Сначала Элинор подумала, что эти две фигуры у воды должны были представлять ее саму и Джулиану, когда они за несколько дней до того бродили по берегу с подоткнутыми до колен юбками, собирая береговых улиток для супа Майри. Вода тогда оказалась такой холодной, что после завершения работы у них обеих щипало пальцы ног. Однако когда девочка пририсовала той из фигур, что махала им издали рукой, черные волосы и глаза, одев ее в светло-зеленое платье, очень похожее на одно из ее собственных, Элинор поняла, что эта третья фигура высоко на скале была Джулианой. Две другие скорее всего должны были изображать ее саму и молодого Дональда, который присоединился к ним в то утро на берегу бухточки с улитками.

Джулиана как раз доводила до совершенства эту часть картины, низко склонив к стене темноволосую голову и аккуратно выводя какую-то мелкую деталь кончиком пера, которое она обмакнула в черные чернила. Предположив, что девочка еще долго будет занята своим творением, Элинор решила немного отдохнуть, упражняясь в гэльском произношении, но тут в дверях детской комнаты появился Фергус. Обветренное морщинистое лицо его было почти полностью скрыто низко надвинутым на лоб голубым беретом.

— Майри говорит, что вам пора спускаться вниз, чтобы печь струан к празднику.

Элинор в ответ кивнула. Она совсем забыла, что уже спрашивала раньше у Майри, не могут ли они с Джулианой помочь ей в приготовлении традиционного кулича ко Дню святого Михаила, который должен был отмечаться на следующий день.

— Благодарю вас, Фергус. Мы скоро придем.

Девушка отложила книгу в сторону и тут заметила, что шотландец с явным интересом присматривается к фреске Джулианы.

— Прекрасная работа, не правда ли?

— Да, — ответил тот, не спуская пристального взора с Джулианы, которая повернулась к нему лицом. — Сходство и в самом деле поразительное.

Джулиана отвела взгляд в сторону и принялась убирать свои краски и кисти.

— А хозяин это видел? — осведомился Фергус.

— Пока еще нет. Я решила, что нам лучше подождать, пока Джулиана закончит, а уж потом показать ему картину.

Странное выражение в глазах слуги несколько озадачило Элинор.

— Вы полагаете, лорд Данвин рассердится на нас за то, что мы расписали стены, не спросив у него разрешения?

Фергус в ответ только пожал плечами.

— Я не могу судить о том, что нравится хозяину, а что — нет. Вам лучше спросить об этом у него самого.

С этими словами слуга зашаркал к двери.

Этот человек всегда обращался к ней сухим, деловым тоном, никогда не говоря ни слова помимо того, что считал необходимым ей сообщить. Поначалу Элинор думала, что не понравилась ему, так как слуга всегда вел себя с ней бесцеремонно, а временами даже грубо, однако в конце концов пришла к выводу, что Фергус точно так же относился ко всем в замке.

Элинор бросила взгляд через плечо на Джулиану, которая теперь стояла у окна. На лице девочки отражалось замешательство.

— Не волнуйся, Джулиана. Я не сомневаюсь, что когда твой отец увидит, как прекрасно ты справилась с работой, то только поблагодарит нас за те усовершенствования, которые мы тут произвели.

Ее слова, похоже, немного успокоили Джулиану, и Элинор улыбнулась ей:

— Ты уже закончила уборку?

Девочка кивнула, и они вместе направились в сторону лестницы.

В кухне было светло, как в ясный солнечный день, из-за моря свеч, ламп «крузи» и маленьких фонарей, не говоря уже о пламени очага, приятное тепло от которого чувствовалось уже в коридоре. Воздух был наполнен аппетитным ароматом выпечки и свежесорванных трав, смешивавшимся со смолистым запахом горящей древесины.

