Он был искренним христианином, даже пламенным проповедником христианства, почти миссионером; но все христианские школы, через которые он прошел, только оставили известный след в его уме; ни одна его не удержала. Один Маркион с своим суровым аскетизмом ему совершенно не понравился. Напротив валентинианство, в его восточной форме, было учением, к которому он постоянно возвращался. Ему нравились сочетания эонов, и он отрицал воскресение тела. Этому вещественному представлению он предпочитал взгляды греческого спиритуализма о предсуществовании и посуществовании души. По его мнению, душа не рождалась, и не умирала. Тело было лишь ее временным орудием. Иисус не имел настоящего тела; он соединился с призраком. К концу жизни Вардесан как бы приблизился к католиаам; но в конце концов, правоверие его отвергло. Восхитив современное ему поколение блистательной проповедью, пылким идеадизмом и личною прелестью, он подвергся анафемам и зачислен в число гностиков после того, как всю жизнь так упорно отказывался примкнуть к кому-либо.
      Один только из трактатов Вардесана нашел пощаду у правоверных читателей: это был диалог, в котором он оспаривал злейшее из заблуждений Востока, халдейскую ересь, астрологический фатализм. Форма сократических диалогов нравилась Вардесану. Он любил выступать в публике, окруженный друзьями и обсуждать с ними самые возвышенные задачи философии. Один из учеников, по имени Филипп, записывал или считался записывающим беседу. В разговоре о предопределении, главным противникиом Вардесана является некоторый Ауэид, преданный заблуждениям астрологии. Этим заблуждением автор противопоставляет действительно научное рассуждение: Если человек подвластен среде и обстоятельствам, отчего же в одном и том же крае вырабатываются совершенно различные человеческие развития? Если господствует порода, почему же нация, меняющая религию, принимающая, например, хрисиаинство, становится совсем другою, чем была прежде? Интересные подробности, которые автор сообщает о нравах неизвестных стран, возбудили любопытство. Последний редактор романа "Узнаваний", затем Евсевий, затем св. Кесарий воспользовались ими. Достойно удивления, что при наличии такого сочинения может возникать еще вопрос, как относился Вардесан к вопросу о влиянии светил на поступки людей и исторические события. Беседа выражается по этому пункту со всею ясностью, какой можно пожелать. Тем не менее, св. Ефрем и Диодор Антиохийский вооружаются против Вардесана, якобы впавшего в заблуждения своих халдейских учителей. Иногда его школа представляется не только богословской школой, но в не меньшей мере светской школой богословия. Там математичесвим путем определяли продолжительность существования мира в шесть тысяч лет. Допускали существование звездных духов, живущих на семи планетах, и в особенности на солнце и луне, которых ежемесячный союз сохраняет мир, давая ему новые силы.
      Неоспоримо то, что Вардесан был творцом христианской сирийской литературы. Сирийский язык был его природным. По-гречески он знал, но не писал на этом языке. Работа по приспособлению арамейского наречия к выражению философских мыслей принадлежит ему всецело. Его сочинения переводились, впрочем, на греческий язык его учениками, под его наблюдением. Близкие к Эдесскому королевскому дому, воспитанный, по-видимому, вместе с Авгарем VIII вар Манну, бывшим ревностным христианином, он много сделал для прекращения языческих обычаев и был одним из важнейших общественных и литературных деятелей. Сирия никогда не имела поэзии. Древние арамейские наречия знали только древний семитический параллелизм и не сумели извлечь из него ничего. Вардесан сочинил, подражая Валентину, сто пятьдесят гимнов, которых размер, частью заимствованный у греков, восхитил всех, в особенности молодых людей. Содержание было философское, поэтическое и христианское. Строфа состояла из одинадцати или двенадцати пятисложных стихов, разделяемых на стопы по арению. Гимны пелись хором, под звуки арфы, на греческие напевы. Цивилизующее влияние этой прекрасной музыки было значительно. Почти вся Озроэна приняла христианство. К несчастью, Авгарь IX, сын Авгаря VIII, был свергнут с престола Каракаллой, в 216 году; мимолетное явление маленького государства, основанного на начаиах либерального христианства, исчезло; христианство все-таки продолжало распространяться в Сирии, но в правоверном направлении удалялось с каждым днем все более и более от умозрителышх волнений, которые оно себе сначала позволило.
