Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Яма слепых

ModernLib.Net / Современная проза / Редол Антонио Алвес / Яма слепых - Чтение (стр. 8)
Автор: Редол Антонио Алвес
Жанр: Современная проза

 

 


– Это когда нет опасности потерять урожай, ожидая полного дозревания, но иногда – иногда стоит фрукт снять зеленым. Скоту и зеленый сгодится.

У дверей муниципалитета он высадил председателя и поехал в своей коляске дальше – нанести визиты друзьям и знакомым. Надо сказать, что в более серьезные моменты жизни Диого Релвас предпочитал по поселку передвигаться верхом на лошади. И один. С тем чтобы все могли его видеть.

Так и было, когда спустя несколько месяцев диктатура Интзе – Франко издала новый Свод законов, внеся изменения в избирательный, согласно которым мелкие избирательные округа упразднялись, а крупные попадали под надежную опеку высших должностных лиц королевства. Оппозиция пришла в ярость. Правительственный маневр целил в самое яблочко: расширить избирательные округа до пределов административных округов значило скомпрометировать в городах завоевавших престиж республиканцев и прогрессистов, растворить их голоса среди голосов избирателей поселков и деревень, где всем распоряжается и командует, почти как в средние века, сельскохозяйственный магнат.

Диого Релвас разъезжал по поселку на необычайно красивом светло-рыжем коне – шерсть цвета корицы вперемешку с белым, при доминирующем светло-рыжем с розовыми вкраплениями и белыми пятнами по всему телу. Это было великолепное животное, изысканно сложенное и редкого нрава. Объезжал его Зе Педро Борда д'Агуа, поплатившийся за свой подвиг двумя сломанными ребрами.

На этой самой лошади в ноябре тысяча восемьсот девяносто пятого года к церкви, куда были приглашены избиратели на выборы, и подъехал землевладелец. Он приехал в Алдебаран около полудня, хотя знал, что оппозиция голосовать воздерживается, а у возрожденцев есть надежда на победу.

Площадь кишмя кишела слугами, мелкими торговцами и ремесленниками, живущими в имении «Мать солнца». Они стояли группами и группками, не обращая внимания на непрекращающийся дождь. Управляющие, работники, погонщики скота и надсмотрщики – короче, вся свита его «королевского величества» ожидала появления своего «короля», стоя вокруг его сыновей, приехавших чуть раньше. Антонио Лусио женился год назад и приехал с братом из своего имения, которое было подарено ему отцом к свадьбе. Он сильно похудел. Хронический кашель, полученный после случившегося на заливных землях Лезирии наводнения, не оставлял его.

Как только послышался цокот копыт лошади Диого Релваса, разговоры на площади смолкли. Слуги поснимали шапки, всадники спешились и расступились, давая помещику дорогу. На лошадях оставались только сыновья, одетые по-рибатежски в штаны и куртки, но, когда силуэт отца замаячил в конце длинной улицы, к дверям домов которой высыпали женщины, чтобы поглядеть, как тот проедет, шляпы сняли и они. Все ему низко кланялись и желали божьего благоволения: ведь землевладелец пожаловал сюда, чтобы исполнить свой гражданский долг.

Воцарившаяся тишина красноречиво говорила сидящим за избирательным столом о том, что Диого Релвас прибыл, кое-кто тут же бросился на ступени, ведущие в церковь, расталкивая стоящих на пути локтями, чтобы занять место поудобнее; Мигел Жоан и Антонио Лусио заставили лошадей стать друг подле друга на небольшом расстоянии. Диого Релвас прошествовал мимо, приложив кончики пальцев к черной шляпе и ни на кого не глядя. Но он видел всех и каждого, и они это знали.

