Идея Кiblа, или направление для совершения молитвы, может быть, ведет свое начало от этих заиорданских сектантов. Нельзя не настаивать достаточно на том, что до великого раскола двух церквей, греческой и латинской, одинаково правоверных, одинаково кафолических, был еще раскол сирийский, который, если можно так выразиться, выключил из христианства или, правильнее выражаясь, оставил на своих границах целый мир иудео-христианских эвионитских сект совершенно не кафолических (ессеев, оссеян, самсеян, жесеян и елказаитов), от которых Ислам узнал христианство и для которых Ислам был возмездием. Одним из как бы живых доказательств этого великого факта может служить, то, что мусульмане всегда называли христиан назарянами. Другим доказательством может служить то, что христианством Магомета был эвионизм или назарянство и тот упорный доцетизм, который побуждал мусульман всех времен утверждать, что Иисус лично никогда не был распят, а вместо него пострадал призрак. Это вполне похоже на утверждение Керинфа или кого-нибудь из гностиков, так энергично опровергаемых Иринеем.
      По-сирийски эти разнообразные секты носили название sabiin, вполне равнозначащее слову "крестители". От этого произошло слово sabiens, которое продолжает и теперь служить названием сект мендаитов, назарян, или христиан святого Иоанна, продолжающих влачить свое бедное существовавие в болотистых местах Wasith и Howeyza, недалеко от слияния рек Тигра и Евфрата. В VII столетии Магомет относился к ним с особенной благосклонностью. В X веке арабские полиграфы называли их el-mogtasila, "те, которые купаются". Первые из европейцев, ознакомившись с ними, приняли их за учеников Иоанна Крестителя, которые покинули берега Иордана ранее, чем могли слышать проповедь Иисуса. Нельзя сомневаться в тожестве этих сектантов с елказаитами, когда они называют своего основателя El-hasih, и в особенности, когда изучаешь их доктрины, являющиеся некоторого рода иудео-вавилонским гностицизмом, многими своими сторонами сходным с гностицизмом Елказая. Употребление омовений, любовь к астрологии, привычка приписывать книги Адаму, как первому получившему откровение, роли, приписываемые ангелам, некоторого рода натурализм и вера в магическое свойство элементов, отвращение к безбрачию, - общие черты у сектантов Бассоры и у других елказаитов.
      Как Елказай, мендаиты считали воду основой жизни, огонь основой мрака и разрушения. Несмотря на то, что они жили далеко от Иордана, эта река для них по преимуществу река крещения. Их антипатия к Иерусалиму и иудаизму, недоброжелательство к Иисусу и христианству, их организация епископов, священников и верующих вполне напоминает христианскую организацию; их литургия скопирована с литургии одной из церквей и заканчивается настоящим таинством. Их настоящие книги не представляются древними, но, по-видимому, они заменили более древние. В том числе, может быть, были Апокалипсис и Покаяние Адама, странная книга о небесных литургиях каждого часа дня и ночи и о совершение таинств, с ними связанных.
      Произошел ли мендаизм из одного источника, ессеизма и еврейского баптизма? Конечно, нет; по многим данным его можно считать одной из ветвей вавилонской религии, тесно смешавшейся с одной из сект иудео-христианства, которая сама была уже проникнута вавилонскими идеями. Необузданный синкретизм, бывший всегда законом восточных сект, делает невозможным точный анализ подобных уродливостей. Последующие отношения сабиенов с манихейством остаются вполне теплыми. Можно сказать только одно, что елказаизм существует и до сих пор в болотах Бассоры и один представляет собой иудео-христианские секты, когда-то процветавшие за Иорданом.
      Семья Иисуса, еще существовавшая в то время в Сирии, несомненно, относилась отрицательно к этим зловредным химерам. Около того времени, о котором мы теперь говорим, последний из внучатных племянников великого галилейского основателя угас, окруженный глубоким уважением всех заиорданских общин, но почти забытый остальными церквями. По возвращении в Ватанею, после их представления Домициану, на сыновей Иуды смотрели, как на мучеников. Их поставили во главе церквей, в которых они пользовались преобладающим авторитетом, вплоть до своей смерти при Траяне. Сыновья Клеопы в то же время, по-видимому, продолжали носить титул президентов церкви Иерусалима. Преемником Симеона, сына Клеопы, был его племянник Иуда, сын Иакова, которому наследовал другой. Симеон, правнук Клепы.
