Она задерживалась у входов в терминал, наблюдая, как рабочие идут на смену. Но входов было так много, что за всеми не уследишь, к тому же она не могла следить, оставаясь незамеченной. Приходилось стоять на мокрых от дождя дорожках, при слабом освещении, прижимаясь к стене какого-нибудь склада. Она закрывала лицо, подняв воротник до глаз, капли дождя срывались с полей ее шляпки. Так или иначе, она оставалась на виду у проходящих мимо и видела, что рабочие узнают ее и удивляются: они понимали, что она, не таясь, что-то или кого-то высматривает, и в этом заключалась какая-то опасность для нее. Если среди них был Джон Галт, кто-то мог догадаться о цели ее поисков. Если Джона Галта среди них не было… Если бы Джона Гал-та вообще не было в мире, подумалось ей, тогда исчезла бы опасность – но и мир тоже.
      Никакой опасности, но и никакой жизни, думала она, шагая среди трущоб к дому номер триста шестьдесят семь, который мог быть, а мог и не быть его домом. Она спрашивала себя, не это ли испытывает человек, ожидающий смертного приговора, – ни страха, ни гнева, только без различие, ничего, кроме ледяного равнодушия, негреющего света, бесстрастного знания.
      Под ногой загремела жестянка, грохот получился слишком громким и долгим, словно стук в стены опустевших домов опустевшего города. Казалось, город сразило истощение, улицы не замерли, а вымерли, люди за стенами домов не заснули, а впали в беспамятство.
      В этот час, думала она, он должен быть дома после работы… если он работает… если у него еще есть дом… Она смотрела на запустение, облупившуюся штукатурку, закопченную побелку, отслоившуюся краску, выцветшие вывески обшарпанных лавок с нераспроданными товарами за грязными витринами, опасно провалившиеся ступеньки, веревки с непригодным для носки бельем. Кругом все заброшено, недоделано, оставлено без внимания, без присмотра, без ремонта – печальные свидетельства проигранных битв с двумя врагами: «нет времени», «нет сил». И она подумала: двенадцать лет прожил в таком месте он – человек, способный принести в человеческую жизнь столько света.
      Одно слово пробивалось на поверхность ее сознания: Старнсвилл. Вспомнив его, она содрогнулась. «И это Нью-Йорк!» – невольно воскликнула она про себя в защиту величия, которое так любила, но тут же вынесла городу суровый, объективный приговор на основе того, что видела вокруг: город, который заставил его в течение двенадцати лет жить в этих трущобах, проклят и обречен разделить судьбу Старнсвилла.
      И вдруг все это мгновенно потеряло значение, ее будто ударило током, все мысли смолкли, на душу пало молчание, исчезло все, кроме одного: она увидела номер триста шестьдесят семь над входом в ветхий доходный дом.
      Я спокойна, подумала она, вот только время остановило свой бег, оно разорвалось и движется скачками, выхватывая разрозненные обрывки бытия; она помнила момент, когда увидела номер; потом, с перерывом, момент, когда увидела список жильцов в тускло освещенном подъезде, а в списке нацарапанные малограмотной рукой слова: «Джон Галт, -й этаж, в конце коридора»; затем момент, когда она остановилась в начале лестницы и, подняв голову, взглянула на зигзаг уходящих вверх перил; ей пришлось на время прислониться к стене, чтобы унять дрожь и страх перед окончанием неведения; потом момент, когда она начала подниматься и поставила ногу на первую ступеньку; потом возникшее ощущение легкости, невесомости подъема – без усилий, без сомнений и страха, лестничные пролеты уходили вниз под стремительными шагами, легко и неотвратимо вознося ее невесомое тело, окрыленное нетерпеливым ожиданием, заряженное решимостью и восторжествовавшей уверенностью в том, что катастрофа невозможна в конце этого подъема, для совершения которого ей потребовалось тридцать семь лет.
