Для высших степеней духовенства, безбрачие более и более становилось правилом; во всяком случае, вторые браки воспрещались. Монтанисты очень скоро дошли до заявления, что таинства, преподанные женатым священником, недействительны. Оскопление всегда было лишь избытком усердия, вскоре осужденным. Сестры, подруги апостолов, коих существование было установлено несомненными текстами, вновь завелись в виде негласно-введенных диаконисс-прислужниц, от которых и пошел открытый конкубинат клириксов в средние века. Ригористы требовали, чтобы они носили покрывала, в предупреждение слишком нежных чувств, которые оне могли бы возбуждать в братьях при исполнении своих благочестивых обязанностей.
      С конца II века кладбища становятся дополнением церкви и предметом попечения церковной диаконии. Способ погребения всегда был тот же, что и у евреев: тело, завернутое в саван, опускалось в саркофаг, в виде корыта, нередко со сводчатой крышкой (arcosolium). - Сжигание всегда было очень противно верующим. Последователи Митры и другие восточные секты разделяли этот взгляд и придерживались в Риме того, что можно назвать сирийским способом погребения. Греческое верование в бессмертие души приводило к сожжению; восточное верование в воскресение привело к погребению. Многие признаки побуждают искать древнейшие христианские кладбища в Риме близ Сан-Себастиана на Аппиевой дороге. Там были кладбища евреев и пооледователей Митры. Полагали, что тела апостолов Петра и Павла покоились в этом месте, почему его и назвали Catatumbas, т. е., "на Могилах".
      Около времен Марка Аврелия произошла важная перемена. Вопрос, озабочивающий новейшие большие города, настоятельно требовал разрешения. Насколько система сжигания сберегала место, уделяемое мертвым, настолько значительно было пространство, требовавшееся для погребения, по обычаю евреев, христиан, посдедователей Митры. Требовался известный достаток, чтобы купить себе при жизни loculus в самом дорогом месте всего мира, у ворот Рима. Когда значительные массы достаточного населения пожелали быть похороненными таким образом, пришлось спуститься под землю. Сначала рыли в глубину, пока не достигли достаточно плотного слоя песка. Потом стали пробивать горизонтальные галлереи, нередко в несколько этажей и вот в стенах этих ходов цомещали loculi. Евреи, поклонники Сабазия и Митры, христиане усвоили себе этот способ погребения, подходивший к их общинному духу и склонности к таинственному. Но так как христиане продолжали этот способ погребения весь III, IV и часть V века, то вышло, что почти вся масса катакомб, окрестностей Рима сработана христианами. Нужда, заставившая вырыть вокруг Рима эти обширные подземелья, встретилась также в Неаполе, в Милане, в Сиракузах, в Александрии.
      С первых лет III века, мы видим, что папа Зефирин поручает своему диакону Калликсту надзор за этими большими хранилищами усопших. Их называли кладбищами или "усыпальницами", так как воображали, что покойники спять там в ожидании воскресения. Там схоронили несколько мучеников. Вследствие этого, уважение, оказываемое телам мучеников, перешло на места их успокоения. Катокомбы вскоре сделались священными местами. При Александре Севере, организация кладбищ была уже вполне закончена. Во времена Фабиана и Корнелия обслуживание кладбищ было одной из главных забот римского благочестия. Преданная женщина, по имени Люциния, отдает священным могилам свое состояние и деятельность. Опочить подле мучеников, ad sanctos, ad martyres, сделалось милостью. Ежегодно сходились для совершения таинств близ этих священных гробниц. Отсюда возникновение cubicula или могильных покоев, которые были впоследствии увеличены и превратились в подземные церкви, где собирались во времена гонений. Снаружи иногда строили scholoe, служившие триклиниумом для агап. При этих условиях, собрания представляли то преимущество, что их можно было счесть погребальными, а это им обеспечивало покровительство закона. Кладбище, как подземное, так и на открытом воздухе, сделалось таким образом, местом по преимуществу церковным. Fossor получил в некоторых церквях значение клирика низшего разряда, как анагност или привратник. Римская власть, очень терпимая в похоронном деле, редко касалась этих подземелий. За исключением пристулов народной ярости, в разгар гонений, она признавала, что освященные пространства составляли собственность общины, т. е. епископа. Снаружи, вход на кладбище был почти всегда прикрыт каким-нибудь семейным надгробным памятником, право которого стояло вне спора.
