Полиции никогда не удавалось отыскать хотя бы малейшего признака чего-нибудь подозрительного в его трактире, несмотря на то, что она всеми силами старалась узнать, благодаря чему Винклер так быстро разбогател. Матиас приобрел «Дух Эльбы», когда дом был в долгу до самой крыши, но не прошло и трех лет, как новый владелец уплатил все до последнего крейцера и всем стало известно, что его шкафы и комоды полны всякого добра; рассказывали даже, что он имел в Дрездене несколько домов, приносивших ему порядочный доход.
      Приличное общество Тешеня избегало этой гостиницы, но известные элементы почти каждый вечер собирались в ней, и веселье царило в «Духе Эльбы» до поздней ночи. Так было и сегодня. В большом, хорошо убранном главном зале трактира, окна которого, выходившие на Эльбу, были открыты, за тесно сдвинутыми столами сидели посетители. Бутылки весело переходили из рук в руки. Матиас Винклер и его красивая дочь, белокурая Ольга, выбивались из сил, угождая гостям.
      Часом раньше в «Дух Эльбы» вошли шестеро мужчин и две женщины, которые заняли комнаты на эту ночь и теперь сидели за большим круглым столом, уничтожая скромный ужин. Матиас Винклер не знал, что ему делать с этими гостями, выглядевшими очень странно. Кто были они? Солдаты, снявшие мундиры, или дезертиры, изменившие знамени прусского короля и перебиравшиеся переодетыми через границу? Винклер скорее склонялся к последнему предположению. Загорелые лица мужчин, обросшие бородами, и их сильные, статные фигуры выглядели очень живописно. Но если они действительно дезертиры, то как объяснить присутствие при них двух женщин? Хозяин «Духа Эльбы», стоя около буфета, помогал дочери наполнять стаканы этим гостям, которые первую порцию выпили с поспешностью и жадностью людей, прошедших длинный путь под палящим зноем.
      — Что ты думаешь, — тихо спросил Винклер у своей дочери Ольги, — кто эти люди? Они не из наших, потому что я никогда не видел их в Тешене, но из разговора их ясно, что они и не австрийцы.
      Белокурая Ольга пожала полными плечами и засмеялась, показав два ряда безукоризненно белых, блестящих зубов.
      — Контрабандистами они уж, конечно, не могут быть, отец, — сказала она, понизив голос. — Мне кажется, впрочем, что я где-то видела лицо одного из них, но ей-богу, никак не могу припомнить, где именно.
      — Постарайся припомнить, — шепнул старик дочери, — эти люди кажутся мне подозрительными. Они за все заплатили вперед, и я заметил, что один из них — вот тот, о которым ты говоришь, высокий, красивый, стройный молодец с начинающей пробиваться темной бородкой, — вынул из кармана тяжелый, набитый золотом кошелек.
      — Ну тогда все хорошо, — сказала девушка, поставив стакан на большой железный поднос. — Расчет наличными — это все, чего ты можешь требовать. Кто бы ни были эти люди, они ничего у нас не украдут.
      — Какие номера отвела ты им? — спросил отец.
      — Шестой, седьмой и восьмой, — ответила девушка. — Между ними две пары женатых, и каждая требует отдельную комнату, а остальные мужчины будут спать вместе.
      — А номер пятый, значит, также занят? — продолжал спрашивать хозяин, взглянув на черную доску, висевшую за шкафом, на которой он вычеркнул номера занятых комнат.
      — Номер пятый занял молодой человек с маленькими темными усиками, который приехал сегодня, — ответила Ольга.
      — Он, кажется, приличный господин, — сказал хозяин, — из тех, которые редко заходят к нам. Я принял его за кавалериста, так он элегантен.
      — Он не кавалерист, отец, — ответила девушка, — а проезжий купец, приехавший из Германии, чтобы собрать деньги, которые австрийские купцы должны его торговому дому. Он давеча рассказывал мне и жаловался, что все его старания ни к чему не приводят; в это бурное военное время никто не думает платить, и лучшие торговые дома вместо денег обнадежили его одними обещаниями.
