1

Можно было подумать, что они замыслили убийство. Во всяком случае, так, вероятно, решили бы полицейские, кабы им пришло в голову остановить машину, которая в сгущавшихся сумерках мчалась по дороге, изрядно превышая разрешенную скорость. Парню и девушке пришлось бы вылезти и объяснить, почему они возят с собой орудие насилия. Разумеется, объяснения должен будет давать парень, потому что девушка не сможет ответить на этот вопрос. Она смотрела на темное ветровое стекло, по которому плясали брызги дождя, и думала о том, что непромокаемые плащи, в которые были облачены и она сама, и её спутник, выглядят точь-в-точь как гангстерские одеяния, своего рода маскировка. А тут ещё этот раскрытый нож…

— Зачем ты таскаешь его с собой? — спросила она, нарушив молчание впервые с тех пор, как они покинули Кингзмаркхем и уличные фонари утонули в пелене измороси. — С таким ножом того и гляди угодишь в передрягу. — Голос девушки звучал встревоженно, хотя причиной её волнения был вовсе не здоровенный нож, лежавший под боком.

Парень включил «дворники».

— А если старуха начнет крутить? — спросил он. — Может, она передумала. Тогда, чего доброго, придется её стращать. — Парень провел пальцем по тыльной стороне лезвия.

— Не по нраву мне это, — ответила девушка. И снова она думала не о ноже.

— Он мог заявиться с минуты на минуту. Тогда ты осталась бы дома. Каким чудом тебе удалось взять его машину?

Пропустив вопрос мимо ушей, девушка проговорила, осторожно подбирая слова:

— Она не должна меня видеть, эта Руби. Я останусь в машине, а ты подойдешь к двери.

— Ага. А старуха воспользуется черным ходом. В прошлую субботу я все устроил.

Они увидели Стауэртон. Сначала — лишь оранжевые пятна света, гроздья огоньков, мерцавших сквозь туман. Вскоре машина добралась до центра городка. Лавчонки уже были закрыты, но маленькая прачечная самообслуживания ещё работала. Женщины собирались там после трудового дня и сидели возле стиральных машин, наблюдая, как за круглыми стеклянными иллюминаторами крутится белье. На их усталые лица падал яркий свет, придавая коже зеленоватый оттенок. На перекрестке стоял погруженный во мрак гараж Которна, в викторианском особняке позади него горели яркие огни, а из распахнутой парадной двери лилась танцевальная музыка. Девушка прислушалась и тихо хихикнула. Она шепотом обратилась к своему спутнику, но, поскольку её замечание касалось вечеринки у Которонов, а вовсе не их собственных дел и целей, парень лишь с безразличным видом кивнул и спросил:

— Что там со временем?

Когда они сворачивали в переулок, девушка мельком взглянула на церковные часы.

— Уже почти восемь.

— Прекрасно, — ответил парень. Поморщившись, он посмотрел в сторону огней и источника мелодичных звуков и поднял два пальца в виде буквы V. — Привет старику Которну. Думаю, ему хотелось бы очутиться на моем месте.

Вымытые дождем серые улицы выглядели совершенно одинаково. На тротуарах через каждые четыре ярда росли низкие деревца; их настырные корневища давили снизу на асфальт, и он трескался. Приземистые дома тянулись сплошной вереницей. При них не было гаражей, и машины стояли прямо у фасадов, двумя колесами на мостовой.

— Приехали, — объявил парень. — Чартерис-роуд. Нам нужен дом восемьдесят два, он на углу. Ага, в передней горит свет, это хорошо. Я боялся, что старуха сыграет с нами шутку. Струхнет и смоется, или что-нибудь в этом роде, — Он сунул нож в карман, предварительно щелкнув кнопкой, и девушка заметила, как лезвие стремительно исчезает в рукоятке. — А мне это не понравилось бы, — заключил парень.

— Мне тоже, — тихо, но со сдерживаемым возбуждением в голосе ответила девушка.

В дождь темнота наступала быстрее, и салон машины уже погрузился во мрак — слишком густой, чтобы можно было разглядеть лица. Парень и девушка принялись совместными усилиями возвращать к жизни маленькую золотую зажигалку. Их пальцы соприкоснулись во тьме. Вспыхнуло пламя. Когда оно осветило мрачное лицо её спутника, девушка затаила дыхание.