      Отношения Вардесана к римской империи неясны. По некоторым признакам кажется, что гонения последних лет Марка Аврелия внушили ему мысль, представить этому императору апологию. Возможно, что он имел сношения с Каракаллой или Гелиогобалом, которого в текстах очень легко смешать с Марком Аврелием. По-видимому, он составил диалог между собой и неким Аполлогием, считающимся другом императора, где тот приглашал его отречься от имени христианина. Вардесан отвечал мужественно, как Димитрий Циник: "Повиновение приказу императора не избавить меня от необходимости умереть".
      Вардесан оставил сына, по имени Гармония, которого послал учиться в Афины и который продожал вести школу, уклонив ее еще более в сторону эллинизма. В подражание отцу, он выразил возвышеннейшие мысли греческой философии в гимнах на сирийском языке. Все это приводило к порядкам, слишком отличным от среднего уровня, допускаемого христианством. Чтобы быть членом подобной церкви, требовался ум, образование. Добрые сирийцы испугались. Судьба Вардесана очень напомнила участь Павла Самосатского. Его назвали опасным чародеем, соблазнительной женщиной, неотразимой при тайном общении. Его гимны, подобно Талии Ария, были названы произведениями колдовства. Позднее св. Ефрем не нашел другого средства, чтобы изгнать эти гимны и устранить детей от их прелести, как сочинить на те же напевы православные гимны. С тех пор, если в сирийской церкви возникала замечательная личность с независимым умом и обширными познаниями в Писании, то стали говорить с ужасом: "Из него выйдет Вардесан".
      Его имени и услуг, им оказанных, однако же, не забыли. День его рождения был отмечен в Эдесской хронике в числе больших годовых праздников. Его школа поддерживалась в продолжении всего III века, но уже не произвела ни одной личности, которая бы пользовалась значительной известностью. Позднее зародыш дуализма, который заключался в учении основателя школы, приблизил ее к манихейству. Византийские хроникеры и их ученики, арабские полиграфы сочинили троицу зла, состоявшую из Маркиона, Ибн-Даисана и Манеса. Наименование даисанитов сделалось равнозначащим с атеистом, с зендиком. У мусульман эти даисаниты причислялись к секретным сектам, связанным с парсизмом, проклятым стволом всех ересей.
      Глава 25. Статистика и географическая распространенность христианства
      Пророчество Иисуса исполнилось через сто пятьдесят лет. Горчичное зерно стало деревом, которое начинало покрывать мир. Говоря общепринятым в таких вещах гиперболическим языком, христианство было "везде". Св. Юстин утверждал уже около 150 года, что не было такого клочка земли, даже у варварских племен, где бы не поклонялись распятому Иисусу. Также выражается и св. Ириней. Недоброжелатели говорили: "Они растут и распространяются, как сорная трава. Всюду размножаются места их собраний". Двадцатью годами позднее, Тертуллиан напишет в ином духе: "Мы возникли вчера, и мы уже заполняем все ваши рамки, ваши города, крепости, советы, лагери, декурии, трибы, дворец, сенат, форум; мы вам оставляем только ваши храмы. He прибегая к оружию, к которому мы мало пригодны, мы бы могли победить вас одним тем, что отошли бы от вас; вы бы ужаснулись вашего одиночества, безмолвия, которое показалось бы окаменением мертвого мира".
      До времен Адриана, ознакомление с христианством - дело людей, посвященных в тайны, полиции и небольшого числа любопытных. Теперь, новая религия пользуется широкой гласностью. В восточной части империи о ней знают решительно все; а образованные люди об ней говорят, спорят и делают из нее заимствования. Она не только не ограничивается еврейским кругом, а, напротив, именно из языческого мира получает наибольшее число обращенных и в Риме, по крайней мере, превосходит численностью еврейскую церковь, от которой произошла. Она уже не иудаизм и не язычество, а третья, законченная религия, которая должна заполнить все, что предшествовало.