      Итак, принцип погребения общинами решительно взял верх в III веке. Каждая секта построила себе свою подземную галлерею и там заперлась. Разделение мертвецов вошло в общее право. Складывали в могилу по религиям; быть со своими после смерти стало потребностью. До сих пор погребение было делом личным, семейным; теперь оно стало делом религиозным, коллективным; оно предполагает одинаковость мнений в вопросах божественных. Это одно из затруднений, и далеко немаловажное, которое христианство завещает будущему.
      По своему первоначальному корню, христианство было также враждебно развитию пластических искусств, как и ислам. Если бы христианство осталось еврейским, в нем бы развилась одна архитектура, как это и случилось у мусульман. Церковь была бы, также как и мечеть, величественным храмом молитвы, и ничего больше. Но религии зависят от рас, которые их восиринимают. Перенесенное к народам, любящим искусство, христианство сделалось религией настолько же артистической, насколько оно было бы лишено этого, если бы осталось в руках иудео-христиан. И основателями христианского искусства являются еретики. Мы видели, что гностики вступили на этот путь со смелостью, которая скандализовала правоверных. Было еще слишком рано; все, что напоминало идолопоклонство, казалось подозрительным. На живописцев, принимавших христианство, смотрели косо, как на дюдей, стремившихся отвлечь в пользу пустых образов почести, подобающие Творцу. Изображения Бога и Христа - разумею отдельные фигуры, которые могли показаться идолами, - возбуждали опасения, и карпократиане, имевшие бюсты Христа и воздававшие им языческое поклонение, считались отверженными. Буквально исполняли, по крайней мере, в церквах, Моисеевы правила против изображений. Мысль о некрасивости Христа, пагубная для христианского искусства, была широко распространена. Существовали живописные портреты Иисуса, св. Петра, св. Павла; но этот обычай считался неудобным. Статуя кровоточивой женщины нуждается, по мнению Евсевия, в извинениях, и это извинение заключается в том, что женщина, которая таким образом выразила свою благодарность Христу, действовала под влиянием остатка языческой привычки и по извинительной путанице мыслей. В другом месте, Евсевий отвергает желание иметь портреты Христа, как совершенно нечестивое.
      Arcosolia гробниц требовали живописи. Сначала изображали одни украшения без всякого религиозного значения: виноград, кайма из листьев, вазы, плоды, птицы. Потом присоединили христианские символы, потом простые сцены, заниствованные из Библии, и которые особенно нравились в периоды гонений: Иону под тыквой или Даниила во рву львином, Ноя с голубем, Психею, Моисея, изводящего воду из скалы, Орфея, очаровывающего животных своей лирой, и в особенности доброго пастыря, для чего надо было только списать один из наиболее распространенных типов языческого искусства Исторические сцены из Ветхого и Нового завета появляются лишь позднее. Напротив, уже с III века начинают изображать стол, священные хлебы, мистических рыб, сцены рыболовства, символизм тайной вечери.
      Вся эта мелкая орнаментная живопись, все еще не допускавшаяся в церкви и которую терпели только в виду ее незначительности, нисколько не отличалась оригинальностью. Очень ошибочно усматривали в этих робких попытках начало нового искусства. Выражение там слабо; христианская мысль совершенно отсутствует, общий характер неопределенный. Исполнение недурно; видно артистов, которые прошли довольно хорошую школу, - во всяком случае гораздо высшую, чем та, которая видна в настоящей христианской живописи, возникающей позднее. Но какая разница в выражениии! У артистов VII, VIII века чувствуешь могучее усилие ввести в изображаемые сцены новое чувство; в материальных средствах полный недостаток. В катакомбах, напротив, работали живописцы в помпеянском вкусе, обратившиеся по соображениям, совершенно чуждым нскусству, и применяющие свое мастерство к тому, что подходит к строгим местам, которые они взялись украсить.
