Почему я должен был отвечать?
      Потому что… потому что мы хотели поговорить с ва ми от имени страны.
      Я не признаю за вами права говорить от имени страны.
      Послушайте, однако, я не привык, чтобы со мной… Ну хорошо, почему бы вам просто не выслушать меня. Вы выслушаете меня?
      Я слушаю.
      Страна в ужасном состоянии. Народ голодает и поте рял надежду, экономика разваливается, никто ничего не производит, и мы не видим выхода. Но вы видите. Вы знае те, как заставить все и всех работать. Хорошо, мы готовы уступить. Мы хотим, чтобы вы сказали нам, что делать.
      Я сказал вам, что делать.
      И что же?
      Убирайтесь с дороги.
      Но это невозможно! Что за фантазии! Об этом не мо жет быть и речи!
      Вот видите? Я же говорил, что нам нечего обсуждать.
      Подождите же! Стойте! Не надо крайностей! Всегда существует золотая середина. Нельзя иметь все. Мы не… Народ не готов к этому. Нельзя же выбросить на свалку государственную машину. Мы должны сохранить систему. Но мы готовы усовершенствовать ее. Мы реформируем ее так, как вы укажете. Мы не упрямые догматики, мы гибки.
      Мы сделаем все, что вы скажете. Мы дадим вам полную свободу действий. Мы будем содействовать, пойдем на компромисс. Все распишем пополам. Мы оставим за собой сферу политики и отдадим экономику полностью в ваше распоряжение. Вы будете делать все, что захотите, издавать указы, отдавать приказы, а за вами будет стоять организованная сила государства, государственная машина – она по вашей команде будет внедрять ваши решения. Мы готовы исполнять вашу волю, все до одного, начиная с меня. В сфере производства мы сделаем все, что вы скажете. Вы будете… вы будете экономическим диктатором страны!
      Галт рассмеялся.
      Смех был так весел, что шокировал мистера Томпсона.
      Что с вами?– спросил он.
      Так вы понимаете компромисс?
      Какого черта?! Что вы нашли в этом забавного?.. Видно, вы меня не поняли. Я предлагаю вам должность Висли Мауча, большего вам никто предложить не может!.. У вас будет свобода делать все, что захотите. Не нравится контроль – отмените его. Захотите повысить прибыли и снизить заработную плату – издавайте указ. Желаете осо бых льгот для крупного бизнеса – пожалуйста. Не нравят ся профсоюзы – распустите их. Угодна вам свободная эко номика – велите людям быть свободными. Кроите, как душе угодно. Но запустите двигатель. Наведите порядок в стране. Заставьте людей снова работать. Заставьте их сози дать. Верните своих людей – людей дела и разума. Ведите нас в век мира, науки, промышленности, в век процветания.
      Под дулом пистолета?
      Послушайте, я… Что же в этом смешного?
      Объясните мне одно: если вы способны притвориться, будто не слышали ни слова из того, что я сказал по радио, что позволяет вам думать, что я готов притворяться, будто я этого не говорил?
      Не пойму, что вы имеете в виду. Я…
      Забудьте. Вопрос риторический. Его первая часть от вечает на вторую.
      Простите?
      Я не играю в ваши игры, приятель, – если вам нужен перевод.
      Означает ли это, что вы отказываетесь от моего пред ложения?
      Отказываюсь.
      Но почему?
      Мне понадобилось четыре часа, чтобы сказать об этом по радио.
      Бросьте, это только теория! Я же говорю о деле. Я предлагаю вам самый высокий пост в мире. Скажите, что тут не так.
      За те четыре часа я сказал вам, что ничего у вас не по лучится.
      У вас получится.
      Как?
      Мистер Томпсон развел руками:
      Не знаю. Если бы знал, не пришел бы к вам. Ответить должны вы. Вы ведь промышленный гений. Вам все под силу.
      Я уже сказал, что это невозможно.
      Вы можете сделать это.
      Как?
      Ну, как-нибудь. – Он заметил, что Галт улыбнулся, и добавил: – Но почему нет? Скажите мне – почему?
      Хорошо, я скажу вам. Вы хотите, чтобы я стал эконо мическим диктатором?
