились. И плечи у Джорджа шире. К тому же Спенсер, любитель поесть, становится полноват. Джордж куда более подтянут, его тело в отличной форме. В превосходной форме! Шарлотта почувствовала, как жар приливает к ее лицу.
      – Вернулся мой муж, – отрывисто проговорила она.
      Как только слова слетели с ее губ, Шарлотта задалась вопросом, намеренно ли она решила огорошить гостя этой нежданной информацией.
      Спенсер был поражен, но ведь он – ее поверенный, его реакция могла быть профессиональной.
      Должен ли он узнать, что она и Джордж… Леди Элинор называла это «супружескими отношениями».
      – Скажите же что-нибудь, Спенсер!
      Он сидел и смотрел на нее неподвижным, остекленевшим, как у снулой трески, взглядом.
      – Как давно он дома? – сдавленным голосом спросил наконец Спенсер.
      – Почти месяц, – спокойно ответила Шарлотта. – Он приехал в день выпускного бала. Нам вас не хватало, – с нажимом добавила она.
      – Джордж сейчас здесь?
      – Граф Марн, – поправила его Шарлотта, напоминая о титуле своего мужа. Спенсер не был ему представлен и, естественно, не должен был изображать знакомство, которого не было. Как странно, что до сих пор она позволяла Спенсеру подобные вольности, возможно, даже поощряла их! Шарлотта и подумать не могла, что ей может быть неприятно, когда Спенсер произносит имя мужа таким пренебрежительным тоном.
      Теперь Джордж вернулся, и все изменилось.
      – Где он был все это время? Чем он объяснил свое поведение?
      Шарлотта чуть было не заявила Спенсеру, что это не его дело, но потом сообразила, что сама сделала это именно его делом, ведь он, как адвокат, принимал участие в ее попытке развестись.
      Как теперь быть?
      Много лет Спенсер был ее доверенным лицом, другом. Откуда ему знать, что все… изменилось?
      – На Востоке. Ему нравится все иностранное. Меня это удивляет, – сказала она, опуская взгляд. – Насколько я помню, раньше он не интересовался путешествиями. С другой стороны, я совсем плохо его знаю.
      – Признаюсь, Шарлотта, что я в растерянности, – произнес Спенсер. – Как он объяснил свое исчезновение? И свое теперешнее возвращение? Прослышал о ваших успехах? – Он оглядел комнату и как будто включил в этот взгляд всю школу. – Приехал за деньгами? Растратил ваше приданое и явился за добавкой?
      Вопросы были назойливыми, почти грубыми, Шарлотте снова захотелось его одернуть. Одно слово – и он замолчал бы, но Шарлотта этого слова не произнесла. У нее возникло странное чувство, что в ней сосуществуют два человека. Та женщина, какой она была лишь месяц назад, охотно обсудила бы со Спенсером все подробности возвращения мужа. Но та, какой она стала сейчас – женщиной, влюбившейся в Джорджа, – чувствовала смущение и неуверенность. Все, что касается Джорджа, ей хотелось скрыть в глубине своего сердца, а не рассматривать и анализировать при беспощадном свете дня. И не обсуждать с этим человеком. Если у нее есть вопросы, она задаст их самому Джорджу.
      – Он ничего от меня не хочет, – ответила Шарлотта, испытав при этих словах странную пустоту. Правда может быть очень болезненной. Возможно, она не нужна Джорджу даже в качестве жены, недаром же он исчез сразу, как только уложил ее в постель!
      Что за странное чувство любовь! Туманит рассудок, смущает и тревожит чувства… Шарлотта часто слышала, что влюбленность – приятное состояние. Неужели она действительно испытывает удовольствие, впадая то в эйфорию, то в отчаяние?
      – Он даже предложил дать мне денег на школу, – продолжала она. – Насколько я поняла, сейчас он – весьма состоятельный человек.
      На это Спенсер ничего не сказал, но Шарлотта видела, что он сомневается в ее словах. Или в Джордже. Месяц назад она тоже бы сомневалась, а теперь оказалась зачарована этим поразительным человеком.
      Вдруг дверь распахнулась. Появился Джеффри, буквально согнувшийся под тяжестью подноса, уставленного блюдами, чашками и старинным чайным сервизом.
      Джеффри был не из тех, на кого действовали тонкие намеки, а потому Шарлотта откровенно нахмурилась, показывая, что поняла его мысль. Он обслуживал Спенсера как важную персону, но как человека не признавал. И не собирался делать этого ради хозяйки. Однако Балфурин и в стесненных обстоятельствах славился своим гостеприимством, а потому Джеффри приходилось поддерживать репутацию замка, даже если это вынуждало его наступить на горло собственной гордости.
      – Шотландцы – тяжелый народ, – со вздохом произнесла Шарлотта, намеренно игнорируя тот факт, что сам Спенсер тоже был шотландцем. – Очень упрямы. Просто ненормально упрямы. В ущерб собственным интересам и даже здравому смыслу.
      – Вы так полагаете? – спросил Спенсер, протягивая руку за чашкой. Джеффри, не давая Шарлотте поухаживать за гостем, схватил чайник и плеснул воды так, что она в равных долях попала в чашку и на блюдце. И подал чашку Шарлотте, как будто намеренно отнимая у нее привилегии хозяйки дома.
      Шарлотта бросила на него сердитый взгляд, но Джеффри снова сделал вид, что ничего не заметил. И Шарлотта решила, что сейчас не время продолжать эту вечную битву с дворецким, а следует просто не обращать на него внимания. Однако это было проще сказать, чем сделать. В следующие несколько минут он умудрился уронить печенье ей на юбку и пролить на нее чай. В конце концов Спенсер получил свой чай, и Джеффри мрачно удалился.
      – Это вы из-за него не любите наш народ? – спросил Спенсер, когда дверь за слугой закрылась, скорее, с треском захлопнулась.
      – Не могу сказать, что шотландцы не нравятся мне как народ, – начала объяснять Шарлотта. – Многие люди здесь были со мной более чем просто вежливы. Они дали мне приют, когда мне больше некуда было идти. Но в каждом народе есть неприятные представители, которые могут нас раздражать. – Ей самой, к несчастью, досталось двое таких – Джеффри и Нэн.
      – Джордж собирается здесь остаться?
      Как странно, что некоторые вопросы приносят такую боль, как будто слова имеют шипы, и эти шипы впиваются в самое сердце!
      – Подозреваю, что Джордж будет поступать так, как захочет он сам, – искренне ответила Шарлотта.
      – Что вы будете делать, Шарлотта? Примете его как мужа?
      – Разве у меня есть выбор?
      – Уверен, что можно смягчить ситуацию. Вы хотите, чтобы я занялся этим делом?
      Какой трудный вопрос!
      Шарлотта провела ладонью по юбке, думая о том, сможет ли вывести это пятно. Скорее всего из-за Джеффри с этим платьем придется расстаться.
      – Его следует удалить, – заявил Спенсер. – Назначить пенсию.
      – Согласно завещанию старого графа, он может жить здесь до самой смерти, – вздохнула Шарлотта. – И терзать меня до самого конца.
      Спенсер протянул руку и накрыл ее ладонь своей.
      – Шарлотта, вы хотите, чтобы я нашел способ избавить вас от Джорджа? Может быть, вам все-таки удастся с ним развестись?
      Как ей ответить на этот вопрос? Она уже провела немало времени, размышляя над ответом. Прошлой ночью, лежа в темноте, когда луна лишь изредка проглядывала сквозь тучи, Шарлотта спрашивала себя, чего в действительности она хочет. Она хочет Джорджа. Хочет иметь настоящий брак. Оба эти ответа напугали ее. Ведь осуществление этих желаний зависит не от нее самой, не от ее сил и возможностей, а от прихоти почти незнакомого ей мужчины.
      Шарлотта никогда не стремилась к любви, никогда не мечтала о ней, как мечтали ее сестры. Никогда не хихикала из-за восхищенного взгляда или подаренного цветка. Правда, она вздыхала над сонетами, роняла слезинку из-за трагедии разлученных влюбленных, но в глубине души не верила, что люди действительно способны все это чувствовать.
      Теперь любовь и страсть вошли в ее жизнь, и Шарлотта не понимала, как следует себя вести.
      – Я не знаю, – наконец ответила она, чувствуя, что в ее голосе звучат отчаяние и надежда. Вдруг Спенсер тоже это заметил? – Пока я не знаю, что собираюсь предпринять.
      – Вам лучше бы отослать его прочь, – посоветовал он.
      – Как это можно сделать, Спенсер? Он – граф Марн, владелец Балфурина. Я не могу просто его выгнать, как неугодного лакея. – Она бросила на поверенного недовольный взгляд, но тот продолжал упрямо смотреть ей в глаза, как будто хотел уничтожить Джорджа силой своей воли.
      – Тогда вы должны вынудить его уехать. Не поощряйте его оставаться здесь.
      Взгляд Спенсера был так выразителен, что не могло быть сомнений в истинном смысле его слов. Знает ли он? Догадывается ли, что Джордж и она вместе спали?
      – Он мой муж, Спенсер. – Ну вот, слова были сказаны.
      Шарлотта заставила себя не отводить взгляда. Смотреть ему в глаза было нелегко, Шарлотта сама не понимала, увидела ли она там гнев или просто разочарование.
      Спенсер поднялся, так резко поставив чашку на поднос, что фарфор звякнул о серебро.
      – Думаю, вы пожалеете о своей доброте к Джорджу, – холодно проговорил Спенсер. – Он нанес вам ущерб однажды и сделает это снова.
      – Предупрежден – значит, вооружен, – вставая, заметила Шарлотта. – Спенсер, я не могу забыть того, что он сделал. Но ведь несправедливо думать, что человек не может измениться.
      Казалось, Спенсер хочет что-то добавить, но он лишь развернулся и вышел из комнаты, оставив дверь нараспашку. Через мгновение в проеме появился Джеффри.
      – Ушел?
      – Да, Джеффри, он ушел.
      – Толкутся весь день, отдохнуть некогда, – заворчал старик.
      Шарлотта с трудом сдержалась и заставила себя улыбнуться.
      – Сомневаюсь, чтобы сегодня были еще гости, Джеффри. Во всяком случае, снег их задержит.
      – И хорошо, – объявил дворецкий и зашаркал прочь.
      Слава Богу, что Джордж не вернулся в это утро. Сейчас ей достался лишь угрюмый слуга, а иначе у нее на руках оказалось бы двое рассерженных мужчин, и каждому пришлось бы объяснять, кем ей приходится другой. Прекрасно, что этого удалось избежать.

      Диксон с удивлением обнаружил, что Лондон – место, где очень чувствуется одиночество. Возможно, это объясняется тем, что его мысли были полны Шарлоттой. Он никак не мог забыть ее взгляд, когда она решила, что он покидает ее. Опять покидает. К тому же в углу экипажа не было Мэтью, который бросал бы на него то восхищенные, то возмущенные взгляды – в зависимости от того, какие сцены открывались его глазам за окном.
      Диксон приступил к поискам своего кузена, вооружившись списком друзей Джорджа, тех, кого он знал десять лет назад, до своего отъезда на Восток.
      – Давно не видел этого молодца, – сообщил ему граф Дорсет, когда Диксон отыскал его за картами в излюбленном казино. Прошедшие десять лет оставили разрушительные следы на лице этого игрока, и Диксон невольно задумался, как должен выглядеть сейчас Джордж, Может быть, на его лице тоже появились эти глубокие морщины – след рассеянного образа жизни? Нос покраснел, а глаза налились кровью? – Когда увидишь его, скажи, чтобы зашел ко мне. И не нужны мне эти деньги, которые он мне должен.
      Граф оказался единственным человеком, проявившим снисходительность к долгам Джорджа. Диксон, чтобы получить хоть какую-то информацию, был вынужден выкладывать кругленькие суммы в счет погашения задолженностей кузена.
      Джордж перебрался в Лондон вскоре после смерти своего отца, где тут же обзавелся поразительным количеством прихлебателей. К несчастью, никто из этих бездельников не видел его уже несколько лет. Самые свежие сведения о кузене Диксон получил из пьяного бормотания брата герцога.
      – А, да, видел его недавно. Год назад. Или два? Не могу вспомнить! Так все смешалось. Со мной, конечно, не заговорил. Взлетел наверх. Или это я опустился? – После этой короткой речи лорд залпом осушил бокал вина, оставив Диксона в сомнениях: действительно ли тот видел Джорджа, или воображение его благородного собеседника разыгралось под действием алкоголя?
      В лондонской гавани Диксон встретился с начальником порта, сообщил свое имя и пообещал награду любому, кто представит ему копию судовой декларации с именем Джорджа Маккиннона в качестве пассажира за последние пять лет. Иногда Джордж поговаривал об Австралии или Америке, правда, не в лестных тонах, так что оставалась вероятность, что он эмигрировал в одну из этих стран, но, возможно, он отправился на континент. Поэтому Диксон предусмотрительно оговорил награду для команд пакетботов и паромов, ходивших через канал.
      К концу первой недели он потерял надежду отыскать Джорджа в Лондоне и отправился на север, в Эдинбург. Здесь он встретился с поверенным и завершил сделку, которую намеревался провести с его фирмой. Потом по рекомендации этого адвоката Диксон нашел процветающий трактир и спросил лучшую комнату.
      В Эдинбурге стоял серый промозглый день, и похоже было, что к вечеру соберется снег.
      Диксон взял свой чемодан у услужливого хозяина и поблагодарил его.
      – Отличная комната, – заявил он, быстро оглядев помещение. Разумеется, это не Балфурин, но все же неплохо. В другое время Диксона приятно удивила бы великолепная кровать и массивная мебель. Он заметил бы пар от горячей воды и поздравил хозяина с уровнем обслуживания в его заведении.
      – Подать вам закуски, сэр? Мясо, сыры?
      Диксон кивнул. Хозяин вышел, захлопнул за собой дверь и лишь тогда стал выкрикивать распоряжения помощникам.
      Диксон швырнул чемодан на пол, рухнул на кровать и стал стягивать с себя сапоги. За последние несколько лет он понял, что не надо стесняться стремления к комфорту. Ему доводилось проводить целые зимы под непрерывным дождем, а летом обливаться потом в тропических лесах. Он пережил восточную лихорадку, нападение пиратов, змеиные укусы.
      Нынешнее его пристанище было приятным, но кое-чего явно не хватало, и Диксон точно знал чего: запаха роз и Шарлотты.
      Диксон неспешно стянул с себя испачканную в дороге одежду, положил на стул. Начав мыться, он вдруг обратил внимание на несовершенства своего тела: вот на левом боку шрам – это след от пули. В Пинанге один из его людей целился в змею, попал в нее, но задел и хозяина. А однажды Диксон спускался с утеса и потерял опору. В результате у него на животе остался шрам от страховочной веревки. На левом бедре след от несчастного случая в детстве. Они с Джорджем выбирались из окна своей комнаты ради какой-то проделки. Странно, но он совсем не помнит, чем они тогда занимались, зато отлично помнит дерево, по которому они спускались с третьего этажа. Острый сук проткнул ему ногу. Воля деда была нарушена, а потому Диксон ничего не сказал о своей ране, даже когда нога распухла и началось воспаление. Таким образом, у него навсегда осталась памятка о детском непослушании.
      К несчастью, другие шрамы были не так заметны. Будь они видны, возможно, он стал бы более нравственным человеком.
      Какой цвет у грязной души? Серый? А может, душа такая нежная субстанция, что она чернеет от любого греха? А неспокойное сердце? Какие шрамы скрывает оно?
      Диксон надел чистую рубашку и панталоны и сел на край кровати.
      Он привык к тишине, к спокойствию своего сада на закате дня, к одиночеству, когда оно было ему необходимо. Диксон любил запах сандалового дерева, ладана и тропических цветов. На Пинанге бешено кипела жизнь, но там же Диксон наслаждался покоем. В Эдинбурге этого не было. За окном скрипели колеса карет и повозок, слышалось ржание лошадей и цоканье их подков.
      История его рода связана с Шотландией. Это правда. Но здесь он чувствовал себя человеком-невидимкой. С тех пор как Диксон вернулся, одна только Нэн узнала его. На Пинанге он построил себе огромный дом, который занял всю вершину горы. Здесь, в Шотландии, у него нет ничего, кроме тех вещей, которые он одолжил. Например, Шарлотту.
      Визит в Эдинбург хорош хотя бы тем, что его и Шарлотту разделяет немалое расстояние. Сейчас он по крайней мере не может заманить ее в постель, не скажет ничего несуразного, от чего утром ему будет стыдно. Не может показать ей, как сильно он в ней нуждается, насколько она его очаровала. Не выдаст глубины своего чувства.
      Адюльтер. Безобразное слово, которым обозначено то, что их объединило. Однако он больше не сможет лечь с ней в постель. Если сделать это опять, последствия могут быть ужасными. Два раза он был готов признаться Шарлотте, кто он такой, чтобы она знала, чье имя шептать в блаженстве наслаждения.
      Какой позор принесет ей правда! Шарлотта никогда ему этого не простит. Сейчас он и сам не уверен, что сможет простить себя.
      Диксон отчетливо вспомнил, как выглядела Шарлотта, когда он покидал ее: пальцы прижаты к горлу, взгляд полон настоящей боли.
      Она умна, но не сознает этого, сообразительна, но не уверена в себе, красива, но сама об этом не знает. Ей удалось заставить Диксона потерять голову, не думать вообще ни о чем другом. Прикосновение к ней бросало его в дрожь.
      Шарлотта была единственной причиной, почему он хотел разыскать Джорджа. Тогда Диксон заставит ее сделать выбор, заставит посмотреть на обоих и шагнуть к тому, который ей нужен. Чувство чести может сковать ее, но уж он-то, Диксон, поймет! Догадается, если она выберет его. И тогда он совершит нечто безрассудное, опрометчивое. Пусть Мэтью кудахчет как наседка, но Диксон похитит Шарлотту, увезет ее на Пинанг и будет целую вечность любить ее.
      Но вдруг она, зная всю глубину его грехов, уйдет?
      Надо плюнуть на Джорджа, уехать из Шотландии. Мэтью будет рад. Через месяц-другой он непременно забудет о Шарлотте Маккиннон.
      Диксон мотнул головой, отгоняя собственные мысли. Можно лгать кому-нибудь другому, но себя он никогда не мог обмануть. Он не сможет ее забыть. Никогда. Ока сама, то, как они любили друг друга, станет самым дорогим, самым важным воспоминанием в его жизни.
      Диксон поднялся, подошел к окну, стал смотреть на улицу. Ледяной дождь служил прекрасным аккомпанементом его настроению.
      Зачем он вернулся в Шотландию?
      «Диксон, я хочу домой, – произнес жалобный голос из его памяти. – Папа сказал, что ты отвезешь меня домой».
      «Через несколько месяцев, Аннабелла. Сейчас неподходящее время для поездки в Шотландию».
      «Тебе всегда неудобно, Диксон. Все всегда завтра, или на следующий день, или на следующей неделе, в следующем месяце».
      Что он сказал в ответ? Без сомнения, что-нибудь успокаивающее. Или просто вышел из комнаты, чтобы избежать общества жены.
      Для спокойной жизни у него неподходящий характер.
      Диксон вытащил из чемодана миниатюру и поставил ее на крышку бюро. Мэтью тайком сунул портрет его жены в дорожный кофр, полагая, что он утешит хозяина в долгой дороге в Шотландию. Мэтью не знал, что Диксону не нужен портрет Аннабеллы. Она волновала его во плоти и крови, но никогда молча, в мыслях.
      Несколько мгновений Диксон рассматривал знакомое лицо в украшенной бриллиантами раме. Свадебный подарок невесты. Красивая женщина, она заслуживала лучшей доли, даже несмотря на то, что иногда раздражала. Ее характер мог бы с годами улучшиться. Может быть, она стала бы менее резкой, более терпеливой. Теперь этого никогда не будет.
      Диксон отчаянно нуждался в поддержке ее отца, рвался к выгодным условиям нового торгового соглашения. Он получил все, к чему стремился, имел столько дохода, сколько хотел. Добился всего, что запланировал, но вместе с некоторыми тягостными дополнениями – больной совестью и чувством вины.
      Диксон стремился к деньгам и власти. Со временем ему досталось и то и другое. Его слово внушало почтение на Пинанге, его имя было окружено неким ореолом тайны.
      Неужели он вернулся в Шотландию именно по этой причине? Чтобы снова стать просто Диксоном, без этой своей известности и престижа? Ходить по улицам Эдинбурга без того, чтобы каждый встречный кланялся ему и искал его благосклонности?
 
      Диксон отсутствовал ровно семнадцать дней. В это время Шарлотта вернулась к своим бумагам, которыми давно следовало заняться. Заплатила по всем счетам, составила список курсов на следующий семестр, написала рекомендательные письма учителям, которые не собирались возвращаться в Балфурин, оценила квалификацию новых кандидатов и теперь чувствовала удовлетворение, что переделала все дела.
      Тогда откуда у нее ощущение, будто что-то осталось незавершенным?
      Она уже четыре часа без отдыха работала в библиотеке. Мейзи даже не пыталась заглянуть в дверь, чтобы узнать, не требуется ли что-нибудь ее госпоже. В последнее время Мейзи вообще частенько исчезала и больше интересовалась тем, нужна ли помощь Мэтью, чем ее хозяйке.
      Слуга Джорджа завел привычку уходить на вершину холма и оттуда, как потерявший хозяина пес, смотреть на эдинбургскую дорогу. Очень часто Мейзи его сопровождала, и они стояли там вместе, а ледяной ветер играл расшитым халатом Мэтью и серым шерстяным плащом Мейзи. Странная пара, но выглядели они так, словно были рождены друг для друга.
      Она, Шарлотта, не допустит, чтобы этот странный человек с Востока принес ей беду. Матфей Марк Лука Иоанн. Ну что это за имя? Когда несколько дней назад Шарлотта задала этот вопрос самому Мэтью, он поклонился ей, спрятав руки в объемные рукава своего одеяния, и сказал:
      – Я не выбирал себе имя, ваше сиятельство. Я тогда был ребенком. – Лицо его оставалось бесстрастным, словно было вылеплено из глины, с которой небесный скульптор стер все эмоции.
      – И ты никогда не хотел его изменить?
      – Зачем, ваше сиятельство? Человек – то, что он есть.
      Шарлотта потянула за шнурок, вызывая лакея. Тот появился. Шарлотта отдала распоряжения. Через несколько минут в двери возник Мэтью.
      – Вы хотели меня видеть, ваше сиятельство?
      Шарлоттой вновь овладело любопытство. Точнее, оно не покидало ее с той минуты, когда Джордж ступил в бальный зал.
      – Я задала бы этот вопрос мужу, но его здесь нет. Скажи, Мэтью, у Джорджа есть на Пинанге любовница?
      Мэтью смотрел на нее с непроницаемым выражением.
      – Ваше сиятельство, я не могу быть источником сведений о вашем муже.
      Шарлотта бросила на него раздраженный взгляд:
      – Почему он выбрал именно Пинанг? Зачем ему Восток? Туда так долго добираться.
      – Мне неизвестно, чем руководствовался его сиятельство.
      – А если бы знал, то сказал бы мне? – Она испытующе смотрела на Мэтью. – Ты настолько ему предан? А ты вообще отвечаешь когда-нибудь на вопросы, касающиеся Джорджа?
      – Я отвечу на все, что смогу, ваше сиятельство, но должен вас предупредить, я очень мало знаю о Джордже.
      – Ты ведь прожил с ним много времени?
      Мэтью поклонился. Шарлотта решила, что этот обычай начинает ее раздражать.
      – Ваше сиятельство, я прожил вместе с хозяином определенный отрезок времени.
      Шарлотта нахмурилась:
      – Иногда мне не совсем понятен твой способ выражаться. Ты намеренно говоришь загадками?
      – О нет, хозяйка. Я пытаюсь ответить на ваши вопросы. Если я говорю неясно, то это моя вина, а не ваше недопонимание.
      – Твой английский безупречен, Мэтью, и ты сам прекрасно это знаешь. Если бы все в Балфурине говорили, как ты, я была бы счастлива.
      Мэтью позволил себе слегка улыбнуться, давая понять, что разговор окончен. Шарлотта поняла, что больше ничего не узнает от слуги Джорджа. Перед уходом он снова поклонился.
      – Правда, он самый чудесный человек на свете? – воскликнула Мейзи, которая как раз в этот момент зашла в комнату. Шарлотту это не обмануло, она знала, что служанка ждала окончания разговора под дверью.
      – Не думай, что тебе следует защищать от меня Мэтью, – отвечала Шарлотта. – Я вовсе не огнедышащий дракон. Я не могу его уволить и не собираюсь заковывать в кандалы, если ты этого боишься. Со мной Мэтью в такой же безопасности, как и ты.
      – О, ваше сиятельство, я это понимаю, а вот он – нет. Я правда думаю, что он вас боится.
      Шарлотта бросила на Мейзи вопросительный взгляд:
      – Что он обо мне говорил?
      – Ничего. Абсолютно ничего. Но ведь Мэтью вообще мало говорит. Он только сейчас начал рассказывать мне о своей родной стране.
      – О Джордже он тоже никогда не говорит?
      – Иногда говорит, – призналась Мейзи. – Мне кажется, Мэтью о нем беспокоится, только я не знаю почему.
      – Он болен? – резко спросила Шарлотта. Может, Джордж из-за этого так неожиданно вернулся домой? О Боже! Он приехал, чтобы привести в порядок дела! Неужели он захотел перед смертью получить от нее прощение? У Шарлотты закружилась голова, она упала в одно из кресел перед камином. Нет, конечно, нет! На вид он такой здоровый, полный сил, он не может быть умирающим!
      – Я не знаю, ваше сиятельство. Может быть, вы спросите графа?
      Шарлотта кивнула и махнула рукой, отпуская Мейзи. Она лишилась горничной из-за слуги Джорджа и душевного спокойствия из-за самого Джорджа.
      Семнадцать дней. Что можно делать целых семнадцать дней?
 