      Точные цифры в подобном деле немыслимы, и, конечно, они были весьма различны в разных провинциях. Малая Азия продолжала быть той областью, где христианское население было всего гуще. Она же была очагом благочестия. Монтанизм казался закваской всеобщего жара, который жжет духовное тело церкви. Даже враждуя с ним, люди одушевлялись заимствованным от него священным огнем. В Гиераполисе и некоторых городах Фригии, христиане составляли, вероятно, большинство населения. Co времен Септимия Севера, фригийская Апамея изображает на своих монетах библейский символ, Ноев ковчег, в виде намека на имя города Kibotos. В Понте, с половины III века, города стали разрушать прежние храмы и переходить в христианство массами. Вся область, прилегающая в Пропонтиде, участвовала в движении. Напротив, Греция в собственном смысле мешкала разлукой с прежними культами, с которыми рассталась лишь в средние века и неохотно.
      В Сирии, около 240 года, Ориген находит, что сравнительно с массой населения, христиане "весьма немногочисленны" , приблизительно то же, что можно бы сказать о числе протестантов или израильтян в Париже. Когда Тертуллиан нам говорит: Fiunt non nasountur christiani, он этим самым нам указывает, что в предшествовавшем христианском поколении насчитывалось немного душ. В 251 году в римской церкви числилось 46 священников, 7 диаконов, 7 иподиаконов, 42 аколита, 52 заклинателя, чтеца и привратника; она прокармливает 1500 вдов или бедных, что позволяет предположить наличность от тридцати до сорока тысяч верующих. В Карфагене, около 212 г., христиане составляли десятую часть населения. Вся греческая часть империи имела цветущие христианские общины. He было сколько-нибудь значительного городка, который бы не имел своей церкви и своего епископа. В Италии насчитывалось более шестидесяти епископов; даже маленькие, почти неизвестные города имели епископов. Далмация была обращена. Лион, Вена, имели христианские колонии, составленные из иразиатов и сирийцев, пользовавшиеся греческим языком, но обращавшие свою проповедь к соседнему населению, которое говоряло только по-латыни или по-галльски. Тем не менее, галло-римский и испано-римский мир были, в сущности, едва початы. В этих обширных краях, местный, очень суеверный политеизм представлял, без сомнения, массу, которую очень трудно было поколебать.
      Британия, несомненно, видела уже Иисусовых миссионеров. Ее притязания по этому вопросу основаны в гораздо меньшей мере на сказках, которыми острова святых, как и все крупные христианские общины, окружил колыбель своей веры, чем на капитальном факте, а именно на соблюдении Пасхи по обряду четыредесятников, т. е. по старинному малоазийскому обычаю. Возможно, что первые церкви в Британии обязаны своим возникновением фригийцам или азиатам, подобным тем, которые основали церкви лионскую и венскую. Ориген говорит, что сила имени Иисуса Христа перенеслась за моря, в иной мир, чтобы там разыскать бриттов.
      Общественное положение верующих было вообще очень скромное. За немногими исключениями, которые к тому же все сомнительны, ни одна знатная римская фамилия не переходила в христианство с своими невольниками и клиентами, ранее времен Коммода. Светский человек, всадник, занимающий должность, сталкивались в церкви с невозможностями. Богатые были там вне своей стихии. Совместная жизнь с людьми, не имевшими на их богатства, ни общественного положения, представляла большие трудности; а от общественных сношений в своем кругу приходилось почти совершенно отказываться. Заключение браков, в особенности, было чрезвычайно трудно. Многие христианки шли за язычников, не решаясь взять мужа бедного. На христианских кладбищах времен Марка Аврелия и Северов попадаются имена: Cornelii, pomponii, Соесilii; но рискованно было бы заключить, что были верующие, носившие эти знатные имена по праву крови. Виновниками этих честолюбивых agnomina были клиенты и слуги. - Умственный уровень также был сначала довольно низок. Высокая культура ума, созданная греками, вообще отсутствовала в двух первых поколениях. С Юстином, Минуцием Феликсом, автором послания к Диогнету этоть уровень возвышается; вскоре, с Климентом Александрийсаим и Оригеном, он еще возвысится; начиная с III века, христианство будет иметь людей одной меры с просвещеннейшими людьми века.
