Ренан Эрнест
      Евангелия и второе поколение христианства.
      ОГЛАВЛЕНИЕ
      Введение
      Глава I. Евреи после разрушения храма
      Глава II. Бетар, книга Иудеи, еврейский канон
      Глава III. Эвион за Иорданом
      Глава IV. Отношения между евреями и христианами
      Глава V. Закрепление легенды и учения Христа
      Глава VI. Еврейское Евангелие
      Глава VII. Греческое Евангелие - Марк
      Глава VIII. Христианство и империя под властью Флавия
      Глава IX. Распространение христианства - Египет - Сибиллизм
      Глава X. Греческое Евангелие пополняется и исправляется (Матфей)
      Глава XI. Тайна красоты Евангелия
      Глава XII. Христиане семьи Флавиев - Иосиф Флавий
      Глава XIII. Евангелие от Луки
      Глава XIV. Гонения Домициана
      Глава XV. Климент Римский - Прогресс пресвитерианства
      Глава XVI. Конец Флавиев - Нерва - Вторичное появление Апокалипсиса
      Глава XVII. Траян - Добрые и великие императоры
      Глава XVIII. Эфес - Старость Иоанна - Коринф - Доцетизм
      Глава XIX. Лука, первый историк христианства
      Глава XX. Секты Сирии - Елказай
      Глава XXI. Траян-гонитель - Письмо Плиния
      Глава XXII. Игнатий Антиохийский
      Глава XXIII. Конец Траяна - Восстание евреев
      Глава XXIV. Окончательное отделение церкви от синагоги
      Приложение: Братья и двоюродные братья Иисуса
      Предисловие
      Я раньше предполагал закончить в одном томе историю Происхождения христианства, но материалы так разрослись по мере того, как я подвигался вперед в моей работе, что настоящий том будет предпоследним. Читатель найдет здесь объяснение, насколько оно возможно, факта почти одинаковой важности с личной деятельностью самого Христа: я говорю о том, каким образом была написана легенда О Христе. Составление Евангелий - следующая по важности после жизни Христа глава в истории происхождения христианства. Условия, при которых происходило их составление, окружены таинственностью; но в последние годы возникло много сомнений, и теперь можно сказать, что задача разрешения вопроса о составлении Евангелий, называемых синоптическими, достигла зрелости. Отношения христианства к римской империи, первые ереси. Исчезновение последних непосредственных последователей Христа, постепенное отделение церкви от синагоги, прогресс церковной иерархии, замена священнослужителями первоначальной общины, начало епископата, появление вместе с Траяном чего-то вроде золотого века для гражданского общества, вот важнейшие события, которые будут развертываться перед нами. Шестой и последний том будет содержать себе историю христианства в царствование Адриана и Антонина; мы увидим начало стоицизма, становление писаний псевдоиоаннических, первых апологетов, партию св. Павла дошедшей благодаря преувеличениям, до Маркиона, старую христианскую партию дошедшей до грубого миленизма и монтанизма; вместе с тем быстрое развитие епископата, христианство день ото дня становится более греческим и менее еврейским, единую "кафолическую церковь", начинающую появляться из соглашения всех отдельных церквей и создающую центральный неоспоримый авторитет, установившийся уже в Риме. Увидим, наконец, полное отделение иудейства от христианства, происходящее окончательно после восстания Бар-Кобу, возгоревшуюся мрачную ненависть между матерью и дочерью. С этого момента можно сказать, что христианство сформировалось. Его принцип авторитетности существует; епископат вполне заменил собой первоначальную демократию, и епископы различных церквей сносятся друг с другом. Новая библия готова - она называется Новым Заветом. Божественность Иисуса Христа принята всеми церквями, вне Сирии Сын еще не равен Отцу; это второй бог, высший визирь творения. Но это во всяком случае Бог. Наконец, два - три припадка весьма опасных болезней, которые перенесла возникающая церковь, гностицизм, монтанизм, доцитизм, еретическая попытка Маркиона, побежденная силой внутреннего авторитета. Христианство, сверх того, распространилось во все стороны; оно укрепилось в центре Галии и проникло в Африку. Оно общественное дело; историки говорят о нем; у него свои официальные защитники; его обвинители начинают против него войну критики. Одним словом, христианство родилось, вполне родилось; это еще дитя, оно сильно вырастет, но оно уже имеет все свои органы, оно живет при полном свете; это уже зародыш. Пуповина, привязывающая его к телу матери, окончательно отрезана. Он от нее уже ничего не получит: он будет жить своей собственной жизнью.
