Глава 9. Распространение христианства - Египет - Сибиллизм
      Терпимость, которой пользовалось христианство во время правления Флавия, благоприятствовала ее развитию. Антиохия, Эфес, Коринф и в особенности, Рим были деятельными центрам, где имя Иисуса с каждым днем приобретало все большее и большее значение и откуда новая вера разбрасывала свои лучи. Кроме исключительных эвионитов в Ватанее, у всех иудео-христиан сношения с обращенными язычниками становились более легкими день ото дня; предрассудки падали, происходило слияние. Во многих городах существовало по два пресбиториата и по два епископа, один для христиан из евреев, другой для христиан из язычников. Предполагалось, что епископы христиан из язычников были поставлены св. Павлом, епископы христиан из евреев - некоторыми из апостолов Иерусалима. Правда, в третьем или четвертом веке злоупотребляли этой гипотезой с целью выйти из затруднения, в котором очутились церкви, когда захотели установить правильную преемственность епископов, при противоречии традиции. Тем не менее, двойственность некоторых из великих церквей, по-видимому, существовала в действительности, так как обучение в каждой из двух фракций было настолько различно, что один и тот же священник почти не мог преподавать в обеих то, в чем они нуждались.
      В особенности так обстояло дело, когда к различию происхождения присоединялось различие языка, как в Антиохии, где одна группа говорила по-гречески, другая по-сирийски. Антиохия, по-видимому, имела два списка последовательных presbyteri, один идеально связанный со святым Петром, другой - со святым Павлом. Оба списка были составлены тем же способом, как и список епископов Рима. Взяли наиболее древние имена тех presbyteri, которые помнили некоего Evhode, весьма почитаемого, и Игнатия, имевшего еще большую известность и поставили эти два имени во главе двух епископов. Игнатий умер в правление Траяна, а св. Павел последний раз видел Антиохию в 54 году. По отношению к Клименту, Папию и ко многим другим великим личностям второго и третьего христианских поколений: изменяли даты с целью пользоваться честью иметь учреждения и обучение, установленные апостолами.
      Египет, долгое время бывший много позади в деле христианства, получил первые зародыши новой веры, вероятно при Флавиях. Предание о проповеди Марка в Александрии одна из тех позднейших выдумок, какими великие церкви пытались придать себе апостолическую древность. В общих чертах жизнь Марка нам известна, - он направлялся в Рим, а не в Александрию. Когда все великие церкви стали утверждать, что своими основателями имеют апостолов, то и александрийская церковь, ставшая уже очень значительной, в свою очередь пожелала пополнить недостаток титула благородства. А из всего апостольского персонала один Марк оставался еще не занятым. Действительной причиной отсутствии имени Египта в рассказах о Деянии Апостолов и в посланиях св. Павла было существование в Египте прохристианства, долгое время не допускавшего туда настоящего христианства. Там был Филон, там были терапевты, там существовали доктрины, настолько схожие с доктриной, созданной Иудеей и Галилеей, что Египет как бы не нуждался в последней. Впоследствии утверждали, что терапевты были ничем иным, как христианами св. Марка, жизнь которого будто бы написана Филоном. Это просто странная галлюцинация. Но в некотором смысле подобное странное смешение не вполне лишено доли правды, как может показаться с первого взгляда.
      Христианство в Египте, по-видимому, долго носило неопределенный характер. Члены старой терапевтической общины Мереотидского озера, если признать их существование, должны были показаться святыми последователями Иисуса; толкователи школы Филона, как например Аполлос, соприкасались с христианством, даже вступали в него, но не оставались в нем; еврейские авторы апокрифических книг в Александрии приближались к идеям, господствовавшим, как говорят, в совете Иерусалима. Когда евреи, охваченные подобными чувствами, слышали об Иисусе, им нечего было менять убеждения, чтобы сочувствовать их ученикам. Братство устанавливалось само собой. Интересный памятник этого особого духа в Египте представляет собой одна из сибиллийских поэм, происхождение которой с большой достоверностью можно отнести ко временам Тита или к первым годами правления Домициана. Критики с одинаковым правом могли бы рассматривать ее как христианскую, ессейскую или терапевтическую. Дело в том, что автор - еврейский сектант, колеблющийся между христианством, баптизмом и ессеизмом, но более всего он охвачен главной идеей сибиллистов, стремлением проповедовать язычникам монотеизм и нравственность под покровом упрощенного иудаизма.
