Так приятно считать себя как бы маленькой аристократией истины, верить, что вместе с неболыним кружком привилегированных существ обладаешь сокровищем истины! Тут и гордость находит себе пищу; еврей, сирийский метуали, униженные, оскорбляемые всеми, в глубине души дерзки, презрительны; никакое оскорбление до них досягнуть не может; они так гордятся между собой, что они избранный народ! В наши дни, жалкие кружки сииритов более утешают своих членов, чем здравая философия; множество людей находят счастье в этих бреднях, связывают с ними свою нравственную жизнь. В свое время абракадабра доставляла религиозные наслаждения, и при желании в ней находили высокое богословие.
      Культ Изиды получил свободный доступ в Грецию с IV века до Р. X. Весь греко-римский мир был им буквально завоеван. Этот культ, каким мы его видим в Помпейской и Геркуланумской живописи, с тонзурованным и безбородым духовенством, в облачении в роде наших стихарей, очень походил на наше богослужение. Каждое утро, систр, также как и наши колокола, сзывал богомольцев на своего рода обедню, с проповедью, молитвой за императора и империю, опрыскиванием Нильской водой и отпуском (Ite missa est). Вечером также была служба, желали богине спокойной ночи, целовали ее ноги. Были странные торжества, смешные шествия по улицам, во время которых братья носили своих богов на плечах, Иногда они нищенствовали в чужеземном одеянии, над которым настоящие римляне смеялись. Это было нечто в роде братств, кающихся в южных странах. Изиасты брили головы, одеваясь в льняной хитон, в котором "желали быть погребенными". К этому присоединялись чудеса в доверенном кругу, проповеди, посвящения, горячие моления, крестины, исповеди, кровавые покаяния. Посвящение внушало восторженную приверженность, как в средние века, к Пресвятой Деве. Один вид богини уже был наслаждением. Очищения, искупления поддерживали возбуждение душ. Между участниками этих благочестивых комедий устанавливались чувства нежного братства. Они все становились отцами, сыновьями, братьями и сестрами одни других. Эти маленькие франмасонства с условными пропусками, как IXOУС христиан, создавали тайные и глубокие связи. Озирис, Серапис, Анубис имели такой же успех, иак и Изида. Серапис в особенности, отожествленный с Юпитером, сделался одним из божественных имен, всего более нравившихся тем, которые стремились к известному единобожию и, в особенности, к близкому общению с небом. Египетский бог, действительно, соприсутствует людям; его видят постоянно; он сообщается в сновидениях, показывается беспрестанно. При таком понимании религии, она становится непрерывным священным поцелуем между верующим и его божеством. Женщины в особенности увлекались этими иностранными культами. К своему национальному они оставались холодны. Куртизанки, между прочим, почти все были поклонницами Изиды и Сераписа. Храмы Изиды считались местом любовных свиданий. Идолы этого рода часовен были разряжены, как мадонны. Женщины участвовали в священнодействии, облекались священными званиями. Все внушало благочестие и способствовало возбуждению чувств: плач, страстное пение, танцы под звуки флейты, поминальные представления в честь смерти и воскресения бога. Нравственность, не будучи стеснительной, сохраняла внешнее приличие. Были посты, известные строгости, дни воздержания. Овидий и Тибулл жалуются, что эти празднества в ущерб их удовольствиям; но тон этих жалоб показывает, что богиня требовала от этих прекрасных поклонниц лишь весьма ограниченных умерщвлений плоти.
      Множество других богов принимались без противодействия, даже с благосклонностью. Небесная Юнона, азиатская Беллона, Сабазий, Адонис, богиня Сирии имели своих приверженцев. Эти различные культы переносились, главным образом, солдатами, вследствие их привычки усваивать себе последовательно религии стран, через которые они проходили. Возвратясь домой, они посвящали храм или алтарь своим гарнизонным воспоминаниям. Отсюда посвящения Юпитеру Баальбекскому, Доликскому, которые находят во всех частях империи.
