Так оно, очевидно, и было. Когда я дополз до следующих холмов и оглянулся, не заметил ничего, что могло бы внушить мне опасения. Я отдохнул, отдышался и пробежал до ближних песчаных холмов. Я бежал с таким расчетом, чтобы форт все время находился между мной и оазисом. Мне следовало ползти от прикрытия к прикрытию между песчаными холмами, пока я не окажусь вне района, который мог быть занят часовыми. Там я смогу отдохнуть и двинуться в поход с наступлением ночи. Если я хорошенько буду идти, то за ночь уйду на тридцать миль.

Наконец я добрался до верхушки холма, усеянного крупными камнями. Я был на расстоянии полумили от форта, и здесь было сравнительно безопасно. Отсюда я видел всех часовых, а они меня не видели. Кроме того, здесь было немного тени и можно было поспать перед выходом в мой почти безнадежный поход… Почти безнадежный? Нет, совершенно безнадежный, если только мне не удастся достать верблюда… Но как достать? Убить часового и взять его верблюда? Нет, это было бы гнусным убийством своего же товарища.

Лучше попробовать ночью пробраться в оазис и там украсть верблюда. Это, конечно, трудно сделать, потому что ночью будет светить луна и везде будут ходить патрули. Кроме того, верблюд несомненно поднимет страшный шум.

Это было опасно и трудно, но все же возможно, потому что я был в форме и, если ко мне подошел бы стоящий у верблюда часовой, я сделал бы вид, что я ординарец и ищу своего верблюда. Может быть, даже лучше было бы прямо подойти к часовому и сказать, что я послан в Токоту с депешами. Это было вполне возможно. Надо было только, чтобы часовой не узнал меня в лицо, если он меня знает, и не понял, что я вовсе не состою в его отряде. Итак, это было возможно. Если меня не узнают, если я хорошо сыграю свою роль, если я не наскочу на самого офицера… В моем плане было слишком много «если», но другого плана нет. Кроме того, если меня пристрелят при попытке добыть верблюда, то письмо тете Патрисии дойдет до нее с не меньшим, если не с большим успехом, чем когда я повезу его сам. Итак, я решил дождаться темноты и попытаться ночью захватить верблюда.

Всеми силами я старался заставить себя думать о стоявших передо мной задачах, чтобы не думать о гибели Майкла. Но больше не мог удержаться и вдруг, охватив голову руками, стал качаться и повторять вслух:

– Майкл погиб, Майкл убит, Майкл умер…

Несмотря на страшную жару и охватившее меня отчаяние, я уснул и спал до темноты.

Проснувшись, я понял, что мне повезло: ближайший часовой стоял по крайней мере в тысяче метров справа от меня и никоим образом не мог меня видеть.

Солнце зашло, и страшная жара постепенно спадала. Форт и оазис выглядели совершенно мирно. В форту не было никакого движения, а в оазисе изредка блестел штык часового и вставал из-за пальм столб розового дыма. По-видимому, форт не был занят новым гарнизоном, его мертвые защитники были оставлены в амбразурах. Не могли же эти неподвижные фигуры на стенах быть живыми солдатами. Ведь ни один начальник не заставил бы всех своих солдат стоять в карауле после суточного перехода.

Меня это очень удивило. Я рассчитывал, что к этому времени мертвые уже будут погребены и в форту будут выставлены посты. Впрочем, мне все это было безразлично, лишь бы они оставили своих верблюдов в оазисе. Как раз в это время маленький отряд с офицером верхом на муле вошел в ворота форта. Я рассчитывал, что увижу, как они убирают и хоронят мертвых, но я этого не увидел. Из-за своего прикрытия я не видел крыши форта, но, конечно, заметил бы, как они убирают трупы из амбразур.

Некоторое время спустя отряд возвратился в оазис, а офицер остался в форту. Интересно знать, что они подумали об убитом коменданте с французским штыком в груди, о мертвом легионере с закрытыми глазами и скрещенными на груди руками, о мертвецах, стоявших на карауле, и о полном отсутствии жизни в форту, из которого незадолго перед тем было сделано два выстрела… Вероятно, старики-легионеры сочинили этому какое-нибудь сверхъестественное объяснение.

