Глава 9

Мара остановилась перед дверью, ведущей в спальню Сент-Обина, и медленно повернула ручку. Раздался щелчок, в мертвой тишине, царящей в западном крыле дома, прозвучавший как выстрел. Она осторожно толкнула дверь от себя — огонек свечи, которую Мара держала в руке, задрожал. Внутри не чувствовалось ни малейшего движения, ни единого звука, комната освещалась только небольшим пламенем, горевшим в камине на другом конце комнаты. Догорающие уголья странным оранжевым светом освещали темные панели стен и отбрасывали колеблющиеся тени на прекрасный фламандский ковер и полированные половицы.

Мара шагнула внутрь и тихо закрыла за собой дверь.

У нее тряслись руки. Она задула свечу, положила ее на оказавшийся поблизости стол и двинулась дальше.

В отличие от изысканной, розового и красного дерева, меблировки ее комнаты, здешняя была изготовлена из цельного дерева грецкого ореха и, подобно ее хозяину, была темной, массивной и солидной. В этой комнате, казалось, все было более крупных масштабов, начиная от облицованного мрамором камина, в котором вполне могли бы поместиться во весь рост человек семь, и кончая стоящим перед камином мягким креслом, ручки которого были вырезаны в виде львиных голов.

Осторожно двигаясь по комнате, она увидела лежащие под скамьей ботинки Сент-Обина и рядом с ними небрежно брошенные бриджи и рубашку. Возле умывальника на маленьком столике стоял наполовину пустой бокал бренди. В другом конце комнаты, в темном углу, на приподнятом над полом помосте стояла высокая кровать с балдахином, на которой спал он.

На толстых столбах балдахина были вырезаны такие же львиные головы, как и на ручках кресла, а ножки кровати имели вид гигантских звериных лап. Роскошные, синие с золотом, занавеси были отдернуты, складки парчи богато поблескивали в колеблющемся свете очага. Подойдя к кровати, она остановилась и посмотрела на Сент-Обина.

Он лежал на спине, откину? одну руку на лежащую рядом с ним подушку, и спал глубоким сном. Судя по сердитому выражению лица, его сны были не слишком приятными. Грудь была обнажена, ее рельефно выраженные мышцы покрыты густыми черными волосами, спускающимися к плоскому животу и исчезающими под простыней, облегающей длинные ноги. Она ясно могла видеть контуры мускулистых бедер, смуглая кожа которых просвечивала сквозь белизну ткани.

Он был совершенно наг.

От этой мысли сердце Мары забилось сильнее.

Время настало, мелькнула у нее мысль. Она знала, что ей следует делать. Мара подошла поближе, остановилась у края кровати и вгляделась в его лицо.

Сердитая гримаса исчезла, и теперь на лице было более мирное выражение. Волосы выглядели темнее, чем при свете дня, на подбородке она увидела небольшую ямку и удивилась тому, что не заметила ее раньше.

Не успев отдать себе отчета в том, что делает, она потянулась, чтобы поправить длинную прядь волос, упавшую ему на лоб.

И чуть не вскрикнула, когда он вдруг открыл глаза и схватил ее за запястье.

Мара не шевельнулась, была просто не состоянии сделать этого, сердце ее отчаянно билось. Она не знала, что ей делать, и замерла неподвижно, как статуи львов, охраняющих вход в Кулхевен, не решаясь даже моргнуть. Сент-Обин не произнес ни слова, только смотрел на нее, все сильнее сжимая ей руку. Его рука выглядела так, как будто ему ничего не стоило сломать ей кости.

Он должен был быть одурманен. Сайма заверила ее, что все его чувства притупятся — все, кроме тех, которые управляют желанием. Но сейчас глаза его были открыты, как будто он понимал, что она находится в комнате.

И все-таки она не сопротивлялась и не старалась вырваться. Что-то в его взгляде — его отрешенность и какая-то отдаленность — говорило ей, что в действительности он видит не ее. Он видел какую-то другую женщину, которая, должно быть, ему снилась. Мара медленно протянула другую руку и все-таки отбросила волосы с его лба. Другая его рука обняла ее за талию и притянула поближе. Потом, потянув вниз, он привлек ее на свою обнаженную грудь, и заплетенная на ночь коса упала ему на плечо.