Когда он остановился, сыновья спешились и наклонили в знак приветствия головы, а председательствующий стал спускаться по ступеням, точно играл малую гамму на плохо настроенном пианино. Мигел взял под уздцы гнедого, не выпуская из рук поводья своего коня, а Антонио Лусио встал около отцовского стремени и, приветствуя отца, поцеловал ему руку. От стоящей толпы отделились по-воскресному одетые и улыбающиеся бухгалтер и гувернер. Но пришлось подождать, пока не получит благословение Мигел Жоан, и лишь после этого коснуться кончиками пальцев ручищи хозяина. За ними подошел с поклоном падре Алвин, обменявшись быстрым взглядом с председателем. Последний тут же вернулся к сидящим за столом, которые приняли торжественный вид, соответствующий серьезности акта, обусловленного законом.

Спустя какое-то время, после того как все успокоились, кортеж во главе с Релвасом, правда несколько раздраженным глупостью гувернера, подошедшего к нему с вопросом – не лучше ли, если ему поаплодируют, – двинулся вперед. «Вы считаете, что я актер, что ли? Вы глупы!» И оттолкнул его от себя, решив, что этот женоподобный тип должен быть выставлен на улицу безо всяких объяснений. Идиот!

Сидящие за столом нервничали, теребили избирательные бюллетени, не оставляли в покое урну и даже собственные руки, точно старались очистить их от какой-то приставшей к ним грязи.

– Помогай вам бог, сеньоры! – сказал землевладелец.

За Диого Релвасом потянулся длинный молчаливый хвост его людей. Слуги встали в дверях.

– Кто-нибудь уже проголосовал?

– Только сидящие за столом, Диого Релвас.

Шевельнув пальцами, сеньор Алдебарана приказал подать ему бюллетени, что тут же и исполнил один из секретарей: открыв ящик и вытащив из него две пачки избирательных листков, он со страхом протянул их Диого Релвасу, со страхом, потому что боялся, что тот рассердится, увидев, что ровно столько же осталось в ящике. Кстати, там оставалась одна пачка, не больше, в целях экономии. «Никаких излишеств», – предупреждал министр финансов в своей известной речи.

Держа бюллетени в руке, землевладелец оглядел всех стоящих, передал обе пачки сыновьям, чтобы те их развязали, кивком головы приказал председателю раскрыть урну, что тот тут же и сделал, точно фокусник, собирающийся продемонстрировать свое искусство: осторожно придерживая крышку кончиками своих хрупких пальцев. Диого Релвас склонился над урной и погрузил в нее свою руку с бюллетенями точно так же, как погружались в Мадриде шпаги матадоров в тела его быков, и так же, как матадор, вскинув голову и победно улыбнувшись, отступил на два шага.

С выборами было покончено, как с быком.

Все, кто стоял у церкви, да и не только кто стоял у церкви, но и тот, кто отсутствовал, так как не хотел выходить из дома в этот дождливый день, а также параличные и мертвые проголосовали разом. Потом он пригласил Антонио Лусио, бухгалтера, гувернера и прочих своих домочадцев, которые были достойны держать бюллетени в руках. Процент голосования был высок. Председатель избирательной комиссии подошел к Диого Релвасу показать удостоверяющую в том бумагу, которую позже должны были повесить на дверь, но землевладелец не согласился:

– Девяносто восемь процентов, профессор Матос, – это же вздор! Не надо так преувеличивать… Поставьте девяносто два, как и есть на самом деле.

Матос вернулся на место и выместил злобу на секретаре, который так и не понял, в чем, собственно, разница. Он ограничился тем, что пересчитал данное счетчиками количество голосов и счел абсурдным желание Релваса уменьшить их число.

– Можно идти обедать? – спросил землевладелец.

– Конечно.

– Мои заверения, сеньоры, – сказал Релвас, прощаясь и пожимая руку председателю комиссии, и уехал с той же помпой, с какой приехал, только теперь уже в сопровождении сыновей, сияющих и надменных. Они сели на лошадей и двинулись торжественным шагом, в то время как стоящая у церкви толпа медленно растекалась по площади Алдебарана. Мигел вспомнил батрачку, но тут же теплое воспоминание остудил пронизавший его холод.

