Роузмур
       Шотландия, 1850 год
      Похороны – кульминация состязания, в котором смерть является победителем. И не имеет значения, болезнь ли это, несчастный случай или возраст. Умерший побежден, и награда смерти – задрапированный черным катафалк.
      В данном случае это был Джеймс Роберсон.
      Грант Роберсон, десятый граф Стрейтерн, стоял рядом с мраморной колонной, не спеша пройти в церковную семейную ложу, чтобы присоединиться к матери. Там он окажется в ловушке, и остальные прихожане будут неотрывно смотреть ему в затылок, надеясь на какую-нибудь реакцию. Однако их ждет разочарование. Он не намерен выражать свою скорбь по брату на людях.
      Часовня представляла собой море черного: шляпы, вуали, траурные костюмы и платья. Сотни свечей были не в состоянии рассеять мрак, да и дневной свет, проникавший снаружи, помогал мало. Туман просачивался, казалось, даже сквозь каменные стены, клубился у ног паствы и висел под гробом, словно не мог дождаться момента погребения.
      – Мои соболезнования, ваше сиятельство.
      Грант слегка повернул голову, взглянул на мужчину, который был семейным доктором Роберсонов в течение двух десятков лет, и кивнул.
      На людей с такой заурядной внешностью, как у доктора Фентона, зачастую не обращают внимания. Невысокий, с усами, с круглым подбородком и носом картошкой. В его карих глазах нередко светилась доброта, но выражение глаз пряталось за толстыми стеклами очков. Когда доктор был расстроен или взволнован, когда он на чем-то настаивал, то снимал очки и протирай их носовым платком, манжетой или любой другой подвернувшейся деталью своего костюма.
      Сейчас он усердно протирал оправу и стекла краем жилета.
      – Я сделал все, что мог, чтобы спасти его, ваше сиятельство.
      Этого оказалось недостаточно. Но сейчас не время порицать методы доктора или напоминать ему, что он не сумел спасти и другого брата Гранта шесть месяцев назад. Врач бы, конечно, объяснил, что медицина – наука несовершенная. Возможно, лучше бы Гранту заручиться помощью ближайшей знахарки.
      – Нужно обследовать вас при первом же удобном случае, ваше сиятельство, – сказал доктор Фентон, понизив голос.
      Грант промолчал, воспользовавшись тем, что зазвучал хор. Дюжина ангельских детских голосов устремилась к сводчатому потолку, знаменуя начало службы.
      Доктора Фентона это, однако, не обескуражило.
      – Чем скорее, ваше сиятельство, тем лучше.
      Грант сложил руки и уставился в каменный пол.
      – Не думаю, что сейчас подходящее время обсуждать мое здоровье, доктор Фентон.
      – А я не знаю лучшего места, ваше сиятельство.
      Он что, шутит? Грант бросил на доктора быстрый взгляд. Но нет. Ничего даже отдаленно веселого не было в серьезном выражении лица доктора Фентона. Он встретил взгляд Гранта прямо и открыто, заставляя того задуматься о том, о чем он в данный момент не слишком хотел думать.
      Через месяц, неделю, даже через несколько дней он вполне может оказаться тем, кто будет лежать на катафалке перед алтарем. Кто станет скорбеть по нему? Его убитая горем мать? Говоря по справедливости, какой женщине под силу выдержать смерть мужа и двух сыновей? Не станет ли его смерть для нее последним ударом? Или она будет стойко держаться, как сейчас, застывшая и безмолвная, несгибаемая в своем горе?
      – Завтра, – сказал Грант. – Это достаточно скоро. Уж до завтра, надеюсь, я доживу, тогда и обследуете меня.
      Доктор кивнул, и ему хватило такта отойти, оставив Гранта с его размышлениями о смерти.
      Заболевание крови. В процессе лечения Джеймса доктор Фентон намекал на то, что это отклонение наследственное. Грант, как и два его умерших брата, обречен.
      Джеймс умер пять дней назад, в точности повторив уход из жизни Эндрю шестью месяцами ранее. Симптомы были до невероятности одинаковы: апатия, сопровождающаяся неестественной бледностью, словно тело готовилось к тому, чтобы стать ангелом. В течение последней недели Джеймс был не в состоянии проглотить хоть что-нибудь. Когда он умер, то походил на скелет.
      Но он не может быть мертв. Джеймс был всегда таким остроумным. Он вечно посмеивался над тем, чем дорожил Грант. Его высказывания бывали порой слишком резкими, а увлечения женщинами и выпивкой несколько чрезмерными. А теперь Гранта окружала оглушающая тишина, и в его жизни образовалась огромная дыра.
      Грант мог представить себе, что сказал бы брат в такой момент, словно Джеймс стоял с ним рядом, наблюдая за собственными похоронами.
      «Старший брат, неужели тебе обязательно быть таким мрачным? Я знаю, мы, шотландцы, слывем суровой, сдержанной нацией, но ты мог бы по крайней мере удостоить меня улыбкой. Если нет другой причины, то хотя бы в память обо мне. Наверняка были добрые времена, которые ты можешь вспомнить».
      Грант почувствовал, как подступающие слезы защипали глаза, и решительно поднял голову, отказываясь уступать публичной демонстрации скорби. Что бы он ни чувствовал, это только его личное. Десятый граф Стрейтерн всегда, в любой ситуации, должен помнить о своем положении.
      Он никому не может позволить шептаться о его поведении. Он не должен быть предметом никаких слухов или сплетен.
      Снизу потянуло холодным воздухом, который пробрался вверх по ногам под брючинами. Если бы Грант был суеверен, то подумал бы, что это дух Джеймса пытается привлечь его внимание.
      «Ну же, Грант, неужели тебе так трудно улыбнуться? Клянусь, у тебя свирепейшее выражение лица».
      Грант не мог улыбнуться. Он словно утратил способность улыбаться за те несколько недель, когда сидел у постели Джеймса и наблюдал, как тот угасает.
      Все последние годы Грант был защитником и покровителем своих братьев. В шестнадцать лет он приехал в Роузмур на школьные каникулы и в ту же ночь был разбужен известием, что девятый граф Стрейтерн лишил себя жизни. Несколько дней спустя он стоял у его могилы с братьями, еще совсем детьми, и тихо разговаривал сними.
      – Сейчас все кажется мрачным, – сказал он. – Но мы вместе. Мы это преодолеем, и впереди нас еще ждут радостные дни.
      Сколько раз ему приходилось прощаться с членами своей семьи?
      Грант с силой вонзил в ладонь ногти. Лучше сосредоточиться на физическом дискомфорте, чем на скорби. Лучше думать о будущем, об электрическом магните, который он совершенствует, о чем угодно. Возможно, тогда он сможет вынести боль этого момента.
      Дух Джеймса наконец смилостивился и замолчал.

* * *

      – Как видите, доктор Фентон, я в полном здравии. – Грант застегнул рубашку, немного повозившись с манжетами.
      – Ваши братья, без сомнения, могли бы сказать о себе то же самое, ваше сиятельство, – сказал доктор Фентон. Он отошел в другой конец комнаты, к камину.
      Закончив одеваться, Грант подошел к нему.
      – Так что же все-таки со мной не так?
      – Я ничего не обнаружил, ваше сиятельство. Но такой же ответ я дал бы и после осмотра Джеймса и Эндрю. – Он пристально смотрел на огонь, словно решение этой конкретной проблемы было там, в оранжевом с голубой каймой пламени. – Только что они вроде были здоровы и вдруг ни с того ни с сего заболели.
      – Значит, выдумаете, что это заболевание крови или что бы там ни было поразит точно так же и меня? Но почему вначале Эндрю? И Джеймс? Я старший, почему это не началось с меня?
      – Ваше сиятельство, я вынужден признаться, что у меня нет никаких предположений, и вряд ли какой-нибудь другой практикующий врач во всей Шотландии даст вам более правдивый ответ. Мы еще многого не знаем о человеческом теле. Возможно, наступит день, когда мы сможем предсказать еще при рождении ребенка, какие недуги будут его преследовать. Но пока мы этого не знаем.
      – Болезнь либо убивает нас, либо нет. Либо она есть у меня, либо нет. Либо я умру, либо буду жить.
      Грант отвернулся от камина и подошел к своему столу.
      – Ваше сиятельство, к сожалению, только это и известно каждому из нас.
      – А вы имеете хоть какое-то представление о том, как это мифическое заболевание крови отразится на моих наследниках в случае, если я решу их иметь?
      – Нет, я не могу ничего об этом сказать, ваше сиятельство, – ответил доктор Фентон, покачав головой.
      – Так что же мне делать?
      Доктор повернулся к нему.
      – Ваше сиятельство, на это у меня тоже нет ответа. Но я бы посоветовал вам просто жить своей обычной жизнью, но только не откладывать важные решения на потом.
      – Другими словами, действовать так, как будто я умираю?
      – Разве не все мы так делаем, ваше сиятельство? – вздохнул доктор.
      – Значит, мне следует подготовиться к женитьбе, Фентон.
      Доктор улыбнулся.
      – Брак не такой уж страшный удел, как думают некоторые мужчины. Я был женат на своей дорогой Кэтрин двадцать пять лет.
      – И у вас есть дочь, не так ли?
      – Я полагаю, что говорил о ней с вашим сиятельством множество раз, – сказал Фентон. – Я очень горжусь ею. Если бы она родилась мальчиком, то стала бы прекрасным врачом. У нее большие способности, которые, к сожалению, она никогда не сможет применить.
      – Если она будет графиней Стрейтерн, то сможет, – заметил Грант.
      Его не удивляло, что он лишал людей дара речи. Уже одно то, что он являлся графом Стрейтерном, производило на иных такой эффект. Обычно это не было неприятно, да Грант уже и привык к некоторому почитанию. Сейчас, однако, подозрительный взгляд доктора Фентона и полнейшее молчание показались ему утомительными.
      – Прошу прощения, ваше сиятельство, – наконец сказал Фентон, – но я вас не понял.
      – На мой взгляд, все предельно ясно, доктор. Я должен жениться. У вас есть дочь брачного возраста.
      – Вы хотите жениться на моей дочери?
      Грант устроился за письменным столом и указал на кресло напротив. Доктор Фентон, не говоря ни слова, сел. Он снял очки и тщательно протер их о полу сюртука, прежде чем осторожно водрузить на место.
      Несколько долгих мгновений он взирал на Гранта, затем заговорил:
      – Не думаю, что вы когда-либо встречались с моей дочерью, ваше сиятельство.
      – Она ведь здорова, не так ли?
      – Совершенно здорова, ваше сиятельство. И она красивая девушка, если мне позволено будет заметить. Но вы, сэр, можете выбрать себе любую девушку в Шотландии, равно как и в Англии. Зачем же вам выбирать мою дочь?
      – Неужели я настолько безнадежно болен, что вы против этого союза?
      – Вы меня не так поняли, ваше сиятельство. Непохоже, чтобы вы страдали тем же недугом, что унес жизни ваших братьев. Хотя я не могу быть уверен. Однако мое удивление вызвано другим.
      – Ваша реакция гораздо больше, чем удивление, сэр.
      – Вы – граф Стрейтерн, ваше сиятельство. Вы обладаете древним и почитаемым титулом, а моя дочь не принадлежит к высшей знати.
      – Мне, откровенно говоря, все равно, доктор Фентон. У меня нет ни времени, ни желания самому искать невесту.
      – Сомневаюсь, что графиня будет того же мнения, ваше сиятельство.
      При этом у доктора хватило здравого смысла отвести глаза, в противном случае Грант испепелил бы его взглядом. Его жена – только его дело, и ничье больше. Желания матери не могут влиять на его решение. При этом он сомневался, что мать ждет от него женитьбы ради собственности или богатства – о состоянии Роберсонов в Шотландии ходили легенды. Уж скорее она бы хотела, чтобы он женился по любви, как, по ее словам, когда-то сделала она.
      И вот вам наглядный пример того, что случается, когда чувства берут верх над разумом.
      – Последние пять лет я провел в Италии, доктор. Да и до этого я не был склонен вращаться в светских кругах. Моя мать также не покидала Роузмур после смерти отца. Мы не имеем связей в обществе, а у меня нет ни времени, ни желания ухаживать за невестой. Я просто хочу жениться. Как врач, вы должны понять прямоту моей просьбы. Мне нужны наследники. Для этого мне требуется жена. Вы хотите сказать, что не желаете, чтобы ваша дочь вышла за меня?
      Доктор Фентон продолжал потрясение смотреть на него, и его широко раскрытые карие глаза напомнили Гранту одну аз рафаэлевских фресок. Доктор явно не находил слов, чего почти не бывало за все то время, что Грант его знал. Обычно у доктора Фентона всегда было наготове какое-нибудь замечание или мнение.
      – Это была бы хорошая партия для вашей дочери.
      Доктор Фентон соединил кончики пальцев и устремил на них взгляд.
      – Не говоря уже о ваших благотворительных делах, – добавил Грант.
      – Вы рассчитываете купить мое содействие, ваше сиятельство? Я не готов променять это на счастье дочери.
      – Значит, вы настроены выдать ее замуж только по любви? Скажите, есть кто-то, за кого она хотела бы выйти замуж?
      – У нее нет на уме того, о чем обычно думают женщины, ваше сиятельство. Она очень ценит медицину и предпочла бы заниматься ею. Еще будучи маленькой девочкой, она изучала мои книги и журналы.
      – Став графиней Стрейтерн она получит жителей всех моих пяти домов, чтобы практиковаться в медицине. В сущности, их здоровье станет ее заботой. Ее обязанностью. Да и самому мне нелишне будет иметь жену с медицинскими навыками.
      – И все-таки я не понимаю. – Фентон взмахнул рукой. – Но с моей стороны было бы глупо отклонить такое предложение.
      – Хотя вы продолжаете считать, что с моей стороны глупо его делать, – сказал Грант.
      Доктор не ответил.
      – Буду с вами откровенен, доктор. Я хочу, чтобы моя жена была в некотором роде похожа на меня. То есть чтобы это была женщина, не позволяющая эмоциям управлять собой. Я человек науки. Если моя жена будет из той же породы, тем лучше. Мне нужна жена, которая будет жить своей собственной жизнью, отдельной от моей, и у которой будут свои интересы, отдельные от моих. Положение графини Стрейтерн будет давать ей достаточный доход, чтобы заниматься тем, чем она пожелает. Мои требования к ней весьма просты: не позорить меня и мою семью, не стать причиной даже намека на скандал и родить мне достаточное количество детей, чтобы я был уверен, что мой род продолжится. Это все, о чем я ее прошу. Судя по тому, что вы говорили о вашей дочери, она вполне мне подойдет.
      – Но она не будет знать, чего от нее ждут, ваше сиятельство. Мы не вращаемся в высших кругах.
      – Как и я, доктор Фентон. Но если вас волнует ее будущая роль, привезите ее в Роузмур. У нас будет месяц для знакомства перед свадьбой.
      – Месяц, ваше сиятельство?
      – Есть причина откладывать?
      Доктор Фентон покачал головой:
      – Не могу придумать ни одной.
      – Хорошо, – сказал Грант, вставая. – Чем скорее это будет сделано, тем раньше я смогу сосредоточиться на других делах.
      – Других делах, ваше сиятельство?
      Грант на мгновение задержал на нем взгляд.
      – Я последовал вашему совету, доктор Фентон, и не стал откладывать свое будущее в долгий ящик. Но возможно, пришло время для еще большей откровенности между нами. Я не верю, что умираю. И не верю, что существует наследственная болезнь, которая поражает членов моей семьи. Я думаю, что Эндрю и Джеймс были убиты, и намерен выяснить, кто отравил их и почему.

      В кабинете было так тихо, что Джиллиана Камерон слышала, как белки перекликаются друг с другом за окном. Стоял чудесный солнечный день. Легкий, освежающий ветерок приносил дыхание весны; небо было голубым и безоблачным. Все в этом дне было прекрасно вплоть до этого момента, когда потрясение лишило Джиллиану дара речи.
      – Я надеюсь, что ты поможешь ей, Джиллиана. Моя дочь нуждается в твоей помощи.
      Она ошеломленно воззрилась на доктора Фентона.
      – Сэр, на вашем месте я не стала бы настаивать на этом браке. Арабелла к нему не готова.
      Доктор Фентон нахмурился.
      – Это очень выгодная партия, Джиллиана. – Он развернул кресло, чтобы видеть ее лицо. – Возможно, Арабелла и не готова к браку, но я ожидаю, что ты, как ее компаньонка, научишь Арабеллу всему, что ей нужно знать, преподашь ей уроки всех тех светских тонкостей, которые требуются. У тебя есть на это месяц.
      Джиллиана была настолько потрясена, что не могла даже сформулировать вопрос. Месяц? С трудом она обрела голос:
      – Сэр, Арабеллу ни в малейшей степени не интересуют всякие там женские дела. Все, чего она хочет, – это изучать свои книги.
      – Его сиятельство не намерен запрещать Арабелле продолжать свои занятия, Джиллиана. В сущности, он даже выразил желание позволить ей лечить его челядь. Скажи ей это, если она заупрямится. Это ее единственный в жизни шанс стать врачом.
      Он отвернулся.
      – И вы можете воспользоваться этим, доктор Фентон? – спросила Джиллиана, стараясь казаться более спокойной, чем это было на самом деле. – Можете воспользоваться… – Как ей это назвать? Одержимостью? Отчаянием? Для Арабеллы не существовало ничего, кроме медицины. С момента пробуждения утром и до того, как обессиленно провалиться в сон с книгой в руке, она горела желанием изучить все, что можно узнать о человеческом теле и лечении недугов. Сломанная кость вызывала у нее бурный восторг, воспаление зачаровывало, а гнойный нарыв приводил в экстаз.
      – Я дал согласие. Как ее отец, я беспокоюсь лишь об интересах Арабеллы. А ты, Джиллиана, как никто другой, должна знать, какую глупость совершает женщина, поступая наперекор своему воспитанию.
      Джиллиана стиснула руки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
      – Умоляю вас, доктор Фентон, пожалуйста, не настаивайте на этом браке. Выгодная это партия или нет, не имеет значения. Арабелла не согласится. А если даже и уступит вашим желаниям, то будет несчастна.
      – Значит, ты должна убедить ее, что эго делается для ее же блага, Джиллиана. Я надеюсь, что ты сможешь повлиять на Арабеллу и помочь ей шагнуть в свое будущее. Блестящее будущее.
      Джиллиана работала у доктора Фентона около двух лет. Учитывая то, что Арабелла почти не разговаривала с ней и она не имела на девушку никакого влияния, Джиллиана могла только беспомощно смотреть на доктора Фентона.
      Наконец, она покинула его кабинет и стала подниматься по лестнице в комнату Арабеллы. Хотя было уже позднее утро, девушка еще не выходила из спальни. Наверняка она сидит сейчас за своим столом с зажженной, несмотря на яркий дневной свет, лампой и сосредоточенно изучает очередную статью, содержащую ужасные иллюстрации и еще более жуткие описания.
      Жизнь гораздо приятнее, если держишь свои чувства в узде. Однако сейчас, направляясь в комнату Арабеллы, Джиллиана обнаружила, что тревога ее все растет и растет. Возможно, это был гнев. На доктора Фентона за то, что он намекал на ее прошлое? Или за его желание породниться с графом? А может, она злилась на себя за то, что почувствовала прилив неожиданной скорби, когда он упомянул о семье?
      Почти три года назад Джиллиана покинула свой родной дом, оставив мачеху. Она и сейчас помнила, как нервно стискивала кружевной платочек мачеха и как хмурился, раскуривая свою трубку отец. Они не сказали ей ни слова.
      Джиллиана в последний раз обернулась и, будто надеясь на что-то, спросила:
      – Значит, ты так сильно меня ненавидишь?
      Время словно приостановило свой бег, медленно таяли секунды.
      – Нет, Джиллиана, я не ненавижу тебя, – ответил наконец отец. – Не ненавижу. Но ты утратила право находиться в обществе порядочных людей.
      Порядочных людей? Мачехи, которая смотрела, как она уходит и не сказала ни слова? Или отца, которому была дороже новая семья, чем дочь? Это порядочно?
      Но стоило ли пытаться что-то им объяснить? С самого начала они не желали ее слушать. Ничто не поколебало бы их, не смягчило их железные сердца. Поэтому Джиллиана молчала, замкнувшись в себе и испытывая ужас, настолько глубокий и холодный, что он сковывал ее льдом.
      Быть может, именно это она чувствовала и сейчас. Возможно, то был страх, а не гнев. Если Арабелла выйдет замуж, что будет с ней? Арабелле, когда она станет графиней Стрейтерн, не будет нужна компаньонка. Если уж говорить начистоту, то она и сейчас не нужна ей. Арабелла явно не желала видеть Джиллиану ни в своей комнате, ни в своей жизни. О чем бы Джиллиана ни заговорила, ответом ей обычно было молчание. Эти две женщины очень редко разговаривали между собой. Для разговора требуется участие обоих людей.
      Только когда Джиллиана упоминала о каком-нибудь дискомфорте, Арабелла включалась в разговор. Тогда ее глаза загорались, и Джиллиана не могла остановить поток вопросов о ранке от укола иголкой или о необычно болезненных женских недомоганиях в этом месяце.
      Проблема заключалась в том, что Джиллиана была удивительно здорова. И она не собиралась воображать болезни, дабы вызвать Арабеллу на разговор. Поэтому, находясь вместе, большую часть времени они молчали: Арабелла штудировала медицинские книги, а Джиллиана занималась вышиванием.
      Весьма пристойное, пусть и скучное, существование, которое вот-вот должно было круто измениться, и это пугало Джиллиану.
      Она постучала в дверь гостиной Арабеллы, подождала мгновение и открыла дверь. Ждать от Арабеллы ответа – только напрасно тратить время. Она никогда не приглашала, но и не запрещала Джиллиане входить. Она просто не замечала ее.
      Джиллиана вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Не говоря ни слова, она прошла к стулу у окна, села и взяла свое вышивание. Арабелла, сидевшая за столом, даже не повернула головы.
      Несколько долгих мгновений Джиллиана не отрывала взгляда от окна, желая оказаться где угодно, только не здесь. Быть может, на пустоши, среди вереска. Выносливое растение, оно, кажется, ни в чем не нуждается. Просто пускает корни в землю, не боясь ни ветра, ни холода, ни жары. Вот бы и ей быть как тот вереск.
      Джиллиана взглянула на Арабеллу. Та, склонив голову, сосредоточенно делала какие-то записи. Солнце сегодня было ярким и, казалось, добавляло сияния ее золотистым волосам.
      – Твой отец пожелал поговорить со мной, – сказала Джиллиана.
      Арабелла продолжала писать.
      – О твоем предстоящем замужестве.
      Арабелла резко вскинула голову, но не повернулась к Джиллиане. Она просто уставилась на ящики секретера перед собой.
      – Я сказала ему, что ты будешь против.
      – Вот как? – отозвалась Арабелла.
      – Он считает, что это большая честь – выйти замуж за графа. – Это не были его точные слова. Доктор Фентон был несколько более корыстен, но суть оставалась той же. – Твой отец всей душой желает этого брака. Трудно не согласиться, что брак этот представляется весьма выгодным.
      Арабелла взглянула на Джиллиану, рот ее скривился в улыбке.
      – А зачем я нужна графу?
      Она что, никогда не смотрелась в зеркало? Да э га девушка – самое прекрасное создание, которое Джиллиана когда-либо видела. Она похожа на ангела со средневековой картины – нежное лицо в форме сердечка и поразительно зеленые глаза. Во внешности Арабеллы не было ни единого недостатка, ни одного изъяна. Ничего удивительного, что граф хочет взять ее в жены.
      – Граф говорит, что ты сможешь продолжать свои занятия. Отец сказал тебе об этом?
      Арабелла кивнула.
      – Я ему, конечно же, не верю. – Она вернулась к своим записям. – Очень многие люди говорят совсем не то, что на самом деле имеют в виду, лишь бы заставить тебя сделать то, что им нужно.
      – Это звучит ужасно цинично, – заметила Джиллиана. – Ты, конечно же, в действительности так не считаешь?
      – Считаю. Моему собственному отцу тоже не чужд этот прием. – Она снова взглянула на Джиллиану, всем своим видом показывая, что ей крайне наскучила эта тема, – словно не ее будущее они обсуждали.
      – А что, если бы он говорил правду? – спросила Джиллиана. – Ты бы согласилась на этот брак?
      Арабелла снова улыбнулась.
      – Независимо от того, что я чувствую, Джиллиана, у меня нет выбора. Я могу сколько угодно возражать и возмущаться, но в конечном итоге мой отец и граф все равно все сделают по-своему. Мы, женщины, по большому счету ничего не решаем в своей жизни. Когда мужчина спрашивает у тебя, чего ты хочешь, это лишь пустая трата времени. Если ты скажешь ему, он быстро отмахнется от всего, что ты предложила.
      Арабелла уткнулась в свои записи, но тут же снова заговорила:
      – Я не хочу выходить замуж, Джиллиана, но выйду. У меня нет выбора. Я как попавшее в ловушку животное, и, как ни приукрашивай этот факт, ничего не изменишь.
      – Но ведь ты можешь найти любовь, Арабелла. Это вполне возможно – найти любовь в таком браке. Или хотя бы некоторое удовлетворение. Да, я согласна, у нас нет права выбора, и все же для тебя все может сложиться вполне удачно. Граф сказал, что ты сможешь практиковаться в медицине. Наверняка это станет для тебя немалым удовольствием.
      – Какая же ты глупая, Джиллиана. Во многом ты просто сущее дитя.
      Уязвленная, Джиллиана лишь молча вздохнула.
      – Иногда цена удовольствия слишком высока. Он будет прикасаться ко мне. Будет спать со мной. Мне кажется, я умру, если это произойдет.
      – От этого не умирают, – возразила Джиллиана, которую вынудила заговорить полнейшая безнадежность в голосе Арабеллы. – В некоторых ситуациях, с некоторыми мужчинами это даже приятно. – Более чем приятно. Любовный акт усиливает, освящает чувства, возносит тебя прямо в небеса.
      – Ты ничего не можешь мне сказать, что сделало бы ситуацию более сносной, Джиллиана. Я не смотрю на мир по-детски наивно, как ты. Я вижу его таким, каков он есть, а не таким, каким бы я хотела, чтобы он был.
      Это был самый длинный разговор из всех, что они когда-либо вели. Пожалуй, Джиллиана еще ни разу не слышала, чтобы Арабелла столько говорила.
      Джиллиана понимала, что больше ей нечего сказать, Арабелла права. В конце концов, она выйдет замуж независимо от того, чего хочет.
      Только вот Арабелла не знает, что замужество – не такой уж плохой выход для девушки. Разве лучше быть одинокой, брошенной на произвол судьбы, никого нелюбящей и никем нелюбимой?
      Но ведь она любила, и это воспоминание будет поддерживать ее всю оставшуюся жизнь. И все же иногда, вот как сейчас, когда другие отвергали даже саму возможность любви, Джиллиана чувствовала себя особенно одинокой. На месте Арабеллы она бы никогда не стала отказываться от того, что ей давалось без каких бы то ни было усилий, – от обещания уважения и зашиты. И ведь все, что требовалось от Арабеллы, – это выйти замуж.
      Впервые Джиллиана искренне позавидовала девушке, Ну не глупо ли?

      Джиллиана откинулась на подушки кареты, внезапно пожалев, что доктор Фентон попросил ее сопровождать их в Роузмур. Попросил? Едва ли подходящее слово. Это было не просьбой, а скорее приказом. Да и какой у нее выбор? Перестав быть компаньонкой Арабеллы, она вообще останется без дела.
      Ей бы следовало воспользоваться нечастыми поездками в Инвернесс, чтобы посетить тамошних модисток. Она могла бы ознакомиться с новейшими фасонами и, быть может, потренироваться в украшении нескольких своих шляпок. Затем можно было бы взять с собой результаты своей работы и поискать место. Она талантливая вышивальщица, дом доктора Фентона изобилует ее работами. И если бы она показала свои работы нескольким портнихам, наверняка кто-нибудь из них взял бы ее к себе.
      А может, она попросту обманывает себя, и талант, которым она обладает, не столь значителен, чтобы ей удалось себя содержать? Вот потому-то она и упаковала свой сундук, а затем наблюдала, как его погрузили на повозку, предназначенную для перевозки всех вещей Арабеллы.
      Джиллиана не могла не задаваться вопросом, что подумает граф о приданом Арабеллы, состоящем из двух сундуков с книгами, сундука с ее личными вещами, такими как зеркало в серебряной оправе и расческа, которые достались ей от матери, а также фарфоровая чашка из Франции, сундука с одеждой и последнего – самого важного, по словам Арабеллы, – в котором находился скелет мужчины.
      Правда, вряд ли было возможно определить, даже при внимательном рассмотрении, какого пола когда-то был Родерик. Да Джиллиана и не утруждала себя размышлениями на эту тему. Она до сих пор помнила, как в первый раз открыла бюро в гостиной Арабеллы и оказалась лицом к лицу с ухмыляющимся черепом. Она бросила лишь один взгляд на Родерика и зажала рот ладонью, чтобы сдержать крик.
      – Ну ты прямо как маленькая, Джиллиана, – сказала тогда Арабелла. – Это всего лишь скелет. Когда-нибудь мы все будем выглядеть, как Родерик.
      – Существуют определенные вещи, о которых я ничего не желаю знать, – парировала Джиллиана. – Точный час и день своей смерти, например, и то, как я буду потом выглядеть.
      С того дня она не обращала внимания на скелет, вернее, пыталась не обращать внимания.
      Сейчас Арабелла сидела рядом с Джиллианой, напротив отца. Голова ее была склонена, взгляд устремлен в открытую книгу. Однако Джиллиана знала, что она не читает. Арабелле становилось плохо, если она читала в карете, – одна из немногих личных подробностей, которые Джиллиана успела узнать о ней. Арабелла не любила овощи и обожала баранину с мятным желе. Она с удовольствием пила теплое молоко по вечерам и предпочитала спать в ночной рубашке с вышитыми вдоль ворота голубыми цветами. Она терпеть не могла карточные игры и какие бы то ни было разговоры, а если и разговаривала, то только с тем жутким скелетом в своей гостиной. Этим да еще все возраставшим неприятием предстоящего брака исчерпывались знания Джиллианы об Арабелле.
      Что-то белое промелькнуло за деревьями. Наклонившись вперед, Джиллиана рассмотрела остроконечную верхушку башни. Вернее, верхушки двух башен. Они венчали кирпичную стену, покрытую лишайником и плющом. За башнями виднелись два других строения; квадратные и громоздкие, они казались более поздней пристройкой к стене.
      – Это он? – спросила Джиллиана, потрясенная как размерами, так и величием нового дома Арабеллы. – Это Роузмур?
      Доктор Фентон выпрямился и выглянул в окно.
      – Да, он самый. Роузмур – имение графов Стрейтерн. Весьма внушительное сооружение, не так ли, Джиллиана?
      Роузмур представлял собой хаотичное нагромождение строений, объединенных под одной крышей – где-то высокой, где-то низкой, где-то заостренной, с башенками, а где-то плоской. Все здания были выстроены из обожженного красного песчаника; кое-где их украшали большие арочные окна. Джиллиана начала считать их и остановилась, когда дошла до двадцати.
      – Он очень большой.
      – Воистину так. Семьдесят две комнаты, если быть точным. Я сам видел лишь небольшую их часть. Но ожидаю, что ты, моя дорогая, – доктор послал своей дочери любящий взгляд, – хорошо будешь знать их все.
      Арабелла ничего не сказала. Даже не подняла глаз от книги.
 
      – Твоя невеста будет здесь с минуты на минуту, Грант. Грант неотрывно смотрел на лист бумаги, лежащий перед ним, раздумывая, стоит ли вступать в разговор с матерью или нет. Она, в конце концов, графиня Стрейтерн и вольна высказывать свою точку зрения. Но это отнюдь не значит, что он должен соглашаться с ней. Да, время от времени он спрашивал ее мнения или совета, но то, что она собиралась сказать сейчас, ему было неинтересно. Он поднял глаза от бумаг.
      – Я отдал распоряжение уведомить меня, когда она прибудет.
      – И это все? Больше тебя ничто не интересует? Жена не лошадь, Грант, однако даже когда ты покупаешь кобылу, то больше обсуждаешь ее достоинства.
      Он встал, неуютно чувствуя себя за столом под взглядом надвигающейся на него графини. Ему бы следовало еще рано утром уйти к себе в лабораторию, но его задержала корреспонденция.
      – Эта тема не подлежит обсуждению, мама. Я поступаю так, как считаю нужным.
      – В самом деле? – Она отступила на шаг, как бы пытаясь уравнять их рост, но Грант был по меньшей мере на шесть дюймов выше матери. Да и не был он больше в чем-то провинившимся двенадцатилетним мальчиком, которого можно запугать суровым взглядом.
      Жизнь в Италии была для него полезной во всех отношениях.
      – Эта тема не подлежит обсуждению, – повторил Грант. – У тебя ко мне что-нибудь еще?
      Графиня сжала губы и сузила глаза.
      – Ты стал невыносимо надменным, Грант. Мне не нравится это качество в тебе.
      – Возможно, если ты составишь список всех моих недостатков, мы могли бы как-нибудь сесть и обсудить их. Я не против того, чтобы измениться к лучшему, мама.
      – Тогда хотя бы объясни мне, почему ты выбрал дочь доктора Фентона? Ты уверен, что поступаешь правильно?
      Несколько мгновений он смотрел на нее.
      – Ты готова поехать в Эдинбург, мама? Возобновить спои знакомства, снова войти в общество?
      Она не ответила.
      – Арабелла Фентон вполне подойдет. Что-нибудь еще, мама? – Кончиками пальцев Грант нетерпеливо пробежал по лежащему перед ним письму, мечтая наконец покончить с этим делом и сбежать. Ему нравилась рутина, доведение до конца одной задачи перед началом другой. Не будь он столь педантичным, Грант выскочил бы из комнаты еще до того, как мать надвинулась на него.
      – Ты влюбился? – нахмурившись, спросила графиня.
      Гранта позабавил этот вопрос, он даже почувствовал, как уголки губ приподнимаются в улыбке.
      – Нет, мама, я не влюбился. Я еще даже не видел девушку.
      – Тогда почему?
      – Потому что будет разумнее мне жениться как можно скорее, – сказал он.
      Они обменялись долгим взглядом, и Грант не мог не гадать, что было в ее глазах. Какое-то знание, то, что мать увидела и поняла, некое чувство, которое заставило ее кивнуть и отвести взгляд.
      Возможно, этот брак с дочерью доктора Фентона сделает его семью предметом сплетен, однако не больше, чем его внезапное появление на эдинбургском брачном рынке. Грант мог себе представить, сколько домыслов и предположений это бы вызвало.
      – Она скоро прибудет. Если ты не сможешь одобрить ее, я это приму. Но не делай ее несчастной. Я даже считаю, что ты могла бы обучить ее. Вылепить из нее то, чем, по-твоему, она должна быть.
      В темных глазах графини мелькнуло нечто, чему Грант предпочел не искать названия. Не сказав больше ни слова, она повернулась и вышла из комнаты.
      Грант смотрел ей вслед, раздумывая, стоит ли поделиться своими подозрениями.
      Кто-то хотел, чтобы его братья умерли. Но кто? Распространяется ли их жестокое намерение и на него тоже? Кто следующий в роду унаследует титул? Какой-то малоизвестный кузен, который эмигрировал в Америку. О нем много лет ничего не было слышно, Грант даже не знал, жив ли он. Но поверенные так или иначе отыщут его, если с Грантом что-то случится.
      Если с ним что-то случится. Какая согревающая мысль.
      Его мать будет защищена громадным состоянием Роберсонов. Но ей придется покинуть Роузмур, если какой-нибудь дальний родственник унаследует титул. Поместье является неотчуждаемым, настолько связанное дополнительными распоряжениями и оговорками, что даже самым ловким адвокатам Эдинбурга не удастся их распутать.
      Внимание Гранта привлекло какое-то движение снаружи. По подъездной дорожке к дому медленно приближалась карета. Грант встал и подошел к окну. Экипаж остановился перед каменными ступенями. Один из лакеев открыл дверцу. Появившийся доктор Фентон протянул руку внутрь кареты.
      С подножки спустилась женщина. Капюшон накидки упал, позволив Гранту разглядеть ее. Лицо казалось бледным, лишь на щеках играл слабый румянец. Каштановые волосы были собраны в тугой узел на затылке.
      Она устремила взгляд куда-то вдаль, и Гранту стало интересно, что же привлекло ее внимание. Он посмотрел туда, куда был направлен ее взгляд. Дерево. Она смотрела на дерево, и чуть заметная улыбка играла на ее губах.
      Что же это за женщина, которая может находить забавным дерево?
      Тем временем к ней присоединилась еще одна особа. У этой в руках была книга, и окружающее, похоже, мало интересовало ее. Но она была еще красивее, чем первая. Ангел с золотистыми волосами и лицом, которое притягивало взгляд словно магнит. Она была, пожалуй, самой красивой женщиной из всех, кого ему доводилось когда-либо видеть. Красавица подняла глаза от книги, и Грант пожалел, что у него нет бинокля, чтобы разглядеть их цвет.
      Следует ли ему присоединиться к ним? Должен ли он приветствовать их на широких каменных ступенях? Или ему стоит остаться в своем кабинете надменным хозяином с репутацией человека, который не любит, когда прерывают его занятия?
      Одна из этих женщин будет его женой. Которая? Они обе красивы – факт, который вызвал у Гранта раздражение. Он не ожидал, что дочь доктора Фентона окажется красавицей. Почему Фентон ничего не сказал о ее внешности? Нет, кажется, он говорил, да Грант просто принял его слова за хвастовство гордого отца.
      Красивая женщина станет помехой для той жизни, которую он наметил для себя. Красивая женщина будет ожидать некоторой доли внимания, определенного поклонения. Вряд ли ей понравятся заведенный им порядок, его занятость работой.
      На мгновение отвлекшись от своей книги, блондинка бросила взгляд на Роузмур. Лицо ее было серьезным, рот неулыбающимся. Грант задался вопросом, что же может развеселить ее, что может стереть эту напряженную настороженность с ее лица.
      Внезапно перспектива женитьбы на красивой женщине не показалась такой уж нежелательной.
 
      Изогнутая в виде подковы каменная лестница поднималась к двойным дверям, над которыми возвышался щит, без сомнения, принадлежащий графам Стрейтерн. Венчала вход квадратная башня, в центре которой были часы с римскими цифрами на циферблате цвета слоновой кости.
      Когда Арабелла не сделала никакого движения, чтобы покинуть карету, Джиллиана вышла первой. Живая изгородь, окружавшая дом, была подстрижена, деревья склонялись над дорогой, образуя аккуратный свод. Даже гравийная подъездная дорожка была опрятной, словно ее чисто вымели от лишних листьев. Одинокое дерево стояло в центре круглого островка, и у его ветвей была возможность расти естественным образом; листья подрагивали от дуновения свежего весеннего ветерка. Это дерево словно демонстрировало всем, что произойдет, если природу оставить без присмотра. Это была, пожалуй, самая гостеприимная часть Роузмура.
      Почему-то даже воздух Роузмура пах по-особенному, как будто граф Стрейтерн приказал, чтобы их приветствовали только лучшие запахи: травы, свежих весенних цветов, нежного ветерка с юга.
      Джиллиана повернулась и посмотрела на дом, подумав при этом, что ошибалась. Это был не дом, а замок. Башни с бойницами и зубцы по периметру крыши говорили о защите, которая едва ли требовалась сейчас, в мирное время.
      Арабелла вышла наконец из кареты. Доктор Фентон протянул ей руку, и она положила ладонь ему на рукав. Они вдвоем стали подниматься впереди Джиллианы по ступеням, а замыкали процессию два лакея. Интересно, каково это всегда, в любое время дня и ночи, иметь под рукой слуг? Джиллиане хотелось остановиться и сказать им, что она не важнее, чем они. Она тоже, в сущности, служанка, несмотря на звание компаньонки. И ее роль не изменится, несмотря на возвышение Арабеллы.
      – Тебе здесь понравится, Джиллиана. – Доктор Фентон остановился и оглянулся на нее. – В Роузмуре есть вышивки, выполненные Марией Стюарт, королевой Шотландии.
      – Правда?
      Он кивнул:
      – Я не знаю, какие именно, но поинтересуюсь для тебя. Говорят также, что одну из спален занимал принц Чарли во время своего отступления. – Доктор поднял взгляд на широкие двойные двери. – Этот дом пропитан историей, Арабелла. И ты будешь его хозяйкой.
      Арабелла ничего не сказала, и, хотя Джиллиана не видела ее лица, она могла бы побиться об заклад, что оно ничего не выражало. Арабелла умела прятать свои чувства настолько глубоко, что никому не под силу было понять, о чем она думает. Как все-таки странно, что в последний год и Джиллиана переняла это свойство. Ведь притворяться легко, не так ли?
      Дверь внезапно открылась, и их приветствовал дородный мужчина с седыми волосами, одетый в серый костюм, который прекрасно сидел на его тучной фигуре. На одно ужасное мгновение Джиллиане подумалось, что это и есть граф. Если так, то этот брак абсолютно понятен. Граф стар, а Арабелла юна и прекрасна.
      Но мужчина поклонился доктору Фентону и отступил в сторону. Ну, разумеется, это мажордом. Как глупо было так ошибиться. Граф не стал бы встречать их в дверях.
      – Добрый день, Блевинс, – произнес доктор Фентон. – Его сиятельство ожидает нас.
      – Да, сэр. Граф встретится с вами в Цветочной комнате.
      Доктор Фентон улыбнулся.
      – Моя любимая комната.
      Мажордом повел их; по пути доктор Фентон делал беглые замечания обо всех сокровищах, которые можно увидеть в Роузмуре. Он остановился рядом с одним столом, не замечая неодобрительного взгляда Блевинса.
      – Этот письменный стол был изготовлен Андре Шарлем Булем, краснодеревщиком, для французского короля Людовика XIV. Король подарил его графу Стрейтерну, который в то время служил послом в Париже.
      Мажордом вытащил из кармана часы и посмотрел на них с величайшей церемонностью, довольно явно намекая, что нельзя заставлять графа ждать.
      Джиллиана, проходя мимо, взглянула на стол. Инкрустированная крышка, медь и огромная жемчужина, безвкусно выставленная напоказ. Не все старинное обязательно красиво. Из двоих ее спутников доктор Фентон был гораздо больше очарован Роузмуром, чем его дочь. Арабелла почти всю дорогу хранила равнодушное молчание. Она держалась натянуто, плечи прямые, поза не оставляла сомнений, что она вынужденная гостья и еще более вынужденная невеста.
      Блевинс приостановился перед двойными дверьми и кивнул стоявшему здесь лакею. С военной точностью молодой человек повернулся, открыл двери, отвесил входящим поклон и отступил в сторону.
      Цветочная комната представляла собой гостиную, украшенную множеством набросков цветов в рамках, развешанных по стенам. Стены были обиты ярко-малиновым набивным шелком. Шкафы и столы красного дерева стояли рядом с обитыми бледно-желтым шелком стульями и диванами. Но свое название комната, без сомнения, получила благодаря ковру. В центре его располагался герб Стрейтернов, а рисунок каймы был выполнен в вице цветов, настолько искусно вытканных, что казалось, можно наклониться и сорвать их.
      Джиллиана стояла, любуясь ковром, когда до нее дошло, что доктор Фентон обращается к ней. Она подняла глаза и увидела, что он жестом указывает ей на камин.
      Там стоял мужчина, одетый в безупречно черное; жесткий белый воротничок был застегнут у горла булавкой с черным ониксом. Серебряные пуговицы сюртука были так начищены, что сияли в лучах солнца, вливающегося в окно. Волосы у него были черными, как и костюм, и Джиллиана ожидала, что и глаза окажутся такими же темными. Но когда взгляд ее скользнул вверх, отметив квадратный подбородок и аристократический нос, она с удивлением обнаружила, что глаза у него серые. Или серебристые. Серебристые, как пуговицы и пряжки туфель. Серебристые, как облака после грозы, как река на солнце.
      Грант Роберсон, десятый граф Стрейтерн.
      Он и выглядел как граф – человек, далеко отстоящий от других. Разумеется, ведь его дом являлся достопримечательностью, реликтом прошлого, а его предки были частью шотландской истории.
      Но почему, Бога ради, он хочет жениться на Арабелле Фентон?
      – Мисс Камерон. – Он бросил на нее беглый взгляд, потом устремил его на Арабеллу.
      Были ли они уже представлены, пока ее мысли где-то витали? Очевидно, да, потому что граф больше не обращал на нее внимания.
      – Ваше сиятельство, – проговорила она, колеблясь, надо ли сделать книксен. Почему она не выяснила, как приветствовать графа?
      Он кивнул Блевинсу, и мажордом исчез. Доктор Фентон подвел Арабеллу к дивану, и Джиллиана пошла следом, не зная, как ей следует себя вести. Должна ли она сесть рядом с Арабеллой? Или на стул? Или, может, извиниться и вообще выйти из комнаты?
      Джиллиана остановила выбор на соседнем диване и осознала, что приняла неправильное решение, когда граф сел с ней рядом.
      Ладони у него были большие и широкие, пальцы длинные, с аккуратно подстриженными ногтями. Она имела склонность обращать внимание на руки мужчины, как и на его затылок. Воистину странно, ибо физические данные никоим образом не указывают ни на характер человека, ни на его темперамент.
      Джиллиана улыбнулась своим мыслям и только тут заметила, что граф смотрит на нее.
      – Вас что-то позабавило, мисс Камерон?
      – Пожалуй, ваше сиятельство. Моя собственная глупость.
      Казалось, ее ответ удивил графа.
      – Я рад, что вы находите Роузмур забавным. Не такую реакцию он обычно вызывает.
      – Несомненно, людей здесь переполняет благоговение, – предположила она. – А возможно, они просто лишаются дара речи.
      Граф пристально посмотрел на нее, словно проверяя, не шутит ли она. Как ни странно, у нее возникло непреодолимое желание засмеяться. Но ведь он отнюдь не представлял собой забавного зрелища. В сущности, граф Стрейтерн был довольно внушителен, если не сказать неотразим.
      – Сколько садовников у вас работает? – спросила Джиллиана.
      Он удивился еще больше.
      – Двадцать. А почему вы интересуетесь?
      – Просто любопытно. Все выглядит таким ухоженным, ваше сиятельство.
      – Поэтому вы так смотрели на дерево?
      Пришла ее очередь удивиться. Значит, он наблюдал за ней?
      От взгляда его серых глаз веяло каким-то холодом. Возможно, Арабелле удалось бы растопить его, да только Джиллиана сомневалась в этом. Арабелла была в своем роде такой же холодной.
      Из них получится прекрасная пара, не так ли?
      Джиллиана отвела взгляд, чтобы избавить графа от дальнейшей необходимости быть любезным, какой бы ни была эта его любезность – искренней или притворной.
      Ей было совершенно ясно, что своей внешней привлекательностью он подходит Арабелле. У них будут исключительно красивые дети – если Арабелла пустит его в свою постель.
      – Ваше путешествие было приятным? – поинтересовался граф у Арабеллы.
      – Вполне, вполне, – ответил за дочь доктор Фентон. – Спасибо, что прислали для нас карету.
      – А что вы скажете о Роузмуре, мисс Фентон?
      Вот это уже лобовая атака. Быстрый взгляд графа на доктора Фентона служил предостережением. «Помолчите, – как бы говорил он. – Пусть она сама ответит».
      Джиллиана сдержала улыбку. Доктор нашел равного по силам противника. А возможно, и более сильного.
      – Чудесно, – коротко ответила Арабелла – и так тихо, что скорее выдохнула, чем произнесла слово.
      В этот момент Джиллиана приняла решение на следующей неделе отложить несколько образцов своих вышивок и устроить поездку в Инвернесс. Наверняка ей удастся получить предложение о работе.
      Все, что угодно, только бы не наблюдать, как этот брак терпит крах.
      Словно услышав ее мысли, граф повернулся к ней:
      – А как вам, мисс Камерон? Путешествие не показалось утомительным?
      Джиллиана с удивлением взглянула на него. Какое ему дело до ее одобрения? Или, возможно, он сторонник равенства, в отличие от доктора, для которого она не более чем платная служанка?
      – Оно было очень приятным, ваше сиятельство.
      Она встала, подошла к окну, жалея, что не может волшебным образом перенестись куда-нибудь отсюда. Молчание в комнате было неловким, смущающим; оно ощущалось буквально физически.
      Блевинс появился вместе со служанкой, несущей серебряный поднос, уставленный напитками и угощением. Пока других обслуживали, Джиллиана оставалась там, где была, – у окна, – намеренно отделившись от всех. Может, она ведет себя грубо? Она не знала, но сейчас ей это было, откровенно говоря, не важно.
      Она компаньонка, дуэнья, женщина, которая в чем-то помогает, приносит извинения и предостерегает от промахов, но по большому счету бесполезна. Она нужна не более, чем железная решетка для камина в летний день.
      Как странно, что она почувствовала себя не в своей тарелке именно сейчас.
      На Джиллиане было ее самое практичное платье – темно-синее с белым отложным воротничком и кружевными манжетами. Прекрасный выбор в дорогу. Когда утром она одевалась, у нее и в мыслях не было выглядеть как можно лучше. Она просто хотела доставить Арабеллу в Роузмур, пока та не взбунтовалась.
      Джиллиана бросила взгляд в сторону графа и обнаружила, что он рассматривает ее. Лицо его было суровым и неулыбающимся, серые глаза напряженно-внимательны.
      Почему он смотрит на нее? Она совершила что-то непростительное? Возможно, в присутствии графа положено следовать какому-то особому этикету? Но не может же он так уж сильно отличаться от других мужчин. Взять хотя бы его реакцию на Арабеллу. Нет, она, конечно же, не завидует. Ей так же далеко до графа, как божьей коровке до орла.
      Они обменялись долгим взглядом, прежде чем Джиллиана наконец отвернулась. Она стиснула руки и уставилась в окно, пытаясь понять причину охватившей ее дрожи.
      Все дело, разумеется, в усталости. Что же еще это может быть? Хотя дорога сюда и заняла всего лишь какой-то час, но ночью она плохо спала.
      Джиллиана по-прежнему чувствовала на себе взгляд графа. Она украдкой оглядела себя. Может, пуговица расстегнулась? Она провела пальцами по одной щеке, потом подругой. Нет ли у нее на лице грязи? Или с ней еще что-то не так?
      Что она должна сказать графу, чтобы он перестал так смотреть на нее?
      «Ваше сиятельство, пожалуйста, будьте так любезны, смотрите на Арабеллу. Разглядывайте ее так же пристально, как разглядываете меня. Или смотрите на этот великолепный стол перед окном. Мозаика, не так ли? Откуда он у вас? Еще один подарок короля? А еще вы могли бы полюбоваться видом за вашим окном. Он воистину великолепен, ваше сиятельство. Все, что угодно, было бы предпочтительнее, чем смотреть на меня».
      – Блевинс?
      Мажордом, в тот момент обслуживающий доктора Фентона, остановился и взглянул на своего хозяина.
      – Да, ваше сиятельство?
      – Позаботьтесь, чтобы мисс Камерон тоже обслужили. – Голос графа походил на шоколад, такой же густой, темный и теплый.
      Блевинс поклонился.
      – Разумеется, ваше сиятельство.
      – Я не голодна, ваше сиятельство, – сказала Джиллиана, надеясь, что присутствующие не заметили, как она покраснела. – Но благодарю вас.
      Доктор Фентон нахмурился. Очевидно, она чем-то вызвала его раздражение. Неужели весь этот визит будет таким же изматывающим, как последние пять минут? Неужели ей придется думать о том, как бы всем угодить?
      Граф Стрейтерн положил два печенья и маленький кусочек торта на тарелку и лично принес ей это.
      – Вы не передумали? Наша кухарка славится своей выпечкой.
      В его серых глазах светилось что-то такое, чего она не могла понять. Веселость? Чем она насмешила его? Или он проверяет, осмелится ли она быть грубой, рискуя еще больше усугубить недовольство доктора Фентона?
      Джиллиана взяла тарелку, их пальцы соприкоснулись. Она подняла глаза и обнаружила, что граф снова смотрит на нее.
      – Пожалуйста, не надо, – попросила она, понизив голос, чтобы не услышал доктор Фентон.
      – Что не надо?
      – Так пристально смотреть на меня. – Она отвела взгляд, все еще держа тарелку перед собой.
      – Я понятия не имел, что смотрю пристально.
      – Неправда, ваше сиятельство. Все вы прекрасно знаете.
      Он, казалось, снова удивился, но не возразил ей. Напротив, улыбнулся.
      – Дайте знать моей челяди, если мисс Фентон что-нибудь понадобится.
      – Конечно, ваше сиятельство.
      – Ее благополучие для меня чрезвычайно важно.
      – Конечно, ваше сиятельство. – Поскольку Арабелла избегала смотреть в его сторону, она, очевидно, не испытывала такой потребности в заботе о графе, как он о ней. Но Джиллиана благоразумно воздержалась от любых замечаний подобного рода. Она ведь, в конце концов, всего лишь компаньонка.
      – У вас такой вид, словно вы не прочь сбежать на веранду, мисс Камерон.
      Он бросает ей вызов?
      – Вовсе нет, ваше сиятельство, – спокойно отозвалась она.
      – Вы можете, разумеется, если желаете. – Граф жестом указал на дверь, ведущую наружу.
      Доктор Фентон ее не поймет. Арабелла могла бы, если бы захотела, высказать мнение по поводу поступков своей компаньонки, но она редко делала это. Арабелла была настолько погружена в себя, что трудно сказать, замечает ли она вообще кого-нибудь еще.
      – Благодарю вас, нет, – сказала Джиллиана.
      – Весьма пристойный ответ.
      Она взглянула на него.
      – Я дала вам повод подумать, что не вполне пристойна, ваше сиятельство? – Джиллиана подавила страх, который, казалось, сжимал ее горло, словно невидимая рука.
      – Ни в коем случае, мисс Камерон.
      – Тогда, пожалуйста, не говорите такие…
      – Я оскорбил вас? – Ситуация явно забавляла графа, и это вызвало раздражение Джиллианы.
      – Да, – бросила она достаточно громко. Доктор Фентон повернулся и посмотрел на нее с выражением озабоченности на лице.
      – Тогда я прошу извинить меня и за это тоже, мисс Камерон.
      – А за что еще, ваше сиятельство? – Неужели он не может просто отойти?
      – За намек на то, что вы недостаточно пристойны. Приличия очень важны для меня.
      – В самом деле, ваше сиятельство? – Она повернулась к нему лицом, смущенная тем, что приходится смотреть на него снизу вверх. – Тогда я бы осмелилась напомнить, что вам следует направить свое внимание на Арабеллу, а не на меня.
      Граф слегка улыбнулся и, не говоря ни слова, оставил ее.
      Когда он отошел от нее, Джиллиана сделала глубокий вдохи подумала, что лучше бы он не быт так красив. Или так благороден и внушителен. Он заполнял собой все пространство вокруг, и не замечать его было просто невозможно. Но может, только она одна это ощущает?
      Чем скорее Арабелла выйдет замуж и устроится в своем новом доме, тем будет лучше для всех.

      Обед был принесен на подносе в гостиную Арабеллы, так как она заявила, что очень устала. Джиллиану поездка не утомила, но ей было крайне тяжело находиться рядом с Арабеллой. Той Арабеллой, которая подчеркнуто игнорировала ее.
      – Ты не должна держать чашку подобным образом, – мягко заметила Джиллиана. – Держи ее за ручку, вот так. – Она показала, надеясь, что Арабелла перестанет ставить локти на стол и бросать на нее свирепые взгляды.
      Неужели Арабелла всегда была такой строптивой? Или ее поведение объяснялось незнакомой обстановкой? Как бы там ни было, но Джиллиана уже начинала терять терпение.
      – Не отчитывай меня, Джиллиана. В данный момент мне глубоко наплевать на манеры знати.
      – Это не только манеры знати, Арабелла, – возразила Джиллиана. – Не принято держать чашку обеими руками. И ты бы знала это, если бы взяла на себя труд оглядеться вокруг.
      – Мне все равно.
      – А не должно бы. – В голосе Джиллианы проскользнуло раздражение. Ну и пусть доктор Фентон отчитает ее за отсутствие терпения. – Меньше чем через месяц ты будешь графиней Стрейтерн.
      – Не потому, что я этого хочу. – Арабелла встала и подошла к окну.
      – Да, конечно, я знаю, – сказала Джиллиана. – Ты хочешь сохранить себя для своих занятий. Твоя жизнь – это медицина. Твое призвание – стать врачом. Упаси тебя Бог стать женой или матерью.
      Джиллиана встала и обошла стол, намереваясь уйти в свою комнату. Арабелла немного помолчала, потом спросила:
      – Почему ты так раздражена, Джиллиана?
      – Потому что ты раздражена. Возможно, ты не хочешь выходить замуж, но так устроен мир. Ты должна благодарить Бога, что выходишь за графа, мужчину, который может дать тебе все, что ты пожелаешь.
      – Деньги не имеют для меня значения.
      – Потому что ты никогда не оставалась без них. Или без защиты, – с горечью произнесла Джиллиана. – Ты никогда не знала, что значит выбирать между достоинством и выживанием, Арабелла.
      Арабелла устремила взгляд в темноту за окном.
      – Достоинство и выживание. Ты говоришь о том, что произошло с тобой в Эдинбурге, не так ли?
      – Я не хочу ни с кем обсуждать свое прошлое, Арабелла, даже с тобой.
      Арабелла улыбнулась, но улыбка не смогла скрыть выражение странной печали на ее лице.
      – Я тоже. Но иногда оно все же напоминает о себе, хотим мы того или нет. – Она положила ладони на подоконник и приблизила лицо к окну, едва не коснувшись носом с текла. – Ты не можешь себе представить, как я ненавижу это место, Джиллиана. Я ненавижу Роузмур всеми фибрами души. Я никогда не хотела жить здесь.
      Удивленная и испуганная, Джиллиана воззрилась па нее.
      – Почему ты решила, что ненавидишь его? Ты пробыла здесь всего каких-то несколько часов.
      Арабелла повернулась и в упор посмотрела на нее.
      – Ты отдаешь себе отчет, Джиллиана, что я здесь только для того, чтобы исполнить роль племенной кобылы для графа Стрейтерна?
      Племенной кобылы? Неужели она может смотреть на мужчину и так думать?
      – А ты бы предпочла всю жизнь оставаться одной, Арабелла?
      – Я бы предпочла быть властителем своей собственной судьбы.
      Джиллиана вздохнула. Жалость победила раздражение. Арабелла еще не подвергалась жизненным испытаниям. Она хочет того, чего просто не может быть, даже в совершенном мире.
      – Никто не властен над собственной судьбой. Всем нам приходится следовать законам общества, в котором мы живем. Ты должна делать то, чего от тебя ожидают, Арабелла. Но ты можешь найти в этом удовольствие, если захочешь. Граф, на мой взгляд, вполне хороший человек, интересный мужчина. – Бесподобный мужчина. Но это замечание она оставила при себе.
      – Ты твердо убеждена, что я должна выйти замуж и быть счастливой, не так ли? Даже если я уверена, что буду несчастна? – Арабелла вопросительно посмотрела на нее.
      – Все зависит от тебя, Арабелла. Если ты настроена быть несчастной, то и будешь несчастной.
      Арабелла снова отвернулась, уставившись в темноту.
      Джиллиана удержалась от дальнейших замечаний, ибо в комнату вошла служанка и начала распаковывать сундуки Арабеллы. Гардероб и туалетный столик быстро заполнились приданым, которое доктор Фентон заказал у трех портних.
      – Этот не открывай, – приказала Арабелла, указав на ближайший к двери сундук. Служанка отступила назад, сделала книксен и вышла из комнаты, а Джиллиана почувствовала облегчение, оттого что ей не пришлось давать объяснения по поводу драгоценного скелета. Она могла себе представить, какие пересуды это вызвало бы среди челяди.
      Когда Арабелла, по своему обыкновению, уткнулась в книгу, Джиллиана ушла в свою спальню – смежную комнату, столь же красивую, как и комната Арабеллы.
      Бежевые с цветами обои смягчали интерьер и, казалось, делали комнату теплее. Хоть по календарю весна и пришла на север Шотландии, но зима еще не сдала своих позиций. Нрав ее ощущался в прохладе ветра и ясной, бодрящей ночи.
      В спальне Джиллианы имелись гардероб, такой же большой, как у Арабеллы, бюро и кровать с балдахином на возвышении. Самым большим сюрпризом для нее, однако, оказалась дверь, ведущая в личную туалетную комнату. Роузмур представлял собой поразительное сочетание истории и новых веяний.
      Джиллиана справилась с распаковыванием своего сундука за каких-то несколько минут. Она взглянула на часы, стоявшие на каминной полке. Самое время ложиться спать, учитывая, что сегодня она поднялась с рассветом. Однако она была в очень странном, каком-то беспокойном настроении. У нее вдруг возникло желание побродить по этому величественному дому, рассматривая портреты в холле и пейзажи на лестнице. Когда они проходили по коридору, в алькове Джиллиана заметила бронзовую урну, которую ей хотелось изучить повнимательнее, но Арабелле не терпелось поскорее оказаться в своем комнате, поэтому сделать это не удалось.
      Но ведь она здесь не совсем гостья. Она в Роузмуре только из-за Арабеллы. Ее единственная обязанность – позаботиться, чтобы Арабелла… Ход мыслей Джиллианы приостановился. Она здесь не для того, чтобы позаботиться о счастье Арабеллы. Джиллиана сомневалась, что Арабелла на самом деле может быть счастлива. Нет, она должна позаботиться, чтобы Арабелла вписалась в новый для себя мир и новую жизнь, предложенную ей волею обстоятельств.
      Зависть – нехорошее, глупое чувство.
 
      – Ваше сиятельство, – проговорил доктор Фентон – Со времен Медичи, а может, и раньше люди используют яд, чтобы убивать своих врагов. Однако человек, задумавшей убийство, может избавиться от своего противника достаточно быстро. Для этого ему не нужен яд.
      – Вы специально притворяетесь непонятливым, доктор Фентон? – спросил Грант. – Или просто не знаете ответа на мой вопрос? В результате отравления ядом возможно появление таких симптомов, как были у Эндрю или Джеймса? Короткого ответа будет достаточно. Да или нет?
      Доктор Фентон слишком долго не отвечал, что не на шутку встревожило Гранта. И когда он уже был готов приказать доктору покинуть его кабинет, тот наконец снова заговорил:
      – Полагаю, да. Но я не знаток ядов, ваше сиятельство. Хотя у меня есть несколько книг на эту тему, я никогда не занимался их изучением.
      – Вы знаете кого-нибудь с таким опытом?
      – Думаю, можно было бы поспрашивать среди моих бывших студентов. Возможно, кто-то из них интересуется ядами. Хотя я не вижу пользы в таком занятии. Нас, врачей, учат исцелять, а не убивать.
      – Займитесь расспросами, доктор, но только при условии, что не станете упоминать Роузмур. Я не желаю ни малейшего намека на какие-то слухи.
      Доктор Фентон слегка поклонился:
      – Разумеется, ваше сиятельство. Я пошлю письма только тем, кто умеет держать язык за зубами. Но я думал, вы смирились с болезнью ваших братьев. Или что-то изменилось в ваших планах?
      – Вы говорите о своей дочери, доктор Фентон?
      Его собеседник кивнул.
      – Я принял решение вступить в брак не из-за заболевания крови. Я решил жениться, будучи обеспокоен тем, что кто-то может достигнуть своей цели и убить меня. Надеюсь, прежде чем это произойдет, я обеспечу Роузмур наследником.
      Доктор Фентон казался потрясенным.
      – Если такие люди на самом деле существуют и им удастся убить вас, ваше сиятельство, то что помешает им убить также и вашего наследника?
      – Ровным счетом ничего, – ответил Грант. – Потому-то мне и необходимо обнаружить, чьих рук это дело.
      Доктор Фентон кивнул:
      – Тогда я спишусь кое с кем из своих коллег в Эдинбурге, ваше сиятельство. Заодно поинтересуюсь у них, не знают ли они каких-либо новых методов лечения болезни крови.
      – Новых методов?
      – Ну да, например, очищение. Возможно, вам следует пить больше вина.
      – Конечно, ищите любые новые методы, – одобрил Грант. – А я со своей стороны принял кое-какие меры предосторожности. – Он лишь улыбнулся, не имея ни малейшего намерения рассказывать доктору, что именно он сделал.
      Ему наплевать, что Фентон врач. Он никому не должен доверять.
      После ухода доктора Грант некоторое время не отрывал взгляда от списка родственников, который составил месяц назад. Его поверенный недавно прислал известие еще об одной смерти в семье, на этот раз в почтенном возрасте и не от болезни крови. Грант вычеркнул имя Деррика Роберсона и сделал пометку, что тот умер в возрасте восьмидесяти четырех лет. Из оставшихся родственников трое живут в Шотландии, один в Англии, и двое эмигрировали то ли в Австралию, то ли в Америку.
      Завещание его отца оказалось удивительно щедрым. Раналд Роберсон пожаловал одному дальнему родственнику пожизненную ренту. Были и другие распоряжения, каждое из которых Грант велел своему поверенному тщательно проверить. Он хотел знать местонахождение каждого родственника. Здравый смысл, однако, подсказывал ему, что надо искать где-то в другом месте. Он не понимал, каким образом оставшиеся в списке мужчины могли представлять угрозу. Один из них был восьмидесятилетним стариком, троюродному племяннику было всего семь, а еще один родственник был прикован к постели после апоплексического удара. Тем не менее Грант хотел знать их теперешние обстоятельства. Не могла ли нужда толкнуть их на отчаянный шаг?
      – Ты совершил ошибку. Грант.
      Он поднял глаза и в дверях кабинета увидел мать.
      – В отношении чего?
      – Тебе бы следовало выбрать ту, другую. Если тебе так уж необходим мезальянс, выбери компаньонку.
      – Ты подглядывала в замочную скважину, да? – спросил он. – Рассмеяться ему или рассердиться? С его матерью это часто бывало трудно решить. – Тебе следовало присоединиться к нам, мама.
      – Я успею это сделать и завтра, Грант. – Она повернулась, собираясь уходить.
      – Почему ты считаешь, что я должен был выбрать мисс Камерон? – спросил Грант.
      – Потому что она задала бы тебе перцу, а эго как раз го, что тебе нужно. Немного страсти – вот что делает жизнь стоящей. – Она помолчала. – Правильной страсти, Грант. Той, что бывает между мужчиной и женщиной. Ты в ней нуждаешься, и думаю, мисс Камерон дала бы ее тебе.
      Это замечание было таким неожиданным, что Грант смотрел на мать во все глаза.
      – Мне не нравится мисс Фентон, – продолжила она, еще больше удивляя ею. – И я не могу избавиться от мысли, что должна бы ее знать.
      – Ты уверена в своей беспристрастности?
      – Не совсем, – пожав плечами, ответила графиня и, не сказав больше ни слова, ушла, а сын изумленно смотрел ей вслед и задавался вопросом, права ли она.
      Не совершил ли он ошибку – худшую из возможных?
      Улыбка мисс Камерон привлекла его внимание, эго правда, и он был очарован тем, как она смотрела на него, словно посмеивалась над ним.
      Она разглядывала его руки.
      Мисс Камерон не гак красива, как мисс Фентон. Глаза у нее мягкого голубого оттенка, совершенно обычные. Волосы рыжевато-каштановые, не белокурые. Просто каштановые. Совсем непримечательный цвет. У нее особенная улыбка, та, что почти не затрагивает глаз.
      Она намеренно отделилась от остальных, явно подчеркивая пропасть, лежащую между ними. Но обособленность мисс Камерон имела налет печали. Или тайны. Возможно, именно поэтому его и притягивало к ней – она прост разожгла его любопытство.
      Нет, мама ошибается. Его собственные инстинкты на мгновение отклонились в сторону. Но женится он на мисс Фентон. А пока ему следует тщательно избрать соблазна, который представляет собой Джиллиана Камерон.