      В Сирии, в 105 году, произошло крупное политическое событие, принесшее для будущности христианства важные последствия. Королевство набатейское, прилегавшее к Палестине с Востока и включавшее в себя города Петру, Бостру и фактически, если не по праву, город Дамаск, бывшее до тех пор независимым, было разрушено Корнелием Пальма и превратилось в римскую провинцию Аравию. Около того же времени мелкие королевства, находившиеся в феодальных, отношениях к империи и которыми до тех пор владели Ироды, Soemes d'Edesse и мелкие государи Халсиса, Абилы, Селевкиды Камогены исчезли. Тогда римское господство приняло на Востоке такую правильную форму, какой до тех пор не имело. За границами империи находилась неприступная пустыня. Заиорданский мир, который до тех пор только частью входил в империю, был поглощен ей целиком. Пальмира, дававшая до тех пор Риму только вспомогательные войска, вполне подчинилась римскому господству. Таким образом, все поле христианской деятельности было подчинено Риму и пользовалось покоем, который положил конец стремлениям местного патриотизма. Весь Восток принял римские нравы; города, до тех пор бывшие совершенно восточными, перестраивались, согласно правилам и искусству того времени. Предсказания еврейских Апокалипсисов были опровергнуты. Империя достигла вершины своего могущества; власть одного и того же правительства распространялась от Йорка до Ассуана, от Гибралтара до Карпат и сирийской пустыни. Безумства Калигулы и Нерона, злоба Тиберия и Домициана были забыты. На всем обширном пространстве сказывался только один национальный протест, протест евреев. Все остальное безропотно склонялось перед величайшей силой, когда-нибудь виденной до тех пор.
      Глава 21. Траян-гонитель - Письмо Плиния
      Во многих отношениях эта сила была плодотворной. He было более отечеств, а потому и не было более войн. Co введением реформ, которые предполагались прекрасными политиками, стоявшими во главе дел, казалось, цель человечества была достигнута. Раньше мы уже указывали, как этот в некотором роде золотой век либералов, как правительство наиболее мудрых, наиболее честных людей было тяжело для христиан и в некоторых отношениях хуже правлений Нерона и Домициана. Государственные люди, хладнокровные, корректные, умеренные, признававшие только закон, прилагавшие его даже снисходительно, не могли не сделаться гонителями, так как закон всегда гонитель; он не мог допустить того, на что церковь Иисуса смотрела, как на сущность своего божественного учреждения.
      Все указывает на то, что Траян был первым систематическим гонителем христианства. Судебная преследования христиан, хотя и не частые, производились несколько раз в его правление. Его принципиальная политика, его приверженность к официальному культу, его отвращение ко всему, что походило на тайное сообщество, вынуждали его к преследованиям. К тому же побуждало его и общественное мнение. Бунты против христиан были нередки; правительство, удовлетворявшее свое собственное недоверие преследованиями против оклеветанной церкви, придавало себе оттенок популярности. Бунты и преследования, следовавшие один за другим, имели вполне местный характер. При Траяне не было того, что при Деции и при Диоклетиане, что называлось всеобщим гонением; но положение церкви было непрочно и неравномерно. Все зависело от капризов, и капризы толпы были опаснее, нежели капризы самых властей. Даже между наиболее просвещенными из правительственных уполномоченных, как например у Тацита и Светония, существовали укоренившиеся предрассудки против "нового суеверия". Тацит считал первым долгом хорошего политика одновременное подавление иудаизма и христианства, "гибельных отростков одного и того же ствола".