      – Да!
      И вы будете исполнять все мои приказы?
      Полностью!
      Тогда для начала отмените подоходный налог и налог на прибыль.
      О нет! – вскричал мистер Томпсон, вскочив с кресла. – Этого мы не можем сделать! Это… это уже не сфера производства. Это сфера распределения. Как мы тог да сможем платить государственным служащим?
      Увольте государственных служащих.
      О нет! Это уже политика, а не экономика! Вы не мо жете вмешиваться в политику. Нельзя иметь все!
      Галт скрестил ноги на пуфе, удобнее устраиваясь в парчовом кресле.
      Хотите продолжить беседу? Или вам уже все ясно?
      Я только… – Мистер Томпсон замолчал.
      Согласны, что мне ваша идея понятна?
      Послушайте, – примиряюще сказал мистер Томпсон, присев на край кресла. – Я не хочу спорить. Споры не моя сильная сторона. Я человек дела. Время дорого. Все, что я знаю: у вас есть дар. У вас есть ум, который нам нужен. Вам все под силу. Вы можете добиться успеха, если захо тите.
      Хорошо, скажем по-вашему: я не хочу. Я не хочу быть экономическим диктатором, даже на то время, которое нужно, чтобы отдать людям приказ быть свободными, при каз, который каждый разумный человек швырнет мне в лицо, потому что знает: его права не могут быть даны, по лучены или изъяты с вашего или моего разрешения.
      Скажите, – сказал мистер Томпсон, задумчиво глядя на Галта, – чего вы добиваетесь?
      Я сказал об этом по радио.
      Мне непонятно. Вы сказали, что преследуете соб ственные эгоистические интересы. Это я могу понять. Но чего, собственно, вы добиваетесь от будущего – того, чего не смогли бы получить от нас прямо сейчас, на блюдечке с голубой каемочкой? Я думал, что вы эгоист и человек прак тичный. Я даю вам подписанный чек на любую сумму, ка кую пожелаете, а вы мне говорите, что он вам не нужен. Почему?
      Потому что ваш чек не обеспечен.
      Что!
      Потому что вы не можете предложить мне никаких ценностей.
      Я могу предложить вам все что угодно. Только назо вите.
      Назовите вы.
      Ладно. Вы много толковали о богатстве. Если вам нужны деньги, я могу вам дать за одну минуту столько, сколько вы не заработаете за три жизни, как говорится, деньги на бочку – наличными. Хотите миллиард долларов – аккуратный, классный миллиард?
      Который я должен заработать, чтобы вы его мне дали?
      Нет, я имею в виду, прямо из казначейства, в новень ких хрустящих купюрах или… или даже, если предпочитае те, в золоте.
      Что я смогу купить на него?
      Ну-ну, когда страна снова встанет на ноги…
      Когда я снова поставлю ее на ноги?
      А если вы хотите все вершить по-своему, если ваша цель – власть, я могу гарантировать вам, что в этой стране каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок будут беспрекословно выполнять ваши распоряжения и делать все, что вы захотите.
      После того, как я их этому научу?
      Если вам что-то нужно для ваших людей, для всех, кто исчез, работа, должности, положение, налоговые льготы, какие-то особые привилегии, только скажите, и они все по лучат.
      После того, как я их верну сюда?
      Но чего же вы в конце концов хотите?
      Какой мне в конце концов прок от вас?
      Простите?
      Что вы можете мне предложить, чего я не могу полу чить без вас?
      Теперь мистер Томпсон смотрел другим взглядом. Он отодвинулся назад, будто его загнали в угол. Он впервые твердо выдержал взгляд Галта и медленно произнес:
      – Без меня вы не сможете покинуть эту комнату.
      Галт усмехнулся:
      Правильно.
      Вы уже не сможете что-либо создать. Вас можно будет уморить голодом.
      – Да.
      – Что же вам теперь неясно? – К мистеру Томпсону вернулись благодушие, благорасположение и благоволение, словно эта тональность голоса вместе с юмором могли бла гополучно снять эффект ясно выраженного и однозначно понятого намека. – У меня есть что предложить вам – ваша жизнь.
