— Вот как я устроюсь! — воскликнул он. — Я додумался до хорошего плана. Она исчезнет и все-таки будет находиться вблизи меня, но развратникам найти ее не удастся. А с тобой, граф Батьяни, я расправлюсь при этом удобном случае. Ведь только ты один развращаешь герцога, у которого, в сущности, доброе сердце, и мысли его не были бы дурно направлены, если бы ты не отравлял их своим ядовитым дыханием.
      Шут сел на свою лошадь и вернулся к замку.
      Герцог тем временем после довольно удачной охоты тоже вернулся в замок и обедал вместе со своей супругой, находясь в очень хорошем расположении духа. После обеда, улучив свободный момент, к герцогу подошел Фаризант и попросил у него отпуск на несколько часов, ссылаясь на то, что у него в Висбадене есть кое-какие важные Дела.
      — Какие такие у тебя могут быть дела? — спросил герцог. — Ты иногда на несколько дней пропадаешь из замка, и никто не знает, где ты бываешь это время.
      — Ваше высочество знает, — ответил Фаризант, — что я могу служить вам только при условии, если мне будет предоставлено уединяться по моему усмотрению. Когда я остаюсь один, я освежаю свой ум, чтобы иметь возможность получше веселить ваше высочество после моего возвращения.
      — Хорошо, хорошо, — сказал герцог. — Ты большой чудак.
      — Могу открыть вашему высочеству тайну, — проговорил Фаризант. — Я пишу большую книгу, которая появится лишь после моей смерти. Я назову эту книгу — впрочем, не буду пока говорить об этом, а пока только скажу, что даже после моей смерти вы не лишитесь вашего шута, так как над этой книгой вы будете хохотать так же, как теперь над самим Фаризантом.
      — Ступай, — отозвался герцог и прибавил вполголоса: — Но не забывай, что ты должен вернуться до полуночи, чтобы с графом Батьяни отправиться в этот старый замок.
      — Как я могу забыть то, что столь дорого моему господину?
      Горбатый шут поклонился так потешно, что все присутствовавшие расхохотались. Затем он вышел и, спустя несколько минут, очутился в своей комнате на самом верхнем этаже замка.
      После того, как он запер дверь на задвижку изнутри, с ним вдруг произошла странная метаморфоза. Презрительно сбросил он свой шутовской наряд и снял с себя уродливый горб, оказавшийся набитой ватой подушкой. Затем он снял с головы лысый парик и выпрямился во весь рост. С лица его исчезло шутовское выражение, оно выражало теперь ум и было исполнено особой прелести и достоинства.
      Фаризант открыл стенной шкаф, вынул оттуда одежду священника, надел ее и взамен спрятал туда наряд шута, парик и горб. Затем он медленно спустился вниз по лестнице.
      Кто узнал бы теперь в этом высоком с гордой осанкой священнике с добрыми глазами и седыми волосами горбатого, уродливого шута?
      Он сошел в парк. На террасе, выходящей на Рейн, за кофе, сидели герцог, Батьяни и еще несколько человек придворных.
      — Преподобный отец Леони! — окликнул герцог священника. — Наконец-то вы снова появились у нас. Давно уж вы не доставляли нам удовольствия слушать ваши поучительные беседы.
      Священник поклонился.
      — Ваше высочество, — ответил он, — мое присутствие здесь менее необходимо, чем там, где царят горе, печаль и нужда. Я собираюсь во Франкфурт-на-Майне, где меня ждут важные дела и только по дороге заехал на минутку, чтобы засвидетельствовать свою преданность вашему высочеству.
      — Я не вправе задерживать вас, — сказал герцог. — Располагайте собою и своим временем по вашему усмотрению.
      Отец Леони прикоснулся рукой к плечу герцога.
      — Благословляю тебя, Карл Нассауский, — торжественно произнес он. — Да просветит тебя Господь, чтобы тебе никогда не пришлось раскаиваться в том, что ты делаешь, будь то открыто перед людьми или тайно.