Ее груди оказались плотно прижатыми к нему, и сквозь тонкую ткань ночной рубашки она почувствовала тепло его тела. Подобная близость вызвала в ней странное ощущение. Пытаясь удержать равновесие, Мара ухватилась за его плечи и почувствовала под ладонями ровное биение сердца и горячую кожу. А его рука уже лежала на ее ягодицах и нежно поглаживала их.

Находясь в таком непривычном для себя интимном положении, она испытывала одновременно и страх, и любопытство. Как это может быть, спрашивала она себя. Этот человек был ее врагом. Он и ему подобные были виноваты в смерти ее семьи; в крушении ее собственного мира. На нем также лежала вина в разрушении и разграблении ее дома. Как же может она лежать сейчас на его груди, позволять ему касаться своего тела подобным образом?

Нет, возразила она самой себе, сейчас в его кровати лежала не она. В ней лежала Арабелла. И если она этой ночью сделает все, как следует, то станет его женой.

Но почему-то никак не могла представить себе Арабеллу, чопорную пуританскую мисс, лежащей на обнаженной груди мужчины в одной скромной, но легкой ночной рубашке.

Мара собралась с духом, Она сможет сделать это, все настойчивей твердила она себе. Должна сделать, если хочет, чтобы мечта о возвращении Кулхевена воплотилась в реальность.

Нерешительно опустив голову, она коснулась его губ своими. До этого ей не приходилось целоваться с мужчинами, но рот оказался мягким, теплым, и ощущение было отнюдь не неприятным. Она закрыла глаза, постаралась расслабиться и не сразу заметила, когда его губы пришли в движение. И только когда он пробежал языком по ее Губам, она поняла, что возбудила в нем желание.

Мара немного изменила позу, слегка раскрыла губы и почувствовала во рту его язык, а руку на затылке.

Такое непривычное вторжение чуть было не заставило ее инстинктивно отдернуть голову, однако Мара, боясь сделать что-то не так, заставила себя снова расслабиться. Она чувствовала на своих губах вкус виски и, хотя это было ей и непривычно, подобное интимное соприкосновение двух ртов показалось ей совсем не отвратительным. Когда же его язык коснулся ее языка и нежно поласкал, по всему телу пробежал странный холодок.

Дыхание ее участилось, и она неуверенно ответила на его поцелуй.

Потом руки Сент-Обина, медленно лаская тело Мары, спустились к ее талии и, слегка приподнявшись, он перекатился и лег поверх нее. Мара понимала, что теперь, придавленная его телом, с ушедшей в подушку головой, она уже не сможет отступить. Он был таким большим и сильным, что даже если бы она и захотела этого, то у нее ничего бы не вышло! Их совокупление было неизбежным. Мара попыталась расслабить напряженное тело, но сердце стучало как молот. Она взглянула вверх и, увидев в его глазах странный золотистый огонек, поняла, что это желание.

Сент-Обин возвышался над ней, опираясь на локти, пальцы одной руки легко пробежали по ее виску. Потом он снова наклонил голову, и Мара приготовилась к новому поцелую. На этот раз его поцелуй был крепким и требовательным, и к тому времени, когда он оторвался от нее, она чуть не задохнулась. В голове крутились мысли о бегстве, но в горящем огнем теле каждое нервное окончание ожидало чего-то.

Он поднял голову и, не говоря ни слова, некоторое время рассматривал ее лицо в тусклом свете пламени камина. Потом его взгляд переместился ниже, за взглядом последовали пальцы, остановившиеся на маленьких перламутровых пуговицах, на которые застегивался ворот ночной рубашки. Внезапно, со скоростью, которой она никак не могла ожидать от этих больших рук, он начал расстегивать их, пока не достиг последней на животе. Не в силах пошевелиться, Мара вся напряглась и только судорожно вздохнула, когда его руки отвели в стороны мягкую ткань, прикрывающую грудь.

