Аделина удалилась еще раньше.
Вскоре в окнах Градшина погас свет, что служило признаком, что комендант крепости лег спать.
Свет виднелся только в сторожевом помещении древнего замка, где находилось около сорока солдат. Бочки с мукой лежали позади этого помещения. Солдаты играли в карты, курили и болтали, чтобы убить время. Сторожевая служба нелегка, в особенности в военное время, когда солдаты постоянно должны быть готовы к нападению. Несущим сторожевую службу не разрешалось даже прилечь, хотя бы на короткое время. Возвращаясь с постов, продрогшие от холода солдаты садились возле раскаленной печи или за деревянный стол и развлекались игрой в карты или беседой, чтобы не заснуть.
В особой комнате помещался дежурный офицер, который в душе тоже проклинал свою трудную службу; но ему сравнительно было легко переносить ее, так как в его распоряжении имелся мягкий диван.
В эту ночь дежурил очень молодой офицер, всего несколько месяцев назад вышедший из юнкерского училища и получивший повышение только благодаря военным действиям. На верхней губе его едва пробивались светлые усики, и он походил скорее на мальчика, чем на мужчину. Альфреда фон Бенсберга — так звали молодого офицера — злой рок привел в Прагу незадолго до поражения австрийцев. Раньше он стоял со своим полком в Вене, где проживала его семья. Приказ отправиться в Прагу пришел совсем неожиданно, и теперь Бенсбергу приходилось переносить все невзгоды осады. Юноша, избалованный заботливой матерью, привыкший к деликатесам венской кухни, очень был недоволен слишком маленькими рационами.
В последнее время мясо выдавали лишь два раза в неделю, а в остальные дни приходилось ограничиваться хлебом и какой-то подозрительной бурдой, именуемой супом; молодому офицеру никак не удавалось установить, из чего собственно приготовлен этот суп бурого цвета с плавающими в нем горошинами и зернами чечевицы. В Праге даже за деньги ничего нельзя было достать, а в последнее время мясники резали уже лошадей и собак, за неимением быков. К счастью, хоть в табаке не ощущалось недостатка, и курить можно было сколько угодно.
Офицер, глубоко задумавшись, лежал на диване, выпуская голубые струйки дыма. Вдруг в комнату вошел молодой, довольно красивый солдат, денщик Бенсберга, с слишком пышными для солдатской прически кудрями.
— Чего тебе, Иосиф? — спросил Бенсберг. — У тебя рожа такая хитрая, точно ты у какой-нибудь знакомой кухарки раздобыл вкусное жаркое. Но подобные лакомства нынче здесь в диковинку, так что вряд ли мое предположение оправдается. Черт возьми, я есть хочу, Иосиф! Нет никакой возможности питаться одним хлебом и бурдой!
— Ваше благородие, — шепнул Иосиф, приближаясь к офицеру, — жаркого я достать не могу, но сумею приготовить для вас нечто другое, тоже очень вкусное, но для этого мне необходимо ваше особое разрешение, иначе я ничего не смогу сделать.
— Если речь идет о вкусной еде, то даю тебе какое угодно разрешение, — ответил офицер. — Но в чем же, собственно, дело? Чем ты хочешь обрадовать меня?
— Пирогом с яйцами, ваше благородие.
Бенсберг вскочил с дивана и шутливо погрозил своему денщику.
— Послушай, Иосиф, если ты еще раз произнесешь слово пирог и не доставишь его мне через четверть часа, то я посажу тебя на неделю под арест.
— Я достану его, — осклабился денщик. — Самое главное — мука у нас под рукой.
— Откуда у тебя мука? — изумился Бенсберг.
— У меня ее столько, что я мог бы угостить всю Прагу пирогом. Там, у стены, лежит дюжина больших бочек, и все они полным полны мукой. Четыре яйца я вчера нашел в конюшне, где недаром кудахтали куры, а сахар у вас найдется. Поэтому разрешите мне вскрыть одну из этих бочек, и я ручаюсь, что через полчаса принесу вам вкусный пирог с яйцами.