      Греческий язык все еще по преимуществу язык христианства. Древнешие катакомбы все греческие. В половине III века эпитафии на гробницах пап греческие. Папа Корнилий пишет церквям по-гречески. Римская литургия совершается на греческом языке. Даже когда латинский язык возьмет верх, на нем часто будут писать греческими буквами. Греческие слова, произносимые через фиту, по обычаю, усвоенному народами Востока, остаются как, признак происхождения. В одной только стране, и именно в Африке, существовала церковь, которая действительно говорила по-латыни. Мы видели, что Минуций Феликс положил начало христианской латинской литературе мастерским произведением. Двадцатью годами позднее, Тертуллиан, колебавшийся в выборе того или другого языка для своих сочинений, предпочтет, к счастью, латинский, вследствие чего мы увидим поразительнейшее литературное явление: неслыханную смесь таланта, превратности суждения, красноречия и безвкусия; великий писатель, если допустить, что принесение в жертву эффекту всякой грамматике и всякой правильности можно назвать хорошим писанием. Наконец, Африка дает миру фундаментальную книгу: латинскую Библию. Один по крайней мере из первых переводов Ветхого и Нового Завета был сделан в Африке; латинский текст мессы, капитальных частей литургии кажутся также африканского происхождения. Таким образом, африканская lingua volgata содействовала в широкой мере образованию церковного языка латинского Запада, и потому имела решающее влияние на наши новейшие языки. Но это имело и другое последствие, то именно, что основные тексты христианской латинской литературы были написаны на языке, который итальянские словесники нашли варварским и испорченным, что впоследствии послужило поводом к возражениям риторов и к бессчетным эпиграммам.
      Из Карфагена христианство сильно распространилось в Нумидии, Мавритании. Цирта произвела пламеннейших противников и защитников веры в Иисуса. Город, затерянный в глубине провинции Африки, Сциллий, в пятидесяти милях от Карфагена, выставил, несколько месяцев после смерти Марка Аврелия двенадцать мучеников, под предводительством некоего Сперата, который выказал непреклонную твердость, не уступил проконсулу и со славой открыл ряд африканских мучеников.
      Эдесса день ото дня становилась христианским центром первостепенной важности. Co времени похода Люция Вера (165), Озроэна, бывшая до тех пор в вассальном подчинении у парфян, стада подвластна римлянам, но, до половины III века, сохраняла еще свою династию Авгарей и Ману. Эта династия, связанная с еврейскими Изатами Адиабены, проявила чрезвычайную благосклонность к христианству. В Эдессе, в 202 году, разрушена была наводнением церковь. В конце II века, в Озроэне существовали многочисленные христианские общины. Епископ Эдесский Палут, поставленный Серапионом Антиохийским (190-210), прославился своей борьбой с ересями. Наконец, Авгарь VII вар Ману (176-213) окончательно принял христианство во времена Вардесана и, в согласии с этим великим человеком вел решительную войну с языческими обычаями, в особенности с оскоплением, пороком, глубоко укоренившимся в сирийских культах. Тем, которые продолжали поклоняться Таргате этим странным способом, отрезали руку. Оспаривая теорию климатов, Вардесан замечает, что христиане, рассеянные в Парфии, Миндии, Хатре и в отдаленнейших странах, не сдедуют нисколько законам этих стран. Первый пример христианского государства, с христианской династией, был подан Эдессой. Этот порядок вещей, которым многие были недовольны, в особенности из числа вельмож, был уничтожен Каракаллой в 216 году; но христианская вера нисколько от этого не потерпела. Уже с тех пор были, вероятно, сочинены апокрифические писания, предназначенные для доказательства святости города Эдессы, и в особенности мнимое письмо Иисуса Христа к Авгарю, которым Эдесса впоследствии так гордилась.
      Таким образом, рядом с латинской литературой африканских церквей, была основана новая отрасль христианской литературы, сирийская литература. Ее создали две причины, гений Вардесана и необходимость иметь арамейский перевод Священного Писания. Арамейские письмена давно употреблялись в этих странах, но еще не служили для закрепления настоящего литературного труда. Иудео-христиане положили начало арамейской литературе переводом Ветхого Завета на сирийский язык. Затем явился перевод книг Нового Завета; затем были сочинены апокрифические рассказы. Сирийская церковь, предназначенная позднее к широкому развитию, заключала в себе, по-видимому, в эту эпоху самые разнообразные оттенки последователей, от иудео-христианина до философов, какими были Вардесан и Гармоний.
      Вне римской империи, успехи церкви были гораздо медленнее. Важная церковь в Восре имела, быть может, филиальные отделения среди независимых арабов. В Пальмире, несомненно, уже были христиане. Многочисленные арамейские племена, подвластные парфянам, принимали христианство с той готовностью, которую сирийская раса всегда проявляла по отношению к культу Иисуса. Около того же времени Армения получила первые семена христианства, быть может, не без участия Вардесана. В Персидской Армении заговаривают о мучениках уже с III века.