Две дочери Майри, Алис и Сорха, обе крепкие, здоровые и с тем же веселым, покладистым нравом, что и у их матери, уже находились здесь, помогая ей в приготовлениях. Несмотря на то что и та, и другая выбрали себе мужей на Большой земле, молодые женщины часто навещали мать, по крайней мере раз в неделю проделывая путь до острова в ялике Дональда Макнила с тех пор, как после кончины их отца пять лет назад Майри уступила семейный участок земли в обмен на пару комнат рядом с кухней замка Данвин. Сорха, унаследовавшая темные волосы и высокий лоб от отца, была старшей и со дня на день должна была разрешиться от бремени первым внуком Майри. С мягким взором и рукой, часто покоившейся на раздавшемся животе, она являла собой настоящее воплощение материнского счастья. Радость в семье была двойной, поскольку Алис, несколькими годами моложе сестры и больше похожая на мать, только на этой неделе принесла весть о том, что она тоже ожидает появления на свет первенца к концу будущей весны.

Элинор не раз ловила себя на том, что с тоской смотрит. на этих женщин, еще таких молодых — Алис была моложе ее самой, которые уже вышли замуж и обзавелись собственными семьями, и спрашивала себя, настанет ли время, когда она узнает, что значит быть женой, матерью…

— Думаю, мы можем приступать, — произнесла Майри, вручая Элинор и Джулиане по широкому фартуку.

Церемония приготовления традиционного струана к празднику святого Михаила являлась событием не менее значительным, чем сам освященный веками кулич, и включала в себя целый ряд ингредиентов и последовательных действий, которые повторялись неукоснительно из года в год. Овес, ячмень и рожь, взятые в равных количествах, вместе перемалывались в муку на круглой ручной мельнице с каменными жерновами, стоявшей в углу кухни. По обычаю выпечка кулича доверялась старшей дочери в семье, однако на сей раз Майри передала эту честь Джулиане, предварительно показав ей, как правильно смочить муку молоком, добавив в тесто горсть клюквы и немного тмина, а также солидную порцию меда, после чего они придали куличу традиционную треугольную форму и оставили его выпекаться на разогретом плоском камне. Сам огонь в очаге поддерживался с помощью не сушеного торфа, как обычно, а собранных заранее символических ветвей дуба, рябины и черной смородины — деревьев, которые считались на островах священными. Когда кулич подошел, Майри и Джулиана, взяв три выдранных из петушиного хвоста пера, осторожно нанесли на его поверхность нечто вроде заварного крема из яиц, сливок и масла, образовавшего сверкающую при свете огня корочку.

После освящения на следующий день этот огромный струан полагалось разделить между всеми присутствующими на празднике. Из оставшейся муки выпекались отдельные маленькие куличи для тех членов семьи, которые по каким-либо причинам отсутствовали или скончались.

Пока Майри выставляла на стол один крошечный кулич за другим, тихо называя по имени каждого из родных, которых уже не было с ними, Элинор ощутила прилив горечи, вспомнив о собственной семье, находившейся сейчас так далеко от нее. За последние несколько недель Элинор не раз порывалась написать матери, чтобы заверить ее в том, что ей не о чем тревожиться и что с ее дочерью все в порядке, однако не могла продвинуться дальше первых слов приветствия. Да и что, собственно, она могла ей сказать? Элинор прекрасно понимала, что, если она откроет матери свое местонахождение, леди Френсис и Кристиан немедленно приедут сюда, на Трелей, чтобы забрать ее домой, к прежней жизни, жизни, которая представлялась ей теперь не чем иным, как сплошной ложью. Правда заключалась в том, что Элинор не готова была вернуться — во всяком случае, сейчас. За последнее время Джулиане удалось добиться больших успехов, и девочка, безусловно, нуждалась в Элинор, но, что было еще важнее, сама Элинор нуждалась в ней не меньше.

В Джулиане Элинор увидела как бы свое собственное отражение. Правда, она еще не утратила желания говорить, однако уже с детских лет к ней почему-то перестали прислушиваться. Она видела лишь то, что ей хотели показать, делала лишь то, что ожидали от нее другие, без каких-либо вопросов или сомнений. Лишь теперь Элинор поняла, почему они никогда не навещали старого герцога, ее деда, несмотря на то что он жил не далее чем в миле от их лондонского особняка. Лишь теперь она начала осознавать, сколько горечи, обид и скрытой враждебности бурлило под видимой благопристойностью. И это понимание помогло Элинор смириться с правдой о ее происхождении, простить мать и Кристиана за то решение, которое они приняли, сохранив все в тайне от нее. Если бы на ее месте неожиданно оказался Кристиан, Элинор не была уверена в том, что смогла бы принести в жертву собственную жизнь, чтобы защитить брата. Общество жестоко к любому, кто так или иначе отклонялся от идеала, и как все окружающие избегали Джулиану из-за ее немоты, точно так же они стали бы избегать ее, Элинор, проведав о ее незаконном рождении. И как бы она повела себя, попав в то же положение, что и ее мать, которой приходилось жить с нелюбимым человеком, день за днем тая в душе чувство горечи и разочарования? И скольким ее подругам из пансиона мисс Эффингтон выпала подобная участь? Очень многим, и даже ее дорогой Амелии Баррингтон не удалось этого избежать.