      — Оттого-то он и сидит такой печальный, — засмеялся хозяин. — Да, и этому верю, настали тяжелые времена, и счастлив тот, у кого деньги лежат спокойно в шкатулке, а не бегают по людям. Сказал он тебе свое имя?
      — Да, его зовут Адолар Баррадос, он испанец и торгует фруктами, которые, вероятно, получает из Испании.
      — Ну, бросим нашу болтовню, Ольга, — закончил хозяин, заметив нетерпение между своими гостями. — Снеси стаканы на большой круглый стол, а потом спроси проезжего, не нужно ли ему еще чего-нибудь, будем за ним хорошенько ухаживать, чтобы он остался доволен нами.
      Ольга взяла поднос со стаканами и поставила его на большой круглый стол, за которым сидели шестеро мужчин и две женщины.
      — Вы дочь хозяина, прекрасное дитя? — дружески спросил тот, который показался Ольге знакомым.
      — К вашим услугам, меня зовут Ольга Винклер.
      — Ответьте мне на один вопрос, фрейлен Ольга Винклер, — продолжал он любезно. — Когда мы шли сюда, то видели протянутые по улицам гирлянды цветов; особенно одно строение, похожее на гостиницу, было нарядно разукрашено, как будто там справлялся большой праздник. Что это значит?
      — Это означает свадьбу, господа, — ответила Ольга не задумываясь ни на минуту.
      — Свадьба? Если все девушки в Тешене так же красивы, как вы, дитя мое, то у них, конечно, нет недостатка в женихах, и свадьбы должны здесь совершаться очень часто.
      Ольга покраснела до корней волос: эти слова польстили ее самолюбию. Она охотно продолжала разговор, сообщая дальнейшие сведения.
      — Эти гирлянды развешаны не для девушки из Тешеня, — продолжала она, — невеста не тешеньская уроженка, она первый раз приехала сюда с отцом и женихом и остановилась в гостинице «Пылающая звезда», должно быть, они очень важные и богатые люди, потому что после того, как старый господин раз побывал у бургомистра, тот стал всячески хлопотать об их удобствах и, узнав, что молодая девушка будет венчаться здесь, в Тешене, приказал по-праздничному разукрасить улицы, как для какой-нибудь принцессы.
      — Это удивительно! — воскликнул человек с темной бородкой. — И что же, здесь, в Тешене, состоится свадьба?
      — Да, именно здесь, — ответила хорошенькая девушка. — Завтра приезжая барышня обвенчается в нашей церкви, а затем, как я слышала, молодые, после большого обеда, на который приглашены все именитые граждане Тешеня, уедут; вечером на ближайших горах зажжется иллюминация. Рассказывают даже, что старый господин приказал выкатить на другой день на рыночную площадь большую бочку вина и выставить целого зажаренного быка для желающих угощаться. Бедные жители Тешеня будут очень довольны этим. Старый господин хочет, чтоб в день свадьбы его дочери весь свет радовался и веселился. Если вы останетесь до завтра, то можете повеселиться на свадьбе фрейлен Гунды.
      — Гунды?
      Это имя внезапно сорвалось с губ одного из мужчин, сидевшего у стола, и в то же мгновение его стакан упал на пол и разбился вдребезги. Все взгляды обернулись к тому, кто болезненным, страдальческим голосом произнес имя Гунды. Незнакомец с темной бородой тихо сказал ему, нагнувшись через стол:
      — Возьми себя в руки, Бруно, перенеси мужественно неизбежное. А я-то думал, что твоя рана уже зажила, что ты забыл изменницу. Возьми себя в руки.
      — Забыл? — простонал молодой человек. — Я ее никогда в жизни не забуду.
      Лейхтвейс — читатель, конечно, уже угадал, что это был он со своею шайкой — подошел снова к Ольге и спросил ее голосом, потерявшим прежнюю уверенность.
      — Не можете ли вы сказать нам имя отца невесты?
      — Конечно, сударь, каждый ребенок в Тешене назовет вам его. Это барон Андреас Зонненбург-Кампфгаузен. Рассказывают, что он страшно богатый франкфурктский купец, имеющий несколько миллионов.