      Баснословные предания, жадно приветствуемые, начиная с IV века, приписывали христианству завоевания, гораздо более отдаленные. Полагали, что каждый апостол избрал себе известную часть мира, для ее обращения. Индия, в особенности, вследствие географической неопределенности ее имени и сходства буддизма с христианством, послужила почвой для странных мечтаний. Уверяли, будто бы св. Варфоломей занес туда христианство и оставил там экземпляр Евангелия св. Матфея. Затем, знаменитый александрийский ученый Пантен будто бы путешествовал там же, по следам апостола, и нашел это самое Евангелие. Все это сомнительно. Слово Индия употреблялось в крайне неопределенном смысле. Всякий, севший на корабль в Клизме и поплававший в Красном море, считался бывшим в Индии. Йемен часто называли этим именем. Во всяком случае, путешествие Пантена не привело к основанию никакой прочной церкви. Все, что манихеи рассказывали о миссионерстве св. Фомы в Индии, баснословно, и лишь искусственным путем были впоследствии связаны с этой легендой сирийские общины, основанные в средние века на Малабарском берегу. Быть может, к этому сплетению сказок присоединилось еще смешение имен: Thomas и Gotama. Вопрос о возможности воздействия христианства на браманскую Индию, и в особенности на культ Кришны, стоит вне черты, на которой мы должны остановиться.
      Глава 26. Внутреннее мученичество Марка Аврелия - Его приготовление к смерти
      Пока совершались эти странные нравственные перевороты, добрейший Марк Аврелий, бросая на все любящий и спокойный взор, всюду появлялся с выражением кроткой отрешенности от всего на бледном лице и с болезнью сердца. Он уже мог говорить лишь тихим голосом и ходил маленькими шагами. Силы его заметно слабели; зрение ему изменяло. Когда однажды усталость заставила его положить книгу, которую он держал в руке, он написал: "Тебе уже не позволено читать; но все еще позволено отвращать сердце от насилия; позволено презирать удовольствие и огорчение; позволено стоять выше пустой славы; позволено сдерживать негодование против глупцов и неблагодарных; мало того, тебе позволено прододжать делать им добро".
      Неся жизнь без радости, как и без возмущения, покорившийся участи, назначенной ему природой, он исполнял изо дня в день свои обязанности, постоянно имея перед глазами мысль о смерти. Мудрость его была абсолютна, или, другими словами, тоска его не имела пределов. Война, двор, театр одинаково его утомляют; но все, что он делает, он делает хорошо; потому что этого требует долг. На той точке, до которой он дошел, радость и скорбь, любовь людей и их ненависть - одно и то же. Слава последнее из обольщений; и как она, однако, ничтожна и память о величайшем человеке исчезает так быстро и блистательнейшие дворы, как был двор Адриана, показные представления во вкусе Александра, - что они, если не декорация, которая проходит и идет в мусор. Актеры меняются, но бессмыслие игры все то же.
      Когда восторженные христиане поймут, что нельзя надеяться на осуществлеиие царствия Божия иначе, как бегством в пустыню Аммонии, Нилы и Пахомии, они назовут отказ и отвращение от всех вещей верховным законом жизни. Эти властители Фиваиды не сравняются, однако, в совершенном отречении от всего с своим венчанным собратом. Он завел для себя аскетические порядки, правила, во вкусе придуманных Отцами духовной жизни, чтобы убедить себя неотразимыми доводами в тщете всего сущего.
      "Чтобы почувствовать презрение к пению, пляске, гимнастическим играм, достаточно разложить их на составные элементы. В пении, например, если ты разложишь каждый аккорд на звуки, и при каждом звуке спросишь: "Это ли тебя прельщает?" прелесть исчезнет. To же и в пляске; разложи движение на ряд положений. To же и в гимнастических играх. Словом, по отношению ко всему, кроме добродетели, разлагай предмет на последния составные части, и этим путем ты достигнешь презрения к нему; применяй этот прием по отношению ко всей жизни".
      По смирению и покорности судьбе, его молитвы были вполне христианскими.