      Евангельской историей первые христианские живописцы занялись лишь частично и поздно. Гностнческое происхождение этих изображений тут выделяется очевидно. Жизнь Иисуса в изображении первых христианских живописцев совершенно та же, как ее понимали гностики и докеты, т. е., что Страсти Господни отсутствуют. От Претории до воскресения, исчезают все подробности, так как согласно этому порядку мыслей, Христос не мог страдать в действительности. Таким образом, устранялось бесчестие креста, великого соблазна для язычников. В эту эпоху язычники издеваются над богом христиан, изображая его распятым, а христиане почти отрицают это. Изображением распятия опасались вызвать богохульства врагов и как бы повторить их издевательства.
      Христианское искусство родилось еретическим, и следы этого долго на нем виднелись. Христианская иконография медленно освобождалась от предрассудков, среди которых она родилась, и, освободившись, тотчас подпала под власть апокрифов, которые сами создадись в той или другой степени под влиянием гностиков. Отсюда положение вещей, долго остававшееся фальшивым. До полного развития средних веков, соборы, авторитетные ученые осуждают искусство; а искусство, с своей стороны, даже признавшее правоверие, позволяет себе страшные вольности. Любимые предметы изображений заимствуются по большей части, из книг осужденных, так что изображения силой врываются в церковь, когда книга, их объясняющая, давно из церкви изгнана. Ha Западе искусство вполне освобождается с XIII века, но в восточном христианстве положение вещей иное. Греческая церковь и восточные церкви вообпще не могут и по настоящее время вполне преодолеть того нерасположения к изображениям, которые доведено до высшей степени в иудействе и исламе. Они осуждают изваяния и ограничиваются гиератической иконописью, откуда серьезному искусству очень трудно будет выбиться.
      He видно, чтобы в частной жизни христиане затруднялись пользоваться произведениями промышленности, на которых не было каких-либо оскорбительных для них изображений. Вскоре, однако, появились и христианские фабриканты, которые даже на общеупотребительных вещах заменили прежние украшения изображениями, подходящими к вкусу секты (добрый пастырь, голубь, рыба, корабль, лира, якорь). Возникли производства художественной металлической и стеклянной утвари, в особенности для потребностей Вечери. Обыкновенные лампы почти все были с языческими украшениями; поэтому в торговле вскоре появились лампы с изображением доброго пастыря, изготовленные, по всей вероятности, в тех же заведениях, что и лампы типа Вакха или Сераписа. Изваянные саркофаги с изображениями священных сцен появляются в конце III века. Так же как и христианская живопись, онн только по предметам изображений отличались от навыков современного им языческого искуства.
      Глава 30. Нравы христиан
      Нравы христиан были лучшей проповедью христианства. Они могли бы быть выражены одним словом: благочестие. Это была жизнь добрых маленьких людей, без светских предрассудков, но совершенно честных. Ожидание Мессии слабело с каждым днем, и потому, от несколько напряженной морали, подходившей к состоянию кризиса, переходили к установившейся морали прочно основанного мира. Брак получил высокий религиозный характер. Многоженства не пришлось отменять, так как еврейские нравы, если уже не еврейский закон, почти совершенно устранили его фактически. Действительно, у древних евреев, гарем был лишь исключительным злоупотреблением, привилегией царского достоинства. Пророки веегда были ему враждебны. Поступки Соломона и его подражателей были предметом порицания и соблазна. В первые века нашей эры, случаи многоженства встречались, должно быть, у евреев лишь крайне редко. Ни христиане, ни язычники их в этом не упрекают. Таким образом, под двойным влиянием брака римского и еврейского создалось это высокое представление о семье, которое и в наши дни составляет основу европейской цивилизации, так что оно сделалось как бы существеннейшей частью естественного права. Должно, однако, признать, что по этому вопросу римское влияние оказалось сильнее еврейского, так как многоженство исчезло у евреев только под влиянием новейшего законодательства, извлеченного из римского права.
      Римское или, если угодно, арийское влияние также пересилило еврейское в недружелюбном отношении к вторым бракам. Их считали прилично замаскированным прелюбодеянием. Такой же ригориам был проявлен и в вопросе о разводе, относительно коего некоторые еврейские школы допустили предосудительную распущенность. Брак мог быть расторгнут только прелюбодеянием жены. "He разделять того, что Бог соединил", стало основой христианского права.