      На следующее утро Джиллиана проснулась с ощущением блаженства. На несколько коротких минут она позволила себе представить, что всегда будет просыпаться в такой комнате, видеть суетящуюся молодую горничную с улыбкой палице и вдыхать аромат свежего крепкого чая, поданного ей в постель.
      – Я принесла вам горячую воду для умывания, мисс, – сказала служанка, почтительно приседая, – и чай с тостами. – Если пожелаете что-нибудь еще, только позвоните.
      – Как чудесно, – сказала Джиллиана, приподнимаясь на локте и оглядывая поднос.
      – Мне поручили передать вам, – горничная сделала еще один книксен, – что вы и мисс Фентон должны встретиться с графиней в Итальянской комнате, мисс. – Она отвернулась, потом снова повернулась и еще раз присела. – В девять часов утра, мисс. Графиня придает большое значение тому, чтобы все приходили вовремя.
      Ощущение купания в роскоши моментально испарилось, остался только страх. Скорее это было даже предчувствием. Дурным предчувствием.
      Арабелла опоздала. Правда, Арабелла часто опаздывала. Она забывала о времени, когда погружалась в одну из своих книг. Даже после напоминания ей о времени она зачастую нимало не беспокоилась, что придет не вовремя и что ее опоздание нарушит планы других людей.
      Сегодня, как нарочно, она копалась даже больше обычного, двигаясь настолько медленно, что Джиллиана готова была прикрикнуть на нее, убеждая поторопиться. Но дав волю своему раздражению на Арабеллу было бы пустой тратой времени и сил – это не заставило бы девушку быстрее одеваться. Скорее наоборот, из упрямства она могла бы шевелиться еще медленнее.
      И конечно, они опоздали на аудиенцию в Итальянскую комнату на целых пятнадцать минут – Джиллиана буквально втащила Арабеллу в двери, с испугом обнаружив, что они не единственные присутствующие, но явно прибывшие последними. Когда девушки вошли в комнату, граф и доктор Фентон поднялись. Лица обоих выражали недовольство.
      В Итальянской комнате бросалась в глаза позолоченная и обитая шелком мебель, которая заполняла пространство и в то же время казалась слишком утонченной, чтобы ею пользоваться. Темно-синие шторы на высоких окнах, судя по всему, были шелковыми, сочетаясь по цвету с обивкой диванов и канапе; стены были обиты темным деревом. Пейзажи, расположенные в центре каждой панели, изображали залитые солнцем холмы и тенистые зеленые рощи.
      Графиня Стрейтерн стояла у камина, положив правую руку на каминную полку, – поза, несомненно, призванная внушать благоговейный трепет.
      Несмотря на невысокий рост, выглядела графиня внушительно. Лицо ее было полным и круглым, с двойным подбородком. Возможно, фигура у нее тоже была тучной, но это трудно было определить из-за платья. Оно было из черного шелка с длинными широкими рукавами и верхней юбкой, украшенной кружевной вставкой. Закрепленная на плечах ткань ниспадала по спине графини и растекалась по полу наподобие шлейфа.
      Глаза ее, удивительно голубые, внимательно вглядывались в Арабеллу. Рот не улыбался, уголки его прятались в мясистых щеках.
      Когда доктор Фентон вывел дочь вперед, графиня лишь едва заметно склонила голову, словно королева, которой представляли одного из ее подданных.
      Арабелла, казалось, не замечала пристального взгляда своей будущей свекрови. Джиллиана знала, что девушка предпочла бы сейчас находиться в какой-нибудь маленькой, уединенной комнатке, среди своих книг. Вот бы ей дали полечить какого-нибудь старичка слугу, обследовать слезящиеся глаза или гнойный нарыв, она сразу почувствовала бы себя на своем месте.
      Графиня же, несмотря на суровую внешность и преклонный возраст, судя по ее виду, не страдала никаким телесным недугом. Тем не менее, Арабелла воспользовалась случаем, чтобы обследовать ее визуально. Ее взгляд охватил женщину от макушки до носков туфель, выглядывающих из-под юбок.
      Затем Арабелла сосредоточила взгляд на груди графини, словно считала, сколько раз поднимается и опускается этот внушительный бюст. Некоторое время она разглядывала уши графини, и Джиллиана знала, что Арабеллу интересуют отнюдь не сверкающие бриллиантовые серьги. Без сомнения, она задавалась вопросом, нельзя ли каким-то образом проверить слух женщины.
      Тем временем выражение лица графини продолжало оставаться суровым. Она все так же испытующе смотрела на Арабеллу, которая, похоже, оставалась в счастливом неведении относительно напряженной атмосферы в комнате, а также того, что графиня раздражается все больше и больше.
      Доктор Фентон взглянул на Джиллиану, и она поняла, что вскоре станет объектом пространной и углубленной лекции о шокирующем отсутствии манер у Арабеллы.
      В конце концов, ее главной обязанностью было сделать Арабеллу презентабельной.
      Джиллиана уже приготовила слова в свою защиту, хотя они звучали неубедительно даже для нее самой: «Она же, в сущности, не делала ничего плохого. Просто смотрела на графиню».
      Однако Джиллиане нетрудно было представить реакцию доктора Фентона: «Целых пять минут?»
      У Арабеллы и впрямь был такой вид, словно ей хотелось взять свой дневник и начать делать записи о цвете лица графини. Или, упаси Боже, попросить графиню открыть рот, чтобы осмотреть ее зубы.
      Джиллиана переводила взгляд с Арабеллы на доктора Фентона и каким-то образом случайно посмотрела на графа. Он ни в малейшей степени не находил ситуацию забавной. Пожалуй, у него был такой вид, словно он вообще никогда не улыбается, и даже мысль о веселье ни разу в жизни не приходила ему в голову.
      Отвечая на его взгляд, Джиллиана пришла в некоторое замешательство, опасаясь, как бы он не прочитал ее мысли. Однако ей удалось слегка склонить голову, чтобы выглядеть так же надменно, как и он.
      Получалось, что в то время как Арабелла вела себя невежливо, глядя на графиню без единого слова, то же самое граф делал с ней. А кто призовет его к ответу за такое поведение?
      Доктор Фентон прокашлялся.
      Джиллиана, сделав шаг, встала прямо за Арабеллой и легонько ткнула ее в спину пальцем. Обычно такого физического проявления ее нетерпения оказывалось достаточно, чтобы привлечь внимание Арабеллы. Но только не сегодня. Джиллиана взглянула на доктора Фентона, чье лицо краснело все больше и больше по мере того, как шли секунда за секундой.
      Неужели Господь не дал Арабелле разума, которым наделил даже козу?
      Графиня дважды постучала тростью по узорчатому ковру, и этот звук прозвучал неожиданно громко и отчетливо в неестественной тишине.
      Джиллиана наклонилась ближе к Арабелле и прошептала, надеясь, что будет услышана:
      – Арабелла, ты устраиваешь сцену. Скажи что-нибудь вежливое.
      Арабелла лишь слегка повернула голову. Ее взгляд встретился со взглядом Джиллианы, и раздраженное выражение пробежало по ее лицу.
      – Почему я не могу воспользоваться ситуацией, чтобы совершенствовать свою способность наблюдать, Джиллиана? Эта женщина может стать жертвой апоплексии. Об этом говорит цвет ее лица. Подозреваю, что она употребляет чересчур много сыра и мяса. Ей пошли бы на пользу несколько стаканов эля по вечерам. И, может быть, вина в качестве утреннего тонизирующего. Недельный курс слабительного тоже был бы нелишним.
      Слабительного? О Боже!
      – Юная леди, вы умеете разливать чай? – спросила графиня.
      Арабелла заморгала.
      – Что?
      Графиня подняла трость и ткнула ею в сторону Арабеллы.
      – Вы способны только говорить о личных делах на людях или можете вести себя, как подобает женщине с хорошими манерами?
      Арабелла промолчала.
      – Итак?
      – Арабелла обучена хорошим манерам, ваше сиятельство, – объяснила Джиллиана, становясь рядом с Арабеллой. – Просто порой она забывает о них, настолько ее занимает медицина.
      Графиня указала своей тростью на ближайшую софу:
      – Сядьте.
      Джиллиана послушалась без колебаний, Арабелла же замешкалась. Джиллиана вздохнула, сдержала замечание и потянула девушку за рукав.
      Графиня села на диван напротив, а граф с доктором Фентоном расположились по соседству в креслах.
      Как только все уселись, дверь открылась, словно графиня послала какой-то тайный сигнал. Вошел лакей, едва ли не сгибающийся под тяжестью массивного серебряного сервиза.
      Арабелла бросила на Джиллиану взгляд – не отчаянный, а раздраженный.
      – Воспользуйся своим здравомыслием, – шепнула ей Джиллиана. – Если ты можешь зашить рану, го наверняка сможешь налить чашку чаю.
      Если бы ее слова были хоть отдаленно пророческими! Но Арабелла в очередной раз доказала свое полное неумение и нежелание расположить к себе окружающих. Она не вела светской беседы. Лишь спросила графиню, графа и своего отца, какой они желают чай, и больше вообще не разговаривала.
      Джиллиану она даже не потрудилась спросить. Не говоря ни слова, просто вручила ей блюдце и полную чашку с переливающимся через край чаем.
      Джиллиана поблагодарила ее и поудобнее расположилась в уголке дивана, впервые порадовавшись, что она не на месте Арабеллы, а значит, не является объектом испытующего взгляда графини.
      Было слишком очевидно, что Арабелла не проходит свою первую проверку. В комнате царила атмосфера неловкости, молчание было настолько тягостным, что Джиллиана готова была на что угодно, лишь бы сбежать отсюда.
      – Вы научитесь всему, что вам необходимо знать, – неожиданно сказал граф. – Все, что вам нужно, – это немного практики.
      – Не имею ни малейшего желания практиковаться в чем бы то ни было, – отрезала Арабелла. – Я бы предпочла проводить время, служа человечеству.
      – Что ж, – вмешалась Джиллиана, – думай об этом как о служении человечеству. Его небольшой части.
      Она вовсе не хотела, чтобы это замечание прозвучало насмешливо. Просто она знала, как воззвать к смещенному чувству логики Арабеллы. Неожиданная улыбка графа удивила ее, как и стремительный уход графини. Женщина встала, взглянула на Арабеллу, словно хотела сказать что-то особенно язвительное, но передумала и направилась к двери, не сказав больше никому ни слова – ни своему сыну, ни доктору, ни тем более Арабелле, которая, казалось, испытала некоторое облегчение с уходом графини.
      Арабелла повернулась к Джиллиане:
      – Могу я теперь вернуться в свою комнату?
      Граф встал.
      – А что вы скажете насчет небольшой экскурсии по Роузмуру, Арабелла? Думаю, особенно вас заинтересует библиотека.
      Джиллиана послала ему благодарный взгляд. Арабелла же даже не посмотрела в его сторону.
      – Я бы предпочла вернуться в свою комнату, ваше сиятельство, – сказала она.
      – В таком случае могу я проводить вас?
      – Нет необходимости, – ответила Арабелла – Едва ли я заблужусь.
      К чести графа, он лишь слегка поклонился в ответ. Если слова Арабеллы и вызвали его раздражение, он этого не показал.
      Джиллиана поднялась и направилась к двери, чтобы сопровождать Арабеллу, но та не стала ее ждать, а просто вышла из комнаты с надменностью графини.
      Должна ли она пойти за ней? Или ей следует остаться?
      Граф протянул руку, останавливая ее жестом. Джиллиана была уверена, что он не собирался дотрагиваться до нее, потому что убрал руку в тоже мгновение, как его пальцы коснулись ее кожи под кружевом на запястье. Она была уверена, что этот жест предполагался не успокаивающим или даже интимным, а скорее высокомерным.
      Граф не хотел, чтобы этот момент оказался сколько-нибудь значимым, но он оказался именно таким. Джиллиана замерла на месте or его прикосновения. Он не проронил ни слова, и на его лице она ничего не могла прочесть, кроме едва заметного удивления.
      Ей захотелось, чтобы он коснулся ее снова, прижался пальцами к тому месту на руке, где кожа была особенно чувствительной. Или, быть может, обхватил пальцами ее запястье, сделав своей пленницей. Как будто сейчас она могла уйти.
      Неужели ее жизнь рухнула окончательно?
      – Могу я поговорить с тобой, Джиллиана?
      Она повернулась к доктору Фентону:
      – Конечно, сэр.
      Джиллиана оставила графа у двери, умудрившись пересечь комнату, ни разу не взглянув на него. Но он тем не менее оставался там. Она чувствовала, что он смотрит на нее, ощущала его взгляд между лопатками и на обнаженной шее, на затылке, где волосы были подняты вверх и заколоты черепаховым гребнем.
      Сев на диван лицом к доктору Фентону, Джиллиана молила Бога послать ей хладнокровие и самообладание. Если иначе нельзя, то пусть нахлынут воспоминания. Пусть она вспомнит те два дня страха в Эдинбурге, когда она, беременная, была покинута и напугана.
      Граф замешкался, и в какой-то момент Джиллиане показалось, что он останется в комнате и будет слушать слова доктора Фентона. Но вот он вошел и закрыл за собой дверь, подарив ей чувство облегчения.
      Как только они остались одни, Джиллиана переключила внимание на своего работодателя.
      Она стиснула руки и приказала себе не выдавать никаких эмоций. Ни досада, ни раздражение, ни гнев не должны отразиться у нее на лице.
      – Арабелла, похоже, не склонна принять на себя роль графини.
      Поскольку именно это она и говорила ему последние две недели, сейчас Джиллиана промолчала.
      – Она должна осознать, что это для нее огромное благо, выпадающее на долю далеко не каждой женщины.
      Джиллиана начинала раздражаться, и раздражение было определенно предпочтительнее страха.
      – Всякий раз, когда я говорю с Арабеллой о ее манерах, доктор Фентон, она меня попросту не слушает. Что я могу сделать?
      – Я не прошу тебя относиться к ней как к сестре, Джиллиана. Я знаю, что это невозможно. Но я бы не хотел, чтобы ей было стыдно за свое поведение.
      Джиллиана сомневалась, что такое возможно. Арабелла была настолько далека от окружающего мира, что вряд ли замечала, когда идет дождь, когда снег, а когда, напротив, стоит прекрасный день. Ни на что, не входящее в узкий круг интересов Арабеллы, она просто не обращала внимания.
      – Боюсь, графиня осталась недовольна Арабеллой, – продолжал доктор Фентон. – Крайне важно как можно скорее устранить все недостатки моей дочери, Джиллиана.
      Что она могла на это сказать? Было слишком очевидно, что Арабелла не готова к той роли, которую должна принять на себя, и вообще ей нет до этого никакого дела.
      – Хорошо, – ответила она. – Я буду прилагать больше усилий.
      – Да уж постарайся. – Доктор внимательно посмотрел на нее. – Граф Стрейтерн весьма чуток к своему положению в обществе.
      Джиллиана промолчала.
      – Сообщи я ему о твоем прошлом, не сомневаюсь, что он попросит меня отказаться от твоих услуг.
      Она в испуге уставилась на него:
      – Зачем вам это делать, сэр?
      – Надеюсь, в этом не будет необходимости.
      Никогда прежде Джиллиана не видела его таким; сейчас в его взгляде сквозила неприкрытая неприязнь.
      – Я же пообещала сделать все от меня зависящее, сэр. – Она надеялась, что ее голос прозвучал ровно и примирительно. Прошлое преподало Джиллиане один ценный урок – умение защищать себя. До тех пор, пока не найдет новое место, она не может позволить себе лишиться расположения доктора.
      – Ты – компаньонка Арабеллы, принимающая ее интересы близко к сердцу. И я хочу, чтобы именно такой тебя и считали в Роузмуре.
      Она снова с силой стиснула руки.
      – А никак не женщиной с необузданными страстями, Джиллиана. Не сумасбродкой, которая забывает, что она леди.
      – Я понимаю, сэр.
      – Ты слишком часто смотришь на него, Джиллиана. Всем видно, что он интересует тебя.
      «А, так вот она, истинная причина этого тет-а-тет».
      – Смотри, чтобы твоя история не повторилась, Джиллиана. Чтобы даже малейший намек на скандал не коснулся Роузмура по твоей вине. Если ты забудешься, я буду вынужден все рассказать графу. И ты снова окажешься на улицах Эдинбурга.
      Короткий кивок – вот все, на что у нее хватило сил, прежде чем она покинула доктора Фентона.
 
      Грант распечатывал письмо с некоторой тревогой, надеясь, что это не будут плохие новости. Нет, это были прекрасные новости. Он улыбнулся, пробегая глазами по строчкам, исписанным неразборчивым почерком друга, выуживая из лабиринта крючков и завитушек, что именно Лоренцо пытался сказать. Его друга задержали дела в Лондоне, но он приедет в Роузмур так скоро, как только сможет.
      А пока он давал Гранту кое-какие советы. За ними следовал список лекарственных средств, большинство из которых, как думалось Гранту, он мог бы уже сейчас попробовать принимать. Заканчивая чтение письма, он поймал себя на том, что согласно кивает.
      Довольно редко случается, чтобы такая болезнь никак не проявлялась почти до самой смерти. Детьми твои братья часто болели? А ты, мой друг, был ли ты тоже нездоров до приезда в мою страну? Если нет, то я сильно сомневаюсь, что дело в болезни, о которой ты упоминаешь.
      К несчастью, Гранта не было в Шотландии, когда Эндрю заболел и умер. Не заметил он и того, как заболел Джеймс, заболел столь серьезно, что болезнь унесла его жизнь. Его оправдывает лишь то, что он был слишком поглощен своими делами, проводя бесконечные часы в пути до Перта и обратно, дабы позаботиться о благополучной доставке оборудования из Италии.
      Джеймс вполне мог быть давно болен, прежде чем близкие узнали об этом. К сожалению, его брат принадлежал к тем людям, которые никогда не жалуются – до тех пор, пока жалобы уже бессмысленны.
      Грант отложил письмо в сторону, думая о том, как давно он не видел Лоренцо. Не много было людей, которым он доверял, но хотя он доверял графу Патерно больше, чем кому-либо другому, даже Лоренцо не знал всех его секретов.
 
      Как ни странно, воздух Роузмура был буквально пропитан довольством. Слугам нравилось работать в этом большом, славном доме, и с их лиц не сходила улыбка. Смех слышался и в коридорах, и этот звук казался ей таким необычным для этого места, что она останавливалась и прислушивалась к нему.
      Неужели она единственная, кто видит за улыбками истинное зло?
      Серые глаза мужчин семейства Роберсонов были цвета дыма, сланца. Цвета дьявола, словно он жил в каждом из них. Бесспорно, все они очаровательны, эти Роберсоны. Каждый из них, начиная от основателя рода, чей портрет висит внизу, обладает привлекательностью Гавриила, но и коварством. Они непринужденно улыбаются, и требуется огромный опыт, чтобы распознать за этим обаянием порочность, прочно угнездившуюся в их душах.
      Нет, не голоса говорили ей, насколько они порочны. Правда, иногда она и в самом деле слышала какие-то голоса, которых, она знала, другие не слышали. Порой она думала, что эти голоса – разные ипостаси самого Господа: Святой Дух, Бог Отец и Бог Сын. Но потом они менялись и казались почти детскими, и она уже не знала, кто это. Главное, она понимала, что то, что она слышит, – это ее сознание, призывающее ее к исполнению своего долга.
      Практика сделала ее пальцы удивительно проворными. Она вытащила пробку из кобальтовой бутылки, просунула внутрь ложку с длинной ручкой и достала небольшое количество порошка. Каждый день она проглатывала понемножку, положив чуть-чуть на кончик языка. Если она доживет до следующего дня, это будет означать, что ей следует исполнить свою миссию.
      Когда придет время, она добавит щепотку побольше в еду или питье графа и с искренней и глубокой печалью будет смотреть, как он умирает. Другие люди будут вместе с нею скорбеть о таком человеке и дивиться ее самообладанию, ее достоинству.
      В этом акте нет никакой мести или ненависти. Это просто то, что должно быть сделано. Обязанность, которую необходимо выполнить для пользы всех. Нельзя позволить такому злу существовать в мире; кошмар не должен иметь продолжения.
      Этот род должен быть уничтожен.

      Арабелла заявила, что у нее болит голова и что она приняла один из своих порошков. Джиллиане ничего не оставалось, как пожелать ей скорейшего выздоровления, ведь не могла же она в самом деле насильно тащить ее из комнаты.
      Какое счастье, что Арабелла решила забаррикадироваться в своей спальне! На несколько часов Джиллиана будет свободна от нее, свободна от своих обязанностей, свободна от притворства. А главное, свободна оттого, чтобы быть блюстителем будущего Арабеллы.
      Интересно, что бы сказал доктор Фентон, если бы она честно высказалась насчет Арабеллы? Он действительно хочет знать обо всех недостатках своей дочери?
      Так вот Арабелла должна научиться быть терпимой. Она должна уметь обращать внимание на других, дабы замечать их настроение. Если она не в состоянии наскрести хотя бы каплю сочувствия к другой живой душе, то надо по крайней мере сделать вид, что ей не все равно. Притворство – нечто совершенно необходимое, в особенности если нужно пощадить чувства другого человека. Грубая честность не добродетель. Арабелла должна следить за своим языком. Миру по большому счету нет никакого дела до ее мнения, особенно чересчур резко высказанному. Немного такта никогда не помешает, а молчание и того лучше.
      Арабелле следует смотреть вокруг, а не только в свои книги. Существует целый мир за пределами печатной страницы или костей ее драгоценного скелета. Есть музыка ветра, пение птиц, тишина окружающей природы. Вокруг них такая красота, особенно в Роузмуре, и так глупо с ее стороны все это упорно игнорировать.
      Арабелла должна научиться находить радость в окружающем мире, а не только в том, что имеет отношение к болезням, страданиям или смерти.
      Что ж, достаточно для начала, правда, она еще даже не взялась за светские манеры Арабеллы. Девушке надо помедленнее есть. Она заглатывает еду, словно та того и гляди исчезнет или словно прием пищи для нее – тяжелая задача. Хоть и необходимая, но малоприятная. Арабелле нужно научиться разговаривать с другими людьми. Простого упоминания о погоде было бы достаточно. Она не должна спрашивать у незнакомого человека о работе его кишечника, и, Бога ради, пусть усвоит по крайней мере, что разговор о надвигающейся смерти абсолютно неприемлем в обществе.
      Игра на фортепиано, наверное, из области несбыточных надежд, как и навыки рисования акварелью, однако Арабелла определенно в состоянии выучить хотя бы некоторые из шотландских деревенских танцев.
      Хватит! Сейчас она больше не будет думать об Арабелле. У нее есть несколько часов свободы, и она не пойдет к себе, а немного осмотрится.
      Вообще-то Джиллиана не была уверена, что поступает прилично или даже приемлемо. Она связана надлежащими нормами поведения, поскольку является гостьей графа Стрейтерна, но сейчас даже понимание этого не остановило ее. Любопытство увлекло Джиллиану за двери Роузмура, затем вниз по склону лужайки к озеру, которое она заметила по приезде.
      Озеро представляло собой идеальной формы овал, было, совершенно очевидно, создано человеком и предназначено для того, чтобы отражать расположенное перед ним здание. Водоплавающие птицы ничуть не возражали против того, что озеру была отведена такая роль. Гуси и утки с превеликим удовольствием плавали по зеркальной поверхности.
      Здание перед озером, большое, с квадратным фасадом, было выстроено из белого камня, который блестел на утреннем солнце. С обеих сторон высоких арочных дверей располагалось по куполообразному алькову, каждый из которых был украшен гипсовой статуей женщины, одетой в прозрачные одежды. Второй этаж щеголял антаблементом, состоящим из четырех фигур: двое мужчин с копьями, облаченных в набедренные повязки, и рядом две женщины, тоже полураздетые.
      Над дверью, прямо под круто заостренной черепичной крышей, была еще одна статуя, изображающая влюбленную пару. Женщина отклонилась назад в объятиях властного на вид мужчины, который пытался сорвать у нее поцелуй. Надпись, вырезанная на каменной ленточке у основания фигур, гласила: «Добродетель и Порок».
      Было ясно, что данную битву выигрывает Порок.
      Впервые увидев здание, Джиллиана подумала, что это какой-то склеп, однако оно было слишком большое Здание было больше, чем дом доктора Фентона, хотя в сравнении со всем Роузмуром казалось незначительным.
      Весеннее утро было прохладным, но не настолько, чтобы чувствовать себя некомфортно. Щебетание птиц здесь было единственным звуком, колыхание травы – единственным движением. Джиллиане казалось, что она шагнула в картину, надлежащим образом наклоненную, дабы отражать богатство и высокое положение графа.
      Она медленно обошла озеро по тропинке, вьющейся в траве и ведущей к входу в здание. У основания ступеней она на мгновение приостановилась, чтобы взяться за юбки и слегка приподнять их. Затем взошла на первую ступеньку, не обращая внимания на голос разума, который не советовал ей находиться там, где она не должна находиться.
      Однако никто не выразил никаких возражений против ее прихода. Ничей гневный голос не приказан ей немедленно уходить. Никакие призраки не осудили ее действия. Она была наедине со статуями и с высокой арочной выкрашенной черной краской дверью с медным дверным молотком.
      Джиллиана толкнула дверь и с удивлением обнаружила, что она не заперта. Конечно же, если бы это место было закрыто для посетителей, его бы надежно заперли! Один последний, предупреждающий шепоток прозвучал у нее в ушах. Как же она может направлять Арабеллу, если сама не соблюдает приличий?
      Джиллиана уже совсем было собралась закрыть дверь, спуститься по трем широким ступеням и вернуться к себе, но в этот момент луч солнца осветил помещение через круглое окно в крыше.
      Затаив от восхищения дыхание, Джиллиана распахнула Дверь, совершенно завороженная светом и тем, что он ей открыл: большое пространство под стеклянным куполом, окруженное рядом колонн и окаймленное концентрическими кругами ступеней.
      Она осторожно спустилась по ступеням и медленно пошла вперед, а затем остановилась, омытая светом. Это могло бы быть солнечным убежищем даже зимой или вот в такое прохладное весеннее утро.
      – Вы злоупотребляете моим гостеприимством, знаете об этом?
      Джиллиана повернулась и, подняв глаза, обнаружила графа, который стоял на верхней ступеньке и смотрел на нее.
      – Разве вам никто не сказал, что это моя лаборатория? – спросил он.
      Внезапно она словно услышала внутри себя предупреждение быть осторожнее, когда во все глаза смотрела на него. На нем были белая рубашка и черные брюки, начищенные черные сапоги блестели на солнце. Со своими черными волосами и серыми глазами он был темным и опасным, как сам сатана. В его улыбке, казалось, сквозила насмешка над собой. Лицо его имело правильную форму, все черты не били выдающимися, но не были они и незапоминающимися. Нормальное, обычное лицо, которое отнюдь не было ни нормальным, ни обычным. Каким-то образом граф умудрялся выглядеть невероятно красивым и в то же время очень опасным.
      Не сразу, с большим трудом, Джиллиана обрела дар речи.
      – Прошу прощения, ваше сиятельство. Я думала, что это здание пустует.
      – Нет, – отрывисто сказал он.
      – Прошу прощения, – повторила она, поднимаясь по ступенькам.
      – Сколько времени вы пробыли в Роузмуре, мисс Камерон?
      Она взглянула на него.
      – Вы знаете, когда мы приехали, ваше сиятельство.
      – День, всего лишь день, не так ли?
      Она кивнула.
      – И тем не менее за такое короткое время вы уже умудрились найти дворец и нарушить мое уединение.
      – Дворец? – переспросила Джиллиана, сбитая столку.
      – Такое название было дано этому месту очень давно. Дворец удовольствии, если точнее.
      – Я не собиралась нарушать ваше уединение, ванте сиятельство. Просто когда я увидела его, то не смогла сдержать любопытства Если вы считаете любопытство плохой чертой, значит, я обречена быть у вас в немилости Как граф Стрейтерн, вы, видимо, привыкли к людям, испытывающим благоговение перед Роузмуром?
      Несколько мгновении он внимательно изучал ее.
      – Вы всегда так правдивы, мисс Камерон? Вам следует знать, что откровенность бывает опасна. Но я могу за нее простить вам что угодно.
      Пришел ее черед удивленно помолчать, но только до тех пор, пока любопытство вновь не взяло верх.
      – Даже мое любопытство?
      – Разве оно не было удовлетворено?
      Джиллиана улыбнулась.
      – Напротив, ваше сиятельство, возбуждено еще больше. Для чего именно используется дворец?
      – Я ученый, мисс Камерон.
      Она молчала.
      – Вы этого не знали? – спросил граф.
      Джиллиана покачала головой.
      – Последние несколько лет я жил в Италии. Это-то вам известно?
      Она снова покачала головой.
      – А что вы обо мне знаете?
      – Что вы граф и хотите жениться на Арабелле.
      Он, казалось, был изумлен.
      – И это все?
      – Ну, возможно, стоит упомянуть и ваше финансовое состояние, – сказала она, стараясь быть как можно более тактичной. – Вы вполне состоятельны, насколько я понимаю.
      – И ничего о моих привычках, моем характере?
      – Вы пережили потерю, ваше сиятельство. Помимо этого, мне ничего о вас не известно.
      – Как и мне о вас, мисс Камерон, – сказал граф голосом, который прозвучал резко, словно сдвинули жерновой камень, и зашагал к выходу.
      Джиллиана растерянно смотрела ему вслед.
      – Ну? – Его голос гулким эхом отозвался в просторном помещении. – Вы идете? Если не хотите увидеть мою лабораторию, тогда уходите.
      – Вы трое заставляете меня ощущать собственное несовершенство, – сказала она, бегом устремляясь вслед за графом.
      – Мы трое? – переспросил он через плечо.
      – Вы, доктор Фентон и Арабелла. Все вы в некоторой степени ученые.
      – Это не совсем так. Фентон – врач. Арабелла хочет им стать. Я же изучаю электричество.
      – Электричество? А что такое электричество?
      Он повернулся к ней.
      – Вы действительно хотите знать? Или это просто праздный вопрос? Я не против того, чтобы удовлетворить искренний интерес, но у меня нет времени на пустую болтовню. Да и желания тоже.
      – Я действительно хочу знать, – твердо проговорила Джиллиана.
      – Тогда идемте со мной.
      Не оглянувшись, дабы убедиться, что она последовала за ним, он зашагал дальше.
      «Смотри, чтобы вся история не повторилась, Джиллиана. Чтобы даже малейший намек на скандал не коснулся Роузмура по твоей вине». Слова доктора эхом прозвучали у нее в голове, но не его предостережение заставило ее замедлить шаги. Собственные воспоминания остановили Джиллиану в полумраке коридора, и она уставилась в спину графа Стрейтерна.
      – Ну, мисс Камерон? – Он приостановился и нетерпеливо оглянулся на нее. – Вы идете?
      Но ведь она же не греху поддается, а всего лишь любопытству.
      Джиллиана кивнула и последовала за ним.

      Разрази его гром, если он понимал, что делает. Не было никаких причин приглашать Джиллиану Камерон в свою лабораторию, эту спасительную гавань, созданную им по необходимости.
      Правда, было в этой девушке что-то, что привлекало его, какое-то выражение в голубых глазах, заставляющее Гранта гадать о его причинах. Он поймал себя на том, что разглядывает ее рот, словно в ожидании мольбы, которая вот-вот должна слететь с этих пухлых губ. Что бы она тогда сказала ему? Останьтесь? Поговорите со мной? Поговорите со мной о чем угодно, только не оставляйте наедине с моими мыслями?
      Или это всего лишь отражение его собственных мыслей? Возможно, он слишком долго был один. Грант медленно приоткрыл дверь в свою лабораторию и повернулся к Джиллиане:
      – Я был бы признателен, мисс Камерон, если бы вы дали мне некоторое обещание, прежде чем войти.
      Джиллиана остановилась и обхватила себя руками, глядя на него так, словно собиралась с мыслями. А может, просто вооружалась достоинством?
      Она настолько владела собой, что ему захотелось наклониться и выдернуть ее из этого самообладания, сделав что-нибудь идиотское, например, ухмыльнуться во весь рот или издать какой-нибудь неожиданный, странный звук. Словом, ему внезапно захотелось повести себя необычно, несдержанно и вызывающе, чтобы добиться какой-нибудь реакции от мисс Камерон.
      – Какое именно, ваше сиятельство? – спросила она очень спокойным голосом. Очень сдержанно, учтиво и довольно сурово.
      – Я прошу вас никому не рассказывать о том, что вы увидите в этих стенах, и ни с кем не обсуждать увиденное.
      – Значит, то, чем вы здесь занимаетесь, настолько особенное, ваше сиятельство? Что конкретно вы тут делаете, если просите меня дать такое обещание?
      – Пожалуй, мне трудно объяснить, почему я об этом прошу, мисс Камерон, – сказал Грант, отступая в сторону и позволяя ей войти первой, – но сейчас вы сами все увидите.
      – Возможно, я не пойму, ваше сиятельство, и все ваши хлопоты окажутся тщетными.
      – Возможно, – согласился он и усмехнулся, заметив неожиданное выражение негодования на ее лице. Неужели она думает, что может так легко его раздразнить?
      Его лаборатория представляла собой большую прямоугольную комнату с двумя высокими окнами по одной из длинных стен и камином из красного кирпича у короткой.
      Щербатый деревянный стол не менее десяти футов в длину стоял посреди комнаты, и на нем расположилось около дюжины странных механизмов. Так, один из них представлял собой конструкцию примерно в четыре фута высотой, сооруженную из проволоки, колес и металлических частей.
      – Что это? – спросила Джиллиана, указывая на один из механизмов.
      Грант остановился, протянул руку и повернул какой-то рычаг. На волю вырвался такой сноп искр, что Джиллиана из предосторожности отступила на шаг.
      Еще один аппарат имел светящиеся провода, выходящие из него. Не говоря ни слова, граф пересек комнату и погасил газовые лампы на стене, потом задернул шторы на окнах. Комната погрузилась в полумрак, в котором стали лучше видны светящиеся провода и след света на столе.
      Гранта позабавил взгляд ее широко открытых глаз, в которых читалось неподдельное изумление, а может, он был доволен, что она выглядела такой изумленной. Для непосвященных его эксперименты были грандиозными и даже пугающими. Для занимающихся тем же делом, что и он, в одних аспектах они были знакомыми, а в других – удивительными.
      Почему же в таком случае впечатление, произведенное па Джиллиану Камерон, похоже, значило для него больше, чем мнение коллег, с которыми он поддерживал связь?
      Будь он хоть чуть дальновиднее, ему бы следовало выставить ее из дворца раз и навсегда, а не затихать напряженно, когда она проходит мимо. Он гадал, сколько на ней надето нижних юбок под платьем. По их шуршанию предположил, что две. Чем она моет свои волосы, что они способны так сверкать золотистыми бликами? И чем она душится? От нее пахнет чем-то женственным – сладкий, девственный аромат, который он никогда не забудет и всегда определит как принадлежащий Джиллиане.
      Грант не солгал ей о своем замешательстве, хотя немного приглушил его. Сейчас оно вернулось в полной мере, вынуждая его признать, что она повергнет его в смятение.
      Опасное, тревожащее, отвлекающее смятение, которое исходит от этой любознательной красивой женщины.
      Джиллиана повернулась и улыбнулась ему, и Грант приказал себе прогнать ее. Но секунды шли одна задругой, а он все никак не мог заставить себя сделать это.
      – Ну вот, опять вы, – сказала она.
      – Слишком пристально смотрю на вас, – отозвался Грант. Он кивнул и прошел в другой конец комнаты. – Возможно, вы достойны моего расположения, мисс Камерон. А возможно, просто у меня на уме что-то другое.
      И как, скажите на милость, ей это понимать? Джиллиана решила не обращать внимания на него самого, а сосредоточиться на его экспериментах.
      – Почему оно так светится? – поинтересовалась она, подходя ближе к столу и разглядывая странное сияние, идущее от проводов.
      – Это способ создания энергии, – пояснил граф.
      – А как оно работает?
      – Вам это действительно интересно? – спросил он. Явное удивление в его голосе раздосадовало ее.
      – Я не лишена интеллекта, ваше сиятельство. Пусть я всего лишь компаньонка Арабеллы, но у меня, знаете ли, есть мозги.
      – Я также подозреваю, что вас сильно раздражает, когда к вам относятся покровительственно, мисс Камерон.
      – Мне не нравится, когда люди принимают меня за дурочку.
      – Мне бы такое и в голову не пришло. Идите сюда, я вам сейчас кое-что покажу.
      Пока Джиллиана обходила вокруг стола, граф раздвинул шторы и подошел к одному из своих механизмов.
      – Это устройство называется цинково-кислотной клеткой Фарадея. Энергетической клеткой, – добавил он. – Каждая секция состоит из двух электродов, погруженных в жидкость. Когда клетка находится в покое, она не проводит электрический ток, создавая таким образом электрическое поле между двумя электродами.
      Джиллиана кивнула, не вполне уверенная, что поняла.
      – Позвольте мне лучше показать вам вот это, – сказал он, очевидно, правильно поняв ее замешательство. – Это называется вольтова дуга.
      Вольтова дуга представляла собой несколько проволочных рамок, содержащих множество металлических дисков. Каждая рамка была соединена с соседней металлической полоской.
      – Здесь два типа дисков, серебряные и цинковые, отделенные друг от друга кусочками ткани, смоченной в соленой воде. Одна батарея может генерировать лишь небольшое количество энергии, но, соединенные вместе, они становятся довольно мощными.
      Граф взял какую-то бутылку, откупорил ее и налил чуть-чуть жидкости на поднос под устройством. Струйка дыма на мгновение скрыла происходящее из виду, но когда воздух очистился, Джиллиана удивленно взглянула на графа.
      – Там, куда вы налили жидкость, дырка, – сказала она.
      – Предостережение, мисс Камерон. Серная кислота может ослепить или сильно обжечь кожу.
      – Именно поэтому вы предпочитаете работать во дворце? – спросила она, опасливо подаваясь назад.
      Он улыбнулся.
      – Вообще-то мне нравится работать во дворце потому, что здесь меня никто не тревожит. Я предпочитаю ставить свои эксперименты в одиночестве. Вы считаете, это делает меня холодным и бесчувственным?
      – Нет, ваше сиятельство, – ответила Джиллиана, гадая, как долго он сможет терпеть ее откровенность. – Это делает вас одиноким.
      Он опять посмотрел на нее. Секунда за секундой проходили в молчании. Неужели он решил выгнать ее из своей лаборатории? Или вообще из Роузмура?
      – Не хотели ли бы вы помочь мне в моих экспериментах?
      Удивленная, она смогла лишь кивнуть:
      – Скажите, что надо делать. – Джиллиана с сомнением взглянула на бутылку с серной кислотой. – Нужно будет работать с этим?
      – У меня есть и другая работа. – Граф наклонился, вытащил из-под стола тяжелый мешок и водрузил его на видавший виды деревянный стол. – Я сооружаю более крупный аппарат, и мне нужно начистить серебряные диски. Они лучше проводят ток, если поверхность чистая.
      Джиллиана получила в свое распоряжение диски, мягкую тряпицу и миску, наполненную голубоватой жидкостью. Она с опаской посмотрела на раствор.
      Граф выдвинул табурет и сел с ней рядом.
      – Жидкость безопасна. Вы доверяете мне?
      Джиллиана кивнула, ни секунды не поколебавшись, что удивило ее саму. Некоторое время они работали молча: она чистила диски, а граф был занят тем, что размещал их в проволочных клетках.
      – Что вы будете с этим делать, когда закончите?
      – Докажу, что можно производить довольно большое количество энергии и к тому же сохранять ее.
      – Но для чего?
      – Разве вы не догадываетесь, мисс Камерон? Тогда, например, человеку не нужно будет находиться возле реки или ручья, чтобы молоть муку. А представьте себе машину, которая производит свет, и все, что вам нужно, – это повернуть ручку.
      – И никакого масла? Никаких свечей?
      – Ничего. Только электричество.
      Лицо графа сияло воодушевлением, блеск в глазах был почти озорным.
      – Неужели такое может быть на самом деле?
      – Не только может, но и должно. В нашей жизни еще предстоит совершить бесчисленное количество открытий, мисс Камерон. То, о чем мы никогда даже не думали, когда-нибудь непременно произойдет.
      – Если вы добьетесь своего.
      – Если я добьюсь своего. Но ведь я ученый.
      Что могла сказать на это Джиллиана?
      – Тогда неужели вам не жалко тратить время на что-то другое? – спросила она, внимательно разглядывая аппарат.
      – Меня обвиняют в том, что я слишком поглощен своей работой, – отозвался граф. – Многие считают это причудливым хобби или не более чем развлечением, забавой, которой я развлекаю себя в свободное от графских обязанностей время.
      – На мой взгляд, куда интереснее быть ученым, чем графом.
      – Вы были единственным ребенком, мисс Камерон? – неожиданно спросил Грант.
      Джиллиана посмотрела на него. Как странно, что он кажется еще неотразимее в ярком солнечном свете. Почему-то ей представлялось, что он должен быть красивее в полумраке.
      – Почему вы спрашиваете, ваше сиятельство?
      – Думаю, нам все же стоит побольше узнать друг о друге.
      Разумно ли это? Вряд ли, но она все же ответила ему:
      – Вообще-то нет. Я была единственным ребенком, пока мой отец не женился вторично. – И тогда их дом внезапно наполнился детьми. Шестеро братьев и сестер, за каждым из которых она должна была присматривать.
      – У вас с отцом были теплые отношения? – поинтересовался граф.
      Джиллиана кивнула:
      – Мы были очень близки, пока он не женился.
      – И тогда у вас появилась мачеха.
      – Всем девочкам нужна мать, чтобы направлять их.
      – Вас направляли, мисс Камерон?
      – В некотором смысле. Моя мачеха полагала, что я должна сделать выгодную партию.
      – Но вы предпочли жизнь в качестве компаньонки мисс Фентон? – На лице графа отразилось сомнение, однако Джиллиана не собиралась посвящать его в подробности своего прошлого. – Что родители думают о вашем выборе, мисс Камерон?
      Она не ответила.
      – Вы не видитесь с ними, мисс Камерон?
      Она не виделась с ними с тех пор, как ее выгнали из дома, но этого Джиллиана не сказала графу.
      – Не часто, ваше сиятельство, – солгала она.
      – Скучаете по ним?
      Как он умудряется задавать самые сложные вопросы?
      – И да, и нет, – ответила Джиллиана, надеясь, что он не потребует разъяснений.
      – А я скучаю по своим братьям, – сказал он, выдавая малую толику своей уязвимости, чтобы уравнять их. Как трогательно и как удивительно.
      – Это ужасно – потерять обоих в течение одного года, – посочувствовала Джиллиана.
      – Я был во Флоренции, когда умер Эндрю. Я не знал о его смерти целых два месяца.
      – Как это ужасно для вас.
      – Я часто спрашиваю себя, что я делал, когда он умер. Ставил свои эксперименты или обедал с друзьями? Было ли это таким важным, что я даже не почувствовал, что он умер?
      – Но вы же не могли знать, – сказала она, желая как-нибудь утешить его.
      Граф не ответил, и Джиллиана подумала, не жалеет ли он о своих словах.
      – Я так сочувствую вам, – проговорила она. Ни состояние, ни титул не защищали его от горя и боли. Все любят, все теряют, и даже положение графа не может оградить от этого.
      Некоторое время он хранил молчание, потом заговорил, и его голос прозвучал резче обычного:
      – Благодарю вас, мисс Камерон. Я ценю вашу доброту.
      – Это не было добротой, ваше сиятельство, – возразила она. – Мне тоже известно, что значит потерять того, кого любишь.
      – По ком вы скорбите, мисс Камерон?
      Этого она ему не могла сказать, и граф не стал настаивать, когда она покачала головой.
      В течение часа Джиллиана сидела с ним рядом, наблюдая краем глаза, как он прилаживает провода к своему устройству. Время от времени граф объяснял, что он делает, но по большей части они работали в дружеском молчании.
      Покончив с дисками, Джиллиана сложила мешок вчетверо, вытерла руки о тряпку и встала.
      – Мне пора. Голова Арабеллы уже, должно быть, прошла.
      – И часто у нее болит голова?
      Только когда она хочет, чтобы ее оставили в покое, но такое ведь говорить неприлично, не так ли?
      – Вы уверены, что хотите жениться, ваше сиятельство? – Еще более неприличный вопрос.
      Граф не сводил взгляда с проводов, которыми обматывал какой-то медный отводок.
      – А почему вы спрашиваете, мисс Камерон?
      – Арабелла предпочитает находиться в компании лишь с собой, ваше сиятельство. Она целиком погружена в свои книги, в медицину. Я думаю, она хотела бы всю жизнь оставаться одинокой.
      – Но именно такая женщина будет мне во всех отношениях прекрасной женой.
      – Вам не нравится, когда до вас дотрагиваются, ваше сиятельство?
      Он, казалось, был удивлен таким вопросом.
      – Арабелле это не нравится. Она вздрагивает и съеживается всякий раз, когда кто-нибудь случайно коснется ее, – если служанка дотронется до ее руки или даже отец потреплет ее по плечу.
      – Вы придете завтра?
      Смена темы была настолько резкой, что Джиллиана моментально поняла: она не должна обсуждать его женитьбу на Арабелле.
      Она заставила себя посмотреть графу прямо в глаза. Хотя это было и трудно.
      – Не думаю, – ответила она. – Разумнее будет не приходить.
      – А вы всегда поступаете разумно? – спросил он.
      – Нет. Возможно, именно по этой причине я завтра не приду. Опыт научил меня быть осмотрительной.
      – Что ж, прекрасно, – небрежно бросил граф. – Наслаждайтесь жизнью в страхе, если вас это устраивает, мисс Камерон.
      Она недоуменно уставилась на него.
      – Что, простите? Мое решение кажется вам смешным?
      – Да, – подтвердил он. – Именно так.
      – По-вашему, это справедливо?
      – Вы боитесь чего-то воображаемого. Но знайте, я бы никогда не позволил ни электричеству, ни экспериментам, которые я ставлю, причинить вам вред, мисс Камерон. Если какие-то опыты покажутся мне опасными, тогда я просто подожду устраивать их, пока вы находитесь в лаборатории.
      – Вы думаете, я боюсь ваших экспериментов?
      – Я думаю, вы должны относиться к ним с некоторой опаской, но не со страхом.
      – Могу заверить вас, ваше сиятельство, что я нисколько не боюсь ваших экспериментов. Или вашего электричества.
      – Тогда чего же вы боитесь?
      Граф поднял глаза, устремив взгляд прямо на нее, сосредоточив на ней все свое внимание, как будто она была одной из его машин. Джиллиану это смутило, хотя, видимо, недостаточно, чтобы придержать язык.
      – Вас, – просто ответила она.
      Как ни странно, граф не выразил удивления ее ответом. Он помолчал немного, потом заговорил:
      – Я дал вам какой-нибудь повод бояться меня?
      Что бы он сказал, если бы она выложила ему всю правду? Ей слишком нравятся его улыбки, и она часами могла бы сидеть и любоваться цветом его глаз. Помимо внешней привлекательное! и, ее пленяет его ум, а это кажется ей еще более опасным. Когда и почему он заинтересовался электричеством? Чего он желает достигнуть в жизни? Когда он понял, что хочет быть не просто титулованным и богатым человеком? И это всего лишь малая часть тех вопросов, которые она хотела бы ему задать и которые являются слишком личными и слишком навязчивыми.
      Вот почему у нее было достаточно поводов бояться его. Слишком хорошо Джиллиана сознавала, насколько одинока и уязвима и граф самый последний человек, рядом с которым ей следует находиться.
      – Обещаю, что не причиню вам вреда, мисс Камерон.
      – Я не вполне уверена, что вы можете обещать это, ваше сиятельство.
      Граф обошел стол и приблизился к ней; Джиллиана заставила себя стоять там, где стояла, – у двери.
      – Любой скажет вам, – начал он, затем замолчал и нахмурился. – Я страшно нетерпелив в своей лаборатории, мисс Камерон. Но я обнаружил, что мне приятно, когда вы мне помогаете. Если я дам слово графа Стрейтерна, вы придете?
      – И что же это будет за слово, ваше сиятельство?
      – А какого слова вы требуете?
      – Вы можете перестать быть таким обаятельным? – выпалила она и тут же пожалела, что не может взять свои слова обратно.
      Графа, судя по всему, позабавил ее вопрос, и Джиллиане хотелось сказать ему, что он правильно делает, что улыбается, – это была шутка. Но вместо этого она повернулась и вышла из лаборатории.
      – Мисс Камерон! – Она остановилась в коридоре, не оборачиваясь, ожидая, что он скажет. – Так вы придете завтра?
      Нет, конечно, она не должна. Джиллиана взглянула на него через плечо.
      – Если смогу, ваше сиятельство. Если не понадоблюсь Арабелле, – ответила она, задаваясь вопросом, не решила ли свою печальную судьбу этими несколькими словами.
      Джиллиана открыла массивную входную дверь дворца, затем плотно прикрыла ее за собой, приложив ладонь к резьбе, и несколько мгновений постояла так.
      Она всегда тянулась к знаниям, находя утешение в книгax, когда новая семья отца неожиданно поглотила все его время и он перестал уделять ей прежнее внимание. Мачехе, у которой достаточно скоро появился собственный ребенок, тоже было не до нее. Школа для девочек, которую Джиллиана посещала, была больше нацелена на обучение мастерству ведения домашнего хозяйства, чем на чтение трудов Аристотеля. Тем не менее, Джиллиане было позволено продолжать образование, по большей части самостоятельно.
      Отцовская библиотека была сокровищницей неизведанных стран и трактатов древних философов. В мягкой тиши дня, когда солнце приглушалось плотными шторами на окнах библиотеки, Джиллиана открывала для себя размышления других людей, а потом прочитанное переплеталось с ее собственными мыслями и сомнениями.
      Неуемность ее любознательности и изумляла ее, и забавляла, когда она, бывало, переходила от одного рассуждения к другому, словно распутывала моток пряжи.
      Джиллиана только теперь осознала, что последние два года она, оказывается, очень скучала по интеллектуальной деятельности.
      Когда она быстрым шагом уходила от дворца, ей в голову пришла нелепая мысль. Граф, возможно, пригласил ее к себе в лабораторию, чтобы она могла удовлетворить свое любопытство, но пленил он ее своим обаянием. Она легко могла бы увлечься графом Стрейтерном вовсе не из-за его научных поисков и стремлений. Ее интересовал мужчина, мужчина с загадочной улыбкой и серебристыми глазами, в которых временами отражалась боль.
      Разве это не серьезная причина покинуть Роузмур как можно скорее?

      Мать сверлила его сердитым взглядом. Графиня могла быть настоящей фурией, когда того желала, но Гранта этим не проймешь. Он выдержал взрывной темперамент не одной горячей любовницы за последние пять лет, а уж материнскую благовоспитанную вспышку раздражения и подавно вытерпит.
      – Мы должны представить Арабеллу соседям, Грант. Если ты все-таки настаиваешь на этом браке, она должна по крайней мере быть принята в их домах.
      – Я считаю, что соседи будут больше обсуждать то, что мы устраиваем прием так скоро после смерти Джеймса, чем мою невесту.
      – Из каждого правила есть исключения, Грант, даже из этого. Я потеряла своего ребенка, и все же считаю, что представить Арабеллу будет правильным. Небольшое суаре, ничего безвкусно экстравагантного.
      – Нет.
      Она снова нахмурилась.
      – Ты стыдишься ее, Грант? Хочешь, чтобы свадьба прошла тихо и незаметно? Уже намереваешься бросить ее?
      – Арабелла – красивая девушка, – возразил он. – Любой мужчина был бы рад получить ее в жены. Я просто хочу избежать какого бы то ни было скандала в Роузмуре. Необходимость требует, чтобы наша свадьба была как можно более тихой. Позже будет достаточно времени, чтобы познакомить Арабеллу с соседями.
      Графиня смотрела на сына внимательным, испытующим взглядом, который начинал раздражать его. Грант взглянул на бумаги, дожидающиеся его на столе, и с грустью подумал о том, что раньше он всегда перекладывал бумажную работу на Эндрю. Брату хорошо давалась арифметика, и его любимым делом было подсчитывать колонки с цифрами. Грант же с куда большим удовольствием занимался своими опытами.
      – Ты не можешь стереть грехи прошлого своим сегодняшним поведением, Грант.
      Какое-то мгновение он не поднимал взгляда, а когда поднял, встревожился, увидев слезы в глазах матери.
      – Ты не твой отец, и никто не считает, что ты такой, как он.
      Что, черт побери, он должен на это сказать?
      Несколько долгих, затянувшихся секунд они смотрели друг на друга. Вернувшись из Италии, Грант удивился, обнаружив, что мать совершенно не изменилась за прошедшие годы. Сейчас, однако же, было заметно, как она постарела; ее черные волосы поседели, а уголки век опустились, почти доставая до мешков под глазами. Но больше всего Гранта тревожило выражение ее глаз – как будто в их голубых глубинах таилась вся скорбь и боль мира.
      Это выражение, как ни странно, заставляло ею вспомнить Джиллиану Камерон.
      Он встал и выдавил из себя улыбку.
      – Устраивай свои бал, мама. Развлекай кого хочешь.
      – А ты не будешь присутствовать, Грант?
      Он направился к двери, охваченный внезапным ощущением, будто в библиотеке слишком жарко и слишком тесно.
      – Буду, – сказал он. – Я приду и буду почтительным женихом.
      Даже просто быть внимательным – это уже подвиг, а находиться рядом с Арабеллой – тяжкий труд.
 
      – Как я могу лечить вас, Блевинс, если вы все время пытаетесь от меня сбежать?
      Арабелла ходила за мажордомом из комнаты в комнату, Джиллиана следовала за ней.
      – Заверяю вас, мисс, со мной все в порядке. Это всего лишь небольшой прострел. Боль в суставах, которая возникает у нас у всех.
      – И все же, Блевинс, диагноз вам поставлю я. В ваших же интересах позволив мне осмотреть ваше колено.
      – Я был бы вам признателен, мисс, если бы выдали мне возможность выполнять свои обязанности. Серебро нуждается в чистке, а служанки должны заняться уборкой помещений.
      – Вам лучше сдаться, Блевинс, – посоветовала Джиллиана. – Арабелла твердо намерена лечить ваше увечье.
      Мажордом посмотрел на нее с некоторой досадой.
      – У меня нет увечья, мисс Камерон. Просто дает о себе знать старость, вот и все.
      – Глупости, – решительно отмела его довод Арабелла. – Вы еще относительно молоды. Мне известны некоторые мази, которые могут помочь вашим коленям.
      Блевинс выглядел оскорбленным. Только положение Арабеллы спасло ее от головомойки. В конце концов, будущую графиню Стрейтерн не отчитывают.
      – Пожалуйста, Арабелла, – попросила Джиллиана, от всей души сочувствуя старику. – Если Блевинсу понадобится помощь, я уверена, он придет к тебе. – Она взглянула на него, ожидая поддержки, и он неохотно кивнул. – Ну вот, видишь? Блевинс не только сам обратится к тебе, если ему понадобится помощь, он еще и обязательно будет направлять к тебе тех слуг, которые почувствуют недомогание. Верно, Блевинс?
      Снова старик неохотно кивнул. Это была дьявольская сделка, которую она заключила между ними, но Джиллиана хотела, чтобы Блевинс понял, что от Арабеллы нельзя так просто отмахнуться. Если она желает заполучить пациента, она его получит.
      Арабелла выглядела не слишком довольной подобным соглашением. Она сложила руки и посмотрела на Джиллиану, сжав губы в тонкую линию. Джиллиане хотелось предупредить ее, что не стоит прибегать к такой мимике. Если она будет делать это в течение многих лет, то в конце концов по обеим сторонам подбородка у нее образуются мешки, и с возрастом она станет похожа на белку с полным ртом орехов.
      Когда Блевинс ушел, Джиллиана повернулась к девушке.
      – Арабелла… – начала она.
      – Незачем было возражать мне, Джиллиана, – прервала ее Арабелла. – Мужчина хромает. Я точно знаю, что нужно делать, чтобы вылечить его. Почему он упорно отказывается от лечения, я не знаю.
      – То, что ты знаешь, как вылечить человека, еще не означает, что ты имеешь право это делать, Арабелла. В конце концов, это его колено, и ему решать, лечить его или нет.
      – Но это же глупо. Болезнь необходимо остановить сразу по обнаружении. Нельзя позволять болезни свободно разгуливать по организму.
      – Сомневаюсь, что это можно отнести к колену Блевинса, – возразила Джиллиана, стараясь не улыбнуться. – А сейчас нам с тобой нужно позаниматься.
      – Ты не моя гувернантка, Джиллиана. Ты моя компаньонка. Компаньонка, – повторила Арабелла, подчеркнув это слово. – Не моя совесть и уж точно не мой учитель.
      Джиллиана сделала глубокий вдох. Бывали моменты, вот как сейчас, когда она предпочла бы просто оставить Арабеллу в покое и уйти, а не пытаться урезонить ее. Однако она дала обещание доктору Фентону.
      – Нужно заняться твоими платьями.
      Арабелла продолжала хмуриться, но хотя бы не возражала.
      – Особенно бальным. Граф устраивает бал в твою честь.
      – Семья в трауре, – напомнила Арабелла. – Не будет никакого бала.
      Джиллиана еще раз глубоко вздохнула.
      – Мне сказали другое. Графиня считает, что нужно устроить небольшой вечер, чтобы представить тебя соседям. Не какое-то пышное торжество, верно, а просто бал. Ты, разумеется, должна будешь присутствовать на балу, быть милой, любезной и одетой, как будущая графиня.
      – Какая пустая трата времени, сил и денег, Джиллиана. Наверняка у них есть мои мерки. Возьми одно из моих старых платьев, и сделайте из него бальное.
      Арабелла взглянула на одного из лакеев. Кажется, мужчина поморщился? Он взялся рукой за челюсть и часто заморгал? Арабелла радостно встрепенулась, словно получила подарок.
      – Это деньги графа, Арабелла, и он волен тратить их как пожелает. Так что обсуждай это с ним. Что касается меня, я обещала твоему отцу, что ты будешь на примерке, и ты будешь там.
      Взгляды девушек встретились. Им обеим упрямства было не занимать. К тому же Джиллиана сегодня с утра была немного не в духе, и ей хотелось встряхнуться, выиграв стычку с Арабеллой.
      Она плохо спала ночью и проснулась с уверенностью, что Роберт приснился ей с единственной целью – напомнить, что пренебрежение правилами общества всегда заканчивается крахом и бесчестьем. Страсть – это хорошо и прекрасно, но она не защитит ее, не накормит, не даст безопасности и тепла. Страсть – это как пагубная привычка, болезнь, слабость, и следует навсегда покончить с ней.
      Находиться рядом с графом Стрейтерном так же опасно, как принимать наркотик.
      – Мой отец дал ясно понять, что это брак по расчету, Джиллиана. Выгодный главным образом для графа, я думаю. Мне будет позволено практиковаться в области медицины, в то время как ему будет позволено практиковаться в роли мужа. – Она махнула рукой. – Что до бального платья, мне это неинтересно.
      – Значит, ты должна притвориться, Арабелла, – сказала Джиллиана, теряя терпение.
      – Разве нет других подобающих леди занятий, которым ты могла бы обучать меня? Я, например, хотела бы научиться шить, а то мои стежки не такие аккуратные, как у тебя.
      – Сомневаюсь, что шитье входит в перечень обязанностей графини, – возразила Джиллиана.
      – Он мне не нравится, – резко сказала Арабелла.
      – Сомневаюсь, что тебе понравился бы хоть кто-то, кого отец выбрал бы тебе в мужья.
      – Он довольно недружелюбный, ты не находишь, Джиллиана?
      – Он граф, Арабелла. Полагаю, граф и должен выглядеть несколько необычно. Этого требует положение. Разве ты не выглядишь столь же суровой, когда занимаешься лечением кого-то из своих пациентов?
      – Но я не унаследовала эту роль и не просто приняла ее. Я очень много и упорно училась тому, что знаю, и сделала не меньше, чем любой мужчина.
      – Я это знаю, Арабелла, но сейчас не время дискутировать о правах женщин. Сейчас время примерять платья.
      – Он мне не нравится, – повторила Арабелла.
      Она что, полная идиотка?
      – Тебе нужно просто лучше узнать его, Арабелла. Перестань постоянно избегать графа. Поговори с ним хоть немного. Он удивительный человек.
      О Боже, зачем она это сказала?! Не выдали ли эти слова ее собственное увлечение Грантом, графом Стрейтерном? Или ее зависть?
      Внезапно Джиллиана так разозлилась на себя, что у нее возникло желание оказаться как можно дальше и от Арабеллы, и от Роузмура. Будущее разверзлось перед ней, пугающее и пустое, и все же она должна посмотреть ему в лицо.
      Какая же она дура. Какие дуры они обе. Арабелла потому, что отказывается увидеть счастье, которое ей дано. А она потому, что мечтает быть на месте Арабеллы.
      – Ты слишком избалованная, Арабелла, – сказала она. – Избалованная и глупая. Ты думаешь, что мир остановится и подчинится тебе просто потому, что ты считаешь, будто так должно быть. Но нет. Мир может быть холодным и бессердечным, Арабелла, и не дай тебе Бог узнать это на собственном опыте.
      Арабелла резко повернулась к ней. Лицо ее было бледным, лишь два красных пятна горели на щеках.
      – Почему ты думаешь, что я уже не узнала, каким холодным и бессердечным может быть мир, Джиллиана?
      На это у Джиллианы не было ответа. Как не было ответа и на внезапный и непонятный страх, который она ощутила в этот момент, глядя в зеленые глаза Арабеллы.

* * *

      Доротея, графиня Стрейтерн, стояла на верхней площадке лестницы и смотрела вниз на свою будущую невестку. Было в этой девушке что-то такое, что тревожило ее, не давало ей покоя в течение всего дня и особенно во время молитв. Словно Господь укорял ее за чувство антипатии к девушке, которая так настойчиво стремится творить добро. Блевинс – старый упрямый дурак, но, похоже, он выиграл эту битву. А ей следует сейчас пойти к себе в гостиную, ведь надо составить список гостей предстоящего бала. Однако по какой-то причине графиня продолжала стоять здесь, разглядывая девушку.
      Что именно в Арабелле Фентон так тревожило ее? Она крепче стиснула рукой перила, наблюдая за двумя девушками – Арабеллой и Джиллианой. Кто-то мог бы сказать, что причина в том, что Арабелла, выйдя замуж за ее сына, переведет ее в статус вдовы умершего графа. Но ведь она была более чем готова отказаться от титула графини Стрейтерн ради Гранта. Нет, в девушке ее настораживало что-то, помимо ее увлечения медициной и шокирующей настойчивости стать врачом.
      Доротея пожала плечами. Возможно, это все не более чем чувство ревности. Да еще, пожалуй, зависть к молодости девушки. А может, и нет. Графиня смотрела, как Арабелла удаляется. Выражение лица компаньонки, смотревшей ей вслед, встревожило Доротею даже больше, чем ее прежние мысли.
      Страх она бы никогда ни с чем не спутала.
 
      Мисс Камерон все не приходила, и это лишь доказывало, что она мудрее, чем он.
      Грант беспокойно метался по лаборатории, чувствуя какое-то необоснованное неудовлетворение текущими делами, а ведь обычно он настолько увлекался своими опытами, что забывал обо всем на свете.
      Если ему бывало одиноко, он работал. Если его раздражал какой-то аспект его жизни, он работал. Если его горе было просто невыносимым, работа также помогала это пережить.
      Работа всегда давала Гранту утешение – вплоть до недавнего времени.
      Жизнь представлялась ему цепью неприятных моментов, перемежающихся радостью. В последнее время, однако, он переживал больше неприятных моментов, чем счастливых событий. Почему так? Потому что он вернулся в Англию?
      В течение нескольких лет Италия была его домом. Временами он тосковал по Шотландии, по своей семье, по истории, которая была и его историей, по Роузмуру. Но Италия дача ему то, чего не могла дать Шотландия, – здесь он мог быть просто Грантом Роберсоном.
      В Шотландии он всегда был графом Стрейтерном, со всей ответственностью и обязанностями, которые налагает графский титул.
      Вот и сейчас он не должен находиться здесь, в своей лаборатории, начиная то, что обещает стать серией интереснейших, удивительных экспериментов. Ему следует встречаться со своим управляющим и принимать какие-то решения, связанные с делами. Хозяйственные постройки нуждаются в покраске, и он должен выбрать краску. Ирригационные рвы заросли травой, и ему нужно решить, в каком порядке они должны быть почищены. Необходимо установить порядок сева на следующий год, как и дату отправки скота на рынок. Не говоря уж о том, что крыша требует починки, – следует выбрать кому поручить выполнение этой задачи.
      Он нужен в качестве графа Стрейтерна, но сегодня ему хотелось быть ученым.
      Возможно, потому его совесть и безмолвствовала в отношении Джиллианы Камерон – он сейчас был слишком озабочен поиском оправданий своему увиливанию от графских обязанностей. Возможно, поэтому он не задумывался над тем, почему ему так хочется видеть Джиллиану в своей лаборатории.
      Неужели она не придет?
      Нет, это не должно его волновать.
      Вместо того чтобы постоянно думать о Джиллиане Камерон, ему следует сосредоточиться на Арабелле. Она будет его женой, и это решение он принял сам, по собственной воле.
      Арабелла такая же неудержимая и решительная, как и он. Напористости и амбиций в достижении своей цели ей тоже не занимать. Правда, то, что может послужить хорошей основой для дружбы или даже делового партнерства, кажется не очень подходящим для брака.
      Вначале, предлагая этот брак доктору Фентону, Грант думал лишь об удобстве и преимуществах. Теперь же ему хотелось много большего.
      Теперь он знал, что ему нужна женщина, которая умела бы смеяться, которая входила бы в комнату и освещала ее своим присутствием. Ему хотелось, чтобы эта женщина, чей язычок временами мог быть острым, понимала, что он тоже человек и может ошибаться.
      Грант терпеть не мог многие вещи: непробиваемую бестолковость, например. Скука, жестокость, плоские шутки – все это заставляло его томиться по тишине и благословенному спокойствию своей лаборатории. Джиллиана Камерон ни разу не вызвала у него раздражения, и уже одно это выделяло ее среди других женщин.
      Как странно, что месяц назад он мог думать о своей смерти с гораздо большим спокойствием. Теперь же эта мысль приводила его в ярость. Возможно, ему не стоит полностью отвергать диагноз доктора Фентона. Ведь не исключено, что у него на самом деле болезнь крови и его дни сочтены. Прожил ли он больше, чем ему осталось жить? Была и еще одна мысль, которая ему не нравилась, – те дни, что ему остались, он теперь должен разделить с Арабеллой Фентон.
      Что, черт возьми, он наделал?
      Джиллиана считает его обаятельным. Никто никогда не считал его обаятельным. Ну разве что несколько женщин в Италии, но ни одна в Шотландии. Ведь он же граф Стрейтерн, неприступный, надменный.
      А она считает его обаятельным.
      Но где же она?

      Гостиная, прилегающая к спальне Арабеллы, была превращена в модный салон. Отрезы тканей и манекены, одетые по последней моде, заполонили комнату. Три швеи были заняты тем, что булавками подкалывали на Арабелле бледно-желтое шелковое платье, украшенное пышными рукавами, жемчужными пуговицами и бистонским кружевом.
      Джиллиана сидела на софе, не покидая всего этого хаоса только лишь из опасения, что если она уйдет, то Арабелла тут же выставит всех вон, чтобы вернуться к своим книгам.
      – Я не имею ни малейшего желания и дальше продолжать заниматься тем, что считаю пустым времяпрепровождением, – заявила Арабелла, обращаясь к Джиллиане через голову ловкой и прилежной девушки-швеи. Джиллиане хотелось предупредить швею, что Арабелла не будет долго стоять спокойно, так что ей лучше бы поторопиться с закалыванием лифа платья.
      – Быть правильно одетой очень важно, Арабелла, – возразила Джиллиана. – Тем более что предстоит бал, где все будут смотреть на тебя.
      Арабелла открыла было рот, чтобы продолжать возмущаться, но Джиллиана жестом остановила ее.
      – Пожалуйста, Арабелла, позволь этим женщинам закончить то, для чего они пришли сюда. Я обещала доктору Фентону сделать все от меня зависящее, чтобы ты была готова к роли графини.
      – Я не желаю тратить больше чем абсолютный минимум времени на осуществление этой пародии на брак. Не хочу, чтобы у графа создалось впечатление, будто я хоть в малейшей степени стремлюсь вступить в этот союз.
      – Не думаю, что у графа создалось впечатление, что у него очень пылкая невеста, – сухо отозвалась Джиллиана. – Все, о чем я прошу тебя, Арабелла, это не отпугнуть беднягу прежде, чем он хотя бы приблизится к алтарю.
      Девушка-швея, подкалывавшая подол платья Арабеллы, взглядом дала понять Джиллиане, что не стоит быть столь откровенной при слугах. Джиллиана вспыхнула от смущения и откинулась на спинку софы, твердо решив молчать.
      – Почему ты так ему симпатизируешь? Или ты сама питаешь к нему нежные чувства?
      Джиллиана посмотрела на Арабеллу.
      – Не неси вздор, – сказала она, чувствуя, что должна что-то ответить.
      – Честно говоря, я бы не возражала, хотя не думаю, чтобы тебя устроили такого рода отношения. Одно дело быть женой, и совсем другое – любовницей. У тебя нет защиты. Ты порицаема обществом. Хотя вообще-то тебе все это уже известно, не так ли?
      Намеренно ли эти слова прозвучали так жестоко? Или Арабелла просто излагала известные ей сведения? А может, хуже того, Арабелла хотела ее устыдить? Впрочем, каков бы ни был мотив, сказанное было правдой.
      – Да, – ответила Джиллиана, не обращая внимания на любопытные взгляды швей. – Мне известно, каково это.
      Став компаньонкой Арабеллы, она постоянно следила за своими словами и тоном, каким они были сказаны. Однако бывали моменты, как сейчас, когда у нее возникало огромное желание просто встать, выйти из комнаты и больше никогда не приближаться к Арабелле Фентон даже на пушечный выстрел.
      К сожалению, без перспектив, без работы такой поступок был бы равносилен самоубийству. Однако Джиллиана чувствовала, что долго она не выдержит.
      – Они уже заканчивают?
      Так как швея трудилась над левым рукавом, а правый еще даже не начинала закалывать, Джиллиана предположила, что еще нет.
      – Так не пойдет, Джиллиана. – Арабелла резко топнула ногой по ящику, на котором стояла. Поскольку обута она была в бальные туфельки из мягкой кожи, громко стукнуть ей не удалось, что, похоже, еще больше ее разозлило.
      Она начала вытаскивать булавки из бокового шва платья и швырять их прямо в бедную девушку, стоящую на коленях у ее ног. Швея, закалывающая рукав, вскинула руки, защищаясь, но одна из булавок все же вонзилась в ее руку.
      Выступившая кровь и вскрик боли тут же прекратили вспышку раздражения Арабеллы.
      – Извините, – сказала она. – Я не хотела вас поранить. Дайте-ка, я посмотрю.
      Девушка отшатнулась, когда Арабелла хотела осмотреть ее руку.
      – Я врач, – строго проговорила Арабелла.
      – Прошу прощения, мисс, – пробормотала швея, – вы правда доктор? Я никогда не слышала, чтоб женщина занималась этим.
      – Но я же сказала, что это так. А теперь дайте мне вашу руку.
      Пациентка неуверенно протянула руку. Арабелла осмотрела рану очень внимательно, нимало не обеспокоенная тем, что несколько капель крови упали на пол, угрожая красивому платью желтого шелка, которое было на ней. Девушка, однако, вовремя прикрыла юбку куском муслина.
      – Рана не так страшна, как я думала, – заявила Арабелла. – Скоро все заживет. Я принесу вам мазь, – добавила она, затем нахмурилась: – Если мне позволят сдвинуться с места.
      – Я принесу, – предложила Джиллиана, которой не терпелось сбежать.
      Она прошла в спальню Арабеллы и, достав корзинку с медикаментами, через каких-то пару минут вернулась в гостиную. Впервые со времени их приезда Арабелла выглядела довольной.
      Итак, о бедной девушке позаботятся, Арабелла испытает чувство удовлетворения, а у Джиллианы появится несколько минут для себя.
 