После праздника, убеждала она себя. После Дня святого Михаила, когда с жатвой будет покончено и жизнь на острове замрет до будущей весны, она непременно напишет матери и успокоит ее, заверив, что с ней все в порядке. Она не станет говорить, где ее искать, пообещав открыть все позже, когда настанет время. Без сомнения, леди Френсис поймет ее, так как она, как никто другой, знала, что о некоторых вешах следует умалчивать.

С этой мыслью в душе Элинор вылепила из теста свой собственный ряд маленьких куличей, мысленно давая каждому из них имя: мама… Кристиан… Грейс…

К тому времени когда они покончили с выпечкой, луна уже высоко стояла на усыпанном звездами небе и несколько дюжин маленьких куличей, расставленных ровными рядами, остывали на столе. Прежде чем покинуть на ночь кухню, Майри отломила от праздничного кулича крохотный кусочек и бросила его в огонь — как она объяснила, то было приношением, призванным «охранять дом от посягательств нечистой силы на весь последующий год».

Собственно празднество должно было начаться рано утром с обхода старинного кладбища острова — дань уважения памяти почивших предков. Вскоре после рассвета Элинор и Джулиана быстро спустились вниз по извилистой лестнице башни. Наскоро перекусив овсяными лепешками, они завязали ленты шляп и собрались уходить, чтобы присоединиться к собравшимся на лужайке. Когда они вошли в главный зал, Майри с дочерьми уже ждали их там.

— Что, праздник уже начался? — спросила Элинор, надеясь, что они не проспали.

— Пока еще нет, дитя мое. Но нам лучше поторопиться, иначе мы пропустим утреннюю службу.

Они быстро направились к выходу, но тут Элинор заколебалась, когда случайно увидела сквозь открытую дверь кабинета лорда Данвина, который неподвижно стоял у окна.

— В чем дело, дитя мое? — спросила Майри, заметив, что Элинор не присоединилась к ним у дверей.

Элинор подвела к ней Джулиану:

— А разве лорд Данвин не собирается принять участие в торжестве?

— О нет. Хозяин обычно даже не спускается вниз к пирующим.

— Но почему?

Добродушное лицо Майри омрачилось, голос понизился почти до шепота:

— Дитя мое, разве вы сами не помните те ужасные вещи, которые говорил вам Шеймус Маклин о хозяине? Люди с Большой земли тоже беседовали с местными жителями, слухи распространились по всей округе, и хозяин полагает, что будет лучше для всех, если он останется здесь, в замке.

— А!

Однако Элинор не сводила взгляда с двери кабинета, обдумывая слова Майри. Несмотря ни на какие слухи, ей казалось несправедливым, что он останется в стороне от одного из главных событий в жизни своего острова и своих людей. В конце концов, он был хозяином Трелея, их хозяином. Островитяне и так слишком долго прислушивались к лживым сплетням и суеверным бредням, которые успели до такой степени обрасти дополнениями и цветистыми подробностями, что совсем перестали походить на правду.

Лорд Данвин не был зловещим магом, наславшим чары на собственную дочь, чтобы лишить ее дара речи. Он не мог нести ответственность ни за неурожаи, ни за дурную погоду, ни за то обстоятельство, что на шее коровы одного из фермеров с Большой земли появилось белое пятно, похожее по форме на молнию. Местные жители слишком долго принимали виконта за того, кем он на самом деле никогда не был. И сейчас настало время познакомиться со своим истинным хозяином.

Майри наклонилась к Джулиане, чтобы поправить на ней шляпу.

— Не пора ли нам идти?