От страха и унижения она закрыла глаза. Ни один мужчина не видел ее в таком положении, поэтому, когда он опустил голову и она почувствовала его рот на своем соске, у нее вырвался сдавленный крик. И хотя от стыда ей захотелось отвернуться, все же по телу прокатилась волна какого-то необычного возбуждения. Никогда раньше она не чувствовала своего тела с такой полнотой, как будто каждая клеточка, каждый нерв радостно пели.

Внезапно ей захотелось, чтобы он продолжал; прижимаясь ближе, она выгнула спину, и его руки скользнули под нее. Крепко обнимая, он целовал ее грудь, волны возбуждения прокатывались по ее телу.

Наконец Сент-Обин оторвался от нее, простыня соскользнула с его тела, и взгляд Мары задержался на его животе. Она знала, что он проникнет в нее, нарушит ее девственность и причинит боль. Это пугало, но в то же самое время ей хотелось узнать, как это все будет.

Он задрал подол ее ночной рубашки выше бедер, к талии. Прикосновение его шершавых рук к коже заставило ее содрогнуться, а он, передвинувшись, оказался у нее между ног. Потом осторожно поднял ее колени вверх. Когда он снова приблизил свой рот к ее губам, Мара закрыла глаза и приготовилась. Рука двинулась вниз, лаская ее живот. Она напряглась, ожидая того, что последует дальше, и вскрикнула, почувствовав, как его палец медленно скользнул внутрь.

Инстинктивно мышцы ее лона напряглись, зажав палец. Он вытащил его и обвел им вокруг ее самого интимного места, нащупывая влажный я горячий центр его. Это движение вызвало в ней такой всплеск эмоций, что она закричала. Такого она не испытывала никогда, ощущение было одновременно прекрасным и пугающим. Интенсивность его все нарастала, но вместе с ним увеличивалась и ее напряженность. Мара опять закрыла глаза. Она не понимала, что с ней творится, но знала, что не хочет, чтобы это кончалось. Желание стало еще сильнее, еще нестерпимее, и ей показалось, что от переполнявших ее чувств она вот-вот умрет.

Сент-Обин убрал руку и лег на нее. Мара почувствовала настойчивое давление его возбужденной плоти.

Она вся словно окаменела, а он, обняв ее и положив голову ей на плечо, проникал в нее все дальше, раздвигая плоть, наполняя ее, вызывая неприятные ощущения.

В ожидании того момента, когда он проникнет в нее до конца и причинит неизбежную боль, каждый мускул ее тела напрягся. Но где-то внутри она хотела, чтобы он взял ее, хотела слиться с ним окончательно и полностью, и это пугало ее больше всего.

И тут, неожиданно для себя, она почувствовала, что его объятия ослабли, а голова упала набок. Руки больше не сжимали ее тело, губы не касались ее губ. Все мышцы его тела расслабились, хотя только что она ощущала их крепость. Вдруг Мара услышала его ровное дыхание и поняла, что он заснул.

Заснул. В тот самый момент, когда она должна была потерять девственность, он рухнул на нее в вызванном питьем оцепенении. Зелье Саймы усыпило его прежде, чем он смог закончить свое дело. Никак не желая поверить в случившееся, Мара несколько показавшихся ей бесконечными минут лежала, бездумно глядя на вельветовые занавеси кровати. Тело ее еще трепетало, эмоциональное возбуждение спадало, оставляя после себя чувство неудовлетворенности и незавершенности задуманного.

Ей захотелось громко выругаться, но страшно было двинуться и даже дышать. Мара была озабочена и испугана случившимся, своей реакцией на его действия.

Она ведь не хотела, не собиралась ничего чувствовать, но чувствовала, и именно это ужасало ее. Каким бы отвратительным ни казался подобный поступок, она шла на это по необходимости, по долгу, ради Кулхевена. Но, как она теперь ясно понимала, когда пальцы Адриана ласкали ее, когда он лежал на ней, готовый к тому, чтобы взять ее, все мысли о Кулхевене вылетели у нее из головы, и на какой-то миг ей хотелось только его.

— Детка? — Шепот Саймы раздавался из другого конца комнаты.