      При этих словах священник пытливо заглянул герцогу в глаза, так что тот чуть заметно покраснел. Затем отец Леони склонил голову и ушел с террасы по направлению к выходу из парка. Его тотчас же нагнал граф Батьяни.
      — Преподобный отец, — прошептал он. — На одно лишь слово. Я хотел кое о чем спросить вас. Разрешите мне проводить вас немного.
      — Пойдемте, граф Батьяни.
      Они вместе направились за виноградники, окаймлявшие герцогский парк, в сторону реки.
      — Получили ли вы известия из Чегедина? — шепотом спросил граф Батьяни. — Вы ведь помните, что писали по моей просьбе моей матери, этой упрямой старухе, которая сама утопает в золоте, а мне, сыну своему, отказывает в поддержке.
      — Письмо я написал и уже получил ответ, — сказал патер Леони, — но приятного я вам ничего сообщить не могу. Ваша мать престранная женщина, она упорно отказывается доверить вам часть своего состояния до своей кончины.
      Батьяни пробормотал проклятие.
      — Но это еще не беда, — продолжал патер Леони, — другое известие поразит вас еще больше.
      Он остановился и дал знак графу подойти к нему совсем близко. Оглянувшись кругом, нет ли где-либо шпионов, патер Леони шепнул графу:
      — Чегединский узник бежал. Некий доктор Лазар сумел получить место в лечебнице благодаря поддельным документам, в числе которых находилось даже письмо императрицы Марии Терезии. При помощи этого доктора сумасшедший ухитрился бежать ночью из своей подземной темницы. До сих пор никто не знает, куда скрылся этот странный человек, который теперь, как и прежде, настаивает на том, что он — настоящий граф Батьяни, а вас называет сыном проезжего цыгана.
      Граф Батьяни отскочил от патера как ужаленный. Он побледнел как смерть.
      — Тысяча чертей! — проскрежетал он. — А я-то надеялся, что он навсегда исчез с лица земли и заживо погребен в доме умалишенных в Чегедине. Снова мне приходится опасаться, что этот негодяй осквернит наше имя и возбудит венгерский народ против меня и моей матери своими безумными выдумками.
      Патер Леони пожал плечами.
      После некоторого молчания он сказал:
      — Вам следовало бы принять меры, граф Батьяни. Приходится допустить возможность, что в один прекрасный день этот сумасшедший появится здесь и угостит герцога Нассауского своими… как вы сказали… безумными выдумками. А тогда вы легко можете лишиться расположения герцога, так как он может усомниться, кто из обоих графов Батьяни — мошенник.
      Своими холодными, серыми глазами священник с усмешкой смотрел на венгра.
      — Я приму к сведению ваше предостережение, отец Леони, — произнес Батьяни. — Примите мою благодарность.
      Он наклонился, чтобы поцеловать руку священника, но тот отдернул ее и, не оглядываясь, ушел.
 
      На расстоянии часа езды от Франкфурта-на-Майне, там, где берега Рейна уже начинают принимать свой роскошный живописный вид, был расположен старинный замок. Он еще не подвергся перестройке, как многие другие замки, а остался в полной неприкосновенности, каким стоял сотни лет тому назад, со всеми своими башнями, зубчатыми стенами, бойницами и спускными мостами, представляя собою отголосок прежних времен, когда в нем собирались рыцари и дамы на турниры и празднества.
      Народ называл его Кровавым замком. Название это, как гласило предание, вело свое начало от ужасного происшествия, стоившего жизни последнему владельцу этого замка.
      Лет за сто до нашего рассказа французский рыцарь по имени Гранкур был убит в этом замке своею дочерью за то, что не дал согласия на брак ее с ненавистным ему человеком. После этого отцеубийства преступница скрылась неведомо куда и замок опустел. В течение многих лет никто не решался проникнуть под мрачные своды пустынного замка. Мало-помалу замок начал приходить в ветхость: крыша испортилась во многих местах, стены обвалились, буря сорвала много зубцов со стен, а так как владельца не было, то никто и не заботился об исправлении.
