Пещера Лейхтвейса - Пещера Лейхтвейса. Том первый
ModernLib.Net / Исторические приключения / Редер В. / Пещера Лейхтвейса. Том первый - Чтение
(стр. 1)
Автор:
|
Редер В. |
Жанр:
|
Исторические приключения |
Серия:
|
Пещера Лейхтвейса
|
-
Читать книгу полностью
(2,00 Мб)
- Скачать в формате fb2
(584 Кб)
- Скачать в формате doc
(458 Кб)
- Скачать в формате txt
(440 Кб)
- Скачать в формате html
(582 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38
|
|
В. Редер
Пещера Лейхтвейса
Том первый
Глава 1
ЛЮБОВЬ ДОРОЖЕ ЧЕСТИ
Солнечным ясным октябрьским утром 1748 года на площади перед ратушей старинного города Висбадена, уже тогда знаменитого своими целебными источниками, толпился народ. Людей привлекло сюда довольно редкое зрелище: поставленный к позорному столбу преступник. В широкой нише у стены ратуши, выполнявшей в Висбадене роль позорного столба, стоял стройный красавец юноша. Руки и ноги его были в цепях, а шею обхватывали железные оковы, прикрепленные к стене ниши. На груди у него висела доска, на которой крупными красными буквами было написано: «Поставлен к позорному столбу за браконьерство». У ног преступника, как бы в насмешку над ним, лежало почти совершенно новое двуствольное ружье и широкий блестящий охотничий нож. Лицо юноши, поставленного к позорному столбу на посмешище толпы, было мертвенно-бледно. Темные вьющиеся волосы непокорными прядями спадали на высокий белый лоб, на губах осужденного играла полная горечи и презрения улыбка, большие темные глаза мрачно и сосредоточенно глядели в землю. Лицо его с классически правильными чертами было охвачено невыразимой тоской и отчаянием. Рядом с ним, одетый во все красное, стоял палач. В одной руке он держал связку прутьев, а в другой — венок из соломы. Дальше, налево, на широких ступенях лестницы главного входа в ратушу, расположился городской писарь, а сзади него герольд с трубой. Писарь сделал знак, взмахнув свитком пергамента, и по площади пронесся протяжный звук трубы. Мгновенно наступила глубокая тишина. Тысячи присутствующих замерли в ожидании, и только одно порывистое дыхание нарушило торжественную тишину. Писарь развернул пергамент и громким голосом начал читать:
«Произведя следствие и выслушав свидетелей, уголовный суд в Висбадене установил, что Генрих Антон Лейхтвейс, бывший до сих пор гоф-фурьером Его Высочества, владетельного герцога Карла Нассауского, занимался тайной и недозволенной охотой в лесах Его Высочества, преследуя цель наживы. Он был схвачен на месте преступления в тот самый момент, когда убил оленя.
Ввиду непреложных улик, судом постановлен следующий, утвержденный Его Высочеством, приговор:
Означенный Генрих Антон Лейхтвейс должен быть выставлен на общее поругание у позорного столба, начиная с полдня 13 октября 1718 года на целые сутки, причем он будет закован в цепи и на голову его возложен венок из соломы. Палач публично нанесет ему прутьями обесчещивающие его семь ударов по лицу, после чего гражданам предоставляется право оскорблять преступника по их усмотрению, как находящегося вне закона. По окончании этого обряда на следующий день ровно в полдень Генрих Антон Лейхтвейс будет заключен в городскую тюрьму, сроком на год, с принудительной работой на ткацкой фланелевой фабрике.
А теперь пусть палач города Висбадена исполняет свой долг».