      Наконец, церковь встала в полное противоречие с иудаизмом в том отношении, что она признала безбрачие, девственность, состоянием предпочтительным браку. Тут христианство которое, впрочем, было упреждено на этом пути терапевтами, приблизилось, не подозревая этого, к понятиям, которые у древних арийских народов изображали девственницу, как существо священное. Синагога всегда считала брак обязательным; в ее глазах неженатый виновен в человекоубийстве, и не принадлежит к Адамову племени, потому что мужчина достигает полноты своего существа лишь в соединении с женщиной. Брак не должен быть отлагаем далее восемнадцати лет. Исключение допускается только для тех, которые предаются изучению Закона, и опасаются, что необходимость пропитания семьи отвлечет от работы. "Пусть те, которые не поглощены Законом, подобно мне, населяют землю", поучал равви бен-Азаи.
      Христианские секты, близкие к иудаизму, советовали, как и синагога, ранние браки и желали даже, чтобы пастыри следили за стариками, в видах ограждения их от прелюбодеяния. С самого начала, однако, христианство склонилось в сторону понятий бен-Азаи. Иисус, хотя и прожил более тридцати лет, не женился. В виду близкой кончины мира, забота о деторождении становилось излишней, и установилась мысль, что совершенным христианином может быть только девственник. "Патриархи имели основание заботиться о размножении своего потомства; мир тогда был молод; теперь, напротив, все клонится к упадку и прекращению". Гностические и манихейские секты были строго последователыми, воспрещая брак и осуждая детородный акт. Правоверная церковь, всегда придерживающаяся середины, избегла этих крайностей; но советовала воздержание и даже сохранение целомудрия в браке. Исполнение указаний природы облечено было непомерной стыдливостью; женщина бсзумно устрашилась брака. Чрезвычайная застенчивость церкви во всем, касающемся законных сношений обоих полов, вызовет со временем не одну вполне заслуженную насмешку.
      В том же порядке мыслей, состояние вдовства стали почитать священным. Вдовы составили церковное учреждение.
      Женщина всегда должна оыть подчиненной, и потому, когда у нее нет мужа, которому она бы могла повиноватьея, она служит церкви. Скромность христианских дам соответствовала этим строгим принципам, и в некоторых общинах они выходили не иначе, как под покрывалами. Немногого недоставало, чтобы восточный обычай покрывала, скрывающего всю фигуру, не был распространен на всех молодых и незамужних женщин. Монтанисты считали этот обычай обязательным; ему не удалось утвердиться вследствие противодействия, вызванного крайностями фригийских и африканских сектантов, и в особенности вследствие влияния греческих и латинских стран, которые положили начало настоящему преобразованию нравов, не нуждаясь в этом гнусном признаке физической и нравственной слабости.
      Наряжаться, однако же, совсем запретили. Красота диавольское искушение; зачем его усиливать? Драгоценные уборы, притирания, окраска волос, прозрачные одежды стали нарушением стыдливости. Поддельные волосы грех еще более важный; они вводят в обман благословение священника, которое, ниспадая на мертвые волосы, снятые с другой головы, не знает, на чем остановитъся. Самое скромное устройство прически почиталось уже опасным. Исходя из этой точки отправления, св. Иероним считает женские волосы лишь гнездом насекомых и советует их сбривать.
      Недостаток христианстаа тут наглядно сказывается. Оно слишком односторонне нравственно. Красота приносится в нем в жертву совершенно. Между тем, в глазах философии законченной, красота вовсе не есть поверхностное преимущесгво, опасность, неудобство, а, напротив, дар Божий, так же как добродетель. Она стоит добродетели. Красивая женщина также ясно выражает одну из сторон божественной цели, один из неисповедуемых путей Господних, как и гениальный человек или добродетельная женщина, Она сознает это и оттого горда. Она инстинктивно чувствует, какое неоценимое сокровище заключается в ее теле; она хорошо знает, что без ума, без таланта, без большой добродетели, ее место в ряду высших проявлений Бога. И зачем запрещать ей возвышать стоимость сделанного ей дара, оправлять выпавший на ее долю бриллиант? Наряжаясь, женщииа исполняет свою обязанность; она предается искусству, искусству очаровательному, в известном смысле, прелестнейшему из всех. Не станем смущаться улыбкой, которую иные слова вызывают у людей легкомысленных. Награждают пальмой гения греческого художника, сумевшего разрешить труднейшую задачу украшения человеческого тела, т. е. украшения самого совершенства, - и видят одни "тряпки" в попытке содействовать созданию прекраснейшего творения Божия, женской красоты! Туалет женщины во всех ее утонченностях, есть своего рода высокое искусство. Века и страны, которые в нем успевают, великие века и великие страны, и запрет, наложенный христианством на стремления этого рода, показал, что достигаемый им общественный идеал сделается рамкой законченного общества лишь гораздо позднее, когда возмущение светских людей свергнет неудобное иго, первоначально наложенное на секту экзальтированным тетизмом.