      Один восточный бог в особенности угрожал одно время успеху христианства и едва не сделался предметом одного из тех культов с всемирной пропагандой, которые овладевают целыми отделами человечества. В первобытной арийской мифологии, Митра одно из имен солнца. У персов времен ахеменидов это имя получило зиачение первенствующаго бога. В греко-римском мире, о нем услышали в первый раз около 70 года до Р. X. Он входил в моду медленно, и только во II веке, его культ, искусно организованный по типу таинств, которые так глубоко волновали древнюю Грецию, достиг поразительного успеха.
      Его сходство с христианством так поразительно, что Юстин и Тертуллиан усматривают в нем сатанинский плагиат. Культ Митры имел крещение, евхаристию, агапы, покаяние, искупления, помазания. Его часовни очень были похожи на маленькие церкви. Он устанавливал между посвященными братскую связь, и мы много раз говорили, что это была главная потребность времени. Хотели иметь общины, где бы можно было друг друга любить, поддерживать, следить друт за другом, братства. открывавшие поле (человек не совершенен) всякого рода мелким тщеславным проискам, безобидному развитию детских кружковых честолюбий. Во многих других отношениях, культ Митры походил на франмасонство. Были степени, порядок последовательного посвящения, с странными названиями, последовательные испытания, почти десятидневный пост, страхи, бичевания. Эти упражнения развивали горячее благочестие. Верили в бессмертие посвященннх, в рай для чистых душ. Таинство чаши, столь сходное с христианским причащением, вечерние собрания, похожие на собрания наших благочестивых братств в "пещерах" или небольших молельнях, многочисленное духовенство, в состав которого допускались женщины, соединенные с принесением в жертву быком искупления, ужасные, но захватывающие, - все это соответствовало стремлешям римского мира к своего рода материалистской религиозности. Безнравственность древних фригийских сабазий не исчезла, но скрывалась под известным налетом пантензма и мистичноети, или иногда спокойного скептицизма в духе Екклезиаста.
      Можно сказать, что если бы рост христианства был остановлен какой-нибудь смертельной болезнью, мир обратился бы к культу Митры. Митра поддавался всяческим смешениям, с Аттисом, с Адонисом, с Сабазием, с Меном, которые давно уже овладели привилегией вызывать женские слезы. Солдаты также любили этот культ. При возвращенин домой, они заносили его в пограничные области, на Рейн и Дунай. Поэтому он более всех прочих культов сопротивлялся христианству. Для его поражения потребовались страшные удары, которые нанесла ему христианская империя. Наибольшее число памятников, воздвигнутых поклонниками Великой Богини и Митры относятся к 376 и 377 гг. Очень почтенные сенаторские фамилии остались при них, возобновили на свой счет разрушенные пещеры и старались завещаниями и созданием разных учреждений поддержать навсегда культ, уже обреченный смерти.
      Таинства были обычной формой этих чужеземных культов и главной причиной их успеха. Посвящения оставляли глубокое впечатление, подобно тому, как франмасонство наших дней, хотя совершенно пустое, служит, пищей многим душам. Это было своего рода первое причащение: в известный день человек был существом чистым, привилегированным, представляемым набожному собранию в качестве блаженного, святого, с венцом на голове и свечей в руке. Странные зрелища, появления громадных кукол, чередование света и мрака, видения из другого мира, которых считали действительными, так распаляли душу верой, что воспоминание об этом уже не забывалось. К этому примешивалось не одно сомнительное чувство, которыми дурные нравы древности злоупотребляли. Так же, как и в католических братствах, люди считали себя связанными клятвой, и ей дорожили, даже когда ей не верили; потому что с ней была связана мысль об особом преимуществе, о чем-то, что возникало над толпой. К тому же, все эти восточные культы располагали и большими денежными средствами, чем западные. Жрецы там пользовались большим значением, чем в латинском культе; они составляли духовенство, подразделявшееся на ордена, священную дружину, удаленную от мира, жившую по особым правилам. Облик у этих жрецов был важный, теперь бы сказали, церковный, Они носили тонзуру, митры и особый костюм.