      Сибиллизм возник в Александрии в то же самое время, когда апокалипсический жанр нарождался в Палестине. Эти два параллельные способа обязаны своим происхождением аналогичному настроению умов. Одной из отличительных черт всякого апокалипсиса то, что он приписывается какой-нибудь знаменитости прошлых веков. В подобные времена обыкновенно господствует мнение, что ряд великих пророков уже закончился и ни один из современных не может сравняться с прежними. Что же делает тогда человек, желающий выразить свою идею и придать ей авторитет, которого не может ей дать его собственное имя? Он выбирает одного из древних Божьих людей и смело выпускает свою книгу под его именем. Это нисколько не смущает совесть подделывателя, который ради распространения идеи, казавшейся ему истинной, устранял свою собственную личность. Он был далек от мысли нанести обиду древнему мудрецу, наоборот, он считал, что оказывает честь, приписывая ему прекрасные мысли. Что же касается публики, то благодаря полному отсутствию критики, она не делала ни одного возражения. В Палестине для подобных новых откровений служили имена действительных или вымышленных личностей, пользовавшихся всеми признанной репутацией святости, как Даниил, Енох, Моисей, Соломон, Варух, Ездра. В Александрии, где евреи ознакомились с греческой литературой и где они стремились приобрести интеллектуальное и нравственное влияние на язычников, подделыватели выбирали имена известных греческих философов и моралистов. Таким образом, публика увидела Аристобула, приводящего ложные цитаты из Гомера, Гесиода и Лина, вскоре появились псевдо-Орфей, псевдо-Пифагор, апокрифическая переписка Гераклита, нравственная поэма, приписываемая Фоцилиду. Цель всех этих писаний одна и та же; проповедовать идолопоклонникам деизм и предписания, называемые noachiques, т. е. иудаизм, приспособленный для их употребления, иудаизм, низведенный до размеров природной религии. Оставляли только два-три требования воздержания, которые в глазах правоверного еврея представились бы как вполне естественные.
      Сибиллы должны были невольно прийти в голову подделывателям, искавших неоспоримых авторитетов, под прикрытием которых они могли представить дорогие для них идеи грекам. В народе уже обращались маленькие поэмы, выдаваемые за кумские и эритрейские, полные угроз, предсказывающие катастрофы разным странам. Эти произведения имели огромное влияние на воображение, особенно, когда случайное стечение обстоятельств, по-видимому, подтверждало их пророчество; они были составлены размером древних гекзаметров на языке, как бы сходном с языком Гомера. Еврейские подделыватели приняли тот же размер, а чтобы усилить иллюзию у доверчивых людей, помещали то тут то там в своем тексте некоторые из угроз, считавшихся произнесенными девственными прорицательницами глубокой древности.
      Апокалипсической формой в Александрии был сибиллизм. Когда еврей, друг добра и правды, этой терпимой и симпатичной школы, хотел обратиться к идолопоклонникам с предостережением и советом, он заставлял говорить пророчество языческого мира, чтобы придать своим предсказаниям ту силу, которой иначе они не имели бы. Он заимствовал тон эритрейских оракулов и старался подражать традиционному стилю пророческой поэзии греков, брал несколько рифмованных угроз, производивших сильное впечатление на народ, и окружал их благочестивой проповедью. Повторим опять, что подобный обман с добрыми намерениями не смущал никого. Рядом с еврейской подделкой классиков, подделкой, заключавшейся в том, что она вкладывала в уста греческих философов и моралистов правила, которые желала вбить в голову, начавшейся около второго века до появления Иисуса, - основался псевдо-сибиллизм, имевший в виду те же идеи. Во времена Флавиев, некий Александрин вновь предпринял перевод древних оракулов, давно прерванный, и прибавил к ним несколько новых страниц. Эти страницы обладают поразительной красотой.
      "Счастливы те, кто почитает великого Бога, не сделанного человеческими руками, не имеющего храмов, которого глаз смертный не может видеть и руки измерить! Счастливы те, которые молятся перед едой и питьем, которые при виде храма выказывают протест и чувствует отвращение к алтарям, оскверненным кровью! Убийства, позорная нажива, блуд, противоестественные преступления возбуждают в них отвращение. Другие люди, преданные своим извращенным желаниям, преследуют этих святых людей насмешками и оскорблениями; в своем безумии они обвиняют их преступлениях, которые совершили сами; но правосудие Божие совершиться. Нечестивые будут низвергнуты во тьму; благочестивые, наоборот, поселятся на плодородной земле, Божий Дух даст им жизнь и милость".