      Но вот — лет за пять до последних событий — распространился слух, что какой-то неизвестный приобрел Кровавый замок и хочет произвести ремонт. И действительно, явились каменщики и плотники и быстро произвели все необходимые исправления и починили замок. А затем в один прекрасный день к спускному мосту замка подъехала карета, из которой, к величайшему изумлению окрестных поселян, сбежавшихся поглазеть, вышла совсем еще молоденькая девочка под густой вуалью и какая-то широкоплечая старуха. Избегая взглядов толпы, они быстро перешли мост и скрылись за стенами замка.
      По-видимому, новые обитательницы замка боялись дневного света, и лишь изредка на самом высоком балконе старинного замка появлялась стройная, прелестная девочка, темные волосы которой развевались на ветру. Она с любопытством смотрела на долину Рейна, любуясь веселой картиной светлой, солнечной природы.
      Затем пошли слухи, будто иногда по ночам в замок приезжает какой-то таинственный незнакомец. Об этом-то неизвестном граф Батьяни и говорил герцогу. Даже самым любопытным сплетникам не удалось узнать, кто такой этот незнакомец и зачем он посещает замок; он появлялся всегда неожиданно и так же быстро исчезал. Никто не мог похвастаться тем, что видел его лицо.
      Так продолжалось уже пять лет. Девочка с темными волосами, которая была почти ребенком, когда поселилась в замке, превратилась во взрослую девушку, приводившую в восхищение всякого, кто только случайно встречал ее.
 
      Осенний вечер становился все темнее и темнее. Серый туман навис над рекой и окутал почти непроницаемой дымкой Кровавый замок. К воротам замка быстрыми шагами шел какой-то человек в черном плаще. Подъем в гору был довольно затруднителен, так как лишь изредка в скалистой почве были высечены ступени.
      Таинственный путник остановился у ворот, вынул из кармана ключ и отпер калитку. Позади калитки была устроена платформа, отделявшаяся от замка бездонной пропастью. Он приложил руку ко рту и испустил крик хищной птицы. Минуту спустя с противоположной стены спустился мост на цепях, и в то же время у окна появилась головка прелестной молодой девушки.
      — Отец! — воскликнула она в крайнем изумлении. — Ты пришел в необычное время, но тем более я рада твоему приходу.
      И, прежде чем незнакомец в плаще дошел до низкой калитки, ведущей внутрь замка, дверь отворилась и девушка, окликнувшая его, выбежала ему навстречу. На середине моста отец с дочерью встретились.
      — Гунда! Дорогая моя Гунда! — воскликнул незнакомец, крепко обнимая молодую девушку. — Дорогое мое дитя!
      Незнакомец открыл свое лицо, — это было лицо патера Леони, придворного шута Фаризанта. Нежно прижал он головку своей дочери к груди.
      — Пойдем в замок, Гунда, — сказал он, сильно волнуясь. — Я принес важное известие. Каждая минута нам дорога. Тебе придется расстаться с этим замком.
      Она в недоумении взглянула на него, но не задала никакого вопроса, а покорно отправилась вместе с отцом в замок.
      Комната молодой девушки была обставлена очень уютно и содержалась крайне аккуратно и чисто. Фаризант с тяжелым вздохом опустился в широкое кресло. Туманным взором смотрел он на Гунду, которая примостилась у его ног; затем он обвел взглядом уютную комнату, в которой дочь его прожила последние пять лет и где она из ребенка превратилась в девушку.