— А ты хорошенькая, — сказал парень. — Господи, да ты просто прекрасна. — Он коснулся горла девушки, пальцы скользнули в ямочку между ключицами. Несколько минут молодые люди смотрели друг на друга, пламя зажигалки, будто свечка, отбрасывало на лица тусклые сполохи. Наконец парень щелкнул крышкой зажигалки и распахнул дверцу машины. Девушка покрутила в руках золотой кубик и, напрягая глаза, прочитала гравировку: «Энн, огоньку моей жизни».

На углу стоял уличный фонарь, заливавший светом кусочек тротуара от бордюра до ворот. Парень пересек светлое пятно; в этот вечер все очертания были размыты, но его тень казалась необычайно резкой. Дом, к которому приблизился молодой человек, был бедным и обшарпанным, в крошечном палисаднике перед фасадом не хватало места, даже чтобы разбить лужайку. Собственно, палисадник представлял собой маленький земляной пятачок, обложенный камнями, будто могила.

Поднявшись на крыльцо, парень сделал шаг влево от входной двери, чтобы женщина, которая откроет на стук, не увидела ничего лишнего (например, мокрого и лоснящегося в свете фонаря багажника зеленой машины). Молодой человек ждал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. С подоконников стекали струйки воды, похожие на стеклянные бусы.

Заслышав за дверью возню, парень застыл и откашлялся, прочищая горло. Зашаркали чьи-то ноги, потом осветилось граненое стекло дверного глазка. Лязгнула задвижка, и оконце превратилось в рамку, в которой вдруг возник будто выведенный кистью живописца портрет женщины с морщинистым лицом, настороженным, но не испуганным. Ее голова была увенчана копной рыжих волос. Парень сунул руку в карман и нащупал гладкую рукоятку ножа. Хоть бы все прошло хорошо, подумал он, напрягая волю.

Но когда все пошло вкривь и вкось, так, что хуже некуда, молодой человек решил, что это судьба, и смирился с неизбежным. Рано или поздно это все равно произошло бы, в той или иной форме. Парень и девушка кое-как втиснулись в свои дождевики. Молодой человек попытался с помощью шарфа остановить кровь.

— Врача! — жалобно скулила девушка. — Врача! Надо в больницу!

Ему хотелось бы, по возможности, обойтись без этого. Нож уже снова лежал в кармане. Молодой человек жаждал только глотнуть свежего воздуха, подставить лицо под струи дождя, а потом забиться в машину.

На их лицах читался страх смерти, и парень старался не встречаться взглядом с девушкой. Ее вытаращенные глаза побагровели, словно кровь отражалась в зрачках. Прильнув друг к другу, молодые люди потащились по дорожке мимо похожей на могилу земляной площадки. Ужас опьянил их. Парень распахнул дверцу машины, и девушка рухнула поперек сиденья.

— Поднимайся, — велел молодой человек. — Возьми себя в руки. Надо ехать. — Но голос его звучал отчужденно и казался далеким, как когда-то смерть. Машина рванула с места и враскачку помчалась по дороге. У девушки тряслись руки, дыхание со свистом вырывалось изо рта.

— Все будет в порядке. Подумаешь, крошечное лезвие!

— Зачем ты это сделал? Зачем?

— Эта старуха… Эта Руби… Впрочем, теперь уже поздно.

Слишком поздно. Слова, давно превратившиеся в разговорный штамп. Под музыкальное сопровождение из дома Которна машина миновала гараж. Танцевальная музыка была так не похожа на погребальные песнопения. Парадная дверь дома стояла распахнутой настежь, и на лужи падал широкий сноп света из прихожей. Машина проскочила мимо лавочек. За жилыми коттеджами цепочка уличных фонарей оборвалась. Дождь прекратился, но леса и поля были окутаны саваном тумана. Дорога превратилась в туннель под кронами деревьев, с которых бесшумно стекала вода. Казалось, громадный мокрый зев со скользким языком заглатывает машину.