      Этот запрет распространялся в действительности на все, что может быть названо роскошыо и светской жизнью. Зрелища почитались омерзительными, не только кровавые зрелища амфитеатра, ненавидимые всеми порядочными людьми, но и спектакли невиннейшие, шутливые. Всякий театр почитался опасным уже по одному тому, что мужчины и женщины там собирались, чтобы смотреть на других и себя показать. Такой же ужас внушали термы, гимназии, ванны, ксиесты, по случаю происходивших там обнажений. Христиане были в этом случае наследниками еврейского чувства. Евреи избегали этих мест, вследствие обрезания, которое подвергало их всякого рода неприятностям. Если игры, состязания, делавшие смертного, на один день, равным богам и увековечивавшие его память надписями, пришли в III веке в совершенный упадок, то причиной этого было христианство. Пусто становилось вокруг этих древних учреждений; их называли суетными. Конечно, это была правда; но человеческой жизни наступает конец, когда слишком хорошо докажешь человеку, что все суета.
      Воздержность христиан не уступала их скромности. Запреты, относившиеся к мясу, были почти все сняты, и взял верх принцип, что "чистому все чисто". Многие, однако, воздерживались от употребления того, что прежде было живым. Постов было много, и они вызывали у некоторых состояние нервной слабости, которое разрешается обильными слезами. Способность проливать слезы почиталась небесной милостью, даром слезным. Христиане плакали беспрестанно; их обыкновенным состоянием была кроткая печаль. В церквях их лица выражали благоволение, набожность, любовь. Ригористы жаловались, что по выходе из священного места, этот благочестивый вид заменялся легкомысленным; но вообще христиан легко узнавали по внешности. У них были, так сказать, особые лица, хорошие лица, проникнутые спокойетвием, не исключающим приветливой, довольной улыбки. Это представляло резкую противопоиложность с развязным видом язычников, в которых, по всей вероятности, часто замечался недостаток приличия и сдержанности. В монтанистской Африке, некоторые обычаи, и в особенности привычка беспрестанно крестить лоб, еще скорее обличали последователей Иисуса.
      Таким образом, христианин был по существу особым созданием, обреченным даже на внешнее доказательство добродетели, словно аскет. Если монастырская жизнь возникла только в конце III века, так это потому, что до тех пор церковь была истинным монастырем, идеальной общиной, где осуществлялась вполне праведная жизнь. Когда век массами вступит в церковь, когда Гангрский собор, в 325 году, объявит, что евангельское учение о бедности, об оставлении семьи, о девстве, не предназначено для простых верующих, праведники создадут для себя особые места, где возможно будет применять без смягчений евангельскую жизнь, слишком высокую для обыкновенных людей. До тех пор, мученичество давало возможность осуществлять самые преувеличенные указания Христа, в особенности относительно пренебрежения узами крови. Теперь мученичество заменится монастырем, чтобы заветы Иисуса могли быть где-нибудь осуществлены. Пример Египта, где монастырская жизнь всегда существовала, мог этому способствовать; но монашество было присуще самой природе христианства. Как только в церковь впустили всех, стало неизбежным образование маленьких церквей для тех, которые стремились жить по примеру Иисуса и иерусалимских апостолов.