      — Дитя мое, — проговорил он наконец прерывающимся голосом. — Сегодня я должен поговорить с тобой о таких вещах, в которые я намеревался посвятить тебя много позднее. Но обстоятельства вынуждают меня сказать тебе правду. — Когда-то давно я был жизнерадостным юношей, любившим веселиться и состоявшим в должности адъютанта у одного из могущественных государей. При дворе этого государя жила красивая актриса, приводившая в восторг всех своим талантом и своей красотой. Я полюбил ее и, вопреки предостережениям моего мудрого государя, женился на ней. Она была француженкой, имя ее Адель Менар, и она твоя мать. Когда миновала пора пылкой первой любви, наш брак стал вовсе не таким, как я ожидал. Адель поклялась мне, что, сделавшись моей женой, она бросит навсегда сцену. Но вскоре я стал замечать, что исполнение этой клятвы ей не по силам. Сцена была ее царством, где она пожинала обильные лавры. Она была ей необходима как воздух. А я, в ослеплении своем, хотел пересадить бабочку, привыкшую порхать с цветка на цветок, в зимний сад, где, правда, имелись цветы, но не такие, которые дают сладкий мед — поклонения, восторги толпы и упоение артистическим торжеством. Два года Адель переносила этот брак. Но потом настал день, когда внезапно разрушилось мое счастье. Как-то вечером, утомленный службой, я пришел домой, чтобы отдохнуть и — не застал своей жены. Она скрылась… бежала.
      Фаризант умолк. Он закрыл глаза рукой, и две крупные слезы скатились по его бледным щекам.
      Гунда сложила руки и прошептала:
      — О мать моя! Зачем ты это сделала?!
      — Все мои поиски ни к чему не привели, — продолжал Фаризант. — Я разослал гонцов во все концы, я пожертвовал своим состоянием, наняв всюду людей, которым было поручено найти и вернуть мне мою жену. Но я не нашел ни малейшего следа. Твоя мать, бедное дитя мое, моя жена Адель пропала без вести. Я впал в ужасное отчаяние, я помешался с горя и провел несколько лет в доме для умалишенных, пока, наконец, не выздоровел. Я вернулся в свет и пришел к тебе, моя милая Гунда. К тебе, которую я оставил на руках твоей преданной няни Симоны, до сих пор еще охраняющей тебя. Затем я купил этот замок, отремонтировал его и скрыл тебя от глаз людей и соблазнов мира. Да, моя дорогая Гунда, откровенно сознаюсь тебе: когда я запер тебя в этот старинный замок, то намеревался воспитать тебя в монашеском уединении и не допустить до тебя яда людского соблазна. Я замечал, что ты становишься красавицей, подобно твоей матери, и мысль о том, что и в тебе, быть может, со временем зародится желание блистать в мире мишуры и ложного блеска, эта мысль доводила меня до бешенства. Дорогое дитя мое, — продолжал Фаризант дрожащим от волнения голосом, — ежедневно я молю Всемогущего Бога сохранить тебя такой же чистой и непорочной, какой ты теперь сидишь у моих ног, и не отнимать у тебя твоей невинности, не знающей горя и бурных страстей жизни.
      Как бы благословляя свою дочь, Фаризант положил руку на голову молодой девушки, а она ласково прижалась к нему, глядя на него своими большими детскими, чистыми и наивными глазами.
      — Но мне не удалось скрыть моего сокровища от жадных глаз, — продолжал Фаризант суровым голосом, так что Гунда в испуге содрогнулась. — Злые коршуны нашли мою нежную голубку. Пора увезти тебя в безопасное место, иначе хищные птицы с торжествующим криком схватят тебя. Скажи мне, Гунда, — я знаю, ты не обманешь твоего отца, — не встречала ли ты недавно в лесу какого-нибудь незнакомца?
      — Да, отец, — ответила Гунда. — Приблизительно неделю тому назад я вместе с Симоной вышла из замка, чтобы пройтись немного по лесу. День близился к концу, и последние золотистые лучи солнца пробивались сквозь чащу. Мы собирали ягоды и грибы. Не знаю, как это вышло, но почему-то мы далеко разошлись с Симоной, от которой меня скрывал густой куст глициний. Я оглянулась и уже хотела позвать няню, но вдруг затрещали сучья в кустах и предо мной появился какой-то человек с благородной и гордой осанкой. Когда он увидел меня, голубые глаза его заблистали. Я хотела бежать, но он быстро нагнал меня, взял за руку и заставил посмотреть ему в лицо. Потом он взял маленький пучок лесной земляники, который я держала в руке, и сказал: «Я беру его с собой на память о встрече с лесной феей. Скажи мне, прелестная эльфа, где ты живешь?» Но я вспомнила, что ты, отец, строго-настрого запретил мне говорить с мужчинами, вырвалась от него, побежала к Симоне и заплакала.