Прибывшие на вечеринку и уезжавшие домой гости сновали в снопе желтого света, огибали лужи на пути к двери. Их встречала музыка — теплая, сухая, плохо вязавшаяся с промозглой ночью. Из дома вышел молодой человек с бокалом в руке. Он был весел и радовался жизни, но уже исчерпал все предоставленные ему вечеринкой возможности. Молодой человек обратился было к сидевшему в одной из машин подвыпившему господину, но тот не обратил на него внимания. Тогда гуляка осушил стакан и поставил его на колонку с дизельным топливом. Поговорить было не с кем, разве что с остроносой старушенцией, которая, вероятно, брела домой, потому что пивнушки уже закрывались. Веселый малый окликнул её и громко изрек:

— Не медли жизнью насладиться, прежде чем к праху возвратиться.

Старушенция ухмыльнулась.

— Оно и верно, милок, — сказала она. — Ступай, развлекайся себе.

Едва ли любитель развлечений мог сейчас сесть за руль. Кроме того, чтобы освободить машину, надо было отодвинуть шесть других, а их хозяева были в доме Которна и предавались удовольствиям. Поэтому молодой человек побрел прочь, пошатываясь и надеясь на какую-нибудь счастливую случайную встречу.

Снова полил дождь. Прохладные капли приятно ласкали разгоряченное лицо. Впереди, будто разверстая пасть, лежала дорога на Кингзмаркхем. Гуляка радостно зашагал по ней. Вдали, словно кость в мокрой глотке, виднелась неподвижная машина с включенными фарами.

— Какой же светоч поведет её детей сквозь мрак ночной? — громко продекламировал гуляка.

2

Весь день и всю ночь дул свежий восточный ветер, который высушил улицы. Скоро с неба опять польется вода, но сейчас оно было синим и казалось твердым. Ручей Кингзбрук в центре города с грохотом перекатывал круглые голыши, поверхность его была сплошь покрыта белыми острыми бурунчиками.

Ветер не только пронизывал насквозь, но и противно свистел. Он задувал в переулки, отделявшие старые лавчонки от кварталов новостроек, с совиным воем раскачивал голые ветки, и те скребли по кирпичу стен. На остановках стояли люди, спрятав лица в поднятые воротники пальто. Они ждали стауэртонский автобус, который шел на север, или помфретский, следовавший в противоположном направлении. Окна всех машин были подняты, а мотоциклисты, поднимавшиеся на мост, на миг останавливались под напором ветра и, только преодолев его сопротивление, медленно скатывались вниз, на улицу, к «Оливе и голубю».

Кабы не желтые нарциссы в витрине цветочного магазина, можно было бы подумать, что на улице декабрь, а не апрель. Спрятавшиеся за стеклом цветы казались гладкими и самодовольными, как лавочники или конторские служащие, которым посчастливилось сидеть под крышей этим ненастным утром. Одним из таких везунчиков, хотя бы и временно, был инспектор Майкл Бэрден, наблюдавший за Хай-стрит из своего надежно защищенного от внешнего мира кабинета.

Здание полицейского участка Кингзмаркхема поражало своей новизной. Оно господствовало над панорамой городка, хотя и было отделено от своих ближайших соседей широким зеленым лугом. Сейчас там паслась спутанная лошадь, такая же жалкая и замерзшая, каким был сам Бэрден десять минут назад, когда входил в здание. Он и теперь оттаивал у калорифера, обдувавшего его ноги теплым воздухом. В отличие от своего начальника, старшего инспектора Уэксфорд а, Бэрден не любил выдержек из классики, но этим промозглым утром четверга и он наверняка согласился бы, что апрель — самый злой месяц года, когда на мертвой земле взрастает не сирень, а гадючий лук. Его цветы торчали из каменных ваз внизу, перед входом в участок, и были засыпаны сорванными ветром с деревьев листочками. Посадивший эти цветы человек, видимо, надеялся, что они станут такими же синими, как фонарь под навесом, но гадючий лук потерпел поражение в борьбе с долгой зимой. Бэрдену казалось, что он обозревает тундру, а не любуется дарами английской весны.