Постепенно стемнело, и медленно поднялась огромная луна. В сумерках перед восходом луны я подполз поближе к форту и оазису. За одним из песчаных холмиков притаился и стал ждать, чтобы все, не стоящие на постах, уснули. Тогда я встану и прямо пойду в оазис, как будто меня послали из форта. Если меня окликнут, буду разыгрывать исправного служаку. «Дурак, – скажу я часовому. – Ты мешаешь мне пройти. Ладно. Я ничего не имею против. Только, пожалуйста, не обижайся, что мне придется доложить начальству, кто помешал мне выполнить задание…»

С холма, на котором я лежал, я увидел, как вся колонна строем вышла из оазиса и направилась к форту. Я не понимал, что это значит. Они дошли до форта, повернулись, выстроились фронтом спиной ко мне и стали вольно. По-видимому, их начальник дал им день отдыха и теперь решил привести в порядок форт. Мне это было на руку. Это облегчало мне вход в оазис…

Начальник отряда выехал на муле из оазиса и подъехал к форту. Солдаты стали смирно. По-видимому, он собирался сказать им речь. Вероятно, поблагодарить за блестящий переход. Вдруг стоявший рядом с ним солдат закричал и указал на форт. Я взглянул на форт и чуть не вскочил на ноги от неожиданности. Он горел!

Огонь вырывался со всех сторон, вероятно, форт был подожжен в нескольких местах… Что же это означало? Ведь не могло же это быть сделано по приказу начальника отряда… Конечно, нет. Но, может быть, это сделал какой-нибудь полупомешанный легионер, оставленный на посту внутри форта? Чепуха. Если кто-нибудь был оставлен в форту, то он стоял бы на вышке.

Что же мне теперь делать? Может быть, прямо броситься в оазис, пока все будут заняты попытками потушить пожар?

В этот момент я увидел движение на крыше горящего форта. Кто-то осторожно сбросил из амбразуры винтовку, перелез через бруствер и спрыгнул вниз. Все время он держался так, чтобы между ним и стоявшим перед фортом отрядом находилась возвышавшаяся над воротами башня.

Кто бы ни был этот легионер, поджегший форт Зиндернеф, я ему сочувствовал и хотел помочь. Надо было предупредить его, чтобы он не вылез прямо на стоящего справа от меня часового. Я пополз по направлению к нему. Несколько минут спустя он меня заметил и поднял винтовку. Ему, видимо, не хотелось, чтобы его взяли живьем. Ясное дело, он должен был сознавать, что жечь форты, принадлежащие госпоже Республике, не полагается.

Я вынул носовой платок и стал ему махать. Потом положил винтовку и пополз навстречу. Я заметил, что через плечо у него была надета труба, волочившаяся за ним по песку. Подойдя поближе к нему, вдруг почувствовал, как волосы у меня становятся дыбом от ужаса. Я совершенно похолодел: мне показалось, что это Майкл.

Это был не Майкл, это был Дигби.

– Хэлло, Джон! сказал он. – Я так и думал, что ты где-нибудь здесь шатаешься. Закрой рот и давай удирать.

Несмотря на его спокойную речь, чувствовалось, что он страшно измучен. Он был смертельно бледен, и руки его дрожали.

– Ранен? – спросил я.

– Хуже… я только что устроил Майклу похороны викинга, – ответил он и закусил губу.

Бедняга Дигби, он любил Майкла не меньше чем я, может быть, даже больше. Ведь они были близнецами, а между близнецами всегда существует какая-то странная, почти сверхъестественная связь. Бедный Дигби. Я обнял его, и мы вдвоем тихо лежали, спрятавшись между двумя песчаными буграми.

– Жаль мне тебя, Джон, – сказал он, наконец овладев своими чувствами. – Ведь ты видел, как он умирал… Это, конечно, ты его прибрал.

– Он умер, спасая мою жизнь, – сказал я. – Он умер совершенно спокойно и без мучений. Он оставил нам поручение. У меня есть письмо для тебя, вот оно… Давай обойдем этого часового, спрячемся и будем выжидать, пока нам удастся стащить верблюда…

И я повел его в обход часовых, поближе к оазису.