      — А имя жениха?
      — Курт фон Редвиц, — тотчас ответила Ольга. — Между нами сказать, я никогда не видала более красивого и любезного человека, хотя он и прусский офицер, один из тех, которые причинили столько неприятностей нашей доброй королеве. Вообще, нужно сознаться, что во всем свете не найдется другой такой славной парочки, как эта фрейлен Гунда и ее Курт фон Редвиц. Я их видела однажды, когда они под руку гуляли по берегу Эльбы. Я стояла у дверей нашего дома, и они прошли мимо меня. Мне вдруг показалось, что передо мной сверкнул луч солнца и весело заиграл на поверхности реки. Они дружески поклонились мне, я поблагодарила их тем же. Но теперь, извините меня, сударь, вон там сидит молодой господин, который уже несколько раз кивал мне. Я не могу заставлять его дольше ждать.
      С этими словами Ольга отошла от разбойника и подошла к молодому человеку, который, действительно, уж несколько раз с нетерпением стучал по стакану и бросал недовольные взгляды на замешкавшуюся хозяйскую дочь.
      — Принесите мне еще стакан вина, — сказал он Ольге, когда та остановилась перед ним, с удовольствием посматривая на его красивое лицо.
      Но когда Ольга нагнулась, чтоб взять со стола пустой стакан, молодой человек, быстро наклонившись к ее уху, прошептал:
      — Я должен сейчас же переговорить с вашим отцом, наедине. Скажите ему, чтобы он подождал меня в таком месте, где не было бы посторонних.
      Белокурая Ольга, с удивлением взглянув на него, взяла поднос и понесла его в буфет. Пошептавшись немного со старым Матиасом, она наполнила стакан вином из только что открытого бочонка и понесла его к столу незнакомца, назвавшегося Адоларом Баррадосом.
      — Через несколько минут отец будет ожидать вас в маленьком чуланчике сзади кухни; вы попадете в него со двора, — шепнула она Баррадосу.
      — Хорошо, милое дитя, благодарю вас.
      Молодой человек, не стесняясь, щипнул розовую щечку Ольги, закурил сигаретку и стал выпускать большие клубы дыма.
      — Если бы я только мог вспомнить, где я видел его? — сказал тихо Лейхтвейс Лоре.
      — О ком ты говоришь? — спросила она.
      — О сидящем за соседним столом молодом человеке, который курит сигарету и подносит теперь стакан ко рту. Я ясно помню, что где-то видел эти большие, темные глаза, но сколько ни думаю, никак не могу вспомнить, где это было.
      — В таком случае, ты ошибаешься, — возразила Лора. — Теперь же, мой дорогой Гейнц, пойдем в нашу комнату. Ты должен поговорить с Бруно. Посмотри, какой он бледный и унылый. Известие, что Гунда с завтрашнего дня будет принадлежать другому, сильно его поразило.
      Лейхтвейс кивнул своим товарищам головой; все тотчас же встали из-за стола. Все глаза обратились на них, пока они проходили к двери, за которой и скрылись. Большая чистая деревянная лестница вела в верхнее помещение маленькой гостиницы, и разбойники без труда нашли комнаты, отведенные им для ночлега. Сердечно пожав руки, они пожелали друг другу доброй ночи и разделились по трем комнатам следующим образом: одну взял Лейхтвейс с женой, другую Зигрист с Елизаветой, а третью заняли остальные. Когда Бруно подал руку атаману, тот удержал ее, заставив его войти к себе в комнату. Никого, кроме Лоры, там не было.
      — Мне нужно тебе сказать несколько слов, мой друг, — сказал Лейхтвейс мягким, ободряющим голосом.
      Бруно стоял перед ним бледный и мрачный.
      — Ты должен поднять голову, дружище, и не падать духом под ударом, постигшем тебя. Черт возьми, ты любил Гунду, а завтра она выходит замуж за другого. Это случается не с тобой первым; но было бы крайним безумием, чтобы такой человек, как ты, погиб из-за неверности легкомысленной женщины, которая клялась одному в любви и, забыв его, берет другого.