      За едой Мейзи садилась рядом с Мэтью, и не для того, чтобы заслонить его от других слуг, просто рядом с ним она сама чувствовала себя защищенной. Он ни слова не говорил о ее ноге. Не делал замечаний, если ее походка бывала в какие-то дни особенно тяжелой. Никогда не повышал голос. Кроме того, он отличался такими утонченными манерами, как будто сам был лордом. Даже если ему не нравилось что-то, приготовленное кухаркой, он всегда благодарил ее за труды.
      По вечерам, когда они вместе гуляли, он иногда протягивал руку, и Мейзи на нее опиралась.
      – Мы прямо как лорд и леди, – как-то заметила она.
      Мэтью улыбнулся:
      – Тебя это волнует? То, что ты не родилась леди?
      Мейзи об этом прежде не думала. Она была тем, кем была, и все.
      – Нет, наверное, – ответила девушка. – Думаю, я не хотела бы быть леди. Ее сиятельство не кажется мне счастливой. А ведь она графиня.
      Мэтью кивнул, и больше они к этому не возвращались. А тут она сделала нечто ужасное. Под столом положила руку ему на колено. Его взгляд метнулся к ней так резко, что Мейзи едва не убрала ладонь, но все же сдержалась и оставила ее на атласной ткани халата. Шелк под пальцами был таким гладким, что она невольно задумалась: каково это, носить одежду из такой волшебной ткани?
      Мэтью издал странный звук губами – как будто щелкнул по ним языком. Когда за столом стало шумно, он наклонился к ней и шепотом спросил:
      – Что ты делаешь, Мейзи?
      – Иду напрямик, – отвечала она, не поднимая глаз от тарелки. Она была вовсе не голодна, но жизнь научила ее не отказываться от предлагаемой еды. Кто знает, когда снова удастся поесть?
      – И к какой цели?
      Мейзи искоса посмотрела ему в лицо.
      На губах Мэтью играла слабая улыбка. На мгновение девушка испугалась – ей показалось, что молодой человек насмехается над ней. Однако его глаза были полны теплого чувства.
      Мейзи вцепилась в его колено.
      – Мне захотелось дотронуться до тебя. Тебя все не было, а я не хотела ждать вечера.
      Мэтью резко поднялся из-за стола. Мейзи вздрогнула.
      – Пошли. – Он произнес одно-единственное слово, как будто скомандовал. Не спросил, хочет ли она быть с ним. Не уговаривал. Просто сказал одно слово, как будто знал, что она подчинится.
      Мейзи пошла за ним следом, в спешке чуть не споткнувшись о собственную ногу.
      Луны не было, и Мейзи обрадовалась темноте. Ей хотелось окликнуть его, чтобы он шел помедленнее, потому что она не успевает за ним, но Мэтью сам остановился за амбаром и обернулся. Мейзи видела только тень и вдруг оробела, хотя прежде никогда его не боялась.
      У нее не было времени захватить плащ. На земле кое-где лежал снег, дул холодный ветер. Девушка обхватила себя руками и молча смотрела на Мэтью.
      Молодой человек явно сердился. Мейзи никогда не видела его злым. Обычно у него всегда было ровное настроение и говорил он спокойно.
      – Неужели у тебя совсем нет ума? Ты разве не знаешь, как ведут себя женщины?
      – Я знала, что поступаю неправильно, – призналась Мейзи. – Мне не следовало этого делать, но очень хотелось.
      Мэтью долго молчал.
      – Мне хотелось, чтобы ты меня поцеловал, и я не могла ждать. Мог пойти снег. Или мы не пошли бы на прогулку.
      – Ты хотела, чтобы я тебя поцеловал? – переспросил Мэтью.
      – Что девушке было делать? Только идти напрямик. Ты все время ведешь себя так… прилично.
      – Мейзи, – начал было он, но тут уж рассердилась она.
      – Я имею право тебя касаться, Мэтью. Правда, имею. Ты гуляешь со мной. В Шотландии это кое-что значит, даже если у вас на Востоке все не так.
      – И что это значит? – осторожно поинтересовался Мэтью.
      Мейзи уперлась кулаками в бока и в упор посмотрела на собеседника:
      – Что ты считаешь меня особенной. Что хочешь говорить со мной там, где нас не подслушают. Что тебе приятно проводить со мной время, говорить мне то, что ты никому другому не говоришь. А если тебе все это не нравится, то можешь опять рассердиться. Пожалуйста!
      Мэтью молчал, в конце концов Мейзи не выдержала и приблизилась на несколько шагов.
      – Мэтью, я тебя не боюсь. Можешь злиться сколько хочешь.
      – Зачем меня бояться? Я не обижаю слабых и беззащитных.
      – Не называй меня слабой! – воскликнула Мейзи. – Конечно, я меньше тебя, но я не слабая.
      – Тебя наполняет гордость. Это может быть хорошо, а может – плохо. Гордость заставляет человека неправильно смотреть на мир, Мейзи. Заставляет считать, что человек может сделать то, чего на самом деле он сделать не может. Дает храбрость перед лицом опасности. Иногда человек бывает действительно слаб, и лучше с этим примириться.
      – Я слабая только рядом с тобой, – чуть слышно прошептала Мейзи.
      – Нельзя говорить такие вещи!
      – Я ведь только до тебя дотронулась, – оправдывалась Мейзи, смущенная его тоном: в нем явно звучали нотки грусти.
      – Ты дотронулась до меня, как дотрагивается женщина, когда хочет, чтобы мужчина ответил. Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал, увлек в постель!
      – Все сразу? – улыбаясь, спросила Мейзи.
      – Все сразу, – мрачно ответил он.
      – А если я и правда этого хочу? – Сейчас ей хотелось, чтобы света было побольше. Конечно, она не желала видеть на его лице только доброту и жалость. Пусть в его глазах светится то же тепло, которое она увидела за обедом.
      – Это неразумно.
      – Конечно, неразумно, – согласилась Мейзи. – Мэтью, дорогой, неужели все время надо быть разумным? – Она сделала еще один шаг к нему, положила ладони на грудь и сказала: – Мэтью, поцелуй меня, пожалуйста.
      Мэтью на шаг отстранился, но дальше отступать не стал. Мейзи улыбнулась и снова приблизилась. На этот раз молодой человек остался на месте.
      – Малаец целует иначе, чем шотландец?
      – Я не знаю, как целует шотландец.
      Мейзи положила руки ему на плечи и мягко потянула его к себе.
      – Если есть разница, я тебе скажу.
      – Ты целовала многих мужчин?
      – Только один мужчина поцеловал меня – друг моего брата. В прошлом году он женился. Я все время вспоминала этот поцелуй, пока смотрела, как он произносит супружескую клятву.
      – А вдруг со мной будет не так?
      – Наверное, мне еще больше понравится, – ответила Мейзи. – Не очень-то мне понравился его поцелуй.
      Мэтью взял в ладони ее лицо. Мейзи замерла без движения.
      – А вдруг тебе и сейчас не понравится?
      – Откуда тебе знать, Мэтью. Мне уже и сейчас нравится. – Она улыбнулась и привета та на цыпочки. – Потому что это ты!
      И вдруг поцеловала его прямо в губы. Мэтью и пальцем не успел пошевелить.
      – Ну вот, – отстраняясь, проговорила Мейзи. – Я уже несколько дней об этом думала.
      – Ты… думала? – изумленно спросил Мэтью.
      – Вот именно! И увидишь – в будущем я об этом не пожалею. Теперь мне не придется думать, что надо поцеловать Мэтью, потому что я это уже сделала.
      – В моей стране ни одна женщина не решилась бы поцеловать меня первой.
      – А что бы стала делать женщина в твоей стране?
      – Ждала бы, пока я ее поцелую.
      – Мне жаль ваших женщин, – засмеялась Мейзи. – Ты ведь мог так и не набраться решимости.
      Вдруг Мэтью протянул к ней руки, взял в ладони ее лицо и накрыл губами ее губы. Через мгновение он отстранился и заглянул ей в лицо. Веки Мейзи трепетали, глаза широко распахнулись.
      – Видишь, Мейзи, недостаточно просто сделать дело, надо сделать его хорошо, – мягко произнес он.
      Мейзи вздохнула, обхватила руками его шею и шепотом спросила:
      – Но ты ведь собираешься еще раз меня поцеловать? Просто чтобы показать, как это делается?
      Мэтью улыбнулся и вытянул руку. Из его рукава вырвался светлый лучик – слабый, голубоватый. Мейзи засмеялась от восторга. Потом Мэтью нагнулся и поцеловал ее снова, и Мейзи забыла о его цирковой магии и узнала другую.

      По настоянию Шарлотты все ее ученицы должны были посещать не только воскресные службы, но ходить в церковь ежедневно. Раз в месяц из Инвернесса приезжал пастор и читал пылкую проповедь. В остальные три воскресенья занятия проводила сама Шарлотта или кто-нибудь из учителей. Они пели церковные гимны и читали Священное Писание. Служба была короткой, но очень искренней.
      Сейчас, когда разъехались все учителя и ученики, Шарлотта собиралась отменить эти воскресные чтения, но нынешним утром ей захотелось быть поближе к Богу.
      Со времени приезда в Балфурин у Шарлотты сложились с Богом некие определенные отношения: Шарлотта выражала Ему благочестивую почтительность, а он, в свою очередь, снисходительно смотрел на некоторые ее вольности.
      Шарлотта научилась формулировать свои просьбы к Всевышнему со всеми необходимыми подробностями. К примеру, когда ей случалось молиться о новой кухарке, способной готовить аппетитные блюда в количествах, требуемых для ее школы, Шарлотта не забывала упомянуть, что женщина должна быть здоровой и разумно экономной при покупке припасов.
      Господь подходил к ее просьбам буквально: давал то, о чем она молилась, и ничего больше.
      Так как же ей молиться о Джордже?
      Вокруг звучала музыка, восторженные голоса служащих сливались с мелодией органа, а Шарлотта обдумывала свою петицию, стараясь безошибочно выразить все свои потребности.
      «Господи, Боже мой!» Начало хорошее. Шарлотте всегда было нелегко обращаться к Богу как к Отцу. Сразу вспоминался Найджел Хавершем. Ему бы польстило, узнай он, что в детстве Шарлотта считала его Богом. Нет, «Господи» – лучше всего.
      «Пожалуйста, пускай Джордж…» Что – Джордж? Шарлотта заколебалась.
      Джордж поймал ее в ловушку. При этой мысли раздражение Шарлотты усилилось. Она не могла развестись с ним по причине того, что он ее покинул, потому что муж вернулся. Чтобы развестись, надо разъехаться. Джорджу надо уехать из Балфурина и несколько лет пожить в Эдинбурге. Тогда она сможет приступить к длительной и хлопотливой процедуре развода. Однако Шарлотта сомневалась, что сумеет убедить его действовать таким образом. Слишком уж Джордж влюблен в этот свой Восток. Если он вернется в Пинанг, шотландский суд заявит, что ее муж находится за пределами его юрисдикции. Шарлотта окажется на той же отметке, где была все эти пять лет.
      Наверняка Господь смотрит с неодобрением на женщину, которая в церкви молится о разводе. Тем не менее Шарлотта решила, что Бог не станет ее за это наказывать, ведь она просто оказалась в ловушке, но на случай, если Бог не расположен к снисходительности, она слегка изменила свою просьбу: «Господи, Боже мой, пусть Джордж как можно скорее уедет из Балфурина.
      Господи, Боже мой, пожалуйста, научи меня так поставить вопросы Мэтью, чтобы он ответил».
      Да, так будет лучше. Господь не рассердится на нее за такую просьбу.
      «Господи, Боже мой, пусть Джордж не кажется мне таким привлекательным, пусть я никогда не захочу лечь с ним в постель, пусть я никогда не проявлю любопытства к причине его отсутствия в течение целых двадцати дней. Двадцати дней, Господи! Чем можно заниматься двадцать дней?
      Господи, Боже мой, пошли мне немного здравого смысла, чтобы я не влюбилась в собственного мужа». Шарлотта засомневалась. Наверняка такая молитва неразумна. «Господи, Боже мой, я в таком смятении. Я не знаю, что мне делать и о чем молиться. Помоги мне, Господи! Научи, как жить. Пошли мне знак, Господи! Мне так нужна помощь».
      Шарлотта прислушалась к хору голосов и пропела пару стихов. Иногда ей казалось, что у нее есть голос, но только если она пела одна, сидя перед камином. Отсутствие школы она восполняла пылом. Господь, конечно, одобрит ее пыл.
      Мэтью взглянул на нее и отвел глаза. Как странно, что он не посещает ее церковь. Шарлотта думала, что он буддист или приверженец какой-нибудь другой эзотерической религии, но оказалось, он прекрасно себя чувствует среди пресвитерианцев.
      «Господи, Боже мой, пусть Джордж скорее вернется. Нам надо решить, что делать. Я очень боюсь, что он меня оставит, и не хочу, чтобы меня выбросили, как старые шлепанцы. Я хочу ощутить любовь. Я разделяю отношение к Тебе других людей, хочу всегда оставаться под Твоим покровительством, Господи, но разве не вправе я молиться о любви… к мужчине?»
      Но к сожалению, Бог молчал. Молчала и паства, потому что гимн кончился. Шарлотта вышла вперед и прочла дневную порцию стихов.
      Она сама не могла понять, почему выбрала именно этот, на редкость скучный, текст – что-то о плодах трудов человеческих.
      Взглянув на паству, Шарлотта насчитала не более пятнадцати человек – слуг, нанятых вскоре после приезда в Балфурин. Люди смотрели на нее с ожиданием, как будто хозяйка была настоящим проповедником и знала нужные слова, которые облегчили бы их жизнь и принесли покой. Книги всегда были смыслом ее жизни. Даже в детстве. А будучи молодой застенчивой девушкой, она выглядела так необычно, что на рынке невест могла бы и не найти своего покупателя, если бы не солидное приданое. Казалось, лишь в последние годы черты ее переменились, приобрели изящество и выразительность. Волосы немного потемнели и теперь были не ослепительно рыжими, а скорее каштановыми. Нос перестал казаться острым, а подбородок – слишком упрямым.
      Менялась внешность. Росла ответственность. У нее все прибавлялось дел, и сейчас каждый час жизни был заполнен до предела. Времени часто не хватало. Шарлотта понимала, что не сумеет осуществить все запланированное. По утрам она просыпалась с мыслями об этих незавершенных делах, а ночами видела во сне то, что должна была еще сделать.
      Зачем она так жила? Чтобы не иметь возможности подумать о себе? Или вот, как теперь, глядя на толпу переговаривающихся людей, понять, что та жизнь, которую она себе придумала, больше подходит для зрелой, немолодой женщины?
      Куда делась юность? Когда исчез задор? Неужели в ее жизни так и не будет ничего радостного?
      К собственному ужасу, она вдруг поняла, что стала более чопорной, чем ее мать, и более властной, чем отец, стала похожей на своих родителей. Где та девочка, которая смогла противостоять им обоим? Где Шарлотта, решившая, несмотря ни на что, остаться в Балфурине?
      Та молодая женщина еще жива. Она прячется где-то в глубине ее сердца. Прячется и боится того, во что она превратилась. Чопорная, решительная, затянутая в корсет условностей и приличий. Самодовольная и педантичная.
      Шарлотта опомнилась и начала чтение с начала. Пусть паства сама разбирается, извлечет тот смысл, который сумеет. Сегодня она не сможет читать проникновенно, да и вообще не желает становиться религиозным наставником. Даже не хочет быть главой Балфурина, хозяйкой замка. Не хочет распоряжаться школой молодых леди «Каледония». Она желает быть просто Шарлоттой. Немного сумасшедшей и чуть-чуть испорченной. Женщиной, которая могла бы поразить других своей дерзостью, чья жажда жизни могла бы победить все условности.
      Дверь распахнулась. Ветер нагнал в помещение снега, понес его по проходу, швырнул на помост. Казалось, его намели сотни ангельских крыльев.
      – Дорогая моя! – воскликнула леди Элинор. – Простите, что прервала службу. – Она начала снимать накидку. – Дорога из Инвернесса была просто кошмарной, к тому же бесконечной. Снег не прекращался ни на минуту! Леди Элинор прибыла со свитой – толпой ангелов, точнее, дьяволят, готовых ублажать свою госпожу.
      Да, в молитве Шарлотте следовало выражаться яснее. Видно, у Господа Бога тоже есть чувство юмора.
 