      – Она не ваша, и не вам ее мне предлагать, мистер Томпсон, – негромко сказал Галт.
      В голосе его прозвучало нечто, от чего мистер Томпсон дернулся и взглянул на Галта, потом дернулся снова и отвел взгляд – улыбка Галта показалась ему слишком мягкой.
      Теперь, – сказал Галт, – вам понятно, что я имел в виду, когда сказал, что нуль не может быть принят в ка честве залога за жизнь? Такой залог за свою жизнь должен бы предложить вам я, но я вам этого не предлагаю. Снятие угрозы ничего не может оплатить, отрицание отрицания не есть награда, устранение ваших вооруженных бандитов не может служить стимулом, ваш намек о расправе со мной не обладает ценностью.
      Кто говорит о расправе?
      А кто говорит о чем-то другом? Если бы вы не удер живали меня здесь силой, угрожая смертью, вы не получили бы возможности говорить со мной. Но это все, чего вы можете добиться силой. Я не плачу за снятую угрозу. Я ни у кого не выкупаю свою жизнь.
      Это неверно, – веселым тоном парировал мистер Томпсон. – Если вы сломали ногу, вы платите врачу, что бы он ее вылечил.
      Нет, не стану платить, если он сам ее мне сломал. – Заметив, что мистер Томпсон замолк, Галт улыбнулся: – Я человек практичный, мистер Томпсон. Я не считаю прак тичным поддерживать врача, который зарабатывает на жизнь, ломая мне ноги. Я не считаю практичным поддер живать шантаж и вымогательство.
      Мистер Томпсон подумал, потом потряс головой.
      – Не думаю, что вы практичны, – сказал он. – Прак тичный человек не игнорирует факты действительности. Он не тратит время попусту, мечтая, чтобы все обстояло иначе, или стараясь все изменить. Он принимает все, как есть. Мы Держим вас под стражей. Это факт. Нравится вам это или нет, но это факт. В соответствии с этим вы и должны действовать.
      Я и действую в соответствии с этим.
      Я имею в виду, что вы должны сотрудничать. Вам следует признать нынешнее положение дел, смириться с ним и приспособиться к нему.
      Если бы у вас случилось заражение крови, вы бы к не му приспосабливались или действовали так, чтобы его не стало?
      Ну, это другое. Нечто физическое.
      То есть, по-вашему, физические факты доступны кор рекции, а ваши причуды нет?
      Не понял.
      – – По-вашему, физический мир можно приспособить к людям, а ваши причуды и капризы выше законов природы, и люди должны приспосабливаться к вам!
      Я имею в виду, что сила на моей стороне, вы в моих руках.
      Ив ваших руках оружие?
      Забудьте об оружии! Я…
      Я не могу забыть факт действительности, мистер Томпсон, это было бы непрактично.
      Хорошо, у меня в руках оружие. Что вы можете пред принять в таком случае?
      Я буду действовать в соответствии с этим. Я подчи нюсь вам.
      Что!
      Я буду делать то, что вы мне скажете.
      В самом деле?
      В самом деле. Буквально. – Галт увидел, как энтузи азм на лице мистера Томпсона сменился озадаченностью. – Я буду исполнять все, что вы прикажете. Распорядитесь, чтобы я занял должность экономического диктатора, – я займу его кабинет. Прикажете мне сесть за рабочий стол – сяду. Прикажете издать указ – я издам тот указ, какой вы прикажете.
      Но я не знаю, какой указ издать!
      Я тоже не знаю.
      Наступила долгая пауза.
      Итак, – сказал Галт, – какие будут приказания?
      Я хочу, чтобы вы спасли экономику страны!
      Я не знаю, как ее спасти.
      Я хочу, чтобы вы нашли способ!
      Я не знаю, как ее спасти.
      Я хочу, чтобы вы подумали!
      С помощью вашего оружия, мистер Томпсон? Мистер Томпсон молча посмотрел на Галта. По плотно сжатым губам, выпяченному подбородку, сузившимся глазам Галт увидел в нем ощетинившегося забияку-подростка, готового вот-вот привести последний аргумент в философском споре, суть которого выражается словами: я тебе морду набью. Галт улыбнулся, прямо глядя на мистера Томпсона, словно услышав непроизнесенную фразу и улыбкой выявляя ее. Мистер Томпсон отвел взгляд.