      Намечалась в будущем упорная борьба. Христианское благечестие и светская честь выступят противниками, между которыми будут происходить ожесточенные схватки. Пробуждение светского духа будет вместе с тем и пробуждением неверия. Честь возмутится и станет утверждать, что она не хуже той морали, которая позволяет, чтобы святые не всегда были порядочными людьми. Раздадутся голоса сирен для восстановления в их достоинстве прелестных вещей, которые церковь объявила глубоко нечестивыми. Люди всегда остаются немножко теми же, какими были сначала. Церковь, сообщество святых людей, сохранит этот характер, несмотря на все превращения. Светский человек будет ее злейшим врагом. Вольтер докажет, что дьавольские пустяки, столь сурово изгоняемые из пиетистского общества, по своему хороши и необходимы. Отец Канэ попробует, конечно, доказать, что нельзя быть порядочнее христианства, ни более дворянином, чем иезуит; но он не убедит д'Окенкура. Умные люди, во всяком случае, окажутся необратимыми. Никогда Нинона де Лавкло, Сент-Эвремоя, Вольтер, Мериме не будут одной веры с Тертуллианом, Климентом Александрийским и добрым Ермом.
      Глава 31. Причины победы христианства
      Христианство победидо новыми правилами жизни, которые оно вводило в мир. Мир нуждался в реформе нравственнооти; философия ее не давала; установленные в греко-латинских странах религии были неспособны улучшать людей. Из всех религиозных учреждений античного мира, одно иудейство отозвалось на испорчениость времен криком отчаяния. Вечная и единственная слава, ради которой должно забыть многие безумные насилия! Евреи-революционеры I и II века нашей еры. Преклонимся перед их страстностью! Преданные высокому идеалу справедливости, убежденные, что этот идеал должен осуществитъся на земле, не допускающие тех компромиссов, которыми так легко удовлетворяются верующие в рай и ад, они жаждут добра и постигают его в виде маленького города с синагогой, и христианская жизнь является лишь аскетическим преобразованием этого идеала. Небольшие кружки смиренных и благочестивых людей, ведущих между собой чистую жизнь и ожидающих вместе великого дня своего торжества и утверждения на земле царства праведников, - вот нарождающееся христианство. Счастье, которым наслаждались в этих маленьких общинах, действовало, как могучая притягательная сила. Население разных племен, как бы по инстинктивному движению, порывисто устремилось в секту, которая удовлетворяла заветнейшие их желания и открывала надеждам безпредельное поле.
      Умственные потребности времени были очень слабы; нежные стремления сердец, напротив, очень властны. Умы не просвещались, но нравы становились мягче. Хотелось веры, которая учила бы благочестию, мифов, которые представляли бы хорошие примеры, пригодные для подражания, как бы некоторую мораль в действии, изображаемую богами. Хотелось честной религии, - а язычество честным не было. Нравственная проповедь предполагает деизм или единобожие; а политеизм никогда не учил нравственности. Всего более хотелось уверенности в будущей жкзни, где бы возмещены были несправедливости жизни земной. Религия, обещающая бессмертие и свидание с возлюбленными, всегда берет верх. "Те, у кого нет надежды", легко побеждаются. Множество братств, исповедывавших эти утешительные верования, привлекали многочисленных последователей. Таковы были сабазианские и орфические таинства в Македонии; во Фракии таинства Дионисия. Во II веве символы Психеи принимают погребальный оттенок и становятся маленькой религией, которую христиане признают очень охотно. Увы! представление о загробной жизни, как все, являющееся делом вкуса и чувства, всего легче подвергается капризам моды. Образы, удовлетворявшие нас в этом отношении, проносятся очень быстро; по части загробных мечтаний, ищут нового, так как ничто не выдерживает продолжительного изучения.