      Наверху она увидела узкий коридор, стены которого направили ее к неосвещенной двери. В тишине под ногами скрипели половицы. Палец надавил на кнопку звонка, и где-то в неведомом бесконечном пространстве раздался его вопрошающий звук. Снова скрипнула половица, но где-то этажом ниже. До слуха Дэгни донесся далекий вой сирены с буксира на реке. Затем в ее сознании произошел очередной провал, и то, что последовало за ним, было не просто пробуждением, а возвращением к жизни. Два звука вытащили ее из небытия: звук шагов за дверью и звук поворачиваемого в замке ключа. Но она вернулась к реальности не ранее того момента, когда двери вдруг не стало и перед ней возникла фигура Джона Галта. Свет падал на него сзади, из комнаты, он был в рубашке и спортивных брюках. Он спокойно стоял в дверном проеме, слегка прогнувшись в талии.
      Дэгни видела, как его мысль мгновенно постигла смысл мгновения, как она стремительно пронеслась над прошлым и охватила будущее, с быстротой молнии расставила все по местам, подчинив контролю логики, и к тому моменту, когда складка на его рубашке шевельнулась в такт дыханию, он подвел итог. Этим итогом стала лучистая приветственная улыбка.
      Она уже не могла шевельнуться. Он схватил ее за руку и потащил в комнату; она почувствовала, как прильнули к ней его губы, ощутила сквозь пальто, внезапно ставшее чужеродной помехой, его стройное тело. Она видела, как смеются его глаза, снова и снова чувствовала прикосновение его губ; она обмякла в его руках, порывисто дыша, будто до этого на всех лестничных пролетах не сделала ни единого вдоха. Она зарылась лицом в ямку между его плечом и шеей, прижалась к нему всем телом, обхватив руками.
      – Джон! Ты жив! – И больше она ничего не смогла ска зать.
      Он кивнул, поняв, что стояло за этим восклицанием.
      Затем он поднял ее упавшую на пол шляпку, снял с нее пальто; одобрительно улыбаясь, он окинул взглядом ее стройную дрожащую фигуру; любовно провел рукой по плотно облегавшему ее темно-синему свитеру, в котором она выглядела хрупкой, как школьница, и напряженной, как гимнастка.
      – Когда мы встретимся в следующий раз, оденься в бе лое. Будет не хуже.
      Дэгни вспомнила, что раньше так на людях не появлялась, что одета так, как в долгие вечера и ночи, проведенные без сна. Она рассмеялась: она никак не ожидала, что первыми его словами могут быть эти.
      – Если, конечно, будет следующий раз, – спокойно до бавил он.
      Что… что ты имеешь в виду? Он вернулся к двери и запер ее.
      Садись, – сказал он.
      Она осталась стоять, но тем временем оглядела комнату, в которой до этого ничего не заметила. В одном углу стояла кровать, в другом – газовая плита, мебель ограничивалась только самым необходимым, некрашеные половицы вытягивали комнату в длину, на столе горела лампа, в тени, за пределами очерченного лампой светового круга, – запертая дверь. За огромным окном отчетливо рисовалась черно-белая панорама Нью-Йорка, с угловатыми зданиями и россыпью огней; в отдалении высилась громада здания Таггарта.
      – Теперь слушай внимательно, – сказал он. – У нас есть примерно полчаса. Я знаю, почему ты пришла. Я гово рил тебе, что выстоять будет трудно и что ты, возможно, сломаешься. Не жалей об этом. Видишь, я тоже не могу жалеть об этом. Но ты должна знать, как действовать впредь. Через каких-нибудь полчаса здесь появятся агенты бандитов, которые следили за тобой, чтобы арестовать меня.
      Только не это! – простонала она.
      Дэгни, любой из них, у кого остались хоть крохи со образительности и знания человеческой натуры, поймет, что ты не из их числа, что ты последнее связующее звено со мной. Они, конечно, постоянно следили за тобой, приставив к тебе шпионов.
      За мной никто не шел! Я следила, я…
      Ты просто не могла заметить. В слежке они профес сионалы. Тот, кто шел за тобой, сейчас докладывает своему начальству. Само твое появление в этом районе в этот час, мое имя в списке жильцов, тот факт, что я работаю у вас, – все говорит само за себя.