      Терраса шла вдоль всего второго этажа этого крыла, и она сбежала туда, впервые за весь день вздохнув полной грудью.
      Роузмур простирался перед ней, лужайка спускалась слева к лесу, а справа к дороге, которая вела к Дворцу удовольствий. Какое подходящее название для внешнего вида здания, но не для того, что находится внутри.
      – Вы не пришли ко мне в лабораторию, мисс Камерон. Вы не держите слова?
      Джиллиана не повернулась, не поздоровалась с ним, она не отрывала взгляда от простирающейся перед ней панорамы. Говоря по правде, она с гораздо большим удовольствием смотрела бы на него. Его лицо было определенно интереснее холмистой равнины, раскинувшейся перед ней. Но смотреть на Гранта Роберсона считалось неприличным, а она старалась вести себя прилично, да поможет ей Бог.
      – Я была нужна Арабелле, ваше сиятельство. Ей шьют бальное платье.
      – А разве то, что я мог нуждаться в вас, не имеет значения?
      При этих словах ее сердце немедленно пустилось в галоп, и пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы немного успокоиться.
      – Быть компаньонкой Арабеллы – моя обязанность, ваше сиятельство. Я не могу уклоняться от нее.
      – А я ваш работодатель. Как только вы прибыли в Роузмур, я взял на себя все обязательства Арабеллы, включая выплату вашего довольно скудного жалованья, мисс Камерон.
      На это ей нечего было возразить.
      – Арабелле действительно недоставало бы вас? – спросил он.
      – Единственный, кто мог что-то сказать по поводу моего отсутствия, это доктор Фентон, – честно призналась Джиллиана. – Не сомневаюсь, что Арабелла даже не заметила бы, что меня нет.
      Она устремила взгляд вперед. Справа был обнесенный стеной сад с фруктовыми деревьями, любимыми розами графини и грядками с овощами и лекарственными травами. Слева находилась старинная башня, построенная, как ей сказали, в конце четырнадцатого века.
      – Должно быть, чудесно владеть таким великолепием, ваше сиятельство.
      Он не ответил.
      Из дверей появился лакей, и Грант взмахом руки отослал его прочь. Слуга остановился, щелкнул каблуками и быстро исчез.
      – Какое почтение, – заметила Джиллиана. – Интересно, каково это, когда все на свете желают служить вам?
      – Ну, едва ли все на свете, – усмехнулся граф. – Но это огромная ответственность.
      Джиллиана посмотрела на него и тут же отвела взгляд. Он несколько мгновений наблюдал за ней.
      – Этот молодой лакей может остаться здесь или уйти куда-либо еще, но то, чем он станет заниматься в дальнейшем, решат эти несколько месяцев работы у меня.
      – Как его зовут? – спросила Джиллиана, предположив, что граф этого не знает.
      – Джеймс. Джеймс Артур Фергюсон. Его дядя много лет служил у меня старшим конюхом, пока несчастный случай не сделал его инвалидом.
      – И вы чувствуете свою ответственность за его племянника? – спросила она, теперь уже внимательно глядя на графа.
      – Я чувствую, что должен позаботиться, чтобы с ним, как и с любым человеком, работающим у меня, не случилось ничего дурного, – ответил граф, и легкая улыбка приподняла уголки его губ. – Я настаиваю, чтобы вся челядь каждое воскресенье посещала церковную службу. И настаиваю также, чтобы мои люди откладывали часть своего жалованья и отсылали деньги в банк Эдинбурга.
      – И все же при такой вашей хозяйственности и ответственности вы оставались в Италии.
      – Я не отказался полностью от всех своих обязанностей, мисс Камерон, – сказал он, нахмурившись. – Мы с братом вели пространную переписку. Он сообщал мне обо всех важных решениях. Я не был совсем отстранен отдел.
      – Прошу меня простить, ваше сиятельство. Я не хотела вызвать ваше раздражение.
      – Я не раздражен, – проворчал он.
      – Я все время противоречу вам, вы заметили?
      – Если и так, это не влияет на мое настроение.
      – Значит, мне просто показалось.
      – Правильнее будет сказать, что я не привык иметь дело с таким искренним человеком, как вы.
      Джиллиана положила ладони па балюстраду и снова устремила взгляд вперед.
      – Я способна на некоторую сдержанность в речи, ваше сиятельство. Недостаточно, надо признать, но все же. Не каждая мысль, что приходит мне на ум, слетает с языка. Некоторые вещи так и остаются невысказанными.
      – Тогда мне было бы весьма любопытно услышать, чего вы не говорите, мисс Камерон. Это, без сомнения, крайне занимательные замечания.
      – Пожалуй, лучше мне все же промолчать, ваше сиятельство.
      – Как жаль, – посетовал он. – Остроумный ответ красивой женщины стоит того, чтобы его услышать, даже если результатом будет раздражение.
      – Вы пытаетесь сделать мне изысканный комплимент, ваше сиятельство? Если так, то заверяю вас, что я признательна вам за попытку, но в ней нет необходимости.
      – Ваши слова означают, что либо я не преуспел в изысканности, либо вы не верите в свою привлекательность.
      – Не думаю, что это подходящая тема для беседы, ваше сиятельство.
      – Вы даете мне понять, что моя попытка быть любезным потерпела полное фиаско.
      – Вам не следовало и пытаться. Или я опять чересчур откровенна?
      Граф ничего не ответил. Джиллиана взглянула на него краем глаза и заметила, что теперь он тоже повернулся и любуется пейзажем.
      Она не возражала против того, чтобы он задавал ей вопросы, но что было странным в их разговоре – это отсутствие надлежащих вопросов. Граф не спрашивал Джиллиану об Арабелле. Не выражал ни малейшего интереса, словно его будущая жена была для него не важнее одной из каминных решеток или фресок на потолке.
      Но и Джиллиана не спешила сообщить ему те сведения, которые, вероятно, должна была бы сообщить. Если б она была по-настоящему предана Арабелле, она бы поторопилась объяснить графу, что у Арабеллы зачастую на уме более важные мысли, чем то, где находится ее компаньонка. Еще она могла бы перечислить качества, которые сделают Арабеллу вполне приемлемой женой. Ее любовь к чтению, например, – правда, предпочитает она медицинские книги. А уж то, что Арабелла равнодушна к модной одежде, позволит ему сэкономить немало средств на модистках. Но Джиллиана ничего этого не сказала, продолжая, как и он, хранить молчание.
      – Вы не любите модные вещи, мисс Камерон? – неожиданно спросил граф.
      – Люблю, – ответила она.
      Он бросил взгляд на окна гостиной Арабеллы.
      – Но вы намеренно покинули комнату, где работали швеи. Почему?
      – Возможно, моя нелюбовь к толпе больше, чем любовь к одежде.
      – Я тоже стараюсь избегать людей, – заметил он.
      Удивленная, Джиллиана взглянула на него.
      – Как нелюбезно с вашей стороны.
      Граф улыбнулся.
      – Вы так думаете? Люди в целом сильно разочаровывают меня. Наука же, напротив, не разочаровывает никогда. Я могу точно взвесить и определить составляющие эксперимента, знаю данные на входе и на выходе. Люди же редко бывают настолько понятны.
      – Однако эксперимент не может обнять вас, не может улыбнуться вам или поздравить с удачным днем. Математическое уравнение не может дать вам любви.
      – Но математическое уравнение не может наскучить мне, мисс Камерон.
      – Тогда, думаю, вам лучше оставить меня, – сказала Джиллиана, чувствуя какую-то нелепую беспечность. – Пока я вам не наскучила.
      – Кажется, теперь я вызвал ваше раздражение? Вы мне скажете? Или оставите это при себе?
      Граф положил ладони на перила рядом с ее руками, настолько близко, что она ощутила их тепло.
      Интересно, чтобы она почувствовала, если бы положила свою ладонь поверх его руки?
      Джиллиана отступила в сторону.
      – Полагаю, мне лучше уйти, ваше сиятельство.
      – Почему?
      Его взгляд был прямым и пронизывающим. Она крепко сжала губы, чтобы не выдать их дрожи. Он прекрасно знает почему.
      – Вы скоро женитесь, ваше сиятельство.
      – В самом деле, мисс Камерон, и как мудро с вашей стороны напомнить мне об этом. Вы всегда такая правильная?
      – Всегда, ваше сиятельство.
      Несколько долгих мгновений они просто смотрели друг на друга. Потом граф повернулся и, не сказав больше ни слова, зашагал с террасы, оставив Джиллиану в одиночестве, нетронутую и незапятнанную, по крайней мере в данной ситуации. Его благоразумие спасло ее, когда ее желания, похоже, взывали совсем к иному.
      Три года назад она с готовностью пошла на свою погибель, наслаждаясь каждой ее минутой, ничуть не испуганная актом любви Она испытала восторг, а не отвращение. Она обожала каждую ласку, каждое прикосновение, каждую волну трепета и каждый вздох. Как утверждал ее возлюбленный, она была очень страстной женщиной, и она не стыдилась этого, она испытывала лишь удовольствие.
      Но неужели она каким-то образом выдала свою искушенность? Неужели у нее какой-то особый взгляд? Может ли мужчина, глядя на нее, понять, что она ни девственна, ни невинна? Может ли заподозрить, что она готова к интрижкам? Неужели ее походка более развязна, чем у других женщин? Или то, как она ведет себя, каким-то образом сообщает мужчине, что она не прочь оказаться в его постели?
      Или просто любой мужчина видит в каждой женщине вызов? Стену, которую нужно преодолеть, неприступную крепость, которую он должен покорить?
      Если так, то тогда ей, пожалуй, стоит быть больше похожей на Арабеллу Возможно, ей следует повнимательнее присмотреться, как та ведет себя, без малейших усилий отвергая всяческое общение с мужчинами.
      И наверное, ей надо избегать графа Стрейтерна любой ценой.
 
      У двери он оглянулся на нее. Джиллиана стояла, устремив взгляд на простирающуюся впереди лужайку. Как же он ненавидит то, что его здесь окружает! Джиллиане кажется, что это удовольствие – быть владельцем Роузмура. Если бы она только представляла себе всю тяжесть бремени, которое он несет на себе. Но она не посвящена в эту часть его жизни и, если ему повезет, никогда не узнает больше, чем он сам захочет ей рассказать.
      Много лет и сил отдал Грант на то, чтобы никакие слухи или домыслы не коснулись Роузмура. Не оттого ли он сбежал в Италию? Не потому что жаждал свободы, а потому что не менее сильно хотел освобождения от почти осязаемой ауры зла, которая так прочно пристала к его отчему дому. А смерть братьев еще усугубила мрачную атмосферу Роузмура.
      Каждое мгновение, проведенное Грантом в обществе Арабеллы, только еще больше убеждало его, что он сделал совершенно неправильный выбор и для себя, и для Роузмура. Его неприязнь к Арабелле Фентон возрастала с такой силой, что это удивило его самого. Обычно он не испытывал слишком острых эмоций по отношению к женщине, разве что любопытство, какое сейчас возбуждала в нем Джиллиана Камерон.
      Нет, сейчас это было не просто любопытство. Восторг. Удовольствие. С ней он чувствовал себя непринужденнее, словно она прогоняла призраки прошлого и тревоги будущего.
      «Оставь ее в покое».
      Как, однако, странно, что исполнение этого приказа может оказаться невозможным.
      Арабелла наблюдала за ними из окна. Она заметила и вспыхнувшее лицо Джиллианы, и взгляд, которым она проводила графа, когда он уходил. Джиллиана не лучше уличной шлюхи, распущенной женщины, если так поощряет его. Разве она не знает, что стоит женщине улыбнуться мужчине определенным образом, и он тут же сочтет ее потерявшей голову?
      Джиллиана должна понять, что ее поступки – как сухие щепки для пламени. Она должна не забывать, что следует вести себя пристойно, с достоинством, которого требует принадлежность к женскому полу. Мужчины могут быть похотливыми животными, женщины же должны повелевать ими. Женщины должны делать мир цивилизованным, должны демонстрировать словом и делом, что люди могут быть созданиями интеллектуальными.
      Но станет ли Джиллиана ее слушать? В этом Арабелла сомневалась. Джиллиана изменилась; она стала более раздражительной, все более недовольной своей ролью. Или тут что-то еще?
      Своим поведением Грант Роберсон доказывает, что он такой же приземленный, как и любой из его подчиненных, вплоть до младшего конюха или помощника садовника. Такое открытие стало для Арабеллы как разочарованием, так и тайным облегчением. Будь он образцом добродетели, примером для подражания другим мужчинам, у нее не оставалось бы другого выхода, кроме как попытаться смириться с этим браком. Однако Грант оказался столь же далек от добродетели, как и Джиллиана.
      Этот союз будет хуже, чем обман; он будет кошмаром.

      Все дни двух последующих недель были отмечены каким-то странным чувством ожидания. Каждое утро Джиллиана просыпалась, гадая, закончится ли сегодня это ощущение надвигающейся тревоги. Не станет ли сегодняшний день тем днем, когда она наконец потеряет терпение и выскажет Арабелле, что она избалованная и неблагодарная девчонка? Или скажет доктору Фентону, что ей не нужна очередная лекция по поводу ее поведения или манер, ибо она и без того прекрасно знает, кто она такая. Не наступит ли сегодня тот день, когда она позволит себе вновь чувствовать? Когда она признается хотя бы себе самой, что Грант Роберсон – самый пленительный мужчина из всех, которых она когда-либо знала?
      Джиллиана позволила себе несколько секунд помечтать, прежде чем прогнать греховно-счастливые – невозможные – мысли.
      Видя растущее раздражение Джиллианы, Арабелла начала наконец входить в свою роль. Она больше не гонялась за Блевинсом из комнаты в комнату, хотя мажордом все еще настороженно поглядывал на нее, когда она появлялась в поле его зрения. Она послушно отстояла свою последнюю примерку и надевала несколько своих новых платьев, не разражаясь тирадами из-за слишком тугого корсета и нелепости новых фасонов, хотя кое в чем Джиллиана склонна была с ней согласиться – воротники были слишком большими, а рукава чересчур пышными у плеч и чересчур узкими от локтя до запястья. И Арабелла больше не появлялась везде и всюду со своей неизменной книгой, хотя по-прежнему предпочитала печатное слово живому общению. Самым поразительным следствием их ежедневных уроков, однако, было услышанное Джиллианой ее замечание графу по поводу красоты весенней природы. Никогда раньше Арабелла не говорила о таких вещах.
      В то время как Арабелла постепенно осваивалась с положением графской невесты. Джиллиана вела себя с безупречной благовоспитанностью, ни разу не показав, что с радостью вышла бы из этой своей тщательно прописанной роли. Они с графом, разумеется, встречались за обедом да и во время всех светских раутов, куда она должна была сопровождать Арабеллу. Однако Джиллиана старательно избегала любых обстоятельств, когда бы они с графом могли остаться одни. Не ходила она больше и в его лабораторию.
      Она была решительно настроена избегать соблазна.
      Глубокие вечерние сумерки спустились на Роузмур. Воздух был насыщен густым ароматом садов и сосен из окружающих лесов. Ночь манила к себе Джиллиану изящным пальчиком, приглашая ее помечтать о лучших днях и более счастливых временах. Мечты, однако, не в состоянии были примирить Джиллиану с тем, что Роберт ее бросил, родители от нее отреклись, а друзья были шокированы ее поведением.
      Цена, которую она заплатила за то, чтобы быть свободной в своих чувствах, оказалась слишком высокой.
      Джиллиана стояла у окна, глядя, как Роузмур медленно погружается в темноту. Огромный дом был слишком тих. Ей необходимы были суматоха и смятение. Ей требовались шум Эдинбурга, какофония Лондона. Дай ей звуки дома, заполненного людьми, и она будет вполне счастлива.
      В Роузмуре нет нужды устилать улицы сеном. Дом слишком огромен, чтобы до его обитателей доносился стук колес кареты по вымощенной камнем подъездной дороге.
      Темнота сгустилась, окутывая все вокруг мягким покровом, чтобы графу хорошо спалось. Королевский отдых для мужчины, в чьих жилах течет благородная кровь, мужчины, наделенного такой властью и могуществом, что мир, без сомнения, замирает при упоминании его имени.
      Как и она.
      Всякий раз, когда Арабелла заговаривала о нем, Джиллиана находила повод, чтобы уйти или заняться чем-то другим. Негоже думать о нем слишком часто, поощрять чувства, которые не дают ей уснуть, вот как сейчас.
      Не раз и не два ругала она себя, называла дурой. Но увещевания сознания боролись с более волнующим голосом, который отнюдь не был таким чистым или управляемым высокими мыслями. Этот греховный шепот побуждал ее поспать осмотрительность к дьяволу и быть абсолютно безрассудной.
      Значит, вся ее оставшаяся жизнь пройдет в услужении другим в той или иной форме? Теми бездумными юношескими действиями она определила свою судьбу. Она больше не благопристойная молодая дама Эдинбурга. У нее не будет ни дома, ни мужа, ни положения в обществе. Если когда-нибудь в отдаленном будущем она и выйдет замуж, то не ради положения, а просто для стабильности и защиты. И уж конечно, не ради любви. Джиллиана не была даже вполне уверена, что сможет теперь кому-то доверять.
      Или, быть может, дело в том, что она не доверяет себе самой? Не в этом ли одна из причин? Если ее суждение в отношении Роберта оказалось ошибочным, то как же она может рискнуть полюбить вновь?
      Может ли она довериться своим ощущениям, чтобы распознать разницу между любовью и влюбленностью, между физическим желанием и более глубоким чувством?
      Джиллиана открыла окно, пожалев, что сейчас не зима. Воздух был бы обжигающе холодным, снег укутывал бы землю толстым слоем. Это сразу же напомнило ей о скорби и печали. Зима – пора смерти. Впрочем, она не нуждалась в напоминаниях.
      Сон придет к ней поздно, если вообще придет.
      Сегодня печаль была слишком близкой, а настроение слишком подавленным. Одиночество словно призрак стояло у Джиллианы за спиной, нашептывала на ухо, напоминало о прошлом.
      Неужели это такой грех – хотеть быть любимой?
      Джиллиана отвернулась от окна. Служанка приготовила ей постель, отвернув угол одеяла, взбив подушки. Комната была прелестна – свидетельство богатства и вкуса Роузмура. Невозможно было придраться ни к удобствам, ни к теплу, с которым к ней относились в поместье графа.
      Возможно, теперешняя роль переносилась бы ею легче, если б ее поместили на половине слуг и обращались с ней соответственно. А так нет-нет да и случались моменты, когда ей страстно хотелось оказаться на месте Арабеллы.
      Сегодня за обедом граф смотрел на нее так долго, что у нее возникло желание предупредить его, что окружающие замечают это. Он поинтересовался ее мнением во время беседы, а когда она погрузилась в молчание, то добивался ее замечаний так настойчиво, что Джиллиане ничего не оставалось, как ответить ему. И на протяжении всего обеда с его лица не сходила эта его чуть заметная улыбка, словно он насмехался над ее осторожностью или укорял за недостаток смелости.
      Не считая себя трусихой, Джиллиана не забывала все же одного очень важного факта. Если бы не вмешательство доктора Фентона, быть бы ей сейчас уличной проституткой – несчастным созданием, которое платит за еду и ночлег своим телом.
      Не находя себе места, Джиллиана беспокойно заметалась по комнате, страшась предстоящей ночи. Минуту спустя она, схватив халат, вышла из комнаты.
      Роузмур представлял собой лабиринт комнат и коридоров. За последние две недели Джиллиана научилась находить дорогу, используя в качестве ориентира английский сад. Он располагался с восточной стороны дома. Таким образом она без труда находила дорогу к западному или северному крылу, где находились общие комнаты.
      Галерея была длинной, сто пятьдесят два шага, если мерить ее шагами. Оштукатуренный потолок был украшен лепниной, изображающей переплетенные виноградные лозы. Дубовый пол представлял собой чередующиеся светлые и темные деревянные полосы, полумрак рассеивался лунным светом, струящимся через, наверное, целую дюжину высоких арочных окон.
      Изящные столики не больше фута шириной стояли у каждого простенка между окнами. Одни щеголяли красочными китайскими вазами, другие – вычурными статуями из слоновой кости, которые сейчас, в полумраке, казались неясными пятнами кремово-серого цвета. Один столик стоял пустым, и когда Джиллиана подошла к нему, то поняла, что столешница, выполненная из редкого голубого мрамора, уже сама по себе может считаться произведением искусства.
      Она прошла в середину коридора, изучая затененные портреты, развешанные на стене слева от нее. Графы Стрейтерн явно высоко ценили своих лошадей и собак, ибо и те и другие были изображены на переднем плане. Чего не скажешь о женах.
      Какой-то звук в конце галереи заставил Джиллиану повернуть голову. Может, один из лакеев? Она прокашлялась и спросила:
      – Кто там?
      – У вас склонность бродить по ночам, мисс Камерон? – вопросил властный голос – Если так, то, возможно, мне следует поставить лакея у ваших дверей. Не хотелось бы, чтоб одного из гостей Роузмура застрелили как злоумышленника.
      – А такое часто случается, ваше сиятельство? – спросила Джиллиана, вглядываясь в темноту.
      В полосу бледного лунного света вышла графиня.
      – Почему вы не спите, мисс Камерон?
      – Не могла уснуть, – ответила Джиллиана.
      – Вам следовало попросить у мисс Фентон один из ее порошков. Она посоветовала его моей горничной, и теперь та храпит всю ночь и не дает мне спать.
      – Мне кажется, что, если я не сплю, значит, для этого есть причина.
      – Вы считаете, что Бог наказывает вас за какую-то греховную мысль или поступок, мисс Камерон? Сомневаюсь, что у Господа есть время определять наказание таким образом Он успеет сделать это, когда мы умрем и будем призваны к ответу перед святым Петром за все свои грехи.
      – Пожалуй, я бы предпочла отдать свои долги еще при жизни, ваше сиятельство. После смерти задолженность может оказаться слишком велика.
      – Вы настолько грешны? – спросила графиня.
      – Некоторые бы сказали, что да.
      – А вы дерзкая девушка, верно? Я сразу так подумала, когда увидела вас.
      Графиня повернулась, собираясь уйти, и Джиллиана заколебалась, не зная, что ей делать.
      – Вы идете, мисс Камерон? Если уж мы обе не спим, то вполне можем составить компанию друг другу.
      Джиллиана спустилась по широкой лестнице вслед за графиней, крепко держась за полированные перила. Только одна газовая лампа освещала лестницу, а мраморные ступеньки могут быть опасны.
      Графиня направилась в сторону задней части дома.
      – Я нахожу, что шоколад помогает там, где все остальное терпит неудачу, мисс Камерон Вы присоединитесь ко мне?
      – Как вы находите дорогу в темноте? – спросила Джиллиана, наткнувшись на небольшой стол. Потерев бедро, она последовала за графиней.
      – Двадцать лет практики. – Судя по звуку голоса, она была уже далеко впереди. Джиллиана пошла быстрее, но споткнулась еще об один стол. Утром она будет вся в синяках.
      – Так вы идете? – спросила графиня с веселыми нотками в голосе. – Или мне прислать лакея, чтобы он проводил вас на кухню?
      – Полагаю, что смогу сама справиться, ваше сиятельство, – отозвалась Джиллиана.
      – Да уж постарайтесь, – последовала язвительная реплика, – иначе шоколад остынет к тому времени, когда вы доберетесь.
      Пробравшись через хаос коридора, Джиллиана спустилась по лестнице, Она повернула налево и прошла некоторое расстояние, прежде чем повернуть еще раз. В отличие от других помещений кухня была ярко освещена газовыми лампами.
      – Здесь уж вы не заблудитесь, – сказала графиня, встречая ее. – Мой сын настоял на освещении всей кухни. – Она подняла взгляд на светильники на стене. – Они ужасно воняют, но так приятно не беспокоиться о свечах. Грант говорит, что через несколько лет это станет обычной вещью в большинстве домов. Мы живем в век прогресса, мисс Камерон. Я полагаю, необходимо принять этот факт, как бы это ни было трудно.
      – Вы, должно быть, очень гордитесь графом.
      Какая-то тень промелькнула на лице графини, но уже в следующую секунду она улыбнулась.
      – Горжусь, мисс Камерон. О таком сыне любая женщина может только мечтать. Я ужасно скучала по нему, когда он жил в Италии. Я умоляла его приехать домой. Не знала я, что он сделает такую… – Она замолчала и покачала головой, словно досадуя на себя.
      Повернувшись, графиня направилась в глубь кухни. Джиллиана пошла следом, изумленно озираясь. Она никогда не была в такой большой комнате. Огромный стол, почти такой же, как в лаборатории графа, стоял посередине. У одной стены находился внушительных размеров очаг; возле другой – шкафы и полки, заполненные кастрюлями, сковородами и другой кухонной утварью.
      – Благодаря такой кухне мы можем накормить всех в Роузмуре, – сказала графиня, правильно истолковав благоговейный взгляд Джиллианы. – А это весьма существенно, мисс Камерон, поскольку у нас в Роузмуре больше сотни работников. Вы обнаружите, что они питаются значительно лучше большинства соседских слуг. Все, что подается на хозяйский стол, находит свой путь и в столовую для слуг. К сожалению, остается мало еды, чтобы накормить бедных. Но я могу с гордостью сказать, что мы никогда не отказываем никому, кто нуждается в хлебе насущном. Вам известно, что у нас отведено целое здание под хранение продуктов?
      – Нет, – ответила Джиллиана.
      – Мисс Фентон тоже этого не знает. Но она не выражает никакого интереса в отношении управления Роузмуром. Боюсь, она считает это занятие недостойным себя. Однако когда она станет графиней, ей придется вникать буквально в каждую мелочь. Феи не появляются в сумерках, чтобы чистить котлы, мисс Камерон. И не эльфы заботятся о том, чтобы слуги были накормлены и одеты.
      Из чего следовало, что Арабелла должна проявить некоторый интерес, пусть даже и притворный, к обязанностям графини. Она также должна, если Джиллиане удастся убедить ее, выразить некоторое любопытство в отношении Роузмура, по крайней мере перед графиней Стрейтерн.
      Графиня подошла к полке, достала кастрюльку с длинной ручкой и вернулась к плите.
      – Вы так странно смотрите на меня, мисс Камерон. Вы ожидали, что я позову служанку?
      – Вообще-то я ожидала, что здесь будет одна из кухарок, ваше сиятельство.
      – Тогда вам придется привыкнуть к виду графини, готовящей себе шоколад. Я дочь герцога, но мой отец был убежден, что дети не должны расти беспомощными. В конце концов, он видел, что происходило во время Французской революции. Некоторые аристократы даже не в состоянии были сами застегнуть себе туфли. – Она покачала головой. – Самостоятельность – чудесная вещь, мисс Камерон. Осмелюсь заметить, что у вас ее в избытке. Я ведь наблюдала за вами.
      – Правда?
      Графиня кивнула.
      – Я задавала много вопросов и о вас тоже, мисс Камерон. Доктор Фентон, однако, почему-то крайне сдержан, когда говорит о вас. Я чувствую, что тут кроется какая-то тайна.
      Джиллиана подошла к столу и присела на край скамьи. Она положила руки на стол, сложив ладони вместе.
      – Нет никакой тайны, ваше сиятельство.
      – Как случилось, что вы стали компаньонкой такой избалованной, вечно ноющей особы?
      – У Арабеллы очень много недостатков, это так, ваше сиятельство, но, думаю, это скорее издержки юности, чем склонность или характер.
      – Вы поправляете даже меня. Возможно, ваша самостоятельность заходит несколько дальше допустимого.
      Джиллиана не ответила.
      Открыв металлическую банку, графиня насыпала что-то в кастрюльку. Через несколько секунд комната наполнилась густым запахом шоколада.
      – Почему вы бродили по коридорам Роузмура, мисс Камерон?
      – Я не могла уснуть, ваше сиятельство.
      Графиня оглянулась через плечо, лицо ее выражало досаду.
      – Я полагаю, это мы уже установили, мисс Камерон, – отчеканила она. – Я спрашиваю вас о причине, по которой вы не могли уснуть. Ваша совесть нечиста?
      – Признаюсь, моя совесть не совсем незапятнанна, ваше сиятельство. И все же не она не дает мне спать по ночам.
      – Вы либо очень счастливая молодая женщина, мисс Камерон, либо искусная лгунья. Неужели нет таких поступков, о которых вы сожалеете? И ничего из сделанного вами вы не хотели бы вернуть назад? Значит, вы одна из немногих безупречных женщин, мисс Камерон? Пример, которому должны следовать все другие девушки?
      – Едва ли, ваше сиятельство. Но ночь не приносит мне больших сожалений, чем день.
      – Очень осторожный ответ, мисс Камерон. – Графиня продолжала помешивать шоколад. – Вот я не сплю, потому что считаю грешным спать, когда мои дети мертвы. Я, без сомнения, проснусь поутру, снова поприветствую божий рассвет. Постепенно просыпаясь, я буду слышать пение птиц на дереве за окном моей комнаты и радоваться звукам утра.
      – И вдруг вас поразит словно громом ужас действительности, – продолжила Джиллиана. – Просыпаться, когда тот, кто вам дорог, кого вы любите, мертв. На мгновение вы закроете глаза, задаваясь вопросом, почему Бог не послал смерть вам.
      Взгляд графини был слишком острым, однако она ничего не сказала и какое-то время еще продолжала мешать в кастрюльке, затем налила шоколад в две чашки. Одну из них пододвинула через стол Джиллиане, а с другой села напротив нее. Обе женщины молчали, маленькими глотками отпивая шоколад.
      – Вам знакома потеря, мисс Камерон, – наконец произнесла графиня.
      Джиллиана не ответила. В конце концов, это не было вопросом. Она рассматривала шоколад в своей чашке, стараясь следить за тем, чтобы на ее лице ничего не отразилось. Странно, что ей стало легче прятать свои чувства от людей, которых она знает, и все труднее и труднее защищаться от чужих людей.
      Каково было бы жить где-то, где люди не боятся раскрыться, где чувства поощряются, а не прячутся. Она слышана, что итальянцы именно такие. Надо спросить графа, правда ли это.
      – Грант не любит говорить о своих братьях, – снова нарушила молчание графиня. – Считает, что, говоря о них, лишь усугубит мое горе. Но то, что мои сыновья мертвы, не означает, что для меня они перестали жить. Мне нужно говорить с ними. Рассказывать о них. Гордиться их делами. Они живут в моем сердце, и я ощущаю их присутствие в окружающем мире.
      – Мне казалось таким странным быть матерью троих сыновей. Но я думаю, что это было благословением. Нет, – поправилась она. – Не думаю, знаю. Ни у кого в целом свете не могло быть лучших сыновей.
      Она откинулась назад, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Джиллиана видела, что графиня борется со слезами.
      – Расскажите мне о них, – попросила Джиллиана, наклоняясь к ней.
      Женщина открыла глаза.
      – Вы не обязаны мне сочувствовать, мисс Камерон. Я это ценю, но не требую этого.
      Джиллиана улыбнулась.
      – У них у всех были глаза графа?
      – Серые глаза Роберсонов? – Графиня тоже улыбнулась. – У всех. И все же порой я думаю, что это единственное, что было у них общего. Они были такими разными. Джеймс был шутником, он всегда радовался жизни, наслаждался ею. Иногда мне казалось, что даже чересчур сильно. Эндрю, напротив, был прилежным, любил учиться, обожал арифметику. Джеймс и Эндрю намного младше Гранта, но все мальчики любили друг друга. – Графиня замолчала, вытирая щеки, теперь уже даже не пытаясь сдержать слезы.
      – Вы хотите увидеть миниатюру моих сыновей, мисс Камерон?
      Джиллиана кивнула.
      – Я покажу вам ее. Но только завтра, а сейчас нам все же следует поспать.
      Какое странное место Роузмур. Внешне это поместье, достойное принца, роскошно украшенное, прекрасно обставленное и окруженное великолепными садами. Внутри же, однако, бурлят эмоции, пронизывая здешний воздух: скорбь, потери и, возможно, страх вкупе с решимостью не показать миру своих истинных чувств.
      Но Джиллиане было слишком хорошо известно, что иногда одних намерений недостаточно.

      Роузмур был освещен, словно сказочный замок, для бала, устраиваемого в честь Арабеллы. Газовые лампы на карнизах и портиках были зажжены; ветронепроницаемые канделябры громоздились на окнах. Ряд фонарей тянулся вдоль изгибающейся подъездной дорожки, ведущей к массивным кирпичным воротам Роузмура. Лакеи были поставлены у входа, дабы указывать дорогу возницам карет, и у лестницы. Один из них держал серебряный поднос, на котором стояли бокалы с подогретым вином, – традиционное приветствие дома графа Стрейтерна.
      Третий этаж был открыт, проветрен и вычищен от дубового пола до четырех огромных сверкающих люстр с шестнадцатью рожками для свечей и мерцающими хрустальными подвесками.
      Музыканты прибыли три дня назад из Эдинбурга и принимали указания графини по поводу того, что играть и когда. Время от времени Джиллиана видела оркестрантов на веранде снаружи бального зала, но ни разу не подошла поближе.
      В день бала Джиллиана присматривала за одеванием Арабеллы и удивилась, когда та выразила не более чем символический протест. Когда же горничная закончила причесывать Арабеллу, Джиллиана испытала благоговейный трепет.
      Арабелла всегда была красивой, но сегодня она была просто ослепительна, настоящая принцесса.
      Мягкий желтый шелк платья подчеркивал ее идеальную фигуру и оттенял алебастровую кожу, в то время как декольте обнажало то, что скрывали ее простые синие и коричневые платья. Она была наделена пышными формами, а глубокий вырез открывал изящную коричневую родинку.
      Светлые волосы были убраны в прическу, открывающую лицо, а выпущенные локоны смягчали взгляд, как и вплетенные в волосы цветы. Цвет лица у Арабеллы был безупречно фарфоровый, оживляемый нежным румянцем. Ее зеленые глаза искрились, когда она внимательно рассматривала себя в зеркале, и Джиллиана поневоле задавалась вопросом, довольна ли она результатом.
      И будет ли граф Стрейтерн сражен красотой своей невесты?
      Нежно-розовое платье Джиллианы тоже было красивым, но она не питала иллюзии относительно того, что ее внешность может сравниться с внешностью Арабеллы. Черты ее невыразительны, фигура стройная, но ничем не примечательная. Она самая что ни на есть обычная.
      Они с Арабеллой шли к бальному залу вместе, но перед дверьми Джиллиана отступила назад, уступая доктору Фентону место рядом с его дочерью. Когда лакей предложил ей руку, Джиллиана покачала головой, прошла в конец коридора и устремила невидящий взгляд в окно.
      «Господи, как же это глупо – кому-то завидовать. Мы не можем жить жизнью других людей. Мы должны жить своей жизнью, которую создали для себя».
      Но неужели это так грешно – желать всего хотя бы несколько часов, снова стать беззаботной и беспечной? Неужели это так ужасно – хотеть вновь быть той девушкой, которая отвергала многие эдинбургские развлечения, спрашивая, почему она должна танцевать с тем или иным мужчиной? Беззаботное дитя, которое радушно принимали как дочь одного из самых успешных и богатых купцов Эдинбурга и которая никогда не воспринимала это внимание как нечто необычное или особое – она просто принимала его как должное.
      Когда она бранила Арабеллу, то на самом деле бранила ту девушку, которой сама когда-то была. Но она дорого заплатила за свою ошибку. Каждое мгновение украденной радости было приравнено к часу безмолвного горя. Каждому бездумному поступку было противопоставлено бесконечное сожаление.
      До приезда в Роузмур Джиллиана считала, что усвоила преподанные ей уроки. Однако сейчас она обнаружила, что завидует Арабелле.
      Господи, помоги. Она должна покинуть Роузмур как можно скорее.
      С неохотой вернулась она в бальный зал, благодарная доктору Фентону за то, что он подошел и проводил ее в конец зала. Один из лакеев появился перед ней, предлагая чашу пунша с серебряного подноса. Джиллиана взяла чашу, но не потому, что хотела пить. А чтобы чем-то занять руки.
      Площадка для танцев была заполнена людьми, танцующими стратспей. Сколько раз она легко справлялась со сложным рисунком танца, досадуя, когда трое других танцоров не были столь проворны?
      Какой же глупой девчонкой она была!
      Джиллиане не составило труда отыскать глазами Гранта. И он был не один. Двое мужчин и три женщины соперничали за его время и внимание.
      Джиллиана стиснула руками чашу с пуншем и с ненавистью взглянула на свои пышные юбки. Красивая ткань, кружево делали ее образцом современной нарядной женщины. Ей же хотелось совсем другого.
      Если бы кто-нибудь, например старейший из живущих на земле или, быть может, мудрейший, пришел и задал ей один вопрос: кем она хочет быть сейчас, именно в этот момент, она бы сказана правду. Свободной, сказала бы она кратко, но емко.
      Возможно, она бы оделась в стиле, бывшем в моде двадцать лет назад, – длинное полотно ткани, присобранное под грудью и ниспадающее до пола. Она бы украсила волосы простой лентой, чтобы не дать им падать на лицо, и защитилась бы от солнца зонтиком или шляпкой. Туфли ее были бы из мягкой кожи, чтобы ногам было в них удобно. Под платье она надела бы лишь тонкую сорочку. Никакого корсета, никакой шнуровки, ничего стесняющего движения. Она не занималась бы ничем, кроме того, что ей мило. Делала бы наброски растений, созданных Богом, или дивилась проходящему дню от сияющего великолепия рассвета до тонких оттенков сумерек. Со своей вновь обретенной свободой она бы наслаждалась жизнью, удивляя всех, кто знает ее. Она бы пела во всю мощь своих легких, когда ей хотелось бы петь. Ела бы то, что нравится, и пила бы херес по утрам и чай в полночь. Она бы по-доброму смеялась над другими, если бы ей приходила в голову такая фантазия. И не скупилась бы на похвалу и деньги.
      Но самое главное – она любила бы без оглядки и танцевала под шум ветра.
      Она была бы счастливейшей из смертных, человеком со своими достоинствами и недостатками, она была бы такой, какая есть. Теперь же она вынуждена притворяться, не быть собой, ибо того требуют законы выживания.
      Джиллиане не хотелось находиться здесь, но ее присутствие обязательно. Бальное платье было подготовлено для нее почти без ее участия. Оно было розовым – не тот цвет, который она бы выбрала сама. Но все равно Джиллиана была благодарна доктору Фентону за доброту.
      Или ей следует быть благодарной графу?
      Она украдкой взглянула на него и тут же отвела глаза, чтобы он не заметил. Ревность – совершенно безрассудное чувство, тем более что у нее нет причин ревновать. Свет отнюдь не счел бы ее чувства благоразумными или мудрыми. Ведь этот мужчина никогда не будет ей принадлежать.
      «Милостивый Боже, прошу, помоги мне. Пожалуйся, помоги мне понять, что есть вещи, которые мне недоступны. Дай мне почувствовать всем сердцем, всей душой, что желать, чтобы обстоятельства были другими, так же бессмысленно, как желать луну с неба».
      Возможно, когда-нибудь она встретит любовь. Возможно, когда-нибудь у нее будут дети. Если такой день все же наступит, она сделает какой-нибудь великий, благородный жест, дабы поведать всему миру, что мечты могут сбываться и молитвы могут быть услышаны.
      Но до тех пор она обречена стоять здесь и наблюдать, как Грант расточает свое внимание всем гостьям Роузмура. Он танцевал так же, как делал все: осмотрительно, сдержанно, с какой-то математической точностью, словно считан шаги в уме.
      Он был в перчатках, как и она. Если б они танцевали, но не почувствовал и бы прикосновения ладоней друг друга. Он и были бы осмотрительны и благопристойны. А как насчет того, чтобы смотреть ему в глаза? Она бы отвела взгляд, устремив его на зеркальные стены пли окна, из которых видна терраса, где однажды они стояли и болтали почти как друзья.
      Если бы они танцевали друг с другом, их ноги летали бы над отполированным до блеска паркетным полом вместе, в паре, в пристойном, сдержанном и приемлемом слиянии тел.
      Колотящемуся сердцу Джиллианы было так тесно, что казалось, словно кто-то туго стянул ей грудь веревкой. У нее было такое чувство, будто она плачет внутри, так что случайный наблюдатель не может этого увидеть. Она злилась и не знала точно, на кого злится: на него ли за то, что он так неотразим, или на себя зато, что ее так легко увлечь.
 
      Грант не сказал ни слова о бале, устраиваемом для того, чтобы представить Арабеллу соседям. Как и не возражал против того, чтобы выкроить несколько часов из своего расписания, каким бы плотным оно ни было. Он даже не воспротивился тому, чтобы быть заново представленным бесчисленным людям, которых знал всю жизнь, но не видел после возвращения из Италии. Не считая похорон Джеймса, он ни разу не был в обществе и мог понять их любопытство к себе. Сегодняшний вечер, хоть и скромный по причине траура, считался, по словам его матери, грандиозным светским событием. Поэтому Грант заставлял себя улыбаться, приветствовать гостей Роузмура и скрывать свое растущее раздражение.
      Джиллиана Камерон игнорирует его. Подчеркнуто игнорирует, как будто специально старается ему досадить. Когда бы он ни посмотрел в ее сторону, она отводила взгляд. Когда он направился к ней, поспешно улизнула в другую часть зала.
      Кто-то окликнул его, и он недовольно обернулся.
      – Прошу прошения, ваше сиятельство, – обратился к нему мужчина, неуклюже поклонившись.
      В другое время Грант сказал бы ему, что он, черт побери, не король, и велел бы прекратить раболепствовать. Теперь же он лишь кивнул, прежде чем снова бросить взгляд на Джиллиану.
      Несносная женщина.
      И Грант переключил свое внимание на Арабеллу. Он подошел к ней, склонил голову, и толпа окружавших ее людей любезно расступилась.
      – Потанцуете со мной, Арабелла?
      Судя по ее виду, она готова была отказаться, однако все же подала ему руку.
      С несвойственным ему ощущением надвигающейся опасности Грант повел ее на середину зала.
      Доктор Эзра Фентон наблюдал, как танцует его дочь, не скрывая изумления. Граф касался ее руки, и она, как ни удивительно, позволяла ему это. Арабелла была похожа на ангела, и на лице у нее сияла самая настоящая улыбка. А чуть раньше он слышал, как она смеялась.
      Не впервые с тех пор, как граф сделал предложение, доктор подумал о своей дорогой жене. Если бы только она могла видеть изменения последних нескольких лет. Маленькая девочка, которая почти не говорила и боялась темноты, расцвела, превратившись в прекрасную молодую женщину, которая вскоре выйдет замуж за графа.
      Арабелла выглядела по-настоящему счастливой этим вечером. Разумеется, ведь она принцесса бала, очаровавшая чуть ли не всех молодых людей. Да и граф кажется довольным, хотя вообще-то это нелегко понять, потому что он редко улыбается.
      Как и Джиллиана. Как странно – эти двое на протяжении всего вечера находятся в разных частях бального зала, но выражения лиц у них почти одинаковые.
      Ему придется поговорить с Джиллианой. Она не должна забывать, кто она есть – просто компаньонка Арабеллы. Было время, когда она находилась на более высокой ступени общественной лестницы, но теперь это уже не так. Она компаньонка его дочери, а значит, лишь немногим выше, чем прислуга. Она должна сохранять дистанцию между собой и графом. И хотя вполне возможно, что она будет жить в Роузмуре до конца жизни, нельзя допустить, чтобы она вносила в семью разлад.
      Возможно, ему стоит подойти к своему будущему зятю. Идея имела свои положительные стороны, и все же в последний момент Фентон передумал. К Гранту Роберсону не подходят без приглашения. Даже сейчас, у него на балу, люди появляются, а потом вдруг исчезают, будто растворяются.
      Фентон считал, что у графа с Арабеллой очень много общего, если бы только они как следует пообщались, чтобы понять друг друга. Арабелла по-своему также одержима, как и Грант. Она тоже беззаветно предана науке. Возможно, этот брак сможет оказаться успешным.
      Доктор просиял, полагая себя самым счастливым человеком на свете. Он отыскал глазами графиню. Пребывая в трауре, она, однако, отодвинула в сторону свою скорбь, дабы устроить этот бал в честь Арабеллы. Фентон поймал ее взгляд, улыбнулся, кивнул и возликовал, когда она ответила на его улыбку чуть заметной своей.
      Лицо ее казалось слишком бледным, но, с другой стороны, она никогда не могла похвастаться румянцем. В остальном же это вполне здоровая женщина, чей возраст чуть больше, чем она готова признаться. Но фигура у нее по-прежнему великолепная.
      Фентон многие годы любил ее и все это время твердил себе, что глупо испытывать такое чувство к женщине, которая гораздо выше его по положению. Сейчас так хотелось хоть раз пригласить ее на танец. Но нет. Возможно, когда-нибудь, только не сегодня. Одного исполненного желания пока вполне достаточно.
      Доротея улыбнулась ему.
 
      – Нам с вами почти не удалось сегодня побеседовать, – сказал Грант, когда перерыв в музыке дал ему возможность говорить.
      Танец закончился, но он не отошел от Арабеллы. Почему так трудно разговаривать с ней и так невероятно легко говорить с Джиллианой?
      Когда он находился рядом с Арабеллой, его природная осторожность поднимала голову. Несмотря на увлеченность Арабеллы медициной и на ее любовь к врачеванию, она не была ни мягкой, ни добросердечной. Как ни старался, Грант не мог представить ее нежно прижимающей к груди ребенка.
      – А нам обязательно беседовать, ваше сиятельство? – спросила Арабелла. – Насколько я поняла, вас интересует не столько мое умение вести беседу, сколько моя способность к деторождению.
      Он воззрился на Арабеллу, не зная, как на это реагировать. И ведь она вовсе не пыталась шокировать его. В сущности, лицо ее выражало крайнюю скуку.
      Грант подозревал, что единственный способ пробудить ее любопытство или даже воодушевление – это привести ей какого-нибудь больного.
      – Вы прекрасно танцуете, – сказал он. Она не ответила на комплимент.
      – И вы сегодня очень красивы.
      – Все это результат уловок, – парировала она. – Немного румян, выщипанные брови, а затем меня затянули до такой степени, что мои формы едва ли можно назвать естественными. Не сомневаюсь, что это станет причиной ухудшения работы моего желудка.
      – Неужели все настолько плохо?
      Она нахмурилась.
      – Мне нравятся ваши волосы, особенно с вплетенными в них цветами, – продолжил Грант.
      – Это работа камеристки вашей матери. Она сказала, что я буду как Афродита. У меня же нет ни малейшего желания подражать какой-либо греческой богине, – пояснила Арабелла. – А уж если так необходимо кого-то копировать, то почему не Гиппократа?
      – Я полагаю, что Гиппократ был мужчиной, а камеристке хотелось, чтобы вы выглядели сегодня как женщина.
      Арабелла промолчала.
      – Как насчет еще одного танца, Арабелла?
      – Я бы не хотела, ваше сиятельство. Думаю, мне удалось избежать осуждения вашей матери, достигнув равновесия между моим долгом и терпением.
      Он поневоле улыбнулся такому ответу, ведь Арабелла, как он уже знал, терпеть не может бывать в обществе.
      – Мой брат Эндрю был таким же, – заметил Грант. – Он ненавидел какие бы то ни было светские сборища и, бывало, прятался в библиотеке.
      – В самом деле, ваше сиятельство?
      Она снова отдалилась от него. Ее интерес явно падает, когда разговор касается кого-то другого, а не ее. Или, может, он просто слишком суров, и Арабелла неловко себя чувствует с ним?
      – Вам удалось найти в Роузмуре пациентов, которые требуют ваших знаний и опыта? – Вот тема, которая придется ей по душе.
      – У сына садовника очень сильный порез на руке. Полагаю, он гноится, – сказала Арабелла. – Не знаю, удастся ли мне восстановить работу пальцев или придется ампутировать два из них.
      – О Боже, – потрясенно произнес Грант. – Надеюсь, в этом не будет необходимости.
      – Врач знает, что он должен делать, ваше сиятельство. Подробности его действий непрофессионалу трудно понять, как, впрочем, и вынести без крепких нервов.
      – Я обладаю не только достаточной степенью выдержки, Арабелла, но и некоторой долей сострадания. Марк должен зарабатывать на жизнь. Как он будет делать это без одной руки?
      – Но это лучше, чем если он умрет от заражения, ваше сиятельство.
      Она повернулась лицом к бальному залу, словно разглядывать танцующих было для нее интереснее, чем разговаривать с Грантом.
      Вопрос, которой он задал ей, был глупым, но он все равно спросил:
      – А вы считаете, что мы подойдем друг другу, Арабелла?
      Она взглянула на него:
      – Вы хотите знать мое мнение? Впервые за время этой авантюры кто-то интересуется моим мнением.
      – Значит, вот чем вы это считаете – авантюрой?
      – За неимением лучшего термина. А как бы вы назвали это, ваше сиятельство?
      Бедствием. Крахом. Катастрофой. Вслух он, разумеется, этого не сказал.
      Пока они стояли у стены зала, Арабелла постоянно дергала перчатки и отбрасывала локоны со щеки. Пышные рукава, очевидно, раздражали ее, потому что она то и дело подтягивала их кверху. Изучая свои книги или занимаясь лечением пациента, Арабелла была собранной и чувствовала себя в своей стихии. Сейчас же ей было явно не по себе.
      Грант мягко коснулся ее плеча, скользнув пальцами вдоль его изгиба успокаивающим прикосновением. Арабелла замерла.
      – Уберите руку, ваше сиятельство. Мы еще неженаты. Я еще не принадлежу вам.
      Грант не спешил подчиниться, и она шагнула в сторону.
      – Я не сделал вам ничего плохого, Арабелла. И не сделаю. Вы не должны меня бояться.
      Она отступила еще дальше от него, отказываясь принять и его слова, и его самого.
      – Вы станете графиней. Одно это уже должно принести вам некоторое утешение.
      Гранту хотелось успокоить ее, прогнать этот взгляд загнанного зверька с ее лица. Внезапно в ней появилось что-то невинное и почти детское, заставившее его вдруг осознать, что, видимо, он никогда не почувствует к ней страсти, но сумеет испытать желание защитить ее. И это может стать основой его брака, возможно, более крепкой, чем была у его родителей.
      – Я всего лишь хочу, чтобы вы оставили меня в покое.
      – Едва ли это звучит ободряюще для будущего мужа, Арабелла.
      Она промолчала, и тогда Грант спросил:
      – Вы хотите, чтобы я освободил вас от предстоящего брака, Арабелла?
      – Я не могу просить вас об этом, так как не хочу огорчить своего отца, – с явным сожалением сказала она. – Так что нам придется подойти друг другу, ваше сиятельство.
      – Тогда, может быть, следует воспользоваться отсрочкой.
      На ее лице отразилось явное облегчение.
      – Это было бы приемлемо, ваше сиятельство.
      – Приговоренный к смерти преступник мог бы выразить больше энтузиазма, Арабелла.
      – Я вообще не желаю выходить замуж, – заявила она. – Ни за кого.
      – По крайней мере, полагаю, я должен считать, что мне повезло находиться в такой хорошей компании.
      На ее вопросительный взгляд он улыбнулся.
      – Со всем остальным мужским полом.
      – Вы не понимаете, ваше сиятельство. Да и как вы можете?
      – Тогда, Бога ради, просветите меня.
      – Нет, – бросила она и резко отошла от него, обходя танцующих и протискиваясь среди гостей.
      Грант окинул взглядом бальный зал и постарался прогнать чувство облегчения, немедленно охватившее его с уходом Арабеллы. Он поискал глазами Джиллиану и нашел ее в другом конце зала. Очевидно, она старалась быть очаровательной и любезной и, похоже, чересчур преуспела в этом. Грант нахмурился, не обращая внимания на людей, собирающихся вокруг него. Если он подойдет прямо к ней, ей некуда будет спрятаться. Что она скажет, если он пригласит ее на танец? Быть может, ему даже удастся уговорить ее выйти на террасу, в лунную ночь. Кусты, деревья и цветы будут свидетелями их встречи, но только природа, потому что люди причиняют слишком много горя своими досужими домыслами и сплетнями.
      Вообще-то он не склонен к поэтике, несмотря на годы жизни в Италии. Но Джиллиана пробуждает в нем желание сочинять сонеты – о чем Грант никогда и не думал до недавнего времени. Сейчас же он жалел, что не играет на мандолине или каком-нибудь другом инструменте, который позволил бы ему петь Джиллиане серенады. Музыкой он смог бы заглушить смятение души, общаться с ней, не прибегая к словам. К несчастью, он не обладает таким и талантами, а музыке он вообще никогда не уделял времени.
      Зато он мог бы прочесть лекции на множество тем. Хотелось бы ей услышать его теорию магнетизма? Или познакомиться с его последней статьей, которая называется «О движении тепла и его значении для математической теории электричества»? Он мог бы показать ей электрический разряд, провести еще один опыт, чтобы продемонстрировать некоторые свои гипотезы, но какая женщина предпочтет это хоть малой толике романтизма?
      Возможно, это Джиллиана. Возможно, именно она, одна из всех знакомых ему женщин, поймет его. С ее самоиронией, с аурой печали, с наслоениями особенностей ее характера. Она – головоломка, она – загадка, и он разгадает ее, посвятив этому свою жизнь так же, как он посвятил ее изучению электричества.
      Пожалуй, это не слишком романтическое заявление, но у него нет права делать заявления другого рода.
      Он – граф Стрейтерн, последний в роду распутных мужчин, которые не делали тайны из своих склонностей. Последний в длинном ряду мужчин, которые использовали титул и положение, чтобы получить то, чего они желали. В ряду мужчин, которые были аристократами по рождению, но не совершили в жизни ничего мало-мальски полезного.
      Но он хотел быть другим. Грант всегда старался быть лучше своего отца. И сейчас ему было бы разумно помнить об этом, но он отнюдь не был уверен, что может быть разумным, когда дело касается Джиллианы.
      Что же в ней так пленяет его? Ее густые каштановые волосы уложены в очень простую, скромную прическу. Мягкие голубые глаза? Она, пожалуй, хорошенькая, но не больше. Но иногда она так смотрит на него, что он поневоле задается вопросом, не обладает ли она способностью заглянуть ему прямо в душу.
      Ну что за вздор!
      Джиллиана ничем не отличается от любой другой женщины из тех, кого он знал. Просто он одинок, вот и все, а брак с Арабеллой Фентон внезапно перестал его устраивать. И ведет он себя не лучше, чем любой из его предков, кроме, конечно, его отца, чьи грехи уж слишком велики.
      И все же, когда Джиллиана улыбнулась. Гранту тоже захотелось ответить ей улыбкой.
      Джиллиана оживленно болтала с обступившими ее молодыми людьми. Зачем она это делает? Его мать сама позаботится о том, чтобы все шло без сучка без задоринки. Джиллиане нет нужды любезничать со всеми этими молодыми повесами.
      Но почему она не танцует? И почему он испытывает от этого такое невероятное удовлетворение?
      Эта ночь никогда не кончится.
      Вот теперь один из его молодых соседей беседуете Джиллианой и при этом стоит чересчур близко. Ну с чего этот Бартон тратит так много времени на бедную компаньонку? Всем известно, что ему нужна богатая жена. Наверное, следует предупредить Джиллиану, чтобы она не выставляла себя на посмешище, так любезничая с мужчиной.
      А у него есть дела и поважнее, чем стоять здесь, на виду у всех, расточать любезности и прятать раздражение. Повернувшись, Грант покинул бальный зал, пока эмоции окончательно не взяли над ним верх.

      Грант спустился к озеру, обошел его и, стоя на другой стороне, устремил взгляд на дворец. В лунном свете статуи, расположенные вдоль колоннады, были похожи на людей в римских одеждах, тайно собирающихся здесь, когда нет свидетелей их встречи. Они, казалось, ревностно охраняли здание, словно внутри шел пир и участники его не хотели, чтобы кто-то из людей стал очевидцем их ночного кутежа.
      Когда Грант был ребенком, он боялся этого здания, тем более что отец велел, чтобы он никогда к нему не приближался. Позже, уже зная, что происходило в этих стенах, он стал испытывать к нему отвращение. Но двадцать лет пустоты снова сделали его просто зданием, и хотя воспоминания о его прошлом сохранились, теперь это было всего лишь сооружение, которое построил его предок, а Грант использовал, потому что оно было удобным.
      В лунном свете и тишине, под отдаленные звуки музыки, доносящейся из Роузмура, дворец казался почти волшебным местом.
      Господи, ну что это на него сегодня нашло?
      Впервые за долгое время Грант был удовлетворен своей жизнью, своим выбором и своими решениями. Он тосковал по Эндрю и Джеймсу. Своими шуточками и поддразниваниями братья умели прогнать его мрачное настроение.
      Грант вдруг обнаружил, что направляется к часовне Роузмура.
      Двадцать пять лет назад отец задумал построить здание, которое бы соперничало с Версалем, и потребовалось немало времени и труда архитектора и бригады строителей, чтобы воплотить его мечту в жизнь. Часовня являлась примером крайнего излишества позолоты и мрамора. Потолок был расписан библейскими сценами. Стены от пола до потолка украшены цветными витражами, алтарь сверкал позолотой, и огромный золотой крест лежал посреди белоснежного кружевного покрывала. Сотни работников день и ночь в течение десяти лет трудились в поте лица, вырезая горгулий на крышу и витиеватую резьбу, тянущуюся от земли до башенок. Огромные львы, больше чем в человеческий рост, восседали у двери, словно напоминая каждому входящему верующему о величии рода, происходящего от английской знати, которая сделала Шотландию своим домом.
      Несколько мгновений Грант постоял в конце прохода, слишком хорошо помня обстоятельства своего последнего визита: похороны Джеймса. С тех пор он не бывал здесь и понимал почему.
      Печаль витала в воздухе, словно заключительные аккорды гимна. Грант ощущал еще не полностью исчезнувший запах множества цветов, сладковатого ладана и свечного воска.
      Он медленно направился к алтарю. Поднялся на пять ступенек, затем повернулся лицом к пустым скамьям и начал зажигать свечи: вначале на алтаре, потом, спустившись по ступенькам, на кованых железных подставках по всей часовне.
      Пройдя к последнему ряду, он сел, устремив взгляд на алтарь.
      Почему человек полагает, что Господь присутствует лишь в священных обителях? Разве нельзя почувствовать божественное присутствие и в других местах: в лесу, в заброшенном коттедже в горной долине, на вершине ближайшего холма? Неужели Роберсоны пытались запереть Бога в этом месте, дабы выторговать себе прощение за свои прегрешения?
      Бог Шотландии слишком свободолюбив и неистов, чтобы удержать его.
      «Чересчур заумно, брат».
      Грант почти слышал поддразнивающий голос Джеймса. Проклятие, как ему не хватает его. И Эндрю тоже.
      Внезапно Гранту захотелось, чтобы призраки существовали, чтобы его братья стали духами. Тогда, быть может, ему удалось бы убедить их поговорить с ним, дать ему совет, сказать, что ему делать, чтобы отомстить за их смерть и разгадать тайну их убийства.
      Но ничто не нарушило окружавшую его тишину.
      Слезы – это для женщин, для детей. Его страдания не нуждаются в физическом выражении. Они тут, в его воспоминаниях, в воображаемом голосе, эхом звучащем в безмолвной часовне.
      Это место слишком велико, чтобы принадлежать одному родовому поместью, даже такому огромному, как Роузмур. Возможно, часовня была входной платой Раналда Роберсона в рай. Можно ли подкупить Бога? И стал бы он отмывать эту грязную душу?
      Грант сомневался в этом. Грехи его отца слишком велики, чтобы их можно было так легко простить.
      Он поднял взгляд к потолку, где трепетали флаги. Даже в своем акте раскаяния его отец не мог хоть немного не похвастаться. Ни у кого не должно было возникнуть сомнений, что это место занято графом Стрейтерном.
      – Джеймс.
      Голос Гранта очень четко разнесся по часовне и вернулся к нему, эхом отозвавшись от каменных стен и мраморных колонн. Джеймса здесь нет, и осознание этого причиняло Гранту боль. Эндрю. На этот раз он не стал произносить имя брата вслух. Это слишком мучительно.
      Зачем, черт побери, он здесь? Что он надеялся получить? Немного покоя, быть может? Отпущения грехов? Ни того, ни другого не найти в пустой часовне.
      «Оставь ее в покое».
      Эта мысль была настолько сильна, что показалась ему произнесенным приказом. Грант сидел, не шелохнувшись, понимая, что голос, который он слышал, не Божий, а ею собственный, идущий из сознания. Была бы Джиллиана счастлива узнать, что он порицает себя за свой интерес к ней? Или, наоборот, пришла бы в ужас, узнав, что он вообще думает о ней?
      Такая навязчивая идея неразумна, она граничит с безумием. Его путь определен, твердо установленный и неизменный. Он граф Стрейтерн – этого Грант не забывал и в Италии. Титул, который сейчас слишком тяжело давит ему на плечи.
 