      После этого начала следуют существенные части всех апокалипсисов: сначала теория о последовательности империи, род философии истории, подражание Даниилу; потом небесные знамения, землетрясение, острова, поднимающиеся со дна моря, войны, голод, - все, указывающее близкое приближение Божьего суда. Автор в особенности обращает внимание на землетрясения в Лаодикее, случившееся в 60 году, в Мире, морские наводнения в Ликии, имевшие место в 68 году. Затем ему представляются несчастия Иерусалима. Могущественный царь, убийца своей матери, бежит из Италии, неизвестный, переодетый рабом, и скрывается за Евфратом. Укрывшись там, он ждет, а соискатели империи ведут кровавую войну. Один из римских вождей предает огню храм и уничтожает еврейскую нацию. Утроба Италии прорывается; пламя взвивается, подымается к небу, пожирая города и уничтожая тысячи человеческих жизней; черная пыль наполняет атмосферу, а красные lapilli, как бы из сурика, падают с неба. Тогда, надо надеяться, люди узнают гнев всевышнего Бога, гнев, обрушившийся на них за то, что они уничтожили племя благочестивых людей. В дополнение к несчастьям беглый царь, прятавшийся за Евфратом, обнажить свой меч и перейдет Евфрат с мириадами людей.
      Отсюда видно, поскольку это произведение служить непосредственным продолжением Апокалипсиса Иоанна. Восприняв идеи ясновидца 68 или 69, сибиллист 81 или 82 года, поддержанный в своих мрачных пророчествах извержением Везувия, поднимает народное поверье о Нероне, живущем за Евфратом, и предсказывает его скорое возвращение. Некоторые указания дают повод предполагать появление лже-Нерона при Тите. Более серьезная попытка имела место в 88 году и чуть было не повела к войне с парфянами. Но пророчество нашего сибиллиста произнесено раньше этого времени. Он предсказывает ужасную войну; однако, дело лже-Нерона при Тите, если оно имело место, не было серьезно, а лже-Нерон 88 года вызвал только ложную тревогу.
      Когда благочестие, закон, справедливость окончательно исчезнут, когда никто не будет заботиться о благочестивых людях, когда все будут стремиться убивать их, погружать свои руки в их кровь, тогда увидят конец божественного терпения: дрожа от гнева, Бог уничтожит человечество посредством обширного пожара.
      "О! Несчастные смертные, измените свое поведение; не вызывайте последний припадок гнева Божьего; оставьте мечи, ссоры, убийства, насилия, омойте в текущей воде все ваше тело; прострите ваши руки к небу, просите прощения ваших прошлых дел и излечите своими молитвами ваше пагубное нечестие. Тогда Бог оставит свое решение и не погубит вас. Его гнев утешится, если вы воспитаете в ваших сердцах драгоценное благочестие. Но, если, упорствуя в вашем злом духе, вы не послушаете, если, сохраняя свое безумие, вы дурно примете эти предостережения, огонь распространится по земле, и вот какие будут знамения. На восходе солнца огненные мечи на небе, звуки трубы; весь мир услышит ужасный рев и грохот. Огонь сожжет землю, все человечество погибнет, мир будет превращен в черноватую пыль.
      Когда все будет пеплом и Бог погасит ужасный пожар, им зажженный, Всемогущий даст новый вид костям и пеплу людей и восстановить их в прежнем виде. Тогда настанет суд, на котором Бог будет судить мир. У тех, которые предавались нечестию, земля, раскрывшаяся над их головами, закроет их опять, они будут низвергнуты в земли Тартара и геены, сестры Стикса. Наоборот, те, которые придерживались благочестия, воскреснув в мире великого вечного Бога, на лоне нетленного счастья; Бог в награду за их благочестие даст им ум, жизнь и милость. Тогда все увидят себя с глазами, устремленными на очаровательный свет никогда не заходящего солнца. О счастлив человек, который доживет до тех времен!"