      – Нет, – сказал Галт, – вы не хотите, чтобы я думал. Принуждая человека поступать вопреки его воле и выбору, вы прежде всего запрещаете ему мыслить. Вы хотите, чтобы он стал роботом. И я подчиняюсь.
      Мистер Томпсон вздохнул.
      Ничего не понимаю, – сказал он тоном искренней беспомощности. – Чего-то не хватает, не пойму чего. Зачем вам напрашиваться на неприятности? С вашим умом вы любого заткнете за пояс. Я вам не ровня, и вы это знаете. Почему бы вам притворно не присоединиться к нам, а по том взять власть в свои руки и оставить нас в дураках?
      По той же причине, по которой вы это предлагаете: тогда вы бы победили.
      То есть?
      Именно попытки настоящих людей одолеть вас на ваших условиях позволили вашему брату преуспевать дол гие столетия. Кто из нас имел бы успех, если бы я стал бо роться с вами за контроль над вашими битюгами? Конечно, я мог бы притвориться – тогда я не спас бы вашу экономи ку и вашу систему, и ничто бы ее не спасло, но я бы погиб, а вы выиграли бы то же, что выигрывали во все времена: от срочку, передышку, еще год или месяц перед казнью, куп ленные ценой жестокого насилия и эксплуатации последних еще оставшихся в мире настоящих людей, включая меня. Вот ваша цель и вот диапазон ваших стремлений. Месяц? Да вы согласитесь на неделю в надежде, которая раньше всегда оправдывалась, что найдется еще одна жертва. Но теперь перед вами ваша последняя жертва, и она отказалась играть отводившуюся ей до сих пор историей роль. Игра окончена, приятель.
      – Это все теория! – рявкнул мистер Томпсон, пожалуй, чересчур с сердцем. Глаза его забегали по комнате, словно взамен нервного расхаживания. Он взглянул и на дверь, будто стремясь скрыться. – Вы говорите, что, если мы не оставим вам страну, мы погибнем?
      – Да.
      Тогда, поскольку мы вас арестовали, вы погибнете вместе с нами.
      Возможно,
      Разве вы не хотите жить?
      Страстно хочу. – Галт заметил, как в глазах мистера Томпсона блеснула искра надежды, и усмехнулся: – Скажу больше: я знаю, что хочу жить намного сильнее, чем вы. Я понимаю, на этом вы и строите свои расчеты. Я знаю, что в сущности вы вовсе не хотите жить. Это я хочу. И именно потому, что я хочу этого так сильно, я не приму никакого заменителя.
      Мистер Томпсон вскочил с места.
      – Это неправда, – закричал он, – что я не хочу жить, это неправда! Почему вы так говорите? – Он стоял, слегка сжавшись, будто от внезапного озноба. – Почему вы такое говорите? Я никак этого не пойму. – Он отскочил на несколько шагов назад. – Неправда, что я какой-то голо ворез. Вовсе нет. Я не намерен причинять вам вред. Такого намерения у меня никогда не было. Я хочу, чтобы люди любили меня, хочу быть вам другом… Я хочу быть вам дру гом! – прокричал он в пространство.
      Галт наблюдал за ним, его взгляд ничего не выражал, по его глазам нельзя было догадаться, что они видят, кроме того, что они видят все.
      Мистер Томпсон внезапно встрепенулся и без всякой необходимости слегка задергался, словно спешил.
      Мне пора, – сказал он. – Я… у меня много дел. Мы еще поговорим. Обдумайте все. Не торопитесь. Я не хочу давить на вас. Отдохните, успокойтесь, чувствуйте себя как дома. Требуйте себе что хотите – еду, напитки, сигареты, все самое лучшее. – Он показал на одежду Галта: – Я велю заказать для вас приличную одежду у самого дорогого портного в городе. Хочу, чтобы вы не испытывали никаких неудобств и… Скажите, – спросил он излишне небрежно, – у вас есть семья? Вы хотели бы кого-нибудь видеть, род ственников?..