      Доктор Фентон неожиданно появился рядом с Джиллианой, учтиво кивнув нескольким гостям. Выражение его лица, однако, заметно изменилось, когда он повернулся к ней.
      – Думаю, моя дорогая, что тебе пора уходить. Не стоит злоупотреблять гостеприимством.
      «Ты, в конце концов, всего лишь компаньонка». Слова, которые не было нужды произносить. Джиллиана взяла шаль.
      – Должна ли я пожелать доброй ночи нашим хозяевам, сэр? – спросила она, надеясь, что голос ее звучит достаточно смиренно для доктора Фен гона.
      – В этом нет необходимости, Джиллиана. – Доктор нахмурился. – Ты не должна фамильярничать с графом. Все, что тебе потребуется сказать ему, может быть передано через Арабеллу или меня.
      Джиллиана подчеркнуто медленно накинула шаль на плечи.
      – Я только попрощаюсь с Арабеллой, – сказала она.
      – Не думаю, что Арабелла заметит твое отсутствие. – Доктор улыбнулся улыбкой любящего родителя, гордящегося успехом своей дочери.
      – Хорошо, сэр. Желаю вам доброй ночи.
      Джиллиана повернулась, спеша поскорее покинуть бал.
      Вряд ли Арабелла заметит ее уход, да и кто-то другой, впрочем, тоже. Единственным человеком в коридоре был лакей, поставленный наверху лестницы, и он постарался не встречаться с ней взглядом, когда она кивнула ему и стала спускаться по лестнице. Неужели он подумал, что стал свидетелем тайного свидания? Она не собирается ни с кем встречаться – пытается лишь убежать от себя.
      В поисках неведомого убежища Джиллиана вышла через парадную дверь в ночь. Повернув налево, зашагала по гравийной подъездной дорожке в конец главного здания. Ступив на тропу, она осознала, куда направляется – в часовню. Общение с Богом, возможно, как раз то, что ей сейчас нужно. Во всяком случае, это уж точно удержит ее от греховных мыслей.
      Арочная дверь часовни, освещенная с двух сторон газовыми лампами, слегка заскрипела, когда она открыла ее.
      Кто-то зажег свечи на алтаре. Круг света освещал золотой иконостас и белоснежную ткань, окаймленную кружевом.
      Темные витражи цветного стекла занимали большую часть стены с восточной стороны часовни. Днем, вероятно, часовня купалась в разноцветных бликах света. Джиллиана не ходила на воскресную службу, но была наслышана о великолепии здания. Даже на Арабеллу оно произвело впечатление.
      Она не видела его, пока не прошла полпути до алтаря. Сидя за массивной мраморной колонной, он казался человеком, намеренно ищущим уединения. Дрогнувшими руками Джиллиана стиснула шаль. Она не знала, идти ей дальше или остановиться; заговорить или молчать. Грант сам заговорил голосом, который был едва ли громче шепота:
      – Это снова вы, мисс Камерон?
      Мгновение Джиллиана колебалась – слова доктора Фентона отчетливо звучали у нее в голове. Будь она умнее, сразу покинула бы часовню. Вернулась бы в Роузмур, заперлась в своей комнате и молилась бы о том, чтобы Всевышний вмешался и избавил ее от этого влечения.
      Но Джиллиана не сделала этого – она повернулась на звук его голоса.
      – Да, ваше сиятельство. Простите мое вторжение.
      – Есть ли в Роузмуре место, которое было бы запретным для вас? Не желаете ли осмотреть винный погреб? Или старую темницу? Считается, что в ней водятся привидения, и я не сомневаюсь, что вас она приведет в восторг.
      Уязвленная, она парировала в тон ему:
      – Если есть такие места, где мне не следует бывать, ваше сиятельство, пожалуйста, назовите их. Я не знала, что вторгаюсь в вашу лабораторию. Теперь, оказывается, и в часовню мне вход воспрещен? – Она оглядела просторное помещение. – Она предназначена лишь для графов? Разве Господь не един для всех? Или Роберсоны претендуют на особые отношения с Всевышним?
      – Напротив, мисс Камерон, – последовал сухой ответ Гранта, – мы не питаем большой любви к Богу. Как и Бог, очевидно, не питает особой любви к нам.
      Была в его тоне такая печаль, что Джиллиане пришло в голову, что он, возможно, здесь по той же причине, что и она, – в поисках какого-то утешения.
      Она повернулась и, не говоря ни слова, направилась к двери.
      – По ком вы скорбите?
      Вопрос заставил ее замереть.
      – Я уже спрашивал вас об этом, помните?
      Не оборачиваясь, она ответила:
      – Почему вы решили, что я по ком-то скорблю, ваше сиятельство?
      – Во-первых, ваш ответ был очень уклончивым, – сказал он. – И еще я заметил печаль в ваших глазах, мисс Камерон.
      – То же самое я могла бы отнести и к вам, – проговорила она.
      – Значит, у нас с вами много общего, не так ли? Мы оба избегаем веселья, чтобы оплакивать тех, кого с нами нет.
      Джиллиана сделала еще несколько шагов и остановилась.
      – Я не знала, что вы ушли с бала.
      – Я почувствовал себя странно одиноким среди всех этих людей. С вами когда-нибудь такое бывает, мисс Камерон?
      – Да, – просто ответила она.
      – Почему-то сегодня я скучаю по своим братьям больше, чем в тот день, когда они умерли. Это странно?
      – Нет, – отозвалась она. – Чем больше вы сознаете, что человека, которого вы любите, уже никогда не вернуть, тем большую боль испытываете Смерть необратима, и понять это, кажется, труднее всего.
      – Вы компаньонка моей невесты, мисс Камерон. Когда же вы успели стать такой мудрой?
      – Если б я была мудрой, ваше сиятельство, то не находилась бы сейчас здесь, с вами.
      Он удивил ее, рассмеявшись. Это был сухой, хриплый смех, который заставил ее задуматься, когда ему в последний раз было действительно весело.
      – Значит, вы считаете общение со мной проявлением глупости? – спросил Грант.
      Это был опасный вопрос. Разумеется, ей не следует быть здесь с ним, и, судя по его взгляду, ему это прекрасно известно. Легкая улыбка играла в уголках ею губ, и он быт соблазнителен, как сам грех.
      – Вы избегали меня на балу, мисс Камерон. Почему?
      – Я сочла это благоразумным.
      – А вы всегда поступаете благоразумно? – спросил он.
      Увы, она не всегда была образцом сдержанности, но последние два года усердно трудилась в этом направлении. И вот сейчас Грант, казалось, манил ее в запретные места своими вопросами и побуждал сказать то, что она на самом деле думает. В этот момент Джиллиана не чувствовала себя ни мудрой, ни благоразумной.
      – Я пытаюсь, ваше сиятельство.
      Он жестом указал ей на скамью. Видя, что она колеблется, Грант улыбнулся.
      – Мы же в часовне, мисс Камерон. На виду у Господа. Тут вы без опасений можете ненадолго ослабить свою бдительность.
      Джиллиана села, расправив юбки, сложив руки на коленях и приняв позу, которой она всегда так гордилась.
      Грант подошел к ней и, сев на скамью предыдущего ряда, повернулся к Джиллиане и положил руку на резную спинку.
      – Давайте сделаем вид, будто никогда прежде не встречались друг с другом, – предложил он.
      – С какой целью, ваше сиятельство?
      Он не ответил на ее вопрос.
      – Я буду знакомым вашего отца, с которым он давно хотел вас познакомить.
      – Вы все так же будете графом, ваше сиятельство?
      – Пожалуй, я буду просто мистером, – ответил он. – Но мы знали друг друга раньше, детьми. Вы будете называть меня Грантом, а я вас Джиллианой.
      – Ваше сиятельство, – начала было она, но он жестом остановил ее.
      – Я Грант, – сказал он, – а вы Джиллиана. Где мы впервые встретились? На вечеринке у вашей бабушки, кажется?
      – Нет, – поправила она, вступая в игру, – лучше у одной ее старинной приятельницы. У той самой, которая была увлечена вашим отцом, книготорговцем из Инвернесса.
      Его улыбка стала шире.
      – Книготорговец из Инвернесса?
      – Вы не аристократ, – напомнила она. – Но я часто вспоминаю, что мальчишкой вы были несносным гордецом.
      – Вы и вправду так считали?
      – О да, – ответила она. – Но полагаю, это была лишь видимость, а не истинное отражение вашего характера. В конце концов, вы посещали школу с мальчиками, которым по праву рождения предназначено заседать в палате лордов.
      – Интересно, отравлял ли я им жизнь в школе?
      – А вам самому каково было находиться там?
      – Не хуже, чем любому другому в подобном положении, – с готовностью ответил Грант. – Я научился защищаться и не возражал против того, чтобы жить вдали от Роузмура.
      Он говорит правду, поняла Джиллиана, и ей захотелось рассказать что-то и о себе.
      – А я была прилежной ученицей и обожала читать. Возможно, вы помните, как я, бывало, пряталась в углу отцовской библиотеки.
      – Ведь он весьма начитанный, эрудированный человек, верно?
      Она покачала головой.
      – Подозреваю, что отец хотел, чтобы люди так о нем думали. Однако мне кажется, он покупал книги в большом количестве, скорее чтобы произвести впечатление на окружающих, чем для того, чтобы читать их. Но они годились мне, и я поклялась, что прочту их все до единой.
      – И прочли?
      – Признаюсь, меня ни в малейшей степени не интересовало садоводство или земледелие, и было несколько философов, которые вызывали у меня скуку смертную. Но я обожала романы. Романы я могла читать бесконечно. В сущности, меня часто обвиняли в желании тратить свою жизнь на чтение.
      – Потому что ваша реальная жизнь была очень трудной?
      Вопросы становились слишком личными, но Джиллиана тем не менее ответила:
      – Мой отец женился вторично, когда мне было десять. Мама умерла при моем рождении. Мачеха была довольно милой и деликатной женщиной. Но вскоре у нее появился свой ребенок, и все внимание родители, естественно, направили на малыша.
      Грант ничего не сказал, просто встал, вышел в проход, а затем удивил ее, сев на ту же скамью, которую занимала она. Он не смотрел на Джиллиану, взгляд его был устремлен вперед, на алтарь.
      – Вы были капризным ребенком? – спросил он. Джиллиана на мгновение задумалась над вопросом.
      – Не думаю, – ответила она. – Впрочем, я была одиноким ребенком, поэтому, возможно, капризным.
      – Значит, не столько капризным, сколько заброшенным.
      – Может быть.
      – Мне показалось, что вы не любите говорить о своем детстве. Почему?
      – Возможно, потому что не хочу возвращаться в то время, – сказала она, взглянув на Гранта.
      – Вопрос был слишком грубым?
      – Да нет, – ответила она. – Просто я предпочитаю жить настоящим, ваше сиятельство. А не выдуманным прошлым.
      Он взял ее за руку.
      – Хотел бы я и в самом деле знать вас ребенком. Я бы не дал вам скучать, поддразнивал бы вас. Я мог бы поверять вам свои самые сокровенные, самые страшные тайны.
      – А у вас тогда было их очень много?
      – Не так чтобы много, но были, – сказал Грант. – Но как и вас, у меня не было наперсников. Я ведь был наследником, и со мной обращались иначе, чем с братьями. От меня ожидали большего, чем от Джеймса и Эндрю, поэтому их пути в жизни были другими.
      – А я рада, что не знала вас ребенком, – проговорила Джиллиана.
      Он взглянул на нее, но промолчал. Она мягко высвободила свою руку.
      – Как графский наследник вы бы пугали меня. Я бы говорила себе: вот мальчик, довольно красивый мальчик, который одинок также, как и я. Если б он не был графом, я бы поговорила с ним. Но поскольку вы все-таки граф, я бы никогда не преодолела своей робости.
      Минуту или две они молчали. И когда Джиллиана уже подумала, что ему, должно быть, не терпится уйти, Грант заговорил снова:
      – Я мысленно представляю, какой вы были, Джиллиана: оторванная от жизни, тихая девочка, которая, без сомнения, смотрела на мир широко открытыми глазами, многим восхищаясь, но ни о чем не высказываясь.
      – Я и вправду была такой, – с улыбкой подтвердила она.
      – А сейчас?
      – Возможно, мои глаза уже не так широко открыты, но я продолжаю восхищаться очень многими вещами. Этой часовней, например, – сказала она, запрокинув голову и вглядываясь в тени под потолком. – Она совершенно восхитительна.
      – А я ненавижу ее, – произнес граф, глядя прямо перед собой.
      Удивленная, Джиллиана опустила голову и посмотрела на него, но промолчала, ожидая, не скажет ли он что-то еще.
      – Похороны моего брата были последним проводимым здесь обрядом, – после долгой паузы продолжил он. – Солировал один юноша, совсем еще мальчик, и его голос разносился по всей часовне, словно он был ангелом, призывающим нас молчать и думать о своих бессмертных душах. Я до сих пор слышу его голос. А может, это далекие крики ангелов.
      Джиллиана потрясенно уставилась на пего.
      – Почему вы так говорите, ваше сиятельство?
      – Возможно, это говорит моя совесть. Перегруженный орган. А может, я просто устал и говорю чепуху.
      Грант встал.
      Джиллиане захотелось подойти к нему и очень нежно, очень бережно прижаться губами к его губам.
      – Я был не прав, призывая вас отказаться от благоразумия, этого не стоило делать, – добавил он отрывисто и резко. За какие-то несколько секунд из приветливого собеседника Грант вновь превратился в неприступного аристократа.
      – Это мне в наказание за то, что я здесь? Еще минуту назад вы, кажется, не были против моего общества, ваше сиятельство.
      Наверное, было бы лучше, если бы он относился к ней просто как к прислуге. Видел бы в ней урну, каминную кочергу или полено для растопки. И очень бы удивлялся, что у неодушевленного предмета, оказывается, может быть голос, – бы она вдруг дерзнула заговорить.
      – Прошу прощения за то, что потревожила вас, – проговорила Джиллиана. Ее голос прозвучал удивительно спокойно, почти безразлично. – Больше я не буду приходить в часовню. – Она поднялась и укутала плечи шалью, с силой стягивая ткань.
      – Мисс Камерон, – сказал граф. – Вы меня не поняли.
      О, она все прекрасно поняла. Она компаньонка Арабеллы. Что тут еще сказать?
      – Мисс Камерон, вы незамужняя одинокая женщина, не имеющая родственников-мужчин, которые бы могли защитить вас. Я пока еще не женат, хотя мои намерения в отношении мисс Фентон уже объявлены. Свет не одобрит нашего пребывания вместе.
      Ей это хорошо известно. Но она настолько очарована этим мужчиной, что забыла о своем обещании соблюдать приличия.
      – Кроме всего прочего, – продолжил Грант, и при этом в его голосе послышались нотки, удивительно похожие на нежность, – вы очень привлекательная молодая женщина, мисс Камерон. И ваш рот будто создан для поцелуев.
      Джиллиана ошарашенно воззрилась на него. Пальцы, сжимающие шаль, расслабились, и та упала бы на пол, если бы в последний момент Джиллиана не подхватила ее дрожащей рукой.
      – Я ловлю себя на том, что очень хочу поцеловать вас, мисс Камерон, а это, к сожалению, было бы бесчестьем для нас обоих.
      – Вы… хотите поцеловать меня?
      Более благоразумная женщина вряд ли задала бы такой вопрос.
      Суровость на лице Гранта мгновенно смягчилась чуть заметной улыбкой, смягчившей черты и сделавшей его бесконечно неотразимым и желанным.
      – Да, – просто ответил он.
      Ей в самом деле следовало бы уйти отсюда. Да что там – ей надо было бы бежать, чем быстрее и дальше, тем лучше. Но разве не чудесно было забыться на мгновение и позволить себе чуточку греховного удовольствия? О, но ведь в прошлый раз, когда она позволила себе чуточку греховного удовольствия, это едва не погубило ее. Еще одного скандала она не вынесет.
      – Думаю, вам лучше было бы сейчас уйти, мисс Камерон. И пожалуйста, не смотрите на меня так, будто вы всерьез раздумываете над возможностью нашего поцелуя.
      – А вы бы предпочли, чтобы я выглядела шокированной, ваше сиятельство?
      – Наверное, это было бы разумнее.
      Он сделал к ней один шаг, она предусмотрительно отступила назад. Это было похоже на какой-то странный танец, исполняемый в проходе огромной часовни.
      Интересно, если Бог наблюдает за их наступлением и отступлением, смешно ли ему? Звуки грома в отдалении указывали на то, что нет, не смешно.
      Сердце Джиллианы колотилось как безумное, пытаясь сравняться с частотой дыхания. Там, где кровь пульсировала прямо под кожей, ощущался жар, но руки были холодными как лед.
      Как может обычный мужчина наносить такой урон ее самообладанию?
      Но ведь он не обычный мужчина, он граф, владелец всего, что она видит. И все же он смертный, а не святой, наделенный качествами ангела. Но и не чудовище, как бы сурово ни хмурился. И еще Джиллиана могла бы сказать, что он бесподобно красив, если бы она позволила своим мыслям двигаться в этом направлении.
      Но с другой стороны, от ее репутации все равно ведь камня на камне не осталось, не так ли? Так что для нее внешность мужчины не такая уж запретная тема.
      Глаза у него бывают либо очень теплые, либо холодные как лед. Рот, способный выдавать эмоции, то сжат от напряжения, то, как сейчас, чуть заметно улыбается.
      Неужели она уже начала ждать его улыбки?
      Ветром приоткрыло дверь, и Джиллиана бросила испуганный взгляд за спину графа на вход. Неужели тут обитают духи, или она просто неплотно прикрыла дверь?
      Неожиданно для Джиллианы оказалось, что расстояние между нею и графом сократилось. Он тихо, чуть прерывисто вздохнул, она тоже. Интересно, его сердце колотится гак же неистово, как и у нее?
      Ей так отчаянно хотелось, чтобы ее поцеловали!
      Нет, ей хотелось, чтобы он поцеловал ее.
      – Мисс Камерон. Джиллиана, – прошептал Грант. Сейчас последует осуждение. Сейчас он отчитает ее за недостойное поведение. Сейчас он сделает ей предупреждение и, хуже того, уволит ее с места компаньонки Арабеллы. Все эти ужасные мысли пронеслись в голове Джиллианы за какую-то долю секунды. Но Грант сказал:
      – Я хочу поцеловать тебя.
      А потом он сделал это, настолько нежно, что его поцелуй был подобен дыханию. Джиллиана вздохнула и чуть наклонилась, положив обе ладони ему на грудь, Он заключил ее в кольцо своих рук, притягивая ближе, и она, несчастная дуреха, с готовностью ступила в его объятия.
      Поцелуй не должен быть волшебным. Поцелую не следует быть, словно искра вольтовой дуги. Но этот был именно таким.
      Медленно, мягко, нежно Грант завлекал ее в страсть. Его рог обещал восторг, когда он углубил поцелуй; ладони его скользнули к талии Джиллианы, будто проверяя ее отзывчивость. Тело Джиллианы разомлело от ласк, а сознание оставалось точно оцепенелым, все мысли были вытеснены вкусом желания.
      Грант был единственным, кто мог положить этому конец.
      Она слышала его дыхание, такое же частое, как и у нее.
      Наступило время для раскаяния, но Джиллиана его совсем не испытывала. Она тосковала по страсти, сожалела об отсутствии ее в своей жизни и понимала пыл, который теперь ощущала. Каким-то странным и удивительным образом окружающие их тени, казалось, одобряли происходящее. Воздух потеплел, и, быть может, даже сам Всевышний, если он зашел и задержался здесь, был склонен простить им их человеческие слабости. Но свет косо смотрит на отступников, а она не из тех женщин, которые легко вы носят осуждение общества.
      Джиллиана наклонилась и подняла упавшую шаль, оставив Гранта прежде, чем начала его умолять продолжить, прежде, чем произнесла слова, завлекающие его в ее постель.
      Он хранил молчание, когда она уходила от него по проходу, быть может, понимая, что достаточно одного лишь слова, чтобы удержать ее.
      Выйдя из часовни и притворив дверь, Джиллиана поспешила в Роузмур. Всю дорогу она бежала, нуждаясь в напряжении сил, нуждаясь в чем-то, что бы помогло ей преодолеть паническое чувство, нараставшее глубоко в груди. Она запыхалась, пока добежала до своей комнаты, корсет впивался в тело.
      Дважды она останавливалась в коридоре, чтобы хоть немного успокоиться и отдышаться, и не единожды отмахивалась от заботливых лакеев. Оказавшись наконец в своей комнате, захлопнула дверь и обессиленно привалилась к ней.
      Сегодня ночью сожаление, а не скорбь, будет питать ее сны.

      Графиня водила Арабеллу из комнаты в комнату, рассказывая об истории Роузмура и обязанностях, которые она должна будет на себя принять. Доктор Фентон был занят написанием писем. У всех, похоже, была какая-то цель, свои дела и заботы.
      Компанию Джиллиане составляли лишь мысли.
      Она устала искать прибежище в своей комнате. Пять дней прошло с ночи бала; за это время она почти не видела графа – разве что иногда мельком в коридоре. Она всегда как можно тише и незаметнее ускользала в ближайшую комнату, чтобы избежать встречи с ним. Отказывалась спускаться к обеду, утверждая, что не хочет есть. Благодаря содействию горничной, которая каждый вечер приносила ей в комнату поднос с едой, голодной она не оставалась. Что же получила она за все свои старания? Огромную дозу страданий и одобрение доктора Фентона.
      – Я советую тебе серьезно отнестись к нашему приватному разговору, Джиллиана, – сказал он нынче утром. – Надеюсь, что ты и дальше будешь помнить свое место.
      – Разумеется, сэр. – Падшая женщина. Глупая женщина. Она выдавила улыбку и как можно быстрее покинула комнату.
      Но сегодня, казалось, даже природа журила ее за то, что она прячется. Небо было безоблачно-голубым, воздух свежим, и утро обещало чудесный день. Джиллиана сбежала в розовый сад и медленно бродила по усыпанным гравием дорожкам, любуясь различными сортами роз, которые графиня собрала за многие годы.
      – Boungiorno.
      Вздрогнув, Джиллиана обернулась и только теперь заметила, что ее пристально разглядывает какой-то незнакомец. Минуту или две она смотрела на него, пытаясь оценить ситуацию.
      Мужчина, стоящий посреди садовой дорожки, улыбался ей. Жилету него был алый, расшитый золотой нитью, сюртук черный и чуть длиннее обычного, но мастерски подогнанный к брюкам, которые, судя по всему, были из той же отличного качества шерсти. На туфлях красовались яркие серебряные пряжки. Мужчина был ходячим ларцом с драгоценностями. Золотая цепочка для часов на жилете была усеяна бриллиантами, а на среднем пальце правой руки вспыхивал красным огнем рубиновый перстень. В довершение картины его левая рука лежала на инкрустированном драгоценными камнями набалдашнике прогулочной трости красного дерева.
      – Вы – прелестное видение, роза в простом английском саду. – Он приложил руку к сердцу и поклонился.
      – Прошу прошения, сэр?
      Ее тон был, пожалуй, излишне резок, но незнакомец застал ее врасплох, а Джиллиана не любила неожиданностей, особенно когда была поглощена таким глупым занятием, как жалость к себе.
      – Это один из моих друзей, мисс Камерон, и мужчина, с которым вам следует быть осмотрительнее.
      Грант возник в поле зрения Джиллианы, как если бы специально поджидал се в розовом саду. Глупая мысль, которую она немедленно задвинула подальше.
      Незнакомец рассмеялся, послав улыбку графу.
      – Это правда, моя дорогая, – сказал он, вновь обращая взгляд на Джиллиану. – Я не жалую английскую чувствительность. Во мне слишком много страсти. Граф Патерно, к вашим услугам, – представился он, поклонившись еще раз.
      – Шотландскую, Лоренцо. Если тебе угодно оскорблять мою национальность, по крайней мере, называй ее правильно.
      Мужчина рассмеялся:
      – Я не хотел никого обидеть, мой дорогой друг. Но я просто не так суров и консервативен, как ты, особенно когда дело касается женщин. Скажите же мне, – попросил он, вновь поворачиваясь к Джиллиане, – вы ведь невеста Гранта? – Он слегка наклонил голову набок, разглядывая ее и улыбаясь.
      Когда она не ответила, он снова рассмеялся:
      – Грант, она просто прелесть. К тому же с характером, если судить по этим мечущим молнии глазам. Я приятно удивлен. Пожалуй, даже потрясен твоей мудростью. Я одобряю твой выбор, мой друг.
      – Лоренцо… – начал граф.
      – Знаю, дружище, знаю. Я вторгаюсь в запретную область. Вы должны простить меня, моя дорогая, за мою откровенность. Но, видите ли, я считаю, что мой друг глупец. У него слишком много обязанностей, и он очень много работает. Чересчур много, быть может. И при этом не позволяет себе никаких развлечений. Но теперь ему, безусловно, будет веселее, верно?
      – Мисс Камерон не моя невеста, Лоренцо. – Тон Гранта был резким. – Однако она находится под моей защитой.
      – Не твоя невеста? Это правда? – спросил Лоренцо, поворачиваясь к Джиллиане.
      Та кивнула.
      – Какая жалость. Надеюсь, твоя невеста так же прелестна, мой друг. – Лоренцо улыбнулся Джиллиане. – Я заметил, что граф весьма энергично покровительствует вам, не правда ли? – проговорил он, понизив голос. Однако Грант, судя по угрюмо насупленным бровям, все слышал. – Интересно, он так же трепетно заботится о служанках, работающих у него?
      Джиллиана не знала, смеяться ей или возмущаться, поэтому избрала самый пристойный путь. Она покинула розовый сад.
      – К чему была вся эта демонстрация? – нахмурился Грант, глядя на друга. – Или вы с Элизой больше не вместе?
      Лоренцо улыбнулся:
      – Мы будем вместе, пока один из нас не умрет, а другой, без сомнения, не отдаст Богу душу, как говорите вы, англичане, нет, шотландцы, вслед за ним. Но мне не дает покоя любопытство. Я бы даже сказал, любопытство просто терзает меня. Что у тебя с этой шотландской кошечкой?
      – Между мной и Джиллианой ничего нет, – решительно заявил Грант. – Хотя я был бы тебе признателен, если б ты оставил ее в покое. Не говоря уже о твоей преданности Элизе, мне не нравится, что ты флиртуешь с женщинами, которые находятся у меня в услужении.
      – Вот, кстати, об этом. Почему она оказалась в числе твоей прислуги? И почему я встретил ее, а не твою будущую жену? Где же женщина, которая так ловко окрутила моего друга?
      – Мисс Фентон вовсе не окрутила меня, Лоренцо. Это брак по расчету, не более.
      – Хотя тон, которым ты произнес имя своей нареченной, не столь уж нежен, должен сообщить тебе, что иногда такие браки оборачиваются любовью.
      – Но далеко не всегда, – отозвался Грант. – Доказательство тому – антипатия моего собственного отца к матери.
      – Тогда тем более странно, – заметил Лоренцо. – Ты не раз и не два говорил мне, мой друг, что ты человек практичный. Я никогда не верил в это так, как верю в данный момент. Твое будущее поставлено на карту, а тебе как будто и дела до этого нет. Не понимаю я этой шотландской мании жениться ради земли и богатства.
      Грант улыбнулся:
      – У мисс Фентон нет ни того, ни другого. Что у нее есть, так это в избытке практичности и особая манера смотреть на мир. Она ничего не требует от меня, а я – от нее. Этого вполне достаточно для того, чтобы нам пожениться и произвести на свет сыновей. Ничего больше. Когда я говорю, что это брак по расчету, Лоренцо, именно это я и имею в виду. У меня нет времени на поиски жены, а мисс Фентон не стремится выйти замуж. Так что ситуация прекрасно устраивает нас обоих.
      Проницательный взгляд Лоренцо, казалось, видел гораздо больше того, что говорил Грант.
      – Я почитаю за честь быть твоим другом, – неожиданно для Гранта проговорил итальянец, – потому что, думаю, у тебя их не много.
      Что, скажите на милость, можно на это ответить?
      – Хочешь обследовать меня сегодня? Или завтра?
      – Мне ясно, что ты желаешь сменить тему. Разговор настолько болезнен для тебя?
      – Была ли у тебя возможность заняться исследованием ядов?
      Лоренцо улыбнулся.
      – Ну что ж, мой друг, хорошо. Будем говорить о смерти, а не о женщинах.
      Грант кивнул, испытывая чувство облегчения, несоразмерное обстоятельствам. Но его будущее – предмет, который он не имел желания обсуждать даже с другом. Он прекрасно сознавал шаткость своего будущего. Либо кто-то преуспеет в том, чтобы стереть последнего из рода Роберсонов с лица земли, либо он, Грант будет до конца жизни связан с Арабеллой Фентон.
      Ни одна из этих перспектив его не привлекала.
 
      – Джиллиана!
      Она услышала позади себя голос Гранта, но не обернулась. Однако украдкой осмотрелась, нет ли где поблизости доктора Фентона.
      – Ты опять меня избегаешь? – спросил Грант, нагнав ее.
      – Да, ваше сиятельство. А вы добиваетесь, чтобы меня уволили?
      Бывали моменты, когда она не имела ничего против его аристократического тона. По сути, этот тон был такой неотъемлемой частью Гранта Роберсона, что Джиллиана почти его не замечала. Сегодня, однако, он действовал ей на нервы.
      – А кто это сделает?
      – Доктор Фентон.
      – Он не распоряжается в Роузмуре, да к тому же я бы ему этого не позволил сделать.
      Она взглянула на него краем глаза.
      – Это было бы неразумно, ваше сиятельство. – Глупая женщина. Глупый мужчина.
      – Я ваш работодатель, мисс Камерон. По-моему, мы уже говорили об этом.
      «Да, ты не уволишь меня. Но только до тех пор, пока не узнаешь о моем прошлом. До тех пор, покаты не будешь так же шокирован и возмущен, как остальной свет, и вот тогда ты уволишь меня, не раздумывая».
      – Что тебе сказал доктор Фентон?
      – Он считает, что я излишне фамильярна.
      – Излишне фамильярна? – переспросил Грант.
      – Мы с вами беседуем больше, чем вы с Арабеллой, ваше сиятельство. Он, несомненно, обратил на это внимание.
      «А если б он знал еще и о поцелуе, то я бы уж точно была уволена»
      – Ваше сиятельство, – сказала она, продолжая идти, – пожалуйста, уходите.
      – Бесполезно закрываться в своей комнате, Джиллиана. У меня есть ключи от всех помещений Роузмура.
      Она наконец посмотрела на него:
      – Вам никто не говорил, что порой вы можете быть невыносимым?
      – Полагаю, ты говорила – и не раз. Если даже и не произносила именно этих слов, то они были написаны у тебя на лице.
      Это замечание заставило Джиллиану замолчать. А вот Гранта, к сожалению, нет.
      – Если ты хочешь продолжать заигрывать с Лоренцо, то ради Бога. Но имей в виду: он счастливо женат, несмотря на свои замашки ловеласа.
      Грант повернулся и зашагал в сторону своей лаборатории.
      – Вы в своем уме? – воскликнула Джиллиана, не обращая внимания на любопытные взгляды садовников. – Меня не интересует ваш друг. Я просто любовалась розами вашей матери.
      Грант медленно направился к ней.
      – Почему ты пряталась?
      Джиллиана пропустила этот вопрос мимо ушей, задав свой:
      – Кто он?
      – Друг из Флоренции. – Граф внимательно разглядывал ее. – Ученый.
      – Он совсем не похож на ученого.
      – Кто-то может подумать, что его голова занята лишь женщинами, но человек он умный и образованный. И очень любит свою жену.
      – Меня ни капельки не интересуют ни ваш друг, ни его жена.
      Грант продолжал смотреть на нее в своей особенной манере, ничего не выдавая взглядом. О чем он думает? Временами у нее возникало желание побудить его заговорить, просто чтобы узнать, что у него в голове.
      – Он очень обаятельный мужчина.
      – Вы тоже, ваше сиятельство. Когда захотите. Многим женщинам в Италии вы разбили сердца? Или были известны им своей надменной неприступностью?
      Грант не улыбнулся, суровое выражение лица его не смягчилось, однако, как ни странно, у Джиллианы создалось впечатление, что этот вопрос доставил ему некоторое удовольствие.
      – А если многим, это бы имело значение? – спросил он.
      – Нет. Ведь вы скоро женитесь. Через две недели, не так ли?
      Грант ответил ей вопросом на вопрос:
      – Почему Арабелла меня боится? Я, насколько мне известно, не имею репутации человека грубого или жестокого. Правда, меня не было в Шотландии несколько лет, но и в Италии многие могут подтвердить мой мягкий нрав.
      Джиллиана молча вскинула брови.
      – Ну, хорошо, не мягкий, – поправился он, – но и не жестокий.
      – Арабелле никогда не нравилось, когда до нее дотрагиваются, ваше сиятельство. И не важно, кто это, мужчина или женщина. Арабелла не любит прикосновения в любой форме: объятие, поцелуй, случайное соприкосновение, все равно. Она вздрагивает и замирает.
      Неужели он не мог найти себе кого-то в Италии? Он же граф, он может выбирать из сотен – тысяч – женщин по всей Шотландии и Англии. А Арабелла сделает его жизнь несчастной.
      Грант подошел к ней еще ближе.
      – Стало быть, не имеет значения, если я оставил в Италии два десятка женщин?
      – Ваше сиятельство, – взмолилась Джиллиана, – прошу вас, уходите.
      – Совсем никакого?
      Пусть это неразумно, но она сказала ему правду:
      – Ни малейшего. Я убедилась, что прошлое лучше оставить в прошлом. Оно не имеет отношения к нашим сегодняшним поступкам.
      – Я солгал, – сказал Грант. – Я бы не хотел, чтобы ты увлеклась Лоренцо.
      – Потому что не хотите, чтобы мое сердце было разбито.
      Он продолжал приближаться к ней, медленно, словно большой хищник, преследующий без защитное животное. Ее положение, однако, не было безвыходным. Если она закричит, кто-нибудь обязательно прибежит. В Роузмуре полно людей.
      – Потому что вы заботитесь о тех, кто находится на вашем попечении. Я женщина, работающая у вас, и вы несете за меня ответственность.
      – К сожалению, я не могу утверждать это. И хотя верно, что мне небезразлично твое благополучие, это не потому что ты мой работник. Или даже гость в Роузмуре.
      Грант остановился всего лишь в нескольких дюймах от нее.
      – В конце дорожки лакей, – предупредила его Джиллиана. – А у ворот служанка, чистящая урны.
      – Что, по-твоему, я собираюсь сделать, Джиллиана? – мягко спросил он.
      Она ответила шепотом:
      – Поцеловать меня.
      – Как я это сделал тогда?
      – Очень неблагоразумный поступок, как мне кажется.
      – Крайне неблагоразумный. Было бы глупо с моей стороны сделать это еще раз.
      – Вот именно.
      – Но я все равно не могу не думать об этом.
      Джиллиана опустила взгляд на дорожку. Розовый сад был разбит на пологом склоне. Отсюда открывался вид на Дворец удовольствий, и была видна дорога на Эдинбург.
      – Пожалуйста.
      Грант отступил назад.
      – У меня нет намерения опозорить тебя, Джиллиана.
      – Тогда чего вы от меня хотите, ваше сиятельство? Поиграть еще в какую-нибудь игру? Притвориться, что мы знаем друг друга лучше, чем есть на самом деле? Что мы с вами ровня? Вы граф Стрейтерн, а я компаньонка вашей невесты. Чего вы хотите от меня?
      Он не ответил, а она не стала ждать объяснения его молчанию.
 
      Присутствие доктора Фентона в библиотеке его отца казалось абсолютно естественным – факт, которым Гранту не хотелось делиться со своим будущим тестем. Между отцом Гранта и доктором было некоторое внешнее сходство, хотя отец предпочитал одеваться в соответствии со своим положением и богатством, а доктор Фентон частенько выглядел так, словно даже не замечал, что он надевал утром. Внешность, по всей видимости, не имела для него большого значения, но Грант был не в претензии.
      – У вас найдется минутка, доктор? – спросил он.
      – Я не хотел быть бесцеремонным, ваше сиятельство, – пояснил тот, вставая, – но графиня сказала, что я могу воспользоваться этой комнатой.
      – Я пользуюсь библиотекой только по необходимости, доктор, – заверил его Грант, прикрывая за собой дверь. – Если она пришлась вам по душе, я рад. – Взмахом руки Грант указал на его прежнее место. – Пожалуйста, садитесь.
      Доктор Фентон сел, сложив перед собой на столе руки, выпрямив спину и расправив плечи, как будто он был ученик, а Грант – его учитель.
      Грант расположился в кресле рядом, вспоминая, как мальчиком его, бывало, призывали в эту комнату. Отец предпочитал Роузмуру Лондон. Когда же девятый граф Стрейтерн все же приезжал домой, то всегда в компании дюжины или около того приятелей, которые в течение своего визита длиной в месяц предпочитали находиться во Дворце удовольствий. Отец никогда не наказывал Гранта, а если иногда и вызывал его в библиотеку, то просто чтобы взглянуть на него. Убедившись, что его наследник жив и здоров, он больше не обращал на него внимания. Если в жизни Гранта и был строгий воспитатель, так это директор школы, в которую его отослали еще маленьким мальчиком.
      – Вы присматриваете затем, как Арабелла лечит? – спросил Гран г, отвлекаясь от воспоминаний и приступая непосредственно к делу, которое привело его сюда.
      Доктора Фентона вопрос удивил, но ответил он довольно быстро.
      – Да, когда в этом есть необходимость. Но вы спрашиваете вообще, ваше сиятельство, или вас интересует какой-то определенный случай?
      – Определенный случаи, – ответил Грант, откинувшись назад и вытянув ноги. Он окинул взглядом свои сапоги и подумал, что сумеет дать указание камердинеру, чтобы тот отправил его мерки в Эдинбург. Ему нужна новая пара, но он никогда не любил заниматься покупками.
      – Сын садовника. Со слов Арабеллы я знал, что у него рана на ладони. Я понаблюдал за ним и не удовлетворен тем, как идет лечение.
      – Я не видел его раны, – сказал доктор Фентон. – Для этого нет причин, разве что у Арабеллы будут вопросы. Я свято верю в свою дочь. Она разбирайся в медицине почти так же хорошо, как и я.
      – Она, кажется, не слишком уверена в успехе. Я бы хотел бы чтобы вы проконтролировали ее, по крайней мере до тех пор, пока не будет абсолютно ясно, что мальчику ничто не угрожает. Я не хочу, чтобы ему отрезали пальцы только потому, что Арабелла желает попрактиковаться.
      Доктор Фентон выглядел потрясенным.
      – Уверяю вас, ваше сиятельство, такого просто не может быть. Бог мой, да я часто доверяю дочери хирургические операции, когда вынужден всю ночь оставаться у постели больного.
      – Я прошу вас лишь посмотреть мальчика, чтобы удостовериться, что он получает необходимое лечение, И что вы сами сделали бы именно так.
      – Ваше сиятельство, Арабелла – хорошая девочка.
      – Я не ставлю под сомнение ее характер. Я сомневаюсь в ее профессиональных качествах.
      – Хорошо, ваше сиятельство, я посмотрю больного.
      Грант заколебался.
      – Есть еще один момент, который мы должны обсудить, доктор Фентон.
      Доктор, похоже, чувствовал себя несколько неловко, словно догадывался, какими будут следующие слова Гранта. Что ж, делать нечего, надо говорить.
      – У меня создалось отчетливое впечатление, что Арабелла против этого брака.
      – Чепуха, – отрезал доктор. – Просто она застенчива. Но она будет вам хорошей женой.
      – Непохоже, чтобы она так уж стремилась ею стать.
      Доктор Фентон хотел что-то сказать, но Грант прервал его:
      – Нам с вашей дочерью не удалось получше узнать друг друга. Отчасти это моя вина. Отчасти, к сожалению, ее. Месяц казался мне вполне достаточным сроком, когда я предлагал этот брак, но, возможно, я поторопился. Как по-вашему, Арабелле будет достаточно еще одного месяца, чтобы привыкнуть к мысли, что она станет моей женой?
      – Вы хотите отложить свадьбу, ваше сиятельство?
      «Лет бы на десять», – подумал Грант и тут же кивнул в ответ на вопрос доктора.
      Улыбку доктора Фентона иначе как улыбкой облегчения назвать было нельзя Грант поднялся и смерил доктора взглядом.
      – И еще одно, доктор, с вашего позволения.
      Тот поднял глаза, выжидающе глядя на графа.
      – Оставьте мисс Камерон в покое. Прекратите угрожать ей увольнением.
      Фентон встал.
      – Ваше сиятельство, есть нечто такое, что вам нужно знать о мисс Камерон.
      – Тогда я попрошу ее рассказать мне об этом, доктор.
      Грант вышел из библиотеки прежде, чем доктор Фентон сказал что-то еще, или пока сам он не бросился горячо защищать компаньонку Арабеллы, что было бы верхом неблагоразумия. Как и высказать вслух мысль, что дополнительный месяц едва ли превратит Арабеллу Фентон в ласковую и любящую женщину.

      Посещение обеда в тот день было обязательным. Присутствовали не только Грант, Арабелла, доктор Фентон и графиня, но также и Лоренцо.
      Джиллиана сделала попытку сказаться больной и попросить поднос в свою комнату, но графиня и слышать об этом не желала. Эта величественная особа лично явилась к Джиллиане в комнату, дабы убедиться, что она будет на обеде.
      – Я не думаю, что кто-нибудь заметит мое отсутствие, ваше сиятельство. Я всего лишь компаньонка.
      – Вы придете на обед, юная леди, – безапелляционно заявила графиня. – И я не намерена это обсуждать.
      Вот так. Вопрос, похоже, был решен.
      Может, поговорить с графиней начистоту? Эта мысль длилась ровно столько, сколько понадобилось Джиллиане, чтобы закрыть за графиней дверь. Что сказала бы эта дама, если б Джиллиана поведала ей свою историю? За последние два года она усвоила несколько трудных уроков, но один урок, очевидно, быт ей недоступен.
      Эмоции ее погубят.
      Но возможно, сейчас она сможет поговорить с Лоренцо и узнать что-нибудь о жизни Гранта в Италии. Это гораздо лучше, чем пытаться не выдать своей зависти к Арабелле или своего интереса к графу.
      Джиллиана переоделась в свое не самое лучшее платье, то, что когда-то принадлежало Арабелле, но Джиллиане шло больше. Из голубого шелка, оно было окаймлено кружевом слоновой кости на запястьях и у квадратного выреза. Приставленная к ней горничная помогла уложить волосы.
      – Хотите вплести цветы в локоны, мисс? Несколько весенних роз смотрелись бы прелестно.
      – Нет, – ответила Джиллиана. Если говорить честно, ей бы хотелось иметь бриллианты или жемчуг, или рубины, что-то, чтобы сверкать и привлекать внимание. Но она должна быть осмотрительной, скромной, неприметной женщиной, чья единственная цель в жизни – сопровождать Арабеллу, будущую графиню.
      Почему Арабелла, а не она?
      Джиллиана неотрывно смотрела на себя в зеркало и видела пустоту и безнадежность в своих глазах. Жизнь Арабеллы – не ее жизнь. И у Арабеллы нет ее опыта. Они два разных человека, с разным прошлым и совершенно разным будущим.
      Всякий раз, когда у нее возникает соблазн хоть чуть-чуть пожалеть себя, она должна сурово себя отчитывать. Ей некого винить, кроме самой себя, за то положение, в котором она оказалась. Она бросила вызов условностям; она была мятежницей, пренебрегла теми, кто любил ее и дорожил ею. Она потребовала своего собственного пути и получила все то, чего хотела.
      Она заполучила Роберта всего-навсего для того, чтобы осознать, что он никогда на самом деле не принадлежал ей. Да и может ли вообще один человек владеть другим? А Роберт просто воспользовался ситуацией, вот и все. Это она пожертвовала всей своей жизнью ради любви – и только для того, чтобы понять, что любовь не бесконечна. Она либо растет, либо усыхает в зависимости от внимания, которое получает. Если любовь взаимна, тогда она, живет и расцветает. Если же чувство неразделенное, то оно как растение, оставленное без воды, или розовый куст, никогда не видевший солнца. Да она заплатила больше, чем сожалением.
      «По ком вы скорбите?»
      – Вы чудесно выглядите, мисс, – сказала горничная, прерывая ее размышления. – Такая же красивая, как любая гостья Роузмура.
      – Спасибо, Агнес, – отозвалась Джиллиана. Может, было бы лучше, если б она была уродиной, но ей как-то трудно было желать этого, особенно сегодня.
      Какие же глупые мысли приходят в голову.
      Красивый мужчина улыбнется ей, и ее сердце бьется быстрее. Он шепнет ей что-то на ухо, и это тут же пробуждает в ней страсть. Он дотрагивается до ее запястья, и желание вспыхивает у нее внутри крошечным пламенем, которое, к ее досаде, со временем только разгорается.
      Возможно, ей следует удалиться в монастырь или посвятить свою жизнь добрым делам. В крайнем случае она могла бы найти дом, где нет ни одного мужчины. Но разве дело в мужчинах вообще? Нет, дело лишь в одном красавце графе с пленительными глазами и глубоким голосом, от которого у нее бегут мурашки.
      – Мисс?
      Джиллиана подняла глаза и обнаружила, что Агнес озабоченно смотрит на нее в зеркало.
      – Я спросила, мисс, возьмете ли вы шаль? Вечерами ведь бывает прохладно.
      – Да, пожалуй, – сказала Джиллиана, вставая.
      Она не стала бросать на себя последний взгляд в зеркало. Если что-то перекосилось или не на месте, ну и ладно, тем лучше. Возможно, Грант решит, что она неряшлива или небрежна. Возможно, отметит про себя, что ей неведомо чувство приличия, что она не имеет понятия, как надо одеваться и вести себя на людях. И лучше бы за обедом он с ней не разговаривал, тогда ей не придется беспокоиться о том, чтобы следить за своим лицом и стараться улыбаться так, чтобы улыбка, предназначенная ему, была не теплее той, что адресована лакею.
      Агнес подала ей шаль, и Джиллиана улыбкой поблагодарила ее. Выйдя из комнаты, она прошла по коридору к широкой мраморной лестнице, не встретив никого, кроме стоявшего у ступеней лакея. Рядом с ним ярко горела газовая лампа, освещая холл и подножие лестницы.
      Спустившись до половины, Джиллиана замедлила шаги и огляделась. Роузмур был предназначен для развлечений, для уик-эндов и гостей, живущих здесь месяцами. Она легко могла представить себе звучащие повсюду разговоры и смех.
      А что здесь делает она? Ей не место в Роузмуре, как и Арабелле. Арабелла с самого начала отказывалась принимать свою судьбу; Джиллиана же лишь теперь почувствовала холодную длань рока. Она не сможет оставаться в поместье после их свадьбы. Не сможет видеть Гранта каждый день и знать, что ночью он вернется в постель к Арабелле. Она не сможет наблюдать, как Арабелла носит его ребенка.
      Обычно пунктуальная, Джиллиана не видела смысла в том, чтобы сегодня появиться вовремя. Все равно она проведет весь обед, как и большинство предыдущих, желая, чтобы он поскорее закончился. Она не почувствует вкуса того, что ей подадут, и слишком хорошо будет осознавать существующие вокруг подводные течения. Арабелла будет сидеть как натянутая струна, плотно прижав локти к бокам, чтобы, не дай Бог, никого случайно не коснуться. Голова ее будет опущена, взгляд сосредоточен на еде, чтобы, в случае если Грант улыбнется ей, не встретиться с ним взглядом. Доктор Фентон будет отпускать шутки, графиня станет внимательно наблюдать за всеми, а Грант… Грант будет слишком напряжен, слишком сосредоточен. Он подхватит предложенную тему, и они с доктором станут обсуждать ее на протяжении всего обеда. Время от времени графиня будет вставлять свои замечания, Арабелла же и рта не раскроет, и уж никто не спросит мнения Джиллианы.
      Возможно, Лоренцо изменит характер беседы.
      Джиллиана вошла в столовую и, к своему удивлению обнаружила, что никто еще не садился за стол. Все собрались вокруг камина у противоположной стены комнаты.
      В руке у графини была маленькая рюмка с багряно-коричневым напитком. Какой-то сорт хереса, без сомнения, для улучшения пищеварения. Джиллиана не сомневалась, что он также помогает успокоить нервы, и пожалела, что ей никто не предложит рюмочку. Незамужним женщинам, какими бы опытными они ни были, не полагается пить херес.
      – Мы ждем Лоренцо, – услышала она голос Гранта. Джиллиана обернулась и увидела его. Он, безусловно, господствовал в комнате. Грант был выше остальных и одет просто, в черный костюм и белоснежную рубашку. Туфли были начищены до блеска; из жилетного кармана свешивалась золотая цепочка. Джиллиана знала, что часы у него инкрустированы бриллиантами, поскольку видела раньше, как он определял по ним время.
      Она намеренно отвернулась от него, оставив между ними расстояние в несколько футов. Ей не хотелось, чтобы он был таким обаятельным. Ведь тогда вынести этот вечерей будет еще труднее.
      Джиллиана подошла к окну, наблюдая за Грантом в отражении. Он смотрел ей вслед, и выражение его лица было таким же осмотрительно нейтральным, как и у нее. Могут ли эмоции передаваться по воздуху? Можно ли ощутить пылкость чувств без единого произнесенного слова? Не догадается ли кто-нибудь о ее мыслях, всего лишь поглядев на нее?
      Грант неожиданно повернулся, приветствуя Лоренцо – Лоренцо, который был одет еще великолепнее, чем днем.
      На нем был темный, как у Гранта, костюм, но на этом сходство заканчивалось. Его грудь пересекала ярко-красная лента, закрепленная золотой брошью с красным камнем, по всей видимости, рубином. Джиллиане никогда не приходилось видеть таких больших и сверкающих драгоценностей, и она не могла не задаться вопросом, настоящие ли они. Правда, ее знания о драгоценных камнях были довольно скудными.
      – А, маленькая синьорина, – сказал Лоренцо, подходя к ней. Он склонился к ее руке, привлекая к ней чересчур много внимания. – Приятно провели день, малышка? – Поскольку Джиллиана была выше Арабеллы, едва ли это определение подходило ей, но она кивнула:
      – Вполне, сэр.
      – Ах, но вы должны называть меня Лоренцо.
      – Вот как? – непринужденно бросил Грант позади него. Он кивнул Джиллиане, и она кивнула в ответ, как будто они были малознакомыми людьми, встретившимися на эдинбургской улице.
      Все заняли свои места за обеденным столом, и Лоренцо, как Джиллиана и надеялась, оказался рядом с пей. Вместо того чтобы быть вынужденной слушать Гранта или доктора Фентона, она все свое внимание сосредоточила на Лоренцо, Это так восхитительно – быть объектом итальянского очарования. Однако, как и говорил ей Грант, было совершенно очевидно, что он любит свою жену.
      – Семь мальчиков? – переспросила она, когда подали рыбное блюдо.
      – И еще один малыш скоро родится.
      – Зачем же вы отправились в Шотландию в такое время, сэр?
      – Грант нуждается во мне, – просто ответил Лоренцо. – Он мой друг, и я у него в таком долгу, что никогда не смогу расплатиться.
      Джиллиана надеялась, что ее молчание побудит его продолжить, но Лоренцо ничего больше не добавил.
      – Значит, вы говорите, что никогда не были в Италии, мисс Камерон?
      – Не была, – подтвердила она. – Но мне очень хотелось бы посетить Рим.
      – Вы должны увидеть Флоренцию, мисс Камерон. Это великолепие Италии. Палаццо Веккьо просто невозможно не посмотреть. Зал лилий, внутренние дворики, статуи Микеланджело. – Он театрально вздохнул. – Дворец Уффици, построенный Вазари, – все это такие сокровища, увидев которые можно спокойно умереть. – Он взглянул на Гранта. – Вы должны попросить Гранта рассказать вам. У него вилла во Флоренции, и он прожил там много лет.
      – Вы помогаете Гранту в его экспериментах? – поинтересовалась Джиллиана.
      – Я тоже ученый, – ответил он. – Но в другой области. – Больше Лоренцо ничего не сказал, заставив ее гадать, действительно ли он окутан множеством тайн или же намеренно старается создать такое впечатление у собеседника.
      Итальянец улыбнулся ей:
      – Мой друг не допускает никого в свою лабораторию. Он склонен изолировать себя там, и ему этого вполне достаточно.
      Джиллиана подняла глаза и увидела, что Грант смотрит прямо на нее, а затем осознала, что разговор за столом прекратился. Неужели все слушали, о чем они говорили?
      – Это только иногда, Лоренцо, – заметил Грант. – В остальное время я считаю себя вполне цивилизованным представителем человечества.
      – Это неправда. – Лоренцо посмотрел на Джиллиану. – Его камердинеру приходится отвлекать его научными вопросами, дабы добиться, чтобы он переоделся. Тот, кто собирается разделить с Грантом жизнь, должен интересоваться наукой, – добавил Лоренцо, бросив быстрый взгляд через стол на Арабеллу.
      Услышав это замечание, Арабелла подняла голову и посмотрела прямо ему в лицо.
      – У меня научный склад ума, сэр. И мы с отцом все свое время посвящаем науке.
      – Тогда не сомневаюсь, что вы прекрасно подойдете друг другу, мисс Фентон. Возможно, в свой медовый месяц вы с Грантом могли бы обсудить научные статьи Вольты. Я пришлю тебе их в качестве свадебного подарка, Грант. Но ради моей Элизы ты должен сделать вид, что для тебя это сюрприз.
      Грант лишь улыбнулся в ответ.
      – А вы, мисс Камерон, вы обладаете научным складом ума?
      – К сожалению, должна сказать, что нет.
      – Джиллиана не отличается аналитическими способностями, сэр. Она предпочитает романы научным текстам, которые повысили бы ее интеллект. Я видела, как она часами укладывает волосы и смотрит на себя в зеркало.
      – Вряд ли уж часами, Арабелла, – возразила смущенная Джиллиана. Определенно эта тема не входила в число тем, уместных за столом. Но ни граф, ни графиня, кажется, не собирались останавливать Арабеллу, а доктор Фентон вообще считал, что все, что говорит его дочь, следует слушать, открыв рот. – Я не могу не призваться в некотором тщеславии, но сомневаюсь, что меня привлекает сидение часами перед зеркалом.
      Лоренцо улыбнулся.
      – Нельзя критиковать женщину за то, что она уделяет внимание своей внешности, – сказал он с мягким упреком в адрес Арабеллы.
      – Как и нельзя критиковать женщину за то, что она желает учиться, – высказался Грант.
      Его замечание уязвило Джиллиану, но она ничем этого не выдала.
      Лоренцо, однако, не отличался подобной сдержанностью.
      – Не слишком ли ты суров по отношению к мисс Камерон? То, что она не имеет желания изучать медицину, еще не означает, что она не любознательна.
      – Я не имел в виду мисс Камерон. Она, напротив, проявила себя вполне способной ассистенткой.
      – Ты позволил ей работать в твоей лаборатории?
      – Да. И надеюсь убедить ее помогать мне в будущем.
      – Вы можете гордиться, мисс Камерон. Грант не разбрасывается такими приглашениями направо и налево.
      – Мне он этого не предлагал, – тихо проговорила Арабелла.
      – Тогда вы обе должны пойти, – решил Грант.
      – В лабораторию?
      – На болото.
      – На болото? – Джиллиана взглянула на него.
      – Периодически я хожу на болото. И завтра утром мне надо туда пойти.
      – Джиллиане совсем не обязательно сопровождать вас, ваше сиятельство, – подал голос доктор Фентон.
      – И в самом деле, Грант – Арабелла улыбнулась. – Я буду более чем счастлива сделать это.
      Доктор Фентон явно был доволен замечанием Арабеллы. Грант и Лоренцо прореагировали уклончиво. Графиня, однако, удивила Джиллиану, воззрившись на Арабеллу с видом человека, только что получившего неприятные новости.
      – Боюсь, у тебя не будет на это времени, моя дорогая девочка, – сказала она отчего-то слегка подрагивающим голосом. Грант бросил взгляд на свою мать, и Джиллиана задалась вопросом, показалась ли и ему странной внезапная бледность графини. Но она не смотрела ни на кого, кроме Арабеллы. – Ты должна учиться управлять Роузмуром. Обязанности, которые ты должна будешь принять на себя, выйдя замуж за Гранта, важнее даже твоей медицины.
      Арабелла, похоже, хотела что-то ответить, но, бросив быстрый взгляд на отца, придержала язык. Она лишь кивнула и снова опустила взгляд в свою тарелку.
      – Я буду рада помочь вам, ваше сиятельство, – сказала Джиллиана. Ну вот, вполне нейтральное, совсем безобидное замечание, не выдающее ничего из того, что она на самом деле чувствует.
      Доктор Фентон посмотрел на Джиллиану, всем своим видом выражая неодобрение. Она не сомневалась, что ее ждет очередная лекция. Резкая, обличительная речь с экскурсом в ее прошлое и будущее, с очередным обсуждением ее манер Падшая женщина. Она слышала это и раньше. Глупая женщина. Она сама называла себя так достаточно часто после приезда в Роузмур.
      Сейчас ей следовало бы заговорить и отклонить какое бы ни было приглашение, исходящее от графа Стрейтерна.
      Но она молчала, что, по всей видимости, еще больше рассердило доктора Фентона, если судить по взглядам, которые он на нее бросал.
      Что было после этого, Джиллиана запомнила плохо. Разговор шел о погоде, Италии, детях Лоренцо, о дюжине других вещей, и каждая из тем была значительно интереснее, чем критический анализ ее интеллекта.
      После обеда джентльмены не остались в столовой, а сразу же присоединились к дамам в гостиной. Обычно графиня садилась за рояль. Но сегодня, однако, она отмахнулась от просьбы, высказанной доктором Фентоном, и села в одно из кресел у камина, а затем, вопреки обыкновению, подозвала к себе лакея и дала распоряжение разжечь огонь.
      – Вам нездоровится, ваше сиятельство? – спросила Джиллиана, подойдя к ней. Она питала добрые чувства к графине с той ночи, когда они пили горячий шоколад, но ни разу до настоящего момента не позволяла себе каким-то образом показать это.
      Джиллиана не исключала, что графиня поставит ее на место, да к тому же резко, но потом она сообразила, что женщина все еще находится во власти какого-то недомогания.
      – Могу я что-нибудь вам принести? – Она придвинула поближе табуретку для ног, чтобы графиня могла воспользоваться ею.
      – Мама. – Грант присел рядом. – Если тебе нездоровится, паши гости тебя извинит. – Он участливо наклонился к ней.
      – Я не больна, Грант, – отозвалась она все еще слабым голосом. – Правильнее будет сказать, что прошлое навестило меня без предупреждения.
      Казалось, Грант хотел что-то сказать, но быстрый взгляд на Джиллиану дал ей понять, что он не сделает этого, пока она тут стоит. Джиллиана отошла в сторону, а он нахмурился. На него не угодишь.
      Она ушла в другой конец комнаты и села на один из стульев, стоящих вдоль стены. Ясный намек тому, кто захочет вовлечь ее в разговор, что она не расположена беседовать. Чего она на самом деле хотела, так это удалиться в свою комнату, но, как платная компаньонка Арабеллы Фентон, она не могла уйти раньше Арабеллы.
      Грант направился к ней.
      Джиллиана устремила взгляд в окно, не желая, чтобы он подходил, а когда оглянулась, то увидела, что Грант говорит что-то доктору Фентону, а потом Лоренцо. Но затем он все-таки приблизился к ней.
      Она с некоторым трудом приклеила на лицо улыбку и удерживала ее с величайшей осмотрительностью.
      – Простите меня, – сказал он, останавливаясь перед ней. – Я не хотел быть грубым.
      – За обедом? Или только что у кресла вашей матери.
      – Оба раза, пожалуй.
      – Вы думаете разоружить меня с помощью искренности, ваше сиятельство?
      – Считаете, я именно это делаю?
      Она не взяла на себя труд ответить.
      – Вам придется простить меня: меня рассердил Лоренцо, и я сорвал свое настроение на вас.
      Джиллиана продолжала смотреть в окно, что было нелегким делом, поскольку за ним было темно и оно играло роль зеркала.
      Однако Грант пробудил ее любопытство. Ей хотелось спросить, за что он сердит на своего друга, но она не решилась.
      – Он флиртовал с вами, и мне это не понравилось.
      Джиллиана оторвала взгляд от окна и посмотрела на Гранта.
      – Он не флиртовал, и вы это знаете.
      – Я говорил себе то же самое, но это почему-то не убедило меня. Чем дольше он улыбался, тем сильнее росло мое раздражение.
      В груди у Джиллианы словно разверзлась гигантская пещера, которая никогда прежде не видела дневного света, а сейчас, как солнцем, осветилась жаром ее сердца. И ведь все дело было в его словах. Или того хуже – а может, лучше – в выражении его глаз.
      Арабелла была совсем рядом, всею в каком-то десятке футов.
      – Это вы флиртуете, ваше сиятельство. И я не думаю, что вы поступаете хорошо. Вам не следовало приглашать меня быть вашей помощницей. Как не следует и разговаривать со мной сейчас.
      – Я – граф Стрейтерн, мисс Камерон, я – это Роузмур. Я, черт побери, могу делать все, что мне заблагорассудится.
      Виду Гранта был рассерженный и очень устрашающий. Граф со всем его могуществом, богатством и властью.
      Джиллиана была на целый фут ниже, чем он, бедна и, уж конечно, не могла сравниться с ним в опыте. Но ей было не занимать смелости, а в данный момент и гнева.
      – Вам меня не запугать, ваше сиятельство. Вы не можете обращаться со мной как со служанкой или лакеем.
      – У меня и не было такого намерения, Джиллиана. Но мне не нравится, когда мне говорят, что я могу, а чего не могу делать.
      – Значит, в этом мы с вами одинаковы, – заметила она. – Не позволяйте себе диктовать мне, что я буду, а чего не буду делать, ваше сиятельство. Возможно, я, как вы говорите, и состою у вас на службе, но пренебрежительного отношения к себе не потерплю.
      – Стало быть, мы не уступаем друг другу в высокомерии. Не могу не задаваться вопросом, что еще у нас общего.
      – Вы должны говорить это Арабелле, ваше сиятельство, а не мне.
      – Так вы пойдете со мной на болото?
      Неожиданная смена темы заставила Джиллиану недоуменно заморгать. Как может так меняться его настроение? Сейчас Грант улыбается ей, словно одобряет ее гневную вспышку.
      Он несносный, раздражающий и слишком неотразимый для ее душевного покоя.
      – На болото?
      – Я давно не был там.
      «Нет» – вот что ей следует сказать. Простое «нет», незатейливое «нет». Вежливое «нет», почтительный отказ. «Мне надо написать письма», – должна сказать она, хотя ей совершенно некому писать. Родители не станут читать ее письма, как и кузина, у которой она жила несколько недель. Роберт, конечно же, теперь уже женат, а ее друзья будут шокированы, если она осмелится обратиться к кому-то из них. Лучше сказать, что ей надо заняться починкой одежды. Но не ответит ли он на это, что в Роузмуре дюжины слуг, которые прекрасно справятся с этой работой? «Мне нужно заняться кое-какими личными делами», – может сказать она, и тут Гранту нечего будет возразить. Он вынужден будет замолчать, и она вернется в свою комнату, чувствуя себя добродетельной и порядочной.
      – Но если быть совсем откровенным, то это грязная работа.
      – Ваше сиятельство, по поводу откровенности. Возможно, не слишком разумно говорить все без утайки.
      – Позволю себе не согласиться, мисс Камерон, – возразил Грант, вновь обращаясь к ней так, как того требовали приличия. – На мой взгляд, лучшая политика – все всегда говорить с максимальной честностью. Иначе могут возникнуть недоразумения по поводу мотивов или намерений.
      Если бы Джиллиана была с ним абсолютно искренней, это, несомненно, поставило бы их обоих в неловкое положение. Она бы сказала ему, что он не должен вот так смотреть на нее, и посоветовала бы почаще вспоминать, что он женится на Арабелле. Но кто же отчитывает графа, особенно такого, который не любит, когда ему делают замечания? Однако его надменность уравновешивалась столь обезоруживающим обаянием, что это делало его во сто крат более опасным.
      – Завтра, – сказал он, поворачиваясь, чтобы отойти от нее, потом оглянулся. – Перед рассветом.
      – Ваше сиятельство, – начала она, но он прервал ее с улыбкой:
      – С нами будут два лакея, мисс Камерон, и можете взять свою горничную в качестве дополнительной защиты.
      – А Арабеллу позвать?
      – Мне быть абсолютно откровенным, мисс Камерон? Или немного покривить душой?
      – Полагаю, последнее будет лучше, ваше сиятельство, – отозвалась она.
      – Тогда, конечно, пригласите Арабеллу, – сказал Грант, улыбнулся и отошел от Джиллианы.
 
      Графиня Стрейтерн отпустила служанку взмахом руки. Она уже переоделась к ночи, хотя еще и не собиралась спать. Ее пеньюар, изобилующий кружевом, был, как ей сказали, привезен из-за границы, из женского монастыря на юге Франции.
      У графини Стрейтерн должно быть все самое лучшее. Разве не это всегда говорил ее муж? Он повторял это так часто, что она почти слышала его голос даже сейчас, спустя столько лет. Будучи очень юной и очень наивной, она полагала, что его слова означают, что Раналд любит ее, а потому хочет, чтобы у нее было все самое хорошее. К сожалению, дело было совсем в другом, но поняла она это лишь через десять лет их совместной жизни.
      Теперь-то она знала, что Раналд просто привык к тому, чтобы у него была самая лучшая одежда, превосходная мебель, самая прелестная жена.
      Когда он сделал ей предложение, Доротея по наивности решила, что он влюбился в нее после ее первого сезона. Она же, естественно, была увлечена им. Да и кто бы на ее месте не был? Раналд Роберсон, девятый граф Стрейтерн, был великолепным представителем сильной половины человечества. Господь наградил его серыми глазами, которые, казалось, проникали женщине в душу, и черными волосами. Обе эти черты перешли к Гранту. У Гранта, однако, нет отцовских непринужденных манер и постоянной готовности к улыбке. Или смеха, который до сих пор эхом звучит в коридорах Роузмура. Зато у Гранта имеется то, чего не было у его отца, – качество, отсутствие которого у своего мужа Доротея обнаружила лишь спустя годы. У Гранта есть порядочность и четкое представление нравственности, отшлифованное, без сомнения, ужасными деяниями его отца.
      Подойдя к секретеру, графиня села, чтобы внести записи в свои дневник, что она делала каждый вечер. Маленький столик был вместилищем бумаг личного характера, в частности тех писем, которые она не хотела никому показывать. Она отказывалась от предложения Гранта нанять кого-то для помощи с корреспонденцией. Ей была неприятна мысль, что чужой человек будет переносить ее слова на бумагу. Ее старым друзьям просто-напросто придется терпеть ее становящийся все более неровным почерк.
      Графиня открыла дневник и начала писать. Как обычно, ее ежедневные записи носили прозаический характер. Она писала о растениях, которые выращивала у себя в саду, включая подробности использования удобрений. Писала о меню, которое кухарка составила на неделю, и о своем одобрении либо неодобрении работы слуг. Писала также о мисс Фентон и мисс Камерон и своем недовольстве ими обеими. Нигде, однако, она не позволяла себе даже намека на душевное смятение. То, что она чувствует, не для прочтения потомками, а она уже в таком возрасте, когда смерть маячит где-то за углом, выглядывая время от времени, дабы посмотреть, готова ли она к встрече с ней. Она не готова, решила графиня, и не будет готова еще много лет. Но ее решение не мешает смерти назойливо подглядывать за ней.
      Покончив с записью в дневнике, графиня задула свечу и направилась к молельной скамейке в углу комнаты. Это было ее прибежище, гораздо более интимное, чем величественная семейная часовня, построенная Раналдом. Теперь она знала, почему он месяцами вел переговоры с архитектором и истратил целое состояние на возведение такого роскошного сооружения в шотландском высокогорье. Графиня опустилась на колени, сложив руки и склонив голову.
      Она не просила прощения для себя. Она молилась за своих детей, за крошек, которых она родила в боли и надежде. Два мальчика, которые всегда являлись таким источником радости в ее жизни и которых больше не было. Она молилась, чтобы Господь не стремился отомстить им, но простил им их происхождение.
      Джеймс и Эндрю. В ее представлении они были все еще мальчишками с веселыми улыбками и заразительным смехом. Закрыв глаза, графиня отчетливо видела их; так бывало всегда, когда она позволяла себе вспоминать. Только в этот короткий час, когда ночь спускалась на Роузмур и дом затихал, давала она полную волю своему горю, своей скорби.
      Может, ее сыновья теперь ангелы, ожидающие ее прибытия на небеса? Возможно, их ожидание окажется вечным. Господь выскажет свое мнение о том, куда перенестись ее душе, и она очень сомневалась, что это будет рай.
      Графиня не обращала внимания на боль в коленях, в такие мгновения ей не был важен комфорт. Возможно, боль – часть искупления. Простит ли Господь ее, грешную, за то, что была она слишком глупа, чтобы видеть, что творится прямо у нее под носом? Или за то, что искала близости с мужем, – уж за этот грех она точно должна быть наказана. Но если Бог когда-нибудь и простит ее, то лишь с пониманием, какой дурой на самом деле она была.
      Мудрость должна приходить к каждому, к ней же она пришла в обжигающей боли и потрясении. Мало-помалу потрясение прошло, но агония и стыд проникли настолько глубоко, что она даже сейчас чувствовала их отголоски.
      Ночь вступила в свои права, но полной тишины в Роузмуре никогда не бывало. Графиня научилась воспринимать эти звуки как часть ритуала, предшествующего сну, так же как знала, что ей не обрести покоя. Через несколько часов она проснется либо от слез, либо от какого-то особенно тревожного сна. А потом, едва только она подумает, что снова засыпает, на нее обрушатся голоса плачущих детей. Да простит ее Бог, она знает почему.