Однако Элинор не двинулась с места.

— Вы можете взять Джулиану и отправиться вперед, Майри. Я вас скоро догоню.

Едва взглянув на нее, Майри тут же поняла, что задумала Элинор.

— Хорошо, дитя мое. Мы встретимся с вами на холме. Но не надо слишком огорчаться, если вам не удастся его переубедить. За последние годы мы не раз пытались это сделать, однако безуспешно.

Элинор кивнула, глядя вслед удалявшимся фермерам с корзинами в руках. Лишь когда дверь за ними закрылась, она свернула к кабинету виконта.

Когда она тихо переступила порог комнаты, Данвин по-прежнему стоял у окна. Даже на таком расстоянии она заметила, какой напряженной была его поза. Казалось, его одолевали тяжкие раздумья. Виконт ни разу больше не упомянул о том случае за обедом, едва не закончившемся трагедией, однако Элинор понимала, что мысль о нем до сих пор терзала ему душу — как, впрочем, и ей тоже.

Едва Элинор вошла в кабинет, как лежавший на ковре Куду вскинул голову и поднялся, чтобы приветствовать ее. Лорд Данвин заметил движение пса и обернулся, после чего, едва удостоив ее беглым взглядом и не промолвив ни слова, снова принялся изучать вид за окном.

— Я была уверена, милорд, что вы уже на лужайке, разминаете своего могучего коня, чтобы выиграть этим утром скачки, — произнесла Элинор, обращаясь к его спине.

Виконт покачал головой:

— Нет, мое место здесь, отсюда я могу наблюдать за происходящим со стороны. Именно так поступают все знатные господа. Разве вы никогда об этом не слышали?

Как бы ни старался он выглядеть бесстрастным, ему не удалось провести Элинор.

— Если вы будете прятаться здесь, это только подольет масла в огонь, и вы сами прекрасно об этом знаете.

Данвин обернулся к ней, делая вид, будто не понимает, к чему она клонит.

— Прошу прощения?

Элинор встала рядом с ним у окна.

— Я просто подумала, что, если вы примете участие в сегодняшнем торжестве, заняв свое законное место главы клана, ваши люди поймут, что во всех этих нелепых историях, которые распространяют об их хозяине приезжие с Большой земли, нет ни доли правды. Но если вы запретесь у себя в кабинете, оставаясь для них лишь силуэтом в окне башни, это может навести их на мысль, что вам есть что скрывать. — Она посмотрела ему прямо в глаза: — Что на самом деле не так!

Тут Гэбриел обернулся, оказавшись с ней лицом к лицу. В ответ она моргнула и подняла на него свои дивные зеленые глаза, способные проникать в самые заветные глубины его души. От одного ее вида внутри его все сжалось. Он снова подумал, как близка она была к тому, чтобы съесть тот корень болиголова, и таким образом проклятие, которое веками преследовало его семью, едва не обрушилось на нее, ни в чем не повинного и совершенно постороннего человека. Она была уверена, что речь шла всего лишь о несчастном случае. Понимала ли она, что сама жизнь ее подвергалась риску исключительно по его вине? Или же она пришла сюда сегодня именно с этой целью — проверить, действительно ли ему есть что скрывать, предложив ему сделать то, о чем он мечтал уже много лет, но до сих пор не осмеливался допустить даже в мыслях?

Однако едва взглянув ей в глаза и погружаясь в их сверкающие изумрудные глубины, Гэбриел понял, что намерения ее были самыми честными, ибо он увидел в них то, чего ему еще никогда не случалось видеть в глазах других людей.

Эта женщина верила в него.

Он пытался убедить себя в том, что она по наивности не понимала всей опасности своего положения. Несомненно, та же самая наивность заставила ее поцеловать виконта тогда в этом же кабинете, даже не подозревая о том, что она позволила себе поцеловать дьявола.

— Скажите мне, милорд, — спросила Элинор, прервав его раздумья, — что способно оторвать вас от этого окна и заставить пойти со мной на холм?

«Одно из чудес Господних», — подумал Гэбриел, однако вслух произнес:

— Прошу прощения?

— Может быть, партия в пикет?