      – Символично, что снег перестал идти как раз перед нашим приездом.
      Леди Элинор потянулась за пирожным, подула на него так, словно оно было горячим, а вернее, просто сдувала лишние крошки. В правой руке она держала ослепительно белую салфетку. На левом подлокотнике кресла лежали аккуратно сложенные, безупречные перчатки. Сидела она как подобает – колени сжаты, щиколотки, безусловно, тоже, из-под юбки виднеются лишь носки до блеска начищенных туфель. Леди Элинор имела прекрасные манеры, изящество и утонченность. Возможно, поэтому Шарлотте было так трудно поддерживать разговор.
      – Мы бы приехали раньше, но у дорогой Аманды вдруг появилась склонность к ее деверю. Надо было это уладить и лишь потом ехать к вам на помощь.
      – Мне на помощь? – изумилась Шарлотта.
      – Вы обдумали наш разговор, дорогая?
      – Я написала вам письмо, леди Элинор. Вы должны были получить его уже неделю назад.
      Гостья отмахнулась:
      – Я получила его, дорогая, и решила не принимать во внимание. Мы все меняемся неохотно. Надо расширять собственные взгляды. Ведь именно этого ждет от нас общество. Что останется делать всем этим важным мужчинам, если мы, женщины, отбросим свою скрытность и заговорим друг с другом?
      Шарлотта беспомощно огляделась. Все семь сопровождавших леди Элинор женщин сидели в Зеленой гостиной Балфурина и поглощали печенье и пирожные, которые напекла здешняя кухарка. Благодарение небесам, что эта женщина не успела за месяц отвыкнуть готовить на большое количество едоков.
      – Дорогая Элинор так мне помогла, – заявила одна из женщин.
      Шарлотта бросила на нее внимательный взгляд. Четырех дам она знала. Остальных ей представили по дороге из часовни в гостиную. Барбара? Беатрис? Шарлотта помнила, что имя дамы в белой шляпке начинается с буквы Б.
      Как неприятно, что память изменила ей как раз в эту минуту!
      – Полагаю, что в свое время дорогая Элинор помогла каждой из нас. Позор, что подобное невежество так долго процветало в нашей стране! – произнесла еще одна незнакомка с узким лицом и в очках с толстыми стеклами на широкой зеленой ленте, которая крепилась у нее на груди. Маргарет! Отлично, что Шарлотте удалось вспомнить хотя бы это имя.
      – Дорогая, я думаю, нам лучше начать наше заседание, – произнесла леди Элинор. – Или вы хотите отложить его на вечер? Уверена, мы сумеем найти что-нибудь или кого-нибудь, кто сумеет помочь нам провести время.
      – Лучше сейчас, – быстро отозвалась Шарлотта и невольно задумалась, узнают ли когда-нибудь ее лакеи, чем она пожертвовала ради того, чтобы защитить их от «Просветительского общества».
      Одна из дам поднялась и прошла к двери гостиной – тяжелой, дубовой, с резной декоративной каймой. Дверь осталась от прежнего убранства замка. Когда Шарлотта впервые появилась в Балфурине, эта комната была нетронутой. Новая хозяйка переделала ее: прорубила в толстых стенах еще три окна, увеличила камин, перестроила трубу. Теперь в гостиной в любое время года могли с удобствами разместиться не менее дюжины гостей.
      – Она запирается? – спросила женщина.
      Шарлотта покачала головой:
      – Нас никто не побеспокоит.
      Тем не менее одна из дам уселась прямо напротив двери, словно намереваясь силой взгляда не впустить никого в комнату.
      У Шарлотты вспотели ладони. Дурной знак.
      Леди Элинор сунула руку в просторный саквояж, вынула оттуда стопку бумаги и передала ее даме слева.
      – Гортензия, дорогая, возьмите, пожалуйста, два листа, остальные передайте дальше, – сказала она.
      Шарлотта сидела справа от леди Элинор, а потому получила листки последней. Бросив взгляд на карандашный рисунок, она резко прижала его к груди. Надо сказать, что испугалась она одна. Остальные дамы либо вздыхали, либо улыбались, а некоторые даже комментировали размеры изображенного предмета.
      Шарлотта прикрыла глаза, словно хотела исчезнуть из помещения, оказаться не в гостиной Балфурина, а в одной из классных комнат, сделать вид, что хихиканье исходит не от восьми матрон, а от стайки школьниц в дальней части класса.
      – Этот рисунок я получила от своего друга, врача. Могу вас заверить, что с анатомической точки зрения он очень точен. Чтобы освоить искусство любви, прежде следует погрузиться в науку.
      Шарлотта открыла глаза и уставилась на леди Элинор. Рисунок она держала за самый краешек уголка.
      – Это… часть мужчины?
      – Ну, разумеется, дорогая. Сам по себе он весьма привлекателен, но, разумеется, в спокойном состоянии он оставляет желать лучшего. Однако в апогее славы на него вполне стоит посмотреть!
      Леди Элинор оглядела собравшихся.
      – Когда-нибудь мы непременно уговорим молодого человека появиться перед нами и продемонстрировать это… Это будет прекрасно, прекрасно!
      – Не сегодня, – слабо возразила Шарлотта.
      – Нет-нет, дорогая, – отвечала леди Элинор. – Мы еще не достигли этой ступени. Сначала надо многое изучить. – Она наклонилась к Шарлотте и заговорила так тихо, что в кружке дам ее не слышали: – Дорогая, сегодня мы кое-что повторим, чтобы вы догнали всю группу. Мы уже прошли эту тему, но она настолько приятна, что, полагаю, ни одна из нас не станет возражать против возвращения к изученному предмету.
      – Вы очень добры, леди Элинор, но, право, в этом нет необходимости.
      – Глупости, Шарлотта. А теперь, если вам будет угодно ослабить вашу смертельную хватку, вы заметите, что на листке есть и другой рисунок. Здесь мне снова помог мой друг врач.
      Первый рисунок показался Шарлотте шокирующим, а от второго она просто лишилась дара речи. На нем изображалась нижняя часть тела женщины.
      Ладони Шарлотты похолодели. До самой смерти не забудет она этой иллюстрации! Даже если глубокой старухой она будет лежать на своем смертном одре, эти картинки все равно всплывут в ее памяти!
      – Итак, кто хочет рассказать о самом быстром способе возбудить мужчину?
      Шарлотта распахнула глаза.
      Леди Элинор переводила взгляд с одной женщины на другую.
      – Я говорю моему Гарольду самые грубые слова, – произнесла дама по имени Сьюзен. – Чем грубее, тем лучше.
      Шарлотта отвела глаза. Два года она знала Сьюзен как примерную мать двух девочек. Обе учились в школе «Каледония».
      – Ему нравится воображать, что я портовая шлюха. Частенько я даже заставляю его платить за привилегию оказаться в моей постели.
      Шарлотта снова закрыла глаза, но это не помогло. Женщины обменивались репликами, которые Шарлотта не желала слышать.
      Она иногда пыталась себе представить, каким должен быть ад. Теперь она знала. Ад был здесь и сейчас, в обществе этой родственницы герцога, обучающей группу женщин науке секса.
      Леди Элинор обернулась к Шарлотте.
      – Вы считаете, что эти приемы полезны?
      – Я? – Шарлотта смотрела на леди Элинор расширенными от ужаса глазами. – Я не знаю. Я всего неделю была замужем. Потом Джордж оставил меня.
      Все гостьи молчали. В комнате висела тяжелая тишина.
      – Но Джордж… он ведет себя в постели замечательно, – вдруг выпалила Шарлотта и прижала ладонь к губам. Остальные женщины заулыбались. Зачем только она сказала такую вещь?!
      – Какая вы счастливица, дорогая! Когда я его увидела, то сразу решила, что он должен быть очень солидно оснащен.
      – Действительно, – вмешалась Сьюзен. – Я благодарна небесам, что Гарольд еще молод.
      – Как любовник молодой человек предпочтительней, – заявила Сильвия.
      – Молодой, особенно со скромными средствами, бывает более благодарным, чем старый, – внесла свою лепту леди Элинор.
      Да замолчат ли они когда-нибудь?!
      В дверь постучали, и заглянула служанка по имени Салли. Шарлотта жестом приказала ей войти. К счастью, дамы умолкли. Слава Богу, служанка ничего не услышит, не то что ее хозяйка!
      Может быть, ей все-таки стоит прислушаться к леди Элинор. Она была в постели у Джорджа, и он потом вел себя так, словно услышал от садовника, что клумба заросла сорняками. И сбежал в Лондон и Эдинбург на целых двадцать дней.
      – Даже такое бесподобное создание, как вы, Шарлотта, способно извлечь пользу из кое-каких знаний.
      – Я бы не назвала себя бесподобным созданием, леди Элинор.
      – И это лишь добавляет вам шарма, дорогая. Вы не задаетесь, а ведь у вас такая чудесная кожа. Цвета слоновой кости.
      – У моей матери была такая же.
      – Конечно, форма носа у вас не совсем идеальная. Но эти тициановые волосы все компенсируют. И оттенок глаз такой необычный!
      – Они просто зеленые, – возразила Шарлотта.
      – Глупости. Они очень необычные. В них есть синие искры, ведь правда? – Леди Элинор приблизила лицо к лицу Шарлотты. – Дорогая, их цвет должен меняться в зависимости от цвета платья.
      – Иногда мне кажется, что так и есть.
      Матрона удовлетворенно кивнула.
      – Скажите, – леди Элинор придвинулась еще ближе, – он очень хороший любовник?
      Шарлотта снова закрыла глаза и взмолилась Всевышнему: «Господи! Пусть эти женщины уедут! Пусть никто в Эдинбурге, или в Инвернессе, или даже во всей Шотландии не узнает об их приезде. Пожалуйста, пусть они уедут! И я никогда ни на что больше не буду жаловаться. Если учительница французского будет бесконечно рассуждать о том, какая варварская страна Шотландия, я не стану ей возражать. Если учитель словесности будет критиковать состояние библиотеки, я не буду жаловаться. Если кухарка захочет приготовить самую лучшую вырезку, я не стану ворчать из-за денег».
      Но казалось, Господь ее не услышал. Все восемь дам по-прежнему сидели на своих местах.
      – Так как же, моя дорогая? – настаивала леди Элинор.
      Он был абсолютно неподражаемым любовником. Он так справился со своим делом, что теперь Шарлотта отчаянно по нему скучала. Она и представить себе не могла, что будет так скучать! По ночам она просыпалась влажная и разгоряченная. Воспоминания о той ночи огнем жгли ее тело и заставляли мечтать о возвращении мужа. Но она не станет всего этого рассказывать своим незваным гостьям.
      – Думаю, мне пора пойти распорядиться насчет обеда.
      – Глупости, моя дорогая. Мы только начали.
      Шарлотта промолчала, бросив на леди Элинор умоляющий взгляд.
      – Ну хорошо, дорогая. Я чувствую вашу сдержанность. Ваш муж вернулся. Вам нравится заниматься с ним сексом?
      – Нет, – солгала Шарлотта не моргнув глазом.
      Дама в очках пристально смотрела в лицо Шарлотте, как будто не понимала по-английски.
      Шарлотта глубоко вздохнула и наконец призналась:
      – Я твердо намерена развестись с мужем. – Еще одна ложь. В данный момент она пока не знает, как собирается поступить.
      – На каком основании?
      – Он меня оставил, – объяснила Шарлотта.
      – Но ведь он вернулся!
      – Дорогая моя, может быть, лучше наказать его как-нибудь по-другому? – спросила леди Элинор. – Вы же слышали все то, о чем мы здесь говорили?
      Шарлотта захлопала глазами, удивляясь, что леди Элинор не перестает ее изумлять и шокировать.
      – Ведь он граф, моя дорогая. Он красив, и он наследник этого замечательного замка. Что, кроме морального удовлетворения, даст вам развод? – И, не дожидаясь ответа Шарлотты, леди Элинор продолжала: – Я думаю, что вы получите значительно большее удовлетворение, если сумеете довести его до сладкой агонии и держать в этом состоянии сколько пожелаете.
      Какой-то демон, гнусный, безобразный и любопытный, заставил Шарлотту спросить:
      – Как же я смогу?
      Леди Элинор протянула руку и забрала у Шарлотты рисунок нижней части тела женщины.
      – Вам пора познать себя, дорогая. Предлагаю вам взять зеркало и сравнить с рисунком то, что есть у вас. Вы поймете, что у тела есть сильная потребность в удовольствии. Если вы не позволяете себе наслаждаться, то лишаетесь одной из самых ярких радостей жизни.
      Одна за другой женщины кивали в знак согласия.
      – Наслаждение так же нужно человеческому телу, как пища и вода.
      Шарлотта забрала рисунок, перевернув, положила его себе на колени и прикрыла руками. Может быть, стоит согласиться с тем, что говорит леди Элинор, и тогда заседание быстрее закончится?
      – Хорошо, я попробую.
      – Большего я и не могу требовать! – радостно воскликнула леди Элинор. – Добровольное прощание с невежеством. Итак, как мы можем помочь вам соблазнить своего мужа?

      Отправляясь из Эдинбурга, Диксон твердо решил, что, переступив порог Балфурина, сразу расскажет Шарлотте, кто он такой. На полпути домой он подумал, что прежде следует поговорить с Нэн, посмотреть, нельзя ли еще что-нибудь узнать об исчезновении Джорджа. Но когда вдалеке показался Балфурин, Диксон решил, что не стоит спешить с рассказом о себе.
      После всех разговоров в Лондоне и Эдинбурге Диксону стало казаться, что Джордж просто исчез с лица земли. Нет, не так. Сначала он женился на Шарлотте, а через неделю исчез с лица земли.
      Замешан ли в этом исчезновении отец Шарлотты? Может быть, Хавершему хотелось заполучить для своей дочери титул, но он был не намерен терпеть в своей семье пьяницу и транжира? Услышал он и еще кое-что. Так называемые друзья Джорджа отзывались о нем грубо и без сожалений:
      – Он чаще валялся, чем стоял на ногах.
      – Он валялся на улице и орал во всю глотку.
      – Джордж лучше всех умел задрать девчонке юбку и натянуть ей на голову. Хотя чаще всего он уже был на рогах. Одна болтовня, а дел – на два пенни.
      За три недели своего отсутствия Диксон так и не нашел Джорджа. Он наведался в игорные дома, где любил бывать кузен, заходил и в новые. Там хозяева говорили, что не знают расточительного графа, который проматывал приданое своей жены.
      В Лите, где каждый день швартовались океанские суда, о нем тоже не слышали. Ни один капитан, ни один клерк ни в одной портовой конторе – вообще никто и никогда о Джордже не слышал.
      Казалось, Джордж просто исчез, и ни одна живая душа, кроме Шарлотты, не заметила его отсутствия.
      Диксон подъехал к Балфурину, когда уже спустилась ночь. Постучал в потолок, подождал, пока кучер остановится, вышел из кареты и прошелся пешком впереди лошадей, совсем как месяц тому назад. Ничто не изменилось.
      Шарлотта. Она здесь. До встречи с ней осталось лишь несколько минут.
      В груди возникла странная боль, стало трудно дышать.
      Он так старался не думать о ней, а добился того, что ее лицо прочно впечаталось в его память. Он слышал ее голос, видел искорки в глазах, когда она ждала, что он сделает очередной ход в их пикировке. Никогда он не знал подобной женщины. На Востоке женщины, как правило, покорны, приучены исполнять желания и капризы мужчины раньше, чем он сам их осознает. Женщины Шотландии более требовательны.
      В Шарлотте сочеталось и то и другое. Она была сплавом, загадкой, тайной. Если она полюбит, думал Диксон, то полюбит глубоко и навсегда.
      Любила ли она Джорджа? Диксон так и не решился задать ей этот вопрос, как не знал, почему сам Джордж ее покинул.
      Балфурин выглядел так же, как три недели назад, только теперь в его облике чувствовалась приветливость, словно внутри красных кирпичных стен поселились веселье и радость. В школе сейчас не было учениц, персонала тоже стало меньше, но уют и комфорт никуда не делись. Оживление, тепло камина, робкая улыбка служанки, ухмылка старого Джеффри – вот что встретит его дома. И Шарлотта.
      Что же ему с ней делать? На самом деле он вовсе не собирался оставлять ее. Разве что на эти три недели. Скучала ли она так же, как скучал он? Или радовалась, что ее потерянный муж снова исчез?
      Из них двоих именно он вел себя неподобающим образом. Знал, что он – не Джордж, что Шарлотта – не его жена. Она же понятия об этом не имела.
      Сможет ли он уехать от нее? Этот вопрос терзал Диксона всю дорогу из Эдинбурга. Он страстно хотел ее, и эта жажда завораживала его и пугала.
      Не надо было сюда возвращаться.
      Мэтью прав. Он разбудил призраков прошлого, и призраки ему не простили.
      Диксон не знал ответов на заданные себе вопросы и за три прошедших недели не сумел их найти. Может быть, нужно при встрече с Шарлоттой посмотреть в лицо своему неуместному желанию, рассказать ей правду?
      Задача может оказаться ему не по силам. Диксон не хочет расставаться с этой женщиной. Он сильнее, чем когда-либо прежде, хочет стать Джорджем.
      Дверь открыл Джеффри.
      – Похоже, ты никогда не спишь, Джеффри, – входя в замок, заметил он.
      – У графини гости, ваше сиятельство, – кланяясь, отвечал старый слуга. – Доложить о вашем приезде?
      Диксон взглянул на карманные часы.
      – В такой поздний час?
      – Мне так кажется, ваше сиятельство. Я слышал смех в гостиной.
      Джеффри еще раз поклонился. Диксону не нравилась эта его манера. Старик кланялся так низко, что, казалось, мог не разогнуться. Диксон убедился, что Джеффри сумел восстановить равновесие, и прошел мимо него к лестнице.
      – Не нужно. Оставь ее в покое. Думаю, она заслужила немного веселья. Кто у нее в гостях?
      Джеффри ответил хозяину угрюмым взглядом из-под кустистых бровей.
      – Я так понимаю, ты все это не одобряешь? – спросил Диксон, начиная подниматься по лестнице.
      – В мое время женщины вели себя как леди, милорд. Их сопровождали приличные компаньонки, свита и все такое. А в свите леди Элинор одни женщины. Хихикают, говорят всякие глупости…
      Диксон поднялся до половины лестницы, но вдруг обернулся и посмотрел на старого слугу:
      – Джеффри, ты ведь давно живешь в замке?
      – Да, ваше сиятельство.
      – За это время ты много чего видел.
      – Что правда, то правда. Всего навидался.
      – Ты ничего не хочешь мне рассказать?
      Джеффри смотрел на него во все глаза. У Диксона возникло убеждение – старик знает, что перед ним не Джордж.
      – О жизни в замке, ваше сиятельство? Вообще? Или вы меня спрашиваете по другой причине?
      – Забудь об этом, Джеффри.
      – У нее есть ухажер, – вместо ответа сообщил Джеффри.
      Диксон внимательно посмотрел на старика. Джеффри не сводил глаз с дверей гостиной.
      – У графини. Он приезжал к ней позавчера. Поверенный в дела-а-ах, – насмешливо протянул Джеффри.
      – Вот как, – бесстрастно отозвался Диксон, стараясь подавить накативший гнев.
      – Спенсер Макэлви. Он приехал рассказать ей, какая она красавица. А она сияла, как кошка, нализавшаяся сливок.
      – Что еще он ей говорил? – Джеффри ответил хозяину оскорбленным взглядом, и Диксону пришлось поставить вопрос по-другому: – Ты, случайно, не слышал каких-либо других его замечаний?
      – Он уговаривал ее развестись, – мрачно сообщил Джеффри. – Думаю, сам хочет жениться на графине. – Губы Джеффри изогнулись в тонкой улыбке, словно показывая, что весь этот разговор – просто игра в слова. – Конечно, это было до вашего возвращения. Вы порушили все его планы.
      Диксон не стал расспрашивать старика дальше, а пошел наверх.
      – Ваше сиятельство…
      Диксон снова остановился и сверху вниз посмотрел на Джеффри.
      – Если найти сокровище, то многое в Балфурине изменится, – произнес слуга.
      – Сокровище? – переспросил Диксон.
      – Я слышал, многие люди его искали, ваше сиятельство. А нашли или нет – вот в чем вопрос.
      В словах Джеффри много чего скрывалось, но у Диксона от этого лишь прибавилось вопросов. Его подмывало спросить старого дворецкого, не о Джордже ли тот говорит, но время было неподходящее. Сначала нужно поговорить с Шарлоттой и лишь потом открываться слуге.
      – Деньги не все могут решить, Джеффри. – Диксон продолжал подниматься по лестнице, прекрасно сознавая, что оба они только намекнули на истинную проблему – куда делся Джордж и как долго Диксон собирается играть роль своего кузена?
      Он заранее знал, что возвращение в Балфурин будет непростым, а ведь еще предстоял разговор с Шарлоттой.
 
      Сегодня вечером Шарлотта впервые пожалела, что обладает памятью, в которой сохраняется каждое прочитанное слово. Одно из стихотворений королевы Елизаветы казалось ей очень подходящим:
 
В тоске я не смею сказать о тоске,
Люблю, но любовь затаила,
О счастье не грежу я даже во сне,
Молчу, но кончаются силы.
Дрожу от мороза и в пытке горю,
Его прогнала, но, как прежде, люблю.
 
      В голове Шарлотты всплывала одна строфа за другой, а следом за ними – договоры, лекции, заметки, обрывки рукописей. Возможно, ее разум намеренно извлекал из памяти разные документы, чтобы отвлечься от мыслей о Джордже.
      Почему он не пришел к ней поздороваться, когда вернулся? Почему даже не постучал в дверь, чтобы сообщить о своем приезде?
      Шарлотта прикрыла глаза, положила руку на лоб, попробовала думать о другом. Тут же вспомнилась леди Элинор; перед глазами возникли анатомические рисунки, которые та демонстрировала.
      Шарлотта с отвращением фыркнула. Что с ней происходит? Сказывается влияние леди Элинор? Но это не оправдание. Шарлотта – не юная впечатлительная девица. Она взрослая женщина. Она сумела противостоять своим родителям. Целый год жила в Балфурине совсем одна. Организовала школу молодых леди «Каледония». Она явно обладает достаточной долей мужества и выдержки. Однако сегодня ей стало казаться, что не так уж она сильна, и даже наоборот. В некоторых делах она проявляет очевидную трусость! Иначе набралась бы храбрости, постучала в дверь Джорджа и потребовала объяснить, почему он не выказывает по отношению к ней хотя бы самую простую вежливость.
      Так почему же она не идет?
      Шарлотта села в постели. В комнате было темно. Она прислушалась к шагам в холле, но звук не повторился. Это он?
      Откинувшись на спинку кровати, она впилась взглядом в темнеющую дверь.
      Надо забыть о Джордже! Думать о библиотеке. Шарлотта намеренно оставила для себя эту работу на каникулы и всегда думала о ней с приятным предвкушением. За все годы в Балфурине она так и не сумела найти время, чтобы составить каталог книг, собранных в замке всеми поколениями Маккиннонов. В свое время библиотека была единственным убежищем Шарлотты, остальной замок лежал почти в развалинах.
      Почему он даже не пришел поздороваться? Не сказал ни слова. Ни единого слова! Любой другой гость постарался бы соблюдать минимальные приличия, хотя бы поверхностную вежливость.
      «Думай о книгах!» В библиотеке есть трактаты по философии, немало прекрасно иллюстрированных томов, очень древних.
      Жаль, что у нее не было книги, которая научила бы, как сохранить внимание собственного мужа. Кажется, леди Элинор что-то такое упоминала? Шарлотта смотрела в темный потолок, жалея, что не умеет воспроизводить в уме разговоры так же дословно, как написанный текст. Но кое-что она запомнила.
      «Моя дорогая, невежество – не грех, – говорила ей леди Элинор. – Невежество – грех, если оно сохраняется намеренно, если вы добровольно отказываетесь от приобретения знаний. Если захотите, я могу вам предложить несколько книг. Маргарита, королева Франции, написала сборник сказок под названием «Гептамерон». Конечно, они могут слегка шокировать, но для начала вполне годятся». О небеса, неужели ей действительно нужна такая книга? В ту ночь она прекрасно обошлась без нее. Все получилось просто великолепно. Настолько великолепно, что она не в состоянии об этом забыть. И о Джордже тоже.
      Ей не нужны инструкции. Ей нужен муж. Они сами научат друг друга.
      Шарлотта взяла спички, зажгла свечу, поставила ее на стол и начала расплетать косы. Соскользнула с кровати, вымылась холодной водой из кувшина и надела свежую ночную сорочку – более изящную. Рубашка пять лет пролежала в нижнем ящике комода. Шарлотта не раз собиралась расстаться с этой частью своего приданого, например, подарить какой-нибудь служанке по случаю свадьбы. Но она много часов провела, вышивая изысканный узор на кокетке, и ей была невыносима мысль, что другая женщина станет носить эту рубашку, почти произведение искусства. В каком-то смысле эта рубашка была символом ее замужества – ненужная, неиспользованная, как и она сама – нежеланная. Но только не сегодня.
      Шарлотта нагнулась, извлекла некий предмет из верхнего ящика прикроватной тумбочки и только тогда решительно вышла из спальни, пересекла холл и постучала в комнату мужа, стараясь, чтобы звук не отдавался по всему коридору, хотя на этом этаже никто больше не жил, а слуги не обходили по ночам холлы и коридоры Балфурина.
      Джордж не отвечал, но Шарлотта не собиралась уходить и опять постучала. На сей раз за дверью раздался какой-то шум. Шарлотта натянула на лицо улыбку и пожалела, что не причесалась. Сейчас волосы каскадом просто падали ей на спину.
      Дверь распахнулась. На Джордже был домашний халат, но Шарлотта ясно видела, что под ним ничего нет. Странно, но она не знает, носит ли он ночные рубашки или нет. Ей следовало бы знать такие простые вещи.
      Что она хотела сказать?
      Ему следовало побриться. Сейчас он выглядел смуглым злодеем, мрачным и опасным. Видно, поэтому ее сердце колотилось с такой необычайной силой.
      «Пошли в постель».
      На мгновение Шарлотта пришла в ужас – она не поняла, произнесла она это вслух или все-таки нет, – Джордж все так же молча и бесстрастно взирал на нее, как будто перед ним стояла не жена, а одна из ее учениц. Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Шарлотта не могла понять – да и раньше никогда не умела, – о чем он сейчас думает. Взгляд Джорджа оставался непроницаемым.
      – Твое путешествие обошлось без приключений? – наконец спросила она.
      – Да.
      – Никаких неприятностей по дороге?
      – Нет, – коротко отвечал он.
      Неужели на все ее вопросы будут лишь односложные ответы?
      – Надеюсь, ты не болел в отъезде?
      Губы Джорджа изогнулись. На мгновение Шарлотта умолкла, пораженная красотой этой улыбки. Как несправедливо, что за пять лет он стал таким привлекательным!
      – Нет, все отлично, – после паузы ответил Джордж.
      – Это правда? Ты уверен, что действительно хорошо себя чувствуешь?
      – Слава Богу, я в добром здравии. Благодарю за заботу.
      Вот и ответ на вопрос. Он вернулся в Балфурин не для того, чтобы умереть.
      – Я беспокоилась о твоей ноге, – сообщила Шарлотта.
      – Ноге?
      – Да, о сломанной ноге, – сказала она и посмотрела на его голые ступни. – Той, которая помешала тебе пройти через холл и поздороваться со мной.
      Улыбка Джорджа стала шире.
      – Прости мне эту грубость. Мне сказали, что у тебя гости.
      Шарлотта вцепилась в лацканы своего халата.
      – Раньше ты не был таким чутким.
      Улыбка на его лице исчезла.
      – Это не прошлое.
      Он перевел взгляд на распахнутую дверь у нее за спиной. Намекает, что ей следует вернуться к себе? Отлично, дальше позориться она не собирается.
      Шарлотта развернулась и пошла через коридор.
      – Шарлотта.
      Она обернулась и спросила через плечо:
      – В чем дело, Джордж?
      Его лицо окаменело.
      – Что у тебя в руках?
      Она опустила взгляд на свою ладонь.
      – Полагаю, это бархатная плетка.
      Джордж молчал бесконечно долго, потом все же спросил:
      – Скажи мне, пожалуйста, почему ты держишь в руке бархатную плетку?
      Шарлотта внимательно рассматривала предмет в своей руке, как будто это не она пришла в ужас, когда леди Элинор сунула его в ладонь Шарлотты и шепотом дала несколько советов.
      – Я не намерена ничего объяснять, – наконец произнесла она, раскаиваясь, что постучала в его дверь.
      – Благодарю, что ты по мне скучала.
      – Не говори глупостей, – резко бросила она и захлопнула за собой дверь прежде, чем он сумел догадаться, что она тосковала о нем каждый час этих бесконечных двадцати дней.