— Знаешь, Иосиф, — сказал молодой офицер и хлопнул своего денщика по плечу, — если ты ухитришься в осажденном городе, где уже начинает свирепствовать голод, приготовить пирог с яйцами, я назову тебя героем.
— Только разрешите, ваше благородие, открыть одну из бочек и взять из нее необходимое количество муки.
Бенсберг задумался. Он был слишком честен, чтобы разрешить кражу хотя бы ничтожного количества муки, но искушение полакомиться вкусным пирогом было уж слишком велико. Он решил осведомиться, будет ли кража муки большим или незначительным грехом, и потому спросил денщика:
— Кому принадлежат бочки с мукой?
— Дело в том, — ответил Иосиф, — что сегодня ночью комендант с несколькими драгунами сделал маленькую вылазку и отбил обозную телегу с мукой у пруссаков. Он распорядился свалить их пока здесь, чтобы завтра скатить в подвалы Градшина, где находится остальной провиант. Жаль не воспользоваться удобным случаем, который вряд ли может представиться в другой раз. Имейте в виду, что положение крепости еще значительно ухудшится. Сегодня я проходил мимо маленького дома на главной улице и слышал плач и рыдания, точно там покойник. Я спросил, в чем дело, и какая-то молодая девушка со слезами на глазах ответила мне: «Мы собираемся зарезать нашу собачонку, так как есть нам больше нечего. А я так люблю эту собачку, что не проглочу ни одного кусочка». Но это еще не все, ваше благородие. В предместьях бедняки уже охотятся за крысами. Скоро в городе и крыс не останется, не говоря уж о лошадях, которые и без того давно уж идут на бифштексы и окорока.
Пока денщик произносил свою весьма убедительную речь, Бенсберг в раздумье ходил взад и вперед по комнате.
— Мне думается, грех будет не слишком велик, — сказал он наконец. — Надо приберечь маленький запас муки. Я тоже опасаюсь, что осада затянется и тогда придется голодать. Что ж, Иосиф, ступай, вскрой одну из бочек и захвати в свой мешок как можно больше муки.
Иосиф кивнул головой, оставшись весьма доволен, что ему удалось убедить своего господина. На пороге он обернулся, почесал затылок и хитро ухмыльнулся.
— А если это даже и грех, ваше благородие, — сказал он, — то мы потом облегчим совесть на исповеди. А пока хоть наедимся досыта пирога.
С этими словами он ушел. Весело посвистывая, начал он возиться в сторожевом помещении, где шумели его товарищи. Он взял мешок и топор для рубки дров и незаметно вышел. На улице было темно. Лишь на углу тускло горел фонарь, только усиливавший окружающую темноту. Большие бочки, отнятые у пруссаков, стояли шеренгой. Иосиф подошел к первой из них, осторожно оглянулся, не наблюдает ли кто-нибудь за ним, и начал снимать крышку. Крышка отскочила поразительно легко: Иосифу пришлось вытащить всего два гвоздя. У Иосифа слюнки потекли при мысли о вкусном пироге, который он испечет, так как малый нисколько не сомневался, что ему тоже достанется порядочный кусок. Он быстро схватился обеими руками за крышку и поднял ее.
В то же мгновение он в ужасе отскочил, побледнев как смерть, затем страшно вскрикнул и хотел снова захлопнуть крышку.
— Дьявол! Сущий дьявол, — простонал он, — за грехом тотчас последовало и наказание. В этой бочке сидит сам Сатана. Он хочет меня поймать.
Так оно и казалось на самом деле. Из бочки с поразительной ловкостью выскочил стройный мужчина с большими усами и, прежде чем перепуганный насмерть Иосиф успел добежать до двери сторожевого помещения, схватил несчастного за шиворот и повалил его на землю. В тот же момент он придушил его коленом, скрутил свой платок жгутом и всунул его в рот несчастному Иосифу, так и не успевшему крикнуть о помощи. Затем незнакомец вынул из кармана крепкий шпагат и связал Иосифа по рукам и по ногам.