      Был ли христианином автор этой поэмы? Сердцем, конечно, был, но по-своему. Критики, видящие в этом произведении последователей Иисуса, опираются в своих утверждениях, главным образом, на призыв, приглашающий язычников обратиться и омыть свое тело в текучей воде. Но крещение не было исключительной принадлежностью христианства. Рядом с христианами существовали секты баптистов и гемеробаптистов, к которым более подходит это сибиллийское стихотворение, потому что христианское крещение производится раз в жизни, тогда как крещение, о котором говорится в поэме, было как и молитва, его сопровождающая, средством омовения грехов, таинством, могущим повторяться и которое каждый совершал сам над собой. Было бы непонятно, как в христианском апокалипсисе, почти в двести строк, написанном в начале правления Домициана, ни разу не упоминается о воскресшем Иисусе, появляющемся в виде Сына человеческого на небесных облаках судить живых и мертвых. Прибавим к этому употребление мифологических выражений, никогда не встречавшихся у христианских писателей первого века, искусственный стиль, подделку древнего, геометрического стиля, указывающий на чтение мирских поэтов и долгое пребывание в грамматических школах Александрии.
      Сибиллийская литература, по-видимому, зародилась в общинах ессеев или терапевтов; а терапевты, ессеи, баптисты и сибиллисты жили в мире идей, весьма аналогичных христианским идеям и отличались от последних только культом личности Иисуса. Несомненно, впоследствии все эти еврейские секты были поглощены церковью. Постепенно евреи пришли к тому, что представляли из себя только два класса: с одной стороны, еврей - строгий блюститель Закона, тамлмудист, казуист, одним словом, фарисей; с другой стороны, еврей широкий, низводящий иудаизм к некоторого рода природной религии, открытой для добродетельных язычников. Около 80 года еще существовали, особенно в Египте, секты, державшиеся подобной точки зрения и не примыкавшие к Иисусу. Но скоро их не стало, и Церковь включила в себя всех, желавших уклониться от преувеличенных требований Закона и вместе с тем остаться в духовной семье Авраама.
      Книга, считающаяся четвертой в собрании сибиллических книг, не единственное в своем роде произведение эпохи Домициана. Предисловие ко всему собранию этих книг, сохраненное нам Феофилом, антиохийским епископом (конца II века), во многом похоже на четвертую книгу и оканчивается таким же образом: "Огненный смерч разразится над вами; пламенные факелы будут вечно жечь вас; но те, которые будут поклоняться истинному бесконечному Богу, наследуют жизнь, вечно обитая в радостных садах рая, вкушая сладкий хлеб, спускающийся со звездного неба". Этот отрывок на первый взгляд представляет некоторыми выражениями признаки христианства; но у Филона встречаются выражения вполне аналогичные. Зарождающееся христианство, помимо божественной воли, приписываемой Иисусу, имело так мало своих специальных черт, что строгое различие между христианским и нехристианским становится весьма затруднительным.
      Характерной частностью сибиллийских апокалипсисов служит идея о кончине мира всеобщим пожаром. Многие из библейских текстов наводят на эту мысль. Однако, она не встречается в большом христианском апокалипсисе, носящем имя Иоанна. Первые следы встречаются во втором послании Петра, написанном, как предполагают, гораздо позднее. Упомянутое убеждение, по-видимому, развилось в александрийских кругах и, можно предполагать отчасти имеет свое начало в греческой философии; многие школы, а в особенности школы стоиков, были убеждены в уничтожении мира огнем. Ессеи восприняли это убеждение, и оно скоро стало основанием всех писаний, приписываемых сибиллам, пока подобная литературная фикция продолжала служить формой для выражения фантазии умов, озабоченных будущим. Именно там и у лже-Гитаспа христианские ученые разыскали ее. Вот авторитет предполагаемых ораторов, которых они наивно приняли за откровение. Воображение языческой толпы охватывалось ужасами того же рода, которым также пользовались многие лже-пророки.
      Анниан, Авилий, Кердон и Прим, считающиеся преемниками св. Марка, были несомненно древние presbyteri, имена которых сохранились; их превратили в епископов, когда признали епископат божественным установлением и когда каждая епископальная кафедра должна была указать непрерывный ряд преемников от апостольского лица, предполагаемого основателя. Как бы то ни было, александрийская церковь имела определенный характер. Она была антиеврейская; это из ее среды, как мы увидим, через 14-15 лет появилось первое энергичное требование полного разделения между христианством и иудейством, трактат, известный под именем "Послания Варнавы". Но уже позже, через 50 лет, появилось нечто другое, когда зародился гностицизм, объявивший иудаизм творением дурного бога, а главной миссией Иисуса, низвержение Иеговы. Главная роль Александрии, и если хотите, Египта в развитии христианской теологии ясно обрисовалась тогда. Появился новый Христос, также похожий на того, которого мы знаем, как галилейские притчи похожи на мифы Осириса или на символы матери Аписа.