Мара повернулась в направлении звуков, но ей мешало плечо Сент-Обина….

Сайма подошла поближе и остановилась возле постели. При виде обнаженного тела Сент-Обина, распростертого на ее юной хозяйке, в глазах служанки появилось беспокойство.

— О, девочка, с тобой все в порядке? Этот зверь сделал тебе больно?

— Нет, Сайма, он не сделал мне больно. У него не было этой возможности. Твое питье сделало больше, чем обещало. Сейчас он уже целиком во власти сна. — Она тщетно попыталась пошевельнуться. — Впечатление такое, как будто меня придавила лошадь. Должно быть, во сне он весит раза в два больше. Ты должна помочь мне выбраться, самой мне вряд ли это удастся.

Объединенными усилиями они смогли наконец перевалить тело Сент-Обина на другую сторону постели. Он спал так крепко, что при этом даже не шелохнулся. Мара начала подниматься, и при виде ее расстегнутой ночной рубашки и обнаженной груди глаза Саймы потемнели.

— Он тебя взял?

Застегивая рубашку, Мара слезла с постели:

— В общем, нет, он уснул, прежде чем смог завершить дело. Поэтому, кажется, все наши труды этой ночью окончились неудачей.

Ей показалось, что она услышала, как Сайма пробормотала что-то вроде «слава Богу», но предпочла не обращать на это внимания.

— Что же нам теперь делать? Теперь мы никак не сможем доказать, что он покусился на Арабеллину… на мою девственность. Как теперь заставить его жениться на мне?

Проверяя, нет ли кого вокруг, Сайма выглянула за дверь и поманила Мару за собой.

— Может быть, мы все же сможем извлечь кое-какую пользу из этой ночи. Но нужно спешить. Дел у нас много, а, рассвет совсем уже скоро.

Адриан открыл глаза и удивился, обнаружив, что его голова лежит не на подушке. Проникающий через открытые окна яркий солнечный свет вызывал острые приступы головной боли.

Где же, черт побери, Хантингтон? Почему он не разбудил его раньше? Адриан закрыл глаза и застонал.

Во рту было сухо, как будто он был набит песком, глотать было почти невозможно. Голова раскалывалась, тело болело, даже зубы — и те болели при малейшем движении, и он, прикрыв одной рукой лицо от слепящего солнца, другой пошарил вокруг в поисках подушки.

Однако вместо этого он нащупал нечто совсем иное.

Тело. Напряженное, неподвижное тело, лежащее рядом с ним. «О Боже», простонал он про себя. Теперь придется объясняться с какой-нибудь перепуганной горничной, которую он прошлой ночью, будучи в невменяемом состоянии, затащил в свою постель. Не удивительно, что Хантингтон не пришел будить его.

Тело, лежащее рядом с ним, пошевелилось.

Очень медленно, чтобы свести приступы головной боли к минимуму, Адриан повернулся на бок и открыл глаза, прищурился и при виде представшего перед ним видения снова закрыл их. «Нет, этого не могло быть!

Боже, скажи, что это не так!»

Он снова открыл глаза, надеясь на то, что это просто дурной сон.

— Арабелла? — с трудом произнес он.

Не говоря ни слова, но и не отрицая его предположения, она просто смотрела на него сквозь эти свои ужасные очки — неужели она даже спит с этой чертовой штукой на носу?

Сон слетел с него как по мановению волшебной палочки.

— Арабелла, что, черт возьми, вы делаете в моей постели? И где, дьявол его побери, мой камердинер? — Он сел, потряс головой и приложил руку к заколовшему виску. — Нет, не отвечайте. Что вы делаете здесь — вполне очевидно. Хотелось бы мне только вспомнить, как, черт побери, вы тут очутились.

Он обхватил голову руками, надеясь успокоить пульсирующую боль в висках, и постарался вспомнить хоть какие-нибудь события минувшей ночи. И не смог ничего припомнить. Даже то, каким образом попал в свою постель. Он снова взглянул на Арабеллу, втайне надеясь, что она испарилась.