Все это свершилось менее чем в одну минуту, из сторожевого помещения доносился хохот и говор солдат, спокойно продолжавших играть в карты. Незнакомец с черными усами взвалил Иосифа себе на плечи и понес его к открытой бочке. Несчастному казалось, что настал его последний час. Он понял намерение незнакомца, который поднял его и затем опустил в ту самую бочку, где незадолго до этого сидел сам. Затем, приладив крышку, он прибил ее гвоздями. К счастью для Иосифа, в крышке имелось несколько отверстий, так что задохнуться он не мог. Тем не менее положение его было весьма печально: вместо того чтобы насладиться вкусным пирогом, он очутился в бочке, чтобы оставаться в ней, по-видимому, довольно долгое время.
— Бедняга, — пробормотал незнакомец, столь жестоко обошедшийся с Иосифом, — мне жаль тебя. Но делать нечего, я не могу поступить иначе. Вреда я тебе нанести не хочу, но не могу и пощадить тебя, так как меня привело в Прагу слишком серьезное дело. Итак, теперь я в самом центре неприятельской крепости. Мало того, я в доме самого коменданта. Теперь надо действовать решительно, иначе не удастся достигнуть моей двойной цели, из-за которой я явился сюда. Я разыщу мою дорогую Лору и исполню обещание, данное королю. Я докажу ему, что он доверился человеку, вполне достойному этой чести.
Вышедшая на мгновение из-за туч луна осветила фигуру незнакомца: это был разбойник Лейхтвейс. Вся комедия захвата обозной телеги была нарочно устроена им, чтобы проникнуть в Прагу. Сговорившись с генералом Цитеном, Лейхтвейс распорядился нагрузить на обозную телегу двенадцать бочек, из которых одиннадцать действительно были наполнены мукой. В двенадцатую бочку сел он сам. Шесть цитенских гусар нарочно подошли с телегой совсем близко к крепостной ограде, чтобы австрийцы вообразили, будто они везут муку. Как известно, австрийцы из сторожевой башни увидели телегу, Батьяни с драгунами сделал вылазку и отбил у пруссаков муку. Гусарам только этого и нужно было. Они даже не пытались оказать сопротивление, а тотчас же ускакали, бросив телегу с бочками на произвол судьбы.
Таким образом, Батьяни, ничего не подозревая, сам лично ввез Лейхтвейса в крепость под шумное ликование толпы и даже устроил его почти в собственном доме. Правда, Лейхтвейс пока еще не знал, что Батьяни комендант крепости; сидя в бочке, он не мог узнать голоса своего смертельного врага. Пожалуй, это было к лучшему, так как иначе Лейхтвейс, зная, что в двух шагах от него находится похититель его жены, от ярости и гнева мог совершить какую-нибудь неосторожность.
Итак, пока план Лейхтвейса увенчался успехом: он ухитрился проникнуть в осажденную крепость, да еще и в самый Градшин, все выходы которого охранялись часовыми. Лейхтвейс предусмотрительно нарядился в костюм, который делал его неузнаваемым. Он был в форме, снятой с убитого австрийского офицера. Благодаря этому появление его в Градшине, где днем и ночью сновали офицеры и солдаты, не должно было обратить на себя внимания.
Оставив несчастного Иосифа в бочке, Лейхтвейс осторожно вошел в прихожую. При слабом свете маленького фонаря он увидел напротив сторожевого помещения лестницу и решил подняться по ней. Сидя в бочке, он слышал, что находится в Градшине и что в этом замке живет комендант крепости. Лейхтвейс тотчас же сообразил, что в комнатах замка должны храниться бумаги и документы с интересующими прусского короля данными. Поэтому он решил попытаться захватить их.
Неслышными шагами поднялся он по лестнице на первый этаж.
Оттуда, пройдя широкую террасу, он попал на большую мраморную лестницу и недолго думая решил подняться по ней. Пройдя несколько ступеней, он очутился перед дверью. Осторожно толкнув дверь, Лейхтвейс вошел в какую-то темную комнату. Чтобы не наткнуться на мебель и не произвести шума, пришлось достать маленький карманный фонарь и зажечь его. Свет фонаря упал на большой изящный письменный стол, перед которым стояло широкое кресло. Стол был сплошь покрыт бумагами, картами и планами. По-видимому, незадолго до появления разбойника за этим столом кто-то занимался и не прибрал бумаг, уйдя из комнаты.