      Это стало очевидно, когда один из наиболее честных, наиболее справедливых, наиболее образованных и наиболее либеральных людей своего времени, благодаря своим служебным обязанностям, был поставлен лицом к лицу с возникавшей проблемой, которая приводила в замешательство лучшие умы того времени. В 111 году, Плиний был назначен экстраординарным императорским легатом в провинции Вифинию и Понт, т. е. всего севера Малой Азии. До тех пор эти страны управлялись проконсулами, назначаемыми на один год, из сенаторов по жребию, которые правили весьма небрежно. В некоторых отношениях свобода от этого выигрывала. Устраненные от высших политических вопросов, эти калифы на час менее, чем следовало, заботились о будущем империи. Расхищение общественных сборов достигло крайних пределов; финансы и общественные работы в провинции были в плачевном состоянии; но в то время, когда правители занимались развлечением с самообогащением, они предоставляли стране жить, согласно ее стремлениям. Беспорядок, как это часто бывает, благоприятствовал свободе. Официальная религия, существовавшая только благодаря поддержке империи, предоставленная сама себе этими равнодушными префектами, потеряла всякое значение. В некоторых местах храмы превратились в развалины. Профессиональные и религиозные ассоциации, гетерии, бывшие так во вкусе Малой Азии, развивались до бесконечности; христианство, пользуясь свободой, которую ему предоставляли правители, имевшие поручение его подавлять, повсюду широко распространялось. Мы уже видели, что в Азии и Галатии новая религия пользовалась наибольшим успехом. Оттуда с поразительной быстротой она распространялась по направлению к Черному Морю. Нравы вполне переменились. Мясо приносимых в жертву идолам животных, которым ранее снабжались рынки, не находило более покупателей. Возможно, что ядро твердых в вере было невелико, но их окружали массы симпатизирующих, наполовину убежденных, непостоянных, способных скрывать свою веру во избежание опасности, в душе никогда не отрываясь от нее. В этих массовых обращениях было увлечение моды, порывы, приносившие к церкви и уносившие от нее целые волны неустановившегося населения; но мужество вождей противостояло всем испытаниям; их отвращение к идолопоклонству побуждало их пренебрегать всеми опасностями, чтобы поддержать честь принятой ими веры.
      Плиний, безукоризненно честный человек и добросовестный исполнитель императорских приказов, быстро принялся за установление порядка и закона во вверенных ему провинциях. У него недоставало опытности; он был скорее достойным ученым, чем настоящим администратором; у него вошло в привычку почти о каждом деле спрашивать совета непосредственно у императора. Траян отвечал ему письмом на письмо, и эта драгоценная переписка дошла до нас. Согласно ежедневным приказам императора, все наблюдалось и реформировалось; требовались разрешения для самых ничтожных вещей. Формальный эдикт запретил гетерии; самые невинные корпорации распускались. В Вифинии существовал обычай праздновать некоторые семейные события и местные праздники большими собраниями, на которые сходилось до тысячи человек; эти собрания были запрещены. Свобода, которая в большинстве случаев проникает в мир обманным путем, была доведена почти до нуля.
      Христианские церкви неизбежно должна была затронуть эта боязливая политика, которая повсюду видела призраки гетерий, которую беспокоило учрежденное властями общество из ста пятидесяти рабочих для борьбы с пожарами. Плиний много раз встречал на своем пути этих невинных сектантов, опасности которых он не сознавал. На разных ступенях своей карьеры адвоката и правительственного чиновника, он ни разу не участвовал ни в одном христианском процессе. Доносы увеличивались о каждым днем; следовало приступить к арестам. Императорский легат, согласно правосудию того времени, прибег к короткой расправе; решил отправить в Рим тех из сектантов, которые были римскими гражданами и подверг пытке двух диаконис. Все, что он раскрыл, казалось ему ребячеством. Он бы хотел закрыть глаза на это; но законы страны были абсолютны; доносы превзошли всякую меру; по-видимому, его как бы побуждали арестовать всю страну.