Несколько минут спустя мы устроились на верхушке песчаного холма. Сзади и с обеих сторон нас окружали более высокие холмы, а впереди был горящий форт и неподвижный фронт легионеров

– Они не испортят его похорон, – сказал Дигби дрожащим голосом. – Они не смогут получить доказательств того, что ты убил Лежона. Сейчас на них нападут туареги. – И он поднял винтовку.

– Не надо убивать, Диг, – сказал я. Мне казалось, что было пролито совершенно достаточно крови.

– Я не собираюсь кого-либо убивать, – ответил Дигби. – Слушай, давай играть в туарегов. – И он выстрелил в воздух. Я последовал его примеру и выстрелил, целясь так, чтобы моя пуля пролетела над головой офицера. Мы быстро стреляли, а вскоре к нам присоединились часовые. По чему они стреляла, я не знаю. Надеюсь, что не друг в друга.

Это было великолепное зрелище – отступление роты легионеров. По быстрому приказу офицера они развернулись, согнувшись добежали до оазиса и мгновенно исчезли за прикрытиями. Минуты через две после первых наших выстрелов никого не было видно.

– Чисто сработано, – сказал Дигби. – Там они и останутся, пока форт сгорит… А мы сможем войти в оазис и сделать вид, что мы часовые, у которых верблюды были убиты туарегами во время перестрелки. Если нам удастся надуть часового и сочинить хороший рассказ, то нам, может, удастся достать себе парочку верблюдов.

– Лучше сперва пойти одному из нас, – сказал я. – Если один не вернется, то другой пойдет пешком или попробует устроить какой-нибудь новый фокус.

– Правильно, – согласился Дигби. – Я пойду первым. А теперь расскажи мне все, что с тобой случилось.

И я дал ему подробный отчет обо всех происшествиях после нашей разлуки, когда его отослали в школу конных разведчиков. Затем он рассказал обо всем, что случилось с ним. Его отряд был внезапно переведен из Таннут-Аззала в Токоту. Там он встретил того самого офицера спаги, который когда-то посещал Брендон-Аббас. Теперь он был уже майором. Это было удивительно. Встретить того самого де Божоле, которого мы помнили с детства. Майор, конечно, не узнал Дигби, и Дигби не узнал майора и никогда не узнал бы, если бы не услышал его имени. Майор был прислан из своего полка спаги, чтобы организовать отряды всадников на верблюдах для борьбы с кочующими туарегами во время «мирного проникновения» в сторону Тимбукту и озера Чад.

В Токоту были получены сведения о нападении на Зиндернеф огромного отряда туарегов, и Божоле немедленно выступил на помощь. Остальное я знал. Я видел, как Дигби, который был трубачом у Божоле, влез в форт.

– Ты знаешь, что я увидел на крыше, – сказал Дигби. – И можешь представить, что я почувствовал, когда увидел труп Майкла… Я бросился вниз, потому что думал, что ты где-нибудь лежишь раненый. Внизу я понял, что раненых нет, что весь гарнизон мертвый стоял на этой страшной крыше… Это означало, что ты бежал и что твой штык украшал грудь Лежона… Кроме того, никто кроме тебя, не мог прибрать тело Майкла. Я страшно беспокоился о тебе и о Майкле во время похода. Я просился у Божоле, чтобы он послал меня на крышу, но Божоле разыгрывал трагедию с Растиньяком… Можешь себе представить, что я чувствовал, когда увидел, что Майкл убит, а ты исчез.

Я понял, что ты заколол Лежона за то, что тот убил Майкла и пытался расправиться с тобой, чтобы получить этот проклятый бриллиант… Я совершенно реально увидел твою схватку с Лежоном и чуть не сошел с ума.

Как бы то ни было, я должен устроить ему похороны викинга, поклялся я. Боюсь, что эту фразу я прокричал вслух. А потом я должен найти Джона… Ты знаешь, Майк всегда беспокоился, что с тобой что-нибудь приключится. Он все время мучился, потому что считал себя ответственным за твой побег из дому… Ты осел, Джонни.