И действительно: Лейхтвейс был в рабочем кабинете коменданта Праги. За час до этого Батьяни сидел за этим столом, изучая планы укреплений города и передвижений войск, которые предполагалось произвести в ближайшие дни. Лейхтвейс окинул бумаги быстрым взглядом. Хотя он и не был ни офицером, ни полководцем, но все-таки сразу сообразил, что все эти документы будут иметь огромное значение, оказавшись в руках прусского короля. Поэтому, схватив сколько мог бумаг, он только что хотел положить их в карман, как вдруг остановился точно вкопанный и уронил бумаги.
Он услышал ужасный крик. От этого крика кровь застыла в его жилах, волосы встали дыбом, и сердце перестало биться. Он узнал голос своей дорогой жены, своей Лоры.
Глава 61
НЕ ПОЖЕЛАЙ ЖЕНЫ БЛИЖНЕГО СВОЕГО!
Лейхтвейс зашатался и невольно схватился за спинку кресла. Он чуть не лишился чувств. Горячо любимая жена его, для освобождения которой он подверг себя ужасной опасности, находилась с ним под одной кровлей, тут же в Градшине, быть может, в одной из следующих комнат. Несомненно, ей грозила опасность.
Лейхтвейс забыл о самом себе, забыл всякую осторожность и осмотрительность, забыл, что поспешностью может погубить себя и все дело, из-за которого явился сюда, забыл даже о важных документах, которые хотел присвоить. Он помнил и знал только одно: надо найти Лору, освободить ее и бежать или умереть вместе с нею. Он выхватил кинжал. За поясом его были два пистолета, но в данную минуту он надеялся больше на кинжал.
Он бросился к двери и распахнул ее. Лейхтвейс забыл всякое благоразумие: он стремился только к тому, чтобы освободить Лору. Он не думал о препятствиях и сопротивлении, которые могли быть ему оказаны.
Следующие две комнаты тоже были пусты и погружены во мрак, зато в третьей — маленьком кабинете — виднелся свет. Лейхтвейс ясно слышал голос Лоры. Кроме того, он расслышал мужской голос — голос графа Батьяни. Лейхтвейс, с трудом сдерживая себя, подкрался к самой двери и стал слушать. Он хотел сначала узнать, что случилось. Он ясно расслышал, как Лора воскликнула:
— Вы доставили меня сегодня ночью сюда в Градшин, и я отлично понимаю, какую гнусную цель вы преследуете. Я слабая женщина и не могу оказать вам сопротивления. Но клянусь всемогущим Богом, который в эту минуту видит нас обоих, что не переживу своего позора. Вы похитили меня у моего мужа, вы отняли жену у ближнего вашего, забыв Божью заповедь. Если у вас есть сердце, если у вас есть хоть искра чести, вы не посмеете оскорбить меня. Неужели вам доставит удовольствие обесчестить женщину, которая питает к вам только презрение и отвращение, для которой ваши ласки равносильны смерти? Я сумею умереть, граф Батьяни. Вы не уследите за мной, вы не можете помешать мне наложить на себя руки и уйти туда, где нет ни злобы, ни зависти. У меня, правда, нет оружия, но я откажусь от пищи, я разобью себе голову об стену, я задушу себя куском материи моей одежды. Вас же, граф Батьяни, постигнет Божья кара. Лейхтвейс, мой горячо любимый муж, сумеет разыскать вас. Он найдет вас, хотя бы через много лет, и, поверьте, не останется в долгу. А если бы даже Лейхтвейсу не удалось отомстить вам, то на Небе есть Господь, от суда которого не уйдет ни один злодей. Когда тело мое истлеет и останется лишь прах от всего того, что побуждает вас совершить гнусное злодейство, вас поразит небесное наказание, и сразит именно тогда, когда вы менее всего будете ожидать этого.
Граф Батьяни насмешливо улыбнулся в ответ на угрозы несчастной женщины.