      За два часа до рассвета Джиллиану разбудила сонная Агнес.
      – Мисс, – позвала она, легонько потрепав ее по плечу. – Граф ждет вас. Снаружи.
      Граф?
      Несколько мгновений Джиллиана никак не могла сообразить, что к чему, пока не стряхнула с себя остатки сна. Сна, в котором, как ни странно, фигурировал граф.
      – Он ждет меня? – переспросила она и только тут вспомнила их разговор накануне вечером. Ну конечно, он же просил пойти с ним на болото.
      Агнес зажгла маленькую лампу, которую держала на бюро.
      – С графом много слуг?
      – С ним Майкл, мисс, и еще один лакей.
      Стало быть, сопровождающих будет вполне достаточно.
      – Будь добра, принеси мне, пожалуйста, мое серое платье, – попросила она Агнес, свесив ноги с кровати. – Оно у меня самое старое и поношенное, а я совершенно уверена, что моя внешность не будет иметь значения.
      – О чем это вы, мисс? И для чего граф прислал Майкла ко мне с просьбой разбудить вас?
      – Я пускаюсь в авантюру, – сказала Джиллиана, недоумевая, откуда взялось вдруг это чувство радостного возбуждения.
      Ей казалось глупым возиться с волосами, поэтому она заплела их в косы и скрутила в узел на макушке, закрепив шпильками. Агнес зашнуровала на ней платье и помогла с туфлями, не переставая при этом с беспокойством посматривать на нее Джиллиане хотелось заверить девушку, что она не собирается делать ничего предосудительного, но она сама не была до конца убеждена в этом. У двери Джиллиана обернулась:
      – Хочешь пойти со мной, Агнес?
      Та покачала головой:
      – Если вам все равно, мисс, я бы предпочла вернуться в постель.
      Джиллиана улыбнулась и, быстро пройдя по коридорам, чуть ли не бегом сбежала по лестнице.
      Радостное возбуждение прямо-таки бурлило в ней, когда она кивнула одному из лакеев. Независимо от времени суток в Роузмуре всегда был штат слуг, готовых помочь, и в данный момент Джиллиана была этому рада. Сама она, наверное, не справилась бы с тяжелой дубовой дверью. Она выскользнула через нее прежде, чем дверь полностью открылась, и с вершины ступенек увидела Гранта, ждущего ее.
      – Арабелла присоединится к нам?
      Она же ни разу, даже мимолетно, не вспомнила об Арабелле!
      Джиллиана покачала головой, но Грант никак не прокомментировал отсутствие своей невесты.
      – Итак, вы готовы к вылазке на болото, мисс Камерон?
      – Не без некоторых сомнений, – ответила Джиллиана и спустилась по гранитным ступенькам более чинно, чем сделала это минуту назад в доме.
      – Сколько на вас нижних юбок, мисс Камерон?
      Этот вопрос настолько поразил ее, что Джиллиана могла лишь молча уставиться на него в свете фонарей. Когда Грант повторил его, она покачала головой:
      – Не имею намерения отвечать вам, ваше сиятельство.
      – Я просто подумал, что вы могли бы обойтись одной-двумя. Они будут только тащить вас вниз.
      – Мне придется идти по воде?
      – Нет, если только вы не неуклюжи – Грант сверкнул озорной улыбкой в свете фонаря. – И все же вполне вероятно, что вы можете промокнуть.
      – Я справлюсь со своими нижними юбками, ваше сиятельство, и постараюсь не быть неуклюжей.
      Грант повернулся и зашагал прочь, не оставив ей ничего другого, как только последовать за ним.
      – Зачем мы идем на болото? И почему посреди ночи?
      – Уже не совсем ночь, – поправил он ее – Сейчас не больше двух часов до рассвета. Я обнаружил, что это самое лучшее время, чтобы добыть болотные газы.
      Джиллиана промолчала, надеясь, что он пояснит свое замечание, но Грант этого не сделал, а просто повернулся и кивнул Майклу. Они дошли по тропинке почти до самого дворца, но перед озером свернули влево, следуя за раскачивающимся фонарем Майкла. Позади них шел второй лакеи, он нес на плечах длинный шест. К шесту толстой веревкой были привязаны шесть стеклянных банок в форме колокольчиков, обернутые мягкой тканью, чтобы не ударялись друг о друга.
      Какую, однако, странную процессию они собой представляли: двое слуг, граф и компаньонка.
      Наконец, не в силах больше сдерживать распирающее ее любопытство, Джиллиана повернулась к Гранту.
      – Что это за болотные газы, и почему мы хотим добыть их?
      Он взглянул на нее.
      – Все живое, умирая, выделяет газ. Это и животные, и птицы, и растения. Именно на болоте можно собрать эти самые газы, потому что они скапливаются над водой Они тяжелее воздуха, но легче воды, поэтому их можно заключить в стеклянную емкость.
      – Но зачем они вам?
      – Я время от времени повторяю один из опытов Вольты, просто чтобы проверить, не могу ли я улучшить его. Я пропускаю электрический разряд через газ, что вызывает взрыв.
      – Это опасно?
      – Конечно, опасно, – ответил Грант с улыбкой.
      – Вы говорите так, будто вас это ничуть не беспокоит.
      – Мисс Камерон, я уверен, что кто-то пытается меня убить. Так должен ли я волноваться из-за небольшого взрыва?
      Джиллиана остановилась посреди тропинки и изумленно уставилась на Гранта. Так она стояла до тех пор, пока лакею, идущему сзади, тоже не пришлось остановиться. Майкл, возглавляющий процессию, пребывал в блаженном неведении относительно того, что продолжает шагать уже один.
      – Что?! Кто-то пытается убить вас?
      Грант сложил руки на груди и воззрился на Джиллиану. Минуту или две они просто стояли и смотрели друг на друга. Она была так же упряма, как и он, и, возможно, чем дольше они вот так стояли в молчании, тем отчетливее он начинал сознавать сей факт. Она не собиралась отступать, а он, похоже, не спешил с объяснениями. Наконец, в слабом свете фонаря лакея Джиллиана заметила, как он улыбнулся.
      – Я убежден, что моих братьев убили, мисс Камерон. Похоже, что кто-то желал им смерти. И если кто-то убил их, значит, следующим должен быть я.
      – Но ведь они умерли от заболевания крови. – Джиллиана слышала, как доктор Фентон объяснял это Арабелле в довольно тошнотворных подробностях.
      – Это объяснение доктора Фентона. Не мое.
      – Вы думаете, на самом деле их убили? Это не было болезнью?
      – Да, я думаю, что их убили. Хотя доктор Фентон считает, что у меня, скорее всего такое же заболевание и что дни мои сочтены.
      Джиллиана едва могла дышать, ее сердце стучало слишком сильно.
      – Вы не можете умереть, – сказала она, уже не стараясь сдерживаться. – Вы в расцвете лет, ваше сиятельство Вы красивый и сильный, а тот, кто выглядит таким бодрым и энергичным, как вы, не может умереть. Такой полный жизни мужчина просто не может умереть.
      Улыбка Гранта уступила место странно мрачному выражению. Он протянул руку и коснулся лица Джиллианы, кончиками пальцев проведя по ее щеке. Захватив ладонью подбородок и глядя ей в глаза, он снова улыбнулся.
      Все жесты запретные – и все абсолютно скандальные.
      – Я и понятия не имел, мисс Камерон, что вы так внимательно наблюдаете за мной.
      – Простите меня, – проговорила она, затаив дыхание.
      Грант резко убрал руку и отвернулся.
      Майкл дожидался их у склона следующего холма, держа фонарь в поднятой руке. Граф направился к нему.
      – Поторопитесь, мы уже почти пришли, – сказал он Джиллиане.
      До этого Джиллиана почти не обращала внимания на пейзаж, но сейчас огляделась, осознав, что эта часть Роузмура ей незнакома. Земля здесь отлого опускалась, образуя как бы перевернутую миску. В самой низкой части находилась болотистая пустошь. Высокая трава окаймляла «миску» по периметру, мхи и водоросли скрывали поверхность воды, создавая иллюзию, что в этом месте не более чем просто сырая земля.
      Майкл опроверг это ложное впечатление, подняв фонарь повыше и прошлепав по колено в воде на середину болота. Пока второй лакей осторожно опускал банки на землю, граф явно приготовился последовать за Майклом, воодушевленный, словно мальчишка, которого ждет новое приключение.
      После всего сказанного Грантом его решение жениться на Арабелле стало Джиллиане понятнее.
      – Но не лучше ли вам вступить в брак с тем человеком, которого вы любите? – резко спросила она. – Особенно если вы считаете, что скоро умрете. Разве страсть в ваши последние дни не была бы гораздо предпочтительнее антипатии?
      – Вы говорите об Арабелле, мисс Камерон? – Грант посмотрел на Джиллиану; от его улыбки не осталось и следа.
      Они вступали на опасную территорию. Кажется, это случалось всякий раз, когда они начинали обмениваться словами. Джиллиана сосредоточенно изучала пропитанную влагой почву под ногами.
      – У вас есть кандидатура, мисс Камерон? Кто-то, с кем я мог бы разделить страсть?
      Они снова запутывались в паутине слов.
      Неужели он думает, что она собирается ему ответить? Не настолько она глупа. Интересно, чтобы он сказал, если бона, отбросив все приличия, смело взглянула ему в лицо и сказала: «Это я».
      – Что мы будем делать теперь? – спросила она, меняя тему.
      – Проведем небольшой эксперимент, чтобы убедиться, что газ есть. Вам, пожалуй, лучше немного отойти в сторону, Джиллиана, и чуть приподнять юбки на случай, если придется бежать.
      Во что, скажите, Бога ради, она впуталась? Джиллиана с опаской отступила назад и ухватилась обеими руками за юбки, приподняв их, насколько позволяли приличия.
      Грант взял у Майкла фонарь вместе с бумажным конусом и зажег этот конус. Склонившись над высоким травяным кустиком, он дотронулся зажженным концом до участка над поверхностью воды. Вспышка оранжевого света появилась на секунду и тут же погасла. Она исчезла так быстро, что Джиллиана подумала, что, должно быть, ей померещилось. Но Грант снова наклонился, и еще одна вспышка оранжевого пламени появилась на фоне темного неба.
      – Вам приходится приходить на болото ночью, – сказала она, внезапно понимая, – иначе вы не увидите вспышки.
      – Совершенно верно. Если б вы были моей ученицей, я бы наградил вас за сообразительность.
      – Но как вам удастся набрать газ в банку?
      – С помощью спиралеобразного сифона, – ответил он.
      В течение следующего часа Джиллиана имела возможность убедиться, насколько это сложно и опасно. Не один раз ей хотелось крикнуть Гранту и лакею «Осторожнее!» – ведь она знала, как легко воспламеняем газ. И всякий раз она сдерживалась, сознавая, что граф Стрейтерн все равно сделает по-своему.
      Когда наступило утро и на горизонте занялся рассвет, Джиллиана начала понимать: то, что она считала надменностью и высокомерием графа, на самом деле просто его уверенность в себе. Он точно знает, что его интересует, чем он желает заниматься и чего хочет добиться в жизни. Он презирает невежество, и в этом отношении у них с Арабеллой много общего. Если бы Арабелла сейчас была здесь, она бы не столько беспокоилась о его безопасности, сколько побуждала узнать больше, сделать больше, решить больше загадок.
      Так что вполне возможно, что из них получится идеальная пара.
      – У вас такой задумчивый вид, мисс Камерон. Что вас так занимает в это прекрасное утро?
      Джиллиана подняла голову и увидела, что он стоит на твердой почве на фоне светлеющего неба. На мгновение она была полностью захвачена этим зрелищем. Перепачканный и растрепанный, Грант все равно был таким красивым, что у нее перехватило дыхание. Таким же красивым он был бы и во главе какой-нибудь торговой компании, и на борту корабля, и солдатом в сражении.
      – Правда? – отозвалась она. – Должна признаться, что не помню, о чем думала.
      – Уверен, это было что-то важное, – с улыбкой сказал Грант.
      – А я не уверена, – возразила она, отвечая на его улыбку. – Как и любого человека, иногда меня посещают незначительные мысли. Вы, ваше сиятельство, наверное, тоже не можете сказать, что каждая мысль, которая приходит вам в голову, стоит того, чтобы с кем-то ею поделиться.
      Грант на мгновение задумался над вопросом, потом сказал:
      – Честно говоря, я не знаю, что на это ответить. Если я признаюсь в глупых мыслях, то буду выглядеть дилетантом. Если же я скажу, что в голове у меня бывают только очень важные мысли, то могу показаться скучным, верно? Если не сказать, занудой.
      – Тогда я просто заберу свой вопрос обратно. А я, наверное, думала о звездах и луне и гадала, прав ли был Галилей.
      Грант засмеялся, и Джиллиане очень понравился его смех. Она чувствовала себя странно довольной, словно совершила что-то значительное, рассмешив его.
      – Вы и в самом деле интересовались библиотекой вашего отца?
      – Мне было любопытно и не нравилось, что другие люди знают больше, чем я, – призналась она.
      – Тогда я удивлен, что вы не занялись изучением медицины, как Арабелла.
      – Вы решительно настроены узнать все мои секреты, не так ли? – Джиллиана улыбнулась. – У меня есть одна очень странная черта Я плачу, когда другие плачут. Ничего не могу с собой поделать. Какой бы из меня был врач, если б я все время ударялась в слезы?
      – Некоторые могли бы сказать, что у вас избыток сострадания.
      – А разве сострадание может быть избыточным? – спросила она.
      – Знаете, мисс Камерон, меня одолевает ужасное любопытство в отношении ваших мыслей, даже если вы считаете их незначительными.
      Джиллиана отвернулась, не в состоянии вынести улыбку Гранта или тепло этих серых глаз.
      – Простите меня, – пробормотала она, устремив взгляд на промокший подол своей юбки. – Мне не следовало говорить то, что я говорила об Арабелле. Я прошу у вас прощения. И у нее, хотя ее здесь и нет.
      – Вполне возможно, что Арабелла поблагодарила бы вас за ваше участие в ее интересах, – неожиданно сказал Грант – Мне прекрасно известно, что она не в восторге от этого брака.
      «Восторг» – это слово, которое Джиллиана не использовала бы в связи с Арабеллой ни в какой ситуации, но вслух она этого не сказала. Случается, что Арабелла испытывает радость или даже печаль. Но выражение ее лица при этом почти не меняется. Если она к чему и испытывает глубокие чувства, то только к медицине.
      Теперь было уже достаточно светло, чтобы хорошо видеть Гранта, и Джиллиану снова поразило, как он красив. Даже взъерошенный, с травинками, прилипшими то там, то тут. Она протянула руку и стряхнула траву с его рукава, затем провела по ткани кончиками пальцев.
      Он, казалось, был удивлен этим, и до нее дошло, насколько интимен был ее жест. Жена могла бы сделать это для мужа. Она когда-то вот так же вела себя с Робертом, ухаживала за ним, заботилась о нем, беспокоилась.
      Джиллиана поспешила отступить на шаг, чтобы Грант до нее не дотянулся.
      Он никогда не был склонен к самобичеванию. Не верил в действенность наказания самого себя за свои поступки, даже если они были ошибочными. Грант всегда старался извлекать уроки из каждого злоключения. Если его заблуждения влияли на других людей, он по возможности исправлял их и давал зарок не повторять своих ошибок. Он обнаружил, что такие приемы помогают ему и в работе, и в личной жизни.
      Так что же, дьявол побери, он делает сейчас?
      Кому-то надо серьезно с Джиллианой поговорить. Кто-то должен сказать ей, что не следует так тепло улыбаться мужчине. И то, что она там использует для мытья волос, непременно следует запретить, хотя бы до тех пор, пока она не выйдет замуж. Пусть себе очаровывает своего мужа. Разумеется, когда-нибудь она выйдет замуж, так же как и он очень скоро женится. Почему же эта мысль вызывает у него такое неприятное чувство?
      Ей следует накидывать поверх этого платья шаль. Корсаж чересчур узок. Он видит очертания ее сосков, по крайней мере, ему кажется, что видит, а, Бог свидетель, последние несколько минут он смотрел на ее грудь слишком часто.
      Он как зеленый юнец, который еще никогда не видел женских форм, и у него прямо зудят ладони от нестерпимого желания погладить ее. Ему хочется знать, все ли мягкие на вид места и на самом деле такие мягкие. Изгибы ее такие же пленительные, как он думает? А эти ее длинные ноги – они такие же стройные, как он предполагает?
      Милостивый Боже, ведь ему уже за тридцать. Определенно прошло достаточно времени с тех пор, как он был юнцом! Видит Бог, у него было немало женщин. Почему же сейчас он не может вспомнить ни одной из них?
      Ему не следует находиться наедине с Джиллианой и не следует разговаривать с ней, проникая в ее мысли и мечтая проникнуть в ее тело.
      Он должен думать о своем здоровье, вместо того чтобы бродить по болоту. И все же Грант никогда не чувствовал себя лучше, бодрее, энергичнее. И никогда еще не смотрел с такой тоской на свое будущее.
      Граф не изменяет своему слову. Десятый граф Стрейтерн тем более не отказывается от своих обязательств. Его отец уже опорочил имя семьи, и Грант всю свою жизнь из кожи вон лез, чтобы не усугубить позора.
      Он женится на Арабелле Фентон и найдет что-нибудь в защиту этого союза. Но всю жизнь будет мучиться вопросом, что было бы, если бы…
      Грант дал указание лакеям упаковать стеклянные сосуды, теперь заполненные газом, и отнести их к нему в лабораторию и только потом повернулся к Джиллиане.
      – По ком вы скорбите? – снова задал он вопрос, на который она так и не ответила и который не давал ему покоя.
      Она выглядела испуганной. Он дождался, когда лакеи отойдут на приличное расстояние, после чего задал вопрос еще раз.
      – Зачем вам это знать? – спросила она.
      – Я обнаружил, что мне любопытно все, что с вами связано, мисс Камерон. Возможно, это неправильно, но это так.
      Джиллиана мгновение колебалась, потом повернулась и первая зашагала вверх по тропе.
      Было в мисс Джиллиане Камерон нечто подсказывающее Гранту, что титул графа не имеет для нее никакой привлекательности. Она удивительно выдержанная, склонная советоваться скорее с собой, чем с другими. Грант не только восхищался этим качеством, тоже обладая им, но и хотел понять, откуда у нее такая самоуверенность. Порой в ее глазах мелькали веселые огоньки, иногда в них сквозило раздражение. Но что особенно разжигало его любопытство, так это печаль, временами слишком заметная в устремленном куда-то вдаль взгляде.
      В ней есть какая-то загадка, а он обожает разгадывать загадки.
      Грант не хотел торопить события. Он будет ждать столько, сколько потребуется.
      Сделав несколько шагов, Джиллиана повернулась к Гранту.
      – По своей жизни, – тихо проговорила она. – Я скорблю по своей жизни, той, которую знала в Эдинбурге. Я скорблю по своей невинности и юности.
      Грант подошел к ней.
      – В той или иной степени мы все это делаем, мисс Камерон.
      – Я любила мужчину, который не любил меня. Во всяком случае, недостаточно любил.
      – Печальная история, – сказал Грант, почувствовав, что ему отчего-то неприятно ее признание. – Вы все еще любите его?
      Джиллиана покачала головой.
      И когда Грант окончательно понял, что больше она ничего не скажет, Джиллиана сделала глубокий вдох и с очевидным усилием заставила себя посмотреть на него. Ее взгляд был напряженным, лицо белым.
      – Я же тебя предупреждал, Джиллиана.
      Обернувшись, она увидела стоящего на тропинке доктора Фентона, выражение лица которого не оставляло сомнений в том, что он страшно недоволен.
      – Предлагаю тебе вернуться в Роузмур, Джиллиана, – строго сказал доктор, – и посмотреть, нет ли какой-то работы, которую ты могла бы выполнить для Арабеллы, вместо того чтобы скакать по лугу с задранными выше лодыжек юбками.
      – Почему вы позволяете себе говорить с мисс Камерон в такой манере, Фентон? – подал голос Грант. Сделав шаг, он остановился между ними и встал перед Джиллианой, словно заслонял ее от града стрел. Разве Фентон не понимает, что слова могут ранить больнее, чем любое копье?
      – Своим поведением ты не должна опозорить ни меня, ни Арабеллу, – сказал доктор Фентон, а затем повернулся к Гранту. – Я хочу извиниться за нее, ваше сиятельство, – продолжил он уже иным тоном, предназначенным для обращения к графу. – Она ведет себя слишком развязно.
      – Не ее поведение удивляет меня, а ваше, Фентон. Я бы не назвал мисс Камерон развязной. Скорее наоборот, я нахожу ее чересчур застенчивой.
      – Ей следовало бы такой быть, ваше сиятельство. Но сам факт того, что она здесь, с вами, рано утром, – свидетельство мятежности ее натуры. С вами должна быть Арабелла, а не ее компаньонка. Джиллиана не имеет права на вашу защиту. Я пытался быть сострадательным, но ее поступки в последнее время доказали, что я ошибся, поддавшись жалости.
      Грант повернулся и посмотрел на Джиллиану.
      – Она не производит впечатления порочной личности. Джиллиана что-то украла у вас? Или, быть может, выпила весь ваш запас рома? – Он улыбнулся Джиллиане, и в другое время она бы ответила ему на улыбку, но не теперь. – Может, вы утопили котят в мешке, Джиллиана? Какой ужасный поступок вы совершили, что привело Фентона в такое негодование?
      Красные пятна, выступившие на лице доктора Фентона, показывали, как он разгневан.
      – Она не рассказала вам о своем прошлом, не так ли, ваше сиятельство? Не призналась в своем грехопадении?
      Никогда раньше у Джиллианы не было ни малейшей склонности читать будущее, но сейчас она точно знала, что принесут ей следующие несколько минут, словно увидела всю сцену своими глазами. Она сделала глубокий вдох и стиснула руки.
      – Вы же врач, Фентон, а не священник. Почему же вас заботят какие-то признания мисс Камерон? Или ее, как вы говорите, грехопадение?
      – Потому что я не желаю, чтобы вы судили Арабеллу по ее поступкам, ваше сиятельство. Моя дочь – славная, порядочная девушка, которая не предается распутству с вами, как Джиллиана.
      – Не лучше ли мне самому судить, предается мисс Камерон распутству или нет? И сдается мне, очернив таким образом ее, вы не могли не бросить тень и на меня. Вы обвиняете нас обоих, Фентон? – Грант сложил руки и вперил в доктора бесстрастный взгляд.
      – Я не обвиняю вас, сэр, – пробормотал Фентон. – Джиллиана – уличная женщина, женщина низменных наклонностей. Она отказалась от своей семьи и друзей, от всех принципов своего воспитания в погоне за земными удовольствиями, и я убежден, что и сейчас она добивается того же. Когда я нашел ее, она жила в Эдинбурге, готовая продавать свое тело за звонкую монету.
      Как жалко, что невозможно, закрыв глаза, просто исчезнуть с этого места. Но Джиллиана по-прежнему ощущала мягкий утренний ветерок на щеках и слабый запах болотной травы, зацепившейся за подол платья. Воздух был пропитан резким запахом серы.
      Открыв глаза, Джиллиана обнаружила, что оба мужчины пристально разглядывают ее.
      Грант ничего не говорил, но его глаза, эти удивительные, чудесные серые глаза, вдруг сделались жесткими и холодными как сталь.
      – Довольно! – внезапно отрезал он, повернувшись к доктору. – Довольно, старик, вы свое слово сказали. Вы должны быть удовлетворены результатом своих утренних усилий.
      – Я не смогу быть удовлетворен, ваше сиятельство, пока Джиллиана не будет знать свое место. Вы должны проводить время с Арабеллой, а не с этой тварью. Я горько сожалею о том дне, когда милосердие и жалость убедили меня привести ее в мой дом. И что же я вижу теперь? Она без зазрения совести отвлекает ваше внимание от моей дочери.
      – Если уж вы такой приверженец искренности, позвольте и мне вам кое-что сказать, доктор. Между мной и вашей дочерью нет абсолютно никакой привязанности. И я сомневаюсь, что она когда-либо возникнет. У меня сложилось стойкое впечатление, что Арабелла не способна на нежные чувства.
      Доктор Фентон хотел еще что-то сказать, несомненно, в защиту своей дочери, но Грант вскинул руку, останавливая его:
      – У меня нет желания продолжать эту дискуссию, сэр. Я сейчас провожу мисс Камерон назад в Роузмур.
      Доктор Фентон заколебался.
      – Мы не нуждаемся ни в вашем разрешении, ни в вашем присутствии, Фентон, – резко добавил Грант.
      С явной неохотой доктор Фентон покинул их.
      Джиллиана отвернулась, устремив взгляд на тропу, ведущую на болото. Когда она заговорила, голос ее был спокойным и ровным, словно она читала отрывок из хорошо знакомой книги.
      – Я не была продажной женщиной, – сказала она, – хотя, несомненно, являлась фигурой скандальной. Образец неприличия. – Она опустила голову и стиснула руки.
      Грант молчал. Он просто не знал, что сказать. Джиллиана вздохнула.
      – Я бы совсем не удивилась, если б матери предостерегали своих дочерей, чтобы те не становились такими, как я.
      – А почему вы стали такой?
      – Я влюбилась, – ответила Джиллиана и снова отвела взгляд. Ему так хотелось взять ее за подбородок, повернуть к себе и заглянуть в глаза. Что бы он там увидел? Отблеск раскаяния? Быть может, тоски? Грант понял, что не хочет этого знать.
      – Вы не обязаны рассказывать мне, Джиллиана.
      Она кивнула:
      – Я знаю. Но это не важно. Я влюбилась, – повторила она. – Я думаю, что полюбила Роберта потому, что он обратил на меня внимание. – Она подняла голову и посмотрела на Гранта, и он не удивился, увидев в ее глазах печаль.
      – Я не требую от вас признаний, Джиллиана.
      Она снова кивнула и продолжила:
      – Я так давно не чувствовала себя любимой. Возможно, весь этот скандал был основан не на чем ином, как на признательности.
      Жизнь несовершенна, неопределенна, слишком скоротечна, и к тому времени, когда человек начинает ее понимать, судьба или несчастный случай уносят эту жизнь. А его жизнь – это жизнь, сделавшаяся особой благодаря обстоятельствам, и он постоянно помнит об этом. С того момента, как он открывает утром глаза, как засыпает ночью, он – граф Стрейтерн. Он сознает свое наследие так же, как и свою ответственность. Но вместе с тяжелым бременем, лежащим на его плечах, он получил и величайшие выгоды и преимущества. И об этом он тоже никогда не забывает.
      Один из самых больших плюсов быть графом Стрейтерном заключается в силе его влияния. Чего бы он ни захотел, он это получает. Слово, мягко высказанная просьба, повелительно согнутый палец – вот и все, что требуется, чтобы его желания были переданы и исполнены.
      Сейчас Гранту хотелось, чтобы в его власти было прогнать печаль из глаз Джиллианы, вернуть на ее лицо улыбку, но он не мог сделать ничего, кроме как протянуть руку и коснуться ее руки в нежной, допустимой приличиями поддержке.
      – Ну так как вам приключение? – спросил он.
      Джиллиана непонимающе заморгала.
      – Сегодня, – пояснил Грант, – на болоте. Вам понравилось?
      Молчание словно пропасть пролегло между ними. Наконец она снова заговорила:
      – В вашей власти, ваше сиятельство, отослать меня из Роузмура.
      – Да, – кивнул он.
      – На том основании, что я неподходящая компания для Арабеллы. Что я могу дурно повлиять на ваших детей.
      – Пожалуй, об этом следует подумать, – весело отозвался он. – Ну, вы уже закончили со своим признанием?
      Она кивнула.
      – Да не смотрите же вы таким убитым взглядом, мисс Камерон. Я не имею намерения выгонять вас из Роузмура. В жизни не слыхивал подобной чепухи.
      Она подняла на него изумленный взгляд.
      – Вы научились чему-нибудь сегодня?
      – Я научилась сегодня очень многому, – медленно проговорила она.
      – Значит, наш поход был успешным. Каждый день надо стараться что-нибудь узнавать, – сказал Грант.
      Джиллиана нахмурилась.
      – А хотите знать, что сегодня узнал я?
      Она нерешительно кивнула.
      – Я узнал, что доктор Фентон – деспот и что вы слишком живете прошлым.
      Джиллиана ничего не ответила. Он мог бы сказать ей больше, будь он честнее, да и если бы момент был более подходящим. Он мог бы сказать ей, какая она красивая сейчас, в утреннем солнце, просвечивающем сквозь листву деревьев и падающем ей на волосы. Они у нее вовсе не банально каштановые, но какой-то любопытной смеси оттенков золотистого, рыжего и коричневого, словно осенние листья. Еще он мог бы сказать ей, что печаль в ее глазах напоминает ему его собственную. Всегда, сколько будет жить, он будет помнить своих братьев, но, возможно, со временем, воспоминания станут светлее. Может, он даже будет рад им, ибо покуда воспоминания живут в его душе и сердце, его братья не умрут.
      Но поскольку Джиллиана смотрела на него так настороженно, он лишь улыбнулся и протянул ей руку.
      – Хотите увидеть вторую часть эксперимента?
      – Где вы будете производить взрывы? – спросила она.
      – Люблю взрывы, каюсь. Но, – поспешил добавить Грант, – никакой опасности не будет. Обещаю.
      Эти слова, очевидно, убедили ее. Она вложила в его руку свою, и он повел ее по тропинке так, словно они были обычными спутниками, а не двумя людьми со своими секретами каждый.
      Некоторое время они не разговаривали. Грант не мог припомнить, чтобы когда-нибудь с кем-нибудь еще молчание было таким необременительным. Они преодолели подъем, и дворец, наконец, предстал перед ними.
      – Вы будете целовать меня? – спросила Джиллиана, разглядывая статуи.
      – Нет, если ты этого не захочешь.
      – Обещайте мне, что не будете.
      – Даже если ты захочешь? – улыбнулся Грант.
      – Даже если захочу.
      – Хорошо. Обещаю. Даже если ты станешь умолять меня.
      – Я не падшая женщина, – сказала она мгновение спустя.
      – Ты думала, я буду испытывать твою нравственность? У меня имеются свои грехи, это так, но я никогда не воспользуюсь слабостью или беззащитностью.
      – Я не слабая. И не беззащитная.
      Грант лишь улыбнулся, не имея желания вступать с ней в спор.
      – Тогда я пойду, – решительно сказала она.
      – И больше никакой чепухи об изгнании тебя из Роузмура.
      – Вы очень странный человек, ваше сиятельство.
      – Да?
      Джиллиана кивнула:
      – Не успею я подумать, что понимаю вас, как вы делаете что-то такое, что ставит меня в тупик.
      – Мне нравится производить такое впечатление на людей, – сказал Грант. – Но знаешь, ты точно такая же.
      – Правда?
      Грант обрадовался, когда увидел на ее лице мимолетную улыбку.
      – В интересах честности, Джиллиана, я должен тебе кое-что сказать.
      Она взглянула на него.
      – Ничто не мешает тебе поцеловать меня, – проронил он и улыбнулся.

      Конечно, она не должна была идти с ним, это было абсолютно неразумно. И все же ноги как будто летели над тропинкой, а ладонь ни на мгновение не сдвинулась с его руки. Вместе они направились к дворцу, и Джиллиана решительно заглушила внутренний голос, который взывал к благоразумию, добродетели и осмотрительности.
      Что может с ней случиться такого, чего уже не случилось? Что может сделать с ней жизнь такого, чего уже не сделала? Она может полюбить, и в этом-то и заключается опасность.
      Идиотка. Она что, совсем лишилась разума? Если уж не может учесть опыт прошлого, не может извлечь из него урок, то по крайней мере должна же прислушаться к предостережениям, которые все это время внушала себе? Или она считает себя невосприимчивой? Любовь – ужасное чувство, если так мастерски ослепляет разум.
      Джиллиана была не в состоянии избавиться от нелепого желания улыбаться. И хотя она прекрасно понимала, что должна быть осторожной, сейчас ей казалось, что страх – всего лишь слово. А это чувство, как его ни назови – любовь, замешательство, вожделение, предвкушение, восторг, мучение, – затмило ей разум и вытеснило всякий страх, который она должна была испытывать. Оно сорвало с нее остатки здравомыслия и сделало беспомощной. Не говоря уж о том, что оно окутало ее коконом глупости, заставляя думать, что эта невидимая защита крепка как броня.
      Еще Джиллиана подозревала, что то чувство, которое она испытывает – чем бы оно ни было, – жестокое и плотоядное и оно потребует платы.
      Джиллиана вошла вслед за Грантом в здание и снова была поражена красотой и какой-то воздушностью дворца. Солнечный свет струился сквозь витражное стекло купола, омывая все вокруг кобальтовым и золотистым светом. Она медленно спустилась по ступенькам и остановилась в центре мраморного круга.
      Гранту, однако, не терпелось отправиться в лабораторию. Джиллиана посмотрела на него через плечо, задумавшись над этим любопытным фактом. Грант безразличен к этой красоте, возможно, потому, что видит ее всю жизнь; она же просто не могла от всего этого оторвать глаз.
      В этот момент Грант обернулся, и их взгляды встретились. Он приостановился в дверях.
      Джиллиане хотелось сказать ему что-нибудь проникновенное, такое, что заставит его забыть о своей науке и подойти к ней. Но она сомневалась, что есть такие слова, которые могли бы поколебать его решимость идти к намеченной цели.
      Да и кто она такая, Джиллиана Камерон из Эдинбурга, чтобы заинтриговать десятого графа Стрейтерна?
      Он не считает ее бесстыдной. И не считает распутной. А может, именно считает, оттого и пригласил сюда? Зачем ей беспокоиться о своей репутации, когда и так совершенно ясно, что от нее камня на камне не осталось? Возможно, ошибки юности приведут ее к еще большей свободе. Если Грант все-таки прогонит ее из своего поместья, тогда она, быть может, откроет салон в Лондоне и станет известной куртизанкой.
      В противном случае ей придется оставаться в Роузмуре и смотреть, как он женится на Арабелле.
      Грант медленно направился к ней.
      – Ты похожа на какое-то неземное существо, когда стоишь вот так, в этом свете.
      – Здесь очень красиво, – сказала она, улыбаясь. – Какая жалость, что почти никто не может этого видеть.
      – Посетителей я здесь не приветствую.
      – Кроме меня, – заметила она.
      – Тебя я пригласил. Ты не можешь быть просто посетителем, если тебя пригласили.
      – А кем я буду?
      Теперь он подошел к ней так близко, что она могла дотронуться до него, если б захотела. О, она хотела, еще как, но твердо держала руки опущенными.
      – Моей ученицей.
      – Может, вашим другом?
      – А мне нужен друг?
      Джиллиана запрокинула голову, чтобы полюбоваться куполообразной крышей.
      – Мне думается, иногда вам нужен друг, ваше сиятельство. Несмотря на вашу довольно колючую внешность, вы такой же, как все.
      – Колючую? Как у ежа?
      – Ежа-аристократа, – поправила Джиллиана. – Очень надменного и величественного, сознающего свою значимость, с длинным носом и заносчивыми манерами.
      – Так ты считаешь, что у меня слишком длинный нос?
      – Нет, не считаю. Но я могу представить ежа с очень длинным носом. – Джиллиана посмотрела на него. – Я бы не изменила ни единой вашей черточки. Они все совершенны. И конечно, вам это известно. Вы просто не можете не замечать того внимания, которое обращают на вас женщины. На балу, например, все до единой гостьи буквально пожирали вас глазами.
      – Женщины вовсе не пожирают меня глазами, – возразил Грант, явно испытывая неловкость от ее слов.
      – Глупости, – отрезала Джиллиана, – это так, и не спорьте. Они вздыхают, когда вы входите в комнату. Они тут же начинают поправлять свои юбки и украдкой поглядывают на себя в зеркало. Они открыто флиртуют с вами, и вы не можете этого не замечать.
      – Ничего подобного они не делают. А если и делают, то только потому, что я граф.
      – Ну-ну, не скромничайте, ваше сиятельство. Непохоже, что это имеет отношение к вашему положению. Я уверена, будь вы даже простым лакеем, они бы чувствовали то же самое.
      – Но только не ты, – сказал он.
      – Напротив, – возразила Джиллиана, ничуть не кривя душой. – Я считаю вас совершенно неотразимым.
      Грант казался смущенным, словно до этого никто никогда не говорил ему такого. Но вместо того чтобы спорить с ней, он шагнул в круг света. Руки его были опущены, голова поднята кверху, и он неотрывно смотрел на солнечный свет, льющийся на него, окутывающий его неземным голубоватым сиянием.
      Довольно долго Джиллиана наблюдала за ним, прикованная к месту красотой Гранта Роберсона. Высокий, сильный и широкоплечий, он казался олицетворением всего, что было воистину дивным в Шотландии: ее независимости, ее красоты, суровой и непреклонной. Он упорно ищет разгадку тайн, о существовании которых многие даже не имеют представления. И еще он как сокол, неистовый и одинокий, защищает то, что принадлежит ему, и дает утешение и поддержку тем, кто полагается на его силу.
      Он бы должен пугать ее. Животный магнетизм и могущество этого мужчины должны бы пробуждать в ней осторожность. Но, как ни странно, Джиллиана чувствовала себя с ним спокойнее, чем с любым другим мужчиной, которого когда-либо знала. Чем с любым другим человеком.
      Почему она рассказала ему правду о своем прошлом? Было ли это своего рода проверкой, оценкой его как мужчины? Или она просто хотела, чтобы он отверг ее раз и навсегда, чтобы покончить с этой неопределенностью? Как бы то ни было, он не сделал того, чего она от него ожидала. Он повел себя так, будто все это не имело ни малейшего значения. Словно она – не более чем незнакомка, таинственная женщина, которая поведала свою грязную историю первому встречному. Как ни странно, Джиллиану это и обрадовало, и разочаровало.
      Ей бы следовало знать, что никто не может безнаказанно бросать вызов, ибо судьба, в конце концов, всегда грозит пальцем, отвечая на попытку удара ударом не меньшей силы.
      Очень медленно Грант повернул голову и поднял руку, протягивая ее к ней. Взгляд его был непроницаемым, лицо суровым.
      Джиллиана ничего не сказала, она просто смотрела на него, не отводя глаз. Свет был таким нереальным, что казалось, будто они находятся в подводной пещере.
      Она смотрела ему в лицо, понимая, что не должна здесь находиться, и в то же время будучи не в силах сдержать волну счастья, которая внезапно нахлынула на нее. Если за эти мгновения ей придется дорого заплатить – а Джиллиана на собственном опыте убедилась, что в жизни за все надо платить, – она готова заплатить любую цену. Сейчас же ей достаточно уже того, что она стоите ним рядом.
      – Вы собираетесь поцеловать меня, не так ли, ваше сиятельство?
      – Грант, – поправил он. – Разве мы недостаточно сблизились для этого?
      – Но это неприлично, ваше сиятельство, а вы, как никто другой, должны соблюдать приличия.
      – Приличия – не слишком подходящая тема, чтобы поднимать ее одновременно с поцелуем. Кроме того, что случилось с дружбой? Не ты ли минуту назад предложила быть мне другом?
      – У меня было несколько минут, чтобы пересмотреть это предложение, – сказала Джиллиана. – Графы не дружат с падшими женщинами.
      – Вот, значит, кто ты? А по-моему, из них как раз и получаются самые лучшие друзья. Они не будут без конца читать тебе мораль о твоих обязанностях и долге. Они лучше поцелуют тебя.
      Ладони Гранта мягко легли ей на плечи. «Беги прочь, Джиллиана. Беги, пока он не пленил тебя так же умело, как ты прежде хотела обольстить его».
      – Вы обещали.
      Грант подался назад.
      – Точно, обещал. – Мгновение спустя он улыбнулся. – Тогда ты должна начать.
      – Должна?
      – Но конечно, если ты хочешь поцеловать меня. И он еще сомневается?
      Джиллиана привстала на цыпочки.
      – Ну разве что как друг, – вздохнула она и коснулась губами его губ.
      В тот же миг он привлек ее к себе и углубил поцелуй. Она ахнула, и Грант вдохнул возглас ее удивления, крепче прижавшись губами к ее губам.
      Он заключил ее в кольцо своих объятий, и она обвила его руками за шею и не отпускала, пока он целовал ее.
      Наконец, Джиллиана отстранилась и, когда он вновь потянулся к ней, покачала головой. Кто-то из них двоих должен помнить о благоразумии.
      – Ваши лакеи все еще здесь, – предостерегла она.
      Грант кивнул и снова поцеловал ее.
      Спустя какое-то время Джиллиана перевела дух. В целях безопасности, а возможно, из благоразумия она отступила от него на несколько шагов. Гранта явно позабавила ее осторожность, но он ничего не сказал.
      – Я воспользовалась вашей библиотекой, – призналась Джиллиана. Вот она, удачная смена темы – здесь нет ни страсти, ни соблазна.
      – Да? – В голосе Гранта не было заинтересованности, но он улыбался.
      – Да. Я хотела что-нибудь почитать о ваших опытах, но не смогла ничего найти об электричестве.
      – Пока, боюсь, еще не было никаких публикаций для широкой публики. Но у меня есть несколько журналов, присланных моими коллегами из Италии. Буду рад показать их тебе. Ты читаешь по-итальянски?
      Настал ее черед улыбнуться.
      – Конечно, нет, и вам это прекрасно известно. Откуда девушке из Эдинбурга знать итальянский?
      – Стало быть, мне придется прочесть их тебе. Так мы идем в лабораторию, мисс Камерон? – Грант протянул ей руку, она подошла и вложила в нее свою ладонь. Вместе они поднялись по ступенькам и прошли по круглому холлу к дверям, ведущим в лабораторию.
      Майкл и второй лакей стояли позади длинного стола, на который они уже поставили стеклянные емкости. Когда Грант кивнул, они поклонились и вышли.
      – Ну вот, теперь моих лакеев больше здесь нет.
      – Так как насчет опытов, ваше сиятельство? – спросила Джиллиана, переключая его внимание на банки, стоящие на столе.
      – Грант, – поправил он.
      – Джиллиана, – добавила она. Они улыбнулись друг другу.
      Прислонившись к столу, Джиллиана наблюдала, как граф начал расставлять нужные ему предметы. Первым шло странное устройство из металлических дисков в клетке. Затем агрегат, состоящий из рычага и большого маховика, вокруг которого была обмотана проволока. Вторая стопка дисков была водружена рядом с первой, и Грант соединил их между собой проволокой.
      – Что это? – полюбопытствовала Джиллиана, протягивая руку, чтобы дотронуться до весьма странного аппарата с рычагом.
      Грант отстранил ее руку.
      – Я не хочу, чтобы тебя ударило током, – объяснил он.
      – Током?
      – Ты когда-нибудь дотрагивалась до металлической дверной защелки, перед этим пройдя по ковру? От соприкосновения вылетают искры, и это называется статическим зарядом.
      Джиллиана кивнула.
      – Так вот это устройство производит такой же заряд, только сильнее.
      – Но для чего тебе нужно это делать?
      – По ряду причин, – ответил Грант, улыбаясь. – Чтобы расширить свой диапазон. Чтобы получать энергию – потому что это возможно.
      – И ты собираешься это использовать, чтобы воспламенить газ, да?
      – Ты очень хорошая ученица, Джиллиана. Хочешь, покажу?
      Она снова кивнула:
      – Хочу.
      – Тогда тебе лучше немного отойти, – предупредил он. – На всякий случай. Никогда не знаешь, насколько концентрированным окажется газ.
      – А ты не боишься, что тебя может ранить?
      – Мне ничто не грозит. Электричество вообще-то безопасно, если использовать его с умом.
      Эти заверения нисколько не успокоили Джиллиану.
      Она прошла туда, куда указал Грант, – в дальний конец лаборатории, к окнам, и, сложив руки за спиной, прислонилась к простенку, откуда стала пристально наблюдать за его приготовлениями. Первым делом он отодвинул одну из банок от остальных, поближе к машинам. Вслед за этим принялся проворачивать маховик с помощью ручки. Кажется, механизм работал в соединении с двумя другими агрегатами, чтобы выбивать искру на конце проволоки. Держа ее левой рукой, правой Грант вынул пробку из зеленоватого стеклянного сосуда, а затем поднес горлышко банки к проволоке.
      Взрыв был настолько громким, что Джиллиана на мгновение оглохла. Банка слетела со стола и долетела чуть ли не до двери, где, упав на пол, разбилась на мелкие осколки.
      – Ты это видела? – воскликнул Грант с радостным мальчишеским возбуждением.
      Джиллиана кивнула, не в силах ничего сказать.
      – Хочешь сама попробовать?
      Она покачала головой, все еще не в состоянии вымолвить ни слова.
      – Ты уверена, что не хочешь?
      Способность говорить наконец вернулась к Джиллиане.
      – Могу заверить тебя, Грант, что я еще никогда и ни в чем не была так уверена.
      Он взглянул на нее.
      – Ты расстроена.
      – Банка могла полететь в другом направлении, – сказала Джиллиана. – Она могла ударить тебя. Или осколки могли поранить тебе лицо.
      – Да нет, этого быть не могло. Отверстие было повернуто так, что банку в любом случае отбросило бы к двери, поэтому я и попросил тебя отойти к окнам. Я же ученый, Джиллиана. Я проделывал такие опыты много раз.
      Она нахмурилась, все еще не разобравшись, чего в ней больше – раздражения или страха.
      – Значит, ты волновалась за меня? – Грант положил все еще раскаленную проволоку на край стола и повернулся к ней. – Правда волновалась?
      – Исключительно глупое чувство, – отрезала Джиллиана. Ее страх за Гранта прошел, но она все еще была раздражена.
      – Тебе не стоило беспокоиться, – сказал он. – Но спасибо за комплимент.
      Она устремила на него недоуменный взгляд.
      – Это всегда комплимент, когда красивая женщина беспокоится о мужчине.
      – Ты невыносимо надменен. И возможно, очень везуч. Но тебе следует быть осторожнее.
      – Неужели я взял себе ученицу, которая будет меня теперь отчитывать?
      – Но кто-то же должен это делать. – Джиллиана сложила руки на груди и строго воззрилась на него. – А ты никогда не боялся, что можешь поджечь этот дворец?
      Грант не смотрел на Джиллиану, когда отвечал ей.
      – Было время, когда я считал, что его надо сровнять с землей. Все зло, какое только можно себе представить, когда-то совершалось здесь.
      – Какого рода зло?
      – Лучше тебе этого не знать, – сказал Грант, быстро взглянув на нее, и снова отвел глаза. – Я бы и сам предпочел ничего не знать. А теперь меня осаждают воспоминания не из тех, которые хотелось бы хранить.
      – Тогда почему ты сделал это здание своей лабораторией?
      – Дворец – это всего лишь камень и кирпич. Он не хранит ни мыслей, ни чувств, ни воспоминаний. Их хранят только люди. И значит, только от меня зависит, сохранить воспоминания или отбросить.
      – Иногда воспоминания навсегда остаются с нами.
      – Только если мы позволяем им.
      Джиллиана присела на мягкий стул в другом конце комнаты и внимательно посмотрела на Гранта. Она еще ему не любовница, но уже и не совсем чужая. Она заметила, что всякий раз, глядя на него, обнаруживает в нем что-то новое. Интересно, а что он разглядел в ней за все эти дни?
      Джиллиана наклонилась вперед, опершись локтями о колени и подперев подбородок руками. Между ними такая огромная пропасть: происхождение, история, интересы. Но и связывает их многое: скорбь, одиночество, страдание, и самое значительное из всего этого – накал физического притяжения, вибрирующего между ними.
      Она наблюдала, как он наводит порядок на своем рабочем месте.
      – Разве ты не собираешься взрывать другие банки?
      Он улыбнулся.
      – Думаю, будет разумнее сделать это снаружи. Газ, похоже, особенно концентрированный в это время года. Я отвел специальное место для подобных опытов.
      – Хвалю за присутствие здравого смысла.
      – Значит, ученица одобряет?
      Джиллиана встала и, подойдя к столу с другой стороны, положила ладони на его край. Спустя мгновение скользнула одной рукой через стол и замерла на миг, прежде чем Грант сделал то же самое, накрыв ее ладонь своею.
      – Я не хочу, чтобы ты пострадал, – сказала она. – Останусь я в Роузмуре или нет, мне бы не хотелось тревожиться о том, что ты можешь навредить себе.
      Его лицо окаменело.
      – Ты собираешься уехать?
      – Не сейчас, но когда-нибудь.
      Грант не сказал ни слова, но убрал руку и стал возиться со своим оборудованием.
      – Не думаешь же ты, что я останусь здесь до конца жизни.
      Его пальцы замерли на аппарате, ладонь легла на металлические диски. Он медленно снял их, положил на стол. Он ничего не говорил, не возражал и не уговаривал, даже не спрашивал больше ни о чем. Но его серые глаза внезапно потемнели, заставляя Джиллиану гадать, не рассердила ли она его.
      Грант обошел стол.
      – Почему ты улыбаешься? – спросил он. – Должен признаться, что мне сейчас как-то совсем не весело.
      – У тебя такой решительный вид, – усмехнулась Джиллиана. – Словно я какая-то крепость, которую нужно взять штурмом.
      – Вот как? Значит, по-твоему, я похож на мародерствующего рыцаря? Полагаю, что первый граф Стрейтерн был именно таким.
      – Не удивлюсь, если большинство великих родов берут свое начало от мародеров.
      – А как же еще?
      Он был всего в нескольких дюймах от нее. Его глаза теплее не стали, а выражение лица по-прежнему была мрачным. Он стоял перед ней – безмолвный, напряженный, почти пугающий.
      – Чего ты от меня хочешь? – наконец спросила Джиллиана. Едва ли это были разумные слова, в особенности когда он ответил:
      – Я хочу тебя.
      Большими пальцами он слегка коснулся ее подбородка, тыльной стороной ладоней мягко запрокинув голову.
      – Можно, я поцелую тебя еще раз, Джиллиана, просто чтобы закрепить то впечатление, которое сохранилось у нас обоих?
      – А тебе этого хочется?
      Он не обратил внимания на ее вопрос.
      – А потом я отведу тебя в свою постель.
      – Сейчас же утро, – ахнула она, шокированная.
      – А ты считаешь, люди занимаются любовью только по ночам, Джиллиана?
      – Я как-то никогда не думала об этом, – призналась Джиллиана. Любовные свидания с Робертом происходили тайно, в темноте, когда им обоим удавалось незаметно улизнуть из дома.
      Больше она ничего не успела сказать. Грант наклонил голову и поцеловал ее. Поцелуй был не таким, как тот, первый или даже второй под куполом дворца. Ощущения захватили ее настолько, что все слова разом куда-то исчезли. Губы Гранта были теплыми, язык настойчивым и горячим, способным возбуждать так много эмоций, что она не в состоянии была распознать их все. В один миг Джиллиана очутилась в водовороте, внезапно закружившись в темном, вертящемся калейдоскопе ярких красок и цветов.
      Руки сами потянулись кверху и стиснули плечи Гранта. Он был ее якорем. Он создавал эти восхитительные ощущения и в то же время был единственным спасительным оазисом в ее изменившемся, пошатнувшемся мире.
      Последней здравой мыслью Джиллианы было, что она должна бежать от него, а не держаться крепче.

      Грант наклонился и, подхватив Джиллиану на руки, понес к задней стене лаборатории, где за поднимающейся панелью скрывалось несколько комнат. О существовании этих потайных комнат он узнал лишь после смерти отца. Грант сделал их своими, установив в одной из них удобную кровать, которая служила ему, когда он слишком уставал, чтобы возвращаться в Роузмур. Еще одна небольшая комнатка служила ему чем-то вроде кабинета, где он делал записи, третья же предназначалась для его камердинера, который всегда находился поблизости.
      Грант опустил Джиллиану на пол рядом с кроватью, но не поцеловал. Он не станет ее уговаривать, убеждать, ибо ему важно, чтобы она была здесь по собственной воле.
      Все, что произойдет, должно произойти не в результате соблазнения, а по взаимному согласию.
      Джиллиана ничего не говорила, словно она каким-то образом знала, что слова нарушат неповторимую прелесть момента. Окинув себя взглядом, она приложила пальцы к корсажу, как будто измеряя выпуклость груди, затем медленно, одну за другой, начала расстегивать пуговицы платья.
      Когда лиф распахнулся, она повернулась и наклонила голову, одной рукой придерживая массу волос на затылке.
      – Развяжи мне, пожалуйста, завязки на юбке, – мягко попросила она.
      Его пальцы дрожали на узле, и на мгновение возник соблазн вернуться в лабораторию за каким-нибудь инструментом, чтобы разрезать эту чертову штуковину. В последний момент, прежде чем здравый смысл оказался погребенным под отчаянием, узел, наконец, расслабился, и Грант успешно выполнил свою задачу.
      Ему следовало бы знать, что раз уж она ступила на этот путь, то не свернет с него, а примет искренне, от всего сердца. Джиллиана медленно повернулась к нему, дергая за рукава платья и постепенно стягивая их. Сначала она сняла корсаж, затем освободилась от юбок и положила снятую одежду на стул. И все это время она не отворачивалась от Гранта, не просила его отвернуться, пока она раздевается.
      Солнечный свет омывал ее тело, легко касаясь плеч и рук идеальной формы.
      Грант сейчас не мог бы сказать, чего ему хотелось больше – чтобы она замедлила свои движения, дабы вдоволь на нее насмотреться, или чтобы поспешила и дала ему возможность поскорее увидеть ее обнаженной.
      По прошлому опыту он знал, что под платьем у нее не один слой нижнего белья: сорочка, панталоны, корсет и никак не меньше двух нижних юбок.
      Но Джиллиана справилась со всем этим так же быстро, как, очевидно, и с принятием решения. Каждый раз, снимая с себя очередной предмет одежды, она аккуратно складывала его и присоединяла к остальной одежде на стуле.
      – Как ты аккуратна, – поддразнил он ее.
      Она склонила голову, но ничего не сказала. Возможно, она боялась, что ее слова нарушат волшебство, возникшее между ними. Но ее опасения были напрасны. Ничто не могло разрушить эти чары. Хоть весь дворец взлети на воздух, Гранту было бы наплевать. Единственное, что могло удержать его от того, чтобы заняться с ней любовью, это сама Джиллиана.
      Однако, к счастью, она продолжала хранить молчание. Ни единого упрека добродетели не слетело с этих красивых губ. Ни единого взгляда сожаления не промелькнуло в этих прекрасных голубых глазах.
      Оставшись в одной сорочке, Джиллиана наклонилась и сняла туфли, одной рукой опершись о кровать для поддержки, а другую протянув к нему. Грант схватил ее за запястье, прижавшись губами к пальцам.
      Она улыбнулась, но по-прежнему ничего не говорила.
      На очереди были ее белые чулки, простые и практичные. Вначале она стащила подвязку вниз по бедру, затем по колену, икре и лодыжке. Наклонилась и подняла ее, но прежде чем успела положить на стул, Грант забрал у нее подвязку и теперь держал в руках, словно талисман. Она была теплой. Тепло Джиллианы.
      Он жаждал поцелуя, но Джиллиана отступила назад.
      С чулками было быстро покончено, и теперь почти ничего не скрывало ее наготы. Грант сорвал с себя сюртук и небрежно бросил его поверх ее одежды. Он бы и рубашку стянул одним рывком, не тратя время на пуговицы, но под действием ее улыбки заставил себя успокоиться и сдержаться.
      Когда Грант наклонился, чтобы снять туфли, Джиллиана сбросила с себя сорочку. И только увидев, как рубашка упала на пол, Грант осознал, что Джиллиана обнажена.
      Очень медленно он повернулся, отмечая в своем сознании каждую тикающую секунду как важную и неповторимую. Она снова сделала нечто совершенно необыкновенное и настолько в духе Джиллианы, что он почти ожидал этого.
      Она стояла перед ним, взгляд был твердым, уверенным. Руки вытянуты по бокам, ладони прижаты к бедрам. Плечи прямые, а поза как у одной из статуй возле дворца. Только эта женская фигура не была задрапирована прозрачным одеянием. Никакая тога не прикрывала ее. Она не пряталась ни за какими ухищрениями, ни за покровами, ни даже за ложной скромностью.
      Грант поспешно сбросил с себя одежду, чтобы быть с ней на равных.
      Он поднял руки и положил обе ладони на ее руки повыше локтей, отмечая разницу в цвете их кожи. Кожа Джиллианы была изысканно-бледной, цвета слоновой кости, а его – очень смуглой, почти коричневой. Контраст был удивительным и странно возбуждающим.
      Сейчас, вот в этот момент, в эту секунду, он должен был остановиться, убрать руки и дать ей возможность собраться с мыслями. Именно в это мгновение следовало дать ей время отказать ему или прогнать его из комнаты. Ушел бы он? Неохотно, крайне неохотно, но ушел бы. Все, что ей нужно сделать, это сказать одно слово, и он повернется, соберет свою одежду и оставит ее.
      Грант в самом деле всерьез думал о том, чтобы сказать ей эти слова. Он почти сказал ей: «Знаешь, сейчас у тебя есть возможность мне отказать. Я соглашусь с любым твоим решением, несмотря на свое желание».
      Но ему так не хотелось давать ей возможность передумать! Поэтому он все сокращал и сокращал расстояние между ними до тех пор, пока ее грудь не коснулась его торса, а его возбуждение не поднялось еще на несколько градусов. Грант был возбужден уже с тех самых пор, как увидел ее перед рассветом в свете фонаря. И уж тем более когда целовал ее. Сейчас он был тверд как железо, тверд как, наверное, еще никогда в своей жизни.
      Секс необходим, как пища и вода; это одна из составляющих частей жизни, которой не следует пренебрегать. Грант никогда не ограничивал себя, никогда не отказывался от приглашения. Но в данный момент он чувствовал себя скорее животным, чем любовником. Тем не менее он заставил себя глубоко дышать и ослабил хватку, с которой сжимал руки Джиллианы. Грант смаковал легкое, нежное прикосновение сосков к его груди и легонько подталкивал к ней свой возбужденный член, нацеленный в нее словно стрела. И все же он не двигался дальше, ни к чему не понуждал ее. И ничего не говорил, просто испытывал острое наслаждение-боль нестерпимого желания.
      Дыхание Джиллианы было таким же учащенным, как и у него, но руки ее оставались опущенными. Гранту хотелось, чтобы она коснулась его с любопытством, изумлением или даже восхищением. Но она не делала ничего, в который раз удивляя его.
      Ему хотелось, чтобы они были любовниками долгие-долгие месяцы. Годы. Он хотел избежать всей этой неуклюжей стадии узнавания, выяснения, что нравится ей и что нравится ему. Он хотел просто знать ее так же хорошо, как знает себя. Хотел доставлять ей наслаждение своими губами, руками и заставить ее чуть ли не умолять об освобождении.
      Джиллиана вздохнула. Тихий, еле уловимый, почти невинный звук, который едва не заставил умолять его самого.
      Медленно, настолько медленно, что казалось, мгновения измерялись не ударами сердца, но днями, подняла Джиллиана руки и положила их ему на грудь, расставив пальцы и скользнув ими по волоскам на груди вверх, к плечам, чтобы затем сомкнуться на затылке. А потом она качнулась вперед, используя свое тело как кисть, рисуя картину своей наготы на его коже, давая ему почувствовать мягкость своих бедер и влажность у их основания.
      Она потерлась о него грудью, пока он стоял, безмолвный, онемевший, изумленный и восхищенный. Глаза ее были сосредоточены на его лице, и ни разу она не опустила взгляд, даже когда его возбужденная плоть скользнула ей между бедер и уютно устроилась там, словно после долгих скитаний обрела наконец свой дом.
      Грант наклонился и поцеловал ее, и это был неистовый, почти дикий поцелуй. Не было ни мягкости, ни нежности, лишь безумная жажда, которую он не мог скрыть.
      Джиллиана не осталась в долгу, и язык ее вступил в поединок с его языком, а ее тихие постанывания были знаком того, что она охвачена таким же безумием, как и он. Грант склонился над ней, когда она упала спиной на кровать. В тот момент он едва не вошел в нее, но Грант никогда не был эгоистичным любовником.
      Склонив голову, он лизнул ее сосок, и тот тут же затвердел. Грант повторил то же самое с другим, добившись той же реакции и от него. Его рука пробежала по телу Джиллианы вниз, исследуя, и кончики пальцев мягко скользнули через живот вначале к одному бедру, затем к другому.
      Между тем рот его вновь отыскал ее губы и завладел ими в настойчивом, требовательном поцелуе. Страсть, тлевшая все это время, сдерживаемая и подпитываемая желанием, вырвалась на волю. Пламя вспыхнуло и охватило обоих. Будто молния пробежала по телу, когда Джиллиана почувствовала, как его рука вновь отыскала ее возбужденную грудь и та легла в его ладонь, словно зрелый плод. Его твердое, требовательное тело втягивало, вжимало ее в себя, вырывая у нее стоны нарастающего мучительно-сладостного наслаждения, и она то и дело беспомощно вскрикивала, хватая ртом воздух, когда его пальцы ласкали напрягшийся, затвердевший сосок.
      Только потом, уже позже, Джиллиана поняла, как потряс ее момент сладостного, острого, ни с чем не сравнимого экстаза. Неотвратимое желание охватило ее, напоминая о том, что теперь уже назад дороги нет. Буря эмоций смела остатки благоразумия, сомнений и опасений. Эту бурю уже нельзя было остановить, с ней нельзя было не считаться. Слишком поздно. Она переступила черту, из-за которой уже нет возврата.
      Грант словно почувствовал это ее полуосознанное решение. На мгновение он прервал поцелуй, чуть отстранился и заглянул ей в глаза.
      – Джиллиана, милая, ты уверена?
      Она кивнула и прижалась к нему в нетерпеливом желании снова ощутить горячую твердость его тела, прикосновение таких нежных и в то же время требовательных рук.
      Других подтверждений Гранту не требовалось. Джиллиана чувствовала, как в ней все поет, когда жаркие губы целовали ее виски, щеки, веки, подбородок, чувствительную ямочку на шее, спускались к плечам и снова поднимались к лицу. Она вздыхала и вздрагивала от наслаждения, когда он прижимался губами к нежному изгибу ее шеи.
      – Сладкая ты моя, радость моя, – бормотал Грант низким и глубоким голосом, охрипшим от желания. – Наконец-то ты моя. Если б ты знала, как я ждал этого.
      Руки жадно скользили по ее телу, плечам, шее, талии, ласкали бархатистую, мягкую кожу живота и снова возвращались к жаждущей ласки набухшей груди.
      Джиллиана задыхалась от бурного, мучительного наслаждения, когда его ладони гладили затвердевшие коралловые бутоны сосков. Кровь вскипала, тело трепетало и извивалось, выгибалось, чтобы крепче, сильнее прижаться к его телу. Руки сами тянулись к нему. Пальцы гладили широкие мускулистые плечи, твердые линии живота и груди, не ведая запретов и ограничений, придумывая ласку за лаской, стремясь подарить ему такое же наслаждение, какое он дарит ей.
      – О Джиллиана, любимая, я хочу тебя! Как я хочу тебя! Я не могу больше ждать.
      – Так и не жди, – выдохнула она.
      Его жаркие, обжигающие губы ласкали ее шею, ключицы, груди. Джиллиана задохнулась, и все взорвалось у нее внутри, когда Грант, помедлив, обхватил губами сосок. А когда он втянул в себя жаждущий, возбужденный, изнывающий бутон, наслаждение стало почти невыносимым. Его язык обвивался вокруг алого пика, вырывая стоны из самой глубины ее существа.
      – О, Грант, пожалуйста! – взмолилась Джиллиана, сжигаемая желанием. С Робертом она не испытывала ничего похожего на это отчаяние и даже не предполагала, что кто-то с такой страстью может ответить на ее зов.
      Ее сердце и тело были наполнены им Его силой, мощью, его страстью.
      И когда через сладостный экстаз их слияния он вознес ее на волшебных крыльях к освобождению, вместе со вспышкой чистейшей радости у Джиллианы мелькнула неожиданная мысль: сейчас с ней происходит то, на что она даже и не надеялась, о чем не смела и мечтать.
      Наверное, она все же падшая женщина, потому что в этот момент, прижимаясь щекой к груди Гранта и чувствуя тепло обнимающих ее рук, Джиллиана испытывала удовлетворение и умиротворенность. И пусть это ощущение не могло быть долговечным, она все равно приветствовала его.
      Чувствуя биение сердца Гранта у своего уха, она распластала ладонь у него на груди. Медленно прочертила дорожку от одного мужского соска к другому, нежно лаская их пальцами. Возможно ли, чтобы чувства передались от сердца рукам' Могут ли влечение, нежность, признательность и, возможно, что-то более глубокое, чему она не в силах дать название, передаваться прикосновением?
      Грант накрыл ее руку своей и прижал ее ладонь к своей коже.
      – Джиллиана.
      Не открывая глаз, она улыбнулась.
      – Милая Джиллиана.
      Услышав это ласковое обращение, Джиллиана открыла глаза и встретилась с Грантом взглядом.
      – Прекрасное утро, правда?
      – Чудесное утро, – согласилась она, улыбаясь ему. – Или день. Один из самых чудесных дней в моей жизни.
      Восторг прокатился по ней, когда Грант наклонился и поцеловал ее. Она вскинула руки и обвила его шею, а мгновение спустя подалась чуть назад и обняла его лицо ладонями.
      – Неудивительно, что женщины считают тебя неотразимым. Ты действительно неотразим.
      Казалось, Гранта слегка смутили ее слова, и Джиллиана улыбнулась еще шире. Он легонько поцеловал ее в нос и, чуть приподнявшись, сел, опираясь спиной на изголовье.
      Когда Грант только привел ее сюда, мысли Джиллианы были заняты им, и только им одним. Теперь же она окинула взглядом комнату, удивляясь, какая она большая.
      Кровать с пологом, на которой они лежали, являлась доминирующим предметом обстановки. У одной стены стояло маленькое бюро. Камин занимал большую часть второй стены, а небольшой умывальник приютился у третьей. Маленькое окошко выходило в яркий, солнечный день.
      Ослепительно белые квадраты солнечного света обрамляли кровать. Джиллиана вытянула руку и ощутила тепло на коже. День был великолепным. Слишком прекрасным для сожалений.
      Или мыслей о смерти.
      – Зачем кому-то могло понадобиться причинить тебе вред, Грант? Или твоим братьям?
      – Вопрос, который я задавал себе сотни раз, – признался он. – Единственный ответ, который я нахожу, – это наследование титула. Но даже это не имеет смысла. Ближайший родственник – пожилой троюродный дядя. Однако я все же попросил своего поверенного провести кое-какую проверку и удостоверился, что финансовое состояние дяди не столь ужасно, чтобы он был готов на все, лишь бы унаследовать титул.
      Джиллиана села с ним рядом, желая быть ближе.
      Грант наклонился и поцеловал ее нежным, долгим поцелуем, который привел к чему-то еще более глубокому, более эмоционально наполненному. Когда он уложил ее на подушки, Джиллиана заглянула ему в лицо, лицо, которое она знает так недолго, но которое стало значить для нее так много. Она обхватила ладонью его щеку, большим пальцем легонько поглаживая уголок рта.
      Ну что плохого в желании быть любимой? Общество утверждает, что это дурно. Если б люди могли заглянуть в ее голову, то объявили бы ее парией, падшей женщиной, чьи мысли направлены лишь на собственное удовольствие. И они были бы правы, ибо ей безразлично общество, такое ограниченное и осуждающее, каким оно является.
      Графы могут время от времени жениться на дочках врачей, но они не женятся на падших женщинах.
      Что ж, если у нее нет ничего в будущем, значит, она будет наслаждаться настоящим.
      Джиллиана притянула Гранта к себе, погрузив пальцы в его волосы и придерживая за затылок. Со всем мастерством, на какое была способна, со всей страстью, которую ощущала в себе, она поцеловала его. Не потому, что он граф, а потому, что он Грант и она хочет его, нуждается в нем, желает его – и все вместе и все сразу.
      Джиллиана нетерпеливо отбросила простыни, разделявшие их, чтобы почувствовать его обнаженное тело. Он был уже твердым, а она – отчаянно жаждущей ощутить его внутри себя.
      Одной рукой Грант обхватил ее ягодицы, приподнимая при каждом вхождении в сладостные глубины. Некоторое время Джиллиана сдерживала стон, рвущийся наружу, но, в конце концов, позволила ему исторгнуться. Грант был бесподобен. Все происходящее было бесподобно. Обхватив его ногами, Джиллиана держалась за Гранта, словно он был ее якорем в бушующем море страстей.
      Прикосновение ее рук и губ, жар ее тела все больше и больше воспламеняли Гранта, и каждый тихий стон, который она издавала, заставлял его кровь бурлить, и он вел ее от одной вершины к другой, шепча бессвязные слова наслаждения. Джиллиана послушно следовала за ним, пока они не слились воедино, пока он, наконец, не заставил ее кричать и содрогаться в экстазе.
      – Расскажи мне о своем любовнике, – попросил Грант.
      Просьба не удивила Джиллиану; удивило ее то, что он сделал это сейчас.
      – О Роберте? Я знала его, когда жила в Эдинбурге.
      – Расскажи о нем.
      Она повернула голову.
      – Ты действительно хочешь знать о Роберте? Или тебе просто хочется услышать о моем грехопадении и о том, что заставило меня пренебречь своей семьей, обществом, всеми усвоенными мною правилами поведения и воспитания?
      – Думаю, это один и тот же вопрос, – мягко заметил Грант.
      – Я влюбилась, – просто сказала Джиллиана, поворачивая голову и устремляя взгляд в потолок.
      Вот и все, другого объяснения у нее не было. Она влюбилась, как глупая, восторженная, романтическая дурочка. В его улыбке она видела отражение его нежных чувств. Она мысленно повторяла каждое слово, сказанное ей им, вкладывая в эти слова смысл, которого на самом деле там не было. Ей хотелось верить в неизменность их отношений, и она верила и пеклась о нем, и считалась с его мнением всякий раз, когда принимала решение. Она настолько была увлечена Робертом, настолько погружена в свою любовь, что до самого последнего момента не замечала, что он отнюдь не испытывает столь же глубокой привязанности к ней.
      Она была юной и импульсивной дурочкой – теперь-то Джиллиана это понимала.
      У нее не возникало ни малейшего подозрения, что он просто-напросто использует ее, до того самого дня, когда она зашла к нему домой. Он не пришел в сад, где они условились встретиться. А у нее была для него новость – самая чудесная и прекрасная из всех возможных. В конце концов нетерпение толкнуло ее на отчаянный шаг – пойти к нему домой, где она бывала в гостях, поскольку их отцы вели совместные дела. Ее встретила Мэри, сестра Роберта.
      Джиллиана закрыла глаза и мысленно вернулась назад, в тот день. Вот она стоит на широких каменных ступенях городского особняка Макадамсов. Мэри отпускает служанку, открывшую дверь, чтобы самой встретить Джиллиану. Она не приглашает ее в дом, и выражение лица у нее какое-то жесткое. Или, возможно, Джиллиане это теперь так кажется. Эту сцену она прокручивала в голове множество раз и еще не единожды будет делать это. Глупая девчонка, мужчина без чести и неизбежное предательство.
      – Его нет, Джиллиана. Он у Андерсонов. Они с Хелен решают вопрос по поводу даты свадьбы.
      – Свадьбы?
      – А ты не знала? – спросила Мэри, холодно улыбнувшись. – Роберт помолвлен.
      Лишь потом, позже, Джиллиана разложила эти слова на части, придала им вес и значение, но в тот момент она была еще слишком глупа и наивна. Никто не должен быть таким наивным.
      Она вытащила из сумочки записку, которую набросала на случай, если не встретится с Робертом, и протянула ее Мэри.
      – Ты не могла бы передать это ему? – спросила она.
      – Можешь не трудиться, Джиллиана. Ты ему не нужна.
      К своему большому сожалению, она не придала большого значения словам Мэри.
      В тот момент ей и в голову не могло прийти, что Мэри отправится прямиком к своим родителям, а затем родители Роберта придут домой к Джиллиане, чтобы поставить в известность о ее поведении отца и мачеху.
      А Роберт так ни разу и не пришел. Да и зачем? В его распоряжении был десяток других людей, которые могли избавить его от осложнения в лице брошенной любовницы.
      – Влюбленность, как я заметил, не лишает человека разума окончательно, – проговорил Грант. – У всех влюбленных бывают моменты просветления. Ты никогда не думала, что он обманывает тебя?
      Джиллиана улыбнулась.
      – Должна признаться, нет. Глупо, правда?
      – Молодо-зелено, конечно, но не настолько уж глупо, – отозвался он.
      – А ты много раз был влюблен?
      – Один раз, в молодости, я был отчаянно влюблен. – Грант вздохнул. – Но обстоятельства изменились, а с ними ушли и чувства.
      Джиллиана промолчала.
      – К несчастью, вышеупомянутая леди была уже замужем. Брак нельзя было назвать счастливым, но и несчастливым тоже. Она была совсем не против завести со мной роман, но мне хотелось чего-то более постоянного.
      – И, без сомнения, респектабельного, ведь ты граф.
      – Вовсе не потому что я граф, – не согласился Грант, – а просто я чувствовал, что мне очень хочется создать с ней семью. Встречаться за завтраком. Спрашивать, хорошо ли она спала, или знать, что хорошо, ибо она провела ночь в моей спальне.
      Джиллиана почувствовала, как по ее телу разливается тепло не столько от его слов, сколько от образа Гранта как заботливого мужа.
      – Но неужели некому было образумить тебя? Совсем некому? А где был твой отец? – немного помолчав, спросил он.
      Джиллиана печально улыбнулась.
      – Когда у тебя будут свои дети, Грант, ты узнаешь, что можешь контролировать очень многое в их жизни, но только не их увлечения. Сомневаюсь, что я послушалась бы его, даже если б отец и попытался меня образумить.
      Джиллиана устремила взгляд на потолок, вспоминая ту девочку, которой она была в те дни, и улыбнулась своим воспоминаниям.
      – А какова судьба твоего ребенка?
      Джиллиана оцепенела.
      Грант лежал на боку к ней лицом, подперев голову рукой. Он медленно потянул вниз простыню и обнажил тело Джиллианы. Мягко положив ладонь на ее живот, он провел кончиками пальцев по чуть заметным белым линиям.
      – Ты рожала, Джиллиана.
      Она закрыла глаза, ожидая его дальнейших слов, чувствуя, как ужас накатывает на нее. Конечно, он видел. Конечно, он хочет знать. Страсть лишила ее остатков разума.
      Прошла, наверное, минута или две, а он больше ничего не говорил.
      Джиллиана пошевелилась, затем села на кровати. Она никогда никому об этом не рассказывала, не делилась своим горем ни с единым человеком и теперь чувствовала, что тяжесть слишком велика, чтобы не облегчить душу.
      – Что случилось с твоим ребенком?
      Она опустила голову, подумав, что лучше бы Грант не был таким любопытным. Или пусть бы он был таким надменным, каким она его вначале считала. А сейчас в его тоне была мягкость, а в голосе доброта и тепло, и это затрудняло возможность признания.
      – Когда обнаружилось, что я беременна, родители отправили меня к двоюродной тетке – ведь я навлекла на семью позор. Но спустя какое-то время я узнала, что тетка собирается отдать моего ребенка на воспитание в чужую семью. Полагаю, с моей стороны глупо было думать, будто я могу жить, как жила прежде, не понеся наказания за свое преступление.
      – Вот значит, куда делся ребенок?
      Она покачала головой.
      – Я знала, что скорее умру, чем отдам своего ребенка. Поэтому я ушла. Это оказалось очередной глупостью, потому что меня ограбили, а мой саквояж украли. Меньше чем через день у меня не было ни денег, ни вещей, ни будущего.
      Грант больше не задавал вопросов. Джиллиана улыбнулась. История, конечно, не слишком приятная, но и не такая ужасная, как расписал доктор Фентон.
      – Доктор Фентон увидел меня, когда я стояла на углу улицы в Эдинбурге. Он появился прежде, чем мне пришлось продавать себя, и забрал меня к себе домой. Они с Арабеллой отнеслись ко мне с большим участием.
      Грант ничего не сказал, но тоже сел и придвинулся поближе к Джиллиане. Она ощутила тепло его тела и на мгновение испытала соблазн повернуться к нему. Но ведь страсть лишь отсрочит ее рассказ, не сотрет его.
      – Мне было слишком плохо, чтобы беспокоиться о чем бы то ни было. Я жила только ради ребенка. Если я ела, то для него, не для себя. Если ложилась, то уже совсем обессилев, а не из желания отдохнуть. Но когда он родился, все изменилось.
      Джиллиана сделала глубокий вдох.
      – Он был самым прелестным малышом, которого я когда-либо видела. Очаровательный ребенок с пушистыми волосиками. У него были голубые глазки, как у меня. Едва взяв его на руки, я поняла, что теперь все будет по-другому. Я обрела любовь, самую чистую и прекрасную любовь в мире. Не имело значения, что Роберт меня бросил. Он оставил мне этот чудесный подарок.
      Грант ничего не говорил, но Джиллиана почувствовала прикосновение его ладони к своей обнаженной спине. Она встала, не сразу вспомнив о своей наготе, затем накинула рубашку и медленно прошла к окну, не отрывая взгляда от солнечного пейзажа Роузмура.
      – У меня был один прекрасный, неповторимый день. Один абсолютно восхитительный день счастья. Не многие люди могут сказать, что в их жизни было двадцать четыре часа абсолютного счастья и что в этом отрезке времени не было ничего, омрачившего радость. – Джиллиана услышала, как Грант встал, и подумала, что лучше бы он оставался в постели. Но нет, он подошел и положил ладони ей на плечи, притянув спиной к себе.
      – Он прожил только один день. Доктор Фентон сказал, что такое случается. Иногда сердце ребенка бьется не так сильно, как должно. – Тон ее был ровным, словно она уже рассказывала эту историю раньше, хотя на самом деле она никому никогда не говорила о своем сыне.
      – Доктор Фентон был очень добр ко мне, – сказала она. – Он взял меня к себе, когда все от меня отреклись, дал мне кров, а потом и работу в качестве компаньонки Арабеллы. Он был очень добр.
      – И теперь он постоянно напоминает тебе об этом.
      – Он делает это не со зла.
      – Это ты слишком добра.
      Джиллиана улыбнулась. Она медленно повернула голову и посмотрела на Гранта.
      – Все, о чем я тебя прошу, это не говорить мне, что ты простил меня. Ты не представляешь, как утомительно, когда тебя так часто прощают. Доктор Фентон делает это постоянно.
      – Тебе было бы легче, если бы я не простил тебя?
      – На самом деле, – сказала Джиллиана, – это не имеет значения. Ты не имеешь права судить меня. Никто не имеет. Я поневоле задаюсь вопросом, чем бы люди занимались, если бы каждый просто жил своей жизнью и не лез в жизнь и поступки других людей. Что бы люди делали со своим временем?
      – Возможно, они бы меньше его тратили на рассуждения, а больше на чувства, – предположил Грант, мягко поворачивая ее к себе. – Мне очень жаль, Джиллиана. Хотя это глупые слова. Потому что они ни о чем не говорят.
      Он наклонился и поцеловал ее, затем прижал щекой к своей голой груди. И только тогда Джиллиана осознала, что она плачет; слезы уже давно струились по ее лицу.