      – Тогда бежим скорей отсюда! Он покачал головой:
      Квартал уже оцепили. Они подняли по тревоге поли цейских со всей округи. Я хочу, чтобы ты знала, что тебе делать и как держаться, когда они появятся здесь. Дэгни, у тебя только один шанс спасти меня. Если ты не вполне по няла то, что я сказал по радио о человеке, идущем посере дине, то поймешь это сейчас. У тебя нет срединного пути. Но тебе нельзя принять и мою сторону, пока мы у них в руках. Тебе придется встать на их сторону.
      Что \
      Тебе придется встать на их сторону настолько уве ренно, громогласно и последовательно, насколько позволит твоя способность к обману. Ты будешь заодно с ними. Ты должна будешь действовать, как мой злейший враг. Если ты так поступишь, у меня появится шанс выбраться живым. Я им слишком нужен, они испробуют все, прежде чем решатся убить меня. Все, что они отнимают у людей, они отнимают посредством того ценного, что есть у их жертв. Ни одна моя ценность не может стать их орудием против меня. Меня им шантажировать нечем. Но если у них появится хоть малей шее подозрение относительно нас с тобой, относительно того, что мы значим друг для друга, не пройдет и недели, как они подвергнут тебя жестоким пыткам – я имею в виду физические пытки – у меня на глазах. Я не намерен дожидаться этого. Как только я увижу, что тебе это угрожает, я покончу с собой, и они останутся ни с чем.
      Он говорил без эмоций, тем же ровным рассудительным тоном, как всегда. Она знала, что он не отступится от своих слов, и понимала его правоту. Она поняла, что она одна может стать инструментом его гибели, тогда как все его враги бессильны. Он заметил, как она притихла, как в ее глазах появился ужас. Он слабо улыбнулся, кивнув ее мыслям.
      – Мне не надо тебе говорить, – сказал он, – что, если я так сделаю, это не будет самопожертвованием. Я не хочу жить на их условиях, не собираюсь подчиняться им. Мне не улыбается мысль видеть твои страдания. Твои муки обесце нят мою жизнь, лишат мое будущее света и радости. Я не собираюсь влачить жалкое, лишенное ценностей существо вание. Не надо убеждать тебя, что у нас нет моральных обязательств перед теми, кто держит нас под прицелом. У тебя есть моральное право на любой обман, какой только в твоих силах. Они должны поверить, что ты ненавидишь меня. Тогда у нас будет шанс остаться в живых и бежать, не знаю, как и когда, но это станет ясно, когда я получу сво боду действий. Ты поняла?
      Она заставила себя поднять голову, посмотреть ему прямо в глаза и кивнуть.
      – Когда они явятся, – сказал он, – скажи им, что \ разыскивала меня для них, что у тебя возникло подозрение, когда ты увидела мою фамилию в платежной ведомости, и ты отправилась сюда убедиться. Она согласно кивнула.
      – Сначала я буду отрицать, что я тот самый Джон Галт; они могут узнать мой голос, но я попытаюсь отрицать и это, именно ты заявишь им, что я тот, кого они ищут.
      Она помедлила чуть дольше, но опять кивнула.
      – Потом ты потребуешь и примешь вознаграждение в пятьсот тысяч долларов, которое они обещали за мою по имку.
      Она закрыла глаза и снова кивнула.
      Дэгни, – медленно сказал он, – при их власти ты не сможешь служить своей системе ценностей. Рано или позд но, хотела ты этого или нет, входило это в твои планы или нет, они должны были довести тебя до такой точки, когда единственным, что ты сможешь сделать для меня, будет пойти против меня. Соберись с силами, сожми волю в кулак и сделай так, и тогда мы с тобой заработаем эти полчаса, а может быть, и будущее.
      Я сделаю так, – твердо сказала она и добавила: – Если так случится, если они…
      Так и будет. Не надо жалеть об этом. Я не жалею. Ты еще не видела, на что способны наши враги. Сейчас ты уви дишь их подлинное нутро. Если я должен быть статистом в этом представлении, которое убедит тебя, то я готов к этой роли, чтобы отвоевать тебя у них раз и навсегда. Ты не могла ждать дольше? О Дэгни! Я тоже не мог!