— Все это пустые слова, Лора фон Берген, — произнес он, — угрозами тебе не запугать меня и мольбой не разжалобить. Мщения твоего мужа я не боюсь, так как Лейхтвейса нет более в живых. Когда я увозил тебя с поля сражения, то собственными глазами видел, как он упал, а пушки и зарядные ящики нашей артиллерии проехали по нему. Он, несомненно, раздавлен и изувечен. Что же касается возмездия с того света, то мне нет до него дела. Я хочу пользоваться жизнью, а там пусть будет, что будет. Но помимо всего этого у меня на тебя имеются священные права, Лора фон Берген. Ты обвенчана со мной и бежала от меня в брачную ночь. Ты жена моя. Не я тебя похитил, а похитил тебя у меня Лейхтвейс, этот презренный негодяй и разбойник.
— Он не мог похитить того, что вам никогда не принадлежало, — прервала графа Лора, — мое сердце билось только для Лейхтвейса и ни для кого более.
— Ты еще кичишься этим, изменница? — крикнул Батьяни, ударив кулаком по столу, — Лора фон Берген, как низко ты пала! Ты даже недостойна моей любви, но я готов простить тебя. Да, я прощу и забуду все, если ты добровольно отдашься мне и согласишься отныне быть моей. Выбирай сама. Отдайся мне, и завтра ты поселишься в лучшем доме Праги, я предоставлю тебе все, чего ты только пожелаешь, несмотря на осадное положение, в котором мы находимся. Я удалил на сегодняшнюю ночь стражу из моих помещений, и нам никто не помешает. Пойдем, Лора, со мной! Предадимся радостям любви! Утоли мою жажду ласк. Брачное ложе нас ждет. Лора, красавица моя! Забудь презренного негодяя, из-за которого ты некогда бросила меня. Отдайся мне, а я, граф Сандор Батьяни, за каждую твою ласку, за каждый твой поцелуй вознагражу тебя по-царски.
Лора молчала. В комнате воцарилась тишина. У Лейхтвейса захватило дух. Почему же Лора не отвечает негодяю? Почему она не отталкивает его?
— А если ты не примешь моего предложения, — хриплым от волнения голосом снова заговорил Батьяни, — я скажу, что тебя ждет. Ты все же будешь моей, сегодня же. Я силою возьму тебя, и когда удовлетворю свою страсть, когда буду насыщен твоим телом, тогда я выгоню тебя отсюда и прикажу высечь, как прусскую шпионку, пока ты не захлебнешься в собственной крови. Я думаю, выбор нетруден. Итак, решайся. Говори скорее. Время дорого.
— Я уже решила, — спокойно, почти высокомерно, произнесла Лора. — Я скорее соглашусь принять удары вашего бича, чем ваши поцелуи. Скорее я пойду за палачом на плаху, чем за вами. Вы можете обесчестить меня, но заставить вас любить не можете. Вы можете совершить преступление, но заставить меня изменить Лейхтвейсу не можете. Я принадлежу ему всей душой и буду принадлежать ему до последнего вздоха.
Батьяни дико вскрикнул. Лейхтвейс услышал, как он подскочил к беззащитной Лоре и как в комнате рядом завязалась немая, ожесточенная борьба. Лора отчаянно защищала свою честь. Она не кричала о помощи, отлично зная, что негодяй, во власти которого она находилась, избрал для своего гнусного намерения самую отдаленную комнату, откуда никто не мог бы услышать ее стонов и криков. Она лишь тяжело, мучительно дышала, отбиваясь от своего врага.
Для Лейхтвейса настало время действовать. Он толкнул дверь — она оказалась запертой на ключ. Этого он никак не ожидал. Таким образом, он стоял перед запертой дверью, за которой Батьяни боролся с его женой. Вдруг он услышал пронзительный крик и судорожное рыдание.
— Я не могу больше, — послышался голос Лоры. — Бог свидетель, я сделала все, что могла, чтобы предотвратить позор. Но я нахожусь в логове тигра, который безжалостно терзает меня и когтями рвет мое тело. Сжальтесь, граф Батьяни! Нет! Не ведите меня туда. Я не ваша жена! Будь проклят, насильник!
— Проклинай, но целуй!
— Твои лобзания — отрава! Твои уста — змеи! Ты смотришь на меня, точно хочешь заставить окаменеть. Господи, дай мне сил! Дьявол Батьяни! На этом ложе ты погибнешь вместе со мной.