      — Прости меня, атаман, — твердо возразил Бруно, — ты осуждаешь Гунду, но ты к ней несправедлив. Правда, она нанесла мне глубокую рану, из-за нее я отказался от духовного сана, из-за нее сделался разбойником и все-таки не обвиняю ее. Она молодая, неопытная девушка, почти ребенок, была доверена моему попечению, я не имел права допускать, чтобы между нами было произнесено хоть одно слово любви; но я был слаб, я позволил чувствам овладеть собою, и — Боже праведный! — когда такое юное существо живет под одной кровлей с молодым человеком и ежедневно читает в его глазах страстные желания и едва удерживаемый крик «я люблю тебя!», как могло при таких условиях не разгореться ее собственное сердце?
      — Ты должен забыть ее, Бруно! — воскликнул Лейхтвейс. — И то, что ты не сердишься на Гунду, делает ее в моих глазах еще более виновной, так как доказывает, какое у тебя чудное, благородное сердце.
      Лейхтвейс взял за руку товарища и горячо пожал ее. Лора также подошла к нему и, взяв его за другую руку, сказала:
      — Дай Бог, чтобы Гунде никогда не пришлось раскаяться, что она оттолкнула от себя такого благородного, преданного человека. Мне кажется, Бруно, — продолжала она, — будет лучше, если мы скорей удалимся из Тешеня, пока ты еще не видел своей возлюбленной.
      — Жена права, — сказал Лейхтвейс, — и хотя я лично предполагал оставить вас еще на несколько дней в Тешене, чтобы съездить в Дрезден, подготовить кое-что для одного очень хорошего дела, но ради тебя изменю свой план. Завтра утром, поддержав силы хорошим сном, мы пустимся в путь.
      — Прошу тебя, атаман, — сказал Бруно, освобождая свою руку, — откажись от этого намерения и приведи в исполнение первоначальный план. Предоставь мне еще раз увидеть горячо любимую девушку. Если мне даже и не удастся поговорить с ней, я все-таки могу хоть издали полюбоваться ею во время венчания, спрятавшись, конечно, переодетым где-нибудь в церкви. Поверь мне, когда я увижу ее рядом с другим, в подвенечном наряде, сияющую счастьем, я спокойнее уйду от нее, так как буду знать, что она навсегда потеряна для меня.
      — Ну, хорошо, — сказал Лейхтвейс после некоторого колебания. — Мы останемся еще на денек в Тешене, и завтра все отправимся на свадьбу Гунды, само собою разумеется, переодетыми, о чем я должен еще позаботиться. Теперь же, Бруно, иди спать, хотя ты и потерял возлюбленную, но зато вместо нее приобрел хорошего, верного друга. И я еще не знаю, много ли ты проиграл от этой замены.
      Бруно, опустив голову на грудь, удалился. Четверть часа спустя в комнате, занимаемой Лейхтвейсом и его женой, погас огонь. Супруги легли спать и первый раз после долгих ночей Лора уснула в объятиях своего милого мужа на мягкой постели, в чистой комнате, и сладкие сны носились над ней.
      Тем временем молодой купец Адолар Баррадос, насколько мог незаметно, пробрался к буфету. Обменявшись несколькими словами с Ольгой, он вышел. На темном дворе он с трудом мог разглядеть что-нибудь, и только луч света, падавший из щели какого-то окна, дал ему понять, что тут находится комната, про которую говорила хозяйская дочь. Увидев маленькую приотворенную дверь, он шмыгнул в нее и очутился в темном, узеньком коридорчике. В эту минуту на другом его конце показалась широкоплечая фигура Матиаса Винклера. Движением руки хозяин показал Адолару Баррадосу, что он может войти.
      — Что вы делаете? — крикнул удивленный хозяин. — Зачем вы запираете?
      — Затем, что мне необходимо поговорить с вами без свидетелей, — ответил Баррадос. — Нам не должны помешать.