Не дожидаясь его ответа, она пересекла комнату, подошла к карточному столу и открыла ящик, достав оттуда колоду карт. Затем она одарила его самой обворожительной улыбкой.

— Предлагаю следующие ставки. Если я проиграю, вы можете стоять хоть целый день у этого окна, издалека наблюдая за торжеством и позволяя вашим людям строить всевозможные догадки и верить лживым наветам. Но если я выиграю, тогда вам придется сопровождать меня до вершины холма и присутствовать на празднике от начала до конца. В том числе, — добавила она, — принять этим утром участие в скачках.

Сначала Гэбриел подумал, что она просто шутит — до тех пор, пока Элинор, сняв колоду, не принялась тасовать карты. Очевидно, она сама не понимала, чего от него требует. Чтобы он, Темный лорд Данвина, появился рядом с остальными на празднике святого Михаила?

Следующей его мыслью было ответить ей отказом, попросить ее удалиться и оставить его в покое, чтобы он мог и дальше в одиночестве изнывать у окна, предаваясь тягостным воспоминаниям. Но в тот же миг он неожиданно повернулся и направился к игорному столу. Возможно, ему стоит принять ее предложение и победить в первой же партии. Это послужит ей хорошим уроком. В конце концов, он был опытным игроком в пикет. Однако то же, судя по всему, относилось и к ней.

После первых же шести сдач Элинор разбила его наголову.

Гэбриел откинулся назад в своем кресле и ошеломленно уставился на разложенные перед ним на столе карты:

— И где только вы научились так играть? Подобной безжалостности я не встречал даже среди завсегдатаев клуба «Уайте».

Элинор с гордым видом подняла колоду, перетасовывая ее с легкостью заправского игрока.

— Я научилась этому у тетушки одной моей близкой подруги. Вместо того чтобы проводить наши послеполуденные визиты за чашкой чая, мы играли с ней в карты. Надо признать, из нее получился бы превосходный шулер. — Она поднялась и, отложив колоду в сторону, стала натягивать перчатки. — Итак, вы готовы, милорд?

— К чему?

— Нам нельзя опаздывать к началу церемонии.

Она даже не принимала в расчет возможный отказ с его стороны. Гэбриел смотрел на нее, не зная, на что решиться. Он привык оплачивать свои долги. Она одержала над ним честную победу, и, кроме того, он рассудил, что, находясь в самой гуще событий, ему легче будет следить за Шеймусом Маклином. Да, пожалуй, ему стоит пойти…

— С одним условием, — добавил он вслух.

Она обернулась к нему, в ее глазах под полами шляпы вспыхнули лукавые огоньки.

— Каким, милорд?

— Отныне больше никаких «милордов» и «сэров». Тот, кто способен запросто обыграть меня в карты, заслуживает того, чтобы называть меня по имени.

— Но не кажется ли вам, милорд, что для человека, состоящего у вас на службе, это неуместно?

— Если я говорю вам, что это уместно, значит, так оно и есть.

— О! Но, как ни стыдно мне в том признаться, я даже не знаю вашего имени.

— Гэбриел, — ответил виконт, не сводя с нее взгляда.

Она улыбнулась, как будто это имя пришлось ей по душе.

— Что ж, пусть будет по-вашему, Гэбриел.

Еще никогда простое обращение по имени не заставляло его сердце так учащенно биться.

— Ну а теперь не пора ли нам идти?

Он отвернулся от нее, чтобы она не заметила румянец, выступивший у него на щеках, несмотря на утреннюю прохладу, и взял свой сюртук. Пока он надевал его, из-за спины до него донесся ее голос:

— Раз уж вам угодно, чтобы я называла вас по имени, тогда я вынуждена настаивать, чтобы вы делали то же самое по отношению ко мне.

Он обернулся, снова оказавшись с ней лицом к лицу:

— Хорошо, Элинор.

Элинор! На мгновение девушке показалось, что представление, которое она устроила, назвавшись мисс Нелл Харт, подошло к концу. Она пристально вгляделась в его лицо. Неужели он догадался о том, кем она была на самом деле? Или он заметил объявление, которое она случайно пропустила? Однако ничто как будто не свидетельствовало о том, что он выбрал это имя по какой-либо иной причине, нежели та, что оно было более официальной формой имени «Нелл». Если бы виконт знал правду, если бы он и впрямь заметил объявление и понял, что речь в нем шла о ней, он бы уже давно ей в том признался.