Вдруг раздался страшный треск и грохот, точно небо разразилось громом. Дверь слетела с петель и упала на пол. Лейхтвейс, полный отчаяния, напряг все свои силы и выломал дверь. Теперь он очутился в одной комнате с Батьяни. Негодяй уже бросил несчастную Лору на диван и готовился совершить ужаснейшее и гнуснейшее злодеяние, когда услышал треск двери и обернулся.
Внезапно на его лице появилось выражение невыразимого ужаса. Он хотел вскрикнуть, но не мог. Он увидел перед собою своего смертельного врага.
— Подлец! — громовым голосом крикнул Лейхтвейс. — Трус! Ты хочешь обесчестить беззащитную женщину? Так умри же, жалкий насильник!
Замахнувшись кинжалом, Лейхтвейс бросился на Батьяни. Еще секунда — и Прага лишилась бы своего коменданта. Но в эту секунду произошло нечто совершенно неожиданное. Кто-то сзади сильно ударил Лейхтвейса по голове. Лейхтвейс зашатался и упал без чувств.
Молодой поручик Альфред фон Бенсберг нетерпеливо шагал взад и вперед по своей комнате, ожидая возвращения денщика с краденой мукой. Наконец ему надоело ждать, тем более он опасался, что Иосифа могли захватить на месте преступления, а предоставить денщика участи вора он не хотел. Молодой офицер надел саблю, взял кивер и вышел во двор. Как и следовало ожидать, он увидел двенадцать бочек с мукой, но Иосифа нигде не видел. Бенсберг в изумлении оглянулся по сторонам, не понимая, в чем дело. Он знал, что Иосиф всегда был аккуратен и никогда не терял времени понапрасну.
Вдруг Бенсберг увидел на полу топор, а рядом с ним пуговицу, судя по номеру, от мундира Иосифа. Далее он нашел на полу мешок, который Иосиф захватил с собой. Мешок был разорван, — значит, кто-то насильно вырвал его у Иосифа. Бенсберг понял, что в этом месте произошла борьба.
Но кто же мог напасть на Иосифа? Кому нужно было вступить в борьбу с добродушным денщиком, не способным вызвать чьей бы то ни было вражды? Задумавшись над этими вопросами, Бенсберг вдруг услышал стоны и хрип. Сначала он не сообразил, в чем дело, и даже не мог разобрать, откуда идут эти странные звуки. Он оглянулся — во дворе никого не было. Внезапно он отскочил в сторону, точно рядом с ним взорвалось неприятельское ядро. Он увидел, что одна из бочек заплясала, точно внутри ее действовал какой-то скрытый механизм. Звуки становились ясней и сильней, и Бенсбергу показалось, что он узнает голос Иосифа. Тогда он сразу сообразил, что делать. Схватив топор, начал выламывать дно бочки и нашел в ней своего преданного слугу в самом плачевном состоянии: связанного по рукам и ногам, с платком во рту и чуть не задохнувшимся. Бенсберг вытащил Иосифа из бочки и прежде всего вынул у него изо рта платок.
Как только к Иосифу вернулась способность издавать членораздельные звуки, он воскликнул:
— Ваше благородие, никакого пирога не будет!
— Ну тебя к черту с твоим пирогом! — воскликнул Бенсберг. — Объясни, как ты очутился в таком положении? Кто засадил тебя в бочку? Кто связал тебя? Говори же, дубина стоеросовая!
Иосиф с невыразимо глупым выражением выпучил глаза на своего господина.
— Не могу знать, ваше благородие, — отчеканил он. — Когда я поднял крышку с бочки, чтобы достать муку, оттуда выскочил какой-то мужчина со сверкающими глазами и большими усами. Я бросился бежать, но он схватил меня за шиворот и, прежде чем я успел крикнуть, заткнул мне рот. Потом он опустил меня в бочку и приколотил крышку. К счастью, он был настолько любезен, что оставил несколько отверстий для воздуха, иначе ваше благородие остались бы без денщика. Могу только сказать, что в этой бочке сидеть крайне неудобно.