Отец говорил наследнику:

– Мне не нравится видеть тебя, сын, в таком состоянии. Ты был у врача?…

В середине пути, который шел мимо респектабельных домов, их встретила в экипаже Мария Луиза Сампайо Андраде, жена Антонио Лусио, ехавшая в сопровождении золовки и Руя Диого, старшего сына Эмилии Аделаиде. Они совершали прогулку по окрестностям и решили узнать новости. Больше всех проявляла интерес Мария Луиза, но свекор пресек ее любопытство, заметив, что ее дело – следить за мужниным здоровьем. Он особо подчеркнул последнее слово.

– Едет сам громовержец! – сказал, стоя у дверей лавки на улице Меркадорес, глава якобинцев поселка.

В этот зимний день Диого Релвас прогуливался по поселку, опять-таки верхом на лошади. О посланных в колонии военных экспедициях приходили хорошие вести: они одерживали победу за победой – это было ответом на маневр англичан, которые поддерживали племя ватуас и Гунгуньяна [40]. Однако землевладелец Алдебарана посетил поселок совсем не по причине одержанных побед, а для того, чтобы все те, кто относился к нему враждебно после закона [41], принятого тринадцатого февраля тысяча восемьсот девяносто седьмого года, видели его во всей красе.

– Да, сеньор, то было прекрасное испытание силы власти, – заявил он в муниципалитете. – Скорый и тайный суд над анархистами с высылкой на Тимор. Кто не хочет быть волком, на которого охотятся, пусть не лезет в его шкуру или не ходит в волчьей стае, а всех подозрительных нужно судить так же, как и пойманных с поличным.

Республиканцы знали, что новый закон отнюдь не дозволял высылать на Тимор людей по простому подозрению, однако было именно так. Королевство жило в страхе и недоверии ко всему. И в этот суровый час Диого Релвас совсем забыл, что в зале его господского дома висели две символические лошадиные головы. Однако время требовало занять определенную позицию, и допустить, чтобы произрастала сорная трава непокорности, – значило подвергнуть опасности основу цивилизации. А этому способствовать он отказывался.

К тому же Диого Релвас был уверен, что дед и отец сумеют его понять. Он уже поднимался в Башню четырех ветров и в беседе с ними высказал свое мнение. Ведь иного пути, как сохранять верность родине, у него не было. Он рисковал и знал, что рискует, но он должен показать пример в своем приходе, пробудить от спячки тех, кто впал в нее.

– Скажи твоему хозяину… Ты меня знаешь?

– Знаю, вы сеньор Диого Релвас. Удовлетворенный ответом, землевладелец кивнул головой.

– Так вот, скажи своему хозяину, что я здесь. Я слышал, что он ручался, что способен…

Он удержался от бравады, и вовремя. Ведь когда человек теряет спокойствие – это плохой признак.

– Лучше скажи ему, что я здесь был и что я его жду в своем доме в любое время, когда он захочет… Нет, я не все скажу, что хотел сказать. Понятно?

Побуждаемый единомышленниками, в дверях лавки появился хозяин. Это был человек никчемный, но слывший за храбреца.

– Гражданин пришел, чтобы со мной поговорить? – спросил якобинец. – Чем обязан визиту?

– Я – Диого Релвас, знаешь?… Мне сказали…

– Уважающие себя люди слухам не верят.

– Справедливо. Хочешь, чтобы я услышал своими ушами и от тебя?… Стоило бы въехать к тебе в дом на лошади. Или н-нет?

– Я никогда не стеснялся своих идей и несу за них ответственность.

– Это хорошо. Я был другом твоего отца… Это был святой человек!

– Честный гражданин…

– Надеюсь, что ты его никогда не опозоришь.

– Даже под угрозами.

– Тогда мы поняли друг друга.

Но, возвращаясь в имение, Диого Релвас злился сам на себя. Он отдавал себе отчет, что на высоте не был, когда пошел искать удовлетворения у этого якобинца. К тому же из-за простого доноса. А уж если он этому доносу поверил, то должен был идти до конца: взять кнут и отхлестать им врага. Но факт тот, что враг показался ему не столь твердо стоящим на своих позициях. Раньше он считал, что подобные дела – забота политиков. И в данный момент это было бы разумно.