      Грант оглядел свою лабораторию и внезапно понял, что его что-то не устраивает в проводимых им опытах по изучению новейших теорий. А может, это не имело никакого отношения к его экспериментам и напрямую связано с тем фактом, что он проводит их один?
      Где сейчас Джиллиана?
      Оставив ее примерно час назад, Грант все размышлял над правильностью своих действий. То, что она говорит о своей репутации, возможно, правда. Но, находясь в Роузмуре, она защищена от слухов и домыслов. Или нет? Конечно же, если он прикажет, люди не будут перешептываться о ней. Слуги не станут сплетничать. Никто при нем не посмотрит на нее косо. А вот у него за спиной люди будут поступать так, как им заблагорассудится, хотя с ним они будут вежливы вплоть до подобострастия. А с Джиллианой?
      Он не имеет права портить ей будущее. Получается, что он ничем не лучше того идиота Роберта. Грант был зол и на нее, и на Роберта, этого любовника, о котором она говорила с такой нежностью. Как посмела она не оберегать себя, не вести себя с большей сдержанностью? Отдаться тому, кто не мог оценить величия предложенного ему дара!
      Надо распорядиться, чтобы камердинер заказал ему новые рубашки. Материал той, что на нем, вдруг показался Гранту грубым, но, возможно, это потому, что он помнил прикосновения кожи Джиллианы.
      Где же она? Майкл принес ему горячую воду для умывания и заверил, что сделал то же самое для мисс Камерон.
      – Она ничего не сказала, ваше сиятельство, только поблагодарила меня. – Майкл улыбнулся, и Гранту поневоле пришло в голову, что Джиллиана, наверное, завоевала еще одно сердце.
      Еще одно сердце?
      Надо быть непроходимым глупцом, чтобы не признавать, что в этом-то все и дело. Несмотря на свое горе, несмотря на гнев, несмотря на уверенность в том, что кто-то пытается убить его, Гранта не оставляла мысль, что Джиллиана сумела скрасить его жизнь.
      Она забавляет его. И он в замешательстве от того, что чувствует к ней, и от того, что не может перестать думать о ней. Нив чем этом нет ее вины, и в то же время все это из-за нее.
      Когда Джиллиана просто входит в комнату, там словно становится светлее. Она заставляет его забыть о своей сосредоточенности, что для него совершенно внове. Ни одна другая женщина не пробуждала в нем такого сострадания. Грант жалел, что нет на свете человека, к кому он мог бы пойти и признаться в своей полной растерянности.
      Почему он ощущал гнев, когда она плакала? Он же никогда не чувствовал ничего подобного ни к одной другой женщине, ни к кому вообще, если уж на то пошло. Кто же он в таком случае? Неужели он равнодушен к чувствам и переживаниям других людей? Или просто слишком поглощен своими собственными переживаниями, слишком занят собой, чтобы проявлять участие к другим?
      Ну, во всяком случае, по отношению к Джиллиане это совсем не так. И не похоть заставляет его все время думать о ней. Если б дело было только в физическом влечении, он смог бы выбросить Джиллиану из головы после сегодняшнего дня. Он же подозревает, что она становится для него все важнее и важнее.
      Жизненно важной.
      Что, черт возьми, он наделал? Произошло то, чего он не может вернуть назад, да и не хочет, даже если б у него была такая возможность. Нечто такое, что он будет помнить даже в старости, даже на смертном одре. Нечто такое, что он должен исправить, и поскорее.
      Возможно, для всех остальных Джиллиана будет падшей женщиной, несчастной девушкой, порождающей слухи и служащей дурным примером. Для него же она будет просто Джиллианой, милой, великодушной, умной и обладающей способностью очаровывать его. А значит, он должен защитить ее – и от себя тоже.
      Но Грант никогда не лгал себе, и сейчас не время начинать. Ничто, кроме смерти, не заставит его отказаться от Джиллианы Камерон.
 
      Джиллиана помедлила в дверях лаборатории, наблюдая за Грантом, прежде чем он заметил ее. Еще совсем недавно они любили друг друга, и она поведала ему о своем горе. Она поделилась с ним глубиной своей боли, рассказав о потере ребенка. Теперь граф Стрейтерн знает о ней больше, чем кто-либо другой, и эта мысль, больше, чем интимная близость между ними, вызвала неожиданную робость и стеснение.
      – Ты здесь, – сказал Грант, подняв глаза от стола и увидев ее.
      – Да.
      – О чем ты думаешь? – поинтересовался он. – У тебя такой вид, словно тебе хочется убежать.
      – Это было бы, наверное, правильно.
      – Полагаешь? А ты не считаешь, что лучше посмотреть в лицо проблеме, чем убегать от нее?
      – Так вот, значит, как ты себя называешь? – чуть заметно улыбнулась она. – Проблемой?
      – Видимо, это так, – сказал он, обходя стол. – Во всяком случае, если судить по выражению твоего лица. Ты жалеешь о случившемся? – Грант подошел к ней. – Думаешь, что тебе не следовало приезжать в Роузмур? Терзаешься вопросом, не станут ли теперь люди относиться к тебе по-другому?
      – А они узнают?
      – Только не от меня, – заверил ее Грант.
      – У меня нет иллюзий относительно своего будущего. Однажды я уже нарушила устои. И сделала это снова. Наверное, я должна быть за это наказана.
      – Мне не хочется видеть в тебе мученицу.
      – Я не мученица, – возразила Джиллиана, – но мне прекрасно известна реакция общества на то, что я сделала. Я повела себя так, как не подобает порядочной девушке. Мои родители отреклись от меня за это. Друзья отвернулись от меня. Родственники были опозорены, а мужчина, которого я любила…
      – Недостоин этого звания, – закончил за нее Грант.
      Джиллиана улыбнулась:
      – Пожалуй, ты прав. Я думала, он поведет себя иначе.
      – Тристан и Изольда? Вы с ним должны были жить идиллической жизнью где-то, где не действуют правила и ограничения общества?
      – Сейчас, когда ты выразил это словами, это и в самом деле прозвучало смешно.
      – Просто несколько наивно, – сказал Грант. – Но есть страны, в которых правила не такие пуританские, как в Шотландии. Там мужчина и женщина могут жить за границами общества.
      – Например, Италия?
      – Совершенно верно, Италия.
      – Поэтому ты проводил там так много времени?
      – Вообще-то в Италии я жил потому, что хотел быть ближе к ученым, которыми восхищался. И чтобы быть как можно дальше от Роузмура, – неожиданно добавил он. – А мы можем создать здесь свою собственную страну, если хочешь. И в ней мы сами будем устанавливать правила.
      – Ты хочешь сделать меня своей любовницей, Грант? Из-за того, что я тебе рассказала? Думаешь, моя добродетель сдается напрокат? – Джиллиана старалась, чтобы голос ее звучал бесстрастно.
      – Меня влекло к тебе, Джиллиана, с первого момента, как я увидел тебя. С того первого дня, когда ты приехала в Роузмур. Помнишь, ты пила чай и окинула меня таким невозмутимым взглядом? С того мгновения я был пленен. Должен ли я быть наказан за правду?
      Она не знала, что на это ответить.
      – Значит, мы будем любовниками?
      – Я чувствую, что это неизбежно. – Грант улыбнулся.
      – А если я против? Если я сбегу в Ивернесс или в Эдинбург?
      – Я найду тебя, – не задумываясь, отозвался он. – Но конечно же, буду чувствовать себя виноватым в том, что мои действия побудили тебя так поступить.
      – А если мне слишком понравится быть твоей любовницей?
      – Я буду безумно рад. И вероятно, буду страшно горд этим. И польщен. Из своего прежнего опыта я сделал вывод, что не вызываю сильных чувств.
      Сейчас каждый из них приоткрывал другому душу, позволяя чуть-чуть заглянуть в нее. Но возможно, настало время для меньшей деликатности и большей правды.
      – Я могу полюбить тебя, – сказала Джиллиана. – С женщинами это случается, знаешь ли. Женщины отдают себя любви, тогда как мужчины всего лишь удовлетворяют свою похоть.
      – Ты думаешь, это то, что я чувствую?
      – Сомневаюсь, что ты сейчас можешь разобраться в своих чувствах, Грант. Думаю, все происходящее удивляет тебя также, как и меня. Но я знаю, что мы способны причинить друг другу боль. И очень сильную.
      – Но как же любовь, Джиллиана?
      Несколько долгих мгновений они не сводили друг с друга глаз, и, к счастью, Грант не настаивал на ответе.
      В этот момент вошел Майкл, принесший Гранту обед. Он поставил поднос на буфет, поклонился и снова исчез.
      – Он всегда поблизости?
      – Почти всегда, – ответил Грант. – Это беспокоит тебя?
      – Немного, – призналась Джиллиана, гадая, не выдает ли в ней это ее признание неисправимую горожанку. Она не привыкла, чтобы слуги исполняли каждое ее желание.
      – Хочешь есть? – спросил Грант. – После завтрака прошло уже много времени.
      – Я не завтракала, – сказала Джиллиана. – Один нетерпеливый граф ждал меня.
      – Тогда тем более ты должна поесть.
      Они вместе подошли к буфету, и Джиллиана с веселым изумлением наблюдала, как Грант поднял крышку маленькой супницы, открывая взору розовый суп-пюре из раков.
      – Кухарка готовит чудесные супы, – сказал он, наливая половником немного густого супа в маленькую миску. Взяв серебряную ложку с белоснежной салфетки, Грант зачерпнул ею суп и поднес ложку ко рту Джиллианы, словно она была маленьким ребенком.
      – Уверяю вас, ваше сиятельство, что я вполне способна сама себя накормить.
      Грант не произнес ни слова в ответ, но уголки его губ приподнялись в чуть заметной улыбке. У Джиллианы создалось отчетливое впечатление, что он не собирается оставить своих попыток покормить ее.
      – Ну хорошо, – сказала она немного сердито и открыла рот. Суп-пюре был восхитителен на вкус. Она закрыла глаза, смакуя его.
      Кухарка использовала множество специй, дабы придать супу особый привкус, который не был чересчур рыбным, но оттенял естественный вкус раков. Возможно, она также положила морковь и картошку. Когда Джиллиана открыла глаза, Грант улыбался ей, а ложка снова была полной.
      На этот раз она покачала головой.
      – Вот булочку – пожалуй. – Не дожидаясь его действий, Джиллиана схватила с подноса булочку, разломила ее пополам и одну половину протянула Гранту.
      – Но это же нечестно, – возразила она, когда он стал отказываться. – Ты тоже должен поесть.
      – У меня аппетит не к еде, – сказал он и многозначительно поднял брови.
      Джиллиана улыбнулась и откусила булочку. Как и все остальное, что готовила кухарка в Роузмуре, та была совершенно бесподобной, воздушная, слоистая и хрустящая.
      Грант снова взялся за ложку, и Джиллиана позволила ему покормить себя. Она понимала, что ей следовало отойти. Или по меньшей мере снова запротестовать. Но она не сделала ни того, ни другого. Эмоции, казалось, пульсировали в воздухе в ритме ударов ее сердца. Было что-то почти языческое в их молчании, что-то греховное в простом акте кормления друг друга.
      Джиллиана отступила, и Грант наконец отдал ей ложку, выдвинув стул и помогая ей сесть за маленький столик, словно он был лакеем. На какое-то мгновение ей подумалось, что он собирается оставить ее, но он отошел лишь на секунду, чтобы принести еще один стул с другого конца комнаты.
      Грант сел напротив Джиллианы и налил вина в бокал.
      – Вино, изысканный суп-пюре и граф в качестве сотрапезника. Пожалуй, мне трудно будет возвращаться к своей обычной жизни.
      – А ты должна?
      Джиллиана почувствовала головокружение, почти дурноту. Сначала она подумала, что это просто оттого, что он так близко. Интересно, что это за мыло, которым он пользуется для бритья?
      Как странно. О чем он спросил? Это было что-то опасное, что-то неправильное.
      Джиллиана обнаружила, что ей очень трудно сосредоточиться. Она устремила взгляд на рот Гранта. Ей хотелось поднять руку и коснуться пальцами его нижней губы, но, к ее удивлению, рука не слушалась. Она встретилась взглядом с Грантом и увидела, как он нахмурился. Ей хотелось заверить его, что с ней все прекрасно, но почему-то она уже вовсе не была уверена в этом.
      Джиллиана с трудом подняла руку и прижала ладонь к его груди. Но тут же ее рука оказалась перед ней, пальцы ее шевелились.
      – Помоги мне, – пробормотала она, но слова вышли невнятными. Она и сама не смогла их понять, поэтому попыталась снова. Речь внезапно оказалась ей не под силу, и все вокруг завертелось.
      Она снова была ребенком; она кружилась с широко раскинутыми руками снова и снова до тех пор, пока, хохоча, не падала на землю. Только сейчас она медленно соскользнула со стула и распростерлась у ног графа Стрейтерна.
      – Помоги мне, – взмолилась она, но крик этот потонул в глубинах ее сознания.

      Во второй раз за сегодняшний день Грант нес ее в свою постель, но сейчас он был охвачен не страстью, а паникой.
      Он схватил колокольчик с прикроватной тумбочки и затряс им изо всех сил. Сдержанный стук возвестил о прибытии Майкла. На ответный крик Гранта молодой человек открыл дверь и учтиво поклонился. Но Гранту было не до демонстрации почтения. Сейчас следовало выяснить, что случилось с Джиллианой.
      Это был не просто обморок, Грант это понимал. Кожа у Джиллианы стала мертвенно-бледной, губы посинели, и он боялся, что это не совпадение, что ей стало плохо непосредственно после того, как она поела суп.
      Его обед.
      Неужели он непреднамеренно отравил ее?
      Ярость забурлила в нем, сделав голос отрывистым и властным.
      – Найди Лоренцо, – велел он Майклу. – Пусть воспользуется одной из карет, а если они не готовы, тогда пусть возьмет лошадь. А если проклятая лошадь не оседлана, тогда скажи, пусть бежит бегом.
      Майкл кивнул, он понимал отчаяние Гранта, которое, очевидно, передалось и ему. Когда лакей повернулся и вышел, он обошелся уже безо всяких подобострастных жестов.
      Никогда в жизни Грант не чувствовал себя таким беспомощным, как в следующие несколько минут. Он намочил в холодной воде ткань, сел на край кровати и стал бережно протирать Джиллиане лицо. Но она не очнулась, и дыхание ее, казалось, стало еще слабее и поверхностнее.
      Он сам накормил ее супом.
      Как он сможет жить дальше, если с ней что-то случится?
      Грант отбросил эту мысль, не прекращая протирать влажной тканью бледное лицо Джиллианы. Что, черт возьми, он может сделать еще?
      Ему казалось, что чем дольше он сидит, тем слабее становится ее дыхание. Он не должен позволить ей впасть в оцепенение, как это было с Джеймсом. Обхватив Джиллиану руками, Грант приподнял ее и посадил, прислонив к себе. Потом встал, держа ее на руках и думая, что ей следовало бы весить больше.
      Он выдохнул ей в волосы и произнес быструю, непривычную для него молитву. Всевышний не склонен торговаться. Грант уже предлагал ему свой титул за жизнь Джеймса, и на Господа это не произвело впечатления. Что он может предложить теперь, чтобы задобрить Бога? Свою жизнь, быть может?
      – Она не сделала ничего дурного, Господи, – произнес он в тишине комнаты. – Она просто была собой и искала моего общества, за что я буду ей вечно благодарен. Если мы согрешили, то вини за это меня.
      Возможно, неразумно было отталкивать от себя Всевышнего в такой момент.
      Но где же, разрази его гром, Лоренцо?
 
      – Вы сегодня выглядите исключительно прелестно, мисс Фентон.
      Арабелла краем глаза взглянула на Лоренцо, но не повернула головы, словно даже не пыталась взять на себя труд быть вежливой.
      Если бы Лоренцо не знал истинного положения дел, то мог бы подумать, что она уже графиня. Манера держаться у нее определенно аристократическая, равно как и прямая, словно она палку проглотила, спина. Если он не ошибается, на ней корсет из китового уса, который зашнурован так туго, что она с трудом может нормально дышать. Как человек, изучающий медицину, Арабелла не могла не знать, что туго затянутые корсеты вредны для женского здоровья. Слава Богу, большинство женщин предпочитают затягивать их как можно свободнее.
      – Не ожидал найти вас в оранжерее, – сказал он и, не дожидаясь приглашения, сел рядом. Если б он стал ждать, когда она заметит его или хотя бы проявит вежливость, то мог бы простоять так целую вечность.
      У Арабеллы на коленях лежала книга, но ведь всем было известно, что она никогда не расстается с книгой. Арабелла взглянула на него с выражением, которое легко было истолковать. Лоренцо видел, что раздражает ее уже одним своим присутствием.
      Что изменится в ее жизни, когда ребенок или дети потребуют внимания матери? Или она просто перепоручит их кормилицам, няням и гувернанткам до той поры, пока не придет время отправить их в школу? Так ведь заведено у английской знати, верно? Неудивительно, что большинство англичан холодные и замкнутые люди. Они никогда не знали и любви, даже любви собственных родителей.
      Арабелла, к несчастью, оказалась такой же холодной и неприступной, как и многие женщины, которых он встречал в этом тусклом, неприветливом климате. Лоренцо не мог себе представить Гранта, которого знал в Италии, женатым на такой женщине.
      Он подумал о своей Элизе, теплой и прекрасной, щедро расточающей свою доброту на всех, приходящих к ним в дом. Она открытая и любящая, и самая чудесная мать, какую только можно представить. Бывают моменты, когда он даже отвергает ее страсть, нуждаясь в нежности. Она его друг, жена, наперсница, и он скучает по ней каждую минуту каждого дня. Если бы не его дружба и чувство долга перед Грантом, он бы немедленно вернулся домой.
      И хотя, несомненно, Шотландия по-своему красива первозданной, суровой красотой, к холоду Лоренцо не был готов. Даже сейчас, в начале лета, ветер с гор довольно холодный. Он постоянно мерз с тех пор, как приехал в дом к Гранту.
      – Вы читали Карла Линнея? – поинтересовался Лоренцо у мисс Фентон, чувствуя себя обязанным быть вежливым с женщиной, которая вскоре выходит замуж за его лучшего друга.
      – Да, сэр.
      – А, «Система природы». Замечательная книга, насколько я помню. Вы ее сейчас читаете?
      Он заглянул ей через плечо.
      – Элизабет Смитуэлл. «Священные травы». Этой книги я не знаю.
      – В ней подробно описаны интересные медицине свойства растений, сэр. Настоятельно рекомендую.
      – И вы никогда не читаете ничего другого, мисс Фентон? Какой-нибудь скандальный роман или дамский журнал? Не интересуетесь модой? Ведь не секрет, что с расширением интересов растет и интеллект.
      Арабелла нахмурилась, очевидно, поняв тонкий смысл его замечаний. Это хорошо, отметил Лоренцо, по крайней мере, она не глупая женщина, хотя при всем при том неприятная. С чего, Бога ради, Гранту взбрело в голову жениться на ней? Почему не на одной из женщин, с которыми он познакомился в Италии? Или на ком-то еще, кого он мог встретить в Лондоне? Почему не на мисс Камерон?
      Ну почему именно на этой женщине, которая, пусть и красива, однако обладает крайне отвратительным нравом. У нее прекрасные глаза, но видеть их можно лишь в тех редких случаях, когда она соблаговолит посмотреть на что-то помимо книги или гноящейся болячки.
      Хотя, конечно, надо признать, в ней есть скрытые возможности. И она могла бы быть удивительной красавицей, если бы лицо ее выражало что-то иное, кроме раздражения. Волосы ее причесаны наспех, словно Арабелла не дала горничной времени закончить.
      – Могу я спросить, сэр, что вам нужно от меня?
      – Я просто хотел провести несколько минут в вашем обществе, – с готовностью объяснил он. – Грант – мой старый друг, а вы скоро будете его женой. Так разве не разумно для нас стать друзьями?
      – Не понимаю зачем.
      Лоренцо посмотрел на нее, затрудняясь с ответом. А Арабелла продолжила:
      – Едва ли мы с вами станем большими друзьями, сэр. Да и вряд ли будем часто видеться. Разве вы не в Италии живете? А если так, зачем мне тратить свое время на то, чтобы узнать вас получше и подружиться с вами, когда совершенно очевидно, что вы не останетесь в Роузмуре? Если бы мне пришла в голову фантазия попытаться подружиться с вами, это нанесло бы непоправимый вред моим занятиям, вы так не считаете? Посему спрашиваю вас еще раз, сэр, какая польза мне пытаться быть любезной с вами?
      – Пользы никакой, – согласился Лоренцо, внезапно осененный мыслью, что ничто из того, что он может сказать, не возымеет на нее никакого действия. Она не хочет узнавать его, поэтому он так и останется неизвестным ей.
      – Тогда, если не возражаете, сэр, я бы хотела вернуться к своей книге.
      – Графине следует быть более приветливой, мисс Фентон. Вы же скоро будете графиней.
      – Да, мне придется жить в Роузмуре, сэр. Однако вдовствующая графиня будет продолжать оставаться главной для людей, живущих здесь. Я же смогу принести им гораздо больше пользы, изучая методы лечения недугов, чем заговаривая их до смерти.
      Лоренцо через силу улыбнулся, надеясь, что его улыбку можно хотя бы отдаленно принять за искреннюю.
      К счастью, он был избавлен от попытки что-то ответить на грубость будущей графини появлением нынешней.
      – Ах вот где вы оба, – сказала графиня Стрейтерн. Она вплыла в оранжерею, словно торговое судно, солидная и решительная в своем черном платье, расшитом черными бусинами. В отличие от волос Арабеллы ее волосы были идеально уложены в виде короны из кос на макушке. Агатовый медальон, внутри которого, без сомнения, находилось по локону каждого из умерших сыновей, был ее единственным украшением.
      Воздух становился густым, пропитанным влагой, словно недавно прошел дождь. Здесь было слишком душно, чтобы оставаться долго. Лоренцо встал и, слегка поклонившись графине, предложил ей свое место.
      Она отклонила его предложение и повернулась к мисс Фентон:
      – Где твоя компаньонка?
      Арабелла вместо ответа лишь пожала плечами, чем вызвала явное раздражение графини.
      – Я не видела ее ни за завтраком, ни за обедом. Когда я спросила у Агнес, где она, та промямлила что-то невразумительное. Таким образом, я могу лишь предположить, что мисс Камерон отправилась заниматься чем-то, чем заниматься не должна.
      Арабелла отнюдь не выглядела недовольной тем, что мисс Камерон куда-то исчезла. Возможно, она была даже рада ее отсутствию. Но ведь и Грант тоже не показывался со вчерашнего вечера. Неужели Арабелла Фентон настолько холодна и бесчувственна, что даже не способна испытывать ревность?
      Лоренцо горячо надеялся, что его друг решился на безрассудство и они с мисс Камерон сейчас пытаются доставить друг другу немного радости перед его свадьбой.
      – Итак? – Графиня Стрейтерн была недовольна молчанием Арабеллы. Ее черная кожаная туфля нетерпеливо постукивала по кафельному полу оранжереи.
      Арабелла, однако, продолжала хранить молчание, и тогда графиня повернулась к Лоренцо. Не успела она даже сформулировать вопрос, как он вскинул руки, капитулируя.
      – Полагаю, что утром они отправились на болото, ваше сиятельство. В остальном я могу лишь предположить, что Грант сейчас у себя в лаборатории, а о местонахождении мисс Камерон я не имею представления.
      – А что, Джиллиана должна была что-то для вас сделать, ваше сиятельство? – поинтересовалась Арабелла. Спрашивая, она даже закрыла свою книгу и с легкой улыбкой подняла глаза на графиню. Любезное, приветливое выражение, однако, не затронуло глаз, и у Лоренцо появилось ощущение, что Арабелла Фентон не питает симпатии к графине Стрейтерн и что это чувство взаимно.
      – Нет, – ответила графиня, – я просто хотела задать ей несколько вопросов.
      – Возможно, я могла бы ответить на ваши вопросы.
      – Сомневаюсь, – отрезала графиня.
      – Джиллиана не возвращалась в свою комнату, ваше сиятельство, – сказала Арабелла. Она улыбнулась графине беглой, почти незаметной улыбкой. – Но я никогда не тревожусь по поводу выходок Джиллианы. У нее есть, например, привычка бродить по ночам. Ее, видите ли, мучит бессонница.
      Несколько долгих мгновений две женщины внимательно смотрели друг на друга. Что происходит между ними? Что им известно такого, во что Лоренцо не посвящен? Он был несказанно рад, что не живет в этом доме, полном тайн и загадок. Он не признался Гранту, но ему не нравилось его поместье, он предпочитал солнечную Италию этому мрачному и безрадостному месту. Пусть Роузмур – поместье, достойное графа, но здесь недостаточно любви и тепла и слишком много вопросов.
      – Возможно, ей не дает спать нечистая совесть, – продолжала Арабелла.
      – Мне кажется, тебе следовало бы выказать некоторую лояльность по отношению к своей подруге, – заметила графиня. – В конце концов, она твоя компаньонка. И если она тебе так уж не нравится, почему ты ее не уволишь?
      – Это решение моего отца, ваше сиятельство. Он считает, что Джиллиана должна быть моей компаньонкой. Мы с ней во многом не подходим друг другу. Она не понимает моего увлечения медициной, а мне не нравится ее постоянное вмешательство в мою жизнь. Когда я стану графиней Стрейтерн, то сразу же уволю ее. Это будет моим первым официальным распоряжением.
      Графиня не ответила, переключив свое внимание на Лоренцо.
      – Вы уверены, что не знаете, где мисс Камерон? – Она посмотрела на него пристальным взглядом.
      На мгновение Лоренцо пришла в голову мысль поделиться с ней своими предположениями, что мисс Камерон и Грант нашли утешение друг в друге. Но при том, что графиня явно ценила преданность, она, очевидно, не понимала того, что понимал Лоренцо. Грант – его друг. Пусть он сам поведает графине о своих планах в отношении Джиллианы. Если же у него нет таких планов, то пускай сам объясняет отсутствие Джиллианы.
      – Сожалею, но я действительно этого не знаю, ваше сиятельство.
      В ответ на его слова она лишь коротко кивнула, словно Лоренцо ответил именно так, как она того и ожидала.
      – Когда увидите моего сына, не передадите ли ему, что я прошу его зайти ко мне, и по возможности побыстрее?
      Лоренцо сдержал улыбку, подумав, что из них двоих Грант, пожалуй, упрямее.
      Но ответ его ни в малейшей степени не указывал на его подлинные мысли в отношении Гранта.
      – Разумеется, ваше сиятельство, – сказал он, слегка поклонившись.
      – Это не лучшее место для беседы, – сказала графиня, окидывая взглядом растения и хмурясь, будто не одобряла их буйную пышность. – Я иду в свою гостиную и жду там вас обоих.
      – Но, с вашего позволения, ваше сиятельство, мне нужно написать письма домой. – Письма, полные слов благодарности. Без сомнения, Элиза будет читать их с некоторым удивлением. Но он еще никогда не ценил ее больше, чем в этот момент.
      – Чепуха, – отрезала графиня. – Я желаю поговорить с вами об Италии. – Она повернулась, не сомневаясь в безоговорочном подчинении, и покинула оранжерею.
      Лоренцо сдержал вздох, повернулся и протянул руку мисс Фентон, но та не приняла ее. Она демонстративно прошла мимо, едва не столкнув его с дороги. Лоренцо взглянул на скамью и увидел, что Арабелла забыла книгу. Он наклонился и взял ее. Уголок одной страницы был загнут, и он расправил его.
      Но не успел он догнать Арабеллу и вернуть ей книгу, как она сама вернулась и выхватила ее из рук Лоренцо.
      – Спасибо, – сказала она тоном, не оставляющим сомнений, что он опять рассердил ее.
      И, не добавив больше ни слова, она последовала за графиней, словно маленькая шхуна за большим кораблем. По крайней мере, у мисс Фентон хватает ума без возражений подчиняться графине Стрейтен. Видимо, молодая женщина все же не лишена здравого смысла.
      Лоренцо вошел в Зеленую гостиную и увидел, что название у комнаты подходящее. Интерьер состоял из предметов разных оттенков зеленого, удивительно гармонировавших друг с другом. Комната была, несомненно, женской, что сразу бросалось в глаза.
      Лоренцо кивнул доктору Фентону, который сидел на краешке канапе, стоящего напротив камина. Доктор, судя по его виду, чувствовал себя здесь не в своей тарелке, как, впрочем, и Лоренцо. Но по крайней мере доктору было легче, потому что он не находился так близко к графине. Она села буквально в трех футах от Лоренцо в мягкое вертящееся кресло, положив обе руки на подлокотники, будто это был трон. Мисс Фентон предпочла сесть рядом с отцом.
      Графиня строго взглянула на Лоренцо, который ждал, когда мисс Фентон займет место рядом с доктором. Не одобряла ли она его манеры, одежду или само его существование, сейчас трудно было сказать.
      Он послал сочувственный взгляд доктору, но Фентон отвел глаза, чем-то похожий на пойманное в ловушку животное, отвергающее какую бы то ни было доброту перед смертью.
      Собственно, почему он, Лоренцо, снова здесь? А, ради Гранта. Его жена полностью одобрила и поддержала его решение.
      «– Ты должен помочь ему, Лоренцо. Если бы не он, у тебя вообще бы не было будущего.
      – Именно это я и намерен сделать, моя дорогая, – ответил он. – Но мне не нравится, что придется оставить тебя так надолго. – Он посмотрел на ее живот. Пока еще ничего заметно не было, но ведь она беременна их восьмым ребенком.
      – С нами все будет хорошо, милый. И с тобой тоже. Расставание в такое время будет нам обоим только на пользу».
      Лоренцо тогда лишь улыбнулся, вспомнив, какой раздражительной Элиза становится в первые месяцы беременности.
      Сейчас ему было очень интересно, что подумала бы Элиза о таком собрании. Все четверо сидели вместе; они с доктором Фентоном кивали друг другу, словно коллеги, в то время как на самом деле Фентон и представления не имел, что Лоренцо тоже врач. Арабелла сидела рядом с отцом, яростно сжимая в руках книжку, охраняя свои знания с большим рвением, чем будущего мужа. Графиня была совершенно невозмутима и царственна, как королева, она оглядывала их всех с некоторой брезгливостью, словно они были грызунами, неожиданно обнаруженными в кладовой. А он? Он отчаянно хотел очутиться дома, во Флоренции, подальше отсюда.
      Он нуждался в какофонии детских голосов, безмятежности своей красавицы жены и компании старых друзей. Если бы не Грант, он бы вообще не женился на Элизе из-за происков алчных стервятников – ее родственников. Они растранжирили ее приданое, а его состояние было для них недостаточно солидным. Вмещался Грант и сделал им свадебный подарок – сумму настолько большую, что на несколько мгновений Лоренцо просто лишился дара речи. Но он не отказался от щедрого подарка Гранта. Иначе ему пришлось бы потерять Элизу, а он не мог позволить этому случиться. Поэтому он задвинул подальше гордость, которая могла в тот момент поднять голову, и принял дар с той же щедростью, с которой он был предложен. С того момента он твердо решил, что сделает все, что в его силах, чтобы отплатить добром за добро.
      Вот почему он мерзнет и томится от одиночества, и скучает по Элизе, и сидит здесь, в этой гостиной, которую не мешало бы протопить. Или графиня скупится на дрова и уголь так же, как и на свои улыбки?
      Огонь в камине мог бы помочь ему почувствовать себя уютнее, но вот в том, что он когда-либо почувствует симпатию к будущей жене Гранта, Лоренцо отнюдь не был уверен, Какая ужасная партия.
      Графиня взглянула на Арабеллу и, даже не улыбнувшись, просто щелкнула пальцами.
      – Ты разольешь чай, Арабелла, – приказала она.
      Несколько долгих мгновений две женщины сверлили друг друга взглядами. Думала ли Арабелла об открытом неповиновении? Видимо, нет, ибо по прошествии этих мгновений она положила книгу на канапе рядом с собой и наклонилась вперед. Движения ее были проворными, когда она подавала первую чашку чаю графине, делая, однако, это почти с вызовом.
      Лоренцо взял у нее свою чашку и улыбнулся, пробормотав слова благодарности. Арабелла не ответила.
      Он обхватил руками чашку, гадая, сколько времени понадобится его пальцам, чтобы хоть немного согреться. Неужели больше никто в этой Богом забытой стране не мерзнет? Или они все ящерицы? Неудивительно, что Грант провел пять лет в Италии.
      – Вы к нам надолго, граф Патерно? – Графиня улыбнулась ему несколько натянуто, как бы через силу, и Лоренцо понимал почему. Арабелла сверлила ее злобным взглядом, словно бросала будущей свекрови вызов.
      Он улыбнулся в ответ.
      – Нет, ненадолго. Моя семья ждет моего скорого возвращения.
      Дверь резко распахнулась, и лакей, одетый в безупречную ливрею, остановился в дверях, глядя на графиню. Лицо его было белым, а по хриплому, учащенному дыханию было ясно, что он бежал бегом.
      – Ваше сиятельство, прошу прощения.
      Графиня хотела что-то сказать, но лакей повернулся к Лоренцо:
      – Вы нужны графу, сэр. Это срочно.
      Лоренцо встал, чуть не разлив остатки чая, когда ставил чашку на стол. И доктор, и Арабелла тоже поднялись.
      – Что случилось? – спросила Арабелла.
      – Не могли бы вы поспешить, сэр? – спросил лакей, подходя к Лоренцо. – Его сиятельство просил прийти именно вас.
      – Он болен? – встревожился Лоренцо.
      – Не он, а мисс Камерон, – ответил лакей. – Похоже, она умирает.

      Грант прошел несколько шагов, обхватив Джиллиану руками, поддерживая ее безвольное тело. Возможно, если он заставит ее ходить, то она очнется. Следующую четверть часа он, по существу, таскал ее по комнате, проклиная маленькие размеры спальни. Если б они находились в Роузмуре, то в его распоряжении было бы по двадцать футов во все стороны, а здесь – лишь несколько шагов между кроватью и стеной.
      – Джиллиана, ты не можешь меня вот так оставить. Ты не можешь вначале околдовать меня, а потом взять и просто исчезнуть из моей жизни. Как я буду жить? Какими станут мои дни, если я не буду видеть тебя по утрам? Что я буду делать вечерами, не видя тебя за обедом, как смогу обходиться без твоих искрящихся глаз, поддразнивающих меня?
      Что он будет делать без нее?
      Гранту казалось сейчас невозможным возвращаться к роли графа. Как, однако, странно, что с Джиллианой он чувствовал себя так, будто он снова в Италии, не обремененный ни титулом, ни положением, а просто наслаждающийся жизнью.
      Это сотворила она, это ее заслуга. Она принесла ему свободу, но до сего момента он не осознавал этого.
      Грант услышал голос доктора Фентона раньше, чем увидел его самого. Он что-то выкрикивал, двигаясь по коридору, и его голос, отдающий приказы, эхом разносился по просторам здания.
      Доктор Фентон замедлил шаги у ротонды, и только тогда Грант увидел, что он привел с собой Арабеллу.
      – Она больна? Что с ней случилось? – Арабелла поднырнула под вытянутую руку доктора Фентона, который хотел было ее задержать, и подбежала к Гранту. Она отвела волосы с лица Джиллианы, без сомнения, чтобы лучше разглядеть ее бледность.
      – Вы должны положить ее, – скомандовала Арабелла. Когда Грант даже не пошевелился, чтобы выполнить ее распоряжение, она нахмурилась. – Следует укрыть ее одеялом и дать выпить теплого вина.
      Он не сдвинулся с места.
      – Надо сделать так, как говорит Арабелла, – мягко вмешался доктор Фентон. – Мы позаботимся о Джиллиане, ваше сиятельство.
      Грант отступил на шаг.
      – Чтобы яд быстрее распространился по организму? А разве не лучше помочь ей избавиться от содержимого желудка?
      – С чего вы взяли, что ее отравили? – спросила Арабелла. Она потянула Джиллиану за плечо. Грант сделал еще шаг назад, отворачиваясь от своей невесты.
      – В вашем предложении есть смысл. Но это в том случае, если б она была в сознании, – сказал доктор. – А сейчас она может захлебнуться и погибнуть. – Доктор Фентон на несколько шагов приблизился к Гранту. – Вы можете отдать ее на наше попечение, ваше сиятельство. Джиллиану нужно согреть и влить в нее несколько ложек теплого вина. Пожалуйста, обратите внимание, ваше сиятельство, губы у нее уже посинели.
      Все, что Грант знал о медицине, могло уместиться в наперсток, но здравого смысла ему было не занимать.
      – Я не согласен с вашими методами, – сказал он, сознавая, что, наверное, выглядит дураком в их глазах.
      Ответственность, которую он чувствовал за состояние Джиллианы, буквально душила Гранта, но этим двум людям он не мог ничего сказать. Ни один из них не выглядел настолько встревоженным, насколько это ощущал он сам. А Арабелла выглядела даже лихорадочно возбужденной в своем стремлении заполучить пациента.
      – Где Лоренцо? – спросил Грант доктора, но ответила ему Арабелла:
      – Ваш друг ушел в свою комнату, когда услышал, что Джиллиана больна. Вы должны позволить нам с отцом лечить ее. – Она подошла ближе, и Грант положил конец дискуссии, выйдя из комнаты с Джиллианой на руках.
      – Не ходите за мной, – предупредил он, увидев, что именно это они и собираются сделать.
      Очень вовремя появился Майкл, и Грант мотнул головой в сторону Арабеллы и доктора Фентона.
      – Проследи, чтобы их проводили назад в Роузмур, – приказал Грант.
      Он пересек залитое солнцем пространство и зашагал по длинному, широкому коридору, тянущемуся по всей длине дворца. Грант редко сюда захаживал, предпочитая игнорировать наличие как левого, так и правого крыла здания. Слишком хорошо он помнил, что обнаружил в этих комнатах.
      Грант помедлил у двери, ведущей в левое крыло. Ключ по-прежнему торчал в замке, как он и ожидал. Его управляющий периодически инспектировал земли и все постройки с тех пор, как ему вменили в обязанность контролировать состояние поместья. Он должен был следить за тем, чтобы крыша была починена, а дверные петли смазаны и чтобы комнаты по мере необходимости перекрашивались. Мактавиш был настоящим чудом, но когда Грант повернул ключ в замке и одной рукой распахнул дверь, то подумал, что лучше бы его управляющий не был таким добросовестным.
      Двери в комнаты были открыты, впуская солнечный свет в холл. В конце коридора располагался большой гипсовый барельеф греческого бога Бахуса, занимавший стену от пола до потолка. Перед ним находился маленький бассейн, выложенный кафелем.
      Грант подошел к бассейну и вошел в воду, зная, что взрослому мужчине здесь примерно по пояс. Очевидно, его отцу доставляли удовольствие игры такого рода, которые были у римских императоров.
      Джиллиана уже замерзла и, когда он осторожно опустил ее в воду, начала дрожать. Он опустил ее ниже, погружая до тех пор, пока не скрылось лицо, а потом быстро поднял. Она закашлялась, хватая ртом воздух, и на этот раз глаза ее открылись, затем закатились и снова закрылись.
      Грант сбился со счета, сколько раз он вновь и вновь погружал ее в воду. Он не думал о себе, хотя у него мелькнула мимолетная мысль, что его камердинер – человек, который не обращает внимания ни на титул Гранта, ни на его грозно насупленные брови, – наверняка потребует объяснить причину столь странного состояния его одежды. Господи, пусть только она живет.
      Одежда Джиллианы облепила ее тело. Грант видел очертания каждой детали корсета, и ему пришло в голову, что надо расслабить шнуровку. Его пальцы завозились с мокрыми застежками, и ему удалось расстегнуть две из них. Ладно. Остальные могут подождать.
      Джиллиана застонала, и Грант счел это добрым знаком. Теперь ему надо позаботиться о том, чтобы она избавилась от яда, который попал в ее желудок.
      Он снова отнес ее в лабораторию, оставив мокрые следы на чистом мраморном полу, и усадил в большое мягкое кресло у стены. Повернувшись к шкафу, стоящему позади стола, растерянно посмотрел на ряд бутылок, которые держал запертыми в нем. Что же, черт побери, он может использовать?
      – Ты не делаешь того, чего от тебя ждут, – произнес Лоренцо позади него.
      Грант повернулся и увидел своего друга, который склонился над Джиллианой. Он приподнимал ей веки и обследовал глаза. Она была по-прежнему без сознания, а цвет лица стал еще более пугающим.
      – Еще никогда в жизни я никого не был так рад видеть, – сказал Грант. – Скажи, что тут можно использовать как рвотное?
      Лоренцо улыбнулся, полез в принесенный им кожаный саквояж и вытащил маленькую коричневую бутылочку.
      – Наши мысли движутся одной дорогой, даже если сердца идут разными путями, мой друг.
      Грант подошел к Лоренцо, но тот не спешил отдавать ему бутылочку.
      – Почему ты так уверен, что это яд? – спросил он.
      – Из-за того, что случилось с Эндрю и Джеймсом. Ведь этот суп съел бы я, если бы здесь не было Джиллианы. Я убежден, что кто-то пытается убить меня, но он может убить и Джиллиану.
      – Значит, мы должны сделать все, чтобы у этого… субъекта ничего не вышло, – заявил Лоренцо.
      Его тон был легким, чего нельзя было сказать о выражении лица. Лоренцо не спорил и не возражал, что являлось одной из причин, почему Грант вызвал его из Италии. Порой дружба требует молчания, но что еще важнее – она требует доверия. В данный момент Гранту необходим был тот, кто ему поможет, а не тот, кто станет подвергать сомнению все, что он попытается сделать.
      Лоренцо поднял Джиллиану из кресла, сел сам и устроил ее у себя на коленях. Не успел Грант что-то возразить или запротестовать, как Лоренцо уже поднес бутылочку к ее губам.
      – Во всяком случае, ты не просил у меня противоядия. А ведь многие твои соотечественники думают, что если я приехал из Италии, то непременно знаю все о том, как убивать людей.
      – Если б я думал, что ты что-то знаешь, – сказал Грант, – уж будь уверен, я бы попросил твоего совета.
      – Я нужен был тебе для того, чтобы удерживать тех двоих на расстоянии, да? – Лоренцо мотнул головой в сторону коридора, и только тогда до Гранта дошло, что Арабелла и доктор Фентон все еще в этом здании.
      – Мисс Камерон не хотела бы, чтобы ты стал свидетелем того, что сейчас будет происходить. Женщины вообще предпочитают, чтобы возлюбленные не видели их больными. Так что ты можешь заняться пока тем, что постараешься выпроводить своих гостей.
      Грант заколебался.
      – Твои гости отказываются уходить, – сказал Лоренцо. – Твой слуга мастерски удерживает их, но, боюсь, с решимостью твоей невесты ему тягаться трудно.
      Мужчины обменялись взглядами.
      – Ты должен разобраться с ними, мой друг. А я пока побуду с маленькой шотландской кошечкой. Я очень хороший врач и побуду с ней, пока она не придет в себя.
      – Если она придет в себя, – мрачно проговорил Грант.
      – Иди и разберись со своей упрямой невестой, а о кошечке я позабочусь.
      Грант не шелохнулся, и Лоренцо улыбнулся.
      – Только влюбленный мужчина может так смотреть на больную женщину, как смотришь сейчас ты, друг мой.
      – Не думаю, что дело в этом, Лоренцо. Но Джиллиана, съела то, что предназначалось для меня, и я просто должен спасти ей жизнь.
      – Тогда предоставь мне делать свое дело, а ты займись своими, дружище.
      В течение нескольких минут после ухода Гранта Джиллиана не подавала никаких признаков жизни. Лоренцо пришлось наклониться ниже, чтобы прослушать ее дыхание, таким поверхностным оно было.
      Лоренцо махал бутылочкой у нее перед носом до тех пор, пока она вдруг резко не вдохнула. В бутылочке было рвотное, к тому же ужасно вонючее, и с его помощью Лоренцо не раз и не два удавалось привести пациента в сознание.
      Веки девушки дрогнули, затем голова откинулась назад.
      – Мисс Камерон, вы меня слышите?
      В отчаянии он похлопал ее по щекам, вначале легонько, потом посильнее. Джиллиана зашлась в приступе кашля, что невероятно обрадовало Лоренцо.
      Яд мог подействовать очень быстро, и в таком случае он бы ничего не смог сделать. Но теперь он не потерпит неудачу, тем более что ему яснее ясного, какие чувства его друг питает к этой женщине.
      Лоренцо быстро расстегнул оставшиеся застежки и развел в стороны мокрый лиф. С большим трудом ему удалось слабить корсет и просунуть под него руку. Джиллиана была холодна как лед.
      – Мисс Камерон?
      Лоренцо начал растирать ее обеими руками, пытаясь согреть.
      Она издала какой-то звук, отклик, что бесконечно обрадовало Лоренцо, возрождая надежду на благополучный исход.
      Он поднес бутылочку к губам Джиллианы, и она сделала протестующее движение головой, что порадовало его как еще один признак возвращающегося сознания.
      Лоренцо настаивал до тех пор, пока она наконец не пришла в себя настолько, чтобы сделать глоток. Однако жидкость не задержалась у нее во рту. Действуя медленно, терпеливо, ему все-таки удалось влить немного рвотного Джиллиане в горло. Спустя несколько секунд оно возымело ожидаемый эффект. Лоренцо придвинул ведро и поддерживал голову Джиллианы, пока ее рвало.
      Когда он снова усадил ее в кресло, она была все такой же бледной. Губы, однако, уже не были синими, а дыхание, кажется, стало более глубоким. Лоренцо заставил ее проглотить еще немного рвотного. И когда ее снова стошнило, повторил свои действия.
      Ему было наплевать, сколько ее будет рвать, лишь бы она выжила.
 
      – Нет, – отрезал Грант, – вы не можете ее увидеть.
      Он стоял в дверях лаборатории, раздраженный тем, что доктор Фентон и Арабелла вторглись в его убежище. Эту комнату мало кто из обитателей Роузмура видел, и Грант хотел, чтобы так было и в дальнейшем. Особенно ему не хотелось, чтобы эта комната напоминала ему об Арабелле. Он отодвинул эту мысль в сторону, собираясь обдумать ее позднее.
      Сейчас же Гранту хотелось одного – чтобы они ушли и он мог поскорее вернуться к Джиллиане. Однако отец и дочь, похоже, были полны решимости не обращать внимания на его слова и взять на себя заботу о Джиллиане.
      – Ваше сиятельство, если ее действительно отравили, то без лечения она может умереть, – увещевал его доктор Фентон. Он шагнул вперед, но Грант уперся обеими руками в дверной косяк, преграждая вход в комнату. Единственный путь в его спальню вел через коридор и комнату Майкла, и Грант сомневался, что даже таким решительным личностям удастся отыскать дорогу в этом лабиринте.
      – Вам придется пройти мимо меня, чтобы добраться до Джиллианы, – сказал он. – А я сейчас так зол, что это, уверяю вас, окажется невыполнимой задачей.
      – Я не одобряю ваших действий, ваше сиятельство, – проговорил доктор Фентон, выпрямляясь в полный рост с таким видом, будто готовился к бою. – Джиллиана находится под моей защитой, и ее не должен осматривать посторонний.
      – К тому же иностранец, – добавила Арабелла. Грант даже не пытался скрыть свое презрение.
      – Доктор Фентон, вы не одобрите ничего, что имеет отношение к Джиллиане. Но мне плевать, что вы оба думаете о Лоренцо. Он превосходный врач.
      – Сомневаюсь, что он знаком с нашими методами лечения, ваше сиятельство, – возразила Арабелла. – Не думаю, что он изучал новейшие исследования.
      – Я ему полностью доверяю, – отчеканил Грант, намеренно позволяя им истолковать эти слова как угодно.
      – Я вынужден настаивать, ваше сиятельство, – упорствовал доктор Фентон, и это замечание вызвало у Гранта улыбку.
      – Я тоже, сэр, – отозвался он, делая шаг в лабораторию. Он захлопнул дверь у них перед носом, а для верности еще и запер ее.

      Если у смерти есть цвет, то он пепельно-серый. Если у нее есть запах, то он наверняка кислый, как у земли, лишенной солнца. А если у нее есть привкус, то он именно такой, какой был сейчас во рту у Джиллианы.
      Какой-то крошечный человечек, обутый в огромные, подбитые гвоздями сапоги, топал у нее в животе. Вдобавок у нее болело в таких местах, которых она никогда даже не ощущала до сегодняшнего утра. Теперь же она как будто была вся составлена из болезненных кусочков, которые едва держались вместе.
      Она бы застонала, но на это требовалось слишком много усилий.
      Когда же она заболела? Ночью? Джиллиана попыталась открыть глаза, но веки были слишком тяжелыми, чтобы она могла поднять их. Лучше дать сну обрушиться на нее словно водопад.
      Вода. Холодная вода. Какой неприятный сон.
      Грант тоже был там, то внимательный и заботливый, то сердитый. Он требовал, чтобы она что-то сделала. Почему она никак не может вспомнить? Все было одним сплошным пятном, и все же некоторые воспоминания казались острее остальных. Джиллиана скользнула руками под одеяло и нащупала под головой подушку. Мгновение спустя она зарылась в нее лицом и подождала, когда пройдет тошнота.
      Очень медленно повернулась она на бок, на середину кровати. Пожалуйста, нет, не надо больше рвоты. Желудок и так уже истерзан.
      – А, вы наконец очнулись. Вам все еще плохо, мисс Камерон?
      Джиллиана открыла глаза и увидела Лоренцо, заботливо склонившегося над ней. Она бы ответила ему, но произнести сейчас хоть слово казалось просто невозможным. К счастью, он, похоже, это понимал.
      Лоренцо протянул руку и убрал с ее лба мокрые волосы.
      – Ваш желудок все еще не успокоился?
      Джиллиана лишь прикрыла глаза, надеясь, что ему будет достаточно такого ответа. И снова он, кажется, прекрасно понял, что она чувствует.
      – Мне пришлось дать вам сильное лекарство, и последствия были не из приятных. Но это скоро пройдет, и тогда я дам вам немного теплого вина.
      Он не стал описывать какую-либо еду или питье, за что Джиллиана была ему безмерно благодарна. Вместо этого он пододвинул к ней что-то по простыне. Она протянула руку и дотронулась до холодного края фарфоровой миски. Очевидно, рвота у нее еще не прекратилась, и Лоренцо, благослови его Бог, понимал это.
      Немного погодя Лоренцо протер ей лицо. Прикосновение прохладной ткани к коже было так приятно. Какие же у него нежные руки! Джиллиана могла представить, как пациентам в Италии не хватает его. Однако когда он попытался придать ей сидячее положение, она слабо запротестовала.
      – Ну-ну, – уговаривал он. – По крайней мере, прополощите рот.
      Джиллиана послушалась, а когда Лоренцо предложил ей вина, сделала глоток из чашки, которую он поднес к ее губам. Ей удалось проглотить немного горьковатой жидкости. Быть может, теперь он оставит ее в покое.
      – Желудок успокоился?
      – Не совсем, – ответила она, откинувшись на спину. Схватив подушку, она прижала ее к животу. Лоренцо накрыл ее вначале простыней, затем одеялом и убрал миску.
      – Когда? – спросила Джиллиана. Это единственное слово казалось пределом того, что она могла произнести.
      – Когда вы почувствуете себя лучше? У всех это бывает по-разному. – Лоренцо пожал плечами. Может, через день, может, через два. Но сейчас вы не должны беспокоиться, как много времени это займет, просто лежите и восстанавливайте силы. Вашему организму здорово досталось.
      – Что случилось?
      – Думаю, будет лучше, если это расскажет вам Грант.
      Джиллиана хотела кивнуть, но внезапно это движение показалось ей совершенно непосильным. Лоренцо что-то подмешал в вино? Но прежде чем она успела спросить его об этом, ее накрыл сон.
 
      Не имело значения, что он десятый граф Стрейтерн. Если бы кто-то застал его здесь, Гранту было бы затруднительно объяснить свое присутствие или то, почему он собирает саквояж для женщины, которая является чуждой свету.
      То, что он вошел в ее комнату, было бы воспринято как скандальный факт, не говоря уже о его действиях в последние пять минут. Сначала он аккуратно сложил четыре ее платья и сейчас доставал сорочки и чулки из нижнего ящика платяного шкафа. Вообще-то ему следовало бы приказать одной из служанок сделать это, но Грант не хотел, чтобы кто-то в Роузмуре знал, что происходит во дворце.
      Самое печальное, что, не считая Лоренцо, он не знал, кому может доверять. Поэтому разумнее было не доверять никому.
      Грант вытащил последние вещи из шкафа. Никогда раньше он не вторгался в женские владения, не складывал женские вещи, при этом невольно задаваясь вопросом об их истории. Носила ли Джиллиана это, когда встретила Роберта? Видел ли Роберт эту рубашку? Принадлежало ли это ей как дочери преуспевающего эдинбургского купца?
      Джиллиане пришлось превратиться если даже не из любимой и лелеемой дочери, то уж наверняка из привилегированной девушки в служанку. Уже одного этого было достаточно, чтобы разозлить его. Джиллиана не из тех людей, что вызывают жалость. Грант восхищался ее выдержкой и сострадал ее горю. Но содержимое ее гардероба заставило его задуматься о том, какими должны были быть для нее эти последние два года.
      Ее ночные рубашки были поношенными, вышивка на кокетке поблекла от множества стирок. Края манжет обтрепались и были аккуратно подшиты мелкими стежками.
      Одежду его матери едва ли можно уместить в одной комнате, а вещи Джиллианы легко умещались в саквояже.
      Справившись со своей задачей, Грант вышел из спальни как можно тише, чтобы его не услышала Арабелла в смежной комнате. Он просто не знал, что ей сказать.
      – Что ты затеял, украв одну из помощниц кухарки, Грант? И куда, скажи на милость, направляешься с этим саквояжем? – Его мать вышла в холл, уперла кулаки в пышные бедра и гневно воззрилась на него. – И не смотри так на меня, я твоя мать, невзирая на твой возраст и титул. Я жду от тебя ответа, Грант.
      – Ты уверена, что готова его услышать?
      Графиня казалась уже чуть менее раздраженной, однако не отступала.
      – Что ж, хорошо, мама, – сказал Грант, остановившись прямо перед ней. – Я перебираюсь во дворец.
      Мать побледнела, и он прекрасно понимал почему. Она избегала появляться в этом здании после смерти его отца.
      – Это ненадолго, – продолжал Грант. – До тех пор, пока не разберусь, кто именно желает мне смерти и кто виновен в смерти Джеймса и Эндрю.
      Графиня отступила на шаг, словно опровергая все, что он только что сказал.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Кто-то пытался отравить меня, мама, и в результате чуть не погибла мисс Камерон. А с моими братьями они добились своего.
      Ее дрожащая рука взметнулась к горлу.
      – Не хочешь же ты сказать, что… – Графиня резко осеклась, и черты ее лица на мгновение смягчились, но тут же вновь ожесточились. – Я не могу в это поверить, Грант. Э го дикое предположение, такого не может быть. Джеймс и Эндрю умерли от заболевания крови.
      – Поговори с доктором Фентоном. А лучше с Лоренцо.
      Он прошел мимо нее.
      – Кто мог это сделать, Грант? Если это правда, то кто желает смерти моим сыновьям?
      Он не ответил. На эти вопросы у него не было ответов.
      – Она с тобой? Мисс Камерон с тобой?
      Он не остановился, не обернулся.
      – Тебя не волнует репутация семьи?
      Услышав это, Грант остановился.
      – Неужели все мои усилия за прошедшие двадцать лет были напрасны, Грант, и ты продолжишь деятельность своего отца в попытке опозорить нашу семью?
      Грант медленно повернулся и размеренным шагом подошел к матери.
      – Для тебя репутация дороже жизни, мама? Или Джеймс с Эндрю теперь твои любимые сыновья только потому, что они мертвы? Они больше не шумят и не доставляют хлопот. Ты больше не получишь ни одного письма из школы о Джеймсе, и тебе не придется беспокоиться по поводу выбора постельных партнерш Эндрю. Они больше не будут сорить деньгами и никогда не приведут в дом друзей и теперь уже никогда не поставят тебя в неловкое положение.
      – Как ты можешь такое говорить? Я скорблю по ним каждый день.
      – Скорбишь? Или ты просто благодаришь Бога за то, что им хватило воспитанности, чтобы умереть тихо и скромно? А я бы предпочел видеть их живыми, мама, пусть шумными, грубыми и скандальными.
      – Неужели ты настолько ненавидишь меня, что можешь говорить такие вещи?
      – Мне кажется, ты предпочитаешь мученичество жизни, мама, и мне тебя жаль. Думаю, жизнь пугает тебя. Иначе почему ты замуровала себя здесь, в Роузмуре, словно это мавзолей?
      – Из-за чувства вины.
      Грант в изумлении уставился на свою мать.
      – Из-за чувства вины, мой дорогой сын, и у меня нет намерения объяснять тебе это. Думай, что хочешь, Грант, и поступай, как хочешь. Я не могу изменить твои планы.
      Графиня медленно направилась к своей спальне, оставив Гранта теряться в догадках, что же она скрывает.

      Когда Джиллиана снова проснулась, ее первой мыслью было, что это наказание не только за ее любовь к Гранту, но и зато, что она спала с ним. Вслед за этим она порадовалась, что Гранта нет в комнате, – это наблюдение она сделала, приподняв голову и определив, что находится в спальне Гранта во дворце.
      Как долго она уже здесь?
      – Ну вот, теперь вы чувствуете себя лучше, – сказал Лоренцо. Он улыбнулся и подошел к ней с подносом в руках.
      Она осторожно села, удивляясь, что ее не тошнит. Джиллиана собралась было отказаться от еды, которую он принес, но обнаружила, что на подносе вовсе не завтрак, а настоящий клад из вещей, обожаемых любой женщиной: зеркальце в серебряной оправе, щетка для волос, длинный гребень с широкими зубьями, чтобы лучше распутать волосы; зубная щетка, миска и кувшин с водой, а еще баночка с эликсиром для полоскания рта.
      – Бог ты мой, да вы просто чудо! – воскликнула она, садясь повыше. – Что заставило вас подумать обо всех этих вещах?
      – Я ведь женат, малышка. Любой мужчина, который любит женщину, скажет вам, что настроение женщины соответствует тому, как она выглядит. А вернее, как ей кажется, что она выглядит. Видите ли, я встречал красивых женщин, которые не считают себя красивыми. И видел женщин, которые, как вы бы сказали, невзрачны. Но они считают себя красивыми и ведут себя так, словно они самые прелестные создания на всем свете.
      Джиллиана откинулась на подушки и посмотрела на Лоренцо с большей благосклонностью, чем прежде.
      – Подозреваю, что вы очень мудры во всем, что касается женщин. Это проистекает из большого опыта?
      – Признаюсь, что весьма неравнодушен к женскому полу. Однако я не волокита, если вы это имели в виду. У меня есть своя прекрасная женщина – жена.
      Джиллиане хотелось задать еще много вопросов Лоренцо, в особенности о том, что с ней случилось и как долго она была больна, но он поклонился и исчез, оставив ее одну в спальне.
      Как, однако, странно, что она не может вспомнить ничего происходившего после вчерашнего вечера. Да и было ли это вчера? Она пришла во дворец, чтобы понаблюдать за опытом с болотным газом, – то, чего ей, пожалуй, не следовало бы делать. Но ей очень хотелось и было все труднее и труднее не слушаться своих желаний в том, что касается Гранта.
      Они любили друг друга, этого она не могла забыть.
      Джиллиана переложила подушки, на что у нее ушло больше времени, чем требовалось, потом с облегчением прислонилась к украшенному резьбой изголовью. Медленно начала она расчесывать спутавшиеся волосы. Почему она легла спать, не заплетя их в косу? Заболела? Но если так, то почему ее не лечат доктор Фентон и Арабелла?
      Вопросы все множились, но ответов на них Джиллиана не находила. Приступ слабости накатил на нее, и она отложила гребень, вынужденная отдохнуть. Джиллиана не любила болеть. Вообще-то она болела редко. Конечно, случались простуды, и время от времени она температурила, но никогда прежде не чувствовала себя так, как сейчас, когда из нее словно выкачали силу.
      Она опустила голову на подушки и закрыла глаза, позволив себе погрузиться в легкую дрему. Ее разбудил звук закрывающейся двери, а затем она услышала низкий голос, который узнала бы где угодно. Джиллиана открыла глаза и схватила гребень почти как оружие, пожалев, что у нее не хватило сил закончить расчесывание волос. Должно быть, сейчас она похожа на настоящее пугало. Но что делать, если даже улыбка была для нее делом нелегким?
      Когда Грант вошел в комнату, сердце Джиллианы забилось чаще, и ей даже показалось, что она почувствовала себя лучше.
      – Вам не совсем прилично находиться здесь, – сказала она. Голос у нее был хрипловатым, но во взгляде сквозила решимость. Однако Грант сделал еще пару шагов к ней и остановился только тогда, когда она вскинула руку.
      – Разве приличия имеют для нас с тобой значение, Джиллиана? – улыбнулся он.
      – Но вы же сами предупреждали меня об этом, – напомнила она, сжимая простыню. – Разве вы не печетесь даже сверх меры о приличиях?
      – Ты находишь, что вчера я был чрезмерно приличным?
      Он не отступил, не повернулся и не ушел. Нет, он подошел и присел на край кровати, словно хищник, который знает, как она слаба и едва ли не ранена эмоциями. В улыбке Гранта, однако, не было и намека на торжество. Напротив, выражение его лица казалось смущенным и озадаченным, как будто его беспокоили те же мысли, что терзали и ее. «Уходи. Останься».
      Она не должна была в него влюбляться. Она и не собиралась этого делать. Разве она не прочла себе множество строгих лекций, особенно по приезде в Роузмур? Она не хотела переживать это чувство, разраставшееся глубоко внутри ее и словно делавшее ее невесомой, как будто она долго бежала и теперь никак не может перевести дух.
      Джиллиана закрыла глаза и покачала головой, чувствуя, как Грант наклонился ближе. Когда он произнес ее имя этим своим спокойным голосом, чуть громче шепота, она снова покачала головой.
      – Джиллиана, – позвал он еще раз.
      Внезапно у нее возникло желание быть с ним честной, раскрыть все свои мысли до единой, обнажить все чувства, не бояться быть уязвимой перед ним. Но для этого ей придется признаться в силе и глубине скрытого отчаяния. Как же глупо было пренебрегать прошлым. Сейчас она впервые почувствовала, что может стать слабой. Ей больше не нужно быть такой осмотрительной.
      Однако осторожность заставила ее промолчать, а сдержанность пришла на защиту гордости. Что будет, если он отвергнет ее? А если он проявит к ней доброту? Или если будет понимающим, но отчужденным?
      «Я люблю тебя, Грант». Джиллиана почти слышала, как она произносит эти слова. А что, если он кивнет и небрежно улыбнется? Или рассеянным жестом потреплет ее по руке, жестокий в своей снисходительности? Что она станет делать? Как вынесет боль?
      Возможно, лучше вообще не знать его реакции. Она останется в счастливом неведении, обитательницей этого странного, изнеженного мира.
      В конце концов, это ее вина. Она пренебрегла всеми предостережениями.
      – Как ты себя чувствуешь?
      – Как будто кто-то избил меня внутри, – призналась она, запоздало подумав, что ей следовало быть более деликатной в своем ответе.
      Его улыбка погасла.
      – Боюсь, так будет еще по крайней мере несколько дней, – сказал Грант.
      Когда он потянулся к ее руке, Джиллиана позволила ему взять ее за руку.
      – Что произошло? – Джиллиана могла бы нахмуриться, если б у нее были на это силы, но сейчас она просто ткнула гребнем в его сторону.
      – Ты помнишь, как ела мой обед?
      Она покачала головой, но тут же поняла, что это было неразумно, потому что почувствовала сильное головокружение.
      – Нет, – ответила она. – Последнее, что я помню, – это утро. – Лицу стало жарко.
      – Болото? – Грант снова улыбался.
      Теперь она все же нахмурилась, но призналась:
      – Нет. Позже.
      – Когда мы занимались любовью.
      Она отвела взгляд, устремив его на камин. Какая искусная резьба на каминной полке, и как странно, что она раньше этого не замечала.
      – Я очень рад, что ты этого не забыла, – мягко проговорил Грант.
      Разве она могла?
      – Я заболела после того, как съела твой обед, – сказала она, решительно настроенная вернуть его к насущной теме. – Это было прокисшее молоко или несвежее мясо?
      – Нет, – ответил он, покачав головой. – Подозреваю, что это было сделано намеренно, и боюсь, ты стала случайной жертвой.
      Джиллиана вновь откинула голову на подушки. Она понимала, что еще не полностью восстановила силы, хотя наверняка могла бы мыслить яснее.
      – Ты хочешь сказать, что меня отравили? – после паузы спросила она. – И что отравить собирались тебя?
      – Да.
      Она встретилась с ним взглядом.
      – Надеюсь, ты ошибаешься.
      – Нет. Лоренцо тоже так считает.
      – О Боже, – прошептала Джиллиана.
      – Я собираюсь держать тебя здесь до тех пор, пока ты не поправишься или пока я не выясню, кто стоит за этим.
      – Это невозможно. – Были бы у нее силы, Джиллиана возражала бы против его заявления с большей решимостью. Пока же она была рада уже тому, что может говорить.
      Грант встал и направился к двери, но остановился.
      – Я граф Стрейтерн. В Роузмуре я могу делать все, что, черт возьми, пожелаю. И умоляю, не проси меня думать о репутации! Какой прок в незапятнанной чести, когда ты мертв?
      – Значит, ты собираешься держать меня здесь для моей же пользы, и к черту весь этот мир?
      Он прислонился к дверному косяку и сложил руки. Идеальная поза для графа, аристократа. И все же в данный момент он выглядел не столько графом, сколько просто Грантом.
      – Именно.
      – Стало быть, я твоя пленница? – спросила Джиллиана, не веря своим ушам.
      – Если хочешь, можешь воспринимать это в таком свете, – проговорил он. – Но я предпочитаю думать об этом как об обеспечении твоей безопасности.
      Грант сделал шаг в ее сторону, но остановился.
      – Хочешь, я пришлю кого-нибудь побыть с тобой, чтобы тебе было спокойнее? Например, Агнес. Или любую другую служанку Роузмура, которую ты выберешь. Если захочешь, за твоей дверью будет стоять лакей. И еще один в коридоре.
      – Значит, все знают, что я здесь?
      – Знают Арабелла и доктор Фентон. Хотя теперь уже, наверное, об этом известно всем обитателям Роузмура.
      – И твоей матери?
      – Да.
      – Значит, независимо от того, что будет сделано в дальнейшем, урон уже нанесен.
      Урон был нанесен в тот момент, когда она согласилась пойти к нему в лабораторию, подумала Джиллиана, но вслух этого не произнесла.
      – Это Роузмур. Я никому ни слова не позволю о тебе сказать, Джиллиана. – Это было самое смелое заявление, которое она когда-либо слышала от него.
      – Ты не можешь управлять миром, Грант, – мягко проговорила она, когда до нее начал доходить весь ужас ее положения. – Как бы сильно ты ни хотел, ты не можешь изменить мнение людей, и даже если они ничего не будут говорить, все равно будут так думать. Неплохо было бы предоставить дюжину дуэний и еще, пожалуй, парочку свидетелей, что мы не сделали ничего дурного, ничего скандального. – Она встретилась с ним взглядом. – Но мы ведь не можем этого сделать, верно?
      – Ты жалеешь?
      Возможно, если бы она была лучше и благоразумнее, то могла бы сказать, что жалеет. Но нет, было что-то в ее натуре, что призывало отбросить ограничения последних двух лет, стать смелой, такой, какой она чувствовала себя в душе. Возможно, сейчас Джиллиана была слишком похожа на ту девушку, которой она была в Эдинбурге, которая полюбила Роберта настолько, что махнула рукой на все принципы своего воспитания. Возможно, она так ничему и не научилась.
      Будь она действительно благоразумной, обратилась бы к графине с просьбой использовать свое влияние, дабы подыскать ей другую работу. Быть может, она даже вернулась бы в родительский дом и умоляла взять ее обратно или предоставить комнату и стол в обмен на уход за малышами. Как глупо, однако, что ни одна из этих возможностей не казалась Джиллиане предпочтительной в этот момент, когда она смотрела на графа Стрейтерна и думала о своей безответственности.
      Как все-таки странно и как ужасно неправильно с ее стороны.
      Большую часть своей жизни она была защищена от тех лишений, которые могла бы претерпеть, не будь ее отец таким богатым и любящим. Но за последние два года она узнала невзгоды и горе. Оглядевшись вокруг, она увидела то, что другие люди, быть может, всегда знали, – жизнь не только чистая и добрая. Еще она бывает жестокой, и, если находишь радость, нужно беречь ее.
      А страсть? Страсть тоже нужно ценить, ибо она случается не часто. Страсть – она как солнечный луч в облачный день или падающая звезда на небе. Страсть – одна из тех эмоций, которую нужно горячо прижать к сердцу и лелеять.
      С графом Стрейтерном она познала страсть – ослепляющее, пылкое чувство, которое было гораздо сильнее того, что она когда-то испытывала к Роберту.
      – Ты жалеешь? – повторил Грант свой вопрос. Джиллиана покачала головой:
      – Жалеть глупо, не так ли? Сделанного не воротишь.
      Выражение его лица изменилось, стало суровее, словно он злился, но пытался скрыть свои чувства.
      – Ты заботился обо мне? Когда я была больна?
      – Лоренцо был с тобой всю ночь.
      Она взглянула на гребень в своей руке.
      – Ты меня осуждаешь?
      Джиллиана подняла на него глаза. Теперь она уже не сомневалась в том, что он раздражен.
      – И больше никто не присутствовал?
      – Нет.
      – А почему не доктор Фентон лечил меня?
      – Потому что я не вполне доверяю доктору Фентону, – ответил Грант.
      Ее глаза расширились.
      – Ты не можешь говорить такое серьезно.
      – Мои братья были отравлены, Джиллиана. Откуда мне знать, что не доктор Фентон организовал их смерть?
      – Кто угодно мог подмешать яд тебе в еду, – заметила она.
      – Вот именно.
      – Но почему? Почему кто-то желает твоей смерти?
      – Если бы я это знал, то знал бы и кто это делает, – отозвался он. – Так кого ты хочешь в качестве дуэньи? Скажи, и я пошлю за ней. Только, умоляю, не Арабеллу.
      – О ней я и не думала, – призналась Джиллиана. – Хотя находиться у постели больного для нее огромное счастье. – Чуть помолчав, Джиллиана извинилась: – Прости, я не должна была говорить то, что сказала. Арабелла превосходно лечит больных и получает от этого огромное удовольствие. Ее надо хвалить, а не осуждать.
      – Кто, по твоему мнению, подойдет мне, Джиллиана?
      Некоторое время они просто смотрели друг на друга.
      – Ты считаешь, что Арабелла мне не подходит? Тогда кого мне следует выбрать?
      Возможно, из-за слабости, которую Джиллиана чувствовала, или потому что ей все еще было ужасно больно, но ответ сам собой легко слетел с ее губ:
      – Кого-то теплого, кто не боится показывать свои чувства, свою любовь. Того, кто будет прогонять твою холодность, которая время от времени проявляется. Того, кто будет тебя смешить, кто будет обращать твое внимание на абсурдность некоторых вещей. Того, кто осмелится заставить тебя быть более человечным.
      Джиллиана видела, что разозлила Гранта. Улыбка его теперь была натянутой, а подбородок казался высеченным из гранита. Он не отвел от нее взгляда, и глаза сверлили ее даже сквозь простыню.
      – Ты сам спросил, – напомнила она ему. – И нечего смотреть на меня этим своим аристократическим взглядом. Я не боюсь тебя, Грант.
      Он удивил ее тем, что улыбался.
      – Значит, у меня аристократический взгляд? Если так, то я об этом не знал. Большую часть времени я просто погружен в свои мысли, не задумываясь над тем, каким мое лицо видится другим.
      – О, ты очень красивый, но очень отчужденный. Суровый и холодный, как будто каждую минуту отчетливо сознаешь, кто ты есть, и хочешь напомнить об этом другим.
      – Имеются ли у меня еще какие-то недостатки, которые вы бы хотели во мне исправить, мисс Камерон?
      Значит, она оскорбила его или разозлила. Но в любом случае это лучше, чем его заботливое пребывание у ее постели.
      Джиллиана всего лишь покачала головой. Но Грант внезапно встал и ушел. Просто закрыл за собой дверь с легким щелчком замка. Она осталась одна, глядя на закрытую дверь и жалея, что не может окликнуть его и попросить вернуться.
 