— Куда же девался тот мужчина? — спросил Бенсберг.
— Не могу знать, — ответил Иосиф, пожимая плечами, — после того, как он меня запер, он сказал что-то о каком-то бедняге, не заслужившем этой горькой участи. Вероятно, это относилось ко мне. Но, несмотря на свое сочувствие, он, однако, так и оставил меня в бочке. Если не ошибаюсь, он после этого отправился наверх по лестнице.
— Значит, во внутренние помещения, — проговорил Бенсберг. — Это очень подозрительно. Ведь ты говорил, что граф Батьяни отбил эти бочки с мукой у пруссаков?
— Так точно, ваше благородие. Бочки были нагружены на прусской обозной телеге, которую граф Батьяни взял с налету.
Молодой поручик после некоторого раздумья спросил:
— Этот человек был в форме?
— Не могу знать, ваше благородие. Некогда было рассматривать его. Но если не ошибаюсь, это был австрийский пехотный капитан, по крайней мере мне так показалось.
— Отлично! Вот что, Иосиф: ступай в сторожевое помещение и скажи унтер-офицеру, чтобы он с дюжиной солдат с заряженными ружьями явился ко мне сюда. Имей в виду, что другие солдаты не должны знать об этом.
— Слушаю, ваше благородие.
Иосиф ушел.
Бенсберг начал ходить взад и вперед по двору, изредка поглядывая на бочки, как бы ожидая, что вот-вот оттуда выскочат еще новые таинственные незнакомцы.
— По-видимому, я случайно напал на очень важную тайну, — бормотал Бенсберг, — пруссаки нарочно оставили бочки в руках графа Батьяни. Иначе и быть не может. Черт возьми, ведь благодаря этому я сумею выдвинуться и получить повышение. Однако куда же девался этот подозрительный человек? Неужели он дерзнул подняться в комнату графа? Быть может, он хочет убить коменданта? Ага, вот и солдаты. Надо торопиться.
В прихожую вошел унтер-офицер с двенадцатью солдатами.
— Идите за мной, — приказал Бенсберг, — но не шумите и не разговаривайте. Я поведу вас, а вы по первому моему знаку пустите в ход оружие.
Маленький отряд поспешно поднялся по лестнице. Когда Бенсберг с солдатами добрался до первого этажа, он услышал в комнатах графа громкие крики и шум. Молодой поручик ускорил шаги. Он вошел в спальню Батьяни как раз в тот момент, когда Лейхтвейс с кинжалом в руках бросился на графа, чтобы защитить честь своей жены и свести счеты с человеком, преследовавшим его и Лору. Бенсберг, увидев, что жизнь коменданта в опасности, моментально решил, что этого незнакомца надо обезоружить. И эфесом своей шпаги нанес Лейхтвейсу сильный удар по голове. Лейхтвейс свалился.
— Свяжите его! — прохрипел Батьяни. — Отправьте его в тюрьму! Это Генрих Антон Лейхтвейс, известный разбойник, и, по-видимому, опасный шпион.
Батьяни с трудом договорил и тотчас же лишился чувств. Страшный испуг, вследствие внезапного появления Лейхтвейса, сломил его. Он зашатался и упал в кресло рядом с диваном, на котором лежала Лора.
Тем временем со всех концов сбежались слуги, и через несколько минут спальня оказалась битком набитой испуганными и любопытными людьми. Быстро распространилась весть, что пойман шпион, покушавшийся на жизнь графа Батьяни. Известие это проникло в город, и, спустя короткое время, вся площадь перед Градшином была усеяна густой толпой. Крики возмущения и гнева слились в один общий гул, доносившийся до комнат коменданта. Бенсберг хотел связать Лейхтвейса и отправить в тюрьму, но ему не пришлось привести в исполнение приказание Батьяни. Лейхтвейс пришел в себя, и на руки его одели наручники, но ярость и гнев собравшейся в смежных помещениях толпы были так велики, что Бенсберг не имел возможности отправить пленника.
Народ с улицы ворвался в замок, во всех комнатах появились разъяренные люди.
— Рвите шпиона на куски! — ревели они. — Выдайте его нам! Мы сами произнесем над ним приговор. Отдайте его на суд народа!