Итак, я решил сперва устроить ему погребение, а потом последовать за тобой. Я догадался, что это ты стрелял, чтобы предупредить Божоле, и что теперь ты прячешься где-нибудь поблизости.

Потом я услышал, как кто-то с трудом карабкается на стену, и бросился вниз в надежде спрятаться, а потом поджечь этот чертов форт. Больше я ничего не мог сделать для Майка… Я вбежал в карцер и спрятался за открытой дверью. Для того чтобы меня увидеть, надо было войти в карцер и закрыть за собой дверь.

Вскоре я услышал голос Божоле. Он звал меня и, судя по его интонации, чувствовал себя не лучше моего. Того, что он увидел на верху, было достаточно, чтобы встряхнуть его нервы. Потом я услышал, как он разговаривал со своим сержант-мажором. Они искали меня. Они даже заглянули в мой карцер, но он был пуст. Старик сержант Дюфур, по-видимому, чувствовал себя хуже, чем сам Божоле. Вскоре они ушли, и наступила полная тишина. Я понял, что они установили, что Лежон был убит кем-то из своих солдат. Его гибель была для них загадкой. Они не могли понять, кто был его убийцей. Кроме того, мое исчезновение тоже заставило их призадуматься. Мне показалось, что если я уничтожу Лежона, то сделаю невозможным осуждение тебя военным судом… Имей в виду, что я двадцать четыре часа подряд был в походе и, разумеется, соображал не слишком хорошо.

Когда я решил, что форт пуст, я выполз из своего карцера, влез на крышу и осмотрелся. У ворот стоял часовой, и весь отряд находился в оазисе. По-видимому, Божоле решил позволить им выспаться перед вступлением в форт. Я взял Майкла и на руках снес на его собственную койку в казарме. Под койку я набил хворосту и дров, которые принес из кухни. Дрова я полил керосином. Я решил устроить ему настоящие похороны викинга. Я очень жалел, что у меня не было флага, чтобы его завернуть, я прикрыл его тело и костер простынями. Все было совершенно белым… Ни дров, ни керосина не было видно… Было хорошо… хорошо… хорошо…

Дигби начал кивать головой, он говорил как во сне, и я попытался его остановить…

– Замолчи, Джон, дай мне собраться с мыслями… Майк! Майк! Я сделал все, что мог, старина… Не было ни коня, ни копья, ни щита, но я все же положил собаку у твоих ног… И твоя винтовка и штык были вместо меча и копья…

Я испугался, мне показалось, что он сходит с ума.

– Собака? – сказал я. – Какая собака?

– Да, собака… собака у его ног лежащая головой у его ног…

Становилось страшно.

– Я не нес собаки вниз, я взял ее за ногу и стащил по лестнице…

– Лежон, – прошептал я.

– Да, Лежон, с твоим штыком в груди. Теперь он не сможет свидетельствовать против тебя… А Майклу я устроил похороны викинга… с собакой у ног…

Я больше не мог выдержать и сильно ударил Дигби в бок.

– Рассказывай толком и не хнычь, – прикрикнул я.

– На чем я остановился? – спросил Дигби таким голосом, как будто проснулся. – Да… Когда все было готово, я сел на соседнюю койку и сказал Майклу, что не имею ни малейшего понятия о деле «Голубой Воды» и о роли, которую он в нем играл. Что я знаю лишь одно, а именно, что он действовал отнюдь не из каких-либо сомнительных соображений, что все, что он делал, он делал из самопожертвования. И потом я уснул, Джон. Уснул и спал до вечера. Я проснулся освеженным и вышел на крышу, чтобы посмотреть, что происходит. Через амбразуру одной из стен я увидел наш отряд, выстроенный фронтом, и понял, что вовремя проснулся. Я сбежал вниз и зажег погребальный костер Майкла. Потом облил керосином нагроможденную мной заранее в соседней комнате мебель и тоже поджег ее. Третью банку керосина я поджег под лестницей, а последнюю вылил на основание деревянной вышки. Ее я тоже поджег. Было столько огня, что всей воды в Сахаре не хватило бы на то, чтобы его потушить… Это были похороны викинга… Я решил, что мне пора бежать. – Он зевнул. – Тогда я пошел искать тебя, Джон… Искать…

Дигби уснул. Мне самому страшно хотелось спать, но это было невозможно. К утру, вся местность вокруг будет кишеть разведчиками, надо бежать ночью. Я решил дать Дигби поспать часа два, а потом разбудить его и сказать, что я отправляюсь за верблюдом.