      Религия, основанная на веровании в странствоваиие Бога по земле, как религия Аполлония Таинского, имела большие шансы успеха. Человечество стремится к идеалу; но оно хочет, чтобы идеал был личностью; отвлеченностей оно не любит. Религиозное чувство того времени искало человека, который был бы воплощением идеала, и чья жизнь могла бы служить рамкой для всех тогдашних стремлений. Евангелие Аполлония Таинского имело лишь относительный успех; Евангелие Иисуса - полнейший. Запросы воображения и сердца, волновавшие тогда население, были именно те, которые могли найти в христианстве полное удовлетворение. Возражений, которые христианские верования представляют для тех, кого рациональная культура привела к невозможности допускать сверхъестественное, еще не существовало. Да и вообще, труднее помешать человеку верить, чем внушит ему веру. Впрочем, и не бывало века более легковерного, чем II век. Все допускали несообразнейшие чудеса; текущая идеология, утратив первоначальный свой смысл, достигала крайних пределов нелепости. Уступок со стороны рассудка христианство требовало меньше, чем язычество, так что обратиться в христианство не было делом легковерия; а, напротив, делом относительного здравого смысла. Даже с точки зрения рационализма, христианство могло считаться шагом вперед; принял его человек религиозно-просвещенный. Верным прежним богам оказался paganus, поселянин, всегда противящийся прогрессу, отсталый от века; подобно тому как со временем, быть может, в XX веке, последних христиан в свою очередь назовут pagani, "поселянами".
      По двум существеннейшим пунктам, поклонению идолам и кровавым жертвоприношеииям, христианство соответствовало самым передовым, как бы теперь сказали, идеям своего времени и до известной степени сходилось с стоицизмом. Отсутствие изображений, в виду которого народ обвинял христиан в атеизме, нравилось серьезным умам, возмущаемым официальным идолопоклонством. Кровавые жертвоприношения предполагали также понятия самые оскорбительные для божества, Ессеи, элказаиты, евиониты, христиане всех сект, явившиеся в этом отношении наследниками древних пророков, проявили по этому пункту удивительное сознание прогресса. Мясо было исключено даже из пасхальной трапезы. Так было положено основание чистому культу. Низшая часть религии заключается в тех обрядностях, которым присваивается самостоятельная сила, и этим обрядностям указан был предел, если не самим Иисусом, то ролью, которую ему присвоили. Зачем говорить о жертвоприношениях? Принесение в жертву Иисуса заменяет их все. О Пасхе? Иисус истинный пасхальный агнец. О Торе? Пример Иисуса гораздо выше. Именно этим рассуждением св. Павел разрушил Закон, и протестанство убило католицизм. Таким обрааом, вера в Иисуса заменила все. Даже крайности христианства послужили к его усилению. Тем догматом, что Иисус сделал все для оправдания верующего, дела признавались ненужными, и всякий культ, кроме веры, лишался поощрения.
      Итак, христианство имело огромное превосходство над государственной религией, которой Рим покровительствовал, и над различными культами, которые он допускал. Язычники смутно это понимали. Когда Александр Север задумал воздвигнуть храм Христу, ему представили старинные тексты, из которых явствовало, что если он осуществит этот замысел, то все перейдут в христианство и другие храмы опустеют. Напрасно Юлиан будет стараться применить к официальному культу организацию, составлявшую силу церкви; язычество не поддалось преобразованию, противному его природе. Христианство заставит себя принять и притом во всей его полноте. Религия, которую Рим распространит на мир, будет именно та, с которой он всего напряженнее боролся, иудаизм в христианской его форме. Успеху хрнстианства в Римской имиерии не только не следует удивляться, а, напротив, удивительно, что этот переворот так медленно совершался.
      Глубоко были потрясены хрнстианством государственные правила Рима, основы римской политики. Этн правила энергически отстаивали себя в продолжение ста пятидесяти лет, и замедлили торжество культа, намеченного для победы. Но это торжество было неизбежно. Мелитон был прав. Христианству было суждено сделаться религией Римской империи. Запад не проявлял еще податливости; но Малая Азия и Сирия, напротив, имели уже густые массы христианского населения, политическое значение коего с каждым днем возрастало. Центр тяжести империи склонялся в эту сторону. Уже чувствовалось, что честолюбец соблазнится мыслью опереться на эти толпы, которых нищета отдавала в руки церкви, и которых церковь, в свою очередь, отдала бы в руки цезаря, к ней благосклонного. Политическая роль епископа началась не при Константине. Уже с III века, епископ больших городов Востока является таким же лицом, как в наши времена в Турции епископы греческие, армянские и т. д. Ему вверено все управление общиной: вклады верующих, завещания, опека, тяжебные дела. Это судья-чиновник, действующий рядом с правительственным чиновником и пользующийся всеми его ошибками. В III веке, церковь уже является обширной агентурой народных интересов, исполняющей то, чего не делает лмперия. Чувствуется, что со временем, когда скажется несостоятельность империи, епископ выступит ее наследником. Когда государство отказывается занятым общественными вопросами, они разрешаются помимо его, при посредстве союзов, которые разрушают государство.