      "Будешь ли ты, наконец, когда-нибудь, о душа моя, доброй, простой, совершенно единой, обнаженной, прозрачнее вещественного тела, тебя обнимающего? Когда вкусишь ты вполне радость любви ко всему? Когда будешь ты довольна, независима, без всякого желания, без малейшей потребности в живом или неодушевленном предмете для твоего наслаждения? Когда не будешь ты нуждаться ни во времени для продолжения твоих удовольствий, ни в пространстве, ни в месте, ни в ясности теплых климатов, ни даже в согласии между людьми? Когда же будешь ты счастлива в настоящем твоем положении, довольна наличными благами, убеждена, что имеешь все, что должна иметь, что по отношению к тебе все хорошо, что все тебе дано богами, и в будущем останется столь же хорошим, разумею то, что ими решено будет для сохранения живого существа, совершенного, доброго, справедливого, прекрасного, которое все произвело, все в себе заключает. обнимает все частности, которые разлагаются лишь для образования новых, подобных первым? Когда же будешь ты такой, о душа моя, чтобы ты, наконец, могла жить в селениях богов и людей, так чтобы никогда не обращаться к ним с жалобой и никогда не иметь надобности в их прощении?"
      Эта покорность судьбе становилась день ото дня все более необходимой, потому что зло, которое одно мгновение могло казаться подавленным правительством философов, вновь отовсюду поднимало голову. В сущности, улучшения, достигнутые в царствование Антонина и Марка Аврелия, были лишь поверхностными. Все ограничилось известным лоском лицемерия, внешним видом, принятым, чтобы привести себя в соответствие с двумя мудрыми императорами. Масса была груба; армия ослабевала; улучшены были только законы. Везде царило глубокое уныние. В известном смысле, Марк Аврелий более чем достиг цели. Античный мир облекся в монашеское одеяние, как ныне потомки версальской знати идут в трапписты или картезианские монахи. Горе старым аристократиям, которые, после излишеств безумной юности, вдруг становятся добродетельными, человечными и бережливыми! Это признаки близкой смерти.
      Насколько дело касалось общественного мнения, святость императора привела к результату даже большему, чем можно было ожидать: она его, так сказать, освятила в глазах народа. Это факт почетный для человеческой природы, который история должна отметить, как она отмечает столько других, печальных фактов. Марк Аврелий был чрезвычайно любим; популярность, так часто ошибающаяся в оценке людей, не ошиблась, по крайней мере, в этот единственный раз. Но злоба века брала свое с других сторон. Три или четыре раза доброта Марка Аврелия едва его не погубила. Действительной жизни присущ тот важный недостаток, вследствие которого она невыносима для людей высшего порядка, - что при внесении в нее идеальных принципов, качества становятся недостатками; так что совершенный человек очень часто имеет в ней менее усиеха, нежели такой, которым движет эгоизм или грубая рутина. Совестливая честность императора побудила его к первой ошибке, склонив его приобщить к управлению империей Люция Вера, относительно которого он не имел никаких обязательств. Вер был человек легкомысленный и ничтожный. Потребовались чудеса доброты и деликатности, чтобы удержать его от пагубных безумств. Мудрый император, серьезный и прилежный, таскал с собой в своих носилках нелепого товарища, которого он себе назначил. Он всегда упрямо обращался к нему, как к дельному человеку, и ни разу не возмутился против этого утомительного товарища. Как все люди очень хорошо воспитанные, Марк Аврелий постоянно стеснялся. Его обхождение вызывалось общим чувством приличия и собственного достоинства. Частью, чтобы не огорчать других, частью из уважения к человеческой природе, такие души не легко признаются, что видят зло. Их жизнь - постоянное лицемерие.
      Фаустина была в жизни благочестивого императора еще гораадо прискорбнейшим источником печали. Провидение, пекущееся о воспитании высоких душ и непрестанно стремящееся к их усовершенствованию, уготовало ему тягчайшее из испытаний, жену, неспособную его понять. В начале, она, кажется, его любила; быть может даже, что тогда она была в известной мере счастлива в Лорийской вилле или в прелестном убежище Ланувия, на последних отрогах Албанских гор, которое Марк Аврелий описывал Фронтону, как место, преизобилующее чистейшими радостями. Потом ее утомил этот избыток мудрости. Скажем все: прекрасные изречения Марка Аврелия, его строгая добродетель, его постоянная грусть, его отвращение от всего, что походило на двор, могли показаться скучными женщине молодой, капризной, с горячим темпераментом и чрезвычайно красивой. Тщательные исследования свели к немногому факты, возбужденные клеветой против супруги Марка Аврелия. Остающееся затем все еще достаточно важно: она не любила друзей своего мужа, не приобщилась к его жизни, и имела иные, чем он, наклонности.