      Именно на этом моменте, около 160 года, мы остановим нашу работу. То, что следует дальше, принадлежит истории и может быть по-видимому, относительно легко рассказано. То, что мы хотели выяснить, принадлежит к образованию и развитию зародыша и по большей части должно быть результатом выводов, а иногда догадок. Умам, любящим только материальную точность, не должны нравиться подобные расследования. Очень редко по поводу этих отдаленных периодов получается возможность сказать с точностью, как происходило дело; но иногда оказывается возможным представить себе разные способы, какими оно могло произойти, и это уже много. Если какая-либо наука сделала в наше время поразительные успехи, то это сравнительная мифология; эта наука учила нас не столько тому, как сложился каждый миф, сколько показывала нам разные способы сложения мифов, так что мы не можем сказать: такой-то полубог, такая-то богиня несомненно буря, молния, заря и т. п., но мы можем сказать: "атмосферные явления, в особенности те, которые относятся к буре, восходу и закату солнца и т. п., служили обильными источниками богов и полубогов". Аристотель имел право сказать: "Нет другой науки, кроме общей". Сама история, история в полном значении слова, история, происходящая при дневном свете и основанная на документах, избегает ли этой необходимости. Конечно, нет. Мы не знаем в точности подробностей ни в чем. Самое важное, чтобы были верны общее направление и крупные конечные выводы, которые оставались бы верны даже в том случае, если бы все детали оказались ошибочными.
      Как я уже сказал, главная задача этого тома - дать правдоподобное объяснение способа составления трех Евангелий, называемых синоптическими, которые, по сравнению с четвертым Евангелием, составляют нечто отдельное. Конечно, оказывается невозможным с точностью определить многие пункты в этом трудном исследовании. Но нужно признать вместе с тем, что за последние двадцать лет этот вопрос сделал большие успехи. Насколько происхождение четвертого Евангелия, приписываемого Иоанну, остается покрытым таинственностью, настолько гипотезы о составлении так называемых синоптических Евангелий приобрели большую правдоподобность. В действительности, было три рода Евангелий: 1) Евангелия оригинальные, первоначально составленные единственно по устным преданиям, причем авторы не имели под рукой никаких ранее составленных текстов (по-моему, таких Евангелий было два: одно, написанное по-еврейски или скорее по-сирийски; в настоящее время оно утрачено, но много отрывков из этого Евангелия сохранено в переводах на греческий и латинский языки Климентом Александрийским, Оригеном, Евсевием, Епифанием, св. Иеронимом и др. другое, написанное по-гречески - Евангелие св. Марка); 2) Евангелия отчасти оригинальные, отчасти заимствованные, составленные из комбинации прежде написанных текстов и устных преданий (такими являются: Евангелия, неправильно приписываемые апостолу Матфею, и Евангелие, составленное Лукой; 3) Евангелия, составленные из вторых и третьих рук; составленные целиком по рукописям лицами, не имевшими никакой живой связи с преданием (таково Евангелие Маркиона и так называемые апокрифические Евангелия, заимствованные из канонических Евангелий путем расширения). Разнообразие Евангелий произошло от того, что предание, в нем заключающееся, очень долгое время оставалось устным. Этого разнообразия не существовало бы, если бы жизнь Иисуса была сразу написана. Желание преднамеренного искажения могло существовать на Востоке менее, чем где-либо в другом месте, так как литературные воспроизведения предыдущих повествований или, если хотите, плагиат - обычай историографии [Это можно наблюдать у целой серии арабских историков, начиная с Tabari, у Moise de Khorene, в Firdousi. Последующий писатель брал повествования своих предшественников полностью, ничего в них не изменяя]. Момент, в который эпическое или легендарное предание записывается, определяет время прекращения образования дальнейших его вариантов. И последовательное письменное изложение не только не стремится к новым подразделениям, но, наоборот, имеет некоторого рода скрытую тенденцию возвратить повествование к единству уничтожением всех редакций его, признаваемых неточными. Было гораздо менее Евангелий в конце II-го века, когда Ириней нашел мистические доказательства, на основании которых он утверждал, что было только четыре Евангелия и не могло быть больше, чем в конце первого столетия, когда Лука написал в начале своего повествования: Epeisi per polloi epexeiritai [Лука, I, I]. Уже в эпоху Луки многие первобытные редакции, по всей вероятности, исчезли. Устное предание производит множество вариантов; с момента записи это разнообразие оказывается неудобством. Если бы логика, подобная логике Маркиона, взяла верх, у нас было бы только одно Евангелие, и лучшим указанием на искренность христианской веры служит то, что стремление апологетов не уничтожило противоречий с целью приведения к единому тексту. На самом деле, потребность в единстве была пересилена противоположным желанием: ничего не потерять из предания, считавшегося драгоценным во всех своих частностях. Приписываемое св. Марку желание сделать сокращенное изложение более древних текстов совершенно противоречит духу того времени, к которому это относится. Тогда скорее стремились пополнить текст разнородными дополнениями, как это и сделал Матфей [См. Saint-Jerome, Proef. In evang. Ad Damasum], чем отбросить из маленькой книги имевшиеся подробности, которые считались проникнутыми божественным духом.