      Славой Рима была попытка разрешить задачу человеческого общества без теократии, без сверхъестественного догмата. Напротив, иудаизм, христианство. ислам, буддизм являются громадными учреждениями, обнимающими всю жизнь человека, путем религий, данных откровением. Эти религии - само человеческое общество; вне их не признается никакое существование. Торжество христианства привело к уничтожению гражданской жизни на тысячу лет. Церковь это, пожалуй, община, но в религиозной форме. Чтобы быть членом этой общины, недостаточно в ней родиться. Нужно исповедывать метафизический догмат, и, если ваш разум отказывается ему верить, тем хуже для вас. Ислам осуществил тот же принцип. Мечеть, как синагога и церковь, центр всякой жизни. Средние века, время властвования христианства, ислама и буддизма, было действительно эрой теократии. Гениальным делом возрождения было возвращение к римскому праву, которое есть прежде всего право светских, возвращение к философии, к науке, к истинному искусству, к разуму, помимо всякого откровения. Этого и надо держаться. Высшая цель человечества, есть свобода отдельной личности. А теократия, откровение никогда не создадут свободы. Теократия делает человека, облеченного властью, служителем Божьим; разум делает его представителем воли и прав каждого.
      Глава 32. Социальный и политический переворот, вызванный христианством
      Итак, по мере ослабления империи христианство возвышается. В продолжение III века, христианство, подобно вампиру, сосет античное общество, вытягивает из него все силы и приводить к тому общему расслаблению, с которыы тщетно борятся императоры-патриоты. Христианство не имеет надобности нападать; ему достаточно запереться в своих церквях. Оно мстит, уклоняясь от службы государству, потому что оно является почти единственным хранителем принципов, без которых государство не может процветать. Это та великая война, которую теперь ведут с государством наши консерваторы. Армия, суд, правительственные учреждения нуждаются в известной сумме серьезности и честности. Когда классы, которые располагают этой серьезностью и честностью, уклоняются от дела, все государство страдает.
      В III веке, церковь, поглощая жизнь, истощает гражданское общество, осескровливает его, опустошает. Мелкие общины убили великое общество. Античная жизнь, жизнь прежде всего внешняя, мужественная, жизнь славы, героизма, гражданской доблести, жизнь форума, театра, гимназии, побеждена жизнью еврейской, жизнью, враждебной военному делу, любящей сумрак, жизнью людей бледнолицых, замкнутых по домам. Политика не предполагает людей, слишком пренебрегающих земным. Когда человек решается стремиться только к небу, земная родина исчезает. Нельзя составить нации из монахов и иогитов; отвращение и презрение к свету не подготавливают к жизненной борьбе. Индия, которая из всех известных стран всего глубже впадала в аскетизм, с незапамятных времен беззащитна против завоевателей. В некоторых отношениях то же было и с Египтом. Аскетизм неизбежно приводит к тому, что все недуховное представится суетным и низменным. Сравнительно с священником, государь, воин - неучи, грубые люди; гражданский порядок признается стеснительным тиранством. Христианство улучшило нравы древнего мира, но, с точки зрения военной и патриотической, оно разрушило древний мир. Город и государство уживутся впосдедствии с христианством не иначе, как подвергнув его самым глубоким изменениям.
      "Они живут на земле, - говорит автор послания к Диогнету, - но в действительности, когда мученнка спрашивают о родине, он отвечает: "я христианин". Родина и гражданские законы, вот мать и отец, которых, по Клименту Александрийскому, истинный гностик должен презирать, чтобы сесть одесную Бога. В светских делах, христианян стеснен, неспособен; Евангелие подготовляет верующих, но нe граждан. To же относнтся к исламу и буддизму. С возникновением этих великих всемирных религий, исчезает прежнее понятие о родине. Перестали быть римлянами, афинянами; сделались христианами, мусульманами, буддистами. С этих пор людей будут распределять но вероисповеданию, а не по их родине, распри начнутся по ересям, а не по вопросам национальности.