      Матиас Винклер кинул внимательный и несколько недоверчивый взгляд на своего гостя. Он был не особенно высок, но все части его тела имели такую соразмерность форм, какую хозяину редко приходилось видеть. Ноги его были прямы и сильны, грудь выпуклая, а ослепительно белая шея поддерживала обрамленную черными кудрями голову, которая, по своей красоте, была достойна кисти художника. Большие черные глаза отличались природным умом, но имели какой-то грустный, тоскливый взгляд, как у влюбленных женщин.
      Когда хозяин взглянул на маленькие, белые и тонкие руки юноши, его изящной формы ноги и вьющиеся волосы, то решил, что этот странствующий торговец принадлежит, очевидно, к знатной фамилии, потому что в его внешности было слишком много аристократизма. Его одежда также подтверждала это предположение: на нем был коричневый бархатный кафтан, высокие, доходящие почти до колен, ботфорты с серебряными шпорами, а на левом боку висела шпага, ножны которой были художественной работой.
      — Сядемте, Матиас Винклер, — сказал незнакомец, пододвигая самому себе стул к деревянному столу. — Вы курите? В таком случае пользуйтесь моим портсигаром. С сигарой или папиросой охотнее болтается.
      Хозяин поблагодарил, сказав, что хотя он любит пожевать немного табаку, но не курит.
      — Это меня удивляет, — иронически улыбнулся незнакомец, — кто имеет так много дела с табаком, как вы, тот в конце концов должен и употреблять его.
      Эти, казалось, безобидные и равнодушные слова удивили и смутили хозяина: краска сбежала с лица старика, и его руки, ухватившиеся за край стола, сильно задрожали.
      — Что вы хотите этим сказать? — с трудом проговорил Матиас Винклер. — Я трактирщик, какое мне дело до табака?
      — Неужели вы станете отрицать, — продолжал Баррадос, — что в настоящую минуту двадцать тюков австрийского табака лежат в вашем погребе, где останутся, пожалуй, не очень долго, так как сегодня же ночью будут переправлены через саксонскую границу? Когда приедут ваши ночные гости?
      — Мои ночные гости? Что вы хотите этим сказать?
      — Не волнуйтесь, — засмеялся незнакомец, — я не шпион, господин Винклер, и меня нечего бояться. Ваших же ночных гостей я считаю контрабандистами; не будете же вы отрицать, что сегодня ночью ждете их?
      Матиас Винклер отскочил: одно мгновение он стоял в нерешительности, затем подскочил к двери, выдернул ключ из замка и поспешно спрятал в свой карман.
      — Вы сами произнесли свой смертный приговор, — крикнул он молодому человеку глухим голосом. — Нехорошо, кто знает слишком много и, зная многое, болтает об этом. Вы знаете мои сношения с контрабандистами — теперь вы не выйдете живым из моего дома.
      — Я сегодня же покину ваш дом, — ответил молодой человек совершенно спокойно, закуривая папиросу, — и вы сами, милый Матиас Винклер, выведете меня и даже пройдете со мною довольно большое расстояние. Еще раз уверяю вас, что нечего бояться меня, и если я без дальнейших объяснений прямо сказал, что знаю ваши сношения с контрабандистами, то хотел этим показать, не любя дальних проволочек и желая скорее перейти к главному предмету, что мне нужно с вами переговорить. Теперь садитесь за стол против меня. Если у вас есть бутылка вина, то принесите ее, если нет, мы хорошо можем обойтись и без нее. Теперь, чтобы не терять времени, скажу вам: я требую, чтобы вы сегодня же ночью познакомили меня с Королем контрабандистов.
      Как бы покоряясь непреодолимой силе, хозяин «Духа Эльбы» послушно сел на стул против Адолара Баррадоса и стал спокойно слушать его, но при словах «Король контрабандистов», снова попытался прибегнуть к отрицанию.
      — Король контрабандистов?! — воскликнул он. — Кто это, я не знаю никого под этим именем.