      Наиболее важным документами для описываемой эпохи, кроме Евангелий и других писаний, которыми объясняется их редакция, являются послания, где почти всегда заметно подражание св. Павлу. Того, что мы скажем в нашей книге, буде совершенно достаточно, чтобы познакомить читателя с нашим мнением по поводу каждого из этих посланий. Счастливая случайность дала возможность в последнее время получить значительные разъяснения к наиболее интересному из посланий - посланию Климента Римского. С этим драгоценным документом были знакомы до сих пор только по манускрипту, называвшемуся Александринус, присланному в 1628 г. Кириллом Лукарисом Карлу I. В этом манускрипте был значительный пропуск, помимо многих мест испорченных или неразборчивых, которые нужно было заполнить предположениями. Новый манускрипт, найденный в Фанаре в Константинополе, содержит текст послания в целости. Софийский манускрипт, находившийся в библиотеке покойного г-на Моля и приобретенный кембриджским университетом, заключает в себе сирийский перевод вышеупомянутого послания. Г-ну Бенали поручено опубликовать этот текст. Сличение, произведенное Лайтфутом, дало весьма важные результаты для критики.
      Вопрос о том, действительно ли послание Климента Римского написано им самим, имеет весьма малое значение, так как оно является коллективным произведением римской церкви, и вопрос сводится к тому, кто водил пером в данном случае. Совсем другое дело послания, приписываемые св. Игнатию. Послания, составляющие сборник, - или подлинные, или произведения подделывателя. Во втором случае они сфабрикованы по меньшей мере через шестьдесят лет после смерти Игнатия, а за эти шестьдесят лет произошли такие перемены, что документальное значение этого сборника совершенно меняется. Так что невозможно приниматься за историю происхождения христианства, не составив предварительно того или другого взгляда на эти документы.
      Вопрос о посланиях св. Игнатия самый трудный, после вопроса о Иоаннических произведениях, из всех вопросов, касающихся первоначальной христианской литературы. Некоторые из наиболее поразительных мест одного из писем, составляющих часть этой переписки, известны и цитируются с конца II столетия. К тому же мы имеем свидетельство человека, которого с удивлением видят ссылающимся на предметы церковной истории, а именно Lucien de Samosate. Остроумный рисунок нравов, названный этим увлекательным писателем "смертью Перегрина", заключает в себе почти очевидные намеки на триумфальное путешествие пленного Игнатия и на его послания, обращенные к церквям. Это серьезное указание на подлинность посланий, о которых мы теперь говорим. С другой стороны, стремление предполагать существование все возможных писаний было так распространено в христианском обществе, что необходимо быть весьма осторожным. Так как уже доказано, что нисколько не стеснялись приписывать и другие писания Петру, Павлу и Иоанну, то ничего нет предосудительного высказать предположение, что точно также поступали по отношению к лицам такого же высокого авторитета, как Игнатий и Поликарп. И только расследование документов дает возможность выразить то или другое мнение. Во всяком случае неоспоримо, что чтение посланий св. Игнатия вызывает серьезные сомнения и возражения, на которые до сих пор еще не ответили, как следует.