Снова раздался троекратный звук трубы. Толпа молча выслушала суровый приговор, недоумевая, почему уголовный суд покарал так строго столь обычное в те времена преступление. Даже не знавшие близко Лейхтвейса были возмущены этим жестоким и несправедливым приговором, не говоря уже о тех, кто хорошо знал честного, приветливого, полного веселья и жизни юношу — справедливо прозванного Веселым Гейнцем. Всюду и всегда он был желанным гостем и собеседником. Тем сильнее была печаль и искреннее участие его друзей, хорошо знавших, что Веселый Гейнц не способен на приписываемое ему преступление. Во всем этом деле, по-видимому, было какое-то недоразумение. Что касается женского населения Висбадена, то у многих девушек и молодых женщин тревожно забилось сердечко, как только они узнали о позорном наказании, к которому оказался присужден красивый и обаятельный юноша. Многие из висбаденских красавиц, незамужних дочерей зажиточных горожан, втайне мечтали о молодом гоф-фурьере Его Высочества и о счастье назвать его своим мужем, но, как это ни странно, он ни за кем из них не ухаживал и никому из них не оказывал предпочтения. Тем не менее многие светлые и чистые глазки милых девушек наполнились слезами, когда их любимца постигла жестокая участь. Палач, услышав приказание начать самую ужасную часть приговора, невольно вздрогнул. Видимо даже и его взволновал обряд публичного лишения чести этого симпатичного юноши. Однако ему оставалось только повиноваться. Он замахнулся связкой прутьев, но прежде чем успел нанести удар, из груди несчастного вырвался душераздирающий крик: — Я не виноват! — со всей силой отчаяния крикнул Лейхтвейс. — Видит Бог, что я невиновен. Клянусь в этом всем для меня святым! Не лишайте меня чести, не затаптывайте в грязь мое имя. Я не виновен, не виновен… — Закоренелый преступник, ты уже несколько раз во время судебного следствия утверждал то же самое, — воскликнул городской писарь, — но когда судьи спросили тебя, что ты делал в лесу герцога и почему на расстоянии двадцати шагов от того места, где тебя задержали, лежал только что застреленный олень, — то ты не хотел отвечать! Говори же хоть теперь. Расскажи нам, что привело тебя в герцогский лес. Сознайся откровенно во всем, и тебе удастся, быть может, оправдаться, — тогда ты немедленно будешь освобожден. Затаив дыхание, толпа смотрела на юношу у позорного столба. Все ожидали, что вот-вот он откроет мрачную тайну и разрешит таинственную загадку, одному ему известную. В один из моментов показалось, что Лейхтвейс решился на это. В его темных глазах мелькнул зловещий огонек, губы нервно дрожали, и грудь высоко поднималась, выдавая нечеловеческую борьбу, которая в нем происходила. — Да, я был ту ночь… нет… она… была у… — хрипло вырвалось у него и как-то сразу оборвалось, окончившись тихим стоном. Он тяжело вздохнул, по лицу пробежала судорога, глаза снова гордо заблестели, и он, решительно подняв голову, крикнул голосом, полным тоски и отчаяния: — Да нет же! Убейте лучше меня! Покройте навеки позором! Сгноите в тюрьме! Но вы не вырвете у меня моей тайны. Палач! Наноси скорее обесчещивающие меня удары. Несчастный сам осудил себя этим, он произнес себе приговор. Палач ударил его по лицу связкой прутьев семь раз подряд. Ни одним криком, ни одним движением осужденный не отозвался на это позорное оскорбление; казалось, будто он окаменел или умер, и только скатившаяся по бледной щеке слеза была свидетельницей горя, разрывавшего на части его сердце. В толпе поднялся глухой ропот. Послышались полуподавленные проклятия. Среди тысячной толпы не нашлось ни одного человека, который решился бы использовать разрешение, данное приговором суда, и оскорбить несчастного юношу бранным словом, не говоря уже о побоях. Площадь быстро опустела. Жители спешили уйти от тяжелого зрелища, тем более что был рыночный день и прибывшие из окрестных деревень крестьяне разложили уже на рынке свои товары. Почти совсем рядом с осужденным у позорного столба, на выступе стены, поместился палач. Он должен был остаться здесь до полудня следующего дня, пока за преступником явятся полицейские солдаты и отведут его в тюрьму. Висбаденский палач — все его звали Красным Мартином, хотя на самом деле фамилия его была Фукс, — казалось, о чем-то задумался и безучастно смотрел на пустую теперь площадь, подперев голову рукой. Но вдруг он встал, окинул пытливым взглядом замки на цепях осужденного и начал возиться с оковами на его шее, как бы стягивая их покрепче. При этом он наклонился к уху Лейхтвейса и прошептал: — Бедный Гейнц, прости меня. Я не мог поступить иначе. Что делать — ведь я только палач. Лейхтвейс встрепенулся, как бы внезапно просыпаясь: — От души прощаю тебя, — шепнул он в ответ. — Спасибо, милый. Ты не раскаешься в том, что пожалел палача. Одному Богу известно, как я страдаю, исполняя мое презренное и кровавое дело… Но она этого хочет… Она заставляет меня заниматься этим позорным ремеслом… Ты ведь хорошо знаешь, о ком я говорю? — Конечно. О твоей жене, рыжей Адельгейде, — отозвался с презрением Лейхтвейс. — Да, я знаю, что она тебя, честного человека, покрыла позором. Она, правда, прекрасна собой, но порочна и лукава. Тебе следовало бы бежать от нее, Фукс. Этот демон в образе женщины погубит твою душу. Палач тяжело вздохнул. — Не могу!.. не могу… — глухо простонал он. — Я весь в ее власти, я должен остаться палачом до тех пор, пока она этого желает. — Но, тише… сюда едут какие-то всадники. Лейхтвейс быстро взглянул в ту сторону, куда указывал палач. Вдруг брови его нахмурились и глаза засверкали ненавистью. — Это мой смертельный враг едет сюда, чтобы надругаться надо мной и унизить меня, — пробормотал он дрожащим от злобы голосом. — Я чувствовал, что гордый граф Сандор Батьяни не упустит случая сорвать на мне злобу. И я должен молчать!.. Я беспомощен, бессилен и осужден переносить молча оскорбления от этого наглого венгра. Я лишен возможности защищаться или отомстить. Боже милосердный, я с ума схожу при одной только мысли об этом. — Мужайся, милый Гейнц! Вооружись терпением и перенеси это испытание. Ведь этот венгр знатный господин. Избави Боже его рассердить. Ведь он пользуется особым благоволением герцога и уж несколько недель, как помолвлен с самой красивой фрейлиной герцогини, прелестной молодой графиней Лорой фон Берген. При этих словах палача Лейхтвейс низко опустил голову, руки его задрожали так, что кандалы на них зазвенели, и он чуть слышно с горечью прошептал: — Да, он помолвлен с Лорой фон Берген. В этот момент грубый удар кулаком в лицо прервал его размышления. Вскрикнув, он поднял голову и увидел перед собою богато одетого всадника, который поднял руку, чтобы нанести ему еще удар. Это был человек лет тридцати; иссиня-черные волосы его по тогдашней моде были тщательно завиты и спускались мелкими локонами на узкий лоб. На желтом безбородом лице неприятным блеском сверкали глаза под нависшими широкими черными бровями. Кровавым пятном выделялись ярко-красные губы. Он был мал ростом, но гибок и, видимо, силен. Одет он был в богатый придворный костюм. Одновременно с графом Сандором Батьяни на площади появилось несколько других придворных. Все они сидели на красивых конях. Батьяни обратился к ним, насмешливым жестом указывая на Лейхтвейса: — Вот он, этот негодяй, осмелившийся охотиться в лесах герцога. Взгляните, какая у него гордая осанка даже у позорного столба. Я его сейчас проучу. Я отниму у него охоту заниматься браконьерством. Эй, Риго! Дай-ка сюда хлыст. Я отхлещу как следует этого бродягу. Риго, слуга графа, льстивый и хитрый цыган, одетый в богатую, шитую золотом ливрею, подобострастно подал своему господину собачью плетку. — Бей безоружного человека, трус! — крикнул Лейхтвейс, глядя в упор на своего врага. — Но горе тебе, граф Батьяни, если когда-либо я на дороге встречусь с тобой. Тогда я уж не промахнусь, как в ту ночь, и метко попаду в твое подлое сердце. — Негодяй, — тихим голосом проговорил граф, совсем наклонясь к нему, — ты еще имеешь наглость признаваться, что был в ту ночь в парке с моей невестой, графиней Лорой фон Берген, а стрелял в меня, а не в оленя. — Не произноси этого чистого имени, граф Батьяни, — дрожащим от волнения голосом проговорил Лейхтвейс, — она добровольно никогда не станет твоей женой. Правда, если ты способен издеваться над человеком, закованным в цепи и не имеющим возможности защищаться, то, пожалуй, не остановишься и перед тем, чтобы силой заставить покориться несчастную девушку. Злобный смех послужил ответом на эти слова. — Через неделю Лора фон Берген будет моей женой, — торжествующим голосом проговорил граф, — а в это время преступник Генрих Антон Лейхтвейс будет сидеть на хлебе и на воде в тюрьме. Глухой крик отчаяния вырвался из груди Лейхтвейса. Точно зверь, рвущийся из клетки и жаждущий броситься на своего мучителя, Лейхтвейс напряг все силы, чтобы сломать оковы. В эту минуту он был страшен: лицо побагровело, пена выступила на губах, все мускулы и жилы напряглись. Но граф Батьяни, насмешливо хохоча, замахнулся хлыстом. Вдруг кто-то сзади схватил его за руку. — Не делайте этого, граф Сандор Батьяни, — послышался звучный женский голос. — Вспомните серый дом в городе Чегедине. Не