Он допил горячий чай без сахара, принесенный сержантом Кэмом. Чай был несладкий, потому что Бэрдену так нравилось, а вовсе не потому, что он считал нужным ограничивать себя в калориях. Его фигура сохраняла природную стройность без дополнительных усилий и независимо от потребляемой инспектором пищи, а похожая на морду гончей физиономия оставалась худой и костлявой. Бэрден был консервативен в одежде, но нынче утром облачился в новый костюм и теперь тешил себя мыслью, что напоминает биржевого торговца в праздничном наряде. Впрочем, ни один человек, который увидел бы инспектора в эту минуту, в его кабинете, застеленном ковром от стены до стены, у окна, завешенного шторами с геометрическим узором, да ещё рядом со стеклянной статуэткой, ни за что не признал бы в нем сыщика, пребывающего в привычной среде обитания.

Бэрден поставил чашку на черное глиняное блюдце и снова посмотрел на человека, стоявшего на противоположном тротуаре. Поскольку сегодня инспектор был преисполнен сознанием собственной элегантности, он с досадой и укоризной покачал головой, ибо праздный бродяга там, на улице, носил длиннющие волосы и щеголял совершенно немыслимым облачением. Окно уже начинало запотевать, и Бэрден старательно протер его, сделав глазок, после чего приник носом к стеклу.

Порой инспектор задавался вопросом, куда катится мужская мода (детектив-констебль Дрейтон — чем не образчик нынешней неряшливости?). Но этот, на улице — вообще непонятно, что! Диковинная шуба из жесткого меха напоминала одеяние эскимоса, а длинный лилово-желтый шарф выглядел просто возмутительно. Бэрден не мог припомнить ни одного университета, имевшего такие цвета. Костюм незнакомца дополняли линялые джинсы и замшевые полусапожки. Человек двинулся через дорогу поступью типичного рассеянного пешехода, пересек мостовую и вошел во двор полицейского участка. Когда он наклонился и, сорвав цветок гадючьего лука, вставил его в петлицу, Бэрден едва не распахнул окно, чтобы наорать на бродягу, но вовремя вспомнил, что может напустить в комнату холодного воздуха. Бродяга уже скрылся под навесом, лишь лиловый конец его шарфа ещё мгновение реял на ветру, но потом и он исчез из виду.

Будто на Карнаби-стрит, подумал Бэрден, вспомнив недавнюю поездку в Лондон за покупками. В тот раз люди диковинного обличья интересовали супругу инспектора куда больше, чем магазины. И сегодня, вернувшись домой, он непременно скажет ей, что нет нужды тащиться к черту на рога в битком набитом вагоне, когда прямо у порога можно увидеть гораздо более занятное зрелище. Очень скоро даже здешняя сассекская глухомань будет кишеть всевозможными дурачками, с грустью подытожил Бэрден, садясь за свой стол, чтобы прочесть рапорт Дрейтона о краже каких-то высокохудожественных изделий из уотерфордского стекла.

Неплохо, совсем неплохо. Если учесть, что Дрейтон — зеленый юнец, его успехи впечатляют. И тем не менее, в рапорте есть прорехи, упущены важные обстоятельства. Эх, с досадой подумал Бэрден, коли хочешь, чтобы дело было сделано, делай его сам. Инспектор снял с крючка дождевик (пальто свое он сдал в чистку — да и отчего не сдать, если на улице апрель) и спустился вниз.

Несколько последних дней черно-белые шахматные клетки пола покрывали следы грязных башмаков, но нынче утром он был надраен до блеска. Бэрден видел отражение своих начищенных ботинок на сверкающей поверхности. Длинная полукруглая конторка и неудобные ложкообразные стулья из красного пластика казались холодными и неуклюжими. Ветер и сухой воздух влияют даже на облик внутренних помещений.