      Обсуждение оспариваемых посланий такой личности, как св. Павел, из писаний которого мы, по свидетельству всех, имеем обширные отрывки несомненной подлинности, и биография которого нам довольно хорошо известна, имеет под собой почву. Начинают с неоспоримых текстов и из установленных рамок биографии и с этим сравнивают сомнительные писания, смотрят, в согласии ли они с данными, всеми принятыми, и в некоторых случаях, как например в посланиях к Титу и Тимофею, получается вполне удовлетворительное показание. Но мы ничего не знаем ни о личности Игнатия, ни о его жизни; а между всеми приписываемыми ему писаниями нет ни одного, которое не оспаривалось бы. У нас нет никакого солидного критерия для того, чтобы определить: принадлежит это ему или нет. Дело еще сильно усложняется тем, что текст его посланий непостоянен. Манускрипты греческие, латинские, сирийские, армянские одного и того же послания значительно отличаются один от другого. Эти послания в течение многих веков, кажется, специально вводили в искушение подделывателей и исказителей текстов. Ловушки и трудности встречаются на каждом шагу.
      Не считая второстепенных вариантов и произведений явно поддельных, мы имеем два сборника, неодинаковых размеров, посланий, приписываемых Игнатию. Один состоит из семи писем, обращенных к ефесянам, магнезиянам, траллесцам, римлянам, филадельфийцам, смирниотам и Поликарпу. Другой состоит из тринадцати писем, т. е. Из 1) семи писем первого сборника, значительно увеличенных; 2) четырех новых писем Игнатия к тарсианам, филиппийцам, антиохийцам, Герону; 3) письма Марии Кастабальской к Игнатию и ответного письма Игнатия к ней. Между этими двумя сборниками нельзя колебаться. Критики, начиная с Usserius, почти все согласны между собой в предпочтении сборника семи писем сборнику тринадцати. Нет никакого сомнения, что лишние письма в большом сборнике подлинные. Что же касается семи писем, находящихся в обоих сборниках, то их правильный текст над искать в малом сборнике. Многие частности в тексте большой коллекции ясно указывают руку интерполятора, что, однако, не мешает этой коллекции иметь большое критическое значение для составления текста, так как, по-видимому, интерполятор имел в своих руках прекрасный манускрипт, указания которого часто предпочтительнее имеющихся неинтерполированных манускриптов.
      Находится ли, по крайней мере, сборник из семи писем вне сомнений? Он далек от этого. Первые сомнения высказала великая школа французской критики в XVII столетии. Сумер, Блондель высказали весьма серьезные возражения по поводу некоторых мест в коллекции семи писем. Даллье в 1666 году опубликовал замечательную диссертацию, в которой он отвергал весь сборник целиком. Несмотря на горячие возражения Пирсона, епископа Честерского, и сопротивление Котелье, большинство независимых умов - Ларок, Банаж, Казимир Узен присоединились к мнению Даллье. Школа, которая в наше время в Германии научно применила критику в истории происхождения христианства, пошла по тем же имеющим двухсотлетнюю древность следам. Неандр и Геслер остановились в сомнении; Христиан Бауер решительно отрицал все, ни одного послания он не помиловал. Этот великий критик не удовольствовался отрицанием, он объяснял. Он считал семь игнатьевских посланий подделкой II-го столетия, произведенной в Риме с целью дать основу все возрастающему с каждым днем авторитету епископата. Швеглер, Гилгенфельд, Воше, Фолкмар и позднее Шолтен, Перлейдерер с небольшим различием. Между тем многие знающие богословы, Ульхорн, Гефеле, Дрессель, продолжали искать в сборнике из семи посланий подлинные места, и даже отстаивать подлинность всего сборника. Одно время казалось, что важное открытие в 1840 году разрешит вопрос в эклектическом смысле и даст орудие в руки тех, которые пытаются произвести трудную операцию отделения в этих малохарактерных текстах истинного от искаженного.
      Между сокровищами, приобретенными британским музеем из монастыря в Нитрии, Кюртон нашел три сирийских манускрипта; во всех трех манускриптах заключалось одно и то же собрание игнатьевских посланий, но в значительно более сокращенном виде, чем в обоих греческих сборниках.