      В Амизусе, на Черном море, осенью 112 года эти замешательства причиняли ему главные заботы. Возможно, что последние события, взволновавшие его, происходили в городе Амастрисе, бывшем со второго века центром христианства в Понте. Плиний, согласно своей привычке, писал об этом императору: "Я считаю своим долгом, государь, обращаться к вам по всем делам, в которых я сомневаюсь. Кто лучше вас сможет остановить мои колебания, просветить мое невежество? Я никогда не присутствовал ни при каком процессе против христиан; поэтому я не знаю, что следует наказывать, чего следует доискиваться и до каких пределов следует идти. Например, я не знаю, нужно ли делать различие в возрасте, или в подобном деле не существует разницы между самой нежной молодостью и зрелым возрастом; нужно ли прощать раскаявшихся, или тот, кто был настоящим христианином, не может извлечь никакой пользы из того, что перестал им быть; самое ли название, без всякого другого преступления, или преступления, неразрывно связанные с именем, следует наказывать. В ожидании указаний, вот правила, которых я придерживаюсь по отношению тех, которых представляют на мой суд, как христиан: я их спрашивал, христиане ли они, и тех, которые сознавались, я допрашивал второй и третий раз, угрожая пыткой; тех, которые упорствовали, я присуждал к смерти; так как для меня несомненно, насколько бы не было преступно или не преступно признанное, само упорство и непоколебимое упрямство заслуживали наказания. Было несколько других несчастных, охваченных тем же безумием, которых я назначил к отправке в Рим, так как они римские граждане. Далее, во время судопроизводства выяснилось, как обыкновенно, что преступление имеет много всевозможных разветвлений. Был представлен анонимный донос, содержащий много имен. Тех, которые отрицали, что они христиане или были ими, я считал своим долгом отпустить после того, как они призвали богов и молились, воскуряя фимиам и возливая вино перед вашим изображением, которое я велел принести вместе со статуями богов; притом они проклинали Христа, к чему, как говорят, нельзя принудить истинных христиан. Другие из названных доносчиков заявили, что они были христианами, но вскоре отказались от этого, сознаваясь, что раньше действительно были ими, но перестали ими быть давно; некоторые три года, другие еще больше, а некоторые двадцать лет. Последние тоже воздали почести вашему изображению и статуям богов и прокляли Христа. Они утверждали, что весь их проступок или заблуждение заключались в том, что они обыкновенно в определенные дни собирались на восходе солнца, чтобы петь попеременно гимны Христу, как Богу, давать клятву в том, что не будут совершать того или другого преступления, что не будут воровать, разбойничать, блудничать, нарушать клятву, отрицать, что получили что-нибудь на хранение; совершив это, они обыкновенно расходились для того, чтобы опять собраться вместе для трапезы обыкновенной и вполне невинной; что и это они прекратили совершать после эдикта, которым я, согласно вашему приказанию, запретил гетерии. Выслушав это, я счел своим долгом приступить к розыску истины, предав пытке двух слуг так называемой диакониссы. Я не нашел ничего кроме скверного и несоразмерного суеверия, и решил приостановить следствие и обратиться к вам за советом. По-моему, дело заслуживает этого, в особенности, если принять во внимание число лиц, находящихся в опасности. Действительно, огромное количество всех возрастов, всех положений и обоих полов привлечены к суду или должны быть привлечены; не только города, но местечки и деревни охвачены заразой этого суеверия. Мне кажется, что его можно остановить и излечить. Уже установлено, что храмы, которые были совершенно заброшены, стали посещаться; торжественные праздники, было прекратившиеся, возобновились, и начали опять выставлять мясо жертв, для которого прежде находились очень редкие покупатели. Отсюда легко заключить, что много людей может быть возвращено к старой религии, если им дать возможность раскаяться!"
      Траян отвечал:
      "Ты поступил, как должно, мой дорогой Секундус, в деле расследования представленных на твой суд христиан. В подобных делах нельзя установить общего определенного правила для всех случаев. Не нужно их разыскивать; но если на них доносят и они изобличены, их следует наказывать, но при этом тот, кто отрицает, что он христианин и доказывает это своими делами, т. е. обращением с молитвой к нашим богам, должен получить прощение в награду за свое раскаяние, каковы бы ни были подозрения по отношению к его прошлой жизни. Что же касается анонимных доносов, то какие бы обвинения в них ни заключались, на них не нужно обращать внимания; так как они представляют из себя отвратительный пример, несоответствующий нашим временам".
      Больше нет сомнений. Быть христианином значит находиться в противоречии с законом и заслуживать смерти. Начиная с Траяна, христианство государственное преступление. Только несколько терпимых, императоров третьего столетия закрывали глаза и терпели христианство. Хорошее правительство, согласно взгляду наиболее благосклонного из императоров, не должно стремиться разыскать возможно более виновных; оно не поощряет доносы; но оно поощряет вероотступничество и милует ренегатов. Для него представляется вполне естественным проповедовать, советовать и вознаграждать самое безнравственное действие, наиболее унижающее человека в его собственных глазах. Вот ошибка, в которую впало одно из лучших правительств из когда бы то ни было существовавших; оно впало в нее, так как затронуло вопросы совести и желало сохранить старый принцип государственной религии, что было вполне естественно для маленьких античных городов и гибельно для великой империи, составленной из разных частей, не имевшей ни общей истории, ни общих моральных требований.