Задумчиво изучая свое отражение в отполированном кафеле и безвольно уронив костлявые руки, на одном из стульев сидел человек, которого Бэрден видел на улице. Заслышав стук каблуков, он рассеянно поднял глаза и посмотрел на сержанта Кэма, который говорил с кем-то по телефону. Судя по всему, посетитель нуждался в помощи. Первоначальная догадка Бэрдена была неверна: этот человек пришел сюда не затем, чтобы вывезти мусор или починить распределительный щит. Даже не затем, чтобы сбагрить какие-нибудь сомнительные сведения сержанту Мартину из следственного отдела. Похоже, это честный гражданин, попавший в какую-то мелкую передрягу. Интересно, подумал Бэрден, что с ним стряслось? Потерял любимую собаку? Нашел на улице бумажник? У человека было худое бледное лицо, шишковатый лоб, глаза, взгляд который никак не назовешь спокойным и ровным. Как только Кэм положил трубку, посетитель бросился к конторке. Было заметно, что он пребывает в каком-то странном вялом раздражении.

— Да, сэр? — молвил сержант. — Чем могу быть полезен?

— Меня зовут Марголис. Руперт Марголис.

У человека был весьма примечательный голос. Бэрден ожидал услышать местный деревенский кокни, который был бы под стать одежде пришельца, но его правильная речь и замогильный тон удивили инспектора. Назвав свое имя, Марголис выдержал паузу, словно ждал, что оно произведет некое воздействие на сержанта. Он склонил голову набок и молчал, быть может, полагая, что все вокруг тотчас радостно заохают и начнут протягивать ему руки. Но Кэм лишь лениво кивнул своей большой, похожей на медвежью головой. Посетитель тихонько кашлянул и облизал пересохшие губы.

— Я тут подумал, — проговорил он. — Может, вы подскажете мне, как подыскать домработницу.

Итак, речь пойдет не о распределительном щите, не о сведениях, не о бумажнике и даже не о собаке. Этому парню нужно, чтобы кто-нибудь прибрался в доме. Только и всего. Такая вот развязка. Наглядный урок. Не поддавайтесь соблазну сделать очевидное умозаключение. Бэрден усмехнулся себе под нос. Может, парень решил, что тут биржа труда? Или горсправка?

Сержант Кэм редко выходил из себя. Он добродушно улыбнулся, и это, должно быть, воодушевило посетителя. Но Бэрден знал: за улыбкой Кэма прячется философское убеждение в том, что без дурачков род людской не был бы единым и совершенным творением природы.

— Сэр, местное отделение Министерства труда и занятости расположено в пяти минутах ходьбы отсюда. Ступайте по Йорк-стрит, мимо ювелирного магазина Джоя, до гаража «Красная звездочка». А оттуда — рукой подать. Следующий дом. Вероятно, там вам помогут. Вы пробовали дать объявление в местном листке или выставить открытку в витрине у Гровера?

Марголис насупил брови. У него были очень бледные зелено-голубые глаза, похожие на птичьи яйца и усеянные бурыми крапинками.

— Я ничего не смыслю в таких вещах. Для меня все это слишком приземленно, — вяло молвил он, обводя взглядом кричаще-безвкусный интерьер вестибюля. — При обычных обстоятельствах об этом позаботилась бы моя сестра, но во вторник она уехала. Во всяком случае, я так думаю. — Марголис вздохнул и всем телом навалился на конторку. — Час от часу не легче. Похоже, я совсем увяз в грязи.

— Ступайте в Министерство труда и занятости, сэр, — твердо повторил Кэм, после чего резко отпрянул и принялся ловить разлетающиеся бумаги: в здание вошел констебль Дрейтон, и от двери потянуло сквозняком. — Черт, надо что-то делать с этими дверьми. Получается, что мы тут отапливаем улицу.

Марголис не шелохнулся. Он стоял и смотрел, как сержант дергает хромированные дверные ручки и, согнувшись пополам, изучает замок с круглым язычком.

— Интересно, что сделала бы Энн? — беспомощно молвил Марголис. — Уехала, оставила меня в мусорной куче. Это совсем не в её духе.

Быстро теряя запасенное терпение, Бэрден сказал:

— Если для меня ничего нет, я поехал в Сьюингбери, сержант. При желании можете сопровождать меня, Дрейтон.

— Никаких сообщений для вас нет, сэр, — ответил Кэм. — Но я слышал, что Обезьяна Мэтьюз на свободе.