      В этих манускриптах имелись только три послания, - к эфесянам, к римлянам и к Поликарпу, и все три были короче греческого текста. Совершенно естественно явилась мысль, что, наконец, имеется подлинный текст Игнатия, более древний, чем интерполированные. Фразы, цитируемые Иринеем и Оригеном, как принадлежащие Игнатию, находились в этом сирийском варианте. Надеялись доказать, что подозрительные места там не находились. Бунзен, Ричль, Вейсс, Липсус потратили много энергии, чтобы поддержать эту мысль. Г-н Эвальд хотел навязать ее надменным тоном; но были выдвинуты весьма сильные возражения. Бауэр, Вордсворт, Гефеле, Ульхорн, Меркс взялись доказать, что эта маленькая сирийская коллекция - далеко не первоначальный текст, что она представляет собой обрезанный, сокращенный текст. Правда, не было ясного указания, чем мог руководствоваться человек, сокращавший его. Но, разыскивая все признаки знакомства сирийцев с интересующими нас посланиями, пришли к заключению, что сирийцы не имели более подлинного, чем греческий текст игнатьевских посланий, но что им была известна коллекция из тринадцати посланий, которой и пользовался автор сокращенного текста, найденного Кюртоном.
      Петерман много содействовал в этом разобрав армянский перевод разбираемых посланий. Этот перевод был сделан с сирийского; он также содержал тринадцать писем и заключал в себе все их наиболее слабые места. И в настоящее время почти все согласны в том, что к сирийскому тексту можно обращаться только как к варианту деталей в посланиях, приписываемых антиохийскому епископу.
      Из вышесказанного видно, что у критиков существуют три различные взгляда на сборник из семи посланий, единственно заслуживающий обсуждения. Одно признают весь сборник апокрифическим, другие признают его почти подлинным [г-н Цан безуспешно поднял этот вопрос. Ignatus von Antiochien, Gotha, 1873]; некоторые стараются различить подлинные части сборника от апокрифических. Второе мнение нам представляется неосновательным. Не утверждая, что вся корреспонденция епископа антиохийского - апокриф, все-таки можно сказать, что стремление доказать подлинность всего сборника не более как безнадежная попытка.
      И действительно, если исключить послание к римлянам, полное удивительной энергии, мрачного огня и проникнутое своеобразным характером оригинальности, остальные шесть посланий, кроме двух-трех мест, холодны, без оригинальности и безнадежно монотонны. В них ни одной из тех живых особенностей, которые кладут такую поразительную печать на послания св. Павла и даже на послания св. Иакова и Климента Римского. Это туманные обращения, не имеющие связи с личностями тех, к которым они обращены; и в них все время господствует предвзятая идея об усилении епископской власти и превращения церкви в единую иерархию.
      Конечно замечательная эволюция замены коллективного авторитета церкви или синагоги управлением иерея-епископа (два термина, первоначально представляющие одно и то же), и помещение среди иереев и епископов еще епископа вне ранга для наблюдения за другими, началось еще очень рано. Но невероятно, чтобы около 110 или 115 годов это движение ушло так далеко, как мы видим в игнатьевсих посланиях. Для автора этих любопытных писаний епископ - вся церковь; нужно следовать ему во всем, спрашивать его совета обо всем: он представляет в себе одном всю общину. Он - сам Христос [Послание к Еф., 6]. " Там, где епископ, там церковь, также, как где Христос, там кафолическая церковь" [Послание к Смир., 8]. Разделение между церковными духовными чинами не менее характерно. Священники и диаконы не более, как струны лиры в руках епископа; от их гармонии зависит правильность тона церкви. Над отдельными церквями стоит всемирная кафолическая церковь [Послание к Смир., 8]. Все это, конечно, относится к концу II столетия, а не к первым годам его. Нерасположение, которое высказали в этом вопросе наши старинные французские критики, основывалось и происходило из совершенно верного сознания, что произошла последовательная эволюция в христианских догматах.
      Ереси, опровергаемые автором игнатьевских посланий с таким ожесточением, также принадлежат к периоду позднейшему, трояновскому. Они все имеют связь с доцетизмом или гностицизмом, подобным валентиновскому. На этом пункте мы менее настаиваем, так как пастырские послания [Г. Пфлейдерер (Der Paulinismus, Leipzig. 1873, стр. 482 и след.) ясно показал связь между посланиями игнатьевскими и посланиями апостольскими, приписываемые апостолу Павлу, особенно в том, что касается опровергаемых заблуждений.] и иоаннические послания опровергаю заблуждения очень сходные; итак, мы предполагаем, что эти писания принадлежать первой половине II века. Между тем, идея правоверности, вне которой одни только заблуждения, развивается с такой силой в интересующих нас писаниях, что они ближе к временам св. Иринея, нежели к временам первоначального христианства.