      Нет.
      Друзей?
      Нет.
      Любимую женщину?
      Нет.
      Просто мне хочется, чтобы вам не было одиноко. Вы можете принимать гостей, посетителей, только назовите их имена, было бы желание.
      Нет, никого.
      Мистер Томпсон чуть помешкал у двери, с минуту смотрел на Галта и покачал головой.
      – Не могу вас понять, – сказал он. – Никак не могу понять.
      Галт улыбнулся, пожал плечами и ответил:
      – Кто такой Джон Галт?
 

***

 
      У входа в отель «Вэйн-Фолкленд» резкий ветер кружил хлопья мокрого снега. Вооруженные постовые выглядели в полосах света неуместно беспомощными и отчаявшимися; они стояли, нахохлившись, вобрав голову в плечи, обняв ДЛЯ тепла автоматы. Казалось, разряди они в диком всплеске злобы всю обойму во мрак ночи, это не принесет им облегчения.
      Улицу перебежал Чик Моррисон, глава Комитета пропаганды и агитации; он спешил на совещание на пятьдесят девятом этаже. Ему по долгу службы бросалась в глаза удивительная летаргия одиноких прохожих: постовые не вызывали у них никакого любопытства, они не удосуживались взглянуть на заголовки нераспроданных газет, которые влажной горкой лежали на прилавке киоска с оборванным, продрогшим продавцом. В них варьировалась одна тема: «Джон Галт обещает процветание».
      Чик Моррисон огорченно покачал головой: каждый день на первых полосах газет людям внушалось крупным шрифтом, что вожди нации действуют единым фронтом с Джоном Галтом, вырабатывая новую экономическую политику, – и никакого эффекта. Люди, заметил он, шли так, будто им не хотелось видеть ничего вокруг. Его тоже никто не замечал, кроме какой-то старухи в лохмотьях, которая без слов протянула к нему руку, когда он подошел к освещенному подъезду; он проскочил мимо, и только мокрые хлопья упали на голую иссохшую ладонь.
      От вида улиц голос его звучал раздраженно и встрево-женно, когда он обратился к узкому кружку лиц, собравшихся на пятьдесят девятом этаже у мистера Томпсона. Выражение лиц собравшихся вполне соответствовало тону его голоса.
      Никакого эффекта, – сказал он, указывая в под тверждение на груду донесений от своих агентов и аналити ков. – Мы ежедневно говорим в своих выпусках о сотруд ничестве с Джоном Галтом, но на людей это не производит никакого впечатления. Им все безразлично. Они ничему не верят. Некоторые заявляют, что он никогда не будет со трудничать с нами. Большинство вообще не верят, что мы его заполучили. Не могу понять, что случилось с людьми. Они не верят ни единому слову. – Он тяжело вздохнул. – Позавчера в Кливленде закрылись еще три фабрики, вче ра – пять в Чикаго. В Сан-Франциско…
      Знаю, знаю, – перебил его мистер Томпсон, плотнее закутывая шарфом шею: ТЭЦ вышла из строя. – Выбора нет, решение одно: он должен уступить и взяться за дело. Должен\
      Висли Мауч смотрел в потолок.
      Не просите меня еще раз говорить с ним, – сказал он и вздрогнул. – Я старался. Никто не сможет договориться с этим человеком.
      Я… я тоже не смогу, мистер Томпсон! – восклик нул Чик Моррисон, когда блуждающий взгляд мистера Томпсона остановился на нем. – Я подам в отставку, если вы пошлете меня к нему! Я не выдержу! Не застав ляйте меня!
      Никому ничего не удастся, – сказал доктор Фер– рис. – Попусту тратим время. Он не слышит ни одного обращенного к нему слова.
      Фред Киннен усмехнулся:
      Ты хочешь сказать, что он слышит слишком много. И что еще хуже, дает ответ.
      Тогда почему бы тебе не попытаться еще раз? – окрысился на Киннена Мауч. – Тебе вроде бы понрави лось. Почему бы тебе не попытаться убедить его?