      Шарлотта с облегчением попрощалась с дамами из «Просветительского общества», намереваясь держать их подальше от Балфурина и через полмесяца не допустить в его стенах следующего заседания, однако в успехе сомневалась: леди Элинор была самой настырной особой из всех, кого она встречала. К тому же Шарлотта заметила, что один из лакеев явно подмигивал этой солидной даме. Джордж был необыкновенно любезен с гостьями. Шарлотте хотелось ударить его. Эти дамы не нуждались в дополнительных приманках. Шарлотта даже беспокоилась, что снег может завалить дорогу на Инвернесс и вся компания окажется запертой в Балфурине.
      К счастью, погода оказалась к ней милостива – снег пошел только, когда дамы уехали, и тогда Балфурин укрыла зима. Деревья были окутаны тончайшим кружевом инея. Река Тэм замерзла. На сером небе белели столбы дыма из труб Балфурина.
      Отъезд женщин, хотя и желанный, послужил резким поворотом в отношениях Шарлотты с мужем.
      Встречаясь в холле, Джордж раскланивался с ней, Шарлотта милостиво кивала в ответ. Иногда они вместе обедали в семейной столовой, где разделяющий их огромный стол не позволял вести беседу. Всякое общение между супругами шло через посредников – Мэтью и Мейзи, – которых ничуть не смущала такая роль.
      При посторонних они держались друг с другом вполне любезно, но на деле все обстояло иначе. Джордж раздражал ее, и, когда рядом не было прислуги, она этого не скрывала. А Джордж, казалось, находился под впечатлением, что Шарлотта превратилась в человека-невидимку – он ее игнорировал. И не просто игнорировал, а игнорировал демонстративно. Шарлотту это бесило.
      Было ясно, что ни один разумный человек не сможет это вытерпеть. Шарлотта приказала носить поднос в свои покои, и теперь ей не было нужды сидеть с Джорджем в одной комнате и целый час наблюдать, как он отводит от нее взгляд.
      Можно было подумать, что он терпит ее общество только по необходимости, Однако она ведь не заставляла его возвращаться в Балфурин! Шарлотте меньше всего хотелось, чтобы Джордж болтался у нее под ногами. Она привыкла в одиночестве справляться со всеми трудностями, не считаясь с мнением мужа. Она не желает, чтобы ее тревожила близость Джорджа. Ее раздражает, что в его присутствии сердце начинает колотиться и теснит грудь.
      Кроме того, Шарлотта особенно не желала вспоминать о той ночи почти месяц назад, но воспоминания не уходили, не оставляли ее ни на мгновение с тех пор, как это случилось. Да, она легла в постель со своим мужем, и не могла сожалеть об этом. Как бы иначе узнала она наслаждения любви?
      Однако он не торопится все повторить, не так ли? Шарлотта стояла у окна, наблюдая, как на Балфурин опускается ночь, У них вовсе не брак. У них… Шарлотта не нашла слова. Какие же у них отношения? Договор? Но разумеется, не союз.
      В воздухе поблескивали снежинки. Шарлотта уже распорядилась, чтобы ночью хорошо топили. Она давно усвоила: нельзя давать промерзнуть и отсыреть толстым стенам Балфурина, ведь понадобится много дней, чтобы согреть их снова.
      Джордж вел себя очень странно. Он вернулся к старой привычке – уходил из замка по утрам и не возвращался почти до вечера. Шарлотта притворялась, что ее это не интересует, делала вид, что ей нет дела до занятий беглого мужа. Она довольствовалась тем, что занималась школой, поддерживала порядок в Балфурине.
      Тем не менее любопытство ее терзало, особенно с тех пор, как он стал уходить из замка в одном только килте с перекинутым через плечо пледом. Какие мощные и красивые у него ноги! Шарлотта знала, что кухарка готовит ему ленч, а что еще он носит в котомке, оставалось для нее тайной. С ней он ничем не делился. Как-то раз она спросила у Мэтью, почему его хозяин целыми днями гуляет по холмам вокруг Балфурина, но слуга лишь поклонился и ничего не ответил.
      В другой раз Шарлотта слышала, как муж что-то громко сказал в холле, потом рассмеялся. С кем он разговаривал? С Мэтью или с одной из служанок, которые вечно крутились вокруг него, желая чем-нибудь услужить? Может быть, надо подумать о том, чтобы сменить персонал, ведь все эти девицы поголовно в него влюблены?
      Не станет она думать о Джордже!
      Шарлотта распорядилась приготовить ванну у себя в спальне. В дверь постучали, она отозвалась и стала наблюдать, как процессия лакеев по очереди опустошает исходящие паром ведра в большую медную ванну. Когда удалился последний из них, в спальню вошла Мейзи с большой холщовой сумкой в руках.
      – Вчера вечером Мэтью бросал свои палочки, – сообщила она, вываливая содержимое сумки на сиденье стула. – Сказал, что все элементы благоприятствуют удаче. Сказал, что его сиятельство найдет сокровище, а вы должны искать счастье в цветочной ванне.
      Шарлотта удивленно смотрела на служанку, не зная, с чего начинать расспросы.
      – Он ищет сокровище? – наконец выговорила она. – Сокровище Балфурина?
      – Вам ведь об этом известно, ваше сиятельство?
      Шарлотта кивнула.
      – Тут нет никакого сокровища, – решительно заявила она. – Это просто старые выдумки старых людей.
      – А его сиятельство в них верит. Там должен быть бочонок с золотом. Его спрятал первый граф на тот случай, если в семье возникнет нужда.
      – Я думала, Джордж богат.
      – Он и правда богат, ваше сиятельство. По крайней мере так говорит Мэтью. – Мейзи пожала плечами. Богатства Джорджа ее явно не интересовали. – Но знаете, ваше сиятельство, это – как голод. Человек никак не может наесться, не чувствует, что уже сыт, и все продолжает есть.
      – Ты так прекрасно описала жадность, Мейзи, – с улыбкой произнесла Шарлотта. – А что такое цветочная ванна?
      – Mandi bunga, – объяснила Мейзи.
      – Что ты такое сказала? – не поняла Шарлотта.
      – Это не просто ванна, – продолжала Мейзи. – Это традиция, часть культуры народа Мэтью. Женщина, которая хочет привлечь удачу или мужчину, принимает mandi bunga. Или если хочет прогнать злую судьбу.
      – А чтобы прогнать мужа?
      Мейзи бросила на хозяйку укоризненный взгляд. Это что-то новое! Служанка ее осуждает. Однако Шарлотта промолчала, она, безусловно, заслужила упрек. Подойдя к стулу, она стала рассматривать наваленную на нем кучу каких-то листьев.
      – А это что такое?
      Мейзи стала по одному поднимать листочки.
      – Вот это сухие цветы. Семь разных видов. Тут еще листья какао, бетель, что-то еще. Боюсь, оно пахнет просто ужасно, как немытые ноги. Воск, мел и еще одна вещь. – Она подошла к туалетному столику Шарлотты и насыпала себе на ладонь немножко дорогой пудры своей хозяйки. – Пудра для лица, – закончила Мейзи.
      – Ты уверена, что мы не занимаемся магией? – спросила Шарлотта. – Здесь ничего не взорвется, не загорится? – с сомнением добавила она, глядя на кучу ингредиентов для ванны.
      – Не думаю, – уверенно заявила Мейзи, схватила в охапку все сухие растения и бросила их в горячую воду. – Еще я должна каким-то образом скрутить четыре веточки листьев какао.
      – Каким образом?
      – Не знаю, – сказала Мейзи. – Думаю, в форме чаши.
      – Наверное, тут требуется умение, – заметила Шарлотта, когда Мейзи закончила. Сплетенные листья какао совсем не напоминали чашу, скорее крошечную циновку. – А что ты еще должна сделать?
      – Думаю, это вы должны сейчас лечь в ванну, – заявила Мейзи. – А я буду действовать как bomoh. – И в ответ на вопросительный взгляд Шарлотты пояснила: – Bomoh – это нечто вроде священника.
      Шарлотта сняла халат и скользнула в горячую воду, отметив, что сухие цветы не добавляют удовольствия. Они совсем не были душистыми, а только царапались. Шарлотта отогнала их к ногам.
      Мейзи взяла нитку и обмазала ее воском. Получилась очень тонкая свечка. Потом взяла орех бетеля и дала его Шарлотте.
      – Надо потереть его между ладонями.
      – Ты уверена?
      – Уверена, – заявила Мейзи, но в ее голосе слышалась нотка сомнения. Она бросила быстрый взгляд на Шарлотту, подошла к двери и приоткрыла ее. Послышался шепот. Мейзи вернулась.
      – Мэтью стоит за дверью? – спросила Шарлотта.
      – Раньше стоял, – отвечала Мейзи. – А теперь там его хозяин. Говорит, что сам должен был научить вас принимать mandi bunga.
      Шарлотта откинулась на спину и стала смотреть в потолок. Может быть, надо просить божественное провидение вмешаться в эту церемонию? Или, как советует леди Элинор, воспользоваться ситуацией в своих целях?
      «Дорогая моя, мужчину, как и любое другое животное, надо ловить в силки. Иногда он не в состоянии увидеть то, что у него перед носом. Следует указать ему. Такая привлекательная женщина, как вы, легко сможет это сделать».
      Джордж, очевидно, полагает, что эта странная ситуация – ни брака, ни развода – может длиться до самой смерти. Джордж – очень здоровый и сильный мужчина, который, похоже, ничем не болен. Значит, на это могут уйти годы. Даже десятилетия. Единственный выход, единственное приемлемое решение этой проблемы – убедить Джорджа остаться в Балфурине и стать ей настоящим мужем.
      Шарлотта резко села. На легкой волне закачался сухой цветок – хризантема.
      – Пригласи его войти, – распорядилась Шарлотта.
      Мейзи обернулась и бросила быстрый взгляд на хозяйку:
      – Вы правда этого хотите?
      – Хочу, – с решительной улыбкой солгала Шарлотта, села, придвинула поближе халат, прикрыла руками груди и подтянула колени. Ну вот, она выглядит почти прилично. Однако если она собирается соблазнять своего мужа, следует быть посмелее.
      Он вошел. Казалось, комната сразу уменьшилась. Как у него это получается? Муж прошелся по спальне. В голове у Шарлотты закружились воспоминания: как он выглядит без одежды, как касается ее кончиками пальцев.
      От напряжения у нее свело мышцы на животе.
      – Я не помню все правила, – объяснила ему Мейзи. – Я не очень хороший bomoh.
      – Тут нужен опыт, – заявил он и улыбнулся служанке.
      – Ты поможешь? – спросила Шарлотта и быстро посмотрела на мужа – страстный у него взгляд или нет? Соблазнительно ли звучит ее голос?
      Казалось, на него ничто не действует.
      Мейзи выскользнула из комнаты. Он взял остальные ингредиенты: восемь кусочков чего-то темно-зеленого и сухого, четыре листика и немного бетеля. Все это он сложил в деревянную чашу, которую добыл со дна холщовой сумки, прошел к ванне и опустил чашу в воду.
      – Удивительно, что ты согласилась на эту церемонию.
      – Глупо не воспользоваться шансом привлечь удачу, – отвечала Шарлотта. Голос звучал низко и чуть хрипловато. Интересно, он заметил?
      Груди ее напряглись. Она прижала их локтями, чтобы подавить возбуждение. Неужели у него всегда такие блестящие синие глаза? Во всяком случае, теперь он смотрит на нее в упор, а не отводит взгляд, как все последние дни. Может быть, так и нужно? Сидеть перед ним голой, и пусть он сам отводит взгляд? Щеки Шарлотты пылали, губы пересохли.
      – Теперь я должен тебя этим полить, – сообщил он. – Девушки обычно бывают одеты в саронг.
      – Я не девушка, – вспыхнула Шарлотта, но подтянула колени поближе к груди.
      – Тогда обойдемся без саронга. – Он стал поливать ее плечи водой, все время что-то приговаривая на незнакомом языке.
      – Что ты бормочешь?
      – Уговариваю духов, чтобы они послали тебе удачу, если ты достойна ее.
      – А если недостойна? – с насмешкой спросила Шарлотта.
      – Тогда тебе придется просить их снова.
      Шарлотта взглянула на мужа, пытаясь отгадать, о чем он сейчас думает. Он не смотрел на нее, а старательно разглядывал противоположную стену.
      Шарлотта убрала руки от груди и вцепилась в края медной ванны. Лучше смотреть на огонь, а не на него. Он хоть заметил, что ее грудь обнажилась, а соски торчат из воды, как поплавки?
      – Сколько пройдет времени, – начала она, – пока я узнаю, что удача повернулась ко мне лицом?
      «Чтобы я сумела соблазнить собственного мужа и он остался в Балфурине? Что плохого в таком желании? И можно ли молиться Богу, если участвуешь в языческом ритуале?»
      – Немного, если позволят духи Балфурина, – ответил он.
      – Не духи Востока?
      – Увидишь, они все похожи.
      – Мне часто казалось, что в Балфурине живут привидения, – произнесла Шарлотта и сама удивилась, зачем это сказала.
      Он перестал поливать ее водой.
      – Вот как?
      Шарлотта кивнула.
      – Если призраки существуют, то Балфурин для них очень подходящее место, не хуже любого другого замка, – заметил он.
      – А я думала, ты станешь убеждать меня не говорить глупости, – призналась Шарлотта.
      – Мне приходилось видеть немало такого, что невозможно объяснить. Я научился ни от чего не отмахиваться не подумав.
      «Кроме собственной жены». Но вслух Шарлотта этого не сказала, она сладко улыбнулась и спросила:
      – И даже от привидений?
      – Иногда у меня возникало чувство, что в пустой комнате я не один. Кто знает, может, там было привидение?
      Шарлотта кивнула.
      – У меня тоже так бывало, – негромко сказала она. – Однажды в библиотеке мне показалось, что за спиной кто-то стоит. Я даже спросила, кто там. Думаю, я бы упала в обморок, если бы мне ответили.
      – Может быть, причиной нашей неспособности общаться с умершими является не наше неумение слышать, а их неспособность говорить. Возможно, они умеют лишь передвигать предметы и заставлять шептать ветер.
      – Или охлаждать его, – вставила Шарлотта, глубже сползая в воду.
      Как странно, что сейчас они говорят меж собой с большим согласием, чем за все эти дни. Как странно, что разговор у них такой приличный. Он мог бы происходить в гостиной, а не у ванны с сухими цветами, которые тыкаются в ее груди с отвердевшими коралловыми сосками.
      Он перестал поливать плечи Шарлотты водой, утопил чашу в воде, и все ингредиенты опустились на дно ванны.
      – А может быть, все наши чувства – это лишь голос нашей совести?
      – У тебя неспокойная совесть? – спросила Шарлотта, заставляя себя сесть повыше. Вот так, груди снова показались над водой. Он не может их не видеть.
      Он поднял глаза и твердым взглядом посмотрел ей в лицо:
      – Да.
      Шарлотта не представляла, что на это сказать.
      Внезапно он опустился на колени у самой ванны. Слишком близко. Но разве она не этого хотела? Он шевелил пальцами в воде, не глядя на Шарлотту. Набравшись смелости, она протянула руку и прикоснулась к его руке, зачарованно глядя на дорожку из капелек между двумя косточками на тыльной стороне ладони, потом провела по ним кончиком пальца. Ей показалось, что это простое движение заключает в себе какой-то интимный смысл.
      У нее перехватило дыхание. Ей захотелось, чтобы он сам до нее дотронулся.
      – Ты хочешь чего-нибудь? Я имею в виду кроме удачи?
      «Соблазнить своего мужа». Но нет, этого она говорить не собирается.
      Он улыбался, как будто знал, о чем она думает.
      Влажная прядь волос выбилась из прически и спустилась по ее щеке. Он отвел ее одним пальцем. Прикосновение было таким мягким, таким мимолетным! Ну вот, желание Шарлотты исполнилось. Он дотронулся до нее, но не так, как она хотела. Шарлотта подняла руку и дотронулась до его кисти с внутренней стороны и почувствовала, как сильно бьется у него пульс.
      Он посмотрел на нее, но взгляд был направлен строго налицо Шарлотты. Тогда она плеснула водой себе на грудь. Он опустил глаза.
      – Наверное, мне не стоит пытаться быть твоим bomoh, – хрипло произнес он и пальцем отогнал подплывшую к нему сухую розу.
      – Зачем ты это говоришь?
      – Ты ведь можешь захотеть меня прогнать, и что тогда делать? Я сам стану виновником своей беды.
      – Ты шутишь, – заявила Шарлотта. – Ты вовсе не выглядишь отчаявшимся страдальцем. И сомневаюсь, чтобы такое мое пожелание доставило тебе хоть малейшую неприятность.
      – Так, значит, ты все-таки хочешь, чтобы я ушел?
      – Нет, – тихонько проговорила Шарлотта. – Я хочу, чтобы ты лег со мной в постель.
      Время остановилось, замерло. С руки Джорджа скатилась капля и упала в воду. Шлепок показался Шарлотте оглушительно громким.
      – Шарлотта.
      На его губах ее имя тянулось бесконечно, он произнес его на вдохе.
      – Я хочу, чтобы ты ко мне прикоснулся, – призналась она с таким чувством, как будто распахивает грудную клетку и открывает его взору свое бьющееся сердце. Понимает ли он, насколько трудно ей быть такой беззащитной, такой беспомощной?
      Шарлотта закрыла глаза и откинулась на изгиб ванны.
      «Не нужно бояться своих желаний, моя дорогая, – зазвучал в ее ушах голос леди Элинор. – Делайте то, чего требует ваше тело. Это зов природы. Настало время, когда женщины должны потребовать свою долю наслаждений».
      – Видишь ли, я все время вспоминаю ту ночь и мечтаю, чтобы она повторилась. – Ее щеки вспыхнули от воспоминаний.
      Шарлотта открыла глаза и увидела, что муж на нее смотрит. Смотрит не только на лицо, но на ее груди, на все тело, увеличенное линзой воды и предлагаемое ему без всякого колебания.
      Он ее муж. И он задолжал ей пять лет наслаждения. Пять лет поцелуев. Пять лет удивительных чудес.
      – Почему ты не приходишь ко мне ночью?
      – Потому что я не вправе делать это, – ответил он.
      – Не вправе? – озадаченно спросила она.
      – Моя совесть удерживает мое влечение, Шарлотта, но долго ли она будет с этим справляться? Особенно если я останусь в твоей спальне.
      Он встал и посмотрел на нее сверху вниз. Шарлотта отвела глаза и остановила взгляд на плавающем цветке – оранжевом, с туго скрученными лепестками. Шарлотта не узнавала его в засушенном и размоченном виде, но, возможно, он встречается лишь на Востоке.
      – Джордж, разве муж не имеет права любить свою жену?
      Она не успела ни продолжить свои уговоры, ни отдаться набежавшим на глаза слезам, потому что из-за двери донесся шум, который поразил их обоих.
      – Что за дьявол! – Он бросился к дверям и выглянул в коридор. – Оставайся здесь, Шарлотта. – Он снял с крючка на стене лампу.
      – Я с тобой! – крикнула было Шарлотта, но он уже выскочил из комнаты. Шарлотта вышла из ванны и с трудом натянула на себя тут же промокший халат. Надо было не спешить, а обтереться.
      Мужа она догнала уже в конце коридора. Он поднимал с пола упавший большой канделябр.
      – Как это случилось? – спросила Шарлотта.
      – Из-за какой-нибудь беспечной служанки. Или из-за кошки.
      – Я не разрешаю пускать в дом кошек из амбара.
      – По моим наблюдениям, кошки приходят и уходят, когда хотят, – с насмешкой в голосе возразил он. И возразил справедливо.
      Он стал подниматься на третий этаж.
      Шарлотта осталась внизу. Он взглянул на нее сверху вниз и, наверное, вдруг заметил, во что она одета, вернее, во что не одета. Его лицо окаменело, глаза потемнели. Лампа в его руке делала полупрозрачную ткань почти невидимой.
      – Может быть, тебе лучше вернуться к себе? – бесстрастным током спросил он.
      – Я не трусиха, – возразила Шарлотта, но говорила она о возможном грабителе, не о муже.
      – Но ведь ты почти голая.
      – Тут, кроме нас, никого нет. А ты уже видел меня голой.
      – Но не посреди Балфурина, – возразил он. – Насколько я помню, это было в моей постели.
      – Какая разница? Ты же сказал, что не собираешься все это повторять.
      – И ты думаешь, это потому, что я не хочу? Не настолько же ты бестолкова! – Шум наверху заставил их задрать головы. – Там кто-то есть. – И он поднялся на несколько ступенек. Шарлотта осталась на месте. – Лучше бы ты вернулась к себе, но если не хочешь, пошли со мной.
      – Я не очень-то люблю ходить на третий этаж, – призналась Шарлотта. – Всегда избегаю его, если удается.
      Он оглянулся:
      – Почему?
      – Оттуда часто раздаются какие-то звуки. А в это время года там почти никто не живет. Большинство слуг уехали в Инвернесс и вернутся только к началу семестра.
      – Боюсь, что все привидения Балфурина – живые люди. Кто-то ведь уронил канделябр, и я собираюсь узнать, кто это был.
      Шарлотта неохотно пошла рядом с мужем, и шла так близко, что чувствовала жар его тела. Когда они добрались до площадки, он обернулся к Шарлотте.
      – Я не позволю ни одному привидению причинить тебе вред, – с явственной иронией в голосе заявил он, но Шарлотте не было дела до его насмешек. Тени метались по голому полу; ковра не было, и ничто не скрадывало шагов; деревянные половицы скрипели и стонали при каждом шаге.
      Он забрал лампу из рук Шарлотты и, открывая одну за яругой все двери, заглядывал и светил в каждую комнату, но вдруг Шарлотта его остановила.
      – Здесь спит Мейзи, – пояснила она.
      Внезапно дверь распахнулась. Шарлотта сама не знала, кто удивился сильнее – они с мужем или Мэтью. Секретарь стоял в проеме в халате и с босыми ногами, а потому Шарлотта заподозрила, что больше на нем ничего нет.
      – Что там такое, Мэтью? – позвала из комнаты Мейзи.
      Мэтью вышел в холл, закрыл за собой дверь и спокойными, размеренными движениями затянул пояс халата.
      – Ты видел или, может быть, слышал что-нибудь странное сегодня вечером? – Голос мужа звучал так, словно они с Шарлоттой вовсе не помешали его любовному свиданию со служанкой.
      Да, Мейзи не теряла времени. Видно, она сразу обратила внимание на Мэтью. Как странно завидовать собственной служанке!
      Шарлотта задумалась, не следует ли ей как хозяйке выступить в защиту нравственности, но потом решила, что не станет пользоваться случаем. К тому же голос Мейзи звучал вовсе не обиженно, а скорее разнеженно. И Шарлотта бросила раздраженный взгляд в сторону мужа.
      – Я занимался медитацией, хозяин, и меня ничто не обеспокоило.
      На это Шарлотта могла бы высказать дюжину соображений, но, как ни странно, вдруг лишилась способности членораздельно высказывать свои мысли.
      – Я вам еще нужен, хозяин?
      – Мне хотелось бы взять у тебя на время какую-нибудь одежду.
      Мэтью на мгновение скрылся, а вернулся со свечой в одной руке и прекрасным халатом темно-красного цвета в другой. Халат он вручил хозяину, который тут же помог Шарлотте одеться и закатал рукава так, чтобы появились кисти рук. До этого момента Шарлотта не замечала, насколько холодно в замке ночью. Она молча стояла, пока муж застегивал на ней одежду от горла до щиколоток и туго затягивал пояс на талии. Одно дело – пытаться соблазнить мужа, и совсем другое – появиться почти голой перед слугой.
      – Там есть еще один этаж, – заявила Шарлотта, глядя в дальний конец коридора. – Там складывают ненужные вещи. Но туда никто никогда не ходит. Я сама несколько месяцев там не была. – Шарлотта действительно очень неохотно поднималась на этот этаж, разве что осмотреть мебель, когда приходилось давать распоряжения лакею принести дополнительный стол или стул в столовую. Однако сейчас необходимо было обследовать все помещения. Ей ничего не оставалось, как следом за двумя мужчинами подняться по узкой лесенке. Сама она никогда не боялась закрытого пространства, но, взбираясь по темной крутой лестнице, легко представляла, как это может случиться с другими. Казалось, что поднимаешься в темную пещеру. Лестница была узкой – на одного человека. По стенам метались причудливые тени.
      Сейчас они находились в самой высокой части замка, даже комнаты в башне располагались ниже. Если бы здесь были окна, Шарлотта смогла бы увидеть отсюда все земли Балфурина.
      Все, что произошло дальше, Шарлотта наблюдала со стороны и словно во сне.
      Внезапно из темноты появилась какая-то тень и двинулась к ним. Джордж взмахнул лампой, на пол выплеснулись капли вспыхнувшего масла, огонь заметался по пыльному полу и легко мог распространиться, но Мэтью не растерялся. Он сунул свечу в руку Шарлотты, скинул с себя халат и стал сбивать языки пламени.
      Шарлотта смущенно отвернулась. Но смутила ее не нагота Мэтью, в память навеки врезалось другое зрелище – его обнаженная спина, исчерченная глубокими длинными шрамами, как будто его били кнутом, и били часто.
      На освещенном фоне стены видны были сцепившиеся тени, слышались звуки ударов.
      «Господи, сделай так, чтобы с Джорджем все было в порядке!»
      Наконец звуки борьбы стали стихать. Одна тень отделилась от другой. Шарлотта обернулась. Мэтью исчез. Джордж стоял, обхватив руками какого-то человека.
      – Джордж?
      Шарлотта приподняла свечу. Муж посмотрел на нее и сказал:
      – Со мной все в порядке, а вот с нашим гостем – не знаю. – И он подтолкнул незнакомца к лестнице. Шарлотта спустилась следом, у подножия лестницы обернулась к мужу и только тогда узнала незваного гостя.
      – Спенсер! – пораженно воскликнула она.
      – Твой поклонник? – спросил Джордж.
      – Вовсе не поклонник, – возразила Шарлотта. – Друг.
      – Твой поверенный.
      – Да, – хмурясь, признала Шарлотта.
      Из своей комнаты появился Мэтью, снова одетый должным образом, забрал у Шарлотты свечу, которую она охотно вернула, а сама отступила в тень. В застегнутом наглухо халате Мэтью она выглядела вполне прилично, но все равно чувствовала себя голой – так пристально смотрел на нее Спенсер.
      – Что вы здесь делаете?
      – Шарлотта, все было бы хорошо, если бы он никогда не возвращался! – выкрикнул Спенсер, с яростью глядя на Джорджа. – Она собиралась стать моей женой. Решились бы все мои денежные проблемы.
      Шарлотта во все глаза смотрела на гостя. Неужели этот человек не понимает, что сейчас не время для таких объяснений? Стоит ли теперь упоминать их прежние отношения?
      Она стала отряхивать халат Мэтью, избегая взглядов как Джорджа, так и Спенсера.
      – Возможно, когда-то мы с вами действительно что-то значили друг для друга, Спенсер. Но мой муж вернулся. Это все меняет.
      – Шарлотта, неужели вы к нему что-то испытываете? Вы это имеете в виду?
      Шарлотта видела, как Джордж сложил руки на груди и переводил взгляд с одного собеседника на другого, словно вся эта сцена его страшно забавляла. Будь на Шарлотте туфли, а не эти хлипкие шлепанцы, она стукнула бы его ногой по щиколотке.
      – Думаю, Спенсер, сейчас вам приличнее отвечать на вопросы, а не задавать их. Что вы здесь делаете среди ночи? И, кстати, как вы попали в дом?
      Спенсер молчал.
      – Может быть, он ответит властям в Инвернессе? – предположил Джордж. – Мэтью, ты готов отправиться в магистрат?
      – Прямо сейчас? – удивилась Шарлотта.
      – У тебя другие планы? – спросил Джордж. Шарлотте показалось, что в его глазах блеснула веселая искра, однако там отразилось и еще кое-что… Возможно, это была игра света или собственное ее воображение.
      – Нет никаких планов, – резко бросила она, вышла из комнаты, спустилась по лестнице, прошла по коридору, вошла в свою комнату и тихонько прикрыла дверь. В общем, удалилась достойно, как приличествует настоящей леди, и ничем не выдала охватившего душу отчаяния.