      Главный признак апокрифических писаний - это напыщенная тенденция и ясное проявление цели, которую имел в виду подделыватель, составляя их. Тот же характер замечается в очень сильной степени и в посланиях, приписываемых Игнатию, за исключением послания к римлянам. Автор хочет нанести сильный удар в пользу епископальной иерархии; он хочет раздавить еретиков и схизматиков своего времени тяжестью неопровержимого авторитета. Но где найти авторитет более высокий, чем тот которым пользуется почитаемый епископ, героическая смерть которого известна всему миру? Что может быть торжественнее советов, даваемых этим мучеником за несколько дней или несколько недель до своего появления в амфитеатре? Св. Павел в предполагаемых посланиях к Титу и Тимофею изображен старым и близким к смерти. Последняя воля мученика должна быть священна, и в этом случае признание апокрифической работы облегчалось тем, что св. Игнатий, как думали, действительно писал во время своего путешествия на смерть.
      Прибавим к этим изображениям еще материальные невероятности. Приветствия церквям и сношения, которые предполагаются этими приветствиями между автором посланий и церквями, не могут быть хорошо объяснены. Окружающие обстоятельства имеют в себе что-то неловкое и тупое, как это замечается и в фальшивых посланиях Павла к Титу и Тимофею. В писаниях, о которых мы говорим, автор усиленно пользуется четвертым Евангелием и иоанническими посланиями; аффектированная манера, с которой автор говорит о сомнительном послании к эфесянам, также возбуждает подозрение. И вместе с тем очень странно, что автор, стараясь восхвалить эфесскую церковь, указывает на сношения этой церкви со св. Павлом, но ничего не говорит пребывании св. Иоанна в Эфесе, который был так тесно связан с Поликарпом, учеником Иоанна. Также надо признать, что подобной корреспонденции она слишком мало была цитирована отцами церкви, и, по-видимому, уважение к ней христианских авторов до IV столетия не соответствовало бы достоинству, если бы она была подлинна. Отделив, как всегда, в сторону, послание к римлянам, которое, по нашему мнению, не составляет части апокрифического сборника, можно сказать, что остальные шесть посланий мало читались; св. Иоанн Златоуст и духовные писатели Антиохии, по-видимому, не знали их. И странная вещь! Автор наиболее авторитетных "актов" мученика Игнатия, судя по тому, что Рюинар опубликовал по манускрипту Кольбера, имел сам о них очень смутное понятие. То же можно сказать и об авторе "актов", опубликованных Дресселем.
      Может ли быть также осуждено послание к римлянам, как того заслуживают остальные шесть посланий? Нужно прочесть перевод части упомянутого послания в этом томе. Этот отрывок несомненно оригинален и бьет по пошлой обыденной стороне других посланий, приписываемых епископу Антиохии. Все ли послание к римлянам есть произведение святого мученика. Можно сомневаться, но, по-видимому, в его основании лежит оригинал. Там и только там можно узнать то, что г-н Цан слишком великодушно приписывает всей игнатьевской корреспонденции, а именно отпечаток сильного характера и могучей личности. Стиль послания к римлянам загадочный, своеобразный, тогда как слог остальной корреспонденции заурядный и довольно плоский. Послание к римлянам не содержит в себе обыденных мест о духовной дисциплине, в которых проявляется цель подделывателя. Сильные выражения, которые встречаются там о божественности Иисуса Христа и об евхаристии, не должны слишком удивлять нас. Игнатий принадлежит к школе Павла, где формулы трансцендентальной теологии были более подходящие, чем в суровой школе иудео-христианской. Еще менее следует удивляться многим цитатам и подражаниям Павлу, находящимся в послании Игнатия, о котором мы теперь говорим. Нет никакого сомнения, что чтение великих подлинных посланий Павла было обычным делом для Игнатия. То же самое я могу сказать о цитате св. Матфея (56), - которой, впрочем, не достает в некоторых старинных переводах, - и относительно неясных намеков на генеалогию синоптиков (пар. 7). Игнатий несомненно обладал Aexcesta i praxcesta Иисуса таким, каким оно читалось в то время, и эти рассказы в главных пунктах мало расходились с тем, что достигло до нас. Более важным возражением, конечно, является указание на то, что автор этого послания, по-видимому, заимствовал из четвертого Евангелия. Не достоверно, что Евангелие существовало около 115 года, но выражения, подобные греческой o arxos aiosos tovtov образы, как voop kos могли быть мистическими выражениями, употреблявшимися в некоторых школах в первую четверть II столетия, раньше чем четвертое Евангелие их освятило.