Но она по-прежнему была здесь и смотрела на него, как будто он был самим дьяволом во плоти. И молчала, круглыми глазами уставившись на его совершенно обнаженное тело. В довершении ко всему на ней был этот вечный дурацкий белый чепчик, хотя и слегка помятый.

— Не пугайтесь, — сказал он, потянувшись, чтобы успокоить ее. Она отпрянула и закрылась простыней. — Черт побери, Арабелла, я не собираюсь причинять вам зла. Я просто хочу убедиться в том, что с вами все в порядке.

Арабелла затихла. Он протянул руку, взял у нее простыню и отбросил ее в сторону. Она вся окаменела от страха, все ее тело было напряжено. Опустив глаза вниз, он понял причину этого.

На белой ночной рубашке ярко выделялись пятна крови. Рукав был порван на плече, а надорванное кружево воротника свисало вниз. Бог мой, не удивительно, что она смотрит на него, как будто у него выросло три головы.

— Арабелла, я не могу представить никакого объяснения тому, что произошло здесь этой ночью. Не знаю, что на меня нашло. Не помню даже, как все было, но, очевидно, что я причинил вам зло и самым отвратительным образом лишил вас невинности. Искренне и глубоко сожалею об этом.

Она по-прежнему молчала, глядя на него, как испуганная лань на охотника.

— Не смотрите на меня так. Скажите же что-нибудь. Скажите, что с вами все в порядке, что вы прощаете меня, что выйдете за меня замуж, как только я смогу раздобыть специальное разрешение.

Арабелла заморгала:

— Выйти за вас замуж?

По крайней мере, она может говорить.

— Да, я, конечно, понимаю, что сейчас это, вероятно, последнее, чего вам хотелось бы, но это — единственный способ каким-то образом исправить то, что я с вами сделал. Я знаю, что вы хотели дождаться приезда вашей семьи, устроить торжественную и блестящую церемонию. Но, боюсь, что мы не можем ждать столько.

Видите ли, в результате того, что случилось этой ночью, может появиться ребенок, и…

— Ребенок?

— Да, ребенок, и я знаю, что после всего случившегося вы должны желать мне погибели и вечных мук, но поймите, Арабелла, этой ночью я был не в себе.

Очевидно, мы с Рольфом выпили слишком много, и я потерял чувство всякого приличия. Даже не знаю, как вы сюда попали. Хотел бы знать — Вы принесли меня сюда.

Адриан остолбенел от изумления:

— Я принес вас сюда? Как же я это сделал? Выломал дверь вашей спальни и, как варвар, взвалил вас на плечо?

— Нет, это было не так. Я была в коридоре, в восточном крыле, и направлялась в библиотеку взять что-нибудь почитать. Было уже поздно. Вы говорили, что разрешаете мне пользоваться вашими книгами, а я не могла уснуть, поэтому и хотела взять какую-нибудь книгу. Мы повстречались на лестнице, и вы пригласили меня зайти в вашу спальню. Сказали, что хотите кое-что показать, — она помолчала, — нечто, что покажется мне более интересным, чем любая книга.

При этих словах Адриан содрогнулся. Он изнасиловал ее, невинную девушку, и обещал, что ей это будет интересно? Бог мой, какое варварство, каким же он оказался зверем. В надежде успокоить ее, Адриан протянул к ней руку, но она вся съежилась от страха.

— Арабелла, я не могу винить вас в ваших чувствах ко мне. Понимаю, как это страшно и что у вас есть полное право ненавидеть меня, но…

Дверь в спальню Адриана внезапно распахнулась, и внутрь ворвался Рольф.

— Адриан, вставай. Арабелла пропала и… — Он остановился, увидев, куда пропала Арабелла. — О, мне кажется, ты знаешь, где она…

— Где он? Ему сказали, что моя девочка исчезла?

Что он собирается предпринять?

В комнату ворвалась Сайма и тоже замерла, увидев свою хозяйку в постели Адриана. Будто бы шокированная, она всплеснула руками.

— Да поможет нам Бог, моя девочка обесчещена.

— Никто не обесчещен, — ответил Адриан, начиная уже раздражаться. Он встал. — Просто все произошло несколько в другом порядке, чем обычно, и…

При виде совершенно голого Адриана на лице Саймы появилось такое выражение, как будто он только что явился из преисподней.

