4

Мы редко боялись чего-то действительно сильно – хотя нам было чего бояться. В конце концов, это были пятидесятые годы, и над всеми нами висела тень Бомбы.

Родители очень беспокоились начет Бомбы, но нам в школе раздали листовки, из которых стало ясно, что если во время вспышки прикрыть глаза фольгой от шоколадки и не забыть «нырнуть в укрытие», то при взрыве останешься живым и здоровым. Мы приберегали те страхи, что у нас были, для более ощутимых вещей. Нужно было знать массу всего, чтобы пережить детские годы, и мы старались знать все.

Змей, к примеру, надо было опасаться. Змей и кусачих жуков.

О змеях ходило множество рассказок, которые передавались изустно на школьной площадке. Все змеи были смертельно опасны, и все они подлежали убиению по принципу «или ты их, или они тебя».

Парк Ганнерсбери был лучшим местом для змей, или худшимместом, как, возможно, следует сказать. Мы все были уверены, что парк просто кишел этими тварями. Они свисали с ветвей деревьев и в листве скользили огромные анаконды и питоны камуфляжного окраса в ожидании глупых мальчиков и девочек, что слонялись без дела. Пруд в парке и озеро, по которому можно было плавать на лодках, служили родным домом водяным гадюкам, тонким как волос и быстрым как сэр Стерлинг Мосс, чемпион «Формулы-1».

И все знали, что если пописать в озерцо, они всплывут по струе и залезут тебе в конец. А залезши внутрь, они его закупорят, ты не сможешь больше писать, переполнишься и помрешь. Единственное средство было невообразимо страшным: приходилось отрезать пипиську.

Змеи просто обожали забираться внутрь тебя всевозможными способами. Ходили слухи, что один паренек в Хенвелле однажды заснул в парке, причем с открытым ртом. Ему в горло вполз уж и устроился в желудке. Паренек, ничего не заметив, проснулся и пошел домой. Вскоре после этого ему стало плохо, и становилось все хуже. Сколько бы он ни ел, он худел день ото дня, и все время жаловался на то, что его мутит. Мать отвела его к доктору. Тот пощупал ему живот и сразу понял страшную правду.

Парню повезло, он не умер. Доктор не давал ему есть два дня, потом специальным устройством разжал ему челюсти и повесил надо ртом кусок сырого мяса. Голодный уж почуял мясо и стал вылезать наружу. Доктор смог вытащить его изо рта паренька и прикончить.

Змеюку заспиртовали, и многие рассказывали, что видели ее, как живую в стеклянной банке.

Мой приятель Билли (который знал слишком много для своего возраста) сказал, что эта история – очевидное фуфло. По его мнению, парень бы задохнулся, если бы ужа выманивали через горло.

Билли сказал, что уж вылез через задницу.

Но угроза, тем не менее, была вполне реальной, и никто не осмелился бы прилечь поспать в парке Ганнерсбери.

Должен заметить, что, хотя я провел большую часть детства в этом парке, я ни разу не видел там ни одной змеи.

Мне просто очень повезло.

Еще одной жуткой угрозой были кусачие жуки. Чаще всего встречались уховертки. Всем известно, что они по ночам забираются к тебе в ухо и откладывают яйца в мозгах. В местной психушке, Сент-Бернаре, было полно жертв уховертки, которым уже никто не мог помочь. Их жуткие вопли часто слышались по ночам, когда эти черепно-мозговые паразиты доводили их до исступления, глодая им мозги и ползая взад-вперед.

Жуки– рогачи были смертельно опасны и могли отхряпать тебе палец начисто.

Красные муравьи могли обглодать взрослого мужчину до костей раньше, чем его жена успела бы вскипятить чайник.

Под сиденьями на унитазе жили всякие пауки, так и норовившие залезть тебе в попу, а если тебя больше трех раз подряд ужалит пчела – тебе точно дорога на кладбище.

Принимая во внимание всех этих змей и жуков, это просто чудо, что хоть кто-то из нас дожил до юношества. Однако большинство из нас выжило, что объяснялось то ли тем, что мы изо всех сил старались избегать змей и жуков, то ли тем, что у всех у нас было крепкое здоровье, что, в свою очередь, объяснялось нашим правильным питанием.

Нас терзали болезни и паразиты, кусачие, как сам дьявол. Однако, хотя иные эпидемии и выкашивали подчистую едва ли не целые школы то здесь, то там, наш класс это почти не затронуло, и мы выжили.

Что объяснялось нашим правильным питанием.

Не тем правильным питанием, которое навязывали нам родители: капуста всех видов и т. д. Тем излишествам, которые мы добывали себе сами. Это объяснялось конфетами.

Ведь это не просто совпадение, что мы теряем интерес к конфетам и прочим сластям, когда достигаем половой зрелости [По крайней мере, некоторые из нас.]. К этому моменту мы теряем десять процентов нашей способности воспринимать цвет, звук и запах и даже не замечаем этого. К этому моменту начинается шевеление в штанах, и мы перестаем интересоваться конфетами.

Видите ли, наше тело всегда знает, чего ему нужно, а в детстве телу нужны сладости. Это «основной инстинкт», не имеющий почти никакого отношения к умственной деятельности. Если нашему телу в детстве нужно больше сахар, оно посылает сообщение в наш детский мозг. «Хочу конфетку,» – вот оно, это сообщение. И к нему следует прислушаться. По достижении зрелости потребности меняются. Нужно больше крахмала и белков. «Хочу пива,» – взывает тело. Однако, как нетрудно заметить, такое сообщение редко поступает в мозг шестилетнего ребенка.

Наше тело точно знает, чего оно хочет, и чего ему нужно. И горе тому, кто отрицает это.

Конфеты укрепляли наше здоровье. Мы – живое тому доказательство.

Хотя на самом деле мы не знали, что нам нужны быликонфеты, мы точно знали, что нам их хотелосьи – забавно, но факт – ходило много рассказок о целебных свойствах того или иного вида конфет [Сейчас это – научный факт. См. Гуго Рун, Лимонный шербет и его роль в становлении характера.].

Примером этого является наш любимый стишок того времени:

И по сей день справедливы эти слова.

В детстве мы инстинктивно чувствовали, что с медицинской точки зрения лавка кондитера намного полезнее, чем любой аптечный отдел в фирменном магазине «Бутс». К тому же любой опытный фармацевт, который хоть что-нибудь знает об истории своего ремесла, скажет вам, что сладости (почти все) изначально появились как средство от той или иной болести.

Лакричные конфеты исходно применялись как слабительное. Мята – для лечения свищей. Анис служил ветрогонным средством. Гусиные лапки применялись для лечения плоскостопия, а шоколад, если его чуть-чуть подогреть и размазывать по обнаженному телу благосклонно настроенной взрослой особи, весьма способствует поднятию настроения в скучный воскресный вечер.

И по сей день справедливы и этислова.

В нашем городке кондитерскую лавку держал старый мистер Хартнелл. Его сын Норман (не путать с другим Норманом Хартнеллом, который шил платье королеве для коронации в 1953 году) учился в нашем классе и пользовался большей популярностью. Норман был прирожденным кондитером. Когда ему исполнилось пять лет, отец подарил ему коричневую куртку наподобие той, в которой всегда стоял за стойкой в лавке, и если Нормане был не в школьной форме, его редко видели без этого одеяния.

Норман буквально жил и дышал (и питался) конфетами. Конфеты были для него тем же, чем впоследствии станет табак для Т.С. Давстона, хотя Норман никогда не сможет добиться такой известности. Однако позже, когда он вырастет, известность получат его научные изыскания, которые даже опишут в нескольких книгах, и, собственно, в этой тоже.

Т.С. Давстон и я подружились с Норманом. Не то чтобы ему не хватало друзей, вы же понимаете. Он привлекал к себе друзей, как это самое привлекает мух. Но, по мнению Т.С. Давстона, это все были одноразовые друзья. Друзья типа «Привет-Норман-дай-конфетку» и «Норман-угости-шоколадкой», каких заводится полно у сына кондитера, дабы раскрутить его на бесплатное угощение.

– Что действительно нужно Норману, – заявил Т.С. Давстон однажды июльским утром, на уроке физкультуры, – так это направляющая рука ментора.

– И где найти такую руку? – спросил я.

Т.С. Давстон показал мне одну из своих рук.

– Вот, и не говори, что она вставлена не тем концом.

Я осмотрел предлагаемое. Рука Т.С. Давстона, как обычно, была грязна и черна ногтями, с остатками варенья на большом пальце. Если, как предполагалось, это действительно была рука ментора, так у меня было две таких же.

– Кто такой, вообще говоря, этот ментор? – спросил я.

– Мудрый советник. Или наставник, которому полностью доверяешь.

– И ты думаешь, он нужен Норману?

– Посмотри на него, – сказал Т.С. Давстон, – и скажи, что тыдумаешь на этот счет.

Я взглянул на Нормана. Мы стояли шеренгой в спортзале и, если не физически, то морально, готовились к ужасам прыжку через коня. Нормана, как обычно, его «друзья» вытолкнули вперед.

Он был коренастым, хорошо сложенным пареньком с торчащими коленями и пухлыми пальцами. И разумеется, раз уж он был сыном кондитера, во внешности его многое напоминало разнообразные сласти. Кожа у него была розовая, как рахат-лукум, а щеки – красные, как вишни в сахаре. Губы были похожи на леденцы, подбородок – на кекс, волосы были цвета ирисок, а родинка на левом плече походила на шоколадное суфле.

Норман стоял перед нами в трусах и в майке, потому что забыл форму дома. Мистер Во (твид и шейный платок) поднес к губам свисток и дунул в него. Норман перекрестился, потрусил вперед, набрал скорость, прыгнул и вонзился в коня головой.

Могучее четвероногое, обитое кожей, чуть дрогнуло. Норман оцепенел, сделал несколько характерных шатающихся шагов, которые в мультиках всегда сопровождаются появлением птичек вокруг головы, и рухнул на паркет без сознания.

Никто не вскричал от ужаса, никто не бросился ему на помощь. В конце концов, мы видели это уже много раз, а если бросаться на помощь без разрешения, не миновать порки шлепанцем.

Мистер Во осведомился, кто сегодня отвечает за травмы, и мы все подняли руки, потому что всем было известно, что Норман всегда прячет в трусах ириски.

Состоялась церемония выборов ответственных («вот ты и ты!»), Нормана соскребли с паркета и вынесли из зала.

– Что нужно этому парню, так это ментор, – сказал я.

Т.С. Давстон кивнул. – И в этом ты не ошибся.

В этом конкретном случае контузия Нормана была достаточно сильной, чтобы его отослали домой с уроков, и после школы Т.С. Давстон и я отправились в лавку его отца, чтобы выразить свои наилучшие пожелания и надежду на скорое выздоровление.

Был вечер среды, и мистер Хартнелл уже закрыл лавку. Мы постучали, подождали, и, пока мы ждали, мы жадно глазели на витрину. На этой неделе основное внимание привлекал новый сорт американских сигарет: «Стронций-90». Витрина была оформлена большими картинками, на которых сияющие здоровьем и белизной зубов студенты и студентки в шляпах с плоским верхом и с прическами «хвостиком» широко улыбались друг другу, затягиваясь «Стронцием». Изо ртов у них вылетали пузыри с надписями типа «Ба, да они точно хороши, да?» и «Излучают радость, уж это точно!».

– Что о них скажешь? – спросил я.

Т.С. Давстон покачал головой. – Я о них много читал в коммерческих газетах, – сказал он. – Что они якобы пропитаны радиоактивным элементом, от которого светятся в темноте. Американцы сейчас все облучают, это вроде как полезно для здоровья.

– И Кока-колу тоже облучают?

– Говорят, что да, – сказал Т.С. Давстон. – Говорят.

Он снова постучал, и мы подождали еще немного. Я знал, что попытки Т.С. Давстона сделать старого мистера Хартнелла приемным родственником не увенчались успехом, и должен признаться, что я не верил в то, что его намерение стать ментором Нормана имеет чисто альтруистский характер. Но искушение бесплатными сладостями и, возможно, сигаретами, было слишком сильным, чтобы его можно было игнорировать.

Т.С. Давстон, прищурившись, склонился к стеклянной двери в лавку. – Кто-то идет, – сказал он.

За дверью возникло лицо Нормана, серое и скорбное. – Проваливайте, – сказал он.

– Привет, Норман, – сказал Т.С. Давстон. – Отец дома?

– Уехал к поставщикам. Как обычно в среду вечером. И сказал, чтобы я не пускал ребят. Как обычно в среду вечером.

– Мудро, – сказал Т.С. Давстон. – Так ты выйдешь или нет?

– Я болею, – сказал Норман. – У меня голова болит.

– А мы идем на ярмарку.

– На какую ярмарку? – спросил Норман.

– На какую ярмарку? – спросил я.

– На ярмарку на общинном лугу, конечно.

Норман покачал больной головой. – Она открывается только в субботу – всем известно.

– Для меня уже открылась, – сказал Т.С. Давстон. – У меня там дядя в одном аттракционе.

Глаза Нормана за стеклом расширились. – Дядя? – медленно произнес он. – А в каком?

– Его зовут профессор Мерлин. Он заведует «Кунсткамерой».

Мои глаза тоже стали намного больше обычного состояния. «Кунсткамера» всегда была оченьинтересной. В прошлом году там были восьминогий ягненок и русалка. По общему мнению, и тот, и другая были просто чучелами, но там были и живые экспонаты. Великаны и карлики, бородатая дама и человек-аллигатор.

– Врешь, – сказал Норман. – Вали отсюда.

– Как скажешь, – отозвался Т.С. Давстон, – а мы идем. Я думал, тебе захочется взглянуть на мальчика-собаку. Говорят, он откусывает головы живым курицам.

– Только куртку одену, – сказал Норман.

– Давай мы войдем и подождем тебя.

– Ни фига не войдете.

Норман вернулся с коричневой курткой в руках – новой курткой, которую ему подарили на девять лет. Он запер дверь лавки, причем запер ее (Т.С. Давстон внимательно наблюдал за происходящим, притворяясь, что смотрит в другую сторону) собственными ключами. И мы втроем пошли к общинному лугу.

У меня были определенные сомнения на этот счет. Мы обычно держались подальше от ярмарки, пока ее официально не откроют. У цыган, которые на нее приезжали, были очень большие собаки и не было особой любви к случайным прохожим.

– Ты уверен, что стоит это делать? – спросил я Т.С. Давстона, когда мы подошли к шатрам, установленным большим кругом.

Т.С. Давстон шикнул на меня. Он рассказывал Норману о другом своем дяде, который был ламой в Тибете. Этот его дядя овладел искусством левитации, которое оказалось полезным в самых разных видах деятельности. Например, при прыжках через коня в спортзале. Т.С. Давстон, по его словам, был уверен, что этого дядю-ламу можно уговорить передать этот бесценный секрет Норману всего лишь за блок «Стронция-90».

– Ни фига, – сказал Норман.

Мы услышали лай очень больших собак, и разглядели между фургонами с высокими бортами фигуры цыганской наружности. Они были дородные, с усами как у моржа и серьгами в ушах, все в наколках и накидках, волосатые и вонючие.

Мужчины были не лучше.

– Подождите здесь, я пойду разведаю, – сказал Т.С. Давстон, и убежал.

Мы остались ждать, ковыряя ботинками кочки. Норман вытащил из кармана мармеладку и засунул в рот. Я надеялся, что он предложит одну и мне. Он не предложил.

– Цыгане едят своих детей, знаешь? – сказал он.

– Ну не едят.

– Едят, – кивнул Норман. – Мне папа сказал. На свете одновременно живет только девятьсот девяносто девять цыган. Это потому что у них есть волшебная сила, типа там предсказывать будущее или как найти клад. Этой силы хватает только на девяносто девять человек. На одного больше – и они ее потеряют. Поэтому новый цыган не может родиться, пока не умрет старый. А если рождается, они его убивают и съедают.

– Ужас, – сказал я.

– Это еще ничего по сравнению с тем, на что они еще способны. Мне папа все о них рассказал.

– У тебя папа, видно, много знает про цыган.

– Еще бы не знать, – сказал Норман. – Моя мама сбежала с цыганом.

Т.С. Давстон вернулся и сказал: – Все нормально, пошли за мной.

Мы пошли за ним между высоких фургонов в круг, где усатые женщины в наколках устанавливали палатки для аттракционов и собирали карусели, распевая песни на своем родном наречии. В данный момент они трудились над палатками «Обдери щенка» и «Понюхай сыр».

Мужчины отдыхали на складных верандах. Разряженные в цветные халаты и босоножки, они прихлебывали мартини и собирали замысловатые композиции из цветов.

– Вот эта жизнь для меня, – сказал Норман.

И кто бы стал с ним спорить?

5

Я никогда, ни до того, ни после, не встречал человека, похожего на профессора Мерлина. На его голове, такой маленькой, что в дрожь бросало, был старинный завитой парик лилового цвета. Нос его был словно клюв сказочной птицы, а глаза блестели, как две бирюзовые запонки. Над тонкими губами, растянутыми в золотозубой улыбке, были прочерчены тоненькие нафабренные усики. А под улыбкой начинался подбородок, настолько выдающийся вперед и такой длинный, что когда профессор Мерлин закрывал рот, подбородок едва не смыкался с носом.

Одет он был, как проходимец эпохи Регентства: высокий накрахмаленный воротник и белый шелковый галстух. Жилетка его была красной, тихо звенела брелками на цепочке от часов, и служила прекрасным фоном расшитым лацканам зеленого фрака. Профессор Мерлин был стар, высок и худ. Он был чарующе чудовищен.

При нашем появлении он протянул длинную, тонкую, бледную, наманикюренную руку и взял ею грязную ладонь Т.С. Давстона.

– Мой дорогой маленький Берти, – сказал.

– Берти? – удивленно прошептал я.

– А это, должно быть, твой брат?

– Эдвин, – сказал Т.С. Давстон. – А это мой лучший друг Норман.

– Берти? – вертел головой Норман. – Эдвин?

– Норман – сын мистера Хартнелла, выдающегося брентфордовского кондитера и владельца лавки, способной удовлетворить любые запросы настоящего ценителя табака.

– И прочая, и прочая, и прочая, – отозвался профессор. – Впрочем, я польщен. – Он порылся в кармане жилетке и выудил из него замечательную серебряную табакерку в форме маленького гроба. И протянул ее в сторону Нормана.

– Не желаешь ли отведать? – осведомился он.

Норман завертел встрепанной головой, в профиль похожей на грушевый леденец.

– Нет, спасибо, – сказал он. – Меня от этого чих прошибает.

– Как хочешь, – и профессор улыбнулся золотом в сторону Т.С. Давстона.

– А ты? – спросил он.

– Пожалуй, дядюшка, – ответил Т.С. Давстон, – щепотку, не больше.

– Прошу.

Профессор Мерлин наклонился вперед, и щедро посыпал Т.С. Давстона солью из неизвестно откуда появившейся большой солонки. Т.С. Давстон дернулся в сторону и принялся стряхивать соль с волос, Норман расплылся в идиотской ухмылке, а я просто стоял и смотрел на все происходящее, вытаращив глаза.

– Юмор балагана, – объяснил профессор. – Как вам?

– Забавно, – сказал я. – Очень забавно.

– А ты что скажешь, Берти?

Т.С. Давстону удалось, наконец, стряхнуть с себя всю соль и выдавить на лицо некое подобие кривого оскала.

– Очень забавно, – согласился он. – Надо запомнить.

– Молодец. – Профессор Мерлин протянул ему табакерку. – Теперь попробуй и выскажи свое мнение.

Т.С. Давстон с самым серьезным видом трижды стукнул по крышке, прежде чем открыть табакерку.

– А это зачем? – спросил я.

– Традиция, – ответил Т.С. Давстон. – Во имя Отца, Сына и Святого Духа.

– Искушен от природы, – заметил профессор.

Юный Т.С. Давстон взял понюшку, поднес ее к носу, глубоко вдохнул, и на его лице появилось выражение задумчивого удовлетворения.

Профессор Мерлин по-птичьи склонил голову к плечу.

– Посмотрим, сможет ли он определить сорт. Ставлю флорин, что нет.

Кончик носа Т.С. Давстона дернулся раз, два, три, и я ожидал неминуемого извержения. Которого не случилось. Вместо этого он только улыбнулся, и прочел следующий любопытный стишок.

– Неподражаемо, – сказал профессор.

– На мой вкус, излишне вычурен, – заметил Т.С. Давстон. – И букет скорее зимний, что не соответствует случаю. Хотите, чтобы я назвал марку и поставщика?

Профессор Мерлин кивнул.

– «Крофорд Империал», из «Мира табака» Кокса, Хай-стрит в Бредфорде.

– Невероятно, – профессор Мерлин сплел длинные пальцы. – Заметил даже мюнхенскую смесь. Этот мальчик – гений.

– Фуфло, – сказал Норман, на которого это не произвело впечатления.

– Он здорово справился, – сказал я, – и в стихах опять же.

– Все поэты – гомосеки, – сказал Норман.

Я вдруг заметил, что табакерка профессора исчезает в кармане Т.С. Давстона. Профессор тоже заметил это, и вернул ее себе быстрым движением.

– Благодарю, – сказал он.

Т.С. Давстон ухмыльнулся.

– Вы мне должны флорин.

Профессор помахал руками, как фокусник, и между пальцев у него из ниоткуда появилась монета. Т.С. Давстон взял ее, попробовал на зуб, осмотрел, засунул в карман и снова улыбнулся.

– И прочая, и прочая, – поклонился профессор Мерлин. – Ты вновь потряс меня, как всегда, мальчик мой. Так что бы вам хотелось посмотреть?

– Норману хочется взглянуть на мальчика-собаку.

– Именно, – сказал Норман. – Я хочу посмотреть, как он откусывает головы живым курицам.

– Увы, не получится, – сказал профессор. – Доггарта отвезли к ветеринару.

– Как же, – сказал Норман.

– Да нет, на самом деле. И ты неправильно его описал, Берти. Он не мальчик с лицом пса. Он пес с лицом мальчика.

– Как же, – снова сказал Норман.

– Пристало ли мне надувать вас? – Профессор Мерлин перекрестился над сердцем. – Тело восточноевропейской овчарки, голова мальчика. Я купил его пару месяцев назад в этом самом городке, у одного типа, которого звали Джон Перу Джонс.

Я взглянул на Т.С. Давстона.

А он взглянул на меня.

– Так почему его отвезли к ветеринару? – спросил Норман.

– Ах, – поднял брови профессор. – Сегодня он поставил нас в весьма неудобное положение. Нас пригласили на обед к госпоже мэру, которая изъявила желание взглянуть на Доггарта. Мы приехали к ней несколько раньше назначенного, и ее секретарь сообщила нам, что она все еще не спускалась, поскольку принимает душ. Нас попросили подождать в отеле, но Доггарт каким-то образом сорвался с поводка и ринулся наверх. Дверь в ванную комнату была не закрыта, и госпожа мэр все еще была в душе. Она как раз наклонилась за мылом, когда в дверь влетел Доггарт. Он неправильно оценил ситуацию, понимаете ли, потому что в следующий момент он…

– Что!? – вскричал Норман. – Не может быть!

– Может. Такова собачья природа, видите ли. Он ничего не мог с собой поделать. Госпожа мэр потребовала, чтобы Доггарта отвели к ветеринару.

– Чтобы его убили?

– Нет, – сказал профессор. – Чтобы ему постригли когти. И нас пригласили еще раз – на ужин.

Мы снова переглянулись, а потом, наконец, рассмеялись. В конце концов, это были пятидесятые годы, и даже речи еще не шло о таком понятии, как «политкорректность».

В наши дни, понятное дело, никто не решится пошутить подобным образом.

– Ну так что у вас тогда есть? – спросил Норман. – На что здесь можно посмотреть?

Профессор Мерлин золотозубно улыбнулся.

– Ты ведь очень грубый мальчик, не правда ли?

Норман кивнул.

– Очень. Вот почему полезно быть сыном хозяина кондитерской лавки. В частности.

– А, привилегии! – профессор Мерлин изобразил на лице зависть. – Так что я вам могу показать? А, ну да, несомненно, и прочая, и прочая. Я знаю одну вещь, которая несомненно подойдет.

И с этими словами он весело развернулся на каблуках, и повел нас через весь круг к своему фургону. Мы, шаркая, тронулись за забавным стариком, Т.С. Давстон – насвистывая и ухмыляясь, Норман – втихомолку разворачивая «Шарики-жеварики» в кармане и украдкой отправляя их в рот, а я – почесывая семейство зудней, на днях поселившееся в моем пупке.