      Добрый император понял это, страдал от этого и молчал. Его основной принцип, видеть вещи, какими они должны быть, а не такими, какими они есть, не изменил ему и тут. С какой дерзостью ни изображали его на сцене в виде обманутого мужа, как ни называли актеры по именам любовников Фаустины, он не согласился что-либо услышать, не изменил своей беспощадной кротости. Фаустина навсегда осталась "его добрейшей и вернейшей супругой". Даже после ее смерти не удалось убедить его, отказаться от этой великодушной лжи. На барельефе, и теперь находящемся в Риме, в Капитолийском. музее, где Фаустина возносится на небо на крыльях славы, добреший император, оставшийся на земле, следит за ней взором, исполненным любви. Всего поразительнее то, что в прекрасной задушевной модитве к богам, написанной на берегах Грана, он благодарит их за то, что они ему дали "жену столь любезную, любящую и простую". Он дошел в последнее время до того, что сам себя обманывал и все забывал. Но какую борьбу он должен был вынести, чтобы дойти до этого! В продолжение долгих лет внутренняя болезнь медленно подтачивала его силы. Непомерное усилие, составляющее сущность его философии, эта отчаянность в отречении, доходившая порой до софизма, скрывали в действительности страшную рану. Насколько нужно было проститься со счастием, чтобы дойти до таких крайностей . Никогда не поймут, что выстрадало это бедное поблекшее сердце, сколько было скрытой горечи под этим бледным челом, всегда спокойным, почти улыбающимся. Правда, что прощание со счастьем начало премудрости и вернейшее средство найти счастье. Нет ничего более отрадного, как возвращение радости, после отказа от нее; нет ничего более живого, глубокого, прелестного, как очарование разочарованного.
      Еще гораздо более жестокому мученичеству был подвергнут Марк Аврелий в лице своего сына Коммода. По жестокой игре природы, наилучшему из людей дан был в сыновья тупоумный атлет, способный только к телесным упражнениям, великолепный парень-мясник, свирепый, любящий только убийство. Его умственное ничтожество внушило ему отвращение к интеллигентному миру, окружавшему его отца; он попал в руки грубых людей из низших слоев общества, которые сделали его одним из ненавистнейших чудовищ, когда-либо существовавших. Марк Аврелий всех лучше видел невозможность сделать что-либо из этого ограниченного создания и, тем не менее, ничего не упустил, чтобы дать ему хорошее воспитание. Лучшие философы разглагольствовали перед юношей; а он их слушал, как стал бы слушать нравоучения мелодой лев, зевая и показывая учителям длинные зубы. Марк Аврелий тут впал в ошибку по недостатку практической тонкости. Он продолжал повторять свои обычные фразы о доброжелательстве в суждениях и снисхождении к тем, которые менее добры, чем мы. Девять поводов к снисхождению, которые он для самого себя исчисляет, показывают нам его прелестное добродушие. "Какое зло мог бы тебе сделать злейший из людей, если бы ты упорно оставался с ним кроток и, при случае, спокойно убеждал его, давая ему без гнева, в то самое время, когда бы он старался повредить тебе, уроки в роде следующего: "Нет, дитя мое, мы не для этого родились. He мне будет больно, а ты сам себе повредишь, дитя мое!" Покажи ему с ловкостью, общими соображениями, что таково правило, что так не поступают ни пчелы, ни вообще никакие животные, живущие обществами. He допускай при этом ни насмешки, ни оскорбления; пусть все будет сказано тоном истинной привязанности, от сердца, не раздраженного гневом.
      He говори с ним, как это делают в школе, ни в виду одобрения присутствующих; а также доверчиво и свободно, как если бы вы были одни. Коммод (если речь шла о нем) был, конечно, мало чувствителен к этой отличной родительской реторике. Выло, очевидно, одно только средство предупредить страшные бедствия, угрожавшие миру, а именно: воспользоваться правом усыновления и заменить более достойным того, который был указан случайностью рождения.