Адриан взглянул на своего друга:

— Подай мне, пожалуйста, халат, Рольф.

Одевшись, он вновь повернулся к служанке:

— Как я уже сказал, Арабелла вовсе не обесчещена.

Как раз в это время она встала с постели и стали заметны пятна крови на порванной рубашке. У Саймы вырвался крик.

— Проводите вашу хозяйку в ее комнату и проследите, чтобы она приняла ванну. Немного настоя из первоцвета миссис Денбери тоже не помешает. Если кто-нибудь будет спрашивать, говорите им, что Арабелла плохо себя чувствует. А я немедленно займусь добыванием специального разрешения на нашу свадьбу.

— Но что, если…

Адриан прервал ее:

— Никто, кроме нас четверых, не должен знать того, что произошло этой ночью. Мы просто скажем, что Арабелла и я так влюбились друг в друга, что были не в состоянии ждать, пока прибудет ее семья. Каждый, кто скажет что-нибудь другое, будет иметь дело со мной. — Тут он повернулся к Арабелле, по-прежнему молчавшей. Его голос смягчился:

— Боюсь, что большая свадьба, на которую вы рассчитывали, теперь стала невозможна.

— В сложившихся обстоятельствах она не только невозможна, но и неуместна, милорд.

Ее страдальческий тон задел гордость Адриана.

— Ради Бога, извините меня, Арабелла, за то, что я раздаю распоряжения направо и налево, даже не спросив вашего согласия. Вы вовсе не обязаны выходить за меня замуж. Понимаю, перспектива замужества со мной сейчас кажется вам менее чем привлекательной, но обещаю, что никогда больше не заставлю вас пережить подобное. И если вы в состоянии поверить мне, то могу заверить — ранее со мной не случалось ничего подобного. И никогда больше не случится. Не знаю, какая муха меня укусила, . До этого я никогда не брал женщин насильно. Знаю, что вам будет трудно простить меня и что вам кажется почти невозможным согласиться на свадьбу со мной. Но, несмотря ни на что, я предлагаю вам это, Арабелла. Если вы согласитесь, то будете хозяйкой Кулхевена, графиней, вам будет оказываться всяческое уважение и дана полная свобода в управлении этим владением.

Мара смотрела на него, кающегося и полного стыда, предлагающего ей все, о чем она мечтала все эти пять лет, и даже более того, и ей было стыдно за то, каким образом она этого достигла. Она обманула его самым низким образом, заставила думать о самом себе как о насильнике, о подлеце, сомневаться в своей порядочности, и от этой мысли победа уже не казалось ей такой полной.

В первый момент Маре захотелось отказаться от его предложения, оставить Кулхевен и забыть обо всех планах мщения, но что-то удержало ее от этого шага, она сама не знала что — какая-то тайная сила, побуждающая ее к дальнейшему действию.

Поэтому она шагнула вперед и протянула ему руку — Я выйду за вас замуж, милорд.

Глава 10

Тремя днями позднее в маленькой уютной церкви Кулхевена состоялась скромная и нешумная церемония венчания Адриана и Мары. Священника раздобыли столь же поспешно, как и разрешение на брак. Рольф и Сайма были свидетелями, и Маре пришлось идти к алтарю одной. Не было ни великолепного платья, ни пышной церемонии, проход между скамейками не был украшен цветами и лентами, как она мечтала еще ребенком. Только маленький букетик лилий и самое яркое платье, которое она смогла найти в гардеробе Арабеллы — голубое шелковое, с пышными рукавами и совершенно гладкое.

И все же, когда Мара смотрела на простое золотое кольцо на безымянном пальце — знак того, что она Стала женой Сент-Обина, она понимала, что в этой победе чести мало. Ощущение вины за свой поступок, когда она заставила Сент-Обина поверить, что в ту ночь он взял ее силой, становилось все отчетливей. Сколько бы она ни твердила себе, что он был врагом, что это был единственный способ достичь цели, Мара никак не могла забыть слова, которые он произнес во время их первой встречи.