      Вот, что совершенно ясно понимал Марк Аврелий, и что его сделало столь мало расположенным к христианству. Церковь представилась ему государством в государетве. "Лагерь благочестия", эта новая "система отечества, основанная на божественном Слове", ничего не имеет общего с лагерем римским, который вовсе не берется за подготовку людей для неба. Церковь, действительно признает себя обществом совершенным, гораздо высшим, чем гражданское. Пресвитер стоит выше должностного лица. Церковь есть родина христианина, как синагога родина еврея; христианин и еврей жнвут во всякой стране, как чужие. Христианин едва признает отца или мать. Он ничем не обязан империи, а империя ему всем обязана; так как именно присутствие верующих, рассеянных по римскому миру, останавливает небесный гнев и спасает империю от гибели. Христианин не радуется победам империи; общественные бедствия он считает исполнением пророчеств, обрекакщих мир на погибель от варваров и огня. Космополитизм стоиков также представлял опасность; но горячая любовь к цивилизации и греческой культуре служила противовесом крайностям их отрешенности.
      Во многих отношениях, конечно, христиане были верными подданными. Они никогда не возмущались; они молились за своих гонителей. Несмотря на поводы к неудовольствию против Марка Аврелия, они не приняли никакого участия в возмущении Авидия Кассия. Они выставляли себя приверженцами абсолютнейшего легитимизма. Так как Бог дает власть, кому хочет, то должно, без рассуждения, повиноваться тому, кто официально обладает властью. Но это кажущееся политическое правоверие было в сущности лишь культом успеха. "Между нами никогда не было ни сторонников Албина, ни сторонников Нигера", хвастливо говорит Тертуллиан, в царствование Септимия Севера. Чем же, однако, Септимий Север был законнее Албина или Песцения Нигера? Он был только удачливее. Христианский принцип, принцип признания "власть имеющего", должен был способствовать культу совершившегося факта, т. е. культу силы. Либеральная политика ничем не обязана и никогда не будет обязана христианству. Идея представительного правительства противоположна прямому учению Иисуса, св. Павла, св, Петра и Климента Римского.
      Важнейшая из гражданских обязанностей, военная служба, не могла быть исполнена христианами. Помимо необходимости пролития крови, признаваемого более горячими из числа верующих преступным, эта служба требовала действий, которые пугливой совести казались идолопоклонническими. Конечно, во II веке было известное число солдат-христиан. Но несовместимость обязанностей скоро обнаруживалась, и солдат снимал меч или становился мучеником. Антипатия была абсолютная; с обращением в христианство покидали, армию. "Нельзя служить двум господам", повторялось безпрестанно. Изображение меча или лука на кольце запрещалось. "Мы достаточно сражаемся за императора тем, что молимся за него". Причиной большого ослабления, замечаемого в римской армии в конце II века, и особенно в III веке, было христианство. Цельс тут прозрел истину с изумительной прозорливостью. Боевое мужество, которое, по понятиям германца, одно открывает путь в Валгаллу, в глазах христианина не составляет само по себе добродетели. Оно похвально, когда проявляется в борьбе за доброе дело; a иначе это лишь варварство. Конечно, большой храбрец на войне может быть человеком посредственной нравственности; но общество, составленное из безупречных людей, было бы так слабо. Вследствие излишней последовательности, христианский Восток утратил всякую военную доблесть. Ислам этим воспользовался, и явил миру прискорбное зрелище вечного восточного хрнстианина, везде неизменного, несмотря на различие рас, всегда побитого всегда умерщвляемого, неспособного взглянуть в глаза воину, постоянно подставляющего шею под сабельный удар, - вечной жертвы, малоинтересной, потому что она не возмущается и неспособна владеть оружием, даже вложенным ей в руки.