«Я должен ясно мыслить… Раздражаться – значит, сдаваться врагу. Да и это ли мой настоящий враг? Необходимо запретить Соузе Модурейра что-либо мне доносить. Он в муниципалитете и должен исполнять свой долг! Хуже то, что я люблю быть в курсе всего. Но я обязан сдерживать себя. Вести себя разумно…»

Глава XV, В которой рассказывается о бедах и добрых делах

«В тот год я был сослан, умирал и женился. Беда не приходит одна», – так остря, что с Антонио Лусио теперь случалось редко, он говорил об историческом далеком тысяча восемьсот девяносто четвертом годе.

О Флоринде и отрезанном кончике уса – двух неприятностях сразу – он не заикался. Хоть все еще надеялся получить от Флоринды уведомление о встрече где-нибудь, только не в квартале рыбаков, так никогда и не узнав о письме, которое было прислано в поместье и в котором она признавала свое соучастие в посягательстве на его милость. Теперь о рыбаках он слышать не хотел. И Салса, и другие пастухи имения разделяли его ненависть к этому сброду, который появлялся на клеймение быков только для того, чтобы мешать работе, сеять склоки и беспорядки. Они еще имели обыкновение тащить с собой своих босоногих женоподобных сосунков! Если отец был в отъезде, Антонио Лусио тут же приказывал отослать их обратно.

От ссылки в Алентежо у него остались только приятные воспоминания. Там он от души наслаждался враждой брата и Зе Каретника, которого как-то вечером вызвал на разговор о его бабе. Выпив как следует, старый мастер пустился в воспоминания и стал для обоих братьев посмешищем, особенно когда Мигел Жоан похвастался знанием того, что баба его совсем не была такой, какой выставлял ее перед ними Зе Каретник.

– Барчук мог бы и не трогать ее. Для вас она все равно что порванная рубаха, а мне нужна, ведь бедному и порванная сгодится. Вы же можете иметь каких захотите – и красивых, и нарядных… Она была стыдливая…

– Ты так думаешь, Зе?

– Знали бы вы, чего мне стоило уговорить ее стать моей… Она ведь девушка была… С бесстыдством не знакомая.

– Девушка? В каком месте? – подначивал Мигел Жоан.

– Ослепнуть мне, если не молодой барин совратил ее, плохо это, плохо. Но всему виной я сам, если разобраться. Все хвалил вас: и добр-то он, и хорош со всеми – все на свою голову. Но другой я не хочу в свой дом… мне она нужна, понимаете? Старому женщина нужнее, чем молодому.

– Это почему же, Зе?

– Он еще спрашивает! Да потому, что старый больше мерзнет, и хуже всего, что мерзнет изнутри. Он думает, что она с ним ради ею красивых глаз, и доволен… И она была со мной. Но барин украл ее у меня. Если бы я не был в долгу перед вашим батюшкой, я бы это так не оставил, молодой человек…

И вдруг Зе Каретник судорожно зарыдал, зарыдал за столом, где они ели жаркое и пили вино. «Пьяные слезы!» – пошутил Антонио Лусио, а Мигел тут же принялся травить раненую душу старика, рассказывая, как его недотрога сошлась с ним в один из вечеров, когда он был на берегу Тежо. Зе Каретник просил его замолчать. «Не нужно, нехорошо так лгать, молодой человек», – говорил он. И оба брата видели, как горят его глаза, затуманенные слезами и ненавистью, но ненавистью бессильной. Тут Зе Каретник схватил бутылку, разбил ее об стол и, прежде чем они успели его остановить, принялся осколками раздирать себе лицо. От смерти спас его Антонио Лусио, дав Зе Каретнику как следует в челюсть, от чего тот свалился и заснул. А они на запряженной мулами телеге отвезли его в больницу, где боль от лечения была меньшей, чем боль от оскорбления, нанесенного ему Мигелем Релвасом. Кроме того, Антонио Лусио решил написать письмо сестре, попросив у нее в долг пятьсот мильрейсов, после чего ему будет нетрудно уговорить Зе Каретника не возвращаться в Алдебаран. Ведь что бы подумал и сделал отец, увидев его изрезанное лицо? Оставалось только подкупить управляющего имением Прагал, Шико Счастливчика, с тем чтобы он написал Диого Релвасу письмо, ставя его в известность о побеге Зе Каретника, несмотря на службу сторожевых собак.