Стояла необычайная тишина. Казалось невероятным, чтобы в черном, молчаливом оазисе прятался целый отряд. Даже верблюды и мулы вели себя так, будто понимали, что эта ночь необычна. Они не издавали ни звука. Мне вдруг пришло в голову, что каждому солдату было приказано позаботиться, чтобы его верблюд молчал, и что они завязали им рты. Это было до того нелепо, что я рассмеялся. В оазисе не было никакого света и никакого движения – вероятно, Божоле ожидал нападения туарегов.

Но как же тогда войти в этот оазис за верблюдом? Пройти по ярко освещенному луной песку, когда сотни глаз внимательно смотрят из темноты оазиса? Меня, несомненно, поймали бы… Я рассчитывал войти в обычный сонный лагерь, а никак не в этот страшный, настороженный оазис.

Может быть, в конце концов, все же лучше поспать, а утром сделать попытку обмануть стоявший у верблюдов караул. Утром отряд успокоится и вернется к будничной жизни. Но как же тогда бежать? А может быть, следовало отказаться от мысли похитить верблюда и пойти пешком… Я решил, что Дигби достаточно поспал, и разбудил его.

– Послушай, Диг, – сказал я. – Что же нам делать? Попробовать утащить верблюда или просто идти пешком? Нам нужно на что-нибудь решаться. Мы не можем оставаться здесь до утра.

– Несомненно, – ответил Дигби. – Я уверен, что ты совершенно прав, Джон, – и снова заснул. Я не знал, что мне делать: дать ли ему поспать еще час или постараться его растолкать. Пока я колебался, не зная, что предпринять, справа из оазиса вдруг выехало два всадника на верблюдах. Я протер глаза. Нет, мне не показалось. Это был либо патруль, либо ординарцы с депешами в Токоту. Прямо на нас шли два верблюда. Всадники, видимо, ехали в Токоту. Я сполз по противоположному склону холма, на котором мы лежали, и пробежал по расположенной за ним ложбине. Затем переполз через следующий холм и по следующей ложбине побежал наперерез всадникам. Я не знал, что буду делать, когда они подъедут, но решил попробовать к ним приблизиться. Надо узнать, кто они и куда едут. Может быть, если мы за ними последуем, нам удастся похитить их верблюдов. Для нас эти верблюды были вопросом жизни и смерти, а они всегда могли вернуться пешком и рассказать какую-нибудь сказку о кровавой битве с туарегами, застрелившими их верблюдов.

Они приближались из-за холма, и вдруг я услышал знакомый голос:

– Мы, значит, должны все рассказать этим чернокожим… Понимаешь, Бедди? Если мы им не расскажем, то эти самые бандиты выпустят им кишки. Жалко черненьких, надо о них позаботиться…

– Хэнк! – закричал я вне себя от радости. Это были Хэнк и Бедди. Они сразу остановили своих верблюдов и повернули их ко мне.

– Один из таинственного семейства нашелся, – заметил Хэнк. – Я так и думал, что все вы околачиваетесь поблизости.

В ложбине между двух песчаных холмов Хэнк и Бедди поставили своих верблюдов на колени и слезли на песок. Оба они долго и до боли трясли мою руку.

– Прошу извинения за нескромность, сынок, – сказал Бедди. – Не ты ли случайно устроил этот фейерверк?

– Похоже на поджог, – торжественно вставил Хэнк.

– Нет, – сказал я, – Дигби.

– Хотел бы я пожать ему за это руку, – заявил Хэнк. – Где он у вас прячется?

– Он спит на соседнем холме, – ответил я.