      Лицо Фаризанта омрачилось.
      — Ты заплакала? — медленно проговорил он. — Скажи мне, дитя мое, о чем ты плакала?
      — Не знаю, отец. Это вышло как-то невольно, да и сегодня еще, стоит мне вспомнить об этой встрече, как слезы начинают душить меня.
      — Довольно! — в волнении воскликнул отец Фаризант. — Пора покончить с этим.
      Из-под плаща он вынул узел и быстро развязал его. Он вынул оттуда платье крестьянки, но не богато отделанное, не праздничное, а самое простое. Там была юбка, лиф, сорочка, чулки и неуклюжие башмаки самого будничного вида.
      — Надень все это, — приказал он, — а затем ты пойдешь со мной.
      Он вышел из комнаты, прошел через целый ряд сводчатых помещений и вошел в маленькую комнату, где няня Гунды, Симона, сидела за прялкой.
      — Я недоволен тобой, Симона! — воскликнул он, приближаясь к ней. — Ты плохо смотрела за моей дочерью и допустила встречу ее с мужчиной в лесу.
      — Дорогой господин! — воскликнула Симона и опустилась на колени. — Я только на одну минуту потеряла Гунду из вида, и как раз в этот момент и произошла эта встреча.
      — Знаю. Но больше одной минуты и не нужно было, чтобы обрушилось на нас несчастье. Я возьму Гунду с собой. Она должна исчезнуть на некоторое время. А ты останешься здесь одна.
      — Я подчиняюсь вашему приказанию, — кротко отозвалась старуха.
      — Слушай дальше, — продолжал Фаризант. — Сегодня ночью подними мост, но ворота не запирай на задвижку. Сама же уйди в самое отдаленное подземное помещение, молись там, и не обращай никакого внимания на то, что сегодня ночью здесь произойдет. — Не дожидаясь ответа старухи, Фаризант вышел к своей дочери. Гунда тем временем успела переодеться и превратилась в прелестную крестьяночку.
      — Пригладь себе волосы, — приказал ей отец.
      Стоя перед зеркалом, Гунда беспрекословно исполнила это приказание, так как издавна привыкла слепо повиноваться отцу.
      Затем Фаризант вместе с ней вышел из замка и через лес прошел в село Доцгейм. Дойдя до дома священника, он постучал в дверь. Патер Бруно, увидев высокого незнакомца в плаще, отступил в недоумении. Но тотчас же он низко поклонился и поцеловал руку пришельца.
      — Отец Леони, — прошептал он, — наконец-то вы снова явились ко мне. Да будет благословен тот час, когда нога ваша снова прикоснулась к порогу моего жилища.
      Патер Леони осенил молодого священника крестным знаменем. Затем он вошел с ним в его комнату, приказав Гунде присесть на скамейке в передней.
      Оставшись наедине с молодым священником, он сказал:
      — Патер Бруно. Вам нужно оказать Ордену большую услугу.
      — Мои начальники властны распоряжаться мною, — ответил молодой священник. — Мое дело повиноваться.
      — Вы примете к себе в дом, — продолжал патер Леони, — ту девушку, что сидит в передней. Она будет вашей служанкой, и вы заставите ее исполнять все те работы, которые подобает совершать служанке. Вы видели сами, патер Бруно, что она очень красива. Вспомните ваш священный обет и никогда не поддавайтесь искушению плоти. Предупреждаю вас, если с этой девушкой в вашем доме случится несчастье, то вы сами должны будете погибнуть и никогда вам не будет прощения, ни в этом мире, ни в том. Дайте мне вашу руку, патер Бруно, и поклянитесь мне, что вы будете охранять и защищать вашу служанку, на щадя, в крайнем случае, даже вашей собственной жизни.