бейте… Не бейте безоружного! Граф, как ужаленный, круто обернулся. Рядом с ним стояла необычайно красивая женщина с роскошными рыжими волосами. Она была во всем черном, благодаря чему еще резче выделялась ослепительная белизна ее кожи и огнем пылали пышные рыжие волосы. Весь Висбаден знал эту красавицу, и все же, несмотря на ее красоту, все без исключения старались избегать встречи с ней, так как она была женой палача. Кроме того, она слыла колдуньей, знающей тайны составления и применения разных ядов и волшебных напитков. Взглянув на нее, граф Сандор Батьяни побледнел и изменился в лице. Но он не посмел посмотреть в ее загадочные серые глаза и лишь вполголоса проговорил: — Зачем ты защищаешь его? Он мой враг. — Ты сам себе враг, граф Сандор, — прошептала жена палача, — последуй моему совету. Не оставайся здесь на лобном месте. Уезжай скорее и прими все меры к тому, чтобы через неделю состоялась твоя свадьба с Лорой фон Берген. По-видимому, рыжая Адельгейда пользовалась каким-то странным, загадочным влиянием на знатного графа, любимца герцога. Не возражая ни одним словом, Сандор Батьяни осадил коня, а затем, вместе с остальными придворными, скрылся, свернув на одну из ближайших улиц. — Что это значит? — с изумлением крикнул палач, глядя на свою жену. — Ты знаешь графа?.. Откуда? Она не удостоила его ответом. С блестящими глазами обернулась она к Лейхтвейсу, мрачно глядящему на нее, по-видимому, не ощущающему даже благодарности за оказанную ему услугу. — Я избавила тебя от оскорбления со стороны графа, Гейнц, — шепнула она ему на ухо, — я избавлю тебя и от тюрьмы, если ты только подаришь мне свою любовь. — Я не люблю тебя, — тихо, но решительно ответил осужденный, — ты жена другого, и уходи отсюда, искусительница. Красавица звонко рассмеялась. — Я знаю, почему ты пренебрегаешь мной, Гейнц, — произнесла она, — ты влюблен в златокудрую Лору фон Берген, а знатная фрейлина герцогини тоже не погнушалась ответить на любовь слуги. Но я говорю тебе: ты будешь принадлежать мне, рыжей Адельгейде, жене палача, и никому больше. — С этими словами она отошла и скрылась за углом ратуши. Медленно и скучно тянулось время. Лейхтвейс мужественно переносил тяжелое наказание. Он стоял с закрытыми глазами, и никто не мог бы узнать, что творилось в душе несчастного юноши. Лишь изредка, да и то лишь на одно мгновение, открывал он глаза и смотрел вдаль, как бы надеясь на что-то. Кого ожидал он? Кого искали его жадные взоры? Наконец настала ночь и скрыла все под своим темным покровом. Площадь перед ратушей была совершенно пуста. Жители Висбадена разошлись по домам; мало-помалу угасал свет в окнах. Кругом стало совершенно темно и тихо. Все уснули. Не спали только палач да осужденный у позорного столба. Масляные лампы, которыми обыкновенно освещали улицы Висбадена, в эту ночь, по распоряжению премудрого совета старейшин города, не зажигались, так как по календарю полагался лунный свет. Но луна изменила Висбадену и ни единым лучом не озаряла улицы города. Грозные, мрачные тучи заволокли луну, быстро несясь над громадами окрестных гор, прозрачными очертаниями высившихся в туманной дали. — До полуночи остался всего час, — проговорил палач, — ты, вероятно, устал, бедняга. Кругом никого нет, — я попробую снять с твоей шеи оковы. Сделав для Лейхтвейса это доброе дело, принесшее тому облегчение, Мартин заявил, что его сильно клонит ко сну. Он вытянулся на ступенях лестницы и вскоре уснул. — Спит, счастливец, — прошептал Лейхтвейс, прислушиваясь к размеренному дыханию палача. — О, если бы я мог отдохнуть и забыться. Мог бы мечтать о счастье и блаженстве. Вдруг он вздрогнул и прислушался. Из-за угла послышались чьи-то легкие, торопливые шаги. К позорному столбу быстро направлялась стройная женщина в длинном, темном плаще. Осужденный попытался разнять закованные в кандалы руки и радостно проговорил: — Она пришла! Идет ко мне. Она не забыла меня!.. В то же мгновение незнакомка поднялась на ступеньки лестницы. Она опустила капюшон плаща, скрывавшего дивную головку с белоснежными локонами, какие по моде того времени носили знатные придворные дамы. — Лора! Дорогая моя, ненаглядная Лора! Ты пришла ко мне, к опозоренному, к обесчещенному, выставленному у позорного столба. Она обвила его шею своими точеными руками и, рыдая, воскликнула дрожащим голосом: — Дай мне поцеловать твои руки, скованные кандалами. Дорогой мой! Ты переносишь мучения, ты страдаешь из-за меня, из-за твоей Лоры. В этот момент луна вышла из-за облаков и нежным светом озарила бедных влюбленных, приникших друг к другу и смешавших свои горячие слезы.