      — Но избавьте же себя и меня от лишних слов. Вы не знаете Короля контрабандистов, а между тем из года в год ведете с ним дела? Вам не знакома личность, которую знает каждый ребенок на этой границе? Король контрабандистов — глава шайки, который, несмотря на строгий надзор таможенных чиновников, проводит целые обозы каждую ночь через границу. Милый Матиас Винклер, этот человек должен быть очень хорошо вам знаком, потому что через самое короткое время должен сделаться вашим зятем.
      — Но кто же вы такой? — крикнул удивленный Матиас Винклер, впиваясь глазами в своего удивительного гостя. — Вы кажетесь не чужим здесь, вы не тот, за кого выдаете себя, потому что вы рассказываете о таких вещах, которые даже не снятся жителям Тешеня. Откуда знаете вы, что моя дочь и Король контрабандистов… Отвечайте мне прежде, чем я соглашусь на ваши предложения и планы.
      Тонкая улыбка пробежала по лицу молодого человека, который в эту минуту, свернув новую папиросу, с удовольствием закурил.
      — Откуда мне все известно, — сказал он, — не должно вас тревожить. Остальное я готов вам объяснить впоследствии, когда вы сослужите мне службу. Я требую этой службы, конечно, не даром, я готов заплатить за нее. Возьмите этот кошелек, он полон золота и будет принадлежать вам, если я останусь вами доволен. — С этими словами Адолар Баррадос протянул свой кошелек, между петлями которого блестели золотые монеты.
      Матиас Винклер был корыстолюбив. Всю жизнь его единственной задачей было как можно больше скопить и увеличить свое состояние; он не рассчитывал вечно оставаться хозяином «Духа Эльбы», у него уже имелись маленькие планы относительно будущего: он рассчитывал продать в недалеком будущем трактир в Тешене, чтобы переехать в Дрезден и жить там на проценты со своего капитала. Кошелек, наполненный золотом, который мнимый странствующий купец показал ему, дал разговору новое направление.
      — Ну, хорошо, — проговорил Винклер глухим голосом, — скажите, что я должен сделать, я готов служить вам.
      — Я желаю в эту ночь говорить с Королем контрабандистов, — сказал Адолар Баррадос, — надеюсь, он будет сегодня в вашем доме?
      Но Матиас Винклер отрицательно покачал седой головой.
      — Король контрабандистов никогда не входит ни в один дом в Тешене, потому что нигде не чувствует себя настолько в безопасности, как в лесу или горных оврагах.
      — Но его люди, — продолжал молодой человек, — придут сегодня же ночью, чтобы взять из вашего погреба двадцать тюков табака и перевезти через границу.
      — Этого факта я не могу отрицать, но сам Король контрабандистов ждет своих людей на границе, чтобы потом уже самому руководить делом. Никакое золото в мире не может заманить его внутрь дома. Он не доверяет никому и опасается всего.
      — В таком случае узнайте, где я могу его встретить, — проговорил Баррадос с такой настойчивостью, которая испугала хозяина.
      Он задумался, подперев подбородок рукой.
      — Конечно, я мог бы свести вас с Королем контрабандистов, — проговорил он после короткой паузы. — Но вы кажетесь мне таким столичным жителем, непривычным к скорой ходьбе по горным дорогам, что я боюсь… Кроме того, собирается сильная гроза, и если она застигнет нас в горах — то вы умрете от страха.
      — Вы ошибаетесь, — возразил Адолар Баррадос, — земля может треснуть и лопнуть, но я все-таки должен видеть сегодня ночью Короля контрабандистов и говорить с ним.
      — А что же желаете вы сообщить ему? — спросил Матиас Винклер протяжным голосом. — Может быть, я могу передать ему ваше поручение?
      — Как вы любезны, — иронически заметил проезжий купец. — Неужели вы действительно воображаете, что я так доверчив, что сообщу вам мою тайну? Нет, повторяю вам, я должен лично говорить с самим Королем контрабандистов. Пойдемте без дальнейших проволочек. Далеко нам идти?
      — Ну, уж если вы непременно этого хотите, то пусть так и будет, — проговорил Матиас Винклер тихим голосом, вставая с табурета. — Но я сам поведу вас туда, где вы должны встретиться с этим человеком, потому что я и не знаю даже его убежища. Только моя дочь может найти дорогу к нему.