      День выдался очень холодный. Казалось, снег может пойти в любую минуту. Вдруг погода не позволит Джорджу отправиться в обычное ежедневное путешествие? Он останется дома и будет вести с ней беседы, как нормальный человек. Конечно, только в случае, если он, как заяц, не обладает способностью бегать по самому глубокому снегу.
      Продолжая смотреть в окно, Шарлотта вздохнула. Слуг не было слышно, в доме стояла тишина, лишь в камине шипел и потрескивал огонь. Кто-то догадался – Мейзи? – бросить на дрова щепотку сухих цветов, теперь по комнате разливался чудесный аромат.
      Зеленая гостиная была очень уютным местом зимой. Солнце заглядывало в ее окна с востока, и даже по утрам там было светло. Вот только мысли Шарлотты оставались в смятении, чувство покоя не приходило, даже решимость оказалась поколеблена.
      – Я выяснил, что искал Спенсер, – сообщил Джордж, входя в комнату и показывая Шарлотте затянутую шнурком сумку.
      – Ты вернулся! – оборачиваясь, воскликнула Шарлотта. Голос прозвучал взволнованно. Неужели она и на вид так же взволнована? О Боже, когда она потеряла способность контролировать свои чувства?
      – Не такое уж долгое путешествие.
      Шарлотта кивнула.
      – Спенсер так ничего и не сказал, – продолжал Джордж. – Вернувшись, мы с Мэтью сами пошли все выяснить. – Он уронил полотняную сумку на стол – Ведь зачем-то он полез на четвертый этаж.
      Но Шарлотта ничего об этом не знала. Четвертый этаж – единственное место, где старый замок примыкал к недавно пристроенному спальному корпусу. На случай пожара или очень плохой погоды, когда невозможно будет пройти через двор, здания соединялись крытым переходом.
      Шарлотта не знала, что думать, и в ужасе смотрела на Джорджа.
      – О Боже! Он же не мог тайком пробираться в дортуар? Не ходил туда, когда девочки спят?
      – Напротив. – Джордж наклонился, развязал сумку и высыпал из нее раскатившееся содержимое. Шарлотта во все глаза смотрела на открывшееся зрелище.
      – Это брошь Джулианы, – наконец выговорила она, указывая на марказит в оправе из жемчугов. – И кольцо Пенелопы. – И она перечислила один за другим все предметы, потерянные или украденные в последний месяц семестра. – Я думала, девочки просто рассеянны и все теряют. На худой конец, что одна из девочек в школе нечиста на руку, но не до такой же степени.
      – Нечиста на руку – это само собой, но, думаю, она – сообщница Спенсера.
      – Неужели одна из моих учениц?
      – Кто-то воровал эти украшения и прятал их, а Спенсер должен был забрать. Он целый месяц был в Эдинбурге и не мог сделать этого раньше. К тому же его задержал снег.
      – Какая-нибудь глупышка, которой польстило его внимание, – задумчиво проговорила Шарлотта, понимая, что среди ее воспитанниц найдется немало девиц, которые были бы счастливы обратить на себя внимание светловолосого адвоката.
      – Думаю, дело здесь не в одной лести, Шарлотта, – возразил Джордж. – Девочка, замешанная в этом, обворовывала своих подруг ради него. Или ради себя. В любом случае они вступили в сговор, чтобы совершать кражи.
      Шарлотта подняла глаза на мужа.
      – А как я все это объясню?
      – Тебе не нужно ничего объяснять Просто верни каждой девочке ее вещь и скажи, что она нашлась.
      Шарлотта кивнула:
      – Да, так будет лучше всего. – И она сложила украшения в сумку.
      Ей давно следовало понять, что Спенсера, несмотря на все его уверения, не интересуют ни дружба, ни даже брак с нею. Его волнует только ее собственность и то, что можно у нее украсть.
      Шарлотта посмотрела на мужа, но он стоял не двигаясь.
      – Ты благополучно съездил?
      – Относительно. На чиновников произвел большое впечатление мой титул и особенно внешность Мэтью. Так что других свидетелей не потребовалось.
      – Тогда почему ты раздражен?
      – Вовсе нет. Я – граф Марн. Я владею собой.
      – А я графиня Марн. – Зачем она это сказала?
      – Конечно, графиня. – Джордж повернулся к Шарлотте и внимательно посмотрел ей в лицо. – Ты хочешь поставить меня на место?
      – Все-таки ты раздражен. Из-за меня? Я не могу отвечать за чувства Спенсера.
      – Вот как? Меня всегда поражала такая позиция женщин. Вы очаровываете, флиртуете, обольщаете мужчину, а когда он попадается на удочку, делаете удивленный вид.
      – Я не флиртовала со Спенсером. И не обольщала его.
      – А если я говорю не о Спенсере?
      Наступило молчание. Шарлотта задумалась над словами мужа, потом все же решилась открыть рот:
      – Кажется, пойдет снег. Сегодня никаких прогулок. – Не понимая причин его раздражения, она сменила тему. Вероятно, пока не следует говорить о Спенсере и вообще о мужчинах и женщинах, гораздо лучше было бы поговорить в открытую.
      «Джордж, приходи ко мне в постель. Мы дадим друг другу наслаждение. Между нами много общего. Мы одинаково думаем. Понимаем шутки друг друга. Нам всегда есть о чем поговорить. Ты заполнишь мою пустоту, а я сумею смягчить твою резкость»
      Что он ответит? А вдруг откажется? Сможет ли она это перенести? Очень возможно, что нет.
      – Да, – согласился он. – Сегодня не до прогулок.
      – Значит, ты останешься дома? Или снова отправишься на поиски? Джордж, нет здесь никакого сокровища. Это всего лишь сказка. – В ответ на его удивленный взгляд она продолжала: – С самого моего приезда в Балфурин я слышала обвинения в том, что явилась украсть сокровище, и сейчас уже просто устала слышать о нем.
      Он улыбнулся.
      – Мне надо кое в чем разобраться, – объяснил он.
      – Загадочное заявление. Раньше тебя не интересовали тайны.
      – Человек может измениться. Ты можешь в это поверить?
      – У тебя ведь много денег, правда?
      Джордж посмотрел на Шарлотту, потом снова перевел взгляд на огонь.
      – Зачем тогда эти отчаянные поиски? – продолжала расспросы она.
      – Они должны поддержать мою честь.
      Шарлотта опустилась на стул, ее пальцы вцепились в холщовую сумку.
      – Моя честь… видишь ли, она едва не превратилась в лохмотья, так что я предпочитаю не подвергать ее опасности, дать ей возможность восстановиться. Шарлотта, не проси меня бросить поиски. Они напоминают мне о том, кто я такой и что должен найти.
      – Что ты должен найти, Джордж? – недоуменно спросила Шарлотта.
      – Себя. Ответы. Достоинство. Прощение.
      – Что же такое ты совершил, если так страстно ищешь прощения?
      – Возможно, принял корысть как образ жизни. Пожелал чужого. Обрек его на ад за все, что он имел и что развеял по ветру.
      – Зачем ты это делаешь?
      – Делаю – что? – не понял Джордж.
      – Все время на что-то намекаешь и ничего не говоришь прямо.
      – Не знаю, о чем ты говоришь. – Но по лицу его пробежала какая-то тень, на мгновение на нем отразилось чувство, которого Шарлотта не поняла. Она привыкла разоблачать секреты почти взрослых девушек, но сейчас сомневалась, что сумеет расшифровать тайну Джорджа Маккиннона.
      Он улыбнулся, взгляд его стал менее напряженным. Добродушное выражение было ему к лицу. Шарлотта вдруг подумала, что совсем его не знает, видит лишь то, что он сам хочет ей показать.
      Что за человек Джордж Маккиннон? Она не в первый раз задавала себе этот вопрос, но со дня его возвращения ни на шаг не приблизилась к ответу. Только влюбилась в ту его часть, которую он решился ей открыть.
      Шарлотта поднялась и заставила себя улыбнуться.
      – Если ты отправишься на поиски, я пойду вместе с тобой, – заявила она. Джордж молчал. Тогда она повторила свои слова. Наконец он кивнул и повернулся к ней лицом.
      – Черт подери все на свете! – воскликнул он. – Пойдем. – И вышел из комнаты. Шарлотта смотрела ему вслед, не понимая, почему ей это пришло в голову.
      Меньше всего Диксон хотел, чтобы Шарлотта его сопровождала. Она не понимала, а он не собирался ей сообщать, что ее присутствие было одновременно благословением и проклятием. В последнее время больше проклятием, чем благословением, ибо его совесть не молчала, постоянно напоминая ему, кем является Шарлотта.
      Ему так страстно хотелось до нее дотронуться, что он сжимал руки в кулаки, чтобы ненароком не потянуться пальцами к рыжевато-каштановому локону, не коснуться изгиба губ. Он был словно в бреду.
      Пусть грех, пусть бесчестье, но Диксон не променял бы воспоминания прошедших недель ни на что другое. Встретить ее, узнать, лечь с ней в постель, любить ее, держать в объятиях после соития, нянчиться с ней, когда она округлится и растолстеет от беременности его сыном. Но доверять себе он не мог.
      В ту ночь, когда Шарлотта принимала ванну, он дошел почти до предела – едва не вытащил ее из воды и не швырнул на кровать. Он держал бы Шарлотту в постели так долго, что ее губы распухли бы от его поцелуев, а на теле остался бы отпечаток его тела.
      Он знал то, чего не знала Шарлотта. Он – не Джордж, не граф Марн. Он мистер Маккиннон, богатый предприниматель, землевладелец, собственник многих предприятий, расположенных в разных странах света. Но он не муж Шарлотты Маккиннон и не имеет права быть ее любовником.
      Будь проклят Джордж!
      Он Диксон, человек, который построил свое будущее из лохмотьев своей зависти, человек, обремененный пороками, среди которых стяжательство – не самый малый. Его жизнь это доказала, ведь так? И он не стал лучше, чем был в юности. Его страсть к Шарлотте так велика, что он был готов ей во всем признаться и уговорить бежать с ним из Балфурина. Диксон сумел бы обеспечить ей безопасность и жизнь в роскоши до конца ее дней. Она никогда и ни в чем бы не нуждалась, тем более в его любви и внимании.
      Диксон нагнулся, поднял с земли толстую ветвь, очистил ее от засохших листьев, воткнул в снег рядом с собой – лишь бы чем-нибудь заняться, пока его не догонит Шарлотта. Нельзя рассказывать ей правду. В последнее время он даже смотреть на нее боялся, не рискуя заглядывать в эти выразительные зеленые глаза. В них, как в тихом летнем дне, отражались простота и спокойствие. Диксона все время тянуло заглянуть в них, словно бы Шарлотта была ангелом, который способен пробудить все лучшее в его душе.
      Что она станет делать, если он скажет ей, что ее присутствие сегодня превращает их путешествие и в безмерную радость, и в постоянный источник боли? Она понятия не имеет о муках совести, о том, что все последние дни он почти не спал, а ходил из угла в угол, чувствуя, что сам запутался в сплетенной им паутине лжи.
      Он стоял на вершине холма с самодельным посохом в руке. Авраам, приветствующий свое племя. Или пастух, поджидающий отставшую овцу. Шарлотта в темно-красной накидке задержалась у подножия. Задрав голову, она с непонимающей улыбкой смотрела на Диксона.
      – Сегодня ты не надел килт.
      Диксон тоже ответил улыбкой.
      – Любой шотландец знает, когда время для килта, когда – для штанов. Ты разочарована?
      Шарлотта не ответила, а Диксон не стал настаивать.
      Стоял прекрасный зимний день. Ветер прогнал тучи. Стало морознее, но небо сияло прозрачной голубизной, как будто природа-мать на рассвете выкрасила его ляпис-лазурью.
      Шарлотта приподняла юбки обеими руками, чтобы взбираться на холм с большей грацией. Диксон мог бы наблюдать за ней целый день. Ритмичные движения ее бедер под юбкой напомнили Диксону о ее наготе. У Шарлотты было прекрасное тело, и Диксон подозревал, что она лишь недавно об этом узнала.
      Кто поможет ей осознать, что такое она в действительности? Джордж? Диксон в этом сомневался. Джордж никогда не знал ей цену. Если бы знал, никогда не покинул бы жену, целовал бы ей ноги и благословлял судьбу.
      Диксон наклонился, подал Шарлотте руку и помог ей взобраться на вершину.
      – Я удивилась, что ты меня подождал. В последнее время ты не очень любезен.
      Диксон молча смотрел на открывшуюся перед ними панораму. Слева едва виднелись развалины старого замка – их почти скрывал соседний холм. Вдалеке делала петлю река. Справа стоял Балфурин. Его строители проявили осторожность и поставили здание на склоне, выше уровня реки Тэм.
      – Ты правда ищешь сокровище?
      – Правда.
      – Зачем?
      Она уже задавала этот вопрос, Диксон и теперь не мог на него ответить. Потому что у него не было других путей выяснить, куда делся Джордж. Потому что он не знал, нашел ли клад его кузен. Потому что все поиски в Эдинбурге и Лондоне окончились ничем, а других идей у него не было. Потому что сокровища были здесь, а ему хотелось хоть что-нибудь завершить, прежде чем покинуть Балфурин. Потому что ему нужно было занятие, которое отдаляло бы его от Шарлотты.
      Ни одну из этих причин он не мог ей объяснить.
      – Ты веришь, что клад существует?
      Диксон пожал плечами.
      Он знал, что в клад верил Джордж. Верил достаточно сильно, чтобы бросить молодую жену. Но как это ей рассказать?
      – Вполне возможно, что существует, – ответил Диксон. – Когда мои предки ушли из старого замка, клан Маккиннонов был значительно более процветающим, чем сейчас. Возможно, у них был сундук с золотом или какое-либо другое вместилище драгоценностей, которое они тоже решили переместить.
      – И при перемещении он потерялся? – с сомнением в голосе спросила Шарлотта.
      – Либо потерялся, либо его спрятали так надежно, чго потом не смогли найти. – Диксон посмотрел на Шарлотту и увидел, что она улыбается. – Нэн читала тебе какое-нибудь стихотворение?
      Шарлотта покачала головой.
      – Нэн свела общение со мной к абсолютному минимуму. Думаю, если бы в Балфурине начался пожар, она сообщила бы мне об этом весьма неохотно, сквозь зубы.
      Диксон вынул из кармана листок со стихотворением и прочел его Шарлотте.
      – Значит, ты искал эти ключи? – спросила она, когда он закончил.
      – Всю последнюю неделю я обследовал пещеры вдоль реки. Мы с кузеном в детстве там играли.
      – Но ничего похожего на три отметки ты не видел? – И она в точности повторила услышанную строфу:
 
Три раза знак, сокрытый мглой,
Подскажет ему путь.
Отец, и Сын, и Дух Святой
Укажут тайны суть.
 