      Из этих драгоценных документов ясно вытекает также и то, что христиане уже не преследуются как евреи, что имело место при Домициане; теперь их преследуют, как христиан. В юридическом мире их уже более не смешивают, хотя в обыденной жизни смешение происходит очень часто. Иудаизм не преступление; и помимо дней восстания, он даже имел свои гарантии и привилегии. Странная вещь, иудаизм три раза с неописуемым бешенством восстававший против империи, никогда официально не преследовался; дурное обращение, которое приходилось выносить евреям, подобно тому, которое переносят райи в мусульманских странах, являлось результатом подчиненного положения, а не законного наказания; очень редко во втором и третьем веке еврей переносил мученичество за нежелание принести жертву идолам или изображению императоров. Напротив, не раз администрация покровительствовала евреям против христиан. Наоборот, христианство, никогда не восстававшее, было поставлено вне закона. Иудаизм имел, если можно так выразиться, свой конкордат с империей; христианство его не имело. Римская политика чувствовала, что христианство, как термит, изнутри подтачивало здание античного общества. Иудаизм не стремился проникнуть в империю; он мечтал о сверхъестественном перевороте; в минуты увлечения он брался за оружие, убивал все, слепо наносил удары, потом, как бешеный сумасшедший после припадка, позволял себя заковать; христианство же вело свое дело медленно и тихо. Смиренное и скромное по виду, оно имело безграничное честолюбие; между ним и империей была борьба на жизнь и на смерть.
      Ответ Траяна Плинию не был законом; но он предполагал законы и устанавливал их толкование. Сдержанность, указываемая разумным императором, не имела большого значения. Было легко найти поводы, чтобы недоброжелательность к христианам получила возможность проявиться. Было достаточно подписанного доноса по поводу какого-нибудь открытого действия. Между тем, поведение христианина при проходе мимо храма, его вопросы на рынке с целью узнать, откуда идет продающееся мясо, его отсутствие на общественных праздниках выдавало его. Таким образом, местные преследования не прекращались. Императоры преследовали менее, чем проконсулы [Таков был Аррий Антонин, который пролил столько христианской крови в Азии. Здесь дело касается не Аррия Антонина предка, со стороны матери, Антонина Пия, но другого лица, носившего то же имя, времен Коммода]. Все зависело от хорошего или дурного расположения правителей; хорошее же расположение бывало редко. Прошло то время, когда римская аристократия относилась к этим экзотическим новостям с некоторого рода благосклонным любопытством. В это время она относилась с холодным презрением к безумиям, которые не уничтожаются только по чувству умеренности и сострадания к человеческим существам. С другой стороны, народ выказывал значительный фанатизм. Те, которые никогда не приносили жертвы или, проходя мимо священных зданий, не посылали им поцелуя обожания, рисковали своею жизнью.
      Глава 22. Игнатий Антиохийский
      На долю Антиохии выпала очень жестокая часть этих суровых мер, которые оказались вполне недействительными. Церковь Антиохии или, по крайней мере, та часть ее, которая была связана с Павлом, имела своим вождем лицо, окруженное глубоким почтением, которого называли Ignatius. Это имя было, очевидно, латинским эквивалентом сирийского имени Nourana. Известность Игнатия была распространена особенно в Малой Азии при обстоятельствах, нам неизвестных. Вероятно, вследствие одного из народных волнений, он был арестован, приговорен к смерти и предназначен, так как он не был римским гражданином, к отправке в Рим на растерзание диких животных в амфитеатре. Для этого обыкновенно выбирали красивых людей, достойных быть показанными римской толпе. Путешествие этого мужественного исповедника из Антиохии в Рим по побережью Азии, Македонии и Греции было некоторого рода триумфом. Церкви городов, к которым приставали по пути, толпились вокруг него и просили его советов. Он, с своей стороны, писал им послания, полные наставлений, которым, благодаря его положению, аналогичному с положением св. Павла, пленника Иисуса Христа, придавали высокий авторитет. В особенности из Смирны Игнатий вступил в сношения со всеми церквями Азии. Поликарп, епископ Смирны, видел его и хранил о нем глубокое воспоминание. Из этого города Игнатий вел широкую корреспонденцию. К его письмам относились почти с таким же уважением, как и к апостольским посланиям. Окруженный гонцами священного характера, прибывавшими и уезжавшими, он более походил на могущественное лицо, чем на пленника. Вид этого поразил даже самих язычников и послужил основой маленького курьезного романа, дошедшего до нас.