Потом Мигел Жоан не раз вспоминал ярость, с которой Зе Каретник резал себе лицо, и его ответ на их вопрос, что же теперь он будет делать, раз ему так улыбнулась фортуна и он будет свободен. «Пойду искать свою бабу, мне не стыдно в этом признаться. Можно ли стыдиться, что тебе нужна женщина?… Только прошу вас не рассказывать о том, что здесь произошло». И он в самую жару двинулся к близлежащей железнодорожной станции. В тот момент Антонио Лусио ему посочувствовал

Два месяца спустя посочувствовали и Антонио Лусио Вильяверде Релвасу многие, кто считал его погибшим во время наводнения на заливных землях Лезирии.

Зима пришла раньше обычного. И сразу же вступила в свои права, не в пример запаздывающим, вялым, быстро проходящим. Пришла в канун ярмарки в Вила-Франке [42], налетела с циклоном, сорвавшим купол у двух цирков и снесшим торговые бараки, затопила дождями арену, уже готовую к первой корриде, и явно чувствовала себя хозяйкой, потому что захватила весь прибрежный район Тежо, напустив на него беснующийся ветер и воздвигнув сплошную стену дождя. Никто не ждал такой яростной ее атаки.

Как только мель стала исчезать под водой, пастухи принялись отводить скот с заливных лугов. Кое для кого из землевладельцев, особенно для тех, кто не сразу заметил это, начавшийся паводок обернулся настоящей бедой: они потеряли много голов скота, потому что некоторые застигнутые врасплох стада вынуждены были тут же выбираться на дорогу, ведущую в степь, преодолевая вплавь образовавшееся вдруг водное пространство. Грустно было смотреть на этих перепуганных, мычащих и ржущих хромых животных, бредущих под аккомпанемент колокольчиков вроде бы навстречу своей собственной смерти. И на быков, подгоняемых окриками погонщиков, быков, всегда таких свирепых, а теперь походивших на покорных коров.

Слава богу еще, что одновременно не дул южный палмелский [43] ветер и Тежо не ринулась на рвы Понта-де-Эрва и не соединила свои воды с водами паводка, который шел сверху и нес с собой перегной других земель. Нес бесплатные удобрения, украденные дождем, и без устали откладывал на заливных землях. То была пригоршня золота, безвозмездно брошенная природой в карман местного земледельца.

Диого Релвас ликовал: кризис его не сразил – наоборот, он даже извлек из кризиса кое-какую пользу и считал, что время и политика работают на него, а потому еще больше уверовал в им же самим придуманное изречение: «Судьба – это ветер, который для сильного человека всегда попутный». Он отправился в свою обычную поездку по алентежским землям, взяв с собой Мигела Жоана, а наследника Антонио Лусио оставил присматривать за всеми прочими землями, подстегнув его тщеславие следующими словами:

– Ребенком вы желали быть лодочником… Теперь, будучи взрослым, оставайтесь-ка у штурвала этого корабля. Думаю, что вам известно – если корабль терпит бедствие, капитан покидает его последним. Пишите каждый день о всех новостях. И благодарите меня за доверие. Я желал бы знать, есть ли мне на кого положиться.

Поцеловав протянутую с облучка руку, Антонио Лусио поклонился. Нервы его стали железными, и он в тот же час пообещал сам себе: он докажет всем и каждому, что землевладелец – это нечто большее, чем тиран.

Да, это обещание Антонио Лусио говорило о том, что он не был согласен с поведением отца.