– А где третий член семейства? – спросил Бедди. – И куда девался наш дорогой Лежон? – Куда вы увели нашего папу Лежона?

В двух словах я им рассказал обо всем, что случилось. О гибели Майкла и о похоронах викинга.

– Он был настоящим человеком. Ничего не скажешь, – сказал Хэнк.

– Стопроцентного качества парень, – добавил Бедди, и я почувствовал, что лучших эпитафий Майк не мог бы иметь. Наступило краткое молчание.

– Здорово! – сказал Хэнк наконец. – Как это вам понравится? Какие дела! Вот ведь мальчики, всегда тихие, спокойные, любезные, не солдаты, а джентльмены на пикнике. И вдруг один из них ухлопал носатую скотину, а другой спалил весь этот собачий замок… Хороши мальчики, нечего сказать!

Боюсь, что убийство Лежона и поджог форта Зиндернеф подняли нас во мнении этих милых людей больше, нежели все наши добрые деяния и любезные слова.

Я повел их к Дигби и по дороге спросил, куда они направляются.

– Собственно говоря, мы разыскиваем негров из Токоту, – ответил Хэнк. – Старик Божоле думает, что если мы их не предупредим, то они нарежутся на засаду индейцев. Мы должны их предупредить про этих самых индейцев… Странно, как они вас не поймали, когда наскочили на нас сегодня вечером.

– Мы сами были «индейцами», или, вернее, туарегами, – скромно признался я.

– Здорово! – восхитился Бедди. – Нет, каково! Я был в полной уверенности, что на нас насело пятьсот человек. Мать моя родная! Чего только эти благовоспитанные люди не придумают.

– Из скольких винтовок вы стреляли? – спросил Хэнк.

– Из двух, – ответил я. – А потом нам любезно помогли патрули.

Бедди коротко залаял. Может быть, это был его смех. Я вообще никогда не слышал, чтобы он смеялся.

– Клянусь воскресными штанами пророка Моисея, – заметил он. – И подумать только, что этот подлец Шнейдер поклялся, что он собственноручно застрелил семерых из вас и что остальные отступили в беспорядке, но успели захватить трупы убитых… Он, надо думать, получит медаль за храбрость.

– Получит, – согласился Хэнк. – Старик Дюпанлу тоже получит. Он один отбил атаку отряда в сто пятьдесят человек, но не знает точно, сколько человек он убил. Он потерял счет… Подумать только, какой страшный бой они выдержали.

– Хорошие ребята, врать умеют, – заметил Бедди.

С большим трудом мы разбудили Дигби. Когда он понял, что со мною были Хэнк и Бедди, то сразу проснулся.

– Послушайте, ребята, – сказал он, выслушав их рассказ о кровопролитной стычке наших разведчиков с туарегами. – Я знаю, что прошу у вас многого. Но, может быть, вы позволите, чтобы на вас, как на старика Дюпанлу, напало полторы сотни туарегов? Они застрелят ваших верблюдов. Под вами или на вас, как вам нравится. Потом вы, отчаянно сражаясь против превосходящих сил противника, с честью отступите к оазису… Ваши верблюды спасут нам жизнь. Не то, чтобы наша жизнь имела какую-нибудь особую цену, а просто нам нужно исполнить поручение брата. Кроме того, я обещал маме, что приведу сынка домой, – и он показал на меня.

– Не годится, старик, – ответил Хэнк Дигби.

– Может быть, вы отдадите их нам? – сказал я. – Мы отойдем мили на две и устроим бешеную перестрелку из четырех винтовок, а потом вы пойдете домой и заодно со стариком Дюпанлу получите медаль за храбрость… С сенегальцами ничего не сделается. Здесь нет никаких туарегов и никаких засад… А нам ваши верблюды просто необходимы. Мы без них пропадем…

– Они нужны нам самим, сынок, – спокойно и решительно ответил Хэнк.

– Совершенно верно, – ответил Бедди, взглянув на Хэнка.

Я был очень удивлен и разочарован. Не столько потерей верблюдов, сколько странным нежеланием наших товарищей нам помочь.