— Да, я так и думал, — сказал Бэрден.

В машине стоял мощный обогреватель, и Бэрден даже немного жалел, что до Сьюингбери не пятьдесят миль, а всего пять. Когда Дрейтон свернул на Кингзбрук-роуд, лобовое стекло уже успело запотеть.

— Кто такой Обезьяна Мэтьюз, сэр? — спросил констебль, проезжая мимо дорожного знака, отменявшего все ограничения, и поддавая газу.

— Вы ведь у нас совсем недавно, верно? Обезьяна — негодяй, вор и мелкий мошенник. Его посадили год назад за попытку учинить взрыв. Так, по-мелочи, крошечной бомбочкой. Ему уже за пятьдесят, страшен как смертный грех. Вместилище всех людских слабостей, включая волокитство.

— Вас послушать, так он и не человек вовсе, — без улыбки ответил Дрейтон.

— На вид — что твоя обезьяна, — резковато проговорил Бэрден. — Если вы — о внешности.

Инспектор не видел причин превращать обмен служебными сведениями в приятельскую беседу. Он считал, что Уэксфорд ведет себя неправильно, выказывая явное расположение к Дрейтону. Если начать перешучиваться с подчиненными и панибратствовать с ними, тотчас сядут на шею. Бэрден отвернулся и уставился на промерзшие поля вокруг.

— Он дымит как труба и кашляет, будто чахоточный, — холодно проговорил инспектор. — Завсегдатай «Пегого пони» в Стауэртоне. Присматривайте за ним. Вы непременно встретитесь. Не надейтесь, что сия чаша минует вас.

Пусть знает. Надо рассказать все без прикрас, избавив парня от живописных подробностей, которыми наверняка изобиловало бы повествование Уэксфорда. Старшему инспектору было приятно некое чувство товарищества, объединявшее его с субчиками вроде этого Обезьяны Мэтьюза. Что ж, в его положении такое вполне допустимо. Но Дрейтон не должен видеть забавной стороны дела. Бог знает, куда это может его завести. Бэрден украдкой взглянул на смуглый, жесткий и резкий профиль констебля. Эти скрытные молодые ребята все одним мирром мазаны, подумал он. На вид — ничего, зато внутри — комок нервов и клубок комплексов.

— Первая остановка — у Нобби Кларка, сэр?

Бэрден кивнул. Интересно, сколько ещё Дрейтон будет отращивать шевелюру? Неделю, две, три? Пока не сделается похожим на какого-нибудь барабанщика из рок-группы? Разумеется, Уэксфорд был прав: нельзя допускать, чтобы любой ворюга мог сразу же распознать легавого по дождевику и башмакам. Но это байковое полупальто с капюшоном — конец всему! Если выстроить шайку злодеев и присовокупить к ним Дрейтона, едва ли кто-нибудь сумеет отделить овнов от козлищ.

Машина остановилась у маленькой обшарпанной ювелирной лавчонки.

— Не оставляйте её на желтом квадрате, Дрейтон, — велел Бэрден, прежде чем водитель успел включить ручной тормоз.

Они вошли в лавочку. За прилавком стоял крепко сбитый коротышка в лиловой кепочке, надвинутой на глаза, но тем не менее едва ли не полностью скрывавшей его лысый череп. Он вертел в пальцах браслет и перстень.

— Ну и холодрыга нынче утром, — сказал Бэрден.

— До костей пробирает, сэр, — отвечал Нобби Кларк — ювелир, а при случае — и скупщик краденого добра. Говоря, он сделал два-три мелких шажка в сторону инспектора, поскольку рост не позволял ему выглянуть из-за плеча женщины, которая принесла украшения на оценку. Теперь Бэрден видел всю его громадную голову целиком. Она была похожа на какой-то крупный корнеплод — брюкву или, возможно, кольраби. Бесформенное родимое пятно ещё больше усиливало это сходство.

— Не торопитесь, — сказал инспектор Кларку. — У меня много времени.