      Христиане бежали также от суда, от общественных должностей, от гражданских почестей. Гнаться за этими почестями, желать этих должностей, или хотя бы только принять их, значило бы показать доверие к миру, который принципиально объявлялся осужденным и насквозь испорченным своим идолопоклонством. Закон Септимия Севера позволил "приверженцам еврейского суеверия" достигать почестей, с освобождением их от обязательств, противных их верованию. Христиане, без сомнения, могли воспользоваться этой льготой; они, однако, этого не сделали. Увенчать свою дверь при извещении о праздничных днях, принять участие в играх, в общественных удовольствиях было бы отступничеством. Тот же запрет насчет суда. Христиане никогда не должны предъявиять туда своих тяжб; они обязаны довольствоваться третейским судом своих пастырей. Невозможность смешанных браков окончательно воздвигала непреодолимую преграду между церковью и обществом. Верующим запрещалось гулять по улицам, участвовать в публичных собеседованиях. Они должны были сноситься только со своими. Даже общие гостиницы не допускались. Во время путешествий, христиане шли в церковь, и там участвовали в агапах, в раздаче остатков от священных приношений.
      Множество искусств и ремесл, требовавших сношений с языческим миром, были запрещены христианам. Ваяние и живопись, в особенности, становились почти бесцельными. С ними обращались, как с врагами. В этом объяснение одного из самых странных событий в истории, то есть исчезновения ваяния в первой половине III века. В античной цивилизации христианство прежде всего убило искусство. Оно медленнее убило богатство, но и тут его воздействие было не менее решительно. Христианство было прежде всего громадной экономической революцией. Первые стали последними, а последние первыми. Это было, действительно, осуществление царствия Божия, по понятиям евреев. Однажды равви Иосиф, сын равви Иисуса бен-Леви, впал в летаргию, и, когда он пришел в себя, отец спросил его: "Что ты видел на небе? - Я видел, отвечал Иосиф, свет на выворот: самые могущественные были в последнем ряду; самые смиренные в первом. - Ты видел правильный свет, сын мой".
      Римская империя унизила знать и свела почти на нет преимущества крови; но преимущества богатства она, напротив, возвысила. Действительного равенства между гражданами не только не было установлено, но империя, широко открыв доступ к римскому гражданству, создала глубокое различие между honestlores (почтенными, богатыми) и humiliores или tenulores (бедными). Провозглашая всеобщее политическое равенство, ввели неравенство в закон, в особенности в уголовный. При бедности, звание римского гражданина было почти фикцией, а масса граждан была бедна. Ошибка Греции, заключавшаяся в пренебрежении к мастеровому и поселянину, еще не исчезла. В первое время, христианство ничего не сделало для поселянина; оно даже повредило сельскому населению учреждением епископства, влиянием и благодеяниями которого пользовались одни города; но оно оказало могучее воздействие на восстановление достоинства мастерового, рабочего. Один из советов церкви ремесленнику состоит в том, чтобы он занимался своим ремеслом с охотой и прилежанием. Слово operarius возвышается в достоинстве; в надгробных надписях хвалят христианских мастеровых и мастериц за то, что они были хорошими работниками.
      Работник, честно зарабатывающий ежедневно свой насущный хлеб, таков был в самом деле христианский идеал. В глазах первобытной церкви, скупость была наигоршим из грехов. Между тем, всего чаще, скупостью была простая бережливосать Милостыня считалась строго обязательной. Иудаизм уже возвел ее в правило. В псалмах и пророческих книгах евион друт Божий; дать евиону, значит дать Богу. Милостыня по-еврейски синоним справедливости (sedaka). Пришлось ограничить усердие благочестивых людей к оправданию себя этим путем; одно из правил Уши запрещает давать бедным более одной пятой своего достояния. Христианство, бывшее при возникновении обществом бедных, ebionim, вполне прониклось мыслью, что богатый, если он не отдает своего излишка, задерживает чужое добро. Бог всем отдает все им созданное. "Подражайте равенству Божьему, и никто не будет беден", читаем мы в тексте, который одно время считался священным. Сама церковь становилась благотворительным учреждением. Агапы и раздача излишка приношений питали бедных и путешественников.