      Он так обнимал ее, так целовал, что она чувствовала: каждое ее действие, все опасности, сомнения, даже ее предательство, если это можно назвать предательством с ее стороны, – все это не лишало ее права на это великое мгновение любви. Он видел борьбу на ее лице, видел, как упрекала она себя за свой приход. Она слышала его голос сквозь пряди волос, которые он целовал:
      Не думай сейчас о них. Никогда не думай о боли и опасности дольше, чем нужно, чтобы сразиться с ними. Ты здесь. Это наше время и наша жизнь, а не их. Не внушай себе, что ты несчастна. Ведь ты счастлива.
      Ценой твоей возможной гибели? – прошептала она.
      Ты не погубишь меня. Но даже если и так. Ты ведь не думаешь, что это безразличие, правда? Разве безразличие оказалось сильнее тебя, разве равнодушие привело тебя сюда?
      Я… – Но тут потому, что правда оказалась невыно симо жестока, она притянула его губы к своим и бросила прямо ему в лицо: – Мне было безразлично, останется ли кто-нибудь из нас в живых, лишь бы только увидеть тебя сейчас!
      Я был бы разочарован, если бы ты не пришла.
      Знаешь ли ты, что это такое – ждать, подавлять же лание, откладывать на день, потом еще, потом…
      Он улыбнулся:
      – Знаю ли я?
      Она беспомощно уронила руки при мысли о прошедших десяти годах.
      Когда я услышала твой голос по радио, – сказала она, – когда я услышала величайшее заявление, которое когда-либо… Нет, у меня нет права говорить, что я подума ла о нем.
      Почему нет?
      Ты думаешь, я с ним не согласна?
      Ты будешь с ним согласна.
      Ты говорил отсюда?
      Нет, из долины.
      А потом вернулся в Нью-Йорк?
      На следующее утро.
      И с тех пор оставался здесь? -Да.
      Ты слышал, как они взывали к тебе каждую ночь?
      Конечно.
      Она медленно обвела глазами комнату, переводя взгляд с городских башен за окном на деревянные балки потолка, потрескавшуюся штукатурку стен, железные спинки кровати.
      Ты оставался здесь все это время, – сказала она. – Двенадцать лет ты прожил здесь в этих условиях.
      Да, в этих условиях, – сказал он, распахнув дверь в конце комнаты.
      У нее перехватило дыхание: там, за порогом, находилось просторное, залитое светом помещение без окон, одетое панцирем мягкого блестящего металла, словно небольшой бальный зал на борту подводной лодки, – это была самая современная, рационально организованная лаборатория, какую ей когда-либо доводилось видеть.
      – Пройдем, – улыбаясь, предложил он. – Теперь мне не надо ничего скрывать от тебя.
      Она будто пересекла границу в другой мир. Там чистым блеском светилось новейшее сложное оборудование, свисали переплетения проводов. На стене висела большая доска, испещренная математическими формулами, на длинных подставках в строгом порядке, соответственно своему назначению стояли многочисленные приборы. Какой контраст с провалившимися полами и осыпавшейся штукатуркой на подходе к этой мастерской разума, подумала Дэгни. Или – или; вот выбор, перед которым поставлен мир, – человеческая душа в двух столь различных ипостасях.
      Ты хотела знать, где я работаю одиннадцать месяцев в году, – сказал он.
      Все это, – спросила она, обводя рукой лаборато рию, – приобретено на зарплату, – она указала для срав нения и на жалкий чердак, – путевого рабочего?
      Нет, конечно. На проценты, которые Мидас Мал– лиган выплачивает мне за электростанцию, защитный экран с локатором, радиопередатчик и кое-что еще в этом роде.
      Но зачем тогда работать на путях?
      Потому что средства, заработанные в долине, не должны быть потрачены вне ее.
      Где ты достал оборудование?