      Подлинные послания Игнатия, по-видимому, почти потеряны; те, которые мы имеем, адресованные к ефесенам, магнезианам, тралейцам, филадельфийцам, смирниотам и Поликарпу, не более как апокрифы. Четыре первые как бы написаны из Смирны, два последние из Александрии Троады. Эти шесть произведений являются все более и более слабыми снимками одного и того же типа. Гений, индивидуальный характер там вполне отсутствуют. Но, по-видимому, среди писем, написанных Игнатием из Смирны, было одно, адресованное к верующим Рима в подражание св. Павлу. Это письмо, в том виде, как мы его имеем, поразило весь древний духовный мир. Ириней, Ориген и Евсевий его цитируют, им восхищаются. Его стиль, имеющий несколько терпкий вкус, выразителен и чрезвычайно популярен; шутка переходит в игру слов; со стороны вкуса многие места до неприличия преувеличены; но наиболее горячая вера, пламенная жажда смерти никогда не внушали более страстного тона. Энтузиазм мученичества, в течение двухсот лет бывший господствующим духом христианства, был выражен автором этого необыкновенного произведения, кто бы он ни был, в наиболее экзальтированной форме.
      "Силою молитвы я получил возможность увидать ваши святые лица; я получил даже более, чем просил; так как если Бог даст мне милость дойти до конца, я надеюсь, что обниму вас пленником Иисуса Христа. Дело хорошо началось, только чтобы ничто не помешало выполнить выпавший на мою долю жребий. Это из-за вас происходят мои беспокойства: я боюсь, что ваша преданность принесет мне вред. Вы ничем не рискуете, а я потеряю Бога, если вам удастся меня спасти... Никогда мне не представится подобного случая, и вы, при условии, что будете иметь милосердие оставаться спокойными, никогда не содействовали лучшему делу. Если вы ничего не скажете, я, действительно, буду принадлежать Богу; если все, наоборот, вы любите мое тело, я снова буду брошен в борьбу. Допустите, чтобы я был заколот, пока жертвенник готов, чтобы вы собрались все вместе в хор, пропели Отцу во Христе Иисусе: "велика благость Бога, который соблаговолил привести с восхода к закату епископа Сирии". Действительно, хорошо лечь в этом мире в Боге, чтобы воспрянуть в нем.
      "Вы никогда никому не делали зла; зачем же начинать теперь? Вы учителя для многих других! Я хочу только одного - выполнить то, чему вы учите, то, что вы предписываете. Просите для меня только силы внутренней и внешней, чтобы я не только назывался христианином, а был действительно им, когда исчезну для мира. Все видимое неважно. Все, что видимо, временно, то, что невидимо, вечно". Наш Бог, Иисус Христос, живущий в Отце, более не показывается. Христианство не только дело молчания, оно становится делом блеска, когда его ненавидит мир.
      "Я пишу церквям о том, что убежден, что умру во имя Бога, если вы мне не помешаете. Я вас умоляю не выказать себя вашей неуместной добротой моими злейшими врагами. Предоставьте мне стать пищей для зверей, благодаря которым я буду допущен наслаждаться Богом. Я пшеница Божия; нужно, что бы я был размолот зубами животных, дабы я стал чистым хлебом Христа. Скорее ласкайте их, для того, чтоб они сделались моей могилой, чтобы они не оставили ничего от моего тела и чтобы мои похороны не обременяли никого. Я тогда сделаюсь действительно последователем Христа, когда мир не будет более видеть моего тела...
      "С самой Сирии до Рима, на земле и на море, днем и ночью я борюсь со зверями, прикованный, как я есть, к десяти леопардам (я говорю о солдатах, моих стражниках, которые становятся тем злее, чем более сделаешь им добра). Благодаря их дурному обращению, я вырабатываюсь; "но тем не оправдываюсь". Я вас уверяю, что выиграю, представ перед зверями, приготовленными для меня. Я надеюсь, что увижу их в хорошем настроении; если понадобится, я поласкаю их рукою, чтобы они пожрали меня немедленно, а не поступали, как с другими, которых они боялись тронуть. Если они будут действовать неохотно, я их заставлю.