      — А, понимаю! — воскликнул смеясь Адолар Баррадос. — Любовь всегда найдет дорогу. Итак, я отправлюсь в глушь с вашей дочерью, позовите ее.
      — Нет, нет, — быстро возразил хозяин. — Теперь еще не все гости улеглись. Но через час, когда весь дом погрузится в темноту, тогда моя дочь зайдет за вами в вашу комнату и вы можете отправиться с ней в путь.
      — Хорошо, я доволен вами: вот возьмите эти десять золотых как задаток, остальное, что находится в этом кошельке, я передам вашей дочери в ту минуту, когда она сведет меня с Королем контрабандистов.
      Хозяин, ухмыляясь, сгреб со стола деньги, которые Баррадос отсчитал ему, затем посоветовал молодому человеку вернуться в свою комнату и сделать вид, что он ложится спать. Осторожность должна быть строго соблюдена, потому что он, Матиас Винклер, должен всегда опасаться шпионов. Полиция Тешеня теперь строго следит за ним.
      Войдя к себе в комнату, Адолар Баррадос зажег две свечи на столе, покрытом пестрой скатертью. Затем он вернулся к двери и тихонько запер ее на задвижку. Удостоверившись, что в стене, которая отделяет его комнату от соседней, нет никаких щелей, ни трещин, так что за ним с этой стороны не могли подсматривать, он подошел к большому окованному железом сундуку и открыл его. Как удивились бы добрейший Матиас Винклер и его дочь, белокурая Ольга, если бы могли взглянуть на содержимое сундука. Весь сундук почти доверху был наполнен женскими нарядами. Но Адолар Баррадос с презрением откинул их и достал со дна сундука необычную серую, сделанную из тонкой металлической сетки, рубашку.
      — Мне, кажется, нужно будет принять некоторые предосторожности, — сказал молодой человек. — Из всего слышанного о Короле контрабандистов я заключаю, что он, должно быть, отчаянный головорез, не ставящий человеческую жизнь ни во что. Я надену этот панцирь, чтоб на всякий случай предохранить свое тело от удара кинжала.
      Адолар Баррадос быстро разделся до самого пояса, показав белое как снег прелестно сложенное женское тело с грудью, достойной руки лучшего ваятеля. Надев панцирь, Адолар Баррадос привел свой костюм в порядок. Теперь мнимый молодой купец с удовольствием взглянул в зеркало, висевшее на стене над диваном, и залюбовался собою.
      — Переодевание отлично удалось, — проговорил он. — Кто догадается, видя этого интересного молодого человека, что он — Аделина Барберини, знаменитая танцовщица? Кому придет в голову, что я — не мужчина, а женщина? Да, теперь мои сценические способности очень мне пригодились. В нынешнее бурное время приходится часто разыгрывать комедию, и выигрывает тот, кто талантливее сыграет. Благоприятный случай направил меня в то место, где мой почтенный супруг задумал обвенчать мою дочь. Никто не должен обладать моей дочерью: ни офицер, ни тот, который там в трактире был так поражен свадьбой Гунды и смертельно жаждет увезти ее к себе. Я должна приберечь ее для себя, чтобы иметь в руках орудие, которое во всякое время могло бы привести Андреаса Зонненкампа к моим ногам. Он деятельный агент прусского короля, ежедневно причиняющий моей великой государыне потери и неприятности. Но когда я снова завладею его любимым детищем, когда мне удастся увезти Гунду, он сделается более сговорчивым. Ах, какую неоценимую услугу мог бы оказать нам Зонненкамп, если бы мне удалось, добром или хитростью, склонить его изменить прусскому королю и выдать в руки венского кабинета все его секреты. Достигнуть этой великой цели можно только одним средством. Я должна увезти Гунду. Для исполнения моего плана Король контрабандистов окажется хорошим пособником. Он спрячет ее в диких горных пещерах Саксонии, пока я одержу победу над ее упрямым отцом. Теперь погасим огонь, чтобы его не увидели снизу из трактира. Матиас Винклер, кажется, был прав, отсылая меня на покой.