      Итак, установленная религия не давала никакого удовлетворения глубоким потребностям века. Бог античного мира не был ни добрым, ни злым; он был силой. С течением времени приключения, которые приписывались этим мнимым божествам, сделались безнравственными. Культ вырождался в идолопоклонство, самое грубое, иногда самое смешное. Философы нередко публично нападали на официальную религию, при рукоплесканиях слушателей. Вмешавшись в дело, правительство еще более его унизило. Божества Греции, давно отожествленные с божествами Рима, по праву заннмали места в Пантеоне. Божества варваров подверглись таким же отожествлениям и превратились в Юпитеров, Аполлонов, Эскулапов. Местные божества спаслись посредством культа богов-Ларов. Август ввел в религию очень значительное изменение, возвысив и упорядочив культ богов Ларов, в особенности Ларов перекресточных, и позволив присоедннить к двум Ларам, освященным обычаем, третьего, Гения императора. Вследствие этого сообщества, Лары стали называться августейшими (Lares augusti), и так как местные боги сохранили легальное положение преимущественно в виду переименования в Лары, то и они почти все стали называться августейшими (numina augusta). Вокруг этого сложного культа образовалось духовенство, состоявшее из фламина, т. е. своего рода архиепископа, представителя государства, и жрецов Августа, корпораций рабочих и мелких горожан, специально приставленных к Ларам или местным божествам. Но Гений императора естественно раздавил своих соседей; настоящей государственной религией сделался культ Рима, императора и правительства. Лары остались очень неважными господами, Иегова, единственный местный бог, который упорно не захотел поддаться августейшему сообществу и которого невозможно было превратить в безобидного перекресточного фетиша, разгромил и божество Августа и всех прочих богов, которые так легко согласились сделаться пособниками тирании. Отныне борьба пойдет между иудаизмом и странно смешанным культом, который хотел установить Рим. Ему это не удастся. Рим даст миру правительство, цивилизацию, право, искусство управления, но религию он ему не даст. Религия, которая распространится, по-видимому, наперекор Риму, а в действительности благодаря ему, не будет ни религией Лациума, ни религией, сочиненной Августом, это будет та самая религия, которую Рим столько раз считал уничтоженной его усилиями, - религия Иеговы.
      Мы видели благородные попытки философии отозваться на потребности душ, которых религия уже не удовлетворяла. Философия все видела и все выразила чудным языком; но было необходимо, чтобы это совершилось в форме популярной, т. е. религиозной. Религиозные движения возбуждаются только духовными лицами. Философия была слишком права. Предлагаемая ею награда была недостаточно осязаема. Бедные, необразованные, лищенные возможности к ней подойти, оставались в сущности без религии, без надежды. Человек родится таким плохим, что он бывает хорош только, когда мечтает. Ему необходимы обольщения, чтобы он исполнил то, что должен был бы сделать из любви к добру. Только ради страха и обмана этот раб исполняет свой долг. Масса приносит жертвы только при обещании, что ей заплатят. Самоотречение христианина в сущности лишь тонкий расчет: внесение капитала в виду царствия Божия.
      У разума всегда будет немного мучеников. Люди приносят себя в жертву только ради того, во что веруют; а веровать можно только в неверное, в нерассудочное; рассуждению подчиняются, но в него не верят. Вот почему разум не поощряет к действию; напротив, скорее советует воздержаться. Никакой большой переворот не совершается в человечестве без очень определенеых убеждений, без предрассудков, без догмата. Сильны только те, которые ошибаются вместе ео всеми. В стоицизме заключалась ошибка, которая много вредила ему в глазах народа. Для него добродетель и нравственное чувство тожественны. Христианство их разделяет. Иисус любит блудного сына, блудницу, души в сущности добрые, хотя и грешные. Для стоиков все грехи равны, и грех не прощается. A в христианстве имеются прощения для всех преступлений. Чем более человек нагрешил, тем более он в его власти. Константин примет хрнстианство потому, что верит, что у одних христиан есть искупления для отцеубийц. Успех, который имели, начиная со II века, отвратительные жертвоприношения быков, откуда люди выходили все в крови, доказывает, как жадно современное воображение искало средств примирить богов, предполагавшихся прогневанными. Из всех языческих обрядов христиане всего более опасались конкуренции тавроболов, которые явились как бы последним усилием умирающаго язычества против возраставшего с каждым днем торжества крови Иисусовой.
      Существовала одно время надежда, что братства cul tores deorum дадут народу духовную пищу, в которой он нуждался и век видел их процветание и их упадок. Они постепенно утратили свой религиозный характер; в некоторых областях забыли даже их погребальное назначение, и они стали тонтинами, страховыми и пенсионными кастами, обществами взаимной помощи. Только коллеги, посвященные культу восточных богов (пастофоры, поклонники Изиды, древоносцы, жрецы Великой Матери), сохранили поклонников. Ясно, что эти боги гораздо больше говорили народному чувству, чем греческие и италийские. Вокруг них собирались в кружки; их последователи вскоре становились братьями и друзьями, тогда как никто уж не сходился, по крайней мере сердечно, вокрут официальных богов. В религиозном деле только немногочисленные секты успевают создать что-нибудь.