Покинув кабинет, они молча направились вместе по усыпанной гравием дорожке к вершине холма, где уже все собрались в ожидании церемонии освящения праздничного кулича. Утро этого знаменательного дня выдалось как никогда ясным и светлым. Солнце находилось на полпути к зениту, и его лучи, пробиваясь сквозь клубы тумана, окрашивали его в розовые, сиреневые и бледно-зеленые тона, заставляя склон холма сверкать и переливаться всеми опенками радуги.

Когда они заняли свои места посреди небольшой группы прихожан, Элинор заметила, сколько удивления и даже любопытства вызвало появление Гэбриела. От ее внимания не ускользнул и его настороженный вид, когда он встал рядом с людьми, чьим законным господином являлся, но которых слишком долго избегал. Однако очень скоро, убедившись, что никаких протестов или обидных замечаний с их стороны не последует, Гэбриел начал понемногу расслабляться.

Те, кто хорошо знал Гэбриела, вроде Майри или Дональда Макнила, казались приятно удивленными тем, что он наконец решил присоединиться к ним в это утро. Остальные же, те, кто редко видел своего господина или вообще с ним лично не встречался, смотрели на него так, словно не знали, как им следует себя вести в подобных случаях. Пожалуй, решила про себя Элинор, им и впрямь трудно думать о человеке, неожиданно объявившемся среди них, как о воплощении дьявола. И только Шеймус Маклин не скрывал своего презрения, сердито поглядывая на Гэбриела с того места, где он стоял в окружении членов своей семьи.

Гэбриел и Элинор потихоньку пристроились рядом с Майри и Джулианой, когда священник начал свою речь на гэльском языке, призывая благословение Божие на сей день и на плоды урожая, вознося молитвы за процветание острова и здоровье всех его обитателей во главе с их господином. Как если бы сами небеса сознавали всю важность этого события, порыв солоноватого морского бриза, внезапно подувший с вершины холма, развеял последние остатки тумана под ними, открывая взорам суровую красоту древней холмистой равнины, пока мелодичный голос священника уносился ветром вдаль, подобно ангельскому пению.

Служба окончилась, однако никто из присутствующих и не думал расходиться. Все взоры были обращены на них, словно чего-то ожидая, и Элинор поняла, что именно Гэбриелу как хозяину Трелея полагалось возглавить шествие вокруг кладбища, служившего местом последнего упокоения для тех, кто уже не был частью острова, — традиция, которой он слишком долго пренебрегал.

Виконт перевел взгляд на Элинор, думая о том же, однако явно не горя желанием оказаться в центре всеобщего внимания, когда он только-только появился из мрака многолетней безвестности. Девушка ободряюще улыбнулась ему, наблюдая за тем, как он подходит к ожидавшему его священнику. Однако даже после того, как он выступил вперед, все еще медлил, глядя на сей раз в ее сторону.

— Вы и мисс Джулиана должны следовать за хозяином, — тихо прошептала ей Майри. — Хозяин всегда идет вместе со своей семьей. Так того требует обычай.

Элинор кивнула и, взяв за руку Джулиану, медленно направилась следом за виконтом. За ней потянулись остальные. Они молча обошли один раз старинное кладбище, на котором за несколько столетий появилось множество каменных крестов и надгробных плит, после чего рассеялись, чтобы каждая семья по отдельности могла принести свою скромную дань умершим родным и близким. Утро праздника святого Михаила считалось временем поминовения усопших, когда каждый заново обращался к своим корням, осознавая с особой силой, кто он и откуда, что давало этим людям то чувство гордости и уверенности, которое самой Элинор не суждено испытать. Некоторые из них читали вслух молитвы, другие клали на могилы кусочки кулича или хлеба. Девушка сама не заметила, как оказалась стоящей на коленях перед надгробиями тех, чьи семьи уже не жили на острове, выдергивая сорняки и смахивая разбросанные по поверхности сухие листья и веточки.

Она собиралась спуститься вниз по склону, когда почувствовала, что Джулиана высвободила из ее руки свою ладошку и зашагала прочь одна.