      – Зачем? – спросил Киннен. – Не обманывай себя, приятель. Никому не удастся переубедить его. Я не намерен пытаться снова… Понравилось? – добавил он удивлен но. – А что? Пожалуй, да.
      – Да что с тобой? Он что, начинает тебе нравиться? Он что, берет над тобой верх?
      Надо мной? – безрадостно усмехнулся Киннен. – Какой ему от меня прок? Когда победит, он первым вы швырнет меня… Просто он говорит дело.
      Ему не победить! – рявкнул мистер Томпсон. – Об этом не может быть и речи!
      Последовало долгое молчание.
      В Западной Виргинии голодные бунты, – сообщил Висли Мауч. – А в Техасе фермеры…
      Мистер Томпсон! – с отчаянием в голосе воскликнул Чик Моррисон. – Может быть, дать народу возможность увидеть его… на массовом митинге… или по телевидению… только увидеть, чтобы они убедились, что он у нас… Это может воодушевить людей хотя бы на время, а нам даст передышку…
      Слишком опасно, – вмешался доктор Феррис. – Нельзя подпускать его близко к людям. Он может выкинуть что угодно.
      Он должен уступить, – упрямо твердил мистер Томпсон. – Должен присоединиться к нам. Один из вас должен…
      Нет! – закричал Юджин Лоусон. – Только не я! Я не хочу встречаться с ним! Ни разу! Мне незачем убеждаться!
      В чем? – спросил Джеймс Таггарт. В его голосе зву чала опасная нотка безрассудной издевки. Лоусон не отве тил. – Чего ты испугался? – Презрение в голосе Таггарта звучало намеренно подчеркнуто. Казалось, видя, что кто-то напуган еще больше, чем он, Таггарт испытывал соблазн бросить вызов собственному страху. – В чем ты боишься убедиться, Юджин?
      Нет, нет, меня не убедить! Я ни за что не поверю! – Лоусон наполовину рычал, наполовину всхлипывал. – Вы не заставите меня потерять веру в человечество! Нельзя позволять, чтобы существовали такие люди! Безжалостный эгоист, который…
      – Вы жалкая кучка хлюпиков-интеллигентов, вот вы кто, – презрительно сказал мистер Томпсон. – Я думал, вы сможете договориться с ним на его языке. А он вас всех перепугал до смерти. Идеи? Где же ваши идеи? Сделайте что-нибудь! Заставьте его присоединиться к нам! Завоюйте его!
      Беда в том, что он ничего не хочет, – сказал Мауч. – Что можно предложить человеку, которому ничего не надо?
      В смысле, – добавил Киннен, – что мы можем пред ложить человеку, который хочет жить?
      Заткнись! – взвизгнул Джеймс Таггарт. – Что ты говоришь? Откуда такие мысли?
      А почему ты визжишь? – спросил Киннен.
      Успокойтесь все! – скомандовал мистер Томпсон. – Друг с другом воевать мастера, а как дойдет до схватки с на стоящим мужчиной…
      Так значит, он и вас охмурил? – встрепенулся Ло– усон.
      Умерь свой пыл, – устало сказал мистер Томпсон. – Это самый крепкий орешек, который мне когда-либо попадал ся. Вам этого не понять. Крепче не бывает… – В его голос вкралась едва заметная нотка восхищения.
      И крепкий орешек можно расколоть, – небрежно процедил доктор Феррис, – я ведь объяснял вам как.
      Нет! – закричал мистер Томпсон. – Нет! Замолчи! Не хочу слушать тебя! Я тебя не слышал! – Его руки судо рожно задвигались, словно он отчаянно пытался стряхнуть с себя что-то, что не хотел даже назвать. – Я ему сказал… что это неправда… что мы вовсе не… что я не… – Он неис тово затряс головой, будто в одних словах уже таилась не ведомая, ни с чем не сравнимая опасность. – Нет, друзья, надо понять, что мы должны быть практичны и… осторож ны. Дьявольски осторожны. Надо все провернуть мирно. Нельзя настраивать его против нас. Нельзя причинять ему вред. Мы не можем рисковать, с ним ничего не должно слу читься. Потому что не будет его – не будет и нас. Он наша последняя надежда. На этот счет не должно быть недопо нимания. Не будет его – и мы погибнем. Мы все это знаем и понимаем. – Он обвел всех взглядом. Они знали и пони мали.