И занялся осмотром многочисленных напольных часов. Женщина, с которой торговался Нобби, была из разряда вполне приличных, Бэрден мог бы в этом поклясться. Несмотря на относительную молодость, она носила толстое и длинное, ниже колен, твидовое пальто, а сумочка, из которой женщина извлекла завернутые в скромный носовой платок украшения, во время оно, судя по всему, стоила недешево. У женщины слегка дрожали руки, и Бэрден заметил на каждой из них по обручальному кольцу. Возможно, причиной дрожи был собачий холод в неотапливаемой лавке Нобби, но срывающийся голос мог свидетельствовать только о волнении, да ещё о том, что такая женщина, естественно, чувствовала себя здесь не в своей тарелке.

Во второй раз за сегодняшний день инспектору пришлось подивиться тону и выговору.

— Я всегда была убеждена, что это дорогой браслет, — сказала женщина с нотками стыда в голосе. — Муж дарил мне только прекрасные вещи.

— Смотря что называть прекрасным, — ответил Нобби, и Бэрден понял, что заискивающий тон и подобострастные интонации лавочника предназначены ему. На самом деле Нобби был глух к мольбам, как гранитная глыба. — Знаете, что, — продолжал ювелир, — я возьму у вас все за десять фунтов.

В ледяном воздухе висели облачка пара от частого дыхания женщины.

— Нет, это невозможно, — ответила она, стараясь успокоить свои руки, которые продолжали теребить платок, отчего браслетик глухо бряцал о стеклянный прилавок.

— Дело хозяйское, — сказал Нобби Кларк, невозмутимо наблюдая, как женщина закрывает сумочку. — Итак, мистер Бэрден, чем могу служить?

Несколько секунд инспектор молчал. Он чувствовал, что женщина унижена, ощущал её разочарование, похожее скорее на боль любящего сердца, нежели на негодование уязвленной гордости.

— Прошу прощения, — тихо молвила она, протискиваясь мимо Бэрдена. Женщина натягивала перчатки и смотрела на него странным неподвижным взглядом, которому, говорят, специально обучают монахинь. Ей уже под сорок, подумал инспектор, и красота увяла. Да тут ещё тяжелые времена. Он учтиво распахнул для неё дверь.

— Большое спасибо, — проговорила женщина, но не с благодарностью, а скорее с легким удивлением, как человек, давным-давно отвыкший от таких знаков внимания и навсегда примирившийся с этой потерей.

— Надо полагать, вы не видели ни одной из этих вещей? — сердито спросил Бэрден, сунув под мясистый нос Нобби опись похищенных изделий из стекла.

— Я уже говорил вашему молодому помощнику, сэр.

Дрейтон едва заметно напрягся и сжал губы.

— Поглядеть, что ли?

Нобби открыл рот, чтобы обратиться к инспектору с жалобными увещеваниями, и его зубы засверкали золотыми пломбами, такими же яркими, как позолота на часах. Но Бэрден сказал:

— Не вздумайте отсылать меня за ордером. На улице слишком холодно.

Обыск ничего не дал. Когда Бэрден вышел из подсобки, его руки были красны от холода и совсем онемели.

— Пещера Аладдина за полярным кругом, — проворчал он. — Ладно, пока все.

Поскольку Нобби не только скупал краденое, но и от случая к случаю подрабатывал в полиции осведомителем, инспектор коснулся нагрудного кармана, который слегка оттопыривался, нарушая строгие линии нового костюма. Там лежал бумажник.

— Можете что-нибудь сообщить?

Нобби склонил свою садово-огородную голову набок и с надеждой в голосе ответил:

— Обезьяна Мэтьюз на воле.

— Сказали бы что-нибудь новенькое, — прошипел Бэрден.

Когда они вернулись в участок, двери уже починили, и теперь открыть их можно было только с великим трудом. Сержант Кэм сидел спиной к конторке и тюкал на машинке; его палец завис в теплом воздухе, на лице застыла озадаченная мина. Завидев Бэрдена, он произнес так злобно, как только позволяли его природное тугодумие и бычья невозмутимость.

— Только что от него избавился.

— От кого?

— От шута, который пришел, когда вы собирались уезжать.

Бэрден рассмеялся.

— Вы не в меру сострадательны, Кэм.