      Он вовсе не холодный, черт побери! И не настолько поглощен тем, что он граф, чтобы забыть, что он человек. И он вполне способен и на шутки, и на смех, и на проявление чувств.
      Почему она считает его недостаточно человечным? Он никогда не вел себя так по отношению к ней. Но наверное, следовало бы, если не по какой-то другой причине, то хотя бы из добрых побуждений. Ведь совершенно очевидно, что кто-то хочет его смерти. Так зачем же поощрять какие-то ее чувства к нему, когда он в любой момент может умереть?
      Неужели он хочет, чтобы она скорбела по нему, и что он за беспринципный, несчастный ублюдок, если вообще задается этим вопросом? Черт побери! Нет, он не хочет, чтобы Джиллиана скорбела по нему, – он не хочет умирать! Долгая и счастливая жизнь внезапно стала желанной наградой, которая оказалась для него вне пределов досягаемости, и его злило, что он не знает, сможет ли до нее дотянуться.
      Грант вошел в свою лабораторию и застал там Лоренцо, удобно расположившегося в кресле.
      – Чем я заслужил этот сердитый взгляд, мой друг? Мисс Камерон жаловалась на мой уход? Поэтому у тебя такой свирепый вид?
      – Я не злюсь на что-то конкретное, просто раздражен.
      – Не прелестная ли мисс Камерон – причина твоего раздражения?
      Лоренцо – его лучший, самый близкий друг, но есть некоторые вещи, которыми Грант не делится даже с ним, тем более своими чувствами к Джиллиане.
      – Женщины не стоят усилий, затраченных на то, чтобы выносить их присутствие, – только и сказал он.
      – Напротив, мой друг. Женщины – то единственное, что стоит затраченных усилий. Если ты этого еще не понял, мне тебя искренне жаль. Пусть ты граф, но ты воистину бедный человек.
      – Почему, черт побери, все только и делают, что напоминают мне о моем титуле?
      – Потому что ты сам напоминаешь всем о нем. Тем, как ты держишься, как говоришь и даже как смотришь. По-моему, ты стал больше графом с тех пор, как вернулся в Шотландию, чем когда был в Италии.
      – На мне лежит огромная ответственность и масса обязательств, Лоренцо Особенно сейчас.
      – Я понимаю твое горе, мой друг. Нелегко терять тех, кого любишь. Но ты не почтишь их память и не утешишься, если сделаешь себя несчастным. Уверен, твои братья не хотели бы, чтобы ты перестал чувствовать.
      Последнее, что Грант желал обсуждать, так это свои чувства. Они и без того кружили вокруг него, затягивали в свои водоворот, грозя утопить разум.
      – Как тебе здешняя кухня, сносна? – спросил он.
      – Более чем. Тот, кто строил этот твой Дворец удовольствии, не был экономным. Глаза твоей новой кухарки загорелись, когда она увидела место, где ей придется работать. Мне думается, она будет просто счастлива никогда не покидать этого места.
      – А как испытуемые?
      – Ну и странное же задание ты мне дал, мой друг. Не могу дождаться, когда расскажу Элизе, что мне было поручено наловить мышей.
      – Лучше пусть пожертвует жизнью мышь, чем человек, – сказал Грант.
      – Есть целый ряд людей, работающих у тебя, которые добровольно согласились бы на роль испытуемых. Несмотря на твой характер, Грант, люди тебе очень преданы.
      – Во мне есть что-то такое, что заставляет высказывать по поводу моего характера? Или просто сегодня такой день?
      – Как я понимаю, мисс Камерон тоже что-то говорила тебе об этом? – спросил Лоренцо.
      – Говорила.
      – А тебе такие замечания не по вкусу?
      – Что ты видишь в этом такого забавного, Лоренцо? По-твоему, она сделала то, что заслуживает одобрения?
      – Думаю, что она не боится тебя. А ведь даже в Италии было много женщин, которых отпугивал твой хмурый вид.
      – В последнее время у меня было мало поводов для улыбок.
      – Видимо, ты уже забыл, как это делается. Возможно, мисс Камерон напомнит тебе. Вначале я был против этой твоей идеи, – признался Лоренцо. – Но теперь мне кажется, что это будет хорошо для вас обоих.
      Грант непонимающе посмотрел на друга:
      – Какой идеи?
      – Оставить ее здесь, у тебя.
      – Но это же для ее зашиты.
      Лоренцо улыбнулся и встал.
      – Дело вовсе не в мисс Камерон. И не в том, что мы здесь вместе. Тут нечто гораздо более важное, Лоренцо. Сами наши жизни.
      – Жизнь непредсказуема, Грант, – возразил Лоренцо. – Никогда не знаешь, что принесет тебе следующий день. Ах, но если предстоящая ночь сулит тебе наслаждение, почему это должно кого-то волновать?
      – Я не такой любитель наслаждений, как ты, Лоренцо.
      – Жаль. Ведь тогда твоя жизнь была бы намного приятнее, мой друг. Не спорю, тебе надо быть осторожным, Грант, но было бы глупо не воспользоваться обстоятельствами к своему удовольствию.
      Лоренцо улыбнулся Майклу, вошедшему в комнату, и направился к двери.
      – Я сделаю все, что в моих силах, дабы не подпускать волков к твоей двери, Грант, а тебе тем временем советую воспользоваться обстоятельствами. Развейся немного. Получи удовольствие.
      Грант подождал, пока не услышал звук шагов по мраморному полу. Он знал здание как свои пять пальцев, поэтому мог точно сказать, когда Лоренцо достиг ротонды и подошел к входной двери.
      Только тогда Грант повернулся к Майклу:
      – Ты приобрел все указанное в моем списке?
      Майкл слегка поклонился.
      – Да, ваше сиятельство. Все находится в повозке у дверей.
      – Проследи за разгрузкой, – распорядился Грант. – И пришли одну из служанок, пусть она приготовит комнату напротив ротонды. Я буду спать там.
      Майкл снова поклонился и вышел, не нуждаясь в дальнейших инструкциях.
      Воспользоваться обстоятельствами? Получать удовольствие? Лоренцо что, рехнулся? Джиллиана полагается на него не только в защите ее репутации, но и ее жизни.
      О каком удовольствии сейчас можно думать? Ведь Джиллиана могла умереть. Без нее мир стал бы куда менее приятным местом – хотя он ей этого никогда не говорил. Как и того, какое огромное удовольствие получает от их бесед. Грант привык к ее присутствию, явно оживляющему его дом. Джиллиана пробыла здесь всего месяц, а уже изменила его жизнь.
      Он часто проходил через рощу, где она любила гулять по утрам, и стоял под одним старым дубом, положив ладонь на ствол, как – он видел это пару раз – делала она. Словно общалась с деревом или ощущала биение жизни под своей ладонью.
      Грант ловил себя на том, что, стоя на веранде, идущей вдоль бального зала, окидывает взглядом весь Роузмур и размышляет, что видит она, когда смотрит на такой привычный для него пейзаж.
      Он обнаружил, что прекрасно помнит, когда и что Джиллиана сказала, и снова и снова проигрывает в уме обрывки их разговоров. Никогда прежде такого с ним не происходило.
      Наслаждаться обстоятельствами? Он был бы просто идиомом, если бы позволил себе хотя бы задуматься над этой идеей.
      Он не мог забыть, как она сидела, болезненно-бледная, в кровати, прислонившись спиной к подушкам. Ее вид пробудил в нем инстинкт защитника, которому прежде он не придавал значения. Ему хотелось нежно уложить Джиллиану в постель, накрыть ее простыней и одеялом и удостовериться, что ей тепло. Хотелось забрать гребень у нее из руки, чтобы она не целилась им в него, а потом побыть в роли ее горничной. Он бы аккуратно расчесал ей волосы, нежно убирая их с лица.
      Он мог бы смотреть на ее лицо часами, наслаждаясь его чистотой, впитывая синеву глаз. Ему хотелось провести ладонью по этой нежной коже…
      Он не влюблен. Он просто безумен. Или одержим похотью.
      Грант проработал в лаборатории несколько часов, досадуя на то, что впервые обращает внимание на время. Ему хотелось проверить, как там Джиллиана, но он оттягивал этот момент, словно приберегая его в награду за свою увлеченность работой. Еще несколько записей, несколько составляющих опыта – и он позволит себе навестить ее.
      Они пообедали в одно время, но в разных комнатах. Грант взял у кухарки подносы и сначала дал попробовать еду мышам в клетках, внимательно наблюдая за ними. Когда прошло полчаса, а состояние здоровья мышей не вызывало никаких опасений, он позвал Майкла и велел ему отнести поднос Джиллиане.
      – И спроси, не нужно ли ей чего-нибудь, – проинструктировал он Майкла.
      – Хорошо, ваше сиятельство.
      – Обязательно скажи, что все, что бы ей ни понадобилось, будет предоставлено.
      Майкл поклонился, но прежде чем он вышел из комнаты, Грант окликнул его:
      – И передай Джиллиане – мне очень жаль, что еда остыла, но это было необходимо.
      – Да, ваше сиятельство.
      Грант пообедал за столом у себя в лаборатории. Он не получил удовольствия от еды; теперь его заменила осторожность.
      Через четверть часа Майкл постучал в двери лаборатории.
      – Мисс Камерон просила поблагодарить вас, ваше сиятельство. Она сказала, что обед был удивительно вкусный и не важно, что холодный.
      – А ты, Майкл? Ты поел?
      – Нет еще, ваше сиятельство, но кухарка оставила и для меня.
      – Вечером можешь быть свободен. Ты мне не понадобишься.
      – Вы уверены, ваше сиятельство?
      Грант мог бы пересчитать по пальцам одной руки те вещи, в которых был уверен, но не сказал этого Майклу, а просто кивнул. Однако прежде чем молодой человек вышел, Грант кликнул его:
      – Как она? – Он тут же исправил этот вопрос: – Она чувствует себя лучше, чем утром?
      – Мисс Камерон выглядит очень хорошо, ваше сиятельство.
      Это был не тот ответ, который Грант хотел бы услышать. Ему хотелось, чтобы Майкл мог сказать: «Да, на щеках у нее румянец, и она улыбнулась мне, ваше сиятельство. В глазах ее светится ум и вспыхивают искры раздражения и нетерпения. Она засыпала меня вопросами и не скупилась на похвалу, и весело смеялась над каким-то моим глупым замечанием».
      Майкл не сказал бы ничего подобного, даже если бы это было действительно так. Но он мог сказать с прямотой молодости: «Она красивая женщина, ваше сиятельство. Вокруг нее какое-то сияние, в движениях какая-то особенная плавность, словно она не идет, а скользит по земле».
      Нет, ничего этого Майкл ему не сказал бы, потому что Грант – граф Стрейтерн и явно настроен поражать этим фактом каждого встречного. По крайней мере, так считают его друг и женщина, которую ему очень хочется поразить.
      Вот она, нелицеприятная правда, как она есть. Ему хочется быть в глазах Джиллианы больше чем просто мужчиной. Он хочет быть значительнее, чем он есть. Умнее, талантливее, содержательнее, образованнее, мужественнее.
      – Спасибо, Майкл, – сказал Грант, отпуская слугу. – Это все.
      После ухода Майкла он погасил одну из ламп и подошел к окну. В отличие от большинства комнат дворца в этой был целый ряд окон. Грант мог смотреть на мир, а мир мог заглядывать к нему. Тут не было ничего шокирующего или ужасного. В этой комнате ничто не оскорбляло чувства, за исключением графа, который готов был вот-вот стать дураком.
      Как странно, что он никогда прежде не отдавал себе отчета в том, насколько одинока его жизнь. Даже в Италии он был одинок, а ведь он считал те годы лучшими в своей жизни. Что там говорил Лоренцо? Что-то насчет того, что женщины его боятся.
      В Италии у него была любовница, зрелая и достаточно разумная, чтобы понимать, что он не может дать ей ничего постоянного. Был ли он по крайней мере привязан к ней? Он подарил ей дом и выезд и достаточно денег, чтобы жить в комфорте немало лет. Она была, как и положено, благодарна ему, но едва ли слишком переживала, когда он уехал в Шотландию.
      До этого момента Грант даже ни разу не вспоминал о ней.
      Что же он за мужчина, если, имея близкие отношения с женщиной, потом с легкостью выбрасывает ее из своих мыслей? Мужчина, у которого есть много другого в голове? Или который никогда не позволяет себе до конца опустить барьер между собой и другими?
      Он не холодный и не отчужденный. Он просто поглощен своей работой, вот и все. У него много друзей, много знакомых.
      И все же он, не потрудившись поискать себе жену, устраивает брак по расчету с женщиной, которую никогда раньше даже не встречал. Или он боялся, что в поисках ему надо будет изображать интерес к кому-то еще, помимо себя самого? Он был бы вынужден демонстрировать чувства, в обладании которыми отнюдь не уверен.
      Господи, он и в самом деле был холодным и отчужденным.
      Пока в Роузмур не приехала Джиллиана.
      Он и прежде испытывал желание, знал страсть во всех ее обличьях, но никогда она не захватывала его так, как сейчас к Джиллиане. Гранту хотелось знать все малейшие нюансы того, что она чувствовала. Вспыхивала ли ее кровь так же быстро, как у него? Билось ли так же часто сердце? Чувствовала ли она, словно парит высоко над землей, в момент наслаждения, и странную грусть потом, когда все закончилось? Странные вопросы, над которыми никогда раньше.
      Грант не задумывался, не говоря уж о том, чтобы хотеть поделиться ими.
      Ему никогда ни с кем не хотелось поделиться и своими знаниями, как хотелось теперь поделиться с ней. Например, Гранту очень хотелось сообщить Джиллиане, что он отложил пока болотный газ и занялся опытом по намагничиванию поверхности.
      Не было никого другого, кому он мог это рассказать. Никого, кому это было бы интересно.
      Пленила ли Джиллиана его только потому, что красива и что у него уже довольно давно не было женщины? Или потому, что его пугает предстоящая женитьба и он жалеет, что затеял все это?
      Грант не знал ответов, но чувствовал, что уже устал задавать себе вопросы. Ему хотелось на время забыться. Не думать ни о прошлом, которое не отпустит его, ни о будущем, которое простирается перед ним, как долгая, пыльная и одинокая дорога. Сейчас ему хотелось бы быть кем-то другим, а не тем, кто он есть.
      Воспользоваться обстоятельствами? Черта с два!
 
      Майкл принес ей обед, и хотя Джиллиане казалось, что она не сможет ничего съесть, при виде ростбифа аппетит вернулся к ней. Еще был вкусный хрустящий хлеб, а на десерт что-то напоминающее грушевую тартинку. И горячий шоколад был абсолютно восхитителен. Открыв маленькую фарфоровую емкость, Джиллиана обнаружила там горчицу – густую, острую горчицу, которая сделала вкус ростбифа еще лучше.
      Еда казалась ей вкуснее, чем когда-либо прежде. Может, потому, что она потеряла надежду дожить до следующего дня? В туманных воспоминаниях, оставшихся от болезни, ей представлялось, как страшно было ей ощущать внутри холод.
      Покончив с обедом, Джиллиана откинулась на подушки и устремила взгляд в потолок. Признаки богатства присутствовали даже здесь, в комнате, которой Грант редко пользовался. Большая декоративная гипсовая розетка украшала середину потолка, и из ее центра свисала цепь с массивной хрустальной люстрой. По стене комнаты проходила веревка, соединенная со шкивом – очевидно, чтобы опускать люстру, когда надо было зажечь свечи, а потом поднимать всю конструкцию снова.
      До того как принести обед, Майкл втащил в комнату платяной шкаф и трюмо. Распоряжение графа, с поклоном сказал он ей. Джиллиану это не удивило. Грант, как видно, решительно вознамерился держать ее здесь, но ее тюрьма будет роскошной.
      Отставив поднос в сторону, Джиллиана соскользнула с кровати. Кто-то повесил в шкаф ее платья. Нижние ящики были заполнены рубашками, корсетами и чулками. Неужели это Майкл выполнял столь интимную работу? Ее лицо вспыхнуло при мысли о лакее, перекладывающем предметы ее туалета.
      В ящике трюмо лежали ее серебряная щетка для волос и гребень – подарок родителей на восемнадцатилетие и одна из немногих вещей, которые она взяла из дома.
      Джиллиана нашла халат и накинула его, почувствовав легкое головокружение, когда подняла руки. Силы ее еще не восстановились, но этого следовало ожидать после того, как она была так близка к смерти.
      Кто же хочет причинить зло графу Стрейтерну? Или кто-то пытался отравить именно ее? Джиллиана расчесала волосы, сожалея, что тот, кто был настолько добр, что принес ее вещи, не догадался захватить и шпильки. Вытащив ленту из одной из сорочек, потуже затянула ею волосы. Сейчас она была похожа на школьницу, невинную и наивную. Ничто из всего опыта двух прошедших лет, казалось, не отражается в глазах, словно отрава стерла горе, печаль и разочарование из памяти Джиллианы.
      Ей нужно набраться храбрости и отправиться на поиски Гранта. Она должна сказать ему, что немедленно возвращается в Роузмур. Негоже, чтобы слухи последовали за ней в Эдинбург или Инвернесс. Положение любовницы графа Стрейтерна едва ли подходящий опыт для работы в качестве модистки или белошвейки.
      Именно так она и должна поступить – немедленно покинуть Роузмур, найти работу и начать жизнь заново.
      Ей нужно увидеть Гранта и сказать ему это. Она потребует, чтобы он позволил ей вернуться в Роузмур. А уже там просто скажет доктору Фентону и Арабелле – и, наверное, графине, – что была слишком больна, чтобы вернуться раньше. Им не нужно ничего знать про тот день, она же будет знать и будет хранить это воспоминание всю жизнь.
      Но откуда взялось это радостное волнение, которое она чувствует? Грудь, кажется, так и вибрирует от громкого стука сердца, а дыхание прерывается от предвкушения – и все потому, что она собирается увидеть Гранта.
      Но ведь ей следовало бы бежать в противоположном направлении и так быстро, как только могут нести ноги. Она должна покинуть Роузмур как можно скорее и снова стать сдержанной мисс Камерон. Джиллиана с ее безумными мыслями и импульсивностью должна исчезнуть навсегда. Снова.
      Гранта, строго говоря, не в чем винить. Виновата ее собственная природа. Джиллиана смотрела на себя в зеркало, недоумевая, почему же так ярко блестят ее глаза.
      «Джиллиана, он не может принадлежать тебе. Даже на время. Даже если он убедит тебя остаться здесь, ты не должна любить его. Это было бы величайшей глупостью на свете».
      Но она уже полюбила. Она полюбила мужчину, который ей неровня, который гораздо выше по положению, мужчину, который скоро женится.
      Но, ах, было нечто такое особенное в движении его рук, изгибе губ, когда он улыбался. Он чудесный любовник, и между ними не было неловкости, одна лишь радость.
      Джиллиана вытянула руки, вспоминая, как обнимала его, как дотрагивалась до него, ласкала. Она все еще чувствовала обжигающий жар его тела под своими ладонями. Щекам стало тепло, и она не удивилась, увидев в зеркальном отражении выступивший румянец. Она не девственница, но в каком-то смысле, наверное, все еще невинна. Но невинность никогда не защищала ее от мира; напротив, она делала ее неподготовленной к жизни.
      Один раз, когда она завела с Робертом разговор об их свадьбе, он поспешно сменил тему. Тогда она подумала, что это потому, что мужчины не интересуются обрядами и светскими торжествами так, как женщины. Тема явно была скучна ему, и она закончила разговор, улыбнувшись нежно и с любовью. Это было до того, как она узнала о предательстве Роберта от его сестры.
      Какой же трусихой она была, если не хотела посмотреть в лицо правде, признаться себе самой, что он лжец и обманщик. Сейчас у нее по крайней мере достанет храбрости встретиться лицом к лицу с Грантом.
      Джиллиана встала, резко оттолкнув табурет, затем поставила его на место. «Господи, дай мне силы покинуть его!» Она даже не заметила, что произнесла эти слова вслух и что они прозвучали как молитва.
 
      Грант погасил последнюю лампу и вышел из лаборатории, с силой захлопнув дверь. Звук эхом разнесся по большим пустым помещениям дворца. Джиллиана поймет, что на сегодня он закончил с опытами. Будет ли она ждать его? Оскорбит ли его снова? Или, что беспокоило Гранта даже больше, скажет ему правду, которую никто не осмелится сказать?
      Грант поймал себя на том, что идет слишком быстро: его стук в дверь был повелительным и нетерпеливым.
      При звуке ее голоса он схватился за ручку и толкнул дверь. Джиллиана стояла лицом к двери у трюмо, которое он велел доставить из Роузмура. Волосы ее были расчесаны и завязаны голубой лентой. Маленькие завитки обрамляли лицо, и в свете свечей она выглядела необыкновенно красивой и очень хрупкой.
      – Я пришел повидаться с тобой, – выпалил он.
      – А я собиралась пойти к тебе в лабораторию, – сказала Джиллиана, нервно теребя пальцами ткань халата, который был на ней.
      Он собственноручно принес эту вещь из Роузмура и помнил, как погладил руками вышивку, которая была земляничного, лимонного и сливового цветов, – нечто характерное скорее для Италии, чем для Шотландии. Грант хотел сказать ей это, но слова застряли в горле, и голос отказывался служить ему.
      Он вошел в комнату и мягко закрыл за собой дверь.
      – Как прошли твои опыты? – поинтересовалась она.
      Грант вдруг забыл, что делал весь день, и тупо смотрел на Джиллиану, словно не мог взять в толк, о чем она спрашивает.
      – Нормально, – наконец, ответил он, надеясь, что она больше не станет задавать вопросов. Грант знал, что начнет заикаться или, хуже того, будет выглядеть полным идиотом.
      Когда он успел так поглупеть?
      – Ты хорошо выглядишь, – сказал он. – Лучше, чем раньше.
      – Я еще слаба, – отозвалась Джиллиана и покачала готовой, словно укоряя себя за это.
      – Это естественно. Ты же чуть не умерла.
      – Скажи, ты купал меня? В тот день, когда это случилось? Купал?
      Грант еще никогда не видел, как она краснеет, и внезапно ему стало интересно, ведет ли она себя в его присутствии иначе, чем обычно. Да, когда он рядом, она далеко не так спокойна, как в компании с другими.
      – В некотором роде, – ответил он. – Удивительно, что ты это помнишь. Я окунал тебя в неглубокий бассейн. Вода была холодной, я пытался привести тебя в чувство.
      Она кивнула, словно он разрешил загадку.
      – Я не могу оставаться здесь, Грант.
      Похоже, она уже все решила. Но и он не менее упрям.
      – Я думал, мы обсудили этот вопрос. Я не намерен позволить тебе уйти отсюда, пока не буду уверен, что ты в безопасности.
      – Интересно, кого мне следует опасаться – того, кто хочет отравить меня, или тебя?
      Грант хмыкнул.
      – Хочешь знать, желаю ли я тебя? Конечно, да. Но ты еще недостаточно поправилась, чтобы быть моей любовницей.
      – Я и не буду.
      – Значит, разговор окончен.
      Джиллиана сложила руки на груди и хмуро воззрилась на него.
      – Ты позволишь мне вернуться в Роузмур?
      – Ни в коем случае.
      – Это говорит граф.
      – Или любовник. Думаю, скорее все же любовник, чем граф. Но, как бы ты ни пожелала истолковать это, суть не меняется. Ты остаешься во дворце. Спорить бессмысленно, уговаривать меня бесполезно, даже чары твои на меня не подействуют. Ты отсюда никуда не уйдешь.
      – Ты в самом деле невыносим, – вздохнула она.
      – Известно ли тебе, что за последний месяц ты оскорбляла меня чаще, чем все другие за последние пять лет?
      – Неужели?
      – Тебе обязательно выглядеть такой невероятно довольной этим?
      – Я убеждена, что время от времени тебя нужно поддразнивать. Бывают моменты, когда ты слишком граф.
      Грант вглядывался в нее, пытаясь угадать, говорит ли она серьезно или все еще подтрунивает над ним.
      – Мой титул достался мне по праву рождения, а не за какие-то личные заслуги. Если, конечно, не принимать в качестве достижения то, что я жив. Хотя, учитывая судьбу двух моих братьев, и этого нельзя полностью сбрасывать со счетов. Мой титул также существует, чтобы взвалить всю ответственность за Роузмур и остальное поместье на меня, одного человека. Я не титулованный глава семьи, а лицо, на котором в конечном итоге лежит вся ответственность.
      – Я рассердила тебя? Извини меня. Я не хотела.
      – Ты действительно считаешь меня дилетантом?
      Джиллиана взглянула на него:
      – Нет. Но то, что ты сказал, кое-что объясняет.
      – И что же именно?
      Она улыбнулась:
      – Ты работаешь с электричеством, чтобы в чем-то оставить свое имя. Ты хочешь, чтобы люди помнили тебя не только как графа Стрейтерна.
      Грант не сводил с нее глаз, недоумевая, как ей удалось так хорошо понять его. Он улыбнулся:
      – Когда ты почувствуешь себя лучше, то сама увидишь опыты с намагничиванием, которые я проделал сегодня. Мне очень хочется показать их тебе.
      – Ты пытаешься заговорить мне зубы.
      – Ну разумеется, – с готовностью согласился он.
      Джиллиана не ответила. Грант продолжал улыбаться.
      – Ну же, признайся, что тебе тоже ужасно интересно. Ты думаешь про себя: что же такого он хочет мне показать? Чем он занимался целый день?
      – Ни о чем таком я не думаю, – возразила Джиллиана.
      – По-моему, я уже упоминал о твоем упрямстве? Это очень ценное качество, особенно в ученом.
      – Я не ученый, – напомнила она.
      – У тебя любопытство ученого. При этом твой интеллект достаточно глубок, чтобы охватить любой предмет, который ты выберешь.
      – Откуда ты знаешь?
      Джиллиана опустила руки и сцепила их за спиной. Пожалуй, вполне доступная поза, но Грант понимал, что подходить ближе не стоит.
      – Это следует из того, что ты читаешь. – Он кивнул на стул, куда положил все книги, которые нашел в ее комнате в Роузмуре.
      Джиллиана проследила взглядом за его жестом, затем вновь посмотрела на него, и лицо ее залил нежный румянец.
      – Так это был ты, – сказала она. – Это ты собрал мои вещи.
      – Есть такие дела, которые я не могу доверить слугам, Джиллиана. Мне не хотелось посылать Майкла упаковывать твои вещи.
      – Поэтому ты сделал это сам.
      Грант кивнул:
      – Я был просто поражен, увидев, какие серьезные книги ты читаешь.
      – Я и романы читаю, – заметила она. – Не думай, что меня интересуют только высокие материи. Я обожаю романы. Мрачные готические истории.
      – Героини, попавшие в беду?
      – Ну да.
      – И что бы делала одна из этих героинь, оказавшихся в подобных обстоятельствах?
      – Кричала бы.
      – Пожалей Майкла, – усмехнулся Грант. – Он очень много работает и рано ложится.
      – Я же не говорила, что это я собираюсь кричать.
      – Значит, ты не воображаешь себя героиней?
      – Иногда, – ответила Джиллиана, чуть вздернув подбородок. – Тогда, когда моя настоящая жизнь кажется мне либо слишком скучной, либо слишком тягостной. Мне нравится время от времени представлять себя кем-то другим. А тебе?
      Когда Грант не ответил, она улыбнулась.
      – Ну конечно же, нет. Ты же граф Стрейтерн. Кто бы захотел променять такую жизнь на жизнь какого-то вымышленного персонажа? Кто бы не захотел быть тобой?
      – Не уверен, что это так, – сказал Грант. – Особенно в свете событий последнего года.
      Джиллиана резко побледнела и виновато посмотрела на него.
      – Прости. Какая я глупая.
      – Ты не глупая, Джиллиана. В сущности, ты самая умная из всех, кого я знаю.
      – Прекрати заговаривать мне зубы, Грант. Прекрати пытаться опутать меня словами.
      Он сделал несколько шагов к ней. Она замерла на месте.
      – Значит, вот что я делаю? Опутываю тебя словами?
      – Вот именно, и это очень нехорошо с твоей стороны. Твой голос становится низким, глаза мерцают, и я забываю обо всем, кроме того, какой ты красивый.
      – Обо всем?
      Он сделал еще несколько шагов к ней. Джиллиана нахмурилась.
      – Перестань.
      – Перестану, – мягко пообещал Грант. – Вместо того чтобы опутывать тебя словами, я буду пожирать тебя глазами.
      – Нет, я имела в виду, перестань приближаться ко мне. Не подходи ко мне ближе.
      – Я бы хотел купить тебе духи, – неожиданно сказал он, заставив ее в замешательстве взглянуть на него. Очень хорошо. Не все же ей ставить его в тупик. – Что-нибудь с ароматом леса и цветов, я думаю. А может, что-нибудь восточное. Такое пряное, с намеком на страсть.
      – Я не приму твоего подарка, – сказала Джиллиана. – Это будет самым разумным.
      – Ты более стойкая, чем я. Не представляю, чтобы я смог отвергнуть подарок, который бы ты мне подарила.
      – Но понимаешь, в этом-то и заключается разница между нами. Ты можешь себе позволить не обращать внимания то, что скажет о тебе общество. А я не могу.
      – Что, если я поделюсь с тобой этой возможностью? У меня хватит всяких возможностей на нас обоих. Я сумею дать понять, что никто не смеет отзываться о тебе дурно. Что тебе предоставлены все права и привилегии… – Грант запнулся.
      – Любовницы? Подруги? Постоянной спутницы? Любимой самозванки? Кем я буду для всего остального мира, Грант?
      – А это так важно – быть кем-то для остального мира?
      – Это говорит граф.
      – Нет, совершенно определенно любовник.
      Грант был уже достаточно близко, чтобы протянуть руку, и его пальцы погладили волосы на ее виске. Джиллиана не отстранилась, не умоляла прекратить. Напротив, она прислонилась к его руке и на секунду закрыла глаза, словно наслаждалась этом мгновением, стараясь навсегда сохранить его в своей памяти.
      – Не покидай меня, – сказал он.
      Она открыла глаза. Их взгляды встретились.
      – Не покидай меня, Джиллиана. Я не привык умолять. Не помню, чтобы когда-либо делал это. Но сейчас близок к этому, как никогда. Я готов выдвинуть аргументы, найти разумные слова, деньги, если это необходимо. Я предоставлю тебе оправдания, банальности или даже заведомую ложь. Я готов сделать все, чтобы только удержать тебя здесь.
      – Пожалуйста, Грант.
      – Дай мне день. Два дня. Неделю.
      – Чтобы найти убийцу? – спросила она.
      – Это был бы самый разумный ответ, не так ли? Я должен бы пообещать тебе, что именно этим буду заниматься и что именно для этого мне нужно время. Но это не будет правдой. А я понял, что хочу говорить тебе правду.
      – Почему? – тихо спросила она.
      – Чтобы выбросить тебя из своих мыслей. Чтобы больше не мечтать о тебе.
      На ее щеках вновь проступил румянец.
      – Я снова очаровываю тебя?
      – Ты же знаешь, что да.
      Джиллиана поднесла руку к его лицу и нежно коснулась щеки.
      – Ты просто не имеешь права быть таким красивым. Несправедливо, что природа даровала тебе и положение, и богатство, и мужскую красоту.
      Лицу Гранта стало жарко от этих слов, и он почувствовал себя юношей во власти своей первой любви, неуверенным и отчаянно нетерпеливым.
      – А ты можешь обезоружить меня одной своей улыбкой, – мягко сказал он. – Природа одарила тебя красотой, характером, умом, силой духа. Так кто из нас более одарен?
      – Боюсь, ты никогда ни от кого не услышишь о положительных свойствах моей натуры.
      – Теперь я прошу тебя перестать, – твердо проговорил он. Схватив ее руку, он прижался губами к ладони, затем сложил пальцы, словно хотел сохранить поцелуй внутри, и задержал ее руку в своей ладони. – Я не позволю тебе так говорить о себе. Не позволю произносить такие вещи. С тобой случилось несчастье. Возможно, это вызвало скандал, а для тебя наверняка было трагедией. Но не делай эту историю краеугольным камнем своей жизни, Джиллиана, не оценивай свой характер по этому.
      – Тогда по чему оценивается человек?
      – По его отношению к другим, – не задумываясь, ответил Грант. – По тому, о ком человек думает в первую очередь – о себе или о других. По тому, как он сопереживает тем, кто даже не знает значения этого слова.
      Джиллиана накрыла его руку своей, и несколько мгновений они стояли, соединенные этим соприкосновением. Голова его была опущена, и Грант не мог видеть выражения ее лица.
      – Останься со мной, – попросил он снова.
      – Это мне следовало бы умолять тебя, – тихо произнесла она. – Умолять не предлагать мне никаких заверений, обещаний или будущего. – Она ненадолго замолчала, а когда подняла голову, Грант был потрясен, увидев у нее на глазах слезы.
      Но прежде чем он заговорил или заключил ее в объятия, она отступила назад, высвободив свои руки.
      – Пожалуйста, Грант.
      – Ты останешься?
      Джиллиана вздохнула, не отвечая, но секунду спустя кивнула.
      Пока ему было достаточно и этого.
 
      Из окон спальни графини Стрейтерн открывался вид на западную лужайку Роузмура, простирающуюся вдаль и спускающуюся к роще, за которой располагалось болото, куда Грант любил ходить. Покои состояли из трех комнат: гостиной, спальни и гардеробной. Графине не хотелось оставлять их, но она всегда знала, что придет время, когда придется сделать это.
      Какая, однако, поразительная ирония в том, что она должна уступить свой дом Арабелле Фентон.
      Но вначале ей необходимо убедиться, что она права. Первое потрясение прошло, и теперь она найдет в себе силы взглянуть в лицо правде. Она никогда не была трусихой, хоть все и считают, что она прячется от мира.
      Одна из служанок сказала ей, где она может найти девушку. Не в библиотеке, как предполагала Доротея, не у себя в комнате, уткнувшейся в одну из своих неизменных книг. Нет, как ни удивительно, Арабелла Фентон сидела на веранде Роузмура, с которой открывался вид на извивающуюся дорогу, ведущую к дворцу и дальше, на Эдинбург.
      Доротея вздохнула и, открыв французские двери, ступила на каменный пол террасы. Оформление террасы было итальянским, это была так называемая лоджия. Цель ее – заполучить побольше тепла погожего дня. Перила, вырезанные из камня, высотой всего около трех футов, окаймляли пространство в форме мальтийского креста. Несколько ящиков и горшков с цветами добавляли цвета, а пара статуй – всегда чуть прикрытые женщины – прибавляли то, что, как полагала графиня, придавало лоджии классический оттенок.
      День был ярким, тепло полуденного солнца – приветливым и желанным. Доротея подошла к скамье, на которой сидела Арабелла. На коленях у нее лежала книга, открытая на каком-то отвратительном рисунке, но взгляд был устремлен на дворец.
      В этот момент Доротея с удовольствием придушила бы своего сына. Грант должен был бы находиться здесь, дабы разобраться с ситуацией, но ее сын, к несчастью, отсутствует. Он позволяет себе прятаться с женщиной, которую, очевидно, сделал своей любовницей.
      – Порой поведение мужчин достойно презрения, – сказала она Арабелле. – Но говорят, что из худших повес выходят лучшие мужья.
      Арабелла не произнесла никакого приветствия, только повернула голову и посмотрела на Доротею взглядом, который был едва ли не презрительным. Пораженная выражением лица девушки, графиня передумала садиться рядом с ней на скамью. Она прошла немного вперед и прислонилась к балюстраде.
      – Вы находите, что это верно, ваше сиятельство? – спросила Арабелла. В ее голосе были резкие, неприятные нотки.
      Доротея отвела взгляд от дворца и снова устремила его на Арабеллу, и несколько долгих мгновений две женщины молча мерили друг друга взглядами.
      – Грант говорит, что кто-то пытается отравить его, мисс Фентон, – сказала графиня. – Поэтому он остается во дворце.
      – Я уже слышала эту версию, ваше сиятельство. Однако мне не было позволено осмотреть Джиллиану.
      – Я не спрашивала его об их отношениях с Джиллианой, мисс Фентон. Да он бы мне и не ответил. Но мисс Камерон осталась с моим сыном по собственной воле. В этом я не сомневаюсь. Я расспросила Майкла, и он заверил меня, что это так.
      – Мне нет дела до того, как поступает Грант, – сказала Арабелла. Теперь ее голос был бесстрастным и совершенно лишенным каких бы то ни было эмоций. – Я боюсь, однако, что он обманывает Джиллиану. Она слишком эмоциональна и верит в любовь.
      – А вы нет, мисс Фентон?
      – Конечно, нет. – Она закрыла книгу и встала. – Я еще в раннем детстве узнала, ваше сиятельство, что любовь – это слово, которое большинство людей используют для оправдания всякого рода ужасного поведения.
      – Мой сын всегда старался поступать достойно, мисс Фентон. Зная, как опозорил семью его отец, он всю жизнь пытается исправить это.
      – Бесчестье никоим образом не должно затронуть семью Роберсонов, – проговорила Арабелла с улыбкой. – Какая жалость, что это не так.
      Между ними было слишком много недосказанного, но Доротея внезапно поняла, что ни за что на свете они с этой девушкой не доверятся друг другу.
      Она должна набраться храбрости и попросить доктора Фентона рассказать ей правду.

      Джиллиана выстроила эффективную линию обороны, чтобы не подпускать к себе Гранта, но это оказалось ни к чему, поскольку Грант избегал ее так же старательно, как и она его. Она делала это из соображений защиты. А он?
      Она ожидала, что доктор Фентон придет навестить ее. Но никто не приходил во дворец, и вначале Джиллиана объясняла это тем, что ее отвергают. Только поговорив с Майклом, она узнала, что во дворец никого не пускают. Грант, очевидно, устроил для них крепость – место, куда никто не допускается и откуда ей не разрешено уйти. Даже Лоренцо редко показывался, а когда приходил, то лишь слегка кланялся ей и бросал хмурые взгляды на Гранта.
      Последняя надежда, что ей удастся избежать последствий этой недели, исчезла, когда Джиллиана получила краткую записку от Арабеллы. Состоящая всего из одного предложения, записка умудрилась передать презрение, раздражение и превосходство.
      «Не будь так глупа, чтобы забыть о том, что случилось раньше, Джиллиана».
      Ирония заключалась в том, что Джиллиана всю неделю не видела Гранта. Первые несколько дней она все больше спала. У нее не было сил, но то ли это от яда, то ли от лечения, трудно сказать.
      В последние несколько дней она почувствовала себя лучше, настолько лучше, что начала искать, чем бы заняться. Джиллиана не привыкла к бездействию, и ее нервировало, что у нее нет никакого дела.
      Она часами гуляла вокруг дворца. Позади здания находился парк, за которым давно перестали ухаживать, и Джиллиана развлекала себя тем, что пыталась представить себе, каким был первоначальный план декоративных живых изгородей. Иногда по утрам она занималась уборкой опавших листьев. Когда это занятие надоедало, садилась на скамейку в центре лабиринта и просто любовалась окружающей природой.
      Сегодня день обещал быть прекрасным. Рассвет уже давно наступил, но воздух был все еще прохладным, а на траве блестели капельки росы. Всюду, куда ни кинь взгляд, можно было увидеть признаки того, что природа полна гордости и веселья. Птицы не просто сидели на ветках, они бочком перебегали с одного конца ветки на другой, словно для того, чтобы поболтать с соседями. Белки, которых здесь было бесчисленное множество, громко стрекотали между собой. Делились ли они секретами, где лучше запасать орехи? Или просто сплетничали о своих сородичах? Бабочки порхали с цветка на цветок, и даже пчелы, казалось, летали группками, словно сад позади дворца – чудесное место для общения.
      Но не было никого, за кого Джиллиана была бы ответственна, не было никакой обязанности, которую она должна была выполнять. Никто не отмечал ее отсутствия и не требовал ее присутствия. Впервые в жизни она была полностью предоставлена себе самой.
      Всегда ей хотелось, чтобы отец гордился ею, она старалась не опозорить семью. Однако все закончилось тем, что ее изгнали из общества и она теперь больше не связана его одобрением. Невольно оттолкнула она от себя и доктора Фентона с Арабеллой. И вот теперь она осталась одна, во власти прихотей единственного человека, Гранта Роберсона, графа Стрейтерна.
      Он один связывает ее с цивилизацией, является для нее источником информации, поверенным тайн, единственным другом. Но даже и Гранта в последнее время она редко видит.
      Как, однако, странно, что, несмотря на все это, впервые за очень долгое время она чувствует себя счастливой и спокойной. Не это ли было необходимо ей? Период исцеления, возможность побыть в мире с собой, место, где никто ничего не потребует от нее, где она может быть просто Джиллианой.
      Еще недавно ей казалось, что она никогда не сможет выбраться из своего горя, но сейчас Джиллиана была так же далека от печали, как беспечное дитя.
      Когда на сад спустилась тишина, она окончательно осознала, что мир может быть абсолютно прекрасен, а она способна испытывать ничем не замутненную радость.
      Молитва была скорее мыслью, чем мольбой: «Спасибо за все прекрасные воспоминания. За всю радость, какой бы недолговечной она ни была, спасибо. За способность видеть красоту спасибо. За то, что могу сидеть здесь и любоваться этим маленьким, совершенным кусочком мира, спасибо. Но более всего за способность испытывать другие чувства, а не только отчаяние, Господи, спасибо».
      Возможно, это именно то, чему приезд в Роузмур должен был научить ее. Научить начать жить заново.
      Что принесет ей жизнь? Этого Джиллиана пока не знала. Выбор? Наверняка. Возможности? Может быть.
      Но она не должна бояться. Пора начать жить. Джиллиана встала и решительно зашагала к дворцу.
 
      – Тебе кажется, что ты такой сдержанный и спокойный, мой друг, – сказал Лоренцо, – но это не так. Возможно, годы, проведенные в Италии, наложили отпечаток на твое холодное шотландское сердце.
      Грант нахмурился, но выражение его лица вызвало у Лоренцо лишь улыбку.
      – Теперь дыши глубже, – приказал он. Грант так и сделал, не сводя глаз с лица друга.
      – Думаю, ты не любишь, когда тебе приказывают. – Лоренцо сдвинул в сторону складки рубашки Гранта, чтобы лучше послушать его грудь. Грант промолчал. – В тебе есть страсть, Грант, и огонь.
      – Ты узнал это, слушая мое сердце? – спросил Грат, застегивая рубашку.
      Лоренцо оставил его сарказм без внимания.
      – Я думаю, это маленькая компаньонка так повлияла на тебя. Ты как Везувий – спокойный снаружи, но готовый вот-вот взорваться.
      – Как вулкан? Едва ли.
      – Покашляй.
      Грант покашлял, в то время как Лоренцо с силой прижимал ладонь к его груди.
      Наконец, Лоренцо убрал руку и отступил назад, серьезно глядя на Гранта.
      – Если ты и умираешь, то тогда ты самый здоровый умирающий человек, которого я когда-либо видел. Всем бы моим пациентам быть такими, как ты.
      – Но уж конечно, не из-за отсутствия чьих-то стараний.
      – Что ты предпринимаешь в связи с этим?
      – Просто не знаю, что еще предпринять, – признался Грант. – Я умею вырабатывать электричество. Могу быть богом в своей лаборатории и воспроизводить молнию. Так почему я не могу защитить тех, кто вверен моим заботам?
      – Мне кажется, мой друг, ты слишком многого требуешь от себя.
      – Напротив, Лоренцо, – возразил Грант. – Думаю, что требую недостаточно. Если бы я был порядочным человеком, то разом покончил бы со всем этим и женился на Арабелле Фентон. В конце концов, это было мое предложение, по моему желанию она приехала сюда. И я бы удалил Джиллиану из дворца как можно скорее. Но разве я это делаю?
      – Мне думается, ты достиг своего предела порядочности, Грант, – заметил Лоренцо с улыбкой. – Ты был чрезмерно порядочным все то время, что я знаю тебя Пора уже тебе получить немного удовольствия от жизни.
      – Тебя послушать, так я прямо педант какой-то.
      – Вовсе нет, – отозвался Лоренцо. Он взял со стола темно-коричневую бутылку, прочитал этикетку, нахмурился и снова поставил бутылку, отодвинув ее от себя кончиком пальца. – Тебе просто нужно немного любви. Не думаю, однако, что справедливо подвергать мисс Камерон сплетням Роузмура.
      – А что говорят?
      – Не в моих правилах повторять слова других, Грант.
      – Ненавижу это, – пробормотал Грант, проведя рукой по волосам. – Ненавижу всю эту проклятую неразбериху.
      – Тогда отошли мисс Камерон.
      – Не могу. – Грант посмотрел на друга. – Я не хочу, чтобы она уезжала, но и оставаться ей опасно. Я говорю себе, что защищаю ее, но кто защитит ее от меня?
      – Поэтому ты всю неделю сторонишься меня?
      Грант повернул голову и увидел Джиллиану, внезапно появившуюся в дверях. Щеки ее порозовели от солнца, волосы слегка растрепал ветер. В одной руке у нее был полевой цветок, а в другой шляпа. Взгляд ее был прямым, не допускающим никакой неискренности.
      Лоренцо тактично удалился неслышной походкой.
      – Люди будут думать, что мы любовники, независимо от того, что ты скажешь им. Они все равно будут болтать, и не имеет значения, говорят они правду или нет.
      Грант смотрел на нее.
      – Ты хочешь вернуться в Роузмур?
      Джиллиана подошла ближе, но остановилась по другую сторону стола.
      – Мне сказать правду? Или хотя бы раз быть разумной?
      – Я бы посоветовал тебе быть разумной, но мне слишком хочется узнать правду.
      – Мне следовало бы уйти. Вернуться в Роузмур.
      – Но ты не уйдешь.
      – Нет, не уйду.
      – Мои предостережения все-таки подействовали на тебя?
      Джиллиана покачала головой:
      – Не думаю. Полагаю, это был сад.
      – Сад? – Грант улыбнулся. – При чем здесь сад?
      – Сегодня чудесный день, Грант. Многообещающий день, я думаю. Но завтра может пойти дождь.
      – Может, – согласился он.
      – Почему бы нам просто не принять день таким, какой он есть сегодня, сейчас, и не насладиться им в полной мере?
      – Я часто думал, что мои итальянские соседи поступают именно так.
      – Создадим свою собственную Италию?
      Грант не знал, что сказать. Сразу несколько ответов пришли ему в голову, но он их тут же отбросил. Не дождавшись ответа Гранта, Джиллиана протянула к нему руку:
      – Я шокировала тебя?
      – Скорее привела в восторг.
      Она улыбнулась.
      Грант мягко привлек ее к себе. Она не сопротивлялась, просто сплела руки у него на шее, улыбаясь ему в лицо.
      Это мгновение нужно остановить. Ему хотелось навечно запомнить этот момент. Джиллиана с дразнящей улыбкой, с лукавыми искорками в глазах и чем-то еще, чего он не мог передать словами.
      Грант обхватил ее обеими руками за талию, приподнял и усадил на край деревянного стола.
      Потом наклонился и поцеловал ее, на несколько долгих мгновений затерявшись в ощущениях. Услышав ее вздох, он довольно улыбнулся.
      Ему хотелось доставить ей удовольствие. Хотелось оставить такой след в ее памяти, чтобы она никогда не смогла забыть его.
      – Ты чувствуешь себя смелой? – спросил он, чуть отстраняясь. Его рука легла ей на грудь, большой палец поглаживал затвердевший сосок. Удовольствие растеклось по нему при звуке ее тихого стона.
      Джиллиана открыла глаза, медленно улыбнувшись ему.
      – А что?
      – Мне всегда хотелось провести один эксперимент, – сказал он. – Будешь моей ассистенткой?
      Она слегка склонила голову и молча посмотрела на него:
      – Сейчас? Я бы предпочла, чтобы ты отнес меня в свою постель.
      – А если я пообещаю, что это будет приятно?
      – Очень приятно?
      – Да.
      – Ну хорошо, – согласилась Джиллиана.
      Грант очистил стол слева от нее и придвинул аппарат Вольта поближе.
      Она ни о чем не спрашивала и не протестовала, но глаза ее чуть расширились, когда он стал медленно расстегивать застежки платья на спине.
      – Я не сделаю тебе больно. Мне всегда хотелось узнать, какие будут ощущения.
      – Ощущения от чего? – спросила она, облизывая губы.
      Грант закончил расстегивать платье, поздравив себя с тем, как ловко он это сделал, тем более что делал он это не глядя. Грант стащил платье с плеч, и его взору открылось простое и практичное нижнее белье Джиллианы. Она развязала корсет спереди и сняла его, затем спустила бретельки рубашки. Грант наклонился и взял в рот ее грудь, поигрывая языком с соском. Подняв голову, увидел, что Джиллиана слегка запрокинула голову и закрыла глаза, а на ее лице выражение крайнего восторга.
      – Хорошо? – спросил он.
      – Да, – выдохнула она.
      Он легонько прикусил сосок, затем снова втянул его в рот, оставив влажным. Левой рукой потянулся за проводом, который торчал из аппарата.
      – Ты доверяешь мне?
      – Да, – просто ответила она.
      – Я хочу дотронуться проводом до твоего соска. Ты расскажешь мне, что почувствуешь?
      – Это будет легкий удар?
      – Я не заряжал аппарат, поэтому ты можешь ничего не почувствовать.
      – Я буду твоим испытуемым? Ты отправишь результаты в Италию?
      – Могу даже написать статью, – сказал он, улыбаясь. – Я так опишу результаты своего эксперимента в процессе соблазнения прекрасной женщины: «Я усадил ее на стол в своей лаборатории и раздел до талии, обнажив восхитительные груди, полные и высокие, с торчащими коралловыми сосками. Они влекут мои пальцы и губы, и я нахожу весьма отвлекающей задачу поддерживать соски влажными». – Грант наклонился и припал ртом к одной груди, а Джиллиана обняла его лицо ладонями.
      Он оторвался от нее, продолжая свою воображаемую научную статью:
      – «С ее полного согласия я дотронулся проводом аппарата Вольта до ее дерзкого соска, чтобы посмотреть, как подействует на него это прикосновение. Или проверить, не может ли такой способ являться некоей формой обольщения».
      Грант медленно подносил провод к Джиллиане, давая ей время взять обратно свое согласие. Она ничего не сказала, лишь пристально наблюдала за приближающимся проводом. Когда Грант дотронулся им до кончика соска, Джиллиана улыбнулась.
      – Ты что-нибудь почувствовала?
      – Почувствовала, – ответила она. – Очень странное ощущение. Почти как если бы ты коснулся соска языком.
      – «Результат эксперимента, – громко продолжил Грант, – в лучшем случае неопределенный. Объект не жалуется, напротив, похоже, поощряет к продолжению экспериментирования».
      – Да? Ты собираешься использовать это везде? И если так, то могу ли я сделать то же самое? Могу я дотронуться проводом до твоего члена и посмотреть, оживится ли он?
      – Вынужден констатировать, что у тебя не будет никаких трудностей с оживлением этого объекта. Рядом с тобой он всегда оживает.
      Она улыбнулась, и Грант отложил провод, чтобы заняться более приятным делом – поцеловать Джиллиану.
      – Ты очень способная ученица, – произнес он низким и обещающим голосом.
      – Значит, учитель должен наградить свою ученицу, – сказала она. – Чем-нибудь отметить мои таланты.
      – Когда я был школьником, наш директор, бывало, дарил нам закладки, если мы успевали по всем предметам.
      Джиллиана покачала головой:
      – Это не подойдет.
      – Нельзя просто отвергать что-то, не предлагая альтернативы.
      – Быть может, вечер в твоей постели? – сказала она, улыбаясь.
      Джиллиана провела ладонью по руке Гранта вниз, затем переплела его пальцы со своими, поднесла их сплетенные руки к губам и поцеловала костяшки его пальцев.
      – Нет. – Грант привлек ее к себе. – Если я директор, значит, я устанавливаю правила. Ни одной ученице не разрешено входить в мои личные покои до тех пор, пока она не проявит себя весьма и весьма сведущей.
      – Мне казалось, что я уже проявила, – возразила Джиллиана, вновь улыбнувшись.
      Пальцы Гранта мягко поглаживали ее грудь; большой палец нежно потирал сосок. На несколько мгновений Грант сосредоточил все внимание на левой груди, прежде чем перейти к правой. Его сосредоточенность была напряженной, выражение лица восторженным, когда сосок откликнулся на его манипуляции.
      – Это удивительное ощущение твоей кожи под моими пальцами, – тихо проговорил он. – Оно присуще только тебе, Джиллиана. Если бы я мог коснуться тысячи женщин, я узнал бы тебя по изгибу груди, по гладкости и податливости кожи.
      – Тебе обязательно было выбрать этот момент, чтобы говорить о своих будущих победах, Грант? – спросила она с улыбкой.
      Он не поднял глаз, как если бы она ничего и не говорила.
      – Останься со мной.
      Вот теперь он поднял взгляд и обнаружил, что она внимательно смотрит прямо на него.
      – На этот раз ты просишь не на неделю, ведь так?
      – Не на неделю, не на день или час, – ответил он.
      – Навсегда? – спросила она, и он просто кивнул.

* * *

      Внезапно единственным ее желанием стало затеряться в наслаждении. Она не хотела думать, не хотела даже чувствовать. Во всяком случае, испытывать те чувства, которые были у нее в сердце. Ей захотелось быть просто чувственным созданием, упивающимся наслаждением ради него самого.
      – Люби меня, – прошептала она, наклоняясь вперед, прижимая обе ладони к его лицу и заглядывая ему в глаза. – Люби меня всю ночь, – приказала она. – А когда наступит рассвет, люби меня снова. И быть может, я скажу «да». Если ты будешь искусен. Если подаришь мне достаточно наслаждения.
      Лукавая улыбка заиграла на его губах.
      – Ты бросаешь мне вызов, Джиллиана? На твоем месте я был бы осторожнее. Никогда не соблазняй голодного мужчину кусочком еды.
      – Так, значит, вот кто я теперь? Всего лишь кусочек?
      Грант наклонился и взял ее сосок в рот, с наслаждением посасывая. Его щеки втянулись, а пальцы обхватили другую грудь.
      Огненная стрела пронзила ее, побуждая тело к отклику. Она почувствовала, как кровь забурлила в жилах, а сердце гулко забилось в груди. Грант мягко прикусил сосок, затем чуть отстранился, и губы его были влажными.
      Джиллиана жадно поцеловала его, желая ощутить его рот так, как никогда прежде. Она углубила поцелуй и стиснула в пальцах его волосы.
      Наверное, эта дикая, неутолимая жажда в тот же миг передалась и ему. Он раздвинул ее ноги, положив их к себе на талию, и подтянул ее ближе к краю стола. Она смутно сознавала, что его руки пробрались к ней под платье и быстро освобождают ее от нижнего белья. Не было никакой сдержанности и осторожности в том, как он сдирал с нее одежду. Ничто не должно было воспрепятствовать ему.
      И вдруг – о счастье! – он оказался внутри ее, и Джиллиана всхлипнула от наслаждения.
      Еще, пожалуйста, пожалуйста, еще! Еще и еще – до тех пор, пока она не наполнилась им так, что не могла ни дышать, ни думать, ни что-либо чувствовать. Еще – до тех пор, пока наслаждение не стало единственным ее ощущением, и это было началом и концом всего, чем она являлась. Джиллиана потянула его к себе, постанывая от нетерпеливого восторга.
      Она так отчаянно желала достигнуть вершины и в то же время хотела задержаться над пропастью, где жажда, и желание, и вожделение, и блаженство смешались воедино.
      Пальцы Гранта оставили ее грудь и скользнули под юбки, поднимая их. Взглянув вниз, где они соединялись, он приказал:
      – Посмотри на нас.
      Она наклонила голову и увидела, как он медленно входит в нее. Это было настолько возбуждающе, что ее пальцы скрючились, и она стала царапать его одежду.
      – Быстрее, – попросила она, умоляя поскорее вернуться.
      Он исполнил ее просьбу, но делал это настолько медленно, что она чуть не всхлипнула от нетерпения. Пальцы сживались и разжимались у него на плече, затем обхватили его шею, притягивая голову ниже, эту восхитительную улыбку ближе к своим губам.
      Она хотела, чтобы он был быстрее и напористее, но он дразнил ее, отступив и прошептав на ухо:
      – Этого наслаждения достаточно, Джиллиана? Достаточно?
      Уже было не время для игры, для притворства, слишком велико нетерпение. Она хотела страсти и забвения. Она вонзила ногти ему в плечи, но он лишь улыбнулся, затем наклонился вперед, очень нежно целуя ее в губы. Это был дразнящий поцелуй, покровительственный поцелуй, ни в малейшей степени не выдающий той страсти и жажды, которую она испытывала.
      Он дал юбкам упасть и накрыть их. Для остального мира они, наверное, представляли бы ошеломляющее зрелище: граф Стрейтерн, сплетенный в страстном объятии с компаньонкой. Грудь ее была обнажена, губы припухли от его поцелуев. Но никто не увидел бы, что он медленно скользит в ней туда и обратно, мучая ее дразнящим, контролируемым обладанием.
      – Ну?
      Она положила голову ему на плечо, сдаваясь.
      – Достаточно? – спросил он.
      Спокойствие его голоса не сочеталось с покрасневшим лицом и побелевшими костяшками пальцев, сжимающих край стола.
      Слезы пришли неожиданно, удивив ее. Наверное, она могла бы попытаться скрыть их, но лишь откинула голову назад и устремила взгляд на потолок, и с ее губ сорвался полувсхлип-полустон.
      Грант давал ей именно то, чего она хотела. Каждый дюйм ее тела был переполнен ощущениями, и она не чувствовала ничего, кроме него. Все сосредоточилось на Гранте, на его дразнящей улыбке, на прикосновении его пальцев к коже, и больше всего на чувствах, которые он вызывал в ней, медленно входя в нее и выскальзывая обратно, управляя не только своим телом, но и ее.
      – Достаточно? – прошептал он.
      – Да, – выдохнула она.
      «Помни это», – кричал ее мозг, когда тело воспарило к небесам. «Помни это», – звучало рефреном, когда он наконец впился ртом ей в губы и проглотил ее всхлип.
 
      Ее руки привычным движением вытащили пробку из кобальтовой бутылки. Она опустила ложку с длинной ручкой внутрь, зачерпнув чуть-чуть сероватого порошкообразного вещества. Это были высушенные и истолченные в порошок листья белладонны, весьма ценного растения, употребляемого при нервных расстройствах, глазных болезнях и дисфункции мочевого пузыря.
      Когда-то от кого-то она слышала, что яд – женское оружие. Какая глупость. И хотя этот порошок может быть назван ядом, это еще и ценное лекарство. Она использует лекарство для лечения. Но если душа не чиста, какое имеет значение, что тело исцелено?
      Вот тут-то лекарство и становится ядом. Большая его доза становится средством закончить жизнь. В некотором смысле это благое дело – избавить жертву от долгих мучений. Правда, первые несколько секунд после принятия яда трудно вынести, но агония длится недолго.
      Слишком недолго, чтобы вырвать с корнем зло.
      Есть такие грехи, которые нельзя исправить, как и грешники, которые не видят необходимости в искуплении. В таких случаях она просто делает то, что должна, и заканчивает их жизнь, ничуть не заботясь об их возможных мучениях. Если под конец они умоляют об избавлении – это то, что они заслужили.
      Она полностью отдает себе отчет в том, что некоторые сочли бы то, что она делает, неправильным. Но эти же самые люди отрицали бы необходимость восстановления справедливости во всех случаях, кроме самых вопиющих. Жизнь совсем не всегда добра и добродетельна. И дело смелых – потребовать честности и справедливости.
      Правда заключается в том, что она избавляет мир от тех, кто оскверняет невинность, кто несет в себе зло. Но она была уверена, что ее никогда не признают избавительницей и никогда не будет она до конца прощена за то, что делает.
      Однако есть и такие, кто может задуматься в тишине ночи, кто она больше – святая или грешница, не следует ли рукоплескать ее рвению.
      Но самой ей это все равно.
      И она не испытывает разочарования, когда время от времени терпит неудачу в попытке убить зло. Она просто заново оценивает сделанное, определяет, где и что пошло не так, и решает, что делать дальше. Если она терпит неудачу, то совершает новую попытку. И в конце концов всегда добивается нужного ей результата.
      Вспомнить хотя бы то, сколько времени понадобилось на Джеймса.
      Она повернулась и улыбнулась скелету, разложенному на кровати; череп аккуратно лежит на подушке, словно он спит. Милый Родерик – это псевдоним, разумеется, ибо никто бы ее не понял, если бы она использовала его настоящее имя. Но она воспользовалась услугами очень предприимчивого молодого человека, – который удовлетворился незначительной суммой и лекарством для облегчения симптомов личного характера, – чтобы эксгумировать его. Никто не знал, что скелет принадлежит самой первой из ее жертв – старику, который бил свою жену и чуть не уморил голодом детей. Считается, что он похоронен в церковном дворе, где лежит один, и никто его не навещает. Но он ее постоянный спутник, напоминание не только о том, что она должна исполнить, но и о том, что уже сделала.
 