      Она погасила свечи и бросилась, как была одетая, на постель. Но Аделина не спала, ее большие, жгучие глаза были устремлены в пространство. Разыгравшееся воображение рисовало ей такие картины, от которых она сама невольно содрогнулась. Она вскочила, зажгла свечу, бросилась к сундуку и вынула из него тонкой работы граненый флакон, содержавший какую-то голубую жидкость.
      — Опять этот припадок… — пробормотала она, — как я боюсь его; опять мои нервы начинают пошаливать, и мне начинает казаться, что я схожу с ума; нет, видно, этого не должно быть, я чувствую в себе силу победить непокорный разум… Успокоительное питье, которое прописал старый доктор в Праге, действует хорошо, и я приму его. — Аделина Барберини поднесла к губам флакон и отпила значительную часть его содержимого.
      — Теперь я спокойнее, — пробормотала она, — этот напиток успокоит мою взбудораженную кровь.
      Она снова порылась в сундуке, вынула из него два маленьких оправленных в серебро пистолета и положила их в карман, затем заперла сундук и ключ взяла себе.
      — Хорошо, — пробормотала она, — что хозяин знает, с кем имеет дело, иначе этому бравому Матиасу Винклеру могло бы прийти в голову порыться в моем сундуке, чтобы посмотреть, не найдется ли в нем чего-нибудь привлекательного для его алчности, но теперь я в безопасности. Он не решится обокрасть участника его тайны.
      Странствующий купец хотел снова подойти к постели, но в эту минуту раздался тихий стук в дверь.
      «Это, должно быть, девушка, — подумал он, — пришедшая проводить меня к Королю контрабандистов».
      Действительно, это была белокурая Ольга. Она накинула на плечи платок, подобрала платье до колен; из-под него виднелись высокие сапоги.
      — Вы великолепно снарядились, — прошептал Адолар Баррадос, — ваши сапоги сделали бы честь любому наезднику.
      — Они необходимы, — ответила девушка, — мы пойдем по непроходимой дороге и будем вязнуть в грязи. Теперь пойдемте: месяц зашел, это самое удобное время, чтобы пройти незамеченными по городу.
      — Я готов.
      С этими словами Адолар Баррадос накинул на себя плащ, покрыл свои черные кудри широкой войлочной шляпой и осторожно спустился с Ольгой по деревянной лестнице. Никем не замеченные, вышли они из дому.
      Адолар Баррадос шел следом за хорошенькой хозяйской дочерью, которая движением руки дала ему понять, что они не должны говорить, пока находятся в городе. Вскоре Ольга повернула в узкий, идущий между скал переулочек и, пройдя его, очутилась в открытом поле. Вдали возвышались величественные горы, гигантские склоны которых, украшенные темным лесом, спускались прямо к реке.
      — Теперь скорей через поле, — прошептала Ольга, обращаясь к шедшему за ней Баррадосу. — Это самое опасное место, здесь нас могут заметить из окон. Согнитесь немного, вот так, как я…
      И красивая девушка так скорчилась, что стала похожа на карлика, и быстро направилась через поле. Аделина Барберини сделала то же самое, и через пять минут, миновав опасное место, они очутились под защитой скал, в тени лесистых холмов. Ночь была душная, какая-то тяжесть висела в воздуха; ни один лист не шелохнулся; вся природа, казалось, замерла. Это было спокойствие перед бурей. По небу неслись огромные темные тучи, как гигантские кони, управляемые призрачными наездниками, и только кое-где между облаками проглядывала луна, бледная и грустная, точно с состраданием взирающая на землю.
      — Теперь мы можем идти немного медленнее, — обратилась Ольга к мнимому молодому человеку, — только держитесь за меня, чтобы не оступиться: здесь очень часто попадаются трещины и расселины, заметить которые может только тот, кто их хорошо изучил.
      — Благодарю за предупреждение, дитя мое, вы будете мной хорошо вознаграждены.