      Глава 10. Греческое Евангелие пополняется и исправляется (Матфей)
      Недостатки Евангелия Марка и значительные пробелы в нем день ото дня становились чувствительнее. Те, кто знали прекрасные речи Иисуса в том виде, как они передавались сиро-халдейскими писаниями, сожалели, что предание, написанное согласно Петру, так сухо. Не только лучшие проповеди были урезаны, то там отсутствовали многие места в жизни Иисуса, считавшиеся существенно-важными. Петр, верный старым идеям первых годов христианства, придавал мало значения генеалогии и рассказам о рождестве Иисуса. А, между тем, именно в этом-то направлении работало христианское воображение. Создалась целая масса новых рассказов, и чувствовалась потребность в новом полном Евангелии, в котором к имевшемуся у Марка было бы прибавлено все, что знали или думали, что знали, лучшие хранители преданий на Востоке.
      Наше Евангелие от Матфея создалось так: автор взял за основание своей работы Евангелие Марка. Он следует ему в плане, порядке, характерных выражениях настолько, что не может быть сомнения в том, что он имел перед глазами или в памяти произведение своего предшественника. Буквальные совпадения до мельчайших подробностей целых страниц иногда наводят на мысль, что автор обладал манускриптом Марка. С другой стороны, перемена слов, многочисленные перемещения, некоторые ощущения, причину которых невозможно объяснить, дают повод думать, что автор работал по памяти. Но это не имеет большого значения. Важно указание так называемого текста от Матфея на предварительное существование текста Марка, которого первый является только дополнением. Он его пополнил двумя способами: во-первых, включил длинные речи, придававшие цену еврейским Евангелиям, во-вторых, вставил более современные ему предания, плод постепенного развития легенды, которым христианство придавало уже огромную ценность. Вторая редакция Евангелия вместе с тем обладает большим единством стиля; одна и та же рука чувствуется во всех разнообразных отрывках, вошедших в текст. Это единство даст повод думать, что места, не входившие в текст Марка, автор брал прямо с еврейского. Если бы он пользовался переводом, то замечалось бы различие стиля между основной частью и вставленными местами. К тому же, требования того времени скорее направлялись в сторону переделки, а не перевода в настоящем смысле. Библейские цитаты псевдо-Матфея дают повод думать, что он одновременно пользовался еврейским текстом (или одним из арамейских толкований) и переложением Семидесяти Толковников. Некоторая часть его толкований имеет смысл только на еврейском. Автор вставлял большие речи Иисуса своеобразным образом. Брал ли он их из собрания изречений, когда-либо существовавших в преданиях, брал ли он их вполне готовыми из еврейского Евангелия, он помещал их в виде больших вставок в рассказ Марка, для чего и раздвигал в нужных местах этот рассказ. Главная из речей, "Нагорная проповедь", очевидно, составлена из разных отрывков, не имеющих между собой никакой связи и соединенных искусственно. Глава XXIII содержит в себе все сохраненные преданием упреки Иисуса, высказанные им фарисеям при разных обстоятельствах. Семь притч главы XIII, конечно, не были сказаны Иисусом в один день и одна за другой. Позволим себе сделать примерное указание, которое точнее передает нашу мысль. Прежде, чем было составлено первое Евангелие, существовали сборники речей и притч, где изречения Иисуса были распределены в том или другом порядке по чисто внешним причинам. Автор первого Евангелия, найдя эти сборники уже готовыми, вносил их в текст Марка, не разрывая тонкой нити, их связывающей. Иногда текст Марка, несмотря на свою краткость в том, что касалось речей, содержал некоторые части тех проповедей, которые новый составитель взял целиком в сборник логий. В результате - повторения. По большей части новый составитель мало обращал внимания на эти повторения; а иногда избегал их посредством сокращений, перемещений и некоторыми искусными оборотами стиля.