      Спроектировал сам, а изготовлено все в литейной Эн дрю Стоктона. – Он показал на неприметный предмет размером с радиоприемник, находившийся в углу комна ты: – Вот он, двигатель, которого ты так хотела. – Он весело рассмеялся, когда у нее перехватило дух от изумления и она рванулась вперед. – Нет смысла заниматься им сей час, ты ведь не собираешься передать его им.
      Она не отрываясь смотрела на сверкающие металлические цилиндры, отливающие блеском пучки проводов и вспоминала проржавевший корпус, который, как памятная реликвия, хранился за стеклом в кладовой терминала.
      – Он обеспечивает электроэнергией мою лаборато рию, – сказал Галт, – чтобы никто не удивился, что скромный путевой рабочий расходует поразительно много электричества.
      Но если они обнаружат это помещение? Он коротко и непонятно усмехнулся:
      Не обнаружат.
      Сколько же времени ты?..
      Она не закончила. На сей раз дыхание у нее не перехватило: то, что она увидела, можно было отметить только минутой полной внутренней тишины. На стене, позади приборов и аппаратов, она увидела вырезанную из газеты фотографию – свой портрет, на котором она, в легких брюках и рубашке, стояла с высоко поднятой головой возле локомотива во время открытия линии Джона Галта, и ее улыбка заключала в себе весь смысл и значение того залитого солнечным светом дня.
      Увидев фотографию, Дэгни издала тихий стон. Она повернулась к Галту, но выражение его лица сейчас было под стать ее лицу на фотографии.
      – Тогда я символизировал все, что ты хотела стереть с лица земли, – сказал он. – Но ты для меня символизиро вала то, чего я хотел добиться. Такое люди чувствуют раз или два на протяжении всей жизни, как редкое исключение из вереницы дней. Но я, я выбрал это как норму для себя, как константу своей жизни.
      Выражение его лица, спокойная уверенность во взгляде, логика мысли – все это превращало его слова в реальность для нее, реальность этого момента, этих обстоятельств их произнесения в этом времени и месте.
      Когда он целовал ее, она знала, что, обнимая друг друга, они держат в своих руках величайший свой успех, что в эту реальность не могут вторгнуться ни боль, ни страх; это была реальность Пятого концерта Хэйли, награда, которой они искали, к которой стремились и которой достигли.
      В дверь позвонили.
      Первой ее реакцией было отпрянуть, его – теснее и крепче обнять ее.
      Когда Галт поднял голову, он улыбался. Он сказал только:
      – Теперь не время бояться.
      Они прошли обратно в комнату, дверь в лабораторию захлопнулась за ними.
      Он молча подал ей пальто, подождал, когда она завяжет пояс и наденет шляпу. Потом направился к входной двери и открыл ее.
      Трое из четверых вошедших были крепкие, мускулистые мужчины в военной форме, каждый с двумя револьверами на поясе; их грубые широкие лица ничего не выражали. Четвертым вошел их старший, тщедушный человечек в гражданском, с аккуратными усиками, бледно-голубыми глазами и манерами интеллигента из породы тех, кто специализируется на связях с общественностью. Он был в дорогом пальто.
      Войдя в комнату, он заморгал, сделал шаг вперед от порога, остановился, сделал еще шаг и опять остановился.
      Итак? – спросил Галт.
      Ваше имя… э-э… Джон Галт? – слишком громко спросил человек в гражданском.
      Да, это мое имя.
      Вы тот самый Джон Галт?
      Который?
      Вы выступали по радио?
      Когда?
      Полно дурачить нас. – Твердый голос с металличе скими нотками принадлежал Дэгни. Она обратилась к старшему: – Да, он именно тот Джон Галт. Доказательства я представлю вашему руководству. Вы можете продолжать.
      Галт повернулся к ней как к незнакомке:
      – Вы хоть теперь скажете мне, кто вы и что вам здесь надо?
      На ее лице ничего не отразилось. На лицах вошедших – тоже.