Между тем погода не менялась: солнце проглядывало на минуту-другую и опять шел проливной непрекращающийся дождь. Антонио Лусио приказал следить за дамбой и Собачьим морем – большим рвом, идущим через всю Лезирию от отмели до Понта-де-Эрва, и первым паводком, что, оставив ил на заливных землях, ушел в Тежо. Он вставал на рассвете, обходил конюшни и манеж, где теперь Зе Педро Борда д'Агуа объезжал жеребцов и кобыл, советуя тому не разрешать Марии до Пилар отнимать у него драгоценное время, и задолго до прихода бухгалтера появлялся в конторе. Разговаривал он только с двумя управляющими и никаких бесед, как это делал Диого Релвас, ни с работниками, ни с конюхами не вел. Дисциплина должна зиждиться на уважении к стоящему выше тебя. Избегал он и доверительных бесед с падре Алвином, которому простил карточный долг, и стал держать необходимую дистанцию с гувернером, мисс Карри и младшей сестрой, хотя сохранил привычку беседовать с Жоакином Тарантой, карликом, возможно для того, чтобы быть в курсе всех мелочей, знать которые мог только тот.

На конюшне он всегда держал оседланную лошадь, ту, что выбрал себе на время своего короткого царствования, пока отец в отъезде.

Карлик охаживал эту лошадь со всей любовью, на которую был способен. Не имея ни жены, ни детей, он всем сердцем был привязан к хозяйским детям, а в данный момент к Антонио Лусио больше, чем к кому-либо другому, потому что никто никогда не оказывал ему такой чести: Антонио Лусио приходил к нему вечерами, брал скамейку, такую же, как у него, садился и разговаривал с ним. «Возьми-ка вот эту сигаретку, Жоакин Таранта, ну, что скажешь?» Даже за Черешней – кобылой, которую Диого Релвас – храни его господь! – выбрал для своего внука Руя Диого, – он не ухаживал с таким тщанием, как за Золотистой.

– Что я скажу, барин? Скоро будет такая высокая вода, что всякая божья тварь, стоя, нахлебается. Идет наводнение, оно на своем пути снесет все…

– Почему так думаешь?

– Ну, опыт, приобретенный жизнью, подсказывает. Я ведь что здесь делаю: ухаживаю за лошадьми да смотрю на небо. Нюхом чую погоду. И всегда точно. И когда так тянет поверху с той стороны, ждать хорошего нечего. – Он сморщил и без того морщинистое лицо, встал, подпрыгнув на своих кривых и слабых ногах, и заключил: – Этой ночью на нас обрушится водяной ад.

И ад обрушился. Обрушился раньше, чем того ждал карлик. Дождь начался вечером и лил, и лил всю ночь напролет, ни на минуту не переставая, лил как из ведра, все усиливаясь и усиливаясь, то зависал прямыми толстыми нитями, то гнулся, делался косым под резкими порывами северного ветра. Взволнованный Антонио Лусио не ложился допоздна, однако, сломленный усталостью, все-таки повалился на кровать в чем был. И заснул. Даже не вспомнив об англичанке. Позже ему казалось, что едва он заснул – он спал, слыша каждый шорох, – как был разбужен кем-то, похоже, это был Атоугиа, кто в большой тревоге рассказывал карлику и Зе Педро о случившемся несчастье. Он распахнул окно и спросил, что же это за несчастье. Ему ответили, что воды Тежо прорвали земляную насыпь и движутся в низину, сметая все на своем пути. По тому, как захлебывается водой набережная, беда должна быть великой.

Соскочив с кровати, Антонио Лусио бросился к конюшне, подождал, пока Таранта вывел ему Золотистую. Поверх куртки он надел подбитую лисьим мехом саммару. Зе Педро посоветовал прихватить клеенчатый плащ. И тут же ускакал один, да, он не нуждался в сопровождающих, но Атоугиа все же последовал за ним на некотором расстоянии, зная, что должен быть при хозяине. Подъехав к пристани, Антонио Лусио почувствовал внезапное беспокойство, у него было такое ощущение, что сердце его ослабло от того, что он так спешил прибыть на место происшествия. Привязав лошадь к дереву, он, надев плащ, спустился на берег Тежо. Таверна была битком набита людьми. Все: и те, кто пил водку, и те, кто ее не пил, а стоял здесь, снаружи, ожидая лодки, – были потрясены случившимся. К ним подходили плачущие женщины. У старой набережной оставались привязанными только три бота да один баркас.