      Эти присущие тексту аргументы не единственные, которые обязывают нас отвести посланию римлянам совершенно особое место в игнатьевской корреспонденции. В каком отношение это послание находится в противоречии с остальными шестью? В 4-ом параграфе Игнатий заявляет римлянам, что он их представляет церквям, желающим отнять у него мученический венец. Ничего подобного нет в посланиях этим церквям. Еще важнее то, что, по-видимому, послание к римлянам дошло до нас не тем путем, как остальные шесть. В манускриптах, сохранивших нам собрание сомнительных писем, не находится послания к римлянам. Относительно правдивый текст этого послания передается Актами, называемыми кольберовскими, мученичества святого Игнатия. Оно было взято оттуда и помещено в сборник тринадцати писем. Но все доказывает, что сборник посланий к эфесянам, магнезианам, траллийцам, филадельфийцам, смирниотам и Поликарпу, не заключал в себе послания к римлянам и что эти шесть писем, составляющие сборник, составляют единство и принадлежат одному автору, и только позднее объединили обе игнатьевские коллекции, одну из шести апокрифических писем, другую из одного, может быть подлинного, письма. Достойно замечания, что в сборник из тринадцати писем, послание к римлянам поставлено последним, хотя его важность и известность должны были дать ему первое место. Наконец, во всех духовных преданиях, послание к римлянам имеет особую судьбу. В то время как шесть посланий очень редко цитируются, - на послание к римлянам, начиная с Иринея, ссылаются с поразительным почтением; заключающиеся в нем энергические слова, выражающие любовь к Иисусу и пыль мученика, составляют, в некотором роде, как бы часть христианской веры и известны всем. Пирсон, затем Цан установили удивительный факт, что в подлинном рассказе мученичества Поликарпа, написанном одним из смирниотов в 1552 году, в параграфе 3, есть место из послания Игнатия к римлянам. По-видимому, смирниот, автор этих "актов", помнил наиболее поразительные места из послания к римлянам, особенно пятый параграф.
      Итак, все придает посланию к римлянам особое место в игнатьевской литературе. Цан признает это особое положение и показывает очень ясно в разных местах, что последнее никогда не представляло одного целого с другими шестью, но он не вывел следствия из этого факта. Его желание доказать, что вся коллекция семи писем должна быть принята целиком или отвергнута. Это значило повторить в ином виде ошибку Бауэра, Гинленфелда, Фолкмара; серьезно компрометировать одну из драгоценностей первоначальной христианской литературы, соединяя ее с плохими писаниями, почти уже осужденными.
      Итак, представляется наиболее вероятным, что в игнатьевской литературе подлинным оказывается только послание к римлянам. Но и это послание не избегло искажений. Длинные повторения, которые в нем замечаются, может быть, раны, нанесенные исказителем текста этому прекрасному памятнику античного христианства. При сравнении текста, сохраненного нам кольберовскими актами, с текстом коллекции тринадцати посланий, с переводами латинским и сирийским, с цитатами Евсевия оказывается значительная разница. По-видимому, автор кольберовских актов, включая в свой рассказ этот драгоценный отрывок, не постеснялся ретушировать его во многих местах, так например, Игнатий дает себе прозвание Феофорус. Но ни Иреней, ни Ориген, ни Евсевий, ни св. Иероним не знают этого характерного названия; оно впервые появляется в "актах" мученика, которые заставляют наиболее важную часть допроса Траяна вращаться около этого эпитета. Идея применить его к Игнатию могла явиться из некоторых предполагаемых мест посланий, как например параграф 9 послания к эфесянам.