      – Клад должен быть отмечен так, чтобы было очевидно каждому, кто его ищет.
      – Но все остальные ничего бы не заметили, – добавила Шарлотта.
      Диксон кивнул, не удивляясь ее сообразительности.
      – А может, он вообще не обозначен, – задумчиво проговорила она, шагая рядом с Диксоном.
      Он быстро взглянул на спутницу:
      – Что ты имеешь в виду?
      – Может быть, это что-то естественное, а твои предки этим воспользовались, например, три камня, стоящие вместе, или три холма. Что-то такое.
      – Я об этом не думал. В здешних местах множество пещер. Мне казалось, что самое разумное – искать там.
      – Мы сейчас прошли мимо двух или трех, – заметила Шарлотта.
      Диксон был поражен.
      – Я понятия не имел, что ты так хорошо знакома с топографией.
      – Когда я приехала в Балфурин, ежедневные прогулки были моим единственным развлечением. Я облазила каждый дюйм здешних холмов.
      – А нашла что-нибудь интересное?
      – Нет, – ответила она. – Только одиночество.
      – Ты скучаешь по своим ученицам, правда?
      Казалось, Шарлотта удивилась такому вопросу.
      – По ученицам? Обычно я к этому времени так устаю от шума и кутерьмы, что совсем о них не вспоминаю. Но когда наступит весна, буду с нетерпением ждать начала нового учебного года.
      – Не будь ты директрисой школы, кем еще ты хотела бы стать?
      Диксон спросил не просто так. Он чувствовал, что действительно очень хочет знать. Хочет знать о ней все, что только возможно. О чем она думает? Что чувствует? Что вызывает у нее восхищение, а что – слезы на глазах? Над чем она смеется? Поет ли, когда счастлива? Умеет ли петь вообще? Отчего грустит?
      – Если бы я могла выбирать все, что угодно? – Шарлотта задумалась. – Я бы стала возлюбленной, – просто сказала она. – Мне всегда не хватало любви.
      Диксон не знал, что отвечать на ее прямоту, на боль, прозвучавшую в этих словах. На несколько мгновений повисло неловкое молчание. Наконец Диксон заговорил:
      – Шарлотта, любовь ведь не бетель. Это не товар.
      Она улыбнулась:
      – Я знаю, что родители любили меня. По крайней мере надеюсь, что это так. Мой отец никогда не сказал мне ни одного грубого слова. И мать тоже. Они были добры со мной и с моими сестрами. И все же мне хотелось бы хоть капельку больше любви.
      – Разве в твоей жизни сейчас не хватает любви? – Диксон понимал, что неразумно задавать этот вопрос, и все же спросил.
      Шарлотта посмотрела прямо ему в глаза.
      – Мне показалось, что есть надежда. Но теперь я уже не уверена.
      В глазах женщины отразилось смятение, отразилось чувство, которого Диксон не понял, но которое причинило ему боль. Он стал быстро спускаться с холма, потом зашагал по узкой долине, не оборачиваясь посмотреть, успевает ли она за ним. Шарлотта успевала и не жаловалась, что он идет слишком быстро. Она молчала, но следовала за Диксоном, как послушная ученица. Если она рассердилась, то не показывала этого. Если чувствовала обиду, то не хотела его наказать в ответ. Она, как призрак, шла рядом, и так близко, что Диксон постоянно ощущал ее присутствие.
      Наконец, разрушая свои благие намерения, он предложил ей руку. Оба были без перчаток, и соприкосновение ладоней показалось им удивительно интимным. Шарлотта сплела свои пальцы с его пальцами, а он, будто обжегшись, сделал движение, словно хотел вырвать у нее свою руку. Но потом повел себя иначе. Он слегка стиснул ее пальцы и улыбнулся.
      Она улыбнулась в ответ, отчего лицо ее засветилось. Ему хотелось сказать Шарлотте, что он настолько заворожен ее душой, умом, что теперь его пленяет и лишает равновесия даже одна-единственная ее улыбка.
      У них нет будущего.
      Не следовало ему опять с ней сближаться. От нее пахло розами или какими-то другими садовыми цветами. Диксону хотелось спросить, сама ли она сушит лепестки или покупает духи в Лондоне. Обрызгивает ли ими белье или просто душится за ушами и на груди? Не в его положении задавать такие вопросы.
      – Ты уедешь из Балфурина, когда найдешь сокровища? – спросила Шарлотта.
      Он остановился и обернулся к ней:
      – Я ждал этого вопроса раньше. Ты можешь гордиться своей выдержкой.
      – Если ты знал, что я спрошу, то должен был придумать ответ.
      – Частично придумал, – стиснув зубы, произнес он. Этот момент приближался уже несколько недель, с той минуты, когда он увидел, как она с горящими глазами идет по бальному залу. Ему страстно хотелось рассказать ей правду, но правда замерла у него на губах. Совесть боролась с честью, и, как ни странно, честь победила. – Шарлотта, – начал он, протянул руку и дотронулся до ее подбородка. Она не пользовалась своей красотой как оружием, хотя большинство женщин поступают именно так. Она была тем, кем была, – Шарлоттой Маккиннон, способной, решительной, одаренной и умной. – Я не тот человек, кем ты меня считаешь, – проговорил он, с трудом выталкивая слова из глотки.
      – Я знаю. Я с самого начала чувствовала, что ты изменился. И слава Богу.
      Они стояли на вершине невысокого холма с плоской, почти вогнутой вершиной. Шарлотта отошла на несколько футов и стала спиной к Диксону. Он надеялся, что она не обернется. Значительно легче рассказать правду ее спине.
      – Разве у нас не может быть настоящего брака? – Ее глаза смотрели вдаль, как будто слова были написаны на небесах над темнеющими горами. – Я так устала от одиночества. Хочется, чтобы в моей жизни появилось веселье, довольство. Хочется просыпаться по утрам и знать, что тебя любят, и весь день улыбаться. Мне кажется, если мы постараемся, то у нас все получится.
      Ее слова разрушали твердыню его решимости, предлагали солгать там, где он должен был говорить правду. И снова он проклял Джорджа, мечтая отомстить ему за каждую слезинку, пролитую Шарлоттой за эти пять лет. Однако боль, которую она испытает после его отъезда, станет лишь его бременем. Джордж будет здесь ни при чем.
      Наступило время истины, и это убивало Диксона.
      Шарлотта обернулась и посмотрела прямо ему в лицо.
      – Я всю неделю ждала тебя в постели. Надеялась, ты придешь ко мне. Но ты не пришел.
      Диксон смотрел на нее, сам не понимая, почему удивился ее резкой атаке. Прямота в характере этой женщины.
      – Я не очень сильна в обольщении, но очень хочу попробовать. – И она начала снимать накидку. Диксон окаменел, наблюдая, как одна задругой расстегиваются пуговицы. На ней не оказалось удобного школьного платья, не оказалось и никакого другого.
      – Ты голая, – в отупении произнес он.
      – Вовсе нет, – поправила его Шарлотта. – На мне накидка.
      – Накидка, – все так же тупо повторил Диксон.
      Диксон. Он – Диксон Роберт Маккиннон из клана балфуринских Маккиннонов. Их род известен по крайней мере шесть столетий. Когда-то они были разбойниками и варварами.
      Он из тех, с кем нужно считаться.
      Тогда почему сейчас он чувствует себя как невинный юнец, никогда не видевший обнаженной женщины? Потому, что он действительно не видел, чтобы зимой в Шотландии обнаженная женщина стояла на краю вересковой пустоши, на холмах белели пятна снега, а над головой свистел холодный ветер. Никогда не видел, чтобы ему так улыбались и весело манили пальчиком.
      – Зачем? – Вопрос был вполне уместен, ничего другого он все равно был не в состоянии выговорить. Его руки вцепились в ее плечи, еще закутанные тяжелой шерстяной тканью. Диксон не смел подумать, что в нескольких дюймах находится ее обнаженное тело. Вместо этого он постарался сосредоточиться на зелени ее глаз и лукавой улыбке губ. Кроме того, она вся дрожала. – Зачем? – повторил он. Шарлотта подняла руки, начала расстегивать его пальто, сунула ладони в открывшийся проем и прижала их к жилету Диксона. Как ни странно, но он кожей почувствовал жар ее рук.
      – Ты же не хотел прийти ко мне в постель. А раз ты не хочешь ко мне приходить, значит, я должна тебя уговорить.
      – Должна?
      – Должна, – уверенно кивнула Шарлотта.
      – Зачем? – в третий раз повторил Диксон.
      – Мне понравилось заниматься с тобой любовью, – тихонько ответила она. – А тебе?
      – Больше всего на свете.
      – Тогда почему же ты не хочешь повторить?
      – Я хочу. Но это будет неразумно. Ты не представляешь, как много ночей я провел, страстно желая прийти к тебе, и сколько раз сам себя останавливал. Бесчестье однажды – уже плохо, а так я не оправдался бы до конца моих дней.
      Шарлотта прижала ладони к его груди с такой силой, словно хотела его оттолкнуть.
      – Так ты действительно уезжаешь? И не хочешь обременять меня ребенком? По крайней мере на этот раз прояви мужество и предупреди меня. Или напиши записку. Не заставляй меня бесконечно ждать, как раньше, и гадать, какую из служанок ты прихватил с собой.
      – Я никогда не убегу со служанкой, – с улыбкой заверил ее Диксон.
      Внезапно она упала на колени и протянула к нему руки. Диксон был потрясен.
      – Шарлотта!
      – Не покидай меня, Джордж! Если ты оставишь меня и Балфурин еще раз, то можешь никогда не возвращаться.
      Шарлотта смотрела на Диксона, не отрывая взгляда от его лица. Глаза у нее горели, губы улыбались. Будь он действительно Джорджем, ему и в голову бы не пришло оставить ее. Но он не был Джорджем, и у них не было будущего. В любой момент кузен может вернуться домой. Что он здесь обнаружит? Изменницу-жену и мужчину, который ее соблазнил?
      Диксона, без сомнения, ждет проклятие в будущем за то, что он натворил в прошлом. В будущей жизни, если таковая существует, его наверняка призовут к ответу за совершенные им грехи. И на вопрос: «Что ты можешь сказать в свою защиту, чтобы спасти свою бессмертную душу?» – он ответит: «Я любил. Неразумно, но всей душой».
      Тем временем Шарлотта раздвинула полы его плаща и начала с поразившей Диксона быстротой развязывать тесемки его панталон. Однако, возможно, она не так быстро действовала, просто Диксон слишком остро все воспринимал? Поистине, его соблазняли! Соблазняли самым настоящим образом. Вся его чувственная мощь ликовала! До самой смерти не забудет он этого дня.
      Шарлотта помогла ему снять панталоны. Пальцы ее действовали не очень умело, но неловкость компенсировалась желанием.
      Пряди ее волос рассыпались. Диксон погрузил пальцы в золотистую массу. Последние шпильки выскочили из прически и рассыпались по земле.
      – Шарлотта, – прошептал он голосом, в котором слышалась мольба и восторг. Он даст себе волю в последний раз, а потом уедет.
      Лицо Диксона пылало. Все тело горело. Желание становилось нестерпимым. Время для игр прошло. Шарлотта схватила Диксона за руку и просунула себе между ног.
      – Посмотри, как сильно я тебя хочу.
      Диксон сорвал с себя пальто, отбросил в сторону, потом быстро снял все остальное. Позже он побеспокоится о травяных пятнах и других красноречивых свидетельствах любовного свидания, сейчас же у него была лишь одна цель – стереть эту улыбку с лица Шарлотты и превратить этот резкий взгляд зеленых глаз в нечто разнеженное и благодарное.
      Один раз. Один только раз, а потом он уедет из Балфурина.
      Обнаженный, он бросился на Шарлотту и поцелуем заставил ее распластаться на земле. Потом стал губами прокладывать дорожку от ее шеи к одной дерзкой груди, которая выглядывала из-под кроваво-красной накидки.
      – Что ты такое говоришь? – спросила Шарлотта между поцелуями.
      – Это молитва, – признался Диксон. – Чтобы у меня хватило сил дать тебе удовлетворение.
      Она рассмеялась теплым смехом, и он улыбнулся в ответ.
      Внезапно мир изменился. Земля под ними заколыхалась и стала разверзаться. Диксон успел перекатить на себя Шарлотту и обхватить ее руками и ногами, а потом они куда-то рухнули. Диксон стукнулся о землю с такой силой, что у него перехватило дыхание, и он на мгновение потерял сознание. Казалось, прошла целая вечность, и тогда раздался голос Шарлотты:
      – Ты ранен?
      Диксон открыл глаза и улыбнулся ей.
      – Наверное, у меня сломана рука, – ответил он, чувствуя, как боль пронзила его от кисти до плеча. – Впрочем, не рука – плечо. – Если он прав, там должно быть смещение. – А ты как? – вдруг забеспокоился Диксон.
      – Со мной все в порядке. Ты смягчил удар своим телом.
      Шарлотта помогла ему сесть. Диксон огляделся. Они оказались в усыпанной камнями пещере. Вершина холма, на которой они недавно стояли, служила ей потолком. Потолок провалился и теперь лежал в обломках на полу пещеры.
      – Значит, это был вовсе не холм? – спросила Шарлотта. – Мы стояли на своде пещеры.
      Диксон кивнул:
      – Тяжесть снега ослабила его прочность.
      – А остальное сделали мы, – добавила Шарлотта.
      – Слава Богу, что сегодня солнечно, – заметил Диксон, – иначе мы бы здесь ничего не увидели.
      Шарлотта опустилась рядом с ним на колени, отряхнула грязь с его плеча.
      – Ты хоть понимаешь, что твоя одежда осталась там, наверху, а сам ты здесь?
      – Хорошо, что хоть ты одета, – ответил Диксон. – Ну, частично одета, – поправился он, радуясь, что на Шарлотте осталась накидка. – Все равно это неподходящая экипировка, чтобы обследовать пещеру.
      Диксон поднялся на ноги и протянул здоровую руку Шарлотте, чтобы помочь ей встать. Момент для веселья был неподходящий, но он улыбнулся напряженной улыбкой.
      Пещера образовалась в боковом склоне холма. Там, где они стояли, была только земля, но дальше виднелся скальный грунт. На стенах и полу были заметны следы инструментов. Возможно, сама пещера была естественного происхождения, но человек, очевидно, тоже внес свою лепту.
      Потолок имел форму перевернутой чаши. Пролом, в который они рухнули, находился в самой верхней части. Сейчас боковые своды выглядели так, словно могли обвалиться в любой момент.
      – Тут должен быть выход, – задумчиво произнес Диксон, вглядываясь в темноту. Факела нет, зажечь нечего и нечем. Лампа лежала наверху в поклаже. У него остался только посох, сделанный им из толстой ветви. Диксон подобрал его, думая, что выглядит как древний человек – с палкой, обнаженный, даже без набедренной повязки.
      Как там говорится в Библии? Уделом греха является смерть? Он не собирается умирать здесь. Он не верит в мстительность Всемогущего. Если бы Бог был расположен к подобным деяниям, то Диксон должен был погибнуть много лет тому назад, и даже за последний год ему выпала дюжина таких случаев.
      В темноту уходили два коридора. Даже яркий солнечный свет не мог уничтожить мрак густых теней. Диксон скомандовал Шарлотте:
      – Оставайся здесь. Я быстро.
      – Джордж, я терпеть не могу, когда мной распоряжаются.
      – Останься, пожалуйста. Я могу заблудиться, а твой голос меня выведет. – На самом деле он беспокоился о ее безопасности.
      – Ну хорошо, – согласилась Шарлотта, но посмотрела так, что Диксон сразу понял, какого мнения она о его плане.
      Диксон ушел, затылком ощущая ее взгляд. Странное чувство, однако не так уж неприятно знать, что тебе вслед смотрит женщина и, без сомнения, разглядывает каждый дюйм твоего тела.
      Диксон с большой неохотой вышел из светлого круга и стал спускаться по коридору, вырубленному прямо в скале. Коридор сужался и вдруг резко уперся в стену. Здесь выхода не было.
      Тогда Диксон развернулся и пошел по второму коридору, но он тоже не привел к выходу, закончившись огромным завалом из комьев земли и громадных булыжников. От завала слегка тянуло чем-то неприятным.
      – Джордж!
      – Сейчас вернусь, – отозвался он.
      – Ну, пожалуйста, – позвала Шарлотта. Голос ее дрожал.
      Диксон вернулся. За долгие годы на дне пещеры осел толстый слой пыли, теперь она кружилась в воздухе, образуя в солнечном свете светящийся нимб вокруг головы Шарлотты.
      – Что случилось? – спросил он, заметив, что она отчаянно дрожит.
      – Посмотри! – Шарлота указала в противоположную сторону, туда, где первый коридор упирался в скалу.
      – Что там такое?
      – Там. Посмотри. – У нее стучали зубы.
      Диксон сразу не понял, на что она смотрит, но когда пыль немного осела, он осознал, что видит не выступ скалы, а что-то другое. Приблизившись на несколько шагов, он все понял еще раньше, чем разглядел скелет. Скелет мужчины с темными редеющими волосами, наполовину скрывавшими его голову.
      Рядом со скелетом лежал бочонок монет и россыпь мелких самородков. От кисти руки откатился большой перстень с ониксом, на котором был высечен герб первого графа Марна. Диксон часто видел этот перстень на пальце своего дяди. Джордж. Горе обрушилось на него как лавина. Он покачнулся.
      – Кто это?
      Неужели она не узнает? И ничто ей не подсказывает ответа? Диксон поднял лицо к сияющему небу, словно ожидая увидеть там смеющееся лицо божества.
      Обнаженный и беззащитный, Диксон повернулся к Шарлотте и сказал:
      – Это Джордж.
      Не сводя с нее глаз, он наблюдал, как изменились ее глаза, как по лицу медленно разливалось недоумение, потом, словно защищаясь, ее черты разгладились. Она посмотрела на скелет, потом перевела взгляд на него и сказала:
      – Не понимаю. – Но это была последняя попытка противостоять очевидному. Лишь мгновение Шарлотта не позволяла себе поверить, но затем узнала Джорджа так же быстро, как сам Диксон. – Если это Джордж, то кто тогда ты? – Голос Шарлотты звучал так тихо, что Диксон ее почти не слышал, но слова были ему не нужны. – Кто ты такой?! – На этот раз она почти закричала.
      – Меня зовут Диксон Роберт Маккиннон. Я кузен Джорджа. Некоторые называют меня безжалостным, и лишь немногие считают добрым. Я президент торгового дома Маккиннона и самый крупный землевладелец в Пинанге. В моем флоте более сорока судов. Мое состояние превосходит все мои юношеские надежды, но сейчас меня обуревает зависть, ревность и гнев.
      Шарлотта туже завернулась в свою накидку, и этот жест сказал ему больше, чем слова.
      – Зачем? – только и спросила она, а на ее лице возникло удивленное выражение.
      Диксон с поразительной ясностью восприятия понимал, что она сейчас чувствует. Она едва могла говорить, слова не хотели слетать с ее губ, но душа была полна вопросов, возмущения, протеста. Сейчас она испытывала гнев и боль. И она задала вопрос, простой, понятный и такой невозможный: зачем?
      Шарлотта молчала, застыв, как статуя, высеченная из скалы непрощения.
      – Ты думала, что я Джордж. Вначале мне не удалось, а потом я и не стал развеивать заблуждение.
      – Тебе надо было сказать только пару слов. Просто объяснить.
      – В этом деле с самого начала все слишком запуталось, Шарлотта.
      – Почему ты мне не сказал?
      – Мне стало любопытно, – объяснил он. – К тому же я хотел выяснить, что произошло с Джорджем. Ты была для меня чужой. Я ничего о тебе не знал.
      – И не доверял мне.
      Диксон кивнул.
      – И для этого ты явился в Балфурин. Разыскать Джорджа?
      Диксон не отвечал. Шарлотта тоже молчала. Наконец он решился:
      – Нет. – Настал момент истины. Правда должна быть выяснена до конца. Больше никаких тайн, никаких недомолвок. – Я не знал, что Джордж исчез, пока не приехал в Балфурин. И я говорил тебе, зачем приехал. Я соскучился по замку, хотел почувствовать свою причастность к древнему роду Маккиннонов.
      Диксон не стал сейчас объяснять, что, увидев ее, он хотел защитить ее, спасти от одиночества. Хотел быть рядом, когда она просыпается среди ночи и не может уснуть. Хотел заключить в объятия и любить, пока рассвет не разгорится над горизонтом. Хотел вместе с ней смеяться, поражаться сложности ее ума. Хотел вернуть ей уверенность, говорить ей комплименты, да просто находиться в той же комнате, чтобы она могла поднять взгляд и увидеть, что он рядом. Вместо всего этого он причинил ей боль и причинит еще.
      – Думаю, в конечном счете я вернулся в Балфурин, чтобы найти себя. Мэтью считает, что это – часть моей скорби. Во всяком случае, Шарлотта немного успокоилась. – Я был женат. Женат на красивой женщине, которую я, без сомнения, использовал так же, как Джордж использовал тебя. Я имел уже достаточно денег, но ее отец был высокопоставленным членом правления Восточной англо-индийской компании. Его влияние мне было нужнее, чем она сама.
      Шарлотта отшатнулась, словно его близость ее отравляла. Что делать, она должна узнать все до последней капли.
      – Аннабелла была слишком уж скучная и надоедливая, – продолжал он и вдруг осознал, как звучат его слова – жестоко и бескомпромиссно. Но пусть Шарлотта увидит его таким, каким он был. А может быть, он и сейчас такой. – Мы были с ней слишком разными людьми. Ее раздражало все на свете. Она не хотела ничему учиться, ничего принимать, хотела только одного – вернуться в Англию.
      Шарлотта молчала.
      – И она всегда жаловалась на здоровье. Жаловалась бесконечно. Из сломанного ногтя делала целую трагедию. Из-за царапинки жизнь для нее останавливалась. И я научился не обращать внимания на ее истеричность. В этом мой позор и моя вина. Когда у нее разболелся желудок, у меня был выбор: вызвать врача или отправиться на деловую встречу. Я не счел ее жалобы серьезными и выбрал встречу.
      – А она умерла, – закончила Шарлотта.
      Диксон кивнул:
      – Умерла.
      Он посмотрел на скелет Джорджа.
      – Мэтью считает, что я горюю. Но это не так. Я не любил ее. Меня мучает стыд. Мне стыдно, что я женился на ней по расчету. И моя нелюбовь, мое невнимание к ней заставили меня пренебречь ее лечением. Так кто же из нас двоих больше виновен – я или Джордж?
      Шарлотта молчала.
      Найдя клад, Джордж оказался в этой темной ловушке, из которой не сумел найти выход. Разум Диксона отказывался принять такую страшную смерть. Он снова повернулся к Шарлотте.
      Ее поза не изменилась, и она не отвела взгляда от его лица. Никогда в жизни Диксон не чувствовал себя таким беспомощным и беззащитным. К тому же он по-прежнему оставался голым.
      – Я не раз порывался сказать тебе, кто я такой. Но мне слишком нравилось притворяться Джорджем. Мне хотелось видеть себя в роли мужа такой женщины, как ты.
      Шарлотта покачала головой, но Диксон поднял руку, не давая ей вымолвить ни слова.
      – Я не хотел испытывать к тебе то, что испытывал. Не хотел завидовать Джорджу. Но чем больше я узнавал тебя, тем отчетливее понимал, что не смогу просто так уйти от тебя. Но один зарок я все-таки смог выполнить – я приказал себе не приближаться к твоей спальне.
      Шарлотта отвела глаза, остановив взгляд на дальней стене. Что ж, пусть она не желает на него смотреть, но зато до конца услышит правду.
      – Шарлотта, я хотел тебя с первой минуты нашей встречи. Если это грех, значит, я грешник.
      Шарлотта резко вдохнула и заговорила:
      – Я хочу выбраться отсюда. Я больше не выдержу! Не выдержу! – Она в упор посмотрела на Диксона.
      – Ты можешь стать мне на плечи. Сумеешь подтянуться и выбраться наверх?
      Она послушно кивнула.
      Диксон нагнулся и подумал, что эта поза имеет аллегорический смысл. Он был просителем, а она – подателем просимых благ. Но сейчас Шарлотта была к этому не расположена. Она взобралась на спину Диксона и коленями стала ему на плечи. Диксон стал медленно подниматься, стараясь сохранить равновесие этой самой драгоценной своей ноши. Шарлотта чуть покачнулась и крепко вцепилась в его руки. Диксон чувствовал, как она дрожит – то ли от неустойчивого положения, то ли от сделанного недавно открытия.
      Наконец Шарлотта обрела равновесие и выпрямилась у него на плечах. Боль пронзила Диксона насквозь, но он нашел в себе силы и поднял руки, чтобы поддержать ее. Потом сделал маленький шаг к краю провала. Шарлотта привстала на цыпочки, Диксон терпел адскую боль, но не издал ни звука.
      Его ладони лежали на ее голенях. Он чувствовал, как она дрожит. Ему хотелось сказать что-нибудь ободряющее, успокоить и поддержать Шарлотту, но пропасть между ними была так широка, что слова казались бессильными.
      – Тут торчит скала, – сообщила Шарлотта. – Я думаю, что смогу зацепиться.
      Диксон стоял не двигаясь. Она потянулась вверх и вдруг исчезла. Давление на его плечи прекратилось. Диксон сделал шаг назад и посмотрел вверх, прикрыв глаза от яркого света.
      Шарлотта встала на колени и сбросила вниз его одежду.
      – Ты пришлешь помощь? – спросил он.
      Шарлотта не смотрела на Диксона, ее взгляд был устремлен на Джорджа.
      – Пришлю, – наконец ответила она. – Мой муж должен быть похоронен должным образом, хотя я предпочла бы оставить вас обоих здесь.
      И ушла, не сказав больше ни слова. Диксон оделся и вернулся к Джорджу.
      Как встретил Джордж свою смерть? Охваченный пустыми сожалениями? В гневе? На этот вопрос, как и на множество других, Диксон никогда не получит ответа.
      – С тех пор, как твой отец вбил мне в голову, что я никогда не получу титула, я из кожи лез вон, чтобы доказать: я не хуже тебя. Лучше стреляю. Лучше езжу верхом. Я сумел нажить состояние, Джордж. Не выиграл его, не нашел, а заработал. И я понял то, что следовало понять и тебе, Джордж, только ты не успел. Выгода – это еще не все. Далеко не все.
      Он нагнулся, подобрал золотую монету из бочонка и стал смотреть, как она блестит в солнечном свете.
      – Все, к чему я стремился, Джордж, ради чего работал, сейчас потеряло для меня всякое значение.
      Диксон бросил монету обратно в бочонок.
      – У меня такое впечатление, что я провалился в ад. Кузен, ты слышал, как я признавался в своих грехах. Как думаешь, это была репетиция исповеди перед сатаной?
      Как ни странно, но Диксону показалось, что Джордж ответил ему улыбкой.