И в этот самый момент Антонио Лусио услышал позади себя раздраженный голос:

– Скот-то они, конечно, переправили… Он ведь денег стоит. А людей что, их вона сколько. Зачем о них думать.

Он было повернулся, чтобы ответить говорившему, но решил, что в такой момент слова – дело пустое. Бросился к дереву, отвязал Золотистую и пустился вниз по берегу.

– Эй, эй! Шкипер баркаса!… Перевези-ка меня на ту сторону!

– Это в такую-то бурю?

– Заплачу, заплачу, сколько спросишь…

– Два фунта золотом, пойдет? – спросил тот, что сидел на носу баркаса.

– Я же сказал: заплачу, сколько спросишь.

Кое– кто опознал Антонио Лусио еще до приезда Атоугии. Его окружили и предлагали свои услуги.

– Нет, благодарю, не надо. Вы все равно ничем помочь не можете. Мне нужен баркас…

– А деньги-то есть? – спросил шкипер, переговорив с командой.

– Меня здесь все знают. Я из Релвасов. Ясно?! Если нет, то одна или обе кобылы останутся у хозяина таверны.

Он вошел в воду на лошади и стал отталкивать баркас от берега. Среди пастухов тут же нашлись помощники. Атоугиа настаивал на том, что будет сопровождать его. Но Антонио Лусио отказался, он желал только одного – узнать новости, и как можно скорее. И он узнал их почти тут же. Оказалось, что наводнение еще не прорвало дамбу, во всяком случае, когда мимо тех мест проходил баркас, груженный зерном, – вот ехавшие на баркасе и рассказали все это. Народу там без счета, это точно, и группа землекопов, которая накануне утром прибыла в Арриагу. Их нужно бы предупредить. Пастухи объясняли, что лодочники наотрез отказались их перевозить на тот берег. Что же им было делать?! Река неслась с такой силой, что никому из лодочников не хотелось тонуть из-за каких-то шести патако за проезд.

Антонио Лусио приказал отчаливать.

Всхлипывания женщин смолкли. А когда баркас отошел от берега и стеной стоящие пастухи сняли береты и стали ими махать ему, Антонио Лусио крикнул слово прощания, как бы отвечая на только что слышанное им о скоте и людях. Начинало светать. Он не подошел к ехавшей на баркасе компании, а остался подле лошади, которую все время поглаживал, стараясь приободрить. С лошади стекала вода, и она встряхивала головой, благодаря хозяина за ласку.

– Теперь видите, хозяин, какое течение? – спросил шкипер.

– Да, вижу, ну и что? – ответил Антонио Лусио враждебно.

Он не знал ни одного из этих лодочников, но всех считал подозрительными. Должно быть, они из Алкошете.

Воды Тежо бежали стремительно, почти яростно. Они были мутные и глинистые, и порыв ветра бросал их на берег, оставляя на берегу несомый ими ил. Антонио Лусио поглядел на правый и на левый берег и, оценив оставшееся расстояние, поднял голову вверх, подставив лицо дождю. Он надеялся, что, смело взглянув в лицо опасности, избавится от головной боли, вызванной страхом. Храброго десятка он не был, нет, что правда, то правда, но сейчас ничто бы не заставило его отступить.

Обходя мель, баркас резко перевалился на другой бок и развернулся против течения; волны налетели на судно, обдавая водой палубу от носа до кормы. Ноги Антонио Лусио промокли, но заботили его не ноги, а лошадь. Ему доставляло удовольствие показать этим кичившимся своей храбростью лодочникам, что и человека суши – земледельца – такой пустяк не обескуражит.

– Хозяин, где причалить-то?

– Там, где лошадь сумеет сойти на берег.

– Вас ждать?

– Конечно. Или ты решил, что меня нужно только доставить сюда?