— Мы сбросим его с моста в реку! — раздался чей-то громкий голос.
Возглас этот сразу подействовал, и мысль, по-видимому, понравилась толпе.
— В реку его! Утопить шпиона! — ревел народ. Толпа на площади услышала эти крики и начала им вторить.
— Утопить его! Бросить его в реку!
Толпа напирала все больше и больше, и мало-помалу Лейхтвейс оказался окруженным десятками разъяренных мстителей, сотни рук протягивались к нему. Поручик Бенсберг попытался было восстановить порядок, но его просто-напросто оттолкнули, заявив, что он властен командовать солдатами, но не руководить населением. Даже пришедший в себя Батьяни оказался бессилен. Он охотно вырвал бы из рук толпы ее жертву, не для того, конечно, чтобы спасти Лейхтвейса, а чтобы подержать его в тюрьме, подвергнуть пытке и замучить его. Но все увещевания Батьяни ни к чему не привели.
Ярость толпы дошла до крайних пределов. Достаточно было слова «шпион», чтобы привести в исступление самых спокойных граждан.
— Вынесите его отсюда, — раздавались голоса, — или выбросьте его прямо из окна, чтобы он разбил себе череп о мостовую.
Большинство, однако, не удовлетворилось этим, а потребовало, чтобы несчастного пленника бросили в реку.
— Мы утопим его! — снова пронеслись дикие крики. — Готовься к смерти, шпион!
— Выслушайте меня! — громовым голосом крикнул Лейхтвейс.
Мощный голос его, огромный рост и сверкающие глаза, бесстрашно глядевшие на толпу, произвели сильное впечатление. Толпа на минуту замолкла, и Лейхтвейс получил возможность говорить.
— Вы имеете право меня убить, — воскликнул он, — и пощады я у вас не прошу! Я прокрался в Прагу как враг ваш. Сам я не пруссак, но это мне не мешает от всего сердца любить и уважать великого короля Фридриха Прусского.
— Бейте его! — снова поднялись крики. — Он славословит нашего врага! Заставьте его замолчать!
— Одну минуту еще! — воскликнул Лейхтвейс. — Я объясню вам, каким образом я попал сюда в спальню графа Батьяни. Там, на диване, лежит моя жена. Негодяй Батьяни похитил ее у меня. Он увез ее, беззащитную, с собою в крепость, и я подоспел как раз в тот момент, когда этот мерзавец, который всех вас водит за нос…
— Не слушайте его! — заревел Батьяни. — Уберите его! Пусть умрет! Он шпион, в этом он сам сознался. Неужели вам нужны еще другие объяснения?
— Убить шпиона! Утопить его! Исступленная толпа ринулась на беззащитного Лейхтвейса, подхватила его, точно волной, и понесла к входу.
— Дайте мне хоть проститься с женой! — в отчаянии воскликнул Лейхтвейс. — Больше я ничего не прошу у вас! Убивайте меня, топите, но не отнимайте единственной милости, которая дается даже самому закоренелому преступнику. Дайте мне проститься с моей женой!
Он протянул связанные руки к Лоре и с тоской взглянул на нее. Она все еще лежала в глубоком обмороке. Но в его взоре, казалось, была скрыта оживляющая сила, Лора услышала отчаянный крик своего мужа. Она очнулась и вскочила с дивана. При виде ужасного зрелища разъяренной толпы, окружившей горячо любимого мужа, связанного и беззащитного, она бросилась к Лейхтвейсу и обняла его.
— Дайте мне умереть вместе с ним! — крикнула она. — Я жена его, я виновна не менее его. Что бы он ни сделал, я тоже виновна. Я хочу понести наказание вместе с ним.
Толпа на минуту окаменела. Красота, отчаяние и отвага Лоры произвели неотразимое впечатление. Настроение толпы изменилось в пользу Лейхтвейса. Казалось, злоба ее начинает успокаиваться; по-видимому, граждане отказывались от мысли «линчевать» Лейхтвейса, соглашаясь передать его в руки законного правосудия. Но как только Батьяни заметил, что толпа в нерешительности, он поспешил подлить масла в огонь.