      – Мое имя – Дэгни Таггарт. Мне надо было убедиться, что вы тот человек, которого разыскивает вся страна.
      Он обернулся к старшему.
      Хорошо, – сказал он. – Я Джон Галт, но если вы хо тите, чтобы я вообще отвечал вам, уберите от меня ва шего, – он указал на Дэгни, – стукача.
      Мистер Галт! – закричал штатский, размещая в го лосе максимум жизнерадостности. – Какая честь найти вас, большая честь и удача! Прошу вас, мистер Галт, правильно понять нас, мы готовы удовлетворить ваши пожелания. И конечно, у вас нет необходимости общаться с мисс Таггарт, если вам не хочется… Мисс Таггарт только пыталась ис полнить свой патриотический долг, но…
      Я сказал: уберите ее.
      Мы вам не враги, мистер Галт, уверяю вас, мы вам не враги. – Он повернулся к Дэгни: – Мисс Таггарт, вы оказали стране неоценимую услугу. Вы заслужили вели чайшую благодарность народа. Позвольте нам самим с этого момента заниматься этим делом. – Мягко, чтобы не обидеть, он начал оттирать Дэгни на задний план, за спины солдат.
      Что вам нужно? – спросил Галт.
      Страна ждет вас, мистер Галт. Что же до нас, то мы хотим одного – развеять свои опасения. Надеемся, что можем рассчитывать на ваше сотрудничество. – Рукой в перчатке он сделал знак своим людям.
      Заскрипели половицы, солдаты молча приступили к обыску: они открывали ящики стола, шкафа, заглядывали во все углы.
      Завтра утром нация ощутит подъем духа, узнав, что вас нашли.
      Что вам нужно?
      Мы просто хотим приветствовать вас от имени на рода.
      Я арестован?
      – К чему такие устаревшие понятия? Наша задача – всего лишь доставить вас на совещание к высшему руко водству страны, ваше присутствие там очень актуально. – Он сделал паузу, но Галт молчал. – Высшие руководители страны желают посовещаться с вами, именно посовещаться и достигнуть дружеского взаимопонимания.
      Солдаты ничего не обнаружили, кроме одежды и кухонной утвари, – ни книг, ни писем, ни даже газет. Можно было подумать, что здесь обитал неграмотный.
      Наша цель – всего лишь помочь вам занять подо бающее место в обществе, мистер Галт. Кажется, вы сами не осознаете своей общественной значимости.
      Осознаю.
      Мы здесь только для того, чтобы защитить вас.
      Заперто! – объявил один из солдат, ударив кулаком в дверь лаборатории.
      Старший изобразил вежливую улыбку:
      Что находится за этой дверью, мистер Галт?
      Частное владение.
      Не будете любезны открыть?
      Нет.
      Старший развел руки в жесте печальной необходимости:
      К несчастью, у меня инструкции. Порядок есть поря док, знаете ли. Нам нужно открыть и осмотреть помещение.
      Открывайте.
      Это всего лишь формальность, простая формаль ность. Нет причин выходить за рамки дружеских отноше ний. Хорошо бы получить ваше содействие.
      Я сказал – нет.
      Уверен, вы не хотите, чтобы мы прибегали к… особым мерам. – Ответа он не получил. – Нам дано разрешение взломать двери, но, само собой, мы не хотели бы к этому прибегать. – Он снова подождал, но ответа не получил. – Ломайте замок! – приказал он солдатам.
      Дэгни взглянула в лицо Галта. Оно сохраняло полное спокойствие, он смотрел прямо перед собой, на дверь, ни одна черточка его лица не дрогнула. Замок представлял собой простую маленькую квадратную пластинку из полированной меди, без скважины или иных приспособлений.
      Трое солдат невольно замолчали и не двигались, пока их старший осторожно примеривался с инструментами взломщика к необычному замку.
      С деревом проблем не возникло, оно легко поддалось, полетели щепки; в тишине треск дерева производил такое впечатление, будто разбивали тараном крепостные ворота. Когда взломщик добрался фомкой до замка, за дверью послышался легкий шелест, не громче шороха утомленного ветерка. Еще через минуту замок выпал из панели и дверь растворилась на дюйм.