– Я считал, что туда и обратно…

– Так вот: перевезешь и тех, кого потребуется. Два фунта золота – плата хорошая.

– Нас там ждет груз соломы…

– А я тебя нанял, чтобы перевезти людей, что в опасности… Хочешь больше – говори свою цену… Но тогда деньги получать будешь в муниципалитете.

Они старались кричать как можно громче – только так можно было что-либо услышать. Но Антонио Лусио на хозяина баркаса не смотрел. Между тем дождь усиливался. Усиливался и ветер. Держа курс на берег, баркас резал поток и, прыгая на волнах, искал место, где пристать, чтобы лошадь и землевладелец могли бы сойти на сушу.

– Вон там, около той дамбы! – крикнул прижавшийся к носу баркаса человек.

Капитан так крутанул руль, что на мачте хлопнул парус, и баркас пошел вдоль берега, выбирая место причала. И пока он так шел, команда поспешно убирала парус, чтобы сбавить ход и идти по инерции.

– Который час?

– Да не так много.

– Два, что ли?

Ему не ответили. Лошадь вязла в размытой земле, и Антонио Лусио никак не мог решить, в каком направлении двинуться. Он оглядывал притихшие и опустевшие заливные луга Лезирии, на которых скота не было. Только печальные тополя, тростниковые заросли да стога соломы разнообразили пейзаж этих мест. Все было охристым и серым, источающим тоску. Никаких признаков наводнения видно не было: должно быть, дамбы выдержали напор воды и вся она сошла по рву, который он увидел чуть дальше, это, видно, и успокоило работников, укрывшихся от дождя в бараках, где обычно ели. Золотистая не выказывала ни малейшего страха. С гривы ее стекали потоки воды, ноги вязли в грязи, но она шла вперед, не принуждая Антонио Лусио давать шпоры. Для животного это было хорошее испытание. Интересно, каких она кровей?

Чавкающий звук копыт заставил людей высыпать во двор перед бараком; землевладелец приказал им взять с собой только самое необходимое – слишком много людей нужно вывезти – и идти к стоящему у берега баркасу.

И, не теряя времени на разговоры, последовал дальше; его начинало знобить; не пострадает ли он из-за этой черни? Время от времени он всматривался вперед, раздумывая, по какой колее и к какому из двух стоящих в отдалении бараков ему лучше ехать. И решил, что, пожалуй, лучше к тому, что был самый дальний, а потом, на обратном пути, заехать в ближний. Вдруг он увидел наверху стога машущих руками людей и поехал к ним, пустив лошадь крупной рысью и крича им, чтобы они шли к реке, где стоит баркас, но понял – ветер относит его слова. И тут он испугался, сам не зная почему, возможно из-за шума ветра, который был необычным, похоже, это был вихрь, который кружил там, вдалеке, но шел прямо на него. Озадаченный еще неясным предчувствием, он остановил лошадь и привстал на стременах, вглядываясь в даль. Вдали все было окрашено совсем в иной цвет, чем тот, который видели его глаза рядом: то был темно-желтый цвет, только темно-желтый и ничего черного или зеленого, столь обычного для этих мест. Теперь и Золотистая стала выказывать беспокойство: все время переступала с ноги на ногу, поворачивала голову в ту сторону, откуда они пришли, и ржала, дважды ее ржание показалось ему похожим на взволнованный человеческий крик. Он хотел было привести ее в чувство, чтобы не стать посмешищем в глазах тех, кто ждал их на баркасе, но увидел, да, увидел своими собственными глазами желтый глинистый вал воды, штурмующий стог, на котором стояли люди, а чуть позже – второй перекрывающий первый и, как видно, намеревающийся одним ударом сровнять с землей все.

Тут он повернул лошадь к берегу и пришпорил ее. Тогда-то Антонио Лусио и услыхал грохот преследовавшего его наводнения; времени на то, чтобы, оглянувшись, убедиться в этом, у него не было: он и так потерял много дорогих минут, но спиной чувствовал его устрашающее дыхание.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23