      Богатый был совершенно принесен в жертву новому порядку. В церковь вступало немного богатых, и положение их было из самых затруднительных. Бедняки, возгордившиеся в силу евангельских обещаний, обращались с ними с оттенком высокомерия или вызова. Богатому приходилось стараться, чтобы ему простили его богатство, бывшее как бы уклонением от духа христианства. По закону, царствие небесное было ему закрыто, пока он не очистит своего богатства милостыней или не искупит его мученичеством. Его считали эгоистом, который отъедался потом других. Общности имущества, если оно и существовало когда-нибудь, теперь уже не было; то, что называли "апостольской жизнью", т. е. идеал первобытной иерусалимской церкви, стало сном, терявшимся в отдалении; но собственность верующего была лишь половинною собственностью; он мало ею дорожил, и церковь, действительно, в ней участвовала в не меньшей доле, чем он.
      Широко распространенной и упорной борьба становится в IV веке. Богатые классы, почти поголовно приверженные к прежнему культу, борятся энергично; но бедные одолевают. На востоке, где воздействие христианства было гораздо полнее, или, точнее, где оно встречало менее противодействия, чем на западе, к половине V века почти не осталось богатых. Сирия, и в особенности Египет, сделадись странами совершенно церковными и совершенно монастырскими. Там были богаты только церковь и монастырь, т. е. обе формы общины. Когда арабское завоевание нахлынуло на эти области, то, после нескольких сражений на границе, оно встретило только человеческое стадо. Обеспеченные относительно свободы культа, восточные христиане подчиннлись затем всяческому тиранству. На Западе, германские нашествия и другие причины не допустили полнаго торжества пауперизма. Но человеческая жизнь приостановлена на тысячу дет. Крупная промышленность становится невозможной. Превратные понятия, распространенные о ростовщичестве, наложили запрет на все банковые и страховые операции. Один только еврей может обходиться с деньгами; его засталяют богатеть; а затем ему же ставят в вину это богатство, к которому его приговорили. Вот где великое заблуждение христианства. Оно сделало гораздо хуже, чем сказать беднякам: "Обогатитесь на счет богатаго"; оно сказало: "Богатство ничто". Оно подсекло капитал в корне; оно запретило законнейшую вещь, процент с капитала. Делая вид, что оно обеспечивает богатому его богатство, оно лишило его плодов богатства, сделало его непроизводительным. Пагубный страх, нагнанный на все средневековое общество мнимым преступлением ростовщичества, был препятствивм, которое в продолжение более десяти веков противилось прогрессу цивилизации.
      Сумма мировой работы сохранилась существенно. Страны, подобные Сирии, где комфорт дает меньше удовольствия, чем требуется труда для его получения, и где невольничество является поэтому условием материальной цивилизации; понизились на целую ступень лестницы человеческого развития. Античные развалины стоят там, как следы исчезнувшего и непонятого мира. Радости грядущей жизни, не добытые трудом, были как бы отвоеваны у того, что побуждает человека к труду. Птица в небе, лилия не пашут и не сеют, a по красоте занимают первостепенное место в иерархии существ. Велика радость бедняка, когда ему таким образом возвещают о счастии без труда. Нищий, которому вы говорите, что мир будет принадлежать ему, и что проводя жизнь в бездельи, он будет столпом церкви, так что его молитвы будут из всех самыми действительными, - такой нищий скоро делается опасным. Это проявилось в движении последних мессианистов в Тоскане. Поселяне, наслушавшиеся Лазаретти, потерявшие привычку к труду, не захотели возвратиться к прежней жизни. Как в Галилее, как в Умбриа времен Франциска Ассисского, народ возмечтал завоевать небо путем бедности. После таких мечтаний, люди не мирятся с необходимостью возвратиться под ярмо. Охотнее идут в апостолы, чем снова на цепь, которую считали разбитой. Так тяжело целый день гнуть спину в унизительной и неблагодарной работе.
      Цель христианства отнюдь не заключалась в улучшении человеческого общества, ни в увеличении доли счастья отдельных личностей. Человек старается устроиться на земле, сколько может лучше, когда он серьезно относится к земле и тем немногим дням, которые он на ней проводит. Но когда ему говорят, что земле наступает конец, что жизнь мимолетное испытание, пустое предисловие к вечному идеалу, тогда зачем же и украшать ее?