      Вставка преданий в новый текст, не имевшихся в старом, произведена псевдо-Матфеем еще более резким способом. Имея в руках несколько рассказов о чудесах и исцелениях, не вполне похожих на имеющиеся у Марка, автор предпочитал повторение риску опустить то, что, вводя полученные из разных мест отрывки, он может впасть в противоречие и запутать рассказ. Вследствие этого многие обстоятельства темны в том месте книги, в которое они внесены, и объясняются только дальнейшим ходом всей книги; имеются намеки на события, о которых ничего не говорится в исторической части произведения. От этого получается странная двойственность Евангелия: два исцеления двух слепых; два исцеления немого бесноватого; два умножения хлебов; две просьбы чудесных знамений; два назидания против соблазна; два изречения против развода. Отсюда, может быть, и получил свое начало прием вводить все парами, который производит впечатления двойного зрения рассказа: два слепых Иерихона и два других слепых; два бесноватых страны Гергесинской; два ученика Иоанна; два ученика Иисуса, два брата. Гармонистическое толкование принесло свои обыкновенные результаты, многословие и тяжеловесность. Иногда заметны свежие надрезы, результат того способа, которым производились вставки. Так, рассказ о чуде с Петром (Матфей, XIV, 28-31), которого нет у Марка, вставлен между параграфами 50 и 51 главы VI Марка; таким образом, края вставки вполне заметны. То же самое можно сказать насчет чуда о статере, об Иуде, указавшем на самого себя, и об Иуде же, спрошенном Иисусом, об Иисусе, порицающем Петра за употребление меча, об Иуде, кончающим жизнь самоубийством, о сне жены Пилата и т. п. Если вынуть все эти места, плод позднейшего развития легенды об Иисусе, то остался бы только текст Марка.
      Таким образом, в евангельский текст вошло много легенд, отсутствовавших у Марка: генеалогия (I, 1-17), сверхъестественное рождение (I, 18-25), посещение волхвов (II, 1-12), бегство в Египет (II, 13-15), избиение в Вифлееме (II, 16-18), Петр, идущий по водам (XIV, 28-31), прерогативы Петра (XVI, 17-19), чудесное нахождение монеты во рту рыбы (XVII, 24-27), скопцы царства Божия (XIX, 11-12), волнение Иерусалима при входе Иисуса (XXI, 10-11), иерусалимские чудеса и хвала младенцев (XXI, 14-16), несколько легендарных мест об Иуде, в особенности об его самоубийстве (XXVI, 25-50; XXVII, 3-10), призыв положить меч в ножны (XXVI, 52-53), вмешательство жены Пилата (XXVII, 19), Пилат, умывающий руки, и еврейский народ, берущий на себя ответственность за смерть Иисуса (XXVI, 25), разорванная великая завеса храма, землетрясения и воскресение святых в момент смерти Иисуса (XXVII, 51-53), стража, поставленная у могилы и подкуп солдат (XXVII, 62-66; XXVIII, 11-15). Во всех этих местах цитаты сделаны по Семидесяти Толковникам. Вообще составитель пользовался греческим текстом Библии; но когда переводил еврейское Евангелие, то полагался на его толкования, которые не могли основываться на Семидесяти Толковниках.
      Некоторого рода излишества в употреблении чудесного, вкус все к более и более поразительным чудесам, стремление представить церковь организованной и дисциплинированной уже во дни жизни Иисуса, все возрастающее отвращение к евреям побудили вставить большинство из упомянутых дополнений в первоначальный текст. Как мы уже говорили, бывают такие периоды в развитии догмы, когда дни равняются векам. Через неделю после смерти Иисуса уже составилась обширная легенда; еще при его жизни большинство мест, нами указанных, было написано вперед. Главный фактор создания еврейской агады аналогии, выводимые из библейских текстов. Это и помогло заполнить многие пробелы в воспоминаниях. Например, самые разнообразные слухи распространились по поводу Иуды. Одна из версий скоро сделалась господствующей; Ахитофель, изменивший Давиду, сделался прототипом. Признали, что Иуда повесился также, как и он. Один параграф у Захарии дал идею о тридцати серебряниках, которые были брошены в храм, а также и о поле горшечника и рассказ был готов.