— Джулиана?

Однако девочка продолжала путь, проследовав через поляну туда, где чуть ближе к вершине холма на огороженном участке кладбища были похоронены предки нынешнего владельца Данвина. Элинор не стала ее останавливать и только молча следовала за ней. На ее глазах Джулиана остановилась перед покрытым изящной резьбой каменным крестом, символически отмечавшим место последнего упокоения ее матери, после чего со всей нежностью и простодушием ребенка осторожно положила у его подножия единственную маргаритку, которую сорвала по дороге. Элинор была настолько тронута этим жестом, что на глаза ее навернулись слезы, и она даже не заметила, как к ним кто-то приблизился.

— Только человек, у которого осталось мало совести, может стоять перед могилами тех, кого он сам же туда и положил, — раздался над самым ее ухом полный злобы и горечи голос Шеймуса Маклина, словно туча, угрожавшая заслонить собой солнце.

Элинор провела рукой по заплаканным глазам и в гневе обернулась, оказавшись с ним лицом к лицу:

— Еще меньше совести проявляет человек, который способен пренебречь святостью этого дня, лишь бы утолить свою жажду мести.

Оба они довольно долго смотрела друг на друга в упор, пока к ним не приблизился отец Шеймуса. Старик взял сына под руку, собираясь его увести:

— Пойдем, мой мальчик. Все равно ничего хорошего из этого не выйдет.

Шеймус выдернул руку.

— Нет, папа, она должна знать. — Он снова обернулся к Элинор, глаза его возбужденно сверкали. — Послушай меня, девушка. Этот человек — сущий дьявол во плоти. Я пытался предостеречь ту, другую леди, однако не успел. Он наверняка заманит тебя в свою ловушку, как раньше заманил ее. Это видно по его глазам. Только взгляни на них, какие они темные — как бездна ада. В них нет жизни. Лучше уезжай отсюда, уезжай, пока не поздно.

Элинор в каменном молчании уставилась на собеседника. Маклин с горькой улыбкой на губах покачал головой:

— Посмотри на эти кресты и надгробия. Видишь, сколько их тут? Все эти люди нашли свою смерть от рук Макфи. Улики говорят сами за себя, девушка. Я не хочу, чтобы ты стала одной из тех, кто пал жертвой этого Богом забытого клана. Говорю тебе, скройся, пока еще есть время.

Не желая больше выслушивать злобные намеки Маклина, Элинор отвернулась от него и направилась вверх по склону, чтобы присоединиться к Джулиане. Но пока она медленно пробиралась между высеченными из камня крестами и сильно пострадавшими от времени и непогоды надгробными плитами, которыми был усеян склон холма, Элинор против воли то и дело бросала взгляды по сторонам, читая написанные на них имена и даты. Здесь были Лиза Макфи, скончавшаяся в возрасте семи лет и десяти месяцев в конце шестнадцатого столетия; Изабель, новорожденная дочь Александра Макфи; Меркад Макфи, который родился в 1710 году и умер, не оставив наследника, в 1733 году. И наконец, последняя, лучше других сохранившаяся надпись гласила: «Джорджиана Макфи, леди Данвин, покинула этот уединенный остров в 1817 году».

Их тут и впрямь было так много, что сразу становилось ясно, почему это обстоятельство трудно было отнести только на счет несчастных случаев. И тем не менее, глядя на Гэбриела, стоявшего чуть поодаль от нее и беседовавшего со священником, Элинор не могла поверить в правоту ужасных обвинений Маклина. Должно было существовать какое-то иное объяснение тем бедам, которые преследовали этот остров и его обитателей. Но вот какое?

Тут Элинор почувствовала, как кто-то потянул ее за рукав, и, обернувшись, увидела кроткие темные глаза Джулианы, смотревшей на нее снизу вверх. Ответ на все мучившие ее вопросы заключался в этой малышке, которую страх заставил отгородиться от всего мира стеной молчания. Только Джулиана знала правду о том, что произошло в тот роковой день с ее матерью, поскольку именно она видела Джорджиа-ну последней перед тем, как та исчезла. Где-то здесь должен был находиться ключ к разгадке. И Элинор дала себе слово во что бы то ни стало его найти.