      Солдат отскочил назад. Старший приблизился импульсивными, как икота, шажками и распахнул дверь. Перед ними непроглядной, плотной тьмой зияла черная дыра.
      Они переглянулись и посмотрели на Галта. Галт не ше-{ельнулся, он смотрел во тьму.
      Дэгни прошла вслед за ними, когда они переступили порог, светя себе фонариками. Они оказались в длинном металлическом контейнере, пустом, если не считать наносов тяжелой пыли на полу – странной сероватой пы-ш, которая словно веками копилась от рассыпавшихся в прах руин. Комната выглядела мертвой, как пустой череп.
      Дэгни отвернулась, чтобы они не увидели на ее лице фик души, знавшей, чем была эта пыль всего несколько минут назад. «Только мысль откроет эту дверь, – сказал он ей тогда у входа в здание электростанции Атлантиды. – Если кто-то попытается взорвать ее мощнейшей взрывчаткой, оборудование превратится в груду лома намного раньше, чем поддастся дверь». Не пытайся открыть эту дверь, думала она и знала, что то, что сейчас у нее перед глазами, служило наглядной формой утверждения: не пытайся насиловать разум.
      Все молча вернулись назад и направились было к выходу, но остановились в нерешительности, один здесь, другой там, будто выброшенные на берег отливом.
      – Что ж, – сказал Галт, надевая плащ и поворачиваясь к старшему, – пойдемте.
 

***

 
      Три этажа отеля «Вэйн-Фолкленд» были освобождены и переданы в распоряжение военных. В длинных застеленных коврами коридорах на каждом углу стояли посты с пулеметами.
      На площадках пожарных лестниц стояли часовые со штыками. На пятьдесят девятом, шестидесятом и шестьдесят первом этажах двери лифтов заперли на замок, оставив для доступа одну дверь и один лифт, охраняемые солдатами при полной боевой выкладке. В холлах, ресторанах и бутиках первого этажа болтались странного вида люди: их костюмы были слишком дорогими и слишком новыми; они безуспешно пытались сойти за завсегдатаев и гостей отеля – костюмы плохо сидели на плечистых, мускулистых фигурах и к тому же оттопыривались в тех местах, где пиджакам бизнесменов оттопыриваться вовсе незачем, в отличие от пиджаков громил.
      У всех входов и выходов были выставлены посты автоматчиков, как и возле домов на соседних улицах, где находились стратегически важные точки.
      В центре этой цитадели, на шестидесятом этаже, в так называемых королевских покоях отеля «Вэйн-Фолкленд», среди атласных драпировок, хрустальных люстр и лепных гирлянд и оказался Джон Галт в своих легких брюках и простой рубашке. Он сидел в обитом парчой кресле, бросив ноги на бархатный пуфик; скрестив руки за головой, он смотрел в потолок.
      В этой позе и застал его мистер Томпсон, когда четверо постовых, поставленных с пяти утра у дверей королевских покоев, открыли их в одиннадцать часов дня, чтобы впустить мистера Томпсона, и вновь закрыли.
      Мистер Томпсон на миг испытал весьма неприятное ощущение, когда за ним щелкнул замок и он остался наедине с узником. Но он вспомнил газетные заголовки и объявления по радио, которые с раннего утра возвещали на всю страну: «Обнаружен Джон Галт!.. Джон Галт в Нью-Йорке!.. Джон Галт с народом!.. Джон Галт совещается с вождями нации, изыскивая скорейшее решение всех наших проблем!» – и настроил себя на то, чтобы поверить в это.
      – Так-так-так! – начал он веселым, благодушным тоном, подходя к креслу, в котором разместился Джон
      Галт. – Вот он, человек, заваривший всю кашу. – Увидев внимательные темно-зеленые глаза, обратившиеся на него, он поперхнулся и сменил тон: – Я прямо сгораю от любопытства, мистер Галт, прямо-таки сгораю. Меня, вы знаете, зовут мистер Томпсон.