      "Простите меня, я знаю, что для меня лучше. Теперь только я начинаю становиться настоящим последователем, Нет, никакая власть, ни видимая ни невидимая, не помешает мне наслаждаться Иисусом Христом. Огонь и крест, стадо зверей, вывертывание костей, раздробление членов, растерзание всего тела, все мучения демонов пусть падут на меня, только бы я мог наслаждаться Иисусом Христом... Моя любовь была распята, после этого у меня нет любви к матери, есть только одна живая вода, которая журчит во мне и говорит: "Иди к Отцу". Мне уже не доставляет удовольствия тленная пища и радости этой жизни. Я хочу хлеба Божьего, того хлеба жизни, которым является тело Иисуса Христа, сына Божия, рожденного в конце времен из рода Давида и Авраама; я хочу иметь напиток - его кровь, которая есть нетленная любовь, жизнь вечная".
      Шестьдесят лет после смерти Игнатия, характерная фраза этого отрывка "я пшеница Божия..." сделалась традиционной в церкви, ее повторяли для ободрения себя на мученичество. Может быть, это передавалось устно, а, может быть, послание в своем основании действительно подлинно, - я хочу сказать об энергичных фразах, которыми Игнатий выражает свое желание мученичества и свою любовь к Иисусу. В подлинном рассказе о мученичестве Поликарпа (155), по-видимому, есть намеки на самый текст послания к римлянам, которое мы имеем. Игнатий, таким образом, стал великим учителем мученичества, побудителем к безумной жажде смерти во имя Иисуса. Его письма, настоящие или предполагаемые, были собраны, и из них почерпали наиболее поразительные выражения зкзальтированных чувств. Диакон Стефан своим героизмом осветил диаконство и священнослужителей; еще с большим блеском епископ Антиохии окружил ореолом святости должность епископа. Не без основания ему приписывали писания, в которых эти обязанности возвышались гиперболой. Игнатий, действительно, был покровителем епископа, создателем привилегии церковных вождей, первой жертвой их грозной власти.
      Всего любопытнее то, что эта история, рассказанная впоследствии одному из наиболее умных писателей века - Лукиану, внушила ему главные черты его маленькой картинки нравов, названной "О смерти Перегрина". Несомненно, что Лукиан заимствовал из рассказов об Игнатии те места, в которых он представляет своего шарлатана разыгрывающим роль епископа-исповедника, закованного в цепи в Сирии, отправленного в Италию, окруженного заботами и услужливостью верующих, принимающих со всех сторон депутации священников, имеющих поручение его утешать. Перегрин, подобно Игнатию, присылает из своего плена в знаменитые города, расположенные по его пути, послания, полные советов и правил, которые принимаются, как законы; для этого он учредил гондов, облеченных в религиозный сан; наконец, он предстает перед императором, выражает свое отсутствие страха перед его властью со смелостью, которую Лукиан находит дерзкой, но которую фанатические поклонники представляют, как порыв святой свободы.
      В церкви память об Игнатии была особенно возвышена приверженцами святого Павла. Видеть Игнатия было почти равно благу видеть святого Павла. Высокий авторитет мученика был одной из причин успеха этой группы лиц, право существования которой в церкви Иисуса оспаривалось. Около 170 года один из последователей Павла, стремившийся к установлению епископального авторитета, задумал план подражания соборным посланиям, приписываемым апостолу. Он решил составить от имени Игнатия серию посланий, имеющих целью внушить антиеврейское зарождение христианства, а также идеи строгой иерархии и правоверного кафолицизма, в противовес заблуждениям доцетизма и некоторых гностических сект. Эта послания, которые, как хотели этому верить, были собраны Поликарпом, были приняты с увлечением и имели главное влияние в установлении дисциплины и догмы.
      Рядом с Игнатием мы видим фигурирующими во всех наиболее древних документах двух лиц, которых, по-видимому, связывают с ним, - Зосиму и Руфа. Игнатий, по-видимому, не имел спутников; может быть, Зосима и Руф были лица, известные в кругу церквей Греции и Азии, и пользовались репутацией высокой преданности Христовой церкви.