— По-моему, он решил, что, если поканючит подольше, я отправлю к нему домой констебля Пича делать уборку. Он живет в коттедже «Под айвой» на Памп-лейн, вдвоем с сестрой, только сейчас она уехала, бросив его на произвол судьбы. Во вторник отправилась на вечеринку и не вернулась.

— И он пришел сюда, потому что нуждается в домработнице? — с легким любопытством спросил Бэрден. Полицейские стараются по мере возможности избегать внесения новых имен в списки пропавших без вести.

— Говорит, что не знает, как ему быть. Энн никогда прежде не уезжала, не оставив записки. Энн — то, Энн — сё. Как будто она была опекуншей собственного братца.

Сержант был человеком словоохотливым. Интересно, подумал Бэрден, насколько много отсебятины Кэма в пространных причитаниях Руперта Марголиса?

— Старший инспектор здесь? — спросил он.

— Вон идет, сэр.

На Уэксфорде было пальто. То самое безобразное серое пальто, которое никогда не сдавали в чистку. И цвет, и фактура мягкого материала делали Уэксфорда ещё больше похожим на слона, особенно сейчас, когда он тяжело спускался по лестнице, засунув руки в глубокие карманы, которые оттопыривались и сохраняли форму здоровенных кулаков старшего инспектора, даже если самих кулаков в них не было.

— Идете искать кормушку, сэр? — спросил Бэрден.

— Вообще-то можно и закусить, — Уэксфорд толкнул дверь. Та застряла, и ему пришлось толкнуть её ещё раз. Кэм со злорадной ухмылочкой повернулся к пишущей машинке.

— Есть новости? — поинтересовался Бэрден, когда они очутились среди ваз с гадючьим луком и угодили под порыв ветра.

— Ничего особенного, — отвечал Уэксфорд, плотнее натягивая шляпу на голову. — Обезьяна Мэтьюз на свободе.

— Неужели? — молвил Бэрден, подставляя ладонь под первые капли холодного дождя.

3

Если в пятницу утром старший инспектор Уэксфорд сидит за своим столом розового дерева и читает приложение к «Дейли-телеграф», значит, жизнь в Кингзмаркхеме сделалась ещё скучнее, чем обычно. Перед инспектором стояла чашка чая, калорифер приятно гудел, серые домотканые шторы были наполовину задернуты, и Уэксфорд не видел секущих струй дождя. Поправив лампу на струбцине, чтобы свет падал на страницу, инспектор пробежал глазами статью о пляжах Антигуа. Его маленькие зрачки цвета кремния весело сверкали, когда взор Уэксфорда задерживался на какой-нибудь особенно яркой рекламе одежды или аксессуаров. Инспектор был облачен в серый двубортный костюм с пузырями под мышками и оттопыренными карманами. Он переворачивал страницы и чувствовал легкую скуку. Уэксфорда не интересовали кремы «после бритья», помады для волос и здоровые диеты. Дородный и грузный, он, тем не менее, был крепок и силен. Но вот лицом не вышел. Уэксфорд напоминал Силена с коротким пухлым носом и широким ртом. Если верить классикам, Силен был постоянным собутыльником Бахуса, но инспектор Уэксфорд не мог похвастаться такой близостью к божеству, поскольку лишь изредка заглядывал в «Оливу и голубь» в обществе Бэрдена и всегда ограничивался одной пинтой пива.

Когда до конца журнала оставалось каких-нибудь две страницы, Уэксфорд наткнулся на статью, которую счел достойной внимания. Он не был неотесанным мужланом, а с недавнего времени начал интересоваться новомодным видом капиталовложений — покупкой живописных полотен. Когда в кабинет вошел Бэрден, старший инспектор рассматривал цветные фотографии двух картин и их создателя.

— Похоже, все тихо, — заметил Бэрден, поглядывая на приложение к «Телеграф» и груду писем на столе Уэксфорда. Зайдя за спину старшего инспектора, он тоже принялся глазеть на журнал. — Мир тесен, — продолжал Бэрден. Что-то в его голосе заставило Уэксфорда поднять голову и вскинуть одну бровь. — Этот парень вчера заходил сюда. — Инспектор ткнул пальцем в лицо на фотографии.