– Что же делать, драться мы с вами не будем, – сказал Дигби. – Жаль, что это вы, а не кто-нибудь другой.

– Непонятно, почему жаль, попробуй объяснить, старик, – сказал Бедди обиженным голосом.

– Им не нравятся наши манеры. И у нас нехороший выговор. Не умеем толком говорить по-английски, – предположил Хэнк. – Мы вам не нравимся?

– Очень даже нравитесь, – ответил Дигби. – Но, по правде говоря, ваши верблюды нам больше нравятся.

– В чем же дело? – спросил Хэнк: – Ведь верблюдов вы тоже получаете. Чего вы волнуетесь?

– Неужели ты хочешь сказать, что вы пойдете с нами? – закричал я. Я боялся поверить своей догадке.

– Ты угадал. Ты очень догадливый, – ответил Хэнк. – Что же ты думал, сынок, неужели мы позволили бы вам, двум маленьким мальчишкам, одним гулять по пустыне?

– Особенно после того, как ты ухлопал носатого Лежона, а твой брат испортил эту самую крепость, – добавил Бедди. – Ясно, что мы пойдем с вами. Как же иначе.

– Но слушайте, ребята, – протестовал Дигби, пожимая их руки. – Ведь этого же не требуется. Отдайте нам верблюдов и возвращайтесь. Вы же ничем не провинились. А если вас поймают с нами, так вас заодно с нами и расстреляют. На военном суде это будет называться дезертирством во время исполнения боевого задания.

– Обследуем это дело, – заявил Бедди. – Слушай, вот тебе мое мнение и мнение Хэнка… Есть здесь какие-нибудь индейцы поблизости? Нет. Грозит черномазым из Токоту какая-нибудь опасность? Нет. Как с вами поступила эта самая госпожа Республика? По-хорошему, что ли? Нет. Разве ты с твоим братом не были верными до последнего, во время этого поганого мятежа? Да. А потом, разве этот Лежон не пробовал вас пристрелить? Пробовал. А что теперь будет, если они вас поймают? Опять будут пробовать вас пристрелить. Это, по-моему, не годится. Это не по правилам…

– Эти самые чернокожие из Токоту идут прямо на Зиндернеф. С ними ничего не случится… Ясно, что вам одним не выбраться. Никакой такой возможности у вас нет. Вы очень хорошие ребята, но вас нельзя пустить одних. Вы не отличите реки от водопроводной трубы и москита от мула. Вас нужно вести под уздцы. Поэтому Хэнк и настаивает на том, что мы должны с вами пойти.

– Совершенно верно, – согласился Хэнк. – И к тому же нам пора испаряться, иначе на нас могут наступить эти самые негры, они сейчас очень злые, потому что голодные…

Минуту спустя на каждом верблюде было два всадника, и мы уходили от форта со скоростью восемь миль в час.

– Куда прикажете? – спросил Хэнк, позади которого сидел я. – Лондон, Нью-Йорк, Марокко, Египет или Южная Америка? Мне безразлично.

Бедди подъехал к нам.

– Куда нам, собственно, ехать, Диг? – спросил я. – Нам надо выбраться с французской территории. Марокко будет на северо-западе, Нигерия на юго-востоке.

– Где здесь есть вода? – спросил Дигби. – Я думаю, что лучше всего нам ехать в ближайший оазис.

– Если нас будут преследовать, то, конечно, в направлении на Марокко, – заметил я. – Поэтому я рекомендую двигаться в обратном направлении и посматривать по сторонам. Если увидим арабов, то будем искать воду. Арабы всегда сидят поблизости от воды.

Эти два американца были, вероятно, единственными людьми, которые смогли бы пересечь пустыню в тех условиях, в которых мы находились.

– Идем на юго-запад, – сказал Дигби. – Рано или поздно мы попадем на английскую территорию. Если будем идти на юго-запад, то должны попасть на Нигер, где-нибудь к востоку от Тимбукту. Потом по Нигеру доберемся до моря.

– Надо думать, что на Нигере питьевой воды хватит, – заметил Бедди. – Жаль, что они в Сахаре не поставили дорожных столбов. Отсталая страна.