Глава 2
ЧУДЕСНАЯ ПЕЩЕРА
В неописуемом блаженстве Лейхтвейс смотрел на прелестную девушку, стоящую рядом с ним у позорного столба, нежно обняв его. Все мучения, вся горечь, весь позор минувшего дня, казалось, куда-то исчезли из памяти его. — Ты пришла, Лора! Ты не оставила меня. Этим ты сгладила все, и я буду помнить это, пока буду жив. Пока сердце мое будет биться, я буду благословлять тебя! Лейхтвейс произнес эти слова в глубоком волнении, прижимаясь еще крепче к доверчиво склонившейся к нему девушке. Лора долго целовала его в губы, глаза и щеки. — Дорогой мой, — шептала она, — мой честный и отважный Веселый Гейнц! Не тебе меня благодарить, — я должна просить у тебя прощения за то, что довела тебя до позорного столба. Ты молчал, охраняя мою девичью честь, мое доброе имя. Из-за меня ты всенародно обесчещен. Ведь это я назначила тебе в ту ночь тайное свидание в парке, чтобы известить тебя о непреклонном решении моего отца выдать меня замуж за графа Сандора Батьяни… Я ненавижу и презираю этого венгра всей душой. Но сам герцог и его супруга, всегда так приветливо и мило относившиеся ко мне, и те стали на сторону графа. Я не знаю, чем Сандор Батьяни пленил весь двор, но приходится сознаться, что он имеет непонятное влияние на герцога, а через него и на всех других. Нежно и боязливо, как бы страшась близкой опасности, Лора прижалась к закованному в кандалы Лейхтвейсу, крепко обнимая его. Она точно искала у него защиты и спасения от угрожавшей ей опасности от невидимых врагов. Склонив голову на его плечо и глядя на него своими темными, бархатными глазами, она продолжила: — Как сейчас вижу я ту ночь, когда мы с тобой, так же прижавшись друг к другу, сидели под вековой липой в герцогском парке. Я делилась с тобой моим горем и молила тебя спасти меня от надвигающейся гибели. Я клялась тебе, что скорее погибну в волнах Рейна, чем соглашусь попасть в объятья Сандора Батьяни. Вдруг ты внезапно вскочил, схватил лежавшее рядом в траве ружье, прицелился и выстрелил. Прогремел выстрел, и в парке раздался протяжный предсмертный стон. «Беги! — крикнул ты мне. — Беги скорее!» В безумном страхе я повиновалась. Я помчалась не разбирая дороги через кусты и в разорванном платье, вся дрожа от страха и ужаса, бросилась дома на постель. Я до утра не сомкнула глаз в ту ночь, на коленях умоляла я Господа Бога охранить тебя от горя и несчастья. На другое утро, за завтраком, мне рассказали печальную историю. Будто гоф-фурьер герцога Генрих Антон Лейхтвейс минувшей ночью был схвачен лесничим и его помощниками в лесу с дымящимся ружьем в руках. Убитый олень, лежавший в двадцати шагах от него, явно выдавал его вину. Говорили, что герцог был страшно взбешен этим поступком своего слуги, которого до этого времени он очень ценил, и приказал наказать его примерно. У меня при этом рассказе чуть сердце не разорвалось от горя и отчаяния. Ведь одна только я знала, что ты невиновен, что ты можешь одним-единственным словом снять с себя ужасное обвинение. Но я была твердо убеждена в том, что ты скорее пойдешь на пытку, чем выдашь судьям истинную причину твоего пребывания в парке. — Да, Лора, — ответил Лейхтвейс, и в глазах его засиял луч искренней, теплой любви, — они могли бы пытать меня, предать смертной казни, но я все-таки не выдал бы нашей тайны. Что сказали бы жалкие сплетники и клеветники, если бы только узнали, что графиня Лора фон Берген, самая добродетельная, самая