      Стремление к аналогии также послужило обильным источником анекдотов и вставок. Уже появились возражения против мессианства Иисуса и требовали ответа. Иоанн Креститель, говорили неверующие, не верил или перестал верить в него; города, в которых, как сообщалось, он творил чудеса, не уверовали в него; ученые и мудрецы наши смеялись над ним; если он и изгонял бесов, то только силою Вельзевула; он обещал знамения на небе и не дал их. - На все имелся ответ. Льстили демократическим инстинктам толпы. Это не нация отвергла Иисуса, говорили христиане, а высшие классы, всегда эгоистичные не признали его. Простой народ был бы за него; вожди употребляли хитрость, чтобы захватить его, так как они боялись народа. "Это вина правительства", вот объяснение, во все времена легко воспринимаемое.
      Рождение Иисуса и его воскресение служили поводом к бесконечным возражениям среди людей с неподготовленным сердцем. Никто не видел его воскресения; евреи утверждали, что друзья Иисуса унесли его труп в Галилею. На это отвечали басней о страже, которая, подкупленная евреями, рассказывала о похищении учениками тела Иисуса. Относительно рождения Иисуса два противоположных мнения стали выясняться; но так как они оба отвечали потребностям христианской веры, их по возможности привели к соглашению. С одной стороны требовалось, чтобы Иисус был потомком Давида; с другой не хотели, чтобы его зачатие произошло естественным человеческим образом. Показалось бы неестественным, если бы тот, кто не жил, как все люди, родился бы также, как и все люди. Происхождение от Давида устанавливалось посредством генеалогии, прикрепившей Иосифа к родословному дереву Давида. Иосиф - отец Иисуса; следовательно, если хотели связать Иисуса с родом Давида, надо было установить связь Иосифа с Давидом. Но в этом заключалось неудобство для гипотезы о сверхъестественном зачатии. Иосиф и его предполагаемые предки ничем не содействовали рождению Иисуса. Скорее следовало Марию связать с царским родом; однако, никакой попытки не было сделано в этом направлении в первом веке, так как генеалогия, очевидно, была определена ранее, чем окончательно установилось убеждение, что рождение Иисуса не есть последствие обыкновенного союза двух лиц разного пола, когда еще не отрицали за Иосифом полных прав отца. Еврейское Евангелие, по крайней мере в период, о котором мы говорим, всегда предполагало Иисуса сыном Иосифа и Марии; святой Дух по этому Евангелию был для Иисуса-Мессии (лица отдельного от Иисуса-человека) матерью, а не отцом. Евангелие от Матфея, наоборот, останавливается на совершенно противоположной комбинации. В нем Иисус - сын Давида по Иосифу, хотя Иосиф и не отец его. Из этого затруднения автор выпутывается чрезвычайно наивным образом. Появляется ангел и рассеивает сомнения Иосифа, вполне понятные в подобном странном случае.
      Генеалогия, помещенная в Евангелии от святого Матфея, конечно, не произведение автора этого Евангелия. Он взял ее из какого-нибудь ранее существовавшего документа. Заключалась ли она в еврейском Евангелии? Можно сомневаться. Большая часть еврейских христиан Сирии продолжала держаться текста, в котором не было подобных генеалогий; но, вместе с тем, некоторые из очень древних назарянских манускриптов имели в виде предисловия sepher toledoth. Склад генеалогии Евангелия от Матфея еврейский; способ письма собственных имен не тот как у Семидесяти Толковников. Впрочем, генеалогия, как мы видели, была по всей вероятности, произведением родных Иисуса, удалившихся в Ватанею и говоривших по-еврейски. Достоверно только одно, что в составлении этих генеалогий не было ни большого единства, ни большого авторитета; до нас дошли два противоречивые между собой способа связать Иисуса с последними из известных представителей дома Давидова. Ничего нет невероятного в том, что отец и дед Иосифа были известны. За исключением их, все от Зоровавеля до Иосифа было сфабриковано. Так как после пленения библейские писания не сообщают уже хронологических данных, то автор генеалогии счел этот период времени гораздо более коротким, чем он на самом деле был, и поместил мало поколений. От Зоровавеля к Давиду пользовались Паралипоменоном не без некоторых неточностей и мнемонических странностей. Книга Бытия, книга Руфь и Паралипоменон устанавливают генеалогическое дерево до Давида. Странное желание у автора генеалогии, помещенной в Евангелии Матфея, в виде исключительной привилегии насильно ввести в восходящую линию от Иисуса четырех жен-грешниц, неверных или такого поведения, которое фарисей мог бы осудить, Тамару, Рахаву, Руфь и Версавию.