      Да, Лоренцо будет что рассказать своей жене, когда он вернется во Флоренцию, и не в последнюю очередь об этом невероятном собрании в библиотеке Гранта.
      Был поздний вечер, день выдался длинный, и Лоренцо предпочел бы отправиться в постель, чем сидеть в библиотеке, вынося общество доктора Фентона и его дочери.
      Что бы сказала Элиза об этой парочке? Он мог себе представить комментарии жены.
      «Она слишком развязна для женщины, Лоренцо. У нее что, нет никакого представления о такте? Для красивой девушки она почему-то испытывает необъяснимую неприязнь к своей внешности.
      А он? Неужели у него всегда такие грязные очки? Ты никогда не бываешь таким неопрятным, мой дорогой».
      Лоренцо улыбнулся и поднял свой бокал, слегка поклонившись.
      – Отличное вино, – сказал он доктору Фентону, и тот молча кивнул.
      – Оно не из подвала моего отца, сэр, – вмешалась Арабелла.
      Разумеется, нет, и его замечание было простым выражением любезности, и ничем иным.
      Наблюдая за поведением Арабеллы в различных ситуациях, Лоренцо решил, что мисс Фентон чурается людей и в обществе она чувствует себя не в своей тарелке. Она словно бы держится в стороне, наблюдая за другими людьми издалека. Но возможно, он судит ее слишком строго. Вот у них с Элизой одинаковая реакция на общество. Когда они рядом друг с другом и со своими малышами, больше им никто не нужен. Других развлечений им просто не требуется.
      И все же Лоренцо не мог не задаваться вопросом, смягчится ли когда-нибудь Арабелла по отношению к Гранту, особенно зная об истории с компаньонкой. Какая женщина не разорвала бы помолвку, будучи вот так публично отвергнута? Возможно, жадная. А может, мстительная?
      – Я крайне удивлен, сэр, что вы ни разу не упомянули, что вы врач. Существует какая-то причина, по которой вы скрывали от меня свое занятие?
      Лоренцо наклонился вперед и подвинул серебряный поднос чуть ближе к себе. Он налил себе вина из графина, но когда предложил подлить в бокал доктору Фентону, тот покачал головой.
      – Я это делал по просьбе своего друга, сэр, – ответил Лоренцо, но большего он открывать не собирался. Заключение о состоянии здоровья Гранта – дело личное, и Лоренцо не собирался рассказывать об этом ни доктору, ни Арабелле.
      Он горячо желал, чтобы мисс Фентон исчезла, например, отправилась куда-нибудь, где собираются женщины Роузмура. Куда же именно? В библиотеку? Неплохое решение в отношении мисс Фентон, но поскольку они сидели как раз в библиотеке, едва ли приемлемое. В одну из многочисленных гостиных в этом огромном доме? Без сомнения, она встретится там с графиней, а судя по тому, что он наблюдал за обедом, сомнительно, чтобы эти две женщины искали общества друг друга.
      Лоренцо сделал глоток вина, впервые почувствовав горький привкус. Доктору Фентону он ничего не скажет, но Гранта непременно подразнит по поводу того, что его винные запасы превращаются в уксус.
      Что бы сказала Элиза о столь невероятной связи Гранта с Джиллианой Камерон? Впервые его друг ведет себя, не задумываясь о привычных строгих нормах поведения, и Лоренцо хотелось рукоплескать этой перемене, но в то же время предупредить Гранта, что такой поступок повлечет за собой серьезные последствия.
      Грант выглядит счастливым. Лоренцо не мог припомнить, чтобы Грант когда-либо выглядел таким счастливым, даже в годы жизни во Флоренции.
      Куда подевался мужчина, который никогда не сопровождал женщину сомнительной репутации на светский раут из опасения, что слухи дойдут до общины английских эмигрантов. А сейчас, похоже, и сплетни соседей нимало не заботили его – совсем не так, как в Италии, когда люди строили предположения относительно его холостяцкой жизни там. Он всегда был так невероятно осмотрителен, дабы не запятнать имя Роберсонов, но все равно приобрел репутацию, которая ужаснула бы его, если б Лоренцо дал себе труд поведать об этом. Владельцы магазинов и итальянские соседи называла Гранта L'Inglese Rigido – чопорный англичанин.
      Да, Лоренцо следует выпить за здоровье мисс Камерон. Ей удалось совершить то, чего не сумели пять лет жизни Гранта в Италии: сделать его счастливым.
      – Мы могли бы обсудить столько разных случаев, – прервал размышления Лоренцо доктор, очевидно, чувствуя необходимость быть дружелюбным.
      Лоренцо не имел ничего против доктора и даже восхищался многими его качествами, однако его отношение к мисс Камерон не входило в их число. Доктор Фентон открыто критиковал ее поступки и выражал презрение, граничащее с грубостью, – реакция, которую Лоренцо не вполне понимал.
      Одиночество – ужасный недуг, и когда оно приходит, от него, кажется, нет никакого лекарства. Медицина может временно помочь, но она может стать причиной еще больших проблем, если начинается зависимость. Это как с алкоголем. Единственное действенное средство от одиночества – компания другого человека, родственной души, его любовь, забота и поддержка.
      Мир смотрит косо на такие пары, временные они или постоянные, если только они не одобрены церковью и обществом. Мир будет всегда осуждать связь Гранта и Джиллианы, а так жаль. Их любовь друг к другу могла бы исцелить обоих.
      – Я бы с удовольствием, – отозвался Лоренцо. – Но, к сожалению, я должен вскоре вернуться в Италию.
      – А я думал, вы продлите свой визит еще на некоторое время, – сказал доктор, – тем более в свете того, что недавно случилось.
      – Я полагаю, что то, что недавно случилось, – заметил Лоренцо с легкой улыбкой, – лишь подтверждает диагноз Гранта. Сомневаюсь, доктор Фентон, что он умирает от заболевания крови. Подозреваю, однако, что кто-то и в самом деле пытается причинить ему вред.
      – По моему мнению, другу следовало бы оставаться с ним рядом, – подала голос Арабелла.
      Лоренцо повернул голову и посмотрел на нее:
      – Вы осуждаете меня?
      – Если Грант действительно считает, что его жизнь в опасности, мне кажется, вы должны оставаться рядом.
      – Но Грант сам настаивает, чтобы я уехал, мисс Фентон. Он очень высоко ценит преданность. И семью.
      Арабелла забрала стакан из руки Лоренцо и вновь наполнила его, вернув с очаровательной улыбкой, пожалуй, самой искренней из всех, что он когда-либо видел у нее за время своего пребывания в Роузмуре.
      Затем она встала, наклонилась, чтобы поцеловать отца в щеку, и направилась к двери.
      – Мисс Фентон?
      Она обернулась.
      Лоренцо взял книгу, которую она оставила рядом с креслом, в котором сидела.
      – Ваша книга, – сказал он, держа ее в руке и как бы взвешивая. – Довольно увесистая.
      – Мой дневник, – пояснила она, забирая у него книгу. Ее улыбка исчезла, чего нельзя было сказать о яркости глаз. Они искрились, словно она смеялась, но сдерживала смех.
      Лоренцо проводил ее взглядом, мысленно выразив надежду, что у Гранта достанет здравомыслия отказаться от этого брака.

      Грант лежал в темноте рядом с Джиллианой, думая о том, каким необыкновенным был прошедший день. Ему казалось, что его тело сейчас существует словно бы отдельно от него – полностью удовлетворенное и окончательно лишенное сил. Мозг его, однако, был удивительно бодр и работал четко.
      Джиллиана не похожа ни на кого из его прежних женщин – смелая и упрямая, своевольная и ужасно независимая. До ангела ей так же далеко, как и ему, но есть в ней что-то такое, что говорит о подлинной невинности, несмотря на ее опыт и ее прошлое. Она не способна быть недоброй. Искренность – свойство ее натуры. Если ее слова и могут немного жалить, они адресованы лишь ему, а он вполне в состоянии выдержать эти легкие уколы.
      Со служанками и лакеями она неизменно вежлива. Даже с Арабеллой, которая часто раздражает его до предела, Джиллиана терпелива.
      Не потому ли он испытывает такую неукротимую потребность защищать и оберегать ее? Не воспринимает ли он Джиллиану как одну из невинных душ – ведь он всю свою жизнь старался защищать невинных?
      Или тут что-то совершенно иное?
      Что принесет эта их связь, неизвестно, но одно совершенно ясно: он не может жениться на Арабелле Фентон.
      – Если ты ослабишь свою хватку, – проговорила Джиллиана, – я обещаю не убегать.
      Грант осознал, что его объятие слишком крепкое, и убрал руку с ее талии, чуть отодвинувшись на кровати. Она отвела волосы с глаз и посмотрела на него.
      – Что ты говорил мне? – спросила она.
      – Когда? – притворился он непонимающим, хотя прекрасно знал, что она имеет в виду.
      Джиллиана покачала головой, мягко укоряя его:
      – Это была латынь?
      – В некотором роде. Итальянский.
      Она взяла его руку, затем потянулась и поцеловала в губы. Нежный, ласковый поцелуй, словно она будила его ото сна.
      – Так что ты говорил? – спросила она у его губ.
      Грант улыбнулся. Он не помнил всего. Кое-что из его слов было внушено страстью, удивив его самого своей эмоциональностью.
      – Siete la mia speranza, il mio future.
      – Что это значит?
      Он приподнялся на локте и заглянул Джиллиане в глаза.
      – Итальянцы весьма изобретательны в том, что касается любви. Siete bei quanto l'alba. «Ты прекрасна как рассвет». Rendete me il tattoo potente. «С тобой я чувствую себя всесильным».
      – А другое? Ты не скажешь?
      Было бы разумнее не говорить. Rimanga con me. «Останься со мной». Non desidero vivera senza voi. «Я не могу жить без тебя!» И особенно последнее: siete la mia speranza ed il mio future «Ты моя надежда и мое будущее».
      – Могу ли я спросить, как ты стал таким знатоком того, что итальянцы говорят о любви? Или мне просто сделать вид, будто ты вовсе ничего и не говорил?
      – Я ни в чем не признаюсь, – Грант наклонился, чтобы поцеловать ее. – Я отправлю тебя в Италию, – вдруг сказал он.
      – В Италию?
      Эта мысль только что пришла Гранту в голову, и чем больше он обдумывал ее, тем привлекательнее она ему казалась. Он отправит ее туда, а после того, как все уладит с Арабеллой, пошлет за ней.
      Жизнь внезапно стала гораздо радужнее, чем была месяц назад. Или даже минуту назад.
      Но выйдет ли она за него?
      Не честь заставила его промолчать, но какая-то странная сдержанность, даже страх. Нет, она не может отказать ему.
      – У меня там вилла, – сказал он, – где я жил до того, как вернулся в Шотландию. Там ты будешь в безопасности. Лоренцо будет тебя сопровождать, разумеется.
      Джиллиана положила ладонь ему на грудь, словно сдерживая его мысли.
      – Я не хочу уезжать, – сказала она.
      – А я хочу, чтобы ты сделала это из соображений безопасности. Интересно, кто из нас одержит верх?
      – Это говорит любовник?
      – Нет, – ответил Грант, приблизив свои губы к ее губам. – Это говорит граф.
 
      Роузмур слишком велик. Несмотря на то что он пробыл здесь уже несколько недель, Лоренцо дважды заблудился, прежде чем наконец нашел отведенную ему комнату. Первый раз он спросил дорогу у молоденькой хорошенькой служанки. Во второй раз высокий и довольно заносчивый лакей надменно известил его, как пройти, умудрившись ужасно разозлить Лоренцо.
      Безусловно, он предпочитал Италию, свой уютный дом, наполненный детскими голосами, а не всеми этими атрибутами богатства.
      Живот внезапно скрутило, и Лоренцо схватился за него, подумав, что его организм совершенно не приспособлен к шотландской пище. Но по крайней мере она более острая, чем та каша, которую ему пришлось есть в Лондоне. Возможно, потому что у Гранта шеф-повар француз.
      Наверное, он съел чересчур много рыбы в винном соусе, но уж очень та была хороша. А возможно, ему не стоило пить тот последний стакан вина. Элиза бы непременно ворчала, что уже слишком поздно и что он чересчур много выпил.
      Элиза. Как он скучает по жене!
      Оказавшись в своей комнате, Лоренцо присел на край кровати и прижал ладонь к животу, испустив тихий стон боли.
      Он отрыгнул, но недомогание не прошло. Желудок словно огнем горел, и горло тоже.
      Поморщившись от неприятных, болезненных ощущений, Лоренцо встал, налил себе стакан воды и выпил. Вместо того чтобы облегчить боль, это, кажется, только усилило ее.
      Он никогда не болел.
      Его мозг ученого начал складывать в единое целое то, что с ним происходит. Язва желудка? Но в таком случае он бы почувствовал ее признаки раньше. Он всегда ел все, что хотел, без каких бы то ни было последствий. Нет, сегодняшняя боль другая, что-то совершенно необычное.
      Как странно, однако, что он заболел, выпив горького вина.
      Желудок скрутило судорогой, и Лоренцо согнулся, упав на колени в изножье кровати. Схватившись за резной столбик, он подтянулся кверху, но в этот момент его настиг еще один приступ боли. Боль была такая, как будто дюжина мечей пронзила его тело и он истекает кровью. Он даже ощутил вкус крови, вытирая рот.
      Лоренцо снова согнулся пополам и на этот раз чуть не потерял сознание. Он бы позвал на помощь, но обнаружил, что не в состоянии вымолвить ни слова. Он качнулся назад, держась за кроватный столбик.
      В этот момент он все понял, и ужас едва не сразил его. Лоренцо потянулся к своему саквояжу, за коричневой бутылкой, которую брал во дворец. Перед глазами у него все расплывалось настолько, что коврик, который был всего в нескольких дюймах от глаз, казался страшно далеким.
      Он подумал об Элизе, но тут боль нахлынула вновь, и он мог лишь сосредоточиться на своих муках.
 
      Доротея, графиня Стрейтерн, в ужасе уставилась на доктора Фентона. Прошло уже двадцать лет, но она чувствовала себя точно как в ту ночь, когда узнала правду о муже.
      Зло вернулось. Зло, которое когда-то проникло в Роузмур и последние два десятка лет изгонялось благодаря ее горячим молитвам и великодушию Всевышнего, вернулось.
      – Расскажи мне, – попросила она. И когда в ответ на свою просьбу получила лишь сочувственный взгляд доктора, попросила снова: – Расскажи мне все, Эзра.
      Фентон избегал смотреть ей в лицо. После долгой мучительной паузы он все же заговорил.
      Доротея почувствовала, как ее глаза расширились и что-то похожее на стон вырвалось у нее прежде, чем она заглушила его носовым платком. Сейчас нельзя поддаваться истерике. Избыток эмоций никогда не приносит пользы.
      – Милостивый Боже, – выдавила она. – Почему ты никогда ничего не говорил?
      – Мы с женой решили, что лучше, если никто не будет знать. До тех пор, пока вы, ваше сиятельство, не спросили, я думал, что прошлое давно и надежно похоронено.
      Хорошо, что она знала эту гостиную как свои пять пальцев. Сделав несколько шагов назад, графиня опустилась туда, где рядом с маленьким столиком слева от камина всегда стояло кресло. Почувствовав под собой сиденье, она с облегчением откинулась на спинку, положила обе руки на деревянные подлокотники и подождала, пока пройдет головокружение.
      Ей хотелось, очень хотелось, чтобы доктор Фентон ушел, но хорошие манеры, ставшие за всю жизнь привычкой, взяли верх. Умение сохранять апломб – вот то, что отделяет высший класс от всех остальных. Графиня сильнее оперлась головой о спинку кресла и сосредоточилась на дыхании, пожалев, что сегодня утром велела служанке зашнуровать ее так туго. Она неплохо выглядит в черном, но какое значение будет иметь внешность, если она опозорится, свалившись без чувств к ногам доктора Фентона.
      Возможно, ей следовало выбрать для себя образ эксцентричной пожилой дамы и ходить по дому в каком-нибудь свободном, мешковатом платье. Тогда она попросила бы Гранта купить поместье там, где она могла бы позволить себе быть странной и эксцентричной.
      – А ты не думал, что возвращение в Роузмур может пробудить в ней какие-то воспоминания?
      – Она всю свою жизнь прожила меньше чем в часе езды от Роузмура, ваше сиятельство.
      – Как ты, должно быть, обрадовался, когда Грант предложил этот брак.
      – Не обрадовался, – не согласился Фентон. – Хотя, должен признаться, у меня возникла мысль, что, если она станет хозяйкой Роузмура, это будет подходящей наградой за все пережитое ею.
      – Мы многое повидали за все эти годы, не так ли, Эзра?
      – Ваше сиятельство, – сказал он, поклонившись. – Вы же знаете, что стоит вам только позвать, и я буду рядом.
      Как странно, однако, что это прозвучало почти как романтическое объяснение.
      Возможно, головокружение было виной тому, что ей пришла в голову подобная мысль. Странно, но Доротея никогда не думала о докторе в этом смысле. Она вообще не думала в этом смысле ни об одном мужчине с тех пор, как умер муж.
      Как забавно вдруг ощутить учащенное биение сердца. Без сомнения, это последствие потрясения, которое ее постигло.
      – Я тоже считала, что прошлое надежно похоронено, Эзра, – тихо проговорила она. – Но, как видно, ошиблась.
      Его взгляд был встревоженным.
      – Мы оба ошиблись, ваше сиятельство.
      Она улыбнулась, и, благослови его Бог, доктор понял это как жест, отпускающий его. Поклонившись, он попятился и пятился чуть ли не всю дорогу до двери, как будто она была особа королевской крови. Может, даже сама королева.
      Королева несчастья.
 
      Некоторое время спустя Джиллиана повернулась на бок лицом к Гранту. Он зажег лампу, чтобы лучше видеть ее.
      – Людей, которые могли бы желать мне зла, не так уж много, – сказала она. Несколько мгновений Джиллиана смотрела на него, будто что-то обдумывая, затем повернулась и потянулась к столику. Нащупав что-то на дне выдвижного ящика, она протянула Гранту листок бумаги со словами: – Мой список.
      – Какой список? – не понял Грант.
      – У меня не укладывается в голове, будто кто-то мог отравить меня намеренно, Грант.
      – И ты составила список?
      Джиллиана кивнула.
      Он протянул руку. Поначалу ему показалось, что она не собирается отдавать листок. Стали бы они спорить? Грант не ссорился с девчонками с детства. Да и тогда его титул и обаяние обычно исключали такую возможность. Но однажды они с одной деревенской девчонкой увлеченно швырялись друг в друга комьями земли, пока ее подошедшая мать не отчитала дочку. Женщина испортила Гранту все веселье – она до ужаса перепугалась, что он расскажет своему отцу. Грант пообещал молчать, не сказав женщине, что вообще редко разговаривает с отцом, не говоря уже о том, чтобы поверять ему какие-то тайны.
      Как странно, что он вспомнил об этом сейчас, терпеливо ожидая, как поведет себя Джиллиана. Возможно, в его сознании она ассоциируется с той далекой девчонкой, единственным человеком в его детстве, не считая братьев, на которого не производили впечатления его титул и положение.
      Джиллиана отдала наконец листок, и Грант взглянул на список.
      – Не слишком длинный, – заметил он. – Полагаю, ты права. У меня больше врагов, чем у тебя.
      – Это потому, что ты старше меня, – беспечно возразила она. – Намного старше.
      – Не пытайтесь выдать себя за юную леди, только что выпорхнувшую из классной комнаты, мисс Камерон. Мне известно, что этот этап вами давно пройден.
      Джиллиана выглядела слегка обиженной.
      – Я старая карга, – проговорила она наконец, видимо, решив не обижаться. – Древняя, как египетские пирамиды. – Она прищурилась. – А вы, ваше сиятельство? Сколько лет вам?
      – Я стар, как знание, и мудр, как опыт, – пошутил Грант.
      – Возможно, вы просто выглядите старше из-за того, что вели очень уж насыщенную жизнь. Слишком много вина, женщин и экспериментов. – Джиллиана откинулась на спинку кровати и посмотрела на Гранта.
      Он не собирался отвечать на этот выпад. Важнее было вернуть ее внимание к списку. Ему было известно лишь одно имя в списке, и оно удивило его. Два других имени не были Гранту знакомы.
      Он знал, кто такой Роберт Макадамс, – мужчина, которого Джиллиана любила, отец ее ребенка. Когда же он заговорил, то задал вопрос о следующем имени в списке.
      – Мэри Макадамс?
      – Это сестра Роберта. Она считала, что я пытаюсь заманить Роберта в брачную ловушку. Не думаю, чтобы я ей очень нравилась.
      – Ты действительно считаешь, что они могли бы причинить тебе физический вред?
      – Нет, – ответила Джиллиана. – Составляя список, я рассуждала иначе. Я не спрашивала себя, кто может желать мне смерти. Я просто подумала о людях, которые испытали бы облегчение, если б я умерла.
      – Но ты включила в список Арабеллу, – заметил он и повернулся, чтобы посмотреть на Джиллиану.
      – Да, – ответила она и поинтересовалась: – А у тебя нет подобного списка? Каких-то реальных или предполагаемых врагов?
      – В отличие от твоего списка, – отозвался Грант, бросив на нее взгляд, – мой, боюсь, занял бы несколько страниц. Соперники, люди, которых я знал в Италии, возможно, даже пара родственников.
      – А женщины в этом списке есть?
      – Одна или две. Пожалуй, мы могли бы добавить Арабеллу и к моему списку.
      Джиллиана ничего не хотела знать о других женщинах, которых он любил и оставил в Италии. Но все равно спросила, потому что была любопытна, потому что Грант смотрел на нее выжидающе и потому что спросить об итальянских женщинах означало, что ей не придется думать об Арабелле.
      – Их было много? Больше двух?
      – Три, – ответил он. – Но ведь я прожил в Италии пять лет.
      – Ну да, периодически нужно менять любовницу. Они изнашиваются?
      Грант рассмеялся громко и от души, но Джиллиана обратила внимание на то, что он не ответил на ее вопрос.
      Стук в дверь заставил обоих вздрогнуть. Они посмотрели друг на друга, как два озорника, которых поймали за попыткой стащить печенье из кухни.
      – Оставайся здесь, – прошептал он.
      Джиллиана подтянула простыню, воздержавшись от замечания, что при всем желании не может никуда уйти, потому что вся ее одежда либо все еще в лаборатории, либо в платяном шкафу.
      – Ваше сиятельство?
      Грант вскочил с кровати, не обращая внимания на свою наготу. Как же он великолепно сложен, настоящий греческий бог! Джиллиана заставила себя отвести взгляд. Сейчас не время давать волю сладострастным мыслям.
      Из-за двери снова раздался голос Майкла; он казался испуганным. Может, он заболел? Нет, не болезнь привела его во дворец.
      Дверь открылась, и Грант увидел свою мать. Но ведь она никогда не приходила во дворец!
      Грант торопливо схватил свой халат и накинул его.
      Несколько мгновений графиня ничего не говорила, а только смотрела за его спину, туда, где на кровати лежала Джиллиана.
      Но прежде чем Грант успел потребовать объяснить причину ее появления, графиня повернулась и взглянула на него. Все его вопросы отступили перед изумлением. У его матери, сильной и несгибаемой, в глазах стояли слезы.
      – Твой друг, Грант. Лоренцо.
      – Лоренцо? – переспросил он. Дурное предчувствие охватило его, когда одна слезинка скатилась по ее щеке. – Что с ним?
      – Он умер, мой дорогой. О Боже, Грант, доктор Фентон считает, что это яд.

      Как он объяснит это Элизе? Или семерым детям Лоренцо? Как он сможет спать но ночам с этим удушающим чувством вины?
      Грант сидел на краю кровати в комнате Лоренцо. На полу, там, где упал Лоренцо, было написано слово, нацарапанное одной из его многочисленных драгоценностей: «Bella». По-итальянски «красавица». Как похоже на Лоренцо думать об Элизе в свой последний час.
      Ну зачем, черт возьми, он вызвал Лоренцо в Роузмур? Мысль, что в его доме находится убийца, приводила Гранта в ярость. Кто так настойчиво и методично разрушает его жизнь? Кто настолько самонадеян, что считает себя выше самого Господа Бога?
      Он уже ничего не может сделать для своего друга, но что касается других обитателей Роузмура, он должен позаботиться о них, защитить их. Но как? Пока что у него это плохо получалось.
      Яд, сказал доктор Фентон. Грант вынужден согласиться с диагнозом доктора. Но с другой стороны, именно доктор Фентон диагностировал, что Эндрю и Джеймс умерли от заболевания крови. А потом Джиллиана была отравлена, нему пришлось изменить своп диагноз.
      Некомпетентность доктора Фентона беспокоила Гранта не меньше, чем понимание того, что Роузмур стал опасным для жизни местом.
      Он устремил взгляд на пол, на едва различимое слово. «Bella». О чем думал в тот момент Лоренцо? Жалел, что приехал в Шотландию? Тосковал полому?
      Внезапно женская рука прижалась к его щеке. Грант поднял глаза и увидел Джиллиану, стоящую рядом.
      – Тебе не следует находиться здесь, – сказал Грант. Он протянул руки, обнял ее за талию и притянул к себе, спрятав лицо у нее в юбках. – Тебе не следует быть здесь, – повторил он, но не ослабил объятий, и Джиллиана не отодвинулась. Она положила обе руки ему на затылок, словно пытаясь удержать. Ее запястье оказалось у его лица, и Грант нежно поцеловал его, бесконечно благодарный за сочувственное молчание.
      Ему хотелось бы сейчас быть совершенно в другом месте. Там, где дует теплый бриз, и где всегда голубое небо, и где весной все расцветает буйным цветом. Ему хотелось есть оливки, и тонко нарезанную ветчину, и твердый козий сыр на хрустящей булочке, запивая это молодым красным вином. Хотелось слышать смех и звуки мандолины.
      Но он больше никогда не испытает ничего этого без того, чтобы не думать о Лоренцо.
      – Этого не должно было случиться, – сказал он, поднимая голову.
      Джиллиана ничего не сказала. Она просто прижалась губами к его ладони. Нежный, любящий жест, которого Грант не ожидал.
      Джиллиана опустилась перед ним на колени.
      – Я понимаю, что ты не можешь не винить себя. Но поскольку не ты отравил Лоренцо, ты виновен не больше, чем я. Ты хороший человек, Грант Роберсон.
      – Я? Если бы ты знала, на какую глубокую ненависть я способен, – возразил Грант и увидел, что эти слова удивили ее. – Я ненавидел лишь одного человека за всю мою жизнь, но эта ненависть продолжалась почти всю жизнь. Она, без сомнения, раздувала мое честолюбие. И холодность. А сейчас я снова ненавижу, Джиллиана, и это тревожит меня, потому что я не знаю, кого ненавидеть. Что же я после этого за человек?
      – Думаю, нормальный. Но некоторых ты пугаешь.
      – Я пугаю тебя?
      Грант поднял голову и устремил на нее пристальный взгляд. В ее глазах было тепло, а в улыбке мягкость. Именно в этот момент ему нужен был кто-то, кто дорожил бы им, безоговорочно верил ему, любил его.
      – Джиллиана, – начал он, но она приложила пальцы к его губам и не позволила продолжать. Он не стал сопротивляться ее нежному прикосновению, не зная толком, что собрался сказать, но подозревая, что это было бы что-то не приличествующее моменту и обстоятельствам.
      Тогда он просто обнял ее, благодарный за ее присутствие и понимание.
      – Я хочу, чтобы ты вернулась во дворец и там ждала меня. Я пошлю Майкла проводить тебя.
      – Я бы предпочла остаться с тобой, – сказала Джиллиана.
      – Пожалуйста, – взмолился Грант, отстраняясь и сжимая ее руки.
      – Ну хорошо, – уступила она, – если ты настаиваешь. Но может, я все же могла бы чем-то помочь?
      – Нет, никто из нас не может сейчас ничего сделать.
      Джиллиана ничего не сказала, лишь наклонилась и обняла его.
      Наконец Грант поднялся.
      – Возвращайся во дворец и жди меня. Мне надо еще кое-что сделать.
      Джиллиана казалась встревоженной.
      – Грант, пойдем со мной.
      – Я приду не позже чем через час.
      Грант видел, что не убедил ее, когда, приостановившись в дверях комнаты Лоренцо, он оглянулся и посмотрел на Джиллиану. Он не признался ей в своих внезапных и ошеломляющих подозрениях. Не потому, что не доверял ей, а потому, что не хотел причинять боль.
      Грант повернулся и размеренным шагом пошел по коридору. Мозг восставал против его мыслей, но было попятно, что умозаключения его вполне логичны и имеют смысл.
      Он не дал себе труда постучать, просто прошел мимо лакея, взглядом отсылая его прочь. Затем стремительно вошел в Цветочную комнату и захлопнул за собой дверь. Только здесь он успокоился настолько, чтобы устремить взгляд на свою мать.
      – Ты так сильно ненавидела его?
      Графиня отложила свое рукоделие и подняла глаза на сына. За последний час ей удалось взять себя в руки. Слезы по Лоренцо иссякли, и самообладание вновь вернулось к ней. Но Грант отметил, что ее не обескуражил его вопрос.
      – Твоего отца? – спросила она. – Разумеется, я ненавидела его. А какой бы порядочный человек не ненавидел? Но я еще и любила его и всегда буду молить Бога простить меня за это.
      – Неужели ты настолько ненавидела его, что могла поощрять убийство его детей? Покрывать их убийцу? Замышлять недоброе против меня?
      – О чем ты говоришь?!
      – Доктор Фентон. Он убил моих братьев.
      Теперь она явно была потрясена. Ее рука метнулась к груди, словно стараясь успокоить сердцебиение.
      – Он не мог.
      – Почему ты защищаешь его даже сейчас?
      – Защищаю его? О чем ты?
      – Ему было достаточно легко отравить Эндрю и Джеймса. Он же был их доктором.
      Графиня откинулась назад и устремила жесткий взгляд на сына. После долгой паузы она заговорила:
      – Зачем бы он стал причинять мне такую боль? Особенно когда приложил столько усилий, чтобы выгородить меня?
      Теперь настала очередь Гранта прийти в замешательство. Но прежде чем он успел задать вопрос, его мать встала, увеличив расстояние между ними. Не глядя на него, она устремила взгляд на картину на стене, словно в букете цветов заключался для нее какой-то ответ.
      – Я не понимаю, – сказал Грант.
      – Знаю, что не понимаешь, – вздохнула его мать. Она повернулась к нему, внушительная и царственная.
      – Я пыталась скрыть от тебя, каким монстром был твой отец, но у меня это не получилось. Зато мне прекрасно удалось скрыть от тебя, кем стала я, не правда ли?
      Грант прошел к окну и бросил взгляд за стекло. Было уже за полночь, шел дождь. У него было ощущение, будто влага просачивается сквозь его кожу во все органы. Идеальная ночь для смерти. Идеальная ночь, чтобы говорить о той, давней ночи.
      – Твой отец имел пристрастие к маленьким девочкам, – сказала графиня.
      В ее голосе слышалось отвращение.
      – Мой отец имел пристрастие к детям, – поправил Грант. – Пол не имел значения.
      Он пришел во дворец в ночь смерти отца, никак не ожидая обнаружить комнату за комнатой невыразимого ужаса: дети, собранные для услаждения безнравственного мужчины без совести, чести и порядочности. Того ужаса и омерзения, которое Грант пережил тогда, ему никогда не забыть.
      – Но я все еще любила твоего отца, – продолжала графиня. – Я пыталась соблазнить его, заманить в свою постель, не понимая того, что слишком стара, чтобы заинтересовать его.
      Грант попытался было жестом остановить ее дальнейшие признания, но из этого ничего не вышло – его мать продолжала свой рассказ:
      – В ту ночь я пошла во дворец, чтобы соблазнить своего собственного мужа. Я не знала, в какие игры он и его дружки из Эдинбурга там играют, но была решительно настроена помешать им.
      – Разве он не запретил тебе приходить во дворец?
      – Разумеется. Это был первый раз, когда я ослушалась его. И последний.
      Грант внимательно посмотрел на мать. Ему не понравилось, как она выглядит. Графиня была очень бледной и казалась внезапно постаревшей. Он подошел к ней, подвел снова к креслу, сел в кресло напротив и взял обе ее руки в свои.
      – Тебе не обязательно продолжать, мама.
      – Нет, я должна. Я не хотела рассказывать тебе эту историю, но, видимо, пришло время сделать это.
      Он кивнул, сосредоточив взгляд на ее руках. На пальце графини не было обручального кольца, и Грант задался вопросом, как давно она уже не носит его и почему он до сих пор этого не замечал.
      – Когда я увидела, для чего на самом деле используется дворец, я ужаснулась. «Ужаснулась», кажется, недостаточно сильное слово, – резко сказала она. – Не думаю, что существует слово, способное описать то, что я чувствовала. Я вошла в первую дверь, и мне было позволено ходить из одной комнаты в другую в поисках твоего отца. В конце концов я нашла его, и зрелище, которое предстало моим глазам, я не забуду до конца своих дней.
      Графиня закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Грант подумал, что ее рассказ окончен, но она схватила его руки и крепко их стиснула.
      – Я вернулась в Роузмур и нашла дуэльные пистолеты, принадлежавшие твоему деду. Он всегда так гордился ими и их историей, а поскольку сыновей у него не было, именно я училась чистить и заряжать их. Я взяла пистолеты и вернулась во дворец. И застрелила твоего отца. Выстрелила в голову. Прямо между глаз, – добавила она обыденным тоном, словно обсуждала цвет гардин для гостиной. – Дружки, которых твой отец привез из Эдинбурга, тут же разбежались, как мыши. Когда они убежали, я позвала доктора Фентона. – Она взглянула на сына. – Тогда он был здесь новичком, молодым и испуганным, но пришел в такой же ужас, как и я, узнав, для чего использовался дворец. Все те дети были сиротами, ты знал?
      – Нет, – выдавил Грант, – не знал.
      – Мы никогда не говорили о смерти твоего отца. Считалось, что это было самоубийство, но, думаю, Эзра всегда знал правду. Единственное, чего я хотела, – это избавиться от ужаса.
      Она откинулась назад, прислонив голову к спинке кресла.
      – Меня не заботило, как много средств из состояния Роберсонов я потрачу, чтобы найти дома для тех бедных детей. Чтобы оплатить их образование и обеспечить им хоть какое-то будущее. Я молилась, чтобы они смогли забыть, что случилось с ними.
      – Доктор Фентон помогал тебе найти для них дома?
      – Он сделал больше, – сказала графиня невыразительным голосом и посмотрела прямо в глаза Гранту. – Он удочерил одного ребенка. Маленькую девочку. Девочку по имени Арабелла.
      Их взгляды встретились.
      – Наверное, это странно, но я не знала правды об Арабелле до вчерашнего дня. Да, я подозревала, я даже догадывалась, но до вчерашнего дня у меня не хватало смелости напрямую спросить Эзру. А вчера он наконец признался в прошлом Арабеллы.
      – Почему ты не рассказала мне?
      – А какое бы это имело значение? Разве ее прошлое изменило бы твое отношение к ней?
      Грант встал.
      – Я бы понял ее, – сказал он, и внезапно картина событий прояснилась. – Я бы знал.
      Графиня нахмурилась.
      – Что знал?
      Он направился к двери.
      – Куда ты?
      – Я должен найти Арабеллу. И остановить убийцу.

      Даже несмотря на то что была глубокая ночь, Джиллиана нашла себе занятие в лаборатории, ощущая отсчет каждой секунды на медлительных часах. Прошло четверть часа, а Гранта все еще не было. Ее сердце болело за него и за Лоренцо, который никогда больше не встретится со своей любимой Элизой.
      Она составляла в стопку диски Вольтова аппарата, когда услышала легко узнаваемые звуки открывающейся массивной резной двери дворца. Совсем скоро Грант будет с ней. Джиллиана закончила свою работу и тщательно вымыла руки, смывая с них раствор сульфата меди. Вытерев руки, она разгладила юбки, поправила лиф платья и потрогала волосы, дабы убедиться, что они не растрепались. И хотя сейчас было совсем не время для этого, она пожалела, что в лаборатории нет зеркала.
      Но в дверях появился не Грант. Там стояла Арабелла с бледным лицом, почти бескровными губами и мокрыми волосами. Она сбросила промокшую от дождя шаль на пол, глядя безумным и испуганным взглядом.
      Джиллиана, забыв о своих тревогах, подошла к девушке.
      – Арабелла? Что случилось?
      – Я ненавижу это место, – тихо проговорила Арабелла голосом, который был чуть громче шепота. – Я сказала себе, что больше никогда не приду сюда. Но ты заставила меня вернуться. И не один раз, а дважды.
      Арабелла устремила взгляд в темные коридоры дворца. Постояв так несколько секунд, она шагнула в темноту.
      Джиллиана осторожно последовала за ней, не понимая состояния Арабеллы.
      – Ты хоть имеешь представление, для чего использовалось это место, Джиллиана?
      Не успела она ответить, как Арабелла заговорила снова:
      – Здесь был ад. – Она повернулась к Джиллиане. – Когда я была маленькой, я знала этот ад, как и всех демонов, обитающих в нем. Я даже встречала сатану. Я была его любимицей.
      – О чем ты, говоришь, Арабелла?
      – Ему нравились мои волосы. Ты знала, что я постоянно обрезаю свои волосы именно потому, что из-за них-то меня и выбрали? Они сказали, что я похожа на ангела, а какой же мужчина не хочет ангела? Поэтому они одевали меня в белое, расчесывали мои светлые волосы и отправляли ублажать дьявола. Сколько бы я ни плакала, сколько бы ни обещала, что буду хорошей, он выбирал меня снова и снова.
      Ее голос звучал едва слышно, но ротонда отражала звук, разнося эхо ее шепота по всему зданию.
      Джиллиана зажгла один из газовых светильников на стене и только тогда увидела Арабеллу, стоящую на верхней ступеньке.
      Девушка казалась еще бледнее прежнего и теперь дрожала, вытянув руки и указывая на пустые места вдоль стены.
      – Отец Гранта устраивал здесь вечеринки, – продолжала Арабелла. Она сошла со ступенек и встала посредине круга, взмахивая руками и медленно кружась в темноте. Лунного света не было, не было ничего, кроме тихого стука дождя. Арабелла остановилась и подняла глаза на Джиллиану.
      – Он устраивал здесь оргии. Оргия – слово, которое я узнала много позже. Дворец удовольствий, где жили все маленькие мальчики и девочки, которых он находил.
      Внезапно Джиллиана почувствовала, что больше не может ничего слушать. Ей хотелось, чтобы Арабелла замолчала, хотелось отослать ее отсюда, прогнать этот жуткий взгляд с ее лица и отблески ужаса из глаз. Она не хотела ничего знать.
      Арабелла запрокинула голову и оглядела куполообразный потолок.
      – Я обещала отцу, что никогда никому не расскажу. – Она взглянула па Джиллиану. – Много лет меня мучили кошмары, Джиллиана, и когда я просыпалась, то всегда говорила себе, что это всего лишь дурной сон, что я в безопасности. Мне понадобился не один год, чтобы осознать, что я никогда не буду в безопасности, пока все Роберсоны, все до единого, не исчезнут с лица земли.
      От дурного предчувствия у Джиллианы засосало под ложечкой.
      – Арабелла, что ты сделала?
      – Какой глупый вопрос, Джиллиана. Ты прекрасно знаешь, что я сделала. Год за годом я упорно училась, изучала медицину, пока не узнала все, что мне нужно.
      – Где Грант?
      – Тебе на самом деле не стоило есть его обед, Джиллиана. Он предназначался для него. Как я могу достигнуть цели и убить Гранта, если ты всегда рядом с ним?
      Джиллиана попятилась, но Арабелла лишь улыбнулась. Ну конечно, «Bella» означало вовсе не «красавица». Лоренцо имел в виду Арабеллу. Он все знал.
      – Ты убила его. Ты убила Лоренцо.
      – Да. Ведь он видел мою книгу.
      Ужас боролся в Джиллиане с состраданием. Ей хотелось обнять девушку и крепко держать, укачивая, словно ребенка.
      – Мне ужасно жаль, Арабелла, – сказала она.
      – Разве, Джиллиана?
      – Да.
      Арабелла покачала головой:
      – Не думаю, что ты и в самом деле сожалеешь. Если б это было так, ты бы никогда не была здесь с Грантом. Я пыталась предостеречь тебя, но ты осталась здесь, с ним. А зло, касаясь тебя, оставляет на тебе неизгладимый след, Джиллиана.
      Она медленно начала подниматься по ступенькам, направляясь к Джиллиане. Ее улыбка была потусторонней, в глазах – выражение спокойной решимости.
      – Не то чтобы я возражала, Джиллиана, ты должна понять. Пусть бы ты любила его, а он любил тебя – мне было бы все равно. Но только если бы он был кем-то другим, а не тем, кто он есть. Но он должен умереть, потому что он граф Стрейтерн.
      – Грант не такой, как его отец, Арабелла. Он бы никогда ни за что не сделал ничего подобного.
      – Он Роберсон. В нем течет дурная кровь. Мир не может позволить себе больше дьяволов.
      – Для этого ты пришла сюда? Чтобы убить его? Но его здесь нет, Арабелла.
      – Нет, – отозвалась Арабелла вполне миролюбиво. – Его нет, но ты есть.
      До этого момента Джиллиана не ощущала опасности, но сейчас, глядя в глаза Арабеллы, она вдруг испугалась. Если в ее взгляде и читалось безумие, то тому было достаточно причин.
      – У вас с Грантом ведь были отношения, да?
      – Я понимаю, о чем ты подумала.
      Джиллиана сделала осторожный шажок назад, затем медленно повернула голову, определяя расстояние между ротондой и запирающейся дверью.
      – Возможно, ты уже сейчас носишь его ребенка и можешь продолжить род Роберсонов. Создавать демонов в мире, где должны быть только ангелы.
      Арабелла решительно и неуклонно приближалась к Джиллиане.
      – Отец хотел, чтобы мы с тобой были как сестры. Он хотел, чтобы ты была единственной, кому я расскажу о дворце. Но я никогда не рассказывала, правда, Джиллиана?
      – Неудивительно, что ты не хотела ехать в Роузмур, – сказала Джиллиана, нервно теребя ткань юбки.
      – Я едва не заболела, когда увидела это здание. А ты каждый день смотрела в сторону дворца с такой тоской в глазах. Бедняжка Джиллиана. Ты никогда не сталкивалась с настоящим злом.
      – Зато тебе досталось слишком много.
      Джиллиана сделала еще два шага назад. Это, казалось, приостановило приближение Арабеллы. Она улыбнулась, и на одно короткое мгновение Джиллиана увидела того красивого ребенка, каким она когда-то была.
      – Арабелла, пожалуйста. Ты не можешь этого сделать.
      – Я должна, – решительно возразила Арабелла. – Ну как ты не понимаешь? Я должна убить тебя, а потом убью Гранта. И тогда моя миссия будет выполнена. Была же причина, почему ребенком меня привезли сюда. Вначале я не понимала, – сказала она, покачав головой. – Но потом до меня дошло. Я та, которая должна отомстить за всех тех бедных детей.
      – А Джеймс и Эндрю? Они же ничего тебе не сделали, Арабелла, – проговорила Джиллиана, делая еще один шаг назад. Ей нужно было добраться до спальни, находившейся в другом конце лаборатории. Ее дверь запирается, а Арабелла не настолько сильна, чтобы выбить металлический замок.
      – Они были Роберсонами. Этого достаточно. Разве ты не понимаешь этого, Джиллиана? – нетерпеливо спросила она.
      Джиллиана повернулась и побежала, тут же услышав топот ног Арабеллы за собой. Она промчалась через лабораторию и попыталась запереть дверь, когда Арабелла набросилась на нее.
      Ей удалось зажать дверью руку девушки, но Арабелла со всей силы толкнула дверь, и та ударилась о стену. Джиллиана выскочила из спальни и, снова оказавшись в лаборатории, стала бросать в Арабеллу всем, что попадалось под руку, чтобы остановить ее приближение.
      Но ничто, казалось, не могло остановить ее. Джиллиана схватила со стола бутылку и бросила ее в Арабеллу. Бутылка разбилась, жидкость выплеснулась на руки Арабеллы. И только когда та закричала, Джиллиана осознала, что швырнула бутылку с серной кислотой.
      Арабелла кинулась на нее с вытянутыми руками, со скрюченными, как когти, пальцами, пронзительно крича, изрыгая какие-то невнятные проклятия. Джиллиана понимала, что Арабеллу не остановить. И тут же увидела у нее в руке нож, тот самый нож, которым Грант подрезал провода для аппарата Вольта. Должно быть, Арабелла схватила ею, когда обегала вокруг стола.
      Джиллиана снова побежала. Обогнув стол, Арабелла схватила ее за юбку. Джиллиана упала на колени, уцепившись за подоконник. Арабелла с силой ударила ее ногой по бедру.
      Джиллиана упала на спину, отбиваясь от Арабеллы неповрежденной ногой. Когда она попала Арабелле по колену, та взвыла от боли и, одной рукой схватив Джиллиану за лодыжку, занесла нож и ударила.
      Джиллиана почувствовала, как лезвие вошло в бедро. Она закричала. Она не хотела умирать. О нет, только не от рук сумасшедшей. Не тогда, когда она только начала жить снова.
      Один из проводов аппарата Вольта свисал с края стола. Джиллиана отпихнула здоровой ногой Арабеллу и метнулась под стол, схватилась за провод и дернула со всей силы. Аппарат был сделан из железа и наполнен бронзовыми и серебряными дисками, и на одно ужасающее мгновение Джиллиане показалось, что она не сдвинет его с места. Но пег, он двигался; она слышала, как он скользит по деревянному столу.
      Арабелла пригнулась и поползла к Джиллиане с выражением решимости на лице. Глаза ее, однако, горели безумным огнем, а на губах играла странная полуулыбка. Она вскинула руку с окровавленным ножом и попыталась снова ударить Джиллиану. Она была настолько сосредоточена на убийстве, что не обращала внимания на действия Джиллианы и не видела машины до тех пор, пока та не упала ей на ноги, пригвоздив к полу.
      Вопли боли наполнили комнату.
      Арабелла попыталась столкнуть с себя аппарат. Провод на конце заряженной машины заискрился, а затем изогнулся, словно живой. Арабелла дернулась, силясь освободиться, когда он дотронулся до ее кожи.
      Половицы начали дымиться, струйка дыма поднималась недалеко от Арабеллы. Ее пропитанные кислотой юбки воспламенились. Джиллиана с ужасом осознала, что произошло, – она бросила в Арабеллу бутылку с кислотой, и теперь та выступает как проводник. Арабелла завизжала, отпихивая аппарат, но он был слишком тяжелым, чтобы она могла сдвинуть его с места.
      Джиллиана проползла на четвереньках к другой стороне стола и схватила ведро с песком, стоявшее там. Но к тому времени, когда она смогла добраться до Арабеллы, та была уже полностью объята столбом желто-оранжевого огня.
      Джиллиана высыпала песок на Арабеллу, стараясь, насколько это было возможно, не слышать ужасных звуков, издаваемых ею. Это не был голос Арабеллы. Казалось, что кричала маленькая девочка, охваченная ужасом.
      Нельзя дать пламени распространиться. Джиллиана схватила второе ведро и третье, а затем помчалась в комнату, сдернула с кровати покрывало и вернулась к Арабелле. Теперь уже не было слышно никаких звуков. Лишь потрескивание пламени, распространяющегося по полу там, где была разлита серная кислота.
      – Джиллиана!
      Она услышала, как ее зовут по имени, и на одно ужасающее мгновение ей почудилось, что это Арабелла вдруг заговорила мужским голосом. Потом она обернулась и увидела Гранта. Он подбежал и потянул ее за собой к выходу.
      Он здесь, действительно здесь, живой и невредимый, отмеченный не злом и пороком, а умом, добротой и участием. Благородный мужчина, мужчина, которого она любит всем сердцем.
      – Она же умрет. – Джиллиана попыталась вернуться к Арабелле, но Грант поднял ее на руки и вынес на улицу. – Мы должны помочь ей. – Последним, что она увидела, был какой-то странный столб пламени желто-золотистого цвета и тело Арабеллы, как будто тающее внутри его.
      – Слишком поздно, Джиллиана, – очень мягко сказал Грант.
      – Твоя лаборатория сгорит.
      – Она взорвется, – поправил он.
      Они были лишь в нескольких шагах от дворца, когда раздался первый взрыв. В ушах у Джиллианы все еще звучали слова Арабеллы и ее жуткий предсмертный крик: «Демоны идут».
      Она закрыла глаза и крепче обняла Грата – свой якорь в этом неопределенном и пугающем мире.
 
      – Как граф Стрейтерн, – холодно произнес Грант, – я также имею полномочия мирового судьи. Полагаю, мне бы следовало задержать вас, доктор Фентон.
      – По какому обвинению, Грант?
      Лоренцо, граф Патерно, нахмурился, глядя на Гранта, который ответил таким же взглядом, и сейчас в лице его не угадывалось и намека на дружелюбие или признательность, что его друг жив.
      Грант снова повернулся к доктору:
      – Я говорю об Арабелле, сэр. Конечно же, вы знали.
      Они сидели в новой комнате Лоренцо, просторных покоях, выходящих окнами на лужайку. Лоренцо полулежал в постели, очень бледный, поживой. Джиллиана сидела в инвалидном кресле рядом с его кроватью, нога ее была забинтована и приподнята. Раны, нанесенные ей Арабеллой, оказались глубокими, но они заживут. Что касается Лоренцо, он тоже поправится.
      Арабелле же не столь повезло.
      Дворец все еще горел, и не было ни малейшего шанса, что она осталась жива. Комната, являвшаяся лабораторией Гранта, была сущим адом с тех пор, как шесть часов назад там вспыхнуло пламя.
      Яркая заря занялась на горизонте, утро обещало новый солнечный день. Все было так же, как вчера, – и совсем не так. Тайны Роузмура открылись, и они были слишком постыдны и ужасны, чтобы обсуждать их. Джиллиана никому не рассказала о своем столкновении с Арабеллой. Как не упоминала она и о том, отчего все внутри у нее как будто заледенело. Не от откровений Арабеллы, но от другой мысли, еще более ужасной.
      Неужели она всегда держала свои эмоции под замком молчания? И всегда хорошо умела прятать то, что чувствует, даже от себя? Сейчас эмоции казались неистовее и сильнее, чем когда-либо прежде, они словно требовали обратить на них внимание. На протяжении всей ночи с Джиллианой находились либо доктор Фентон, либо графиня. Нетрудно было заключить, что они беспокоятся о ней. Что до Гранта, то он всегда был где-то неподалеку, но они не разговаривали ни как любовники, ни даже как друзья, оставаясь отчужденными, как были когда-то, – граф и компаньонка.
      А может, они и всегда были чужими? Ведь Грант так ни разу и не открыл ей своего сердца.
      Джиллиана повернулась и посмотрела на Гранта, сидящего с ней рядом, а он взглянул на нее. Медленно протянул он руку и дотронулся до ее рукава, при этом взгляд его был теплым, а улыбка успокаивающей.
      – Нет, я не знал, – ответил доктор, снимая очки и протирая их краем жилета.
      Водрузив очки обратно, он устремил невидящий взгляд в пол. Затем вытащил какую-то книгу, зажатую между его боком и подлокотником кресла.
      – Дневник Арабеллы. – Он протянул книгу Гранту. – Я понятия не имел, что она все записывала. – Он вздохнул. – Все. – Доктор взглянул на Гранта. – Но вы правы. Я должен был что-то заметить и понять. Должен был вспомнить, что она лечила Эндрю от воспаления легких.
      – А Джеймса? – спросил Грант.
      Доктор Фентон покачал головой:
      – Я не помню. Возможно, он приезжал ко мне, когда меня не было дома. Арабелла легко могла выписать ему лекарство с белладонной.
      – Белладонной? – переспросила Джиллиана, поворачиваясь к Лоренцо. – Значит, «Bella» означало вовсе не красавица? Вы знали? Поэтому написали это?
      На мгновение Лоренцо, казалось, смутился, потом улыбнулся:
      – Я мог бы сказать, что она сама рассказала мне. – Он взглянул на книгу на столе с ним рядом. – Арабелла всегда носила ее с собой. Как будто хотела, чтобы кто-нибудь понял, что она травит людей. Как будто насмехалась, провоцируя обнаружить ее секрет. – Он вздохнул. – Одна страница у нее была отмечена, и я вспомнил об этом, когда заболел.
      – Так поэтому ты и остался жив? – спросил Грант. – Потому что знал, что это был за яд?
      – Я остался жив, мой друг, потому что до этого уже лечил мисс Камерон. Я принял противоядие, как только все понял. Если б я не лечил ее, у меня не оказалось бы его под рукой. – Он пожал плечами. – Видимо, судьба.
      – Но зачем ты позволил нам думать, будто ты умер? – Грант и Лоренцо все еще смотрели друг на друга довольно сердито.
      – Я был слишком слаб, чтобы защититься от нее, – ответил Лоренцо. – И к тому же сомневался, что мне кто-нибудь поверит. Арабелла была красивой женщиной. Красивая женщина не должна быть убийцей.
      Никто не ответил на это замечание.
      – Доктор все понял, – продолжал Лоренцо, поглядев на доктора Фентона. Тот по-прежнему сидел, сгорбившись в кресле, устремив взгляд в пол. Услышав слова Лоренцо, он поднял голову.
      – Я понял, да поможет мне Бог, в ту минуту, когда лакей позвал меня в покои графа.
      – И вы сказали графине, что Лоренцо мертв, – подала голос Джиллиана. Она обхватила себя руками, но все равно никак не могла избавиться от дрожи. Ей казалось, что у нее внутри все заледенело.
      Доктор Фентон кивнул:
      – Я не хотел лгать, но согласился с графом, что так будет безопаснее. Ведь Арабелла спокойно расхаживала повсюду. – Он отвел взгляд, как будто стыдился слез.
      – Убила ли она кого-то еще, кроме Эндрю и Джеймса? – спросила Джиллиана, адресуя вопрос Гранту.
      – Меня бы это не удивило. – Он перелистывал дневник Арабеллы. – Она явно считала себя крестоносцем. Вершителем справедливого суда. Невинные щадились, те, кто олицетворял зло, – нет.
      Грант посмотрел на доктора Фентона.
      – Видит Бог, у Арабеллы был повод ненавидеть моего отца, но зачем убивать моих братьев?
      – Из-за их крови, – ответила ему Джиллиана; слова давались ей с трудом. – Из-за вашего отца. – Она крепко стиснула руки и сосредоточила взгляд на них. – Кровное родство. Эндрю и Джеймсу не было пощады, потому что они отпрыски зла и порока.
      Джиллиана подняла глаза на доктора Фентона. Этот вопрос мучил ее уже несколько часов, не давая уснуть. Она не могла не задать его:
      – Это Арабелла убила моего сына? Он должен был умереть из-за того, что я согрешила?
      Доктор Фентон взглянул на нее, потрясение исказило его черты. Несколько долгих мгновений они молча смотрели друг на друга.
      – Я этого не знаю, Джиллиана, – сказал наконец доктор срывающимся от волнения голосом. – Да поможет мне Бог, я не знаю. У отравления белладонной и сердечной недостаточности симптомы одинаковые.
      Грант обнял ее за плечи. Все эти последние несколько часов он старался быть поблизости, чтобы видеть, все ли с ней хорошо. Но с ней не все хорошо. Она всегда будет гадать о судьбе своего малыша и о том, считала ли Арабелла, что он должен быть наказан за грехи своей матери. Как не сможет забыть и историю самой Арабеллы.
      Прежде чем Джиллиана нашла слова, чтобы заверить Гранта, что она спокойна, вполне владеет собой и не нуждается в утешении, он наклонился ближе и прошептал:
      – Я здесь.
      Вот так просто. Любые сомнения, любая неуверенность, любой страх были просто сметены, и на их место пришло осознание, что она в плену у этого чувства, связана с этим мужчиной на всю жизнь. Если завтра он прогонит ее от себя, она переживет это, как пережила все другие свои горести и потери, но не перестанет любить его.
      Любовь отнюдь не удобное чувство. В ней нет ничего доброго, мягкого или нежного. Любовь резко сдергивает тебя с якоря и выбрасывает в открытое море. Любовь – это свирепый и беспощадный ветер, меч в сердце, удар грома, стрела молнии.
      Она не хотела влюбляться, но влюбилась. Не хотела полюбить графа, но полюбила. Это чувство просто существовало, как цвет глаз, как рост, как сам факт ее присутствия здесь.
      Доктор Фентон что-то еще говорил, но Джиллиана не слушала его. Она протянула руку к Гранту. Сейчас было неподходящее время признаваться в своих чувствах к нему, но, возможно, Грант прочитал все в ее глазах, в улыбке, которую она послала ему.
      Он убрал руку с ее плеча, чтобы сплести их пальцы – его теплые и ее холодные.
      Никто не сможет отвести ее боль. Никто не сможет по-настоящему понять ее. Но простой жест Гранта заставил Джиллиану задаться вопросом, возможно ли разделить с кем-то горький опыт жизни. Можно ли любить кого-то настолько, чтобы суметь облегчить его боль? Может ли дать утешение простое прикосновение?
      Горе окутывало Гранта как накидка, гак же, по-видимому, как и ее. Но в тот момент Джиллиана внезапно испытала облегчающий покой, чувство, что она не одна.
      Возможно, любовь, в конце концов, все-таки благословение.

      Грант услышал, как кто-то вошел в библиотеку, но не отвернулся от окна. Кто это? Доктор Фентон? Но Гранту сейчас не хотелось говорить об Арабелле и видеть страдания доктора, обвинявшего себя в поступках своей приемной дочери. Лоренцо? Грант не мог смотреть ему в глаза, чувствуя свою вину за страдания, которые пришлось вынести его другу и Джиллиане.
      Слава Богу, это не был ни тот, ни другой.
      – Ты не стал вызывать пожарных, – сказала графиня Стрейтерн, имея в виду лакеев, которые регулярно тренировались в тушении огня в Роузмуре. – Более того, мне сказали, что ты приказал им не гасить пламя. Прошел целый день, Грант, а здание все еще горит. Ты хочешь, чтобы сгорело все поместье? – Она подошла ближе.
      – Нет, мама, – отозвался Грант. – Только дворец. – Словно в подтверждение его слов послышался еще один взрыв, на этот раз менее громкий, чем предыдущие. Огонь уже добрался до склада с химикалиями в одной из неиспользуемых комнат. – Не думаю, что я смог бы войти в это здание снова.
      – Уж я бы точно не смогла, – вздохнув, проговорила графиня. – Но я обнаружила, что мои воспоминания живут не в здании, а во мне самой.
      Она подошла еще ближе, и Гранту вдруг захотелось, чтобы она ушла. Он еще не до конца сжился с мыслью, что это она убила его отца. С одной стороны, он все прекрасно понимал и не исключал, что и сам поступил бы так же. Но в то же время в нем все еще продолжал жить мальчишка, слишком рано ставший графом.
      Его отец в ответе за смерть своих сыновей и дюжины загубленных жизней. Арабелла была лишь средством совершить эти убийства. Поступки отца породили ряд событий, которые и привели ко всей этой трагедии в Роузмуре.
      – Что ты собираешься делать, Грант?
      Он улыбнулся. Последние двадцать четыре часа он много думал о своем будущем.
      – Возможно, мне лучше уехать из Роузмура, – сказал он, – вернуться в Италию, где жизнь намного проще.
      – Многовато Роберсонов будет в Италии, – неожиданно проговорила графиня.
      Грант непонимающе посмотрел на мать.
      – Мы с доктором Фентоном решили, что должны сопроводить Лоренцо домой. Это, в конце концов, самое малое, что мы можем для него сделать. Кроме того, увидеть другую страну звучит довольно заманчиво. Слишком долго я никуда не выезжала из Роузмура. – Она взглянула на него. – У нас у обоих есть раны, Грант. Твои со временем заживут. И ты должен начать династию. Твои сыновья и дочери будут гордиться тем, чего достиг их отец. Но главное, Грант, ты должен найти свое счастье.
      Графиня посмотрела в окно, туда, где все еще горел дворец.
      – Возможно, однажды ты построишь там другое здание. Здание для проведения своих экспериментов. И позаботишься о том, чтобы только хорошие воспоминания жили в его стенах.
 
      Настало время уезжать. Настало время покинуть Роузмур. Время пришло.
      Наверное, ей бы следовало бояться. Видимо, она должна была бы больше беспокоиться о будущем, но она не чувствовала ничего, кроме боли, задержавшейся под веками в виде непролитых слез и тяжестью лежащей на сердце. Как же ей это сделать? Где взять силы, чтобы покинуть его? Как-нибудь. Где-нибудь. Вот единственный ответ. Но она должна пережить это, зная, что один час перейдет в другой и так до тех пор, пока день не подойдет к концу. Один за другим дни будут сливаться в недели.
      Страдание так знакомо ей. Возможно, это единственное чувство, которое она будет испытывать в будущем, более сильное, чем любовь или ненависть.
      Она всегда знала, что будет так. Она думала об этом бесстрастно, придя к заключению, что, если ей посчастливилось найти любовь, она заплатит за нее любую цену.
      Что заставляет женщину пожертвовать всем ради любви? Свет в глазах мужчины? Обещание его улыбки? Воспоминание о страсти или стремление к ней? Или просто одиночество? А может, она пошла против всех предостережений сердца, потому что полюбила Гранта с первого взгляда так сильно, что и сама не ожидала?
      Как бы то ни было, она должна уйти. Возможно, когда-нибудь она будет вспоминать это время как невероятное приключение, как свою одиссею. «Помнишь, как ты жила в Роузмуре? Помнишь, как ты любила мужчину по имени Грант Роберсон? Помнишь свою любовь?»
      Если повезет, она, быть может, потеряет память. Может ли природа даровать ей такое освобождение? Господи, помоги ей. Помоги быть сильной, решительной.
      – Куда это, скажите на милость, вы собрались?
      Джиллиана обернулась и увидела стоящую в дверях графиню, сверлящую ее властным взглядом. Джиллиана улыбнулась; она больше не боялась этой женщины, не боялась с той ночи, когда они вместе пили шоколад.
      – Я уезжаю.
      – Я вижу, – отчеканила графиня. – И куда вы уезжаете?
      Джиллиана не ответила. Графиня еще несколько долгих неловких мгновений продолжала буравить ее суровым взглядом.
      Если графиня хотела увидеть ее смущение, ей это не удалось. Конечно, в представлении окружающих то, что она сделала, дурно. Если б ее дочь вела себя подобным образом, Джиллиана была бы в ужасе. Но в Роузмуре было слишком много печали и слишком много трагичного, чтобы беспокоиться о каких-то нарушенных правилах. Если они с Грантом украли немного счастья, их нужно понять, а не осуждать.
      Графиня уставилась на саквояж в ее руке.
      – Вы не можете уехать, – наконец заявила она, что прозвучало почти как приказ.
      – Нет, ваше сиятельство, – устало возразила Джиллиана, – могу. – Она направилась по коридору к выходу. С Лоренцо она уже попрощалась, а доктор Фентон должен был встретить ее возле экипажа.
      Она поживет в доме доктора, пока не заживет нога, а потом решит, что делать дальше. Джиллиана скучала по отцу. Он хороший человек, хоть и слишком строгий. Возможно, он обрадуется ее возвращению. Если же нет, она найдет где-нибудь работу. У нее есть небольшая сумма, достаточная, чтобы на некоторое время снять жилье, – и решимость. Она будет продвигаться маленькими шажками, один за другим, и выстроит свою жизнь.
      Как странно, что она больше не боится.
      – Вы собираетесь попрощаться с Грантом? Или намерены просто исчезнуть? На мой взгляд, он заслуживает от вас некоторой вежливости.
      Джиллиана остановилась, но не обернулась.
      Она не может попрощаться с Грантом. Не может еще раз посмотреть в эти прекрасные серые глаза. Просто не может. Но она ничего не успела сказать графине – та, чеканя шаг, подошла к ней, схватила за руку и подтолкнула вперед по коридору.
      – Ваше сиятельство!
      – Нет, – отрезала графиня Стрейтерн. – Вы вызывающе вели себя на протяжении всего вашего пребывания в Роузмуре. Я не позволю вам спрятаться в раковину благопристойности сейчас.
      – Что вы имеете в виду?
      Графиня фыркнула:
      – Проще говоря, не будь дурой, Джиллиана. – С этим столь поразительным заявлением она открыла дверь и буквально втолкнула Джиллиану в комнату.
      Грант стоял у окна. Когда она вошла, он обернулся.
      – Графиня считает, что я должна сказать тебе, – проговорила Джиллиана, нахмурившись, – о своем отъезде.
      Он ничего не ответил на эту новость, просто повернулся и снова стал смотреть в окно.
      – Ты никогда не задумывалась, почему днем звезд не видно? И тем не менее они там.
      – Нет, – ответила она, – не задумывалась. Меня всегда больше интересовало то, что вокруг меня, чем то, что находится чересчур далеко.
      – Звезды дают нам возможность отдохнуть от того, что очень близко. Предлагают посмотреть на вещи иначе, увидеть в другом ракурсе.
      Джиллиана не знала, что ответить на такие философские рассуждения.
      – Перемены происходят вокруг нас постоянно, – проговорила она. – Мы не сознаем этого, потому что заперты в своих собственных маленьких мирках. Мы являемся их цензом, и только когда какое-то событие выбивает нас из этого мирка, оглядываемся вокруг и обнаруживаем, что все это время происходили перемены, что-то менялось, а мы и не знали. Мы думаем, что жизнь прочна и незыблема, но на самом деле это расплавленная масса, которая постоянно движется. Постоянно меняется.
      – Ты моя перемена, – сказал Грант, поворачиваясь к ней. – Тебе удалось изменить весь мой мир. Все последнее время я не мог начать очередной эксперимент, не задаваясь вопросом, где ты, или лечь спать, не желая всей душой, чтобы ты была со мной. Даже рутина ежедневных обедов для меня изменилась, потому что я ждал, что ты придешь.
      – Я понимаю, – тихо сказала Джиллиана.
      – Я хотел уехать с тобой в Италию, но, кажется, моя мать с доктором Фентоном собираются убежать туда раньше нас.
      – Я знаю, – отозвалась Джиллиана, будучи посвящена доктором в его планы.
      Грант взглянул на нее.
      – Они вечно украдкой поглядывали друг на друга. Ты не замечала?
      Она покачала головой.
      – Тебе не следует перетруждать ногу.
      Она не ответила.
      – Тебе надо присесть.
      Джиллиана оставила без внимания его совет, но когда Грант пододвинул ей стул, с благодарностью опустилась на него.
      – Порой мы не видим того, что перед нами, – сказал он; тон его был раздраженным.
      – Или видим, но намеренно закрываем глаза, – возразила она.
      Некоторое время они молчали, однако молчание между ними никогда не было тягостным, отсутствие слов только облегчало передачу мыслей.
      – Это поместье могло бы быть счастливым местом, – наконец, произнес Грант. – Роузмур мог бы стать раем на земле, если б здесь жили нормальные, хорошие люди.
      Джиллиана молчала.
      – Женщина, сохранившая в своем сердце оптимизм, несмотря на боль и страдания, которые она познала. – Грант посмотрел прямо на нее. – Женщина, которая верит в радость. Женщина, которая не боится жить.
      – Когда-то я была такой, – призналась Джиллиана. – Но все, что у нас есть, – это сегодняшний день, Грант. И надо прожить его как можно лучше.
      Грант улыбнулся.
      – Тебе бы понравилось в Италии, – сказал он. – Однако придется довольствоваться Роузмуром.
      Она подняла на него взгляд:
      – Нет.
      Он протянул к ней руку, но она остановила его:
      – Видишь ли, я стала очень мудрой. Мне хочется нормальной, обычной жизни. Определенной респектабельности. И хотя быть твоей любовницей достаточно привлекательно, это не то, чего я хочу.
      Грант улыбнулся.
      – Вся жизнь диктуется тем, что о твоих поступках могут подумать другие. Чужие, незнакомые люди, которые и представления не имеют о твоей жизни. Так и со мной. Грехи моего отца – не мои грехи, но многие годы я жил с оглядкой, старался быть осмотрительным во всех делах, словно моя безупречность могла скрыть ужасные тайны рода Стрейтернов.
      Джиллиана ничего не сказала в ответ.
      – Знаешь, я решил, что мне наплевать на приличия именно в тот момент, когда ты решила иначе.
      Она по-прежнему молчала.
      – Мы будем играть в тайных любовников, – продолжал Грант, – в то время как внешне будем ужасно приличными. Мы станем настоящим олицетворением благопристойности. А я ясно дам всем понять, что обожаю тебя, чтобы не было никаких сомнений в отношении моих чувств.
      – Ты так решил?
      Он кивнул:
      – Я мог бы даже говорить с тобой по-итальянски на людях. Все будут думать, что я навеселе, но только ты будешь понимать истинное значение моих слов. Тайные словечки и фразочки. Внешне, однако, мы будем воплощением всего церемонного и благопристойного.
      Джиллиана покачала головой.
      – Ты действительно думаешь, что можешь оставить меня?
      – Да, хотя это очень трудно.
      – А я думаю, что это, черт возьми, вообще невозможно, – твердо проговорил Грант. – И этого никогда не произойдет.
      – Не произойдет?
      Он подошел к ней, протянул руки. Она вложила в его ладони свои.
      – Останься со мной в Роузмуре. Сделай его счастливым местом, моя дорогая Джиллиана. Пусть оно станет известно всей Шотландии как никогда не знающее ни горя, ни печали, ни потерь. – Он медленно заключил ее в кольцо своих рук. – Неужели ты ничего ко мне не чувствуешь?
      – Я люблю тебя, – сказала она и увидела, как изменилось его лицо. Оно стало торжественным, взгляд потеплел. – Я люблю тебя достаточно, чтобы признаться в своих страхах и поведать о своей боли. Достаточно, чтобы быть слабой рядом с тобой и не пытаться защищаться.
      Он притянул ее ближе.
      – Когда ты входишь в комнату, мое сердце бьется чаще, – продолжала она. – Мне хочется улыбаться, когда я думаю о тебе. Мне хочется плакать, когда я знаю, что тебе больно. Мне хочется быть твоей помощницей, хотя бывают моменты, когда у меня возникает желание помучить тебя. Я хочу, чтобы в моей жизни был ты. Хочу сидеть с тобой за одним столом. Хочу проснуться среди ночи и знать, что ты рядом со мной. Я хочу испытывать восторг в твоих объятиях, ощущать и смех, и слезы.
      – И все же ты не хочешь меня, – сказал Грант, нахмурившись. Глаза его, однако, искрились улыбкой. – Если положение графини недостаточно заманчиво для тебя, есть еще Роузмур. Ты будешь хозяйкой Роузмура, правда, я сомневаюсь, что несколько кирпичей изменят твое мнение.
      Она отстранилась.
      – Графини? – Джиллиана часто-часто заморгала, но все же не смогла удержать слезы. – Мне все равно, буду я графиней или нет.
      – По-моему, у нас есть драгоценности. Сапфиры и рубины. Ты любишь драгоценности?
      – Не знаю, – призналась Джиллиана. – У меня их было не так много.
      – Ты могла бы стать моей ассистенткой. Ты очень хорошая ассистентка. Я заново выстрою лабораторию.
      Когда она не ответила, он нахмурился.
      – Ну так как?
      – Всему этому я бы предпочла титул жены.
      Грант улыбнулся, наклоняя голову.
      – Думаю, это мы можем устроить, – прошептал он и поцеловал ее.