      Мокрый снег валился и на следующее утро, покрывая первые полосы газет, которые сообщали о плодотворном, в духе полного взаимопонимания совещании вождей нации с Джоном Галтом, имевшем место вчера, во второй половине дня. На совещании был разработан план Джона Галта, который вскоре будет обнародован. Вечером снегопад усилился и толстым слоем покрыл мебель в комнатах жилого дома, у которого обрушился фасад. Снег падал и на толпу людей, которые молча ждали у закрытой кассы фабрики, владелец которой исчез.
      – В Южной Дакоте, – сообщил на следующее утро мистеру Томпсону Висли Мауч, – фермеры двинулись Маршем на столицу штата, сжигая по пути все правитель ственные здания и все частные дома стоимостью выше десяти тысяч долларов.
      Калифорния разлетелась вдребезги, – сообщил он вечером. – Там идет гражданская война или, во всяком случае, нечто весьма на нее похожее. Они объявили, что выходят из Соединенных Штатов, но пока никто не знает, кто там стоит у власти. По всему штату идет вооруженная борьба между Народной партией во главе с Матушкой Чалмерс, приверженцами культа соевых бобов и поклонни ками Востока, и движением «Назад, к Богу!» во главе с бывшими нефтепромышленниками.
      Мисс Таггарт! – взмолился мистер Томпсон, когда на следующее утро она вошла в его кабинет в отеле, приехав по его вызову. – Что будем делать?
      Он спрашивал себя, почему раньше ему казалось, что она излучает какую-то успокаивающую энергию. Он смотрел на ее застывшее лицо, оно казалось спокойным, но это спокойствие начинало тревожить, когда проходили минута за минутой, а выражение не менялось – никакого признака эмоций, никакого следа переживаний. На ее лице в общем-то такое же выражение, как у других, думал он, за исключением какой-то особой складки у рта, которая свидетельствовала о стойкости.
      Я вам доверяю, мисс Таггарт. У вас больше ума, чем у всех моих молодцов, – просительным тоном гово рил он. – Для страны вы сделали больше, чем любой из них, вы отыскали его для нас. Что нам делать? Теперь, когда все разваливается, только он может вывести нас из трясины, но он не хочет. Он отказался. Он просто отка зывается вести нас. С подобным я никогда не сталкивал ся: человек не желает командовать. Мы умоляем его: приказывай, а он отвечает, что хочет выполнять прика зы. Это чудовищно!
      Да, конечно.
      Как вы это понимаете? Как это объяснить?
      Он высокомерен и себялюбив, – сказала она, – тще славный авантюрист, человек с непомерными амбициями и наглостью, игрок, делающий самые высокие ставки.
      Все просто, думала она. Трудно ей пришлось бы в те давние времена, когда она считала я'зык орудием чести, которое надо использовать так, будто находишься под присягой, присягой верности реальному миру и уважения к людям. Теперь же все сводилось к произведению звуков, адресованных неодушевленным предметам и не имеющих отношения к таким понятиям, как реальность, гуманность, честь.
      И в то первое утро не составило труда сообщить мистеру Томпсону о том, как она выследила Джона Галта до его дома. Не составило труда наблюдать, как мистер Томпсон причмокивал губами от удовольствия, расплывался в улыбках и снова и снова восклицал:
      – Узнаю мою девочку! – и при этом торжествующе по глядывал на своих помощников с гордостью человека, чья интуиция, подсказывавшая ему, что ей можно верить, блес тяще подтвердилась.
      Не составило труда объяснить свой гнев и ненависть к Джону Галту:
      Было время, когда я разделяла его идеи, но я не могу позволить ему погубить мою дорогу! – и слышать слова мистера Томпсона:
      Не беспокойтесь, мисс Таггарт! Мы защитим вас от него!
      Не составило труда напустить на себя невозмутимый, холодно-деловой вид и напомнить мистеру Томпсону о вознаграждении в пятьсот тысяч долларов – и сделать это голосом четким и бесстрастным, как звук кассового аппарата, выбивающего чек. Она видела тогда, как на минуту замерло движение лицевых мышц мистера Томпсона, а потом лицо расплылось в широкой, сияющей улыбке, без слов сказавшей ей, что он этого не ожидал, но приветствует, что он рад задеть в ней живую струну и что таких людей он понимает и одобряет.
      – Конечно, мисс Таггарт! Безусловно! Вознаграждение ваше! Вам будет выслан чек на полную сумму.
      Все это казалось нетрудно, потому что она чувствовала себя так, будто жила в каком-то тягостном антимире, где ни слова, ни поступки больше не являлись ни фактами, ни отражением реальности, а были ее искажением, словно в комнате кривых зеркал, и никакое здоровое сознание не должно воспринимать их напрямую. У нее оставалась теперь только одна забота – его безопасность, его спасение. Мысль эта горела в ней жаркой тугой пружиной, жалила, как раскаленная игла. Остальное представлялось ей как в бесформенном, размытом тумане, как в дурном сне.
      Но ведь это, подумала она содрогнувшись, их постоянное состояние, они не знают иного существования, все эти люди, которых она никогда не понимала; им нравилось такое размытое, податливое бытие, им нравилась необходимость притворяться, искажать факты, обманывать; обрадованный взгляд какого-нибудь мистера Томпсона, который от паники теряет способность ясно рассуждать, служил им и целью, и наградой. Хотят ли они жить, спрашивала она себя, люди, желающие жить в таком состоянии?
      Он детает самые крупные ставки? Этот честолюбец играет ва-банк? Так, мисс Таггарт? – тревожно вопрошал ее мистер Томпсон. – Как понять такого человека? Что это за феномен? Чего он добивается?
      Реальности. Этого мира.
      Не очень-то мне это понятно, но… Послушайте, мисс Таггарт, если вы полагаете, что можете раскусить его, не могли бы вы… не попытались бы вы еще раз поговорить с ним?
      Ей показалось, что она услышала свой голос на расстоянии многих-многих световых лет, и он кричал, что она жизнь отдаст, только бы увидеть его, но здесь, в этом кабинете, она услышала голос незнакомого человека, который холодно и безразлично заявил:
      Нет, мистер Томпсон, я не хочу. Надеюсь, мне никог да больше не придется видеть этого человека.
      Я знаю, что вы его не переносите, и я вас за это не ви ню, но не могли бы вы все же попробовать…
      – Я пробовала переубедить его в тот вечер, когда отыскала. Но в ответ на голос разума услышала одни оскорбления. Думаю, я ему более ненавистна, чем кто-либо другой. Он не может простить мне того, что я его выследила. Я – последний человек, которого он послушает.
      – Да… да, верно… Как вы думаете, он вообще когда– нибудь сдастся?
      Раскаленная игла, которая жгла ее душу, на миг заколебалась. Какой путь выбрать: скачать, что он никогда не сдастся, и смотреть, как они его убьют, или сказать, что он сдастся, и видеть, как они цепляются за свою власть, пока не разрушат весь мир?
      Он сдастся, – уверенно сказала она. – Он уступит, если вы правильно себя поведете. Он рвется к власти. Не позволяйте ему увернуться, но и не угрожайте, не ста райтесь причинить ему вред. Чувство страха ему неведомо, у него выработался иммунитет.
      А что, если… сейчас, когда все рушится… что, если он будет слишком долго тянуть с ответом?
      Не будет. Он слишком практичен. Между прочим, вы сообщили ему о последних событиях в стране?
      Зачем… нет.
      Я бы посоветовала ознакомить его с получаемыми вами секретными донесениями. Он поймет, что вот-вот про изойдет.
      Это хорошая мысль! Прекрасная идея!.. Знаете, мисс Таггарт, – сказал он со звенящей ноткой отчаяния в голо се, – я всегда чувствую себя значительно лучше, поговорив с вами. Это потому, что я вам верю. Я никому не верю в своем окружении. Но вы – вы другая. Вы – надежная.