гордая из всех придворных фрейлин, которую за красоту ее прозвали «жемчужиной Рейна», любит человека, занимающего при дворе такое ничтожное место. Человека, у которого нет ничего, кроме чести и огромной любви и преданности к тебе, моя Лора. Она крепко обняла его и поцеловала. — Скажи мне, в кого ты тогда стрелял? — спросила она. — В кого ты целился в ту ночь? Я ведь до сих пор не знаю этого. — Я разрешу эту загадку, — резко произнес Лейхтвейс. — Пуля была предназначена для графа Сандора Батьяни, твоего жениха, который, спрятавшись в кустах, подслушивал нас. Я хорошо видел его перекошенное от злости лицо. Меня охватила такая ненависть к нему, что я потерял всякую власть над собою и выстрелил в похитителя моего счастья. Но благодаря странной случайности пуля моя не попала в графа, а угодила в пробегавшего в этот момент за кустами оленя. Граф бросился бежать, а меня схватил лесничий со своими помощниками. Они как раз выслеживали этого оленя. И вот завтра, — глухим, надорванным голосом продолжал Лейхтвейс, — завтра меня запрут в тюрьму, и я навсегда лишусь своей Лоры. Прелестная девушка подняла руку. — Этого не будет! — воскликнула она. — Клянусь тебе нашей любовью и ясным светом озаряющей нас в этот момент луны, что я не допущу этого. Ты будешь свободен, мой Гейнц, а я, Лора фон Берген, буду твоей женой. — Моей женой, — с блаженной улыбкой повторил Лейхтвейс, — моей дорогой, ненаглядной женой. Слезы счастья и радости полились из его глаз. — Теперь выслушай меня, — продолжала она, сильно волнуясь, — каждая минута дорога, мы должны действовать решительно. Палач спит, в его кармане находится ключ от твоих оков. Погоди — я возьму у него ключ. — Лора! Ты для меня решаешься на кражу? — Ты ведь страдал и мучился из любви ко мне. Ты сделал в тысячу раз больше, чем делаю я теперь. Тихо подкралась она к палачу, спавшему крепким сном на лестнице ратуши. Оглянувшись кругом, осторожно запустила руку в кожаную сумку, висевшую у него на поясе. Красный Мартин безмятежно улыбался. Видел ли он хорошие сны или быть может только притворялся спящим, дабы дать возможность любящей белокудрой красавице спасти его друга. Веселого Гейнца? Так или иначе, но Лора благополучно вытащила ключ из сумки палача, и, спустя несколько минут, оковы с легким звоном упали с ног и рук Лейхтвейса. Он был освобожден! Он может теперь покинуть позорный столб. Радостно обнял он Лору, и губы их слились в долгом, жемчужном поцелуе. Он с восторгом глядел в темные и полные страсти глаза самоотверженной девушки, не побоявшейся тайком пробраться на площадь, чтобы утешить и помочь освободиться своему возлюбленному. Наконец Лора опомнилась. — Нужно расстаться, — прошептала она, — через неделю мы вместе навеки. Беги в горы, Гейнц, поживи у кого-нибудь из твоих друзей, которых у тебя там много. Вот возьми этот кошелек с золотом, он пригодится тебе. Через неделю должна состояться моя свадьба с графом Батьяни. Чтобы обмануть окружающих, я для виду соглашусь на все. Но когда граф отвезет меня в свой замок, ты должен быть наготове, чтобы увезти меня. Я пойду за тобой, куда ты прикажешь, я буду делить с тобой и горе и нужду, я буду работать. Если нужно, мы убежим с тобой в Америку и там начнем новую жизнь. Мы продадим мои драгоценности и таким путем добудем необходимые средства. Графиня Лора фон Берген умрет, а Лора, жена Лейхтвейса, будет счастливейшим созданием в мире. — И пусть мне тогда завