– Именно. В первой главе своей книги я обещал читателям что-то особенное. Неслыханное. И я обещал, что опишу твой страшный конец – так, как могу только я. Я хотел, чтобы биография, написанная мной, отличалась от любой из биографий, написанных до нее. И я придумал, как это сделать. Это будет первая из всех биографий, которая заканчивается тем, что ее предмет будет казнен ее автором. Не правда ли, оригинальная идея для книги?

– Что? – Т.С. Давстон съежился на стуле. – Казнен? Ты убьешь меня?

– Несомненно, – ответил я. – Я столько лет это планировал.

Губы Т.С. Давстона тряслись.

– За что? – спросил он. – За что? Ну да, тебя посадили. Но разве я не рассчитался с тобой? Разве я не оставил тебе все свои деньги?

– Только для того, чтобы я воспел тебя в своей книге. Что денег, так это была просто краткосрочная ссуда, чтобы Великий Бал Тысячелетия обязательно состоялся. И ты прекрасно знал, что потом деньги не будут иметь никакой ценности.

– Но я ведь оставил запасы еды в подвалах!

– Просто чтобы я мог выжить, а потом, когда ты захватишь всю власть, написать твою чертову биографию.

– Так за что? – Глаза Т.С. Давстона бегали без остановки. – За что ты хочешь убить меня?

– За то, что ты сделал много лет назад. За то, что тебе тогда показалось пустяком. Развлечением. Шуточкой. Я написал об этом в книге. Просто упомянул, чтобы не спугнуть тебя. Я хотел, чтобы ты пришел ко мне, чтобы я мог убить тебя, за то, что ты сделал.

– Я не понимаю тебя! Что я такого сделал?

Я наклонился к его уху и прошептал всего одно слово. Всего одно.

– Нет! – Его глаза закатились. – Только не это! Только не за это!

– За это, – сказал я. – Вот за это ты и умрешь.

– Прошу тебя… прошу… – он молитвенно сложил руки.

Я взвел курок.

– Прощай, – сказал я.

– Нет, подожди! Подожди, – он пошарил по карманам и вытащил маленькую серебряную табакерку. В форме гробика. – Ты не можешь отказать мне в этом. Это работа всей моей жизни. Дай мне принять пилюлю прежде, чем спустишь курок. Для тебя это всего секунда. А для меня это будет вечность. Я буду бессмертен. Прошу тебя.

Я задумчиво кивнул.

– Нет, – сказал я и выхватил у него табакерку. – Я лишаю тебя бессмертия. И приговариваю к смерти.

Он умолял меня, раскачиваясь на стуле. Но я снова покачал головой.

– Жаль, что ты спал, когда вертолет шел на снижение. Если бы ты посмотрел вниз и увидел, как теперь растут деревья, ты бы знал, что произойдет. Ты бы прочел, что ими написано. Я дал тебе шанс. Шанс обмануть судьбу. Потому что когда я накачался твоим снадобьем на собственной кухне, я видел будущее. Это будущее. Этот самый момент. Я описал это в книге. Ты просто невнимательно ее читал. Прощай, Давстон.

Я сунул табакерку в карман.

Я бросил пистолет в сторону.

Я схватил его за горло.

И убил.

А вот теперь мы действительно подходим к концу. И если вы читаете эту рукопись в Новом Государственном архиве, мы видите, что я не печатаю. Я снова пишу от руки.

Ну естественно, так и должно быть. Вряд ли вам дадут машинку, чтобы записать последние слова, когда вы сидите на новомодном электрическом стуле и ждете палача.

Вам дадут карандаш и бумагу. И скажут, что у вас есть пять минут.

Я наверно, немного сдвинулся рассудком, когда убил его. Я понимал, что я сделал, но абсолютно не чувствовал вины. Да, я поступил очень плохо. Но моя жертва не была невинна. После того, как я его задушил, я взял садо-мазохистский чайник. Тот, обшитый кожей и утыканный шипами, который когда-то принадлежал тетушке Чико. И этим чайником я вышиб ему мозги.

Видимо, я сильно шумел. Вертолет-педалисты ворвались в комнату и нещадно избили меня.

Судья не был расположен проявлять милосердие. Он был молод и сказал, что его отец все рассказал про меня. Его отец тоже был судьей. В свое время он упек меня за решетку на пятнадцать лет.

И судья сказал, что Новый Мировой Порядок не для таких как я. И нечего тратить на таких время.

И он приговорил меня к Стулу.

Я не слишком хорошо помню сам процесс. Он был закрытым, а решение явно вынесено заранее.

В общем– то, я вообще не слишком хорошо, что происходило после того, как педалисты избили меня и втащили на вертолет.

Хотя одно я помню хорошо и сейчас запишу, потому что это важно.

Я помню, что сказал один педалист другому, когда они уселись по местам и вертолет поднялся в воздух.

– Бессмысленное убийство, – сказал один. – Просто бессмысленное.

А потом он сказал:

– Эй, Джек, смотри-ка! Я этого даже и не заметил, когда мы сюда летели.

И Джек ответил:

– Ага, деревья. Они растут так, чтобы получались буквы. Огромные зеленые буквы. Что там написано?

И другой начал читать эти буквы.

– П… – сказал он. – Л… и еще Ю…

– ПЛЮШКА, – сказал Джек. – Там написано «ПЛЮШКА».

Именно так. Плюшка. Моя собака. Он убил мою собаку, а я убил его.

Разве не справедливо?

Когда я писал ту часть про тюрьму, плохое поведение и плохого парня, которые убивает. Убивает невинного. Помните? Когда я спросил, а есть ли вообще такое – невинные люди?

Так вот, я до сих пор не знаю ответа.

Это за мной. Входит человек в черной маске и идет к рубильнику. Мне придется отложить карандаш и бумагу.

Потому что настало время моего большого ап-чхи!

Время прощаться.

Ну, то есть почти время.

Понимаете, у умирающего есть право последнего желания. Это традиция, или старый договор, или что-то такое. И нет смысла чего-то мудрить. Так что я попросил о самом простом.

Я спросил, не будет ли против правил, если я возьму с собой свою табакерку, маленькую, серебряную, в форме гробика. Так сказать, на память. И не будет ли возражений, если в последнюю секунду перед тем, как они включат рубильник, я положу на язык одну маленькую пилюлю.

Мне сказали, что возражений не будет, что все нормально.

Что же в этом плохого? Так мне сказали.

Разве это даст мне возможность улизнуть от смерти?

Или сделает бессмертным?

Итак, момент пришел. Тюремный священник договорил. Рука палача тянется к рубильнику.

Пора заканчивать.

Пора принимать таблетку.

Я знаю, что в реальном времени ее действие продлится всего секунду, а потом рубильник включат и я умру. Но для меня эта одна-единственная секунда будет вечностью. А чего можно еще просить от жизни, кроме вечности?

Не так уж много, если спросите меня.

П – пилюля.

П – праздник.

Буква «П» доставила мне в прошлом немало неприятностей. Но не на этот раз.

Нет абсолютного времени.

Нет абсолютного пространства.

Годы и годы райского блаженства.

Вечный праздник.

Глотаем.

Вдохнуть поглубже. И окочуриться.