      — Клянусь.
      — Зовут эту девушку Гундой, больше вам знать о ней ничего не нужно. Вы не должны интересоваться прошлым вашей служанки и не должны задавать ей относительно его никаких вопросов. Вы будете жить с ней под одной кровлей, но она будет вам чужда. Настанет день, и девушка уйдет от вас, но для этого я сам явлюсь к вам. Вы не должны доверять ее никому другому, кроме меня.
      — Я в точности исполню ваши приказания, отец Леони.
      — Если вы это сделаете, то руководители забудут о вашем прегрешении, которое, к прискорбию, было замечено за вами.
      Молодой священник изменился в лице.
      — Прегрешение? — смиренно произнес он. — А я полагал, что вел себя безупречно.
      — Загляните в вашу душу, патер Бруно! — воскликнул патер Леони. — Неужели вы за последнее время не сделали ничего такого, что противоречило бы священному уставу, которому вы слепо должны повиноваться?
      Молодой священник побледнел и опустил глаза. Патер Леони положил ему руку на плечо и тихо проговорил:
      — Вы тайно совершили обряд венчания. Вы благословили брак разбойника Лейхтвейса и его возлюбленной, бывшей графини Лоры фон Берген. Вы не можете отрицать этого.
      — Боже милосердный! Да, я сделал это. Но я полагал, что лучше благословить союз двух любящих сердец, чем допускать дальше их жизнь в грехе.
      — Сорную траву надо уничтожать, — сурово произнес Леони. — Нельзя пересаживать ее в благоухающий сад. Вы поступили нехорошо, патер Бруно. Но теперь вам предоставляется возможность искупить вашу вину, охраняя как зеницу ока ту служанку, которую я вам привел.
      Молодой священник молча и покорно склонил голову, патер Леони открыл дверь и позвал Гунду. Молодая крестьянка покраснела, входя в комнату, а патер Бруно невольно вздрогнул: он никогда еще в жизни не видал такой красавицы.
      Молодой священник сразу понял всю тягость возложенного на него испытания. Он был молод, кровь его еще была горяча, и отныне он был обречен жить под одной кровлей с таким очаровательным созданием, оставаясь совершенно чуждым для него.
      — Гунда, ты будешь служанкой этого человека, — обратился патер Леони к своей дочери, — и будешь исполнять всякую работу, которую он поручит тебе. Не задавай ему любопытных вопросов и сама не отвечай на такие вопросы. Если поселяне будут расспрашивать тебя, откуда ты пришла и кто ты такая, то старайся отвечать неопределенно, а еще лучше молчи. Кто молчит, тот всегда побеждает. Запомните это вы оба. А теперь прощайте. Да благословит вас Господь.
      Патер Леони ушел, а молодой священник и прелестная девушка остались одни. Наконец патер Бруно произнес:
      — Наверху под крышей есть маленькая комнатка, в которой вы будете жить, Гунда. А теперь идите к колодцу, принесите воды и приготовьте в кухне ужин. А я тем временем пойду в церковь.
      — Слушаю, преподобный отец, — ответила Гунда и тихо вышла, чтобы исполнить данное ей приказание.
      Спустя несколько минут молодой священник стоял уже в церкви на ступенях алтаря и служил вечерню.
      Справа от алтаря находилось изображение Божьей Матери. Патеру Бруно показалось, будто чудные глаза Девы Марии оживились, а уста Ее открываются и вот-вот заговорят. Но вместо слов: «Матерь Божья, помилуй нас!», патер Бруно неслышно прошептал:
      — Гунда! Прелестная Гунда! Тебе одной молюсь я!

Глава 16
БОГАТЫЙ КОММЕРСАНТ