      – Добрый день, – сказал Галт.
      Мистер Томпсон плюхнулся в кресло, резвостью движений показывая, что настроен дружелюбно и по-деловому.
      – Надеюсь, вы не вообразили, что арестованы или что– то в этом роде. – Он обвел рукой комнату. – На тюрьму, как видите, ничуть не похоже. Обращаются с вами хорошо. Вы человек выдающийся, весьма выдающийся, и нам это известно. Устраивайтесь как дома. Требуйте все, что вам угодно. Гоните взашей любого паршивца, который вас не послушается. И если кто-то из охраны придется вам не по душе, только скажите слово, и мы пришлем другого.
      Он умолк выжидая. Но ответа не получил.
      – Мы доставили вас сюда только потому, что хотим по говорить с вами. Мы не поступили бы таким образом, но вы не оставили нам выбора. Вы скрылись. А нам очень хо телось сказать вам, что вы заблуждаетесь на наш счет.
      С обезоруживающей улыбкой он вытянул вперед руки ладонями вверх. Галт, не отвечая, следил за ним.
      – Вы произнесли впечатляющую речь. Вот уж точно, вы оратор! Из-за этой речи со страной что-то сделалось, не знаю, что и почему, но сделалось. Люди как будто хотят чего-то такого, что вы можете им дать. Но вы полагали, что мы будем категорически против? Вот тут вы ошибаетесь! Мы не против. Лично я считаю, в вашей речи много разум ного. Да, сэр, считаю. Конечно, это не означает согласия с каждым вашим словом, но какого черта, ведь вы и не ду маете, что мы должны быть согласны до последней запятой, а? Расхождение во мнениях – основа движения. Что до меня, я всегда готов изменить свое мнение. Я открыт для переговоров.
      Он наклонился вперед, приглашая к разговору. Ответа он не получил.
      Мир катится в преисподнюю. Тут вы правы. Тут я с вами заодно. В этом пункте мы сходимся. Отсюда и начнем. Что-то надо предпринять. Все, чего я добивался, это… По слушайте, – внезапно закричал он, – почему вы не даете мне возможности поговорить с вами?
      Вы говорите со мной.
      Я… то есть я… ну хорошо, вам понятно, что я имею в виду.
      Вполне.
      Ну и?.. Что вы хотите сказать?
      Ничего.
      То есть?
      То есть ничего.
      Ну, полно!
      Я не искал встречи с вами.
      Но послушайте! У нас есть что обсудить!
      У меня нет.
      Послушайте, – сказал мистер Томпсон после пау зы, – вы человек действия, человек практичный. Ну конеч но, вы человек практичный! Может, чего-то другого я о вас не знаю, но в этом-то уверен. Разве не так?
      Практичный? Да.
      Ну так я тоже. Мы можем говорить без обиняков. Можем выложить карты на стол. Какую бы цель вы ни пре следовали, я предлагаю вам сделку.
      Я всегда открыт для честной сделки.
      Я так и знал! – торжествующе воскликнул мистер Томпсон, ударив кулаком по колену. – Говорил же я им, этим горе-теоретикам, интеллигентам вроде Висли!
      Я всегда открыт для сделки со всеми, у кого есть цен ное для меня предложение.
      Мистер Томпсон не мог бы объяснить почему, но его сердце екнуло, прежде чем он сказал:
      Так излагайте же ваши условия, дорогой мой! Изла гайте!
      Что вы можете мне предложить?
      Ну… все.
      А именно?
      – Все, что вы потребуете. Вы ведь слышали наше обра щение к вам на коротких волнах?
      – Да.
      Мы говорили, что выполним ваши условия, любые условия. Мы не обманывали.
      А вы слышали, как я сказал по радио, что не намерен договариваться об условиях? Я не обманывал.
      Но послушайте! Вы неправильно нас поняли! Вы ду мали, что мы будем бороться с вами. Но мы не будем. Не так уж мы негибки. Мы готовы рассмотреть любую идею. Почему вы не ответили на наш призыв объявиться и всту пить в диалог?