      Меньше чем через час явилась помощь в виде лестницы и веревки. Два дюжих лакея, не слишком любопытных, но очень мускулистых, помогли Диксону выбраться из пещеры, а затем поднять наверх останки Джорджа.
      Когда процессия прибыла в Балфурин, Шарлотта вышла вперед и дала знак лакеям занести свою скорбную ношу в гостиную. Для Джорджа был приготовлен гроб. Его аккуратно положили внутрь.
      Лишь после этого Шарлотта, глядя в пол, обратилась к Диксону:
      – Теперь ты граф Марн.
      Диксон кивнул.
      – Но я надеюсь, что, несмотря на это, ты уважишь мою просьбу.
      – Шарлотта… – начал он, но она подняла руку, приказывая ему замолчать.
      – Уезжай, пожалуйста, – тихонько попросила она. – Наши поверенные договорятся об условиях передачи замка, но пока я хочу, чтобы ты уехал.
      – Прости меня.
      Шарлотта ничего не ответила. Она сюяла перед ним с поникшей головой и молчала. Вид ее слез не позволил ему продолжать.
      Диксон развернулся и направился к себе в комнату. Там Мэтью вправил ему плечо и соорудил перевязь для руки. Плечо болело сильно, но Диксон, торопясь закончить дела, отказался от лекарства. От двери он сообщил секретарю:
      – Ты будешь рад услышать, что мы покидаем Балфурин.
      Мэтью ответил таким же гробовым молчанием, как Шарлотта.
      Диксон вышел из хозяйских покоев и направился в башню. Постучал, дверь открыла молодая служанка.
      – Простите, ваше сиятельство, – сказала она, – боюсь, Нэн сегодня плохо себя чувствует.
      – Мне все равно надо с ней поговорить. – Нэн такая старая, что может не дождаться завтрашнего рассвета. Он должен узнать правду прежде, чем она умрет. – Боюсь, дело безотлагательное, – объяснил он и мягко надавил на дверь.
      Девушка отступила и неохотно позволила ему войти. Диксону и раньше казалось, что Нэн как-то сморщилась, уменьшилась в размерах, но сейчас в своей широкой кровати она выглядела как ребенок. Седые волосы разметались по подушке, лицо было таким морщинистым, что напоминало смятую ткань. Когда Диксон вошел, она повернула голову, но не улыбнулась в ответ на его приветствие. Их взгляды встретились, она едва заметно кивнула.
      – Ты его нашел.
      – Нашел. И тогда понял: ты знала, что найду.
      – Я надеялась. Хотела, чтобы он упокоился раньше меня. – Она говорила таким слабым и хриплым голосом, что Диксон с трудом разбирал слова. Он взял стул и сел рядом с кроватью.
      – Расскажи мне, что случилось.
      Нэн улыбнулась:
      – Молодой хозяин такой властный. Хорошо, сэр. Как ты и думал, он приехал домой искать сокровище. Думаю, ему было стыдно, что у его жены больше денег, чем у него. Так бывает, если у мужчины больше гордости, чем ума. Как мне было приказано, я сообщила ему первую строфу. Когда он узнал остальное, то стал спрашивать меня, знаю ли я, где спрятано сокровище. Я рассказала ему не больше, чем тебе, но, думаю, он рвался к нему сильнее тебя и каждый день ходил с лопатой на поиски.
      – Но однажды он не вернулся, – с утвердительной интонацией произнес Диксон.
      Нэн едва заметно кивнула:
      – Да, однажды он не вернулся. Мы ждали. Прошел день, потом следующий, потом – целая неделя. Мы поняли, что он не придет никогда. – Нэн подняла дрожащую руку и дрожащим пальцем указала на пол: – Третья доска.
      Диксон встал и сдвинул ковер. Одна из досок была прибита только одним гвоздем. Диксон легко ее приподнял. В отверстии находился кожаный саквояж, а в нем – несколько предметов одежды. На дне лежала щетка Джорджа и бритвенный прибор – все с гербом графов Марнов.
      – Почему ты спрятала его вещи?
      – Я их не прятала, – слабым голосом ответила Нэн. – Я их хранила. Особенно от англичан. Мы взяли отсюда немного денег, чтобы прокормиться. Остальное – здесь.
      Диксон решил, что сейчас не время лечить ее от вековой ненависти к англичанам. Она умирала и в меру своих сил пыталась примириться с прошлым.
      – Джеффри ведь знает, так?
      Нэн кивнула и едва слышно ответила:
      – Да.
      Диксон не стал ничего говорить, а подошел и сел рядом с кроватью, понимая, что долго она не протянет. Ему не хотелось, чтобы она умирала в одиночестве, особенно после того, как рассказала ему о последних днях Джорджа.
      – Тебя назвали в его честь, в честь моего Робби.
      – Я знаю, – негромко сказал он. – Мой дед был великим человеком.
      – Не таким уж великим, – возразила Нэн. – Иногда глупым, иногда мудрым. Но он умел жить, а большинство этого не умеет. Ты понимаешь, Диксон.
      Перед глазами Диксона возник образ Шарлотты, обнаженной, в кроваво-красной накидке, с дрожащей улыбкой на губах.
      – Я думал, что знаю, – мрачно отвечал Диксон, понимая, что в его жизни навсегда останется пустота, которую могла бы заполнить только Шарлотта.
      – Не говори глупости, мальчик. – Нэн опустила веки.
      Прошел час. Нэн снова открыла глаза.
      – Робби, – сказала она и улыбнулась. Диксон понял, что она видит не его, а другого, друга своей юности, любовь всей жизни.
      Он просидел у ее кровати еще час, может быть, больше. У этого одра скорби он обрел какой-то странный покой.
      Выйдя из башни, он пошел искать старого слугу, который все эти годы был единственным другом покойной.
      Услышав новость, Джеффри промолчал, только повесил голову.
      – Когда я пришел в замок, – наконец заговорил он, – она была уже старой, а я ведь не юноша, ваше сиятельство. Этого следовало ожидать. – Джеффри покачал головой. – Но без нее уж будет не то.
      Диксон внимательно посмотрел на старого слугу:
      – В ту ночь ты ведь не ошибся, так?
      Джеффри бросил на хозяина взгляд из-под кустистых седых бровей.
      – В какую ночь, ваше сиятельство?
      – Когда я в первый раз вернулся в Балфурин. Ты назвал меня графом Марком.
      – Я не настолько стар, чтобы не узнать вас, ваше сиятельство.
      – Так ты уже знал, что случилось с Джорджем?
      Джеффри повесил голову:
      – Только подозревал.
      – Потому ты и хотел, чтобы я искал сокровище?
      Диксону показалось, что старик не станет ему отвечать, однако слуга заговорил, голос его звучал хрипло и, казалось, прерывался от волнения.
      – Мы думали, что если он найдет сокровище, то уедет отсюда и уже не захочет возвратиться в Балфурин. Он никогда не был привязан к дому. Я подумал так: если вы не найдете сокровище, то, значит, он уже нашел его и где-то болтается. А если найдете его, все будет ясно.
      – А сами вы его не искали? – спросил Диксон.
      – Я слишком стар, чтобы лазить по горам.
      – Джордж мог бы выжить, если бы его вовремя нашли.
      Воцарилось молчание. Джеффри поднял на него впалые, слезящиеся глаза.
      – Я и так чувствую себя виноватым, ваше сиятельство. Вы небось думаете, почему мы сразу вам все не рассказали? Нам с Нэн было стыдно. Стыдно и больно. Нам придется отправиться к Создателю, зная, что мы частично виноваты в его смерти. Так что ваши упреки ничего не изменят.
      Они долго смотрели друг другу в глаза.
      – Было бы лучше, если бы ты мне все рассказал, – произнес наконец Диксон.
      Джеффри кивнул:
      – В прошлое смотреть легче, чем в будущее, милорд.
      На это Диксону нечего было возразить. Он вернулся в хозяйские покои и стал укладывать вещи. В голову пришла мысль, что подобный поспешный отъезд выглядит вполне логично: он явился в Балфурин без предупреждения и так же уезжает.
 
      Шарлотта распорядилась, чтобы тело Джорджа похоронили в часовне после отпевания. Она послала записку в Инвернесс известить священника, сообщила всем, кому следовало, и начала свое превращение во вдову графа Марна. Лишь через несколько дней, прощаясь с гостями, которые явились проводить Джорджа в последний путь, она сообразила, что некоторые из них полагают, будто мужчина, присутствовавший на балу, и тот, которого они похоронили, один и тот же человек.
      Она не стала их разубеждать.
      Когда все было кончено и гости разъехались, Шарлотта велела не заделывать полы в часовне после похорон Джорджа. Вместо этого она приказала похоронить Нэн рядом с дедом своего мужа. Безусловно, такое решение внесло изрядное смятение в ряды прислуги и наверняка вызвало бы гнев многих благородных предков Маккиннонов, имей они возможность его выказать. Теперь их призраки будут вечно ее преследовать.
      Будущие поколения будут смотреть на плиты пола и три выбитых на них имени, пытаясь разгадать смысл этого треугольника: дед Джорджа, его жена и его возлюбленная. Пусть гадают. А может быть, они, как она сейчас, будут стоять здесь и думать о жизни, которая растянулась на девяносто два года.
      – Говорят, она жила в башне, потому что оттуда видна часовня, – сообщила ей стоящая рядом Мейзи.
      Шарлотта взглянула на служанку и отвела глаза. С тех пор как Мэтью уехал, Мейзи вела себя тихо и незаметно, словно искра жизни погасла в ней вместе с его отъездом.
      – Она не перестала любить его, даже когда он умер, – продолжала Мейзи. – Тридцать лет.
      Шарлотта промолчала. Да и что она могла сказать? Что подобная неумеренность в горе кажется ей чрезмерной? Что жизнь Нэн должна была пройти в радости, а не в печали?
      Ей надо было принять решение, но она не чувствовала в себе сил. Теперь Балфурин принадлежал Диксону. Она должна отсюда уехать. Или взять у графа замок в аренду, чтобы в нем продолжала работать школа. Примет ли он ее условия?
      «Меня зовут Диксон Роберт Маккиннон. Я кузен Джорджа. Некоторые называют меня безжалостным, и лишь немногие считают добрым».
      Шарлотта гнала от себя воспоминания.
      Почему она не догадалась?
      Он сказал ей, что он – Джордж, и она поверила. Какая же она тупица!
      Бедная Шарлотта Маккиннон – даже не может отличить собственного мужа от постороннего. Да она станет притчей во языцех! Шарлотта Маккиннон не узнала сбежавшего мужа!
      Шарлотта мотнула головой, пытаясь прогнать мрачные мысли.
      Позор! Стыд и позор! В этом все дело. Как она будет смотреть в глаза людям? Все они будут задаваться тем же вопросом. Неужели она не знала?
      Нет, не знала.
      Она была зачарована человеком, который назвался ее мужем. Человеком, который покинул Балфурин в тот самый день, когда нашли Джорджа.
      Она сама попросила его уехать, и он уехал. Не позволила ему говорить, и он промолчал. Ей хотелось побыть одной, и все с уважением отнеслись к этому желанию.
      Неужели никто не понимает, что она сама не знает, чего хочет?
      – У меня для вас письмо, ваше сиятельство, – сказала Мейзи.
      Шарлотта резко обернулась. На миг, краткий, быстротечный миг, она вдруг поверила, что письмо от него, и протянула руку. Но почерк был женским, к тому же знакомым.
      – Что с вами, миледи? – встревожилась Мейзи. – Вы нездоровы?
      – Со мной все в порядке, – глухо ответила Шарлотта, распечатала конверт и стала читать.
      – Плохие новости, миледи?
      Шарлотта взглянула на служанку.
      – Странно. Я почти ожидала этого письма. Нет, никаких плохих новостей. Это от моей матери, Мейзи, – объяснила она. – Родители приглашают меня в гости в Англию. – Она подняла письмо к глазам и прочитала: – «Настало время забыть наши разногласия. Мы так страстно хотим тебя повидать, Шарлотта». – Она снова посмотрела на Мейзи. – Они обещают послать за мной свой лучший экипаж. – Услышали о смерти Джорджа? Сочли приемлемой в роли вдовы? Или прошло столько времени, что родители простили ей неповиновение?
      Как странно, что для нее это не имеет теперь никакого значения.
      – Разве вы не об этом мечтали, ваше сиятельство?
      – Сама не знаю, – честно призналась Шарлотта. – Я много лет ждала этого письма, а сейчас оно мне не нужно.
      Мейзи улыбнулась, но улыбнулась с усилием.
      – Многие люди нам совсем не нужны в жизни, ваше сиятельство. Другое дело – ждать кого-то, кто очень нужен.
      – Ты говоришь о Мэтью, правда, ведь?
      – Да, о нем. Думаю, у нас не все будет легко, он китаец, я – из Шотландии.
      – Но ты ведь хочешь, чтобы он был в твоей жизни?
      Улыбка Мейзи стала шире.
      – Нет, ваше сиятельство. Он мне просто нужен. А вам миледи? Вам кто-нибудь нужен?
      Шарлотта пропустила вопрос мимо ушей, но Мейзи не отступилась:
      – Иногда мужчин надо подтолкнуть. Иначе они не поймут знаков, которые мы им посылаем. Вроде тех, что вы посылали его сиятельству.
      – Я и не знала, что посылаю какие-то знаки.
      Мейзи с упреком посмотрела на хозяйку. Тогда Шарлотта решила, что лучше молчать, но, казалось, служанка не оставит ее в покое.
      – Вы хотите сказать, что все ваши страстные взгляды были случайными?
      – Не посылала я ему никаких страстных взглядов, – рассердилась Шарлотта.
      – Как раз посылали, ваше сиятельство, и очень часто. А иногда вздыхали и смотрели ему в глаза как влюбленная девчонка. Хорошо, что новый семестр еще не начался. Вы были бы плохим примером всем этим чувствительным девицам.
      – Никогда в жизни не слышала таких несправедливых слов, Мейзи!
      – Может быть, вы, ваше сиятельство, просто сами не замечали, что делаете. Такое бывает. Сама-то я знала, что глазею на Мэтью как глупая девчонка. Но я думаю, что женщины должны восхищаться мужчинами. От этого мужчины чувствуют себя героями и красавцами. Но ведь с женщинами все обстоит так же. Иначе откуда мы узнаем, что они считают нас красивыми?
      Шарлотта взглянула на Мейзи:
      – Диксон никогда так на меня не смотрел.
      – Когда вы сами смотрели на него, то – нет, а на самом деле смотрел, и еще как!
      – Правда?
      Мейзи кивнула.
      – Отчего это ты стала такой опытной в делах женщин и мужчин, а? – с лукавой улыбкой спросила Шарлотта.
      – Во всяком случае, не от подслушивания под дверями «Просветительского общества», – ответила Мейзи и посмотрела на хозяйку, лицо которой залилось краской смущения. – Какую ерунду они обсуждали! Моя мать всегда говорила, что любовь – лучший учитель и что ты сама сообразишь, что делать с руками и ногами и со всем остальным, если ляжешь в постель с человеком, которого любишь.
      – Похоже, твоя мать очень мудрая женщина.
      – А как же иначе! Нас у нее двенадцать человек, а внуков хватит на целую деревню. Интересно, что она скажет, если один будет китайцем?
      – Так ты беременна, Мейзи? – с тревогой спросила Шарлотта.
      Казалось, Мейзи ничуть не обиделась на вопрос.
      – Пока нет, но я буду счастлива, если это случится. – Она опустила глаза. – Ваше сиятельство, я не хочу прожить жизнь, как Нэн, – всегда желать того, что Бог не может тебе дать.
      Она повернулась и вышла, оставив Шарлотту с мертвыми.
      «Всегда желать того, что Бог не может тебе дать».
      Слова Мейзи показались ей пророческими. Неужели она проведет остаток жизни, как Нэн? Ждать, пока придет смерть, чтобы соединиться с единственным человеком, которого полюбила?
      Как будет она бродить по залам Балфурина, тихим и спокойным, как сейчас, или шумным и полным жизни, какими они станут уже очень скоро, и не вспоминать о нем? Неужели ее уделом будут одни несбывшиеся желания?
      Он вел себя более достойно, чем она. Шарлотта прикрыла глаза, стараясь отогнать воспоминание о том, как пыталась соблазнить его, и не однажды. После той, первой, ночи он держался с честью. А она – нет.
      Что бы сказала на это леди Элинор? Посоветовала бы взять в любовники лакея? Шарлотте не нужен любовник. Она навсегда покончила с мужчинами и с любовью. Пять лет она прекрасно жила без мыслей о спутнике и близости с ним. И проживет еще пять, десять, пятнадцать лет без любви.
      Нет, не проживет.
      С тех пор как в Балфурине появился Диксон, каждое утро сулило новое приключение. Шарлотта не могла дождаться, пока встанет, оденется, выйдет из спальни. Сердце пропускало такт, когда она видела его на лестнице, высматривала из окна. День был пустым, пока ей не удавалось с ним встретиться. Иногда он издали махал ей рукой, и мир снова казался прекрасным.
      Никогда прежде она не задумывалась над тем, сколько нюансов имеет любовь – от смеха до дружбы, восхищения, радости. Иногда она ощущала тепло в груди или боль в сердце, как будто оно рыдало. Иногда приходила в экстаз, иногда – в отчаяние.
      Никто не объяснял ей, что женщину может охватить желание, что она может мечтать о прикосновениях другого существа, желать этого так страстно, что даже видеть во сне. Никто не предупредил, что собственное ее тело может предать ее, что она перестанет им владеть, и оно будет подчиняться другому человеку – сердце будет биться по его воле, и по его воле будет учащаться дыхание. Она все еще чувствовала его ладони у себя на груди, помнила о прикосновении его пальцев к своему телу. Казалось, на коже раскрываются все поры, чтобы вобрать в себя новые, восхитительные ощущения.
      Шарлотта хотела, чтобы он опять лег с ней в постель и ложился бы снова и снова. Хотела выжать его, как лимон, удовлетворить и сама получить удовлетворение, хотела привыкнуть к своей страсти. Хотела, чтобы молодые женщины приходили к ней за советом, а пожилые окидывали ее понимающим взглядом.
      Она никак не могла отделаться от воспоминаний о том, как он выглядел в пещере. Он казался ей самым прекрасным созданием на свете. Солнечные лучи падали на его плечи, широкую грудь, мускулистый живот и стройные бедра.
      И он заставил ее думать о невероятных вещах, вспоминать отрывки стихов о красоте и любви.
      Он лгал ей. Он сам признался в грехах и пороках, которые ее разочаровали. Он – вовсе не бог, а человек с больной совестью.
      «Я не хотел испытывать к тебе то, что испытывал. Не хотел завидовать Джорджу. Но чем больше я узнавал тебя, тем отчетливее понимал, что це смогу просто так уйти от тебя».
      Но он ушел. Покинул ее, а ведь она его любит.
      О Господи, как ей с этим справиться?
      Ожидание ей не поможет. Нельзя сидеть у окна и смотреть, как жизнь проходит мимо. Нельзя отдаваться бесплодным желаниям. Нельзя обливаться слезами по ночам.
      И Шарлотта распростилась не только с Нэн и Джорджем, но и с той женщиной, какой она была прежде.

      – В Балфурине теплее, – заметил Мэтью, щелкая языком. – Замок такой большой, но в нем уютно.
      – Это потому, что там почти в каждой комнате есть камин, – ответил Диксон.
      – Шотландия очень странная страна, – продолжал Мэтью. – Здесь очень холодно, но люди горячие. И очень терпимые.
      – Если только ты не англичанин, – улыбнулся Диксон.
      – К счастью, этого недостатка у меня нет. – И Мэтью улыбнулся в ответ.
      – Значит, ты все-таки рад, что приехал со мной в Шотландию?
      – Я получил некую компенсацию за неудобства. Сомневаюсь, что когда-нибудь сумею привыкнуть к холоду, но улыбка иногда согревает даже в мороз.
      – А улыбка, видимо, принадлежит юной особе по имени Мейзи?
      – Она мне кажется очень искренней и привлекательной молодой женщиной. – Мэтью говорил и смотрел в окно, как будто видел там отражение лица Мейзи.
      Диксон не сумел сдержать улыбку. Он ни разу не видел, чтобы Мэтью увлекся женщиной, к тому же сейчас было нечто большее, чем простое увлечение.
      – Ты ее любишь, Мэтью?
      Мэтью вздохнул, словно бы ожидал этого вопроса и боялся его.
      – Кто знает, что такое любовь?
      Диксон знал, но решил промолчать.
      Любовь иссушила его душу, но могла так же быстро ее исцелить. Хватило бы одной улыбки Шарлотты. Ее смех возвратил бы ему радость жизни.
      – И ты собираешься оставить все как есть, Мэтью?
      – Мне нечего ей предложить, господин. Даже моя жизнь не принадлежит мне.
      – Я возвращаю ее тебе.
      Мэтью с удивлением взглянул на хозяина.
      – Я уже говорил тебе это не менее тридцати раз, но ты всегда отказывался. Я ужасно устал чувствовать ответственность за тебя. Ты ничего мне не должен. Я не желаю стоять на пути к твоему счастью. Хотя бы один из нас должен быть счастлив, ведь правда?
      – У меня смешанная кровь, ваше сиятельство.
      Диксон швырнул на стол перо, не обращая внимания на разбрызгавшиеся чернила.
      – В Малайзии всегда жили люди разных национальностей. Если Мейзи настолько мелочна, что думает о чистоте твоей крови, значит, она недостойна тебя.
      – Она об этом не думает, ваше сиятельство.
      – Диксон.
      Мэтью долго смотрел ему в лицо.
      – Слуга называл бы меня «ваше сиятельство», – пояснил Диксон. – Но друг стал бы обращаться ко мне по имени: Диксон или Маккиннон. Разве мы не стали друзьями после всех этих лет?
      И он снова стал подписывать документы, переданные ему адвокатом.
      – Я могу вам чем-нибудь помочь?
      – Нет, – ответил Диксон. – Большая часть этих бумаг связана с принятием титула.
      Диксон понятия не имел, что будет столько новых обязанностей. Неудивительно, что Джордж решил жениться на богатой невесте.
      И он оценил взглядом стопку документов, которые еще предстояло подписать. Он стал графом Марном, владельцем Балфурина. Почему же он не чувствует радости? Вот перед ним бумаги, подтверждающие его титул. Люди обращаются к нему «ваше сиятельство», и это не маскарад, когда он притворялся Джорджем, это истинная правда.
      Почему же Диксон не чувствует удовлетворения?
      Он всю жизнь мечтал владеть Балфурином. Хотел быть землевладельцем, графом Марном. Отчаянно желал стать следующим звеном в гордой цепи рода Маккиннонов.
      И вот теперь больше чем когда-либо он готов все бросить и навсегда покинуть Шотландию.
      Он не может изгнать Шарлотту из Балфурина и не сможет жить там, где все будет напоминать о ней. Что он станет делать с опустевшей школой для молодых леди? И со своей опустошенной жизнью?
      – Ваше состояние поможет доброму делу. Для сохранения Балфурина нужны деньги.
      Диксон кивнул. Он уже поместил значительную сумму на имя Шарлотты, к тому же сделал ее своей наследницей на случай, если с ним что-нибудь случится.
      – Как ты собираешься поступить с Мейзи?
      – Я не хочу оставлять вас в одиночестве, – ответил Мэтью.
      – Большую часть своей жизни я провел без тебя, Мэтью. Я буду счастлив, если у меня будет уверенность, что у тебя все хорошо.
      – Вы будете одиноки.
      Диксон улыбнулся:
      – Буду. Но наверное, я это заслужил. – Он несколько мгновений задумчиво смотрел на кончик пера. – Знаешь, я ведь ее, Аннабеллу, никогда не любил. И не хочу, чтобы ты думал, будто я горюю по ней. Она заслуживала лучшего мужа. И лучшей судьбы.
      – Я никогда и не думал, что вы по ней горюете, – сухо ответил Мэтью. – Вы оплакиваете свою честь.
      Диксон долго смотрел на товарища.
      – Ты не перестаешь удивлять меня, Мэтью.
      – Нетрудно было понять, что вы стыдитесь своих поступков. Вы – человек принципов, а в тот момент действовали не так, как вам велит совесть.
      – И в Шотландии тоже.
      Мэтью покачал головой:
      – Я полагаю, вы делали то, что должны были делать, чтобы разгадать тайну исчезновения кузена.
      – Не хочу обижать тебя, Мэтью, но ты слишком добр. Может быть, тебе удастся внушить эту мысль одной моей знакомой графине, и она изменит свое мнение обо мне. Она не стала слушать никаких объяснений, как будто я не разумный человек, а полусумасшедший лунатик. Однако нельзя ее в этом винить. – И он снова посмотрел на Мэтью: – Значит, ты остаешься здесь? Даже несмотря на шотландские зимы? Они бывают очень суровы.