– Лево руля, – заявил Хэнк и повернул верблюда. – Нигерия где-то справа на расстоянии тысячи миль. Теперь все ясно, доберемся.

В эту ночь мы прошли около шестидесяти миль без остановки. Это было неплохое начало. На ходу мы осмотрели наши запасы. Мои бутылки с водой и фляжки остальных были достаточны на два-три дня при экономном расходовании. Так же обстояло дело и с пищей. У меня был полный мешок хлеба, а у прочих были обычные походные запасы продовольствия. Патронов у всех хватало, и мы надеялись встретить антилоп, газелей или, в худшем случае, зайцев.

Мы медленно подвигались вперед. Качка верблюдов была страшно однообразна. Так же однообразна, как проплывавшие мимо нас песчаные холмы. Время от времени я дремал и спасался от падения с верблюда только тем, что вовремя хватался за Хэнка. Все молчали. Вероятно, все мы временами дремали. Я пришел в себя только на восходе солнца. Оно встало огромное и красное и быстро поднималось.

Я тосковал по горячей ванне и горячему кофе. Каждый мой нерв и каждый мускул болели. Мы продолжали двигаться на юго-запад, потому что было сравнительно прохладно. Наконец, Хэнк заявил, что когда-нибудь даже верблюды могут устать.

– Я мало знаю об этих самых верблюдах, – заявил он. – Но мне кажется, что с ними надо обращаться примерно так же, как с лошадьми.

– Правильно, – согласился Бедди. – Они все равно что лошади. Только они лучше собой владеют. Умеют воздерживаться от пищи и от крепких напитков. Умеют вообще обходиться без ничего. А так как мы им ничего и не собираемся давать, то они будут прекрасно себя чувствовать.

– Что-нибудь все-таки придется им найти, – сказал Дигби.

– Я слыхал, что они едят шляпы, – сказал Хэнк. – Моя тетка в день своей золотой свадьбы ходила в зверинец старика Барнума, и там верблюд съел ее шляпу вместе с париком… Мы дадим им наши кепи, когда достанем себе индейское обмундирование…

Верблюды действительно имели очень ограниченный аппетит и довольно странные вкусы. Они преимущественно ели какие-то сухие колючки, но я был согласен с Дигби, что нам необходимо будет достать им что-либо более основательное. Без них мы были обречены на гибель.

Мы лежали в тени огромной скалы и с неприятным чувством наблюдали, как эта тень быстро укорачивается. Мы закусили хлебом и водой и теперь отдыхали.

– Что будем делать дальше, Хэнк? – спросил я.

– Еще один форсированный марш, и мы будем достаточно далеко от Зиндернефа, – ответил он. – А потом начнем искать индейцев. Рассыплемся в цепь мили на четыре и будем смотреть с каждого холма. Найдем их в два счета.

Я спал до самого вечера и проснулся от рева верблюда, которому Хэнк подтягивал подпругу, упершись в его бок коленом. Заседлав верблюдов, он закричал:

– Все на борт!

Потом встал ногой на колено своего верблюда, чтобы тот не мог подняться, пока я на него садился; я влез, и Хэнк сел впереди меня. Верблюд, тяжело качаясь, поднялся и заревел. Бедди и Дигби сели на другого верблюда, и мы снова двинулись. К утру мы были более чем в ста милях от Зиндернефа.

Это было слишком хорошо или, с точки зрения верблюдов, слишком плохо для того, чтобы бесконечно продолжаться. В конце этого второго перехода следовало верблюдов накормить и дать им, по крайней мере, один день отдыха. Перед утром я опять дремал, просыпаясь время от времени. Я окончательно проснулся, когда было совершенно светло. Верблюды стояли неподвижно, а Бедди на что-то указывал протянутой рукой.

На ровном песке, заметенном ветром, виднелся верблюжий след. Это был свежий след, и он пересекал наш путь. Он шел прямо с севера на юг. Хэнк и Бедди поставили верблюдов на колени. Внимательно осмотрев след, они решили, что караван состоял примерно из двадцати верблюдов, что они прошли недавно и шли на юг.