* * *

      Шарлотта приказала готовить карету к поездке в Инвернесс. От грума она узнала, что кучер Диксона во всеуслышание ругал Балфурин и мечтал поскорее попасть в Инвернесс. Кроме этих скудных сведений, у нее не было другой информации о планах Диксона, но она была готова объездить все трактиры города, лишь бы его найти.
      Натягивая перчатки, Шарлотта спускалась по широким ступеням Балфурина. У подножия лестницы она оглянулась на замок.
      Она явилась сюда в поисках ответа. Много лет замок давал ей приют, защищал от одиночества и даже отчаяния. Здесь она нашла цель в жизни, обрела чувство собственного достоинства. Она сумела в одиночку изменить свою жизнь, и, казалось, замок, как разумное существо, одобрял и поддерживал ее.
      У Шарлотты возникло впечатление, что сейчас на фасад замка набежало облако, облако неудовольствия, что Балфурин осуждает ее за неправедный гнев и неуместную гордость.
      По ступеням сбежала Мейзи.
      Шарлотта с недоумением посмотрела на девушку:
      – Ты куда?
      – Я буду вас сопровождать, ваше сиятельство.
      – В этом нет необходимости. Я вдова, директриса школы. Мне не нужна дуэнья.
      Мейзи приподняла бровь.
      – Могу я спросить, куда вы направляетесь?
      – В Инвернесс.
      – А зачем?
      О Господи, неужели нельзя оставить ее в покое?
      – Тебе обязательно знать?
      – Нет, – спокойно ответила Мейзи. – Но я знаю, где остановились его сиятельство и Мэтью.
      – Откуда ты знаешь?
      – Мэтью сказал.
      Женщины долго смотрели друг на друга молча. В глазах Мейзи Шарлотта увидела ту же решимость, какую видела утром в зеркале.
      – Он собирался вернуться к тебе, – наконец проговорила Шарлотта.
      – Собирался, – кивнула Мейзи, и в этом жесте было столько гордости, словно за одну ночь скромная девушка превратилась в спокойную, уверенную женщину.
      – Ну что ж. Это сэкономит нам время, – призналась Шарлотта. Она еще не села в карету, и Мейзи не отводила от нее упрямого взгляда.
      – Если вы не позволите мне поехать с вами, – заявила девушка, – мне придется украсть лошадь из конюшни и отправиться одной. Я не вдова и не директриса, но мне хватит решимости.
      – Но ты же сама сказала, что он вернется.
      – Только я не знаю когда. Я скучаю по нему, ваше сиятельство. – И она продолжала бесстрастно смотреть на свою госпожу.
      Шарлотта вздохнула:
      – Как я могу тебе отказать? Я просто не смею.
      Полдороги до Инвернесса Шарлотта думала, что совершает глупость. Дюжину раз она была готова повернуть обратно в Балфурин, но каждый раз укреплялась духом при взгляде на решительное лицо служанки.
      Сердце Шарлотты замирало при каждом повороте колеса. Не будь с нею Мейзи, она постучала бы в крышу и приказала кучеру ехать медленнее, чтобы успеть собраться с духом. Чем ближе они подъезжали к Инвернессу, тем нетерпеливее становилась Мейзи.
      В Инвернессе кругом толпились люди, Шарлотте казалось, что раньше не было так шумно. Экипаж подъехал к зданию из красного кирпича – гостинице. Первой выскочила Мейзи, Шарлотта последовала за ней с приличествующим ей достоинством. Заведение выглядело очень мило, во всем чувствовались признаки процветания. Мейзи не стала терять времени на разглядывание интерьера, а сразу прошла в бар и заявила, что хочет поговорить с хозяином. С каких это пор она стала такой самоуверенной? Неужели любовь так изменила ее? Или она просто не чувствует никакого страха?
      Им объяснили, как добраться до цели. На этот раз Шарлотта поднималась первой и сама постучала в дверь. Открыл ей не Мэтью, а сам Диксон.
      – Ваше сиятельство, – выдвинулась вперед Мейзи, – я хотела бы поговорить с Мэтью.
      Диксон кивнул и указал на дверь комнаты в противоположной стене коридора. И только тогда посмотрел в лицо Шарлотте.
      О Господи, как он хорош собой! Шарлотта хотела спросить про его плечо, но выражение лица Диксона заставило ее промолчать. Диксон не улыбался. Лицо его было суровым и жестким. Шарлотта не помнила его таким.
      Диксон выглядел так, словно не рад был ее видеть. Не сказав ей ни слова, он развернулся и прошел через всю комнату к окну. Она вольна была идти следом или же остаться там, где стояла. Шарлотта вошла и тихонько прикрыла за собой дверь.
      Сжимая в руках перчатки, она жалела, что оставила шляпку на сиденье кареты. В шляпке, словно в шлеме, она всегда чувствовала себя защищенной.
      Чтобы хоть чем-нибудь заняться, Шарлотта стала натягивать перчатки, нервно дергая их за запястья. Руки оказались влажными, перчатки никак не натягивались, обстановка становилась все более напряженной. Диксон по-прежнему молчал. А чего она ожидала? Что он запрыгает от радости, увидев ее? Именно так. Она думала, что он заключит ее в объятия, поцелует и они вместе будут планировать свое общее будущее!
      Она совсем не знает этого высокого мужчину с настороженным взглядом.
      Шарлотта расправила плечи и вздернула подбородок.
      – Я не допущу, чтобы меня бросил еще один Маккиннон, – проговорила она, и ее голос преодолел разделявшую их пропасть. Шарлотта хотела сказать нечто совсем иное, но слова сами слетели с ее губ. Вцепившись пальцами в свой ридикюль, она с вызовом смотрела на Диксона, словно по-прежнему была непокорной шестнадцатилетней девицей. Но этот дерзкий взгляд явно не испугал Диксона. Он продолжал смотреть на нее холодным и твердым взглядом. – Я сама просила тебя уехать. Помни об этом, когда отправишься в свой Пинанг. Помни, это не ты бросил меня.
      О Господи! Зачем она все это говорит?
      – Ты приехала только для того, чтобы сказать мне это, Шарлотта?
      Сейчас она сама не могла вспомнить, зачем явилась в Инвернесс. Увидеть его в последний раз? Вспомнить, как он хорош собой? Увидеть этот нимб света вокруг его головы, эти широкие плечи и мощные руки?
      Заставить его признать, что он вел себя как негодяй? Попросить рассказать во всех подробностях, зачем он поступил так, как поступил, и почему думал, что это сойдет ему с рук?
      Она всегда говорила своим воспитанницам, что любой поступок влечет за собой последствия. Мудрость получает награду, а легкомыслие ведет к краху.
      Глупая женщина – жалкое создание.
      Вероятно, можно понять, почему сначала она перепутала этих двух мужчин. Она была замужем за Джорджем всего одну неделю, а потом не видела его целых пять лет.
      Но справедливость требовала признать, что, увидев Диксона, она не могла принять его за Джорджа, как нельзя льва принять за котенка.
      Шарлотта опустила взгляд на сумочку и медленно повернулась. И все ждала, ждала… Ждала чего? Чтобы он удержал ее? Но что мог сказать ей Диксон? Да все, что угодно! Она согласилась бы на любой предлог, но вдруг с ужасом услышала собственный голос:
      – В моей жизни нет для тебя места, Диксон Маккиннон. Я не хочу, чтобы ты оставался в Шотландии.
      – Вот как?
      – Когда отправишься в этот свой тропический рай, помни, что это я отослала тебя, а вовсе не ты меня бросил.
      Во всяком случае, она больше не будет брошенной!
      Шарлотта распахнула дверь, вышла в коридор и с такой силой ее захлопнула, что грохот, вероятно, услышали все посетители бара. Однако весь этот шум не сумел отвлечь ее служанку от встречи с Мэтью. Эти двое стояли в дверном проеме напротив и самозабвенно обнимались.
      Шарлотта громко прочистила горло, Мейзи посмотрела в ее сторону, но не сняла рук с шеи своего возлюбленного.
      Хоть кому-то повезло в жизни!
      – Значит, ты остаешься? – спросила она Мейзи.
      Девушка молча кивнула, счастье озарило ее лицо чудесным светом.
      Шарлотта вынула из сумочки деньги и сунула ей в руку.
      – Ты женишься на ней, Мэтью? – Шарлотта пристально посмотрела в глаза молодому человеку.
      – Если она согласится, ваше сиятельство.
      Мейзи ответила ему счастливым взглядом.
      Что значит гордость, если на карту ставится счастье всей жизни?
      Нужно постучать Диксону в дверь и сказать те слова, ради которых она приехала.
      «Я повисну у тебя на шее, как жернов, прилипну, как пиявка, прицеплюсь, как чертополох. Буду надоедать тебе, пока ты не смиришься. Я буду обольщать и мучить тебя. Я сделаю все, но не позволю тебе меня покинуть».
      Шарлотта развернулась, готовая исполнить свое решение, однако на ее стук никто не ответил. Она постучала еще раз, но Диксон не открыл дверь. Очевидно, решил, что с него достаточно разговоров и ее самой, Шарлотты.
      – Ваше сиятельство, – обратился к ней Мэтью, но Шарлотта отмахнулась от него, опасаясь, что расплачется, если заговорит. Кажется, графиня Марн в конце концов все же лишилась гордости.
      Расправив плечи, она спустилась по лестнице и, стремясь как можно скорее покинуть Инвернесс, направилась к экипажу. Не стала дожидаться помощи форейтора, сама открыла дверцу, поставила ногу на подножку и заглянула внутрь.
      Занимая собою весь угол кареты, на подушках развалился Диксон. На его губах играла обезоруживающая улыбка. Шарлотта застыла на месте.
      – Ну что, ты садишься?
      С ресниц Шарлотты сорвалась одинокая слезинка и покатилась по щеке, словно желая напомнить, что еще минуту назад ее сердце было навек разбито. Шарлотта смахнула ее с досадой.
      Как ни странно, она лишилась дара речи.
      – Если ты будешь тянуть, мы не доберемся до Балфурина засветло.
      Ей хотелось сказать тысячу всяких слов, но губы произнесли лишь самый примитивный вопрос:
      – Как ты сюда попал?
      Диксон ткнул пальцем вверх. Шарлотта оглянулась на круто скошенную крышу гостиницы.
      – Ты залез на крышу? С твоим плечом?
      – На самом деле, – объяснил Диксон, – я слез с крыши. Я тебе не рассказывал, как мы расчищали тропические леса на Пинанге?
      Шарлотта покачала головой.
      – Как-нибудь расскажу. Достаточно сказать, что я отлично умею лазить по деревьям. И по крышам тоже. С плечами или без плеч.
      – Но зачем? – Глупый вопрос, но Шарлотте все еще хотелось разобраться. На улице было людно. Прохожие смотрели на них с любопытством, а некоторые – с раздражением, потому что карета загораживала им дорогу открытой дверью. Но Шарлотта думала лишь о том, как он хорош и как ей хочется броситься ему в объятия.
      Улыбка Диксона погасла. Он подался вперед и протянул ей руку. Шарлотта вложила в нее свою ладонь, поднялась в экипаж и села напротив.
      – Мне надо было тебя остановить, – начал свои объяснения Диксон. – Если хочешь – сделать красивый жест. Чем-нибудь тебя поразить. В отличие от Мэтью, я к сожалению, не владею искусством магии.
      Шарлотта молчала, и Диксон заговорил серьезно:
      – Видишь ли, я тебе не поверил. – И, не давая ей времени возразить, продолжил: – Шарлотта, у меня не было намерения возвращаться на Пинанг.
      – Не было?
      – Я ждал, пока закончится официальный срок траура.
      Или пытался ждать.
      У Шарлотты было пять лет, чтобы оплакать Джорджа, но говорить об этом сейчас было бы неприлично, и она вновь промолчала.
      Диксон так и не выпустил ладонь Шарлотты из своей руки, и сейчас он наклонился, чтобы рассмотреть ее.
      – Сколько времени ты собирался ждать? – наконец спросила она.
      – Еще неделю. Думаю, что больше я бы не выдержал. – Он посмотрел на нее снизу вверх. – К концу недели я собирался стать лагерем вокруг Балфурина и начать осаду по всем правилам.
      – Еще один красивый жест? – с сарказмом в голосе спросила она.
      – Который должен был убедить тебя в моих чувствах.
      Шарлотта онемела и не могла вымолвить ни слова. Сердце вдруг стало громадным и колотилось где-то в горле.
      – Можешь считать, что тебя похитили. – Он наконец выпустил ее руку и откинулся на подушки сиденья. – Я приказал Франклину вернуться в Балфурин и не собираюсь уезжать оттуда, пока ты не согласишься.
      – Соглашусь – на что?
      – Выйти за меня замуж, конечно. Я люблю тебя. Ты будешь моей женой, Шарлотта? И предупреждаю – я собираюсь стать очень требовательным мужем, а главное, постоянно присутствующим. Я остаюсь в Шотландии, рядом с тобой. У меня есть еще несколько дополнительных условий этого союза, так что хорошенько подумай, прежде чем согласиться.
      – Каких условий? – спросила Шарлотта, жалея, что у платья нет карманов. Иначе она спрятала бы туда руки и сжала их в кулаки, чтобы он не видел, с каким страхом она задает этот вопрос.
      – Я требую, чтобы ты меня любила, – заявил Диксон. – Это не обсуждается. Было бы чудесно, если бы ты сумела простить мне то, что было у нас в прошлом. Но над этим мы еще поработаем. Мне нужен твой смех, твой разум, твои идеи и твоя энергия. Я нуждаюсь в твоих знаниях, надеждах, оптимизме и силе. И мне нужна твоя верность, такая, какую ты никому до сих пор не отдавала. Я хочу, чтобы ты верила в меня, как веришь в себя. Хочу, чтобы ты помнила наши разговоры так же, как помнишь прочитанные страницы.
      Диксон протянул руку и провел пальцем по ее щеке.
      – И я хочу, чтобы ты приходила в мою постель с радостью и желанием. Ты согласна?
      Прежде чем Шарлотта успела ответить, сказать хоть слово в свою защиту или выразить самое пылкое согласие, он наклонился, подхватил ее, усадил к себе на колени и поцеловал, нежно, страстно, самозабвенно.
      – Я хотела тебя спросить: что ты тогда у меня оставил? – спросила Шарлотта, у которой после поцелуя слегка кружилась голова.
      Диксон бросил на нее непонимающий взгляд. Шарлотта ему напомнила:
      – Когда ты уезжал в Лондон, то сказал, что вернешься, потому что ты кое-что у меня оставил.
      – Я оставил у тебя свое сердце. С самого первого дня. Шарлотта Маккиннон, я люблю тебя. Очень жаль, что я не такой уж хороший человек. Видит Бог, ты заслуживаешь лучшего, но тебе придется довольствоваться мной.
      – Я согласна. – И она погладила его по лицу, задержав пальцы на линии губ. Как он красив! И он принадлежит ей.
      Диксон продолжил серьезным тоном:
      – Со всеми моими недостатками и пороками. Я сожалею, что их так много, но постараюсь избавиться от них с твоей помощью.
      Шарлотта вздохнула, пытаясь сдержать подступившие слезы.
      – Святые здесь не ходят, Диксон. Я сама далеко не ангел.
      Он протянул руку, мягким жестом убрал от ее щеки выбившуюся прядь рыжеватых волос.
      – И какие же у тебя есть пороки, Шарлота? Я пока не обнаружил ни одного.
      – Непомерная гордыня, конечно. А если ты будешь считать меня совершенством, она только укрепится. Я упряма, склонна к предвзятым суждениям, верна своим принципам, иногда бываю безапелляционна. Но кое-что из этого можно считать не недостатком, а скорее достоинством. Как ты думаешь?
      Диксон приложил два пальца к ее губам.
      – Я не желаю слушать это перечисление. Хочу сам все выяснить.
      Шарлотта вздохнула полной грудью, только сейчас заметив, что все это время почти не дышала.
      Лицо Диксона тоже изменилось, холодная суровость с него исчезла, губы изогнулись в улыбке.
      – Так мне начинать осаду или ты добровольно пустишь меня в Балфурин?
      Сердце Шарлотты колотилось так, что кружилась голова.
      – Балфурин принадлежит тебе, Диксон.
      – А ты? Ты тоже принадлежишь мне?
      Шарлотта хотела улыбнуться, но на глаза набежали непрошеные слезы.
      – С самого первого дня, – ответила она его собственными словами.
      – Ты согласна с моими условиями? – задал он следующий вопрос, касаясь ее губ легчайшими поцелуями.
      – Согласна, – прошептала Шарлотта. – Я разделю с тобой все, все свои мысли и воспоминания, я дарю тебе свою верность, свой смех, и свое прощение, и, конечно, свою любовь. – Она вздохнула и обняла Диксона, как прежде, боясь расплакаться, но на сей раз не от печали, а от радости, самой чистой радости.

      Шарлотта Хавершем Маккиннон обернулась на звук шагов. В дверном проеме показалась голова Диксона, а потом он и сам поднялся на крышу башни. Улыбка мужа была так заразительна, что Шарлотта тут же улыбнулась ему в ответ. Они расстались всего час назад, а она уже по нему соскучилась.
      Сделав несколько шагов навстречу, графиня протянула ему руку. Диксон взял ее. Шарлотта наклонилась и поцеловала косточки на тыльной стороне его кисти, потом присела в безупречном реверансе.
      – Милорд, – произнесла она, наклоняя голову.
      – Миледи, – проговорил он, вытащил из-за спины вторую руку и раскрыл ладонь.
      Поглядывая на мужа, Шарлотта открыла бархатную коробочку.
      – Диксон, зачем ты каждый день даришь мне подарки?
      – Не каждый день, – ответил он, – а только когда вижу что-то, напоминающее мне о тебе.
      – Такое впечатление, что тебе все напоминает обо мне, – лукаво заметила она.
      – Что делать, если мой мир – это ты.
      Забыв о коробке, она поцеловала мужа.
      – Открой, – попросил он.
      Шарлотта выполнила его просьбу и обнаружила в шкатулке цепочку из золотых дисков, на которых висели ключи, по виду – золотые. Графиня заморгала, пытаясь прогнать навернувшиеся на глаза слезы. Когда-то она рассказала ему о своих первых мыслях при виде Балфурина, и он не забыл.
      – Как красиво! – сказала она и улыбнулась сквозь слезы.
      Диксон помог ей застегнуть цепочку на талии и отступил на шаг. Она не успела еще раз поцеловать мужа, потому что снизу раздался крик Мэтью:
      – Маккиннон!
      Мэтью наконец научился называть своего господина по родовому имени, как будто был истинным шотландцем, а Диксон – его лэрдом. К Шарлотте, несмотря на ее неоднократные просьбы, Мэтью по-прежнему обращался вполне официально. Шарлотта поняла, что с нею он всегда будет держаться несколько скованно.
      Мэтью ступил из лестничного пролета, но, несмотря на быстрый подъем, лицо его было мертвенно-бледным, а глаза едва не выскакивали из орбит. Шарлотте он напомнил сову, чье гнездо пряталось в кроне самого высокого дерева в соседнем лесу.
      – Маккиннон!
      – Что случилось, Мэтью? – спросила Шарлотта. – Гости приехали? – И она посмотрела в сторону дороги на Инвернесс. О Господи, неужели снова явились дамы из «Просветительского общества»? В прошлом месяце Шарлотта получила письмо от леди Элинор. Благородная дама спрашивала графиню, многому ли та научилась за год супружества. В ответ Шарлотта написала, что слишком занята в настоящее время и не может принять у себя членов общества. Некоторые вещи следовало хранить в тайне, и ее отношения с Диксоном, безусловно, относились к этой категории.
      Как однажды сказала Мейзи, любовь – лучший из учителей.
      – Кто-нибудь из воспитанниц не успел уехать?
      В Балфурине кончался осенний семестр, и Шарлотта была этому искренне рада. Две с половиной сотни мечтающих о любви девиц – это уж слишком, особенно если все они вздыхают и сходят с ума по ее мужу!
      – Не гости и не воспитанницы, ваше сиятельство. У меня новость. – Он переводил взгляд с Диксона на Шарлотту и обратно. – Я стал отцом, Маккиннон! Отцом, ваше сиятельство! Моя Мейзи родила! – почти выкрикнул Мэтью то ли с гордостью, то ли с испугом.
      Роды у Мейзи начались еще утром, но Шарлотта не ожидала, что ребенок появится так скоро.
      – Почему же ты не сказал? – воскликнула Шарлотта. Подхватив юбки одной рукой, а другой цепляясь за Диксона, она побежала к лестнице. – Девочка или мальчик?
      – Девочка, ваше сиятельство. И мы хотим назвать ее Шарлоттой в вашу честь.
      Шарлотта замерла на месте и обернулась к Мэтью. За год супружества она успела разобраться в его характере, научилась уважать его и любить.
      – Мэтью, это самый драгоценный подарок, какой вы можете мне сделать.
      – Значит, вы не возражаете, ваше сиятельство?
      – Шарлотта, – поправила его графиня. – Если Диксон для тебя Маккиннон, то я – Шарлотта.
      Она улыбнулась мужу и, подавшись вперед, поцеловала Мэтью в щеку. И снова улыбнулась, увидев его удивленные глаза.
      В Шотландии стоял чудесный осенний день. Минувшие месяцы пролетели благополучно. Впереди лежали долгие годы – живи и радуйся. Шарлотта рассмеялась, глядя на мужа. В ответ он притянул ее в свои объятия и поцеловал.
      Через мгновение они расцепили руки – Мэтью уже спускался по лестнице, торопясь повидать жену и новорожденную дочь.
      Шарлотта сказала:
      – Давай навестим Мейзи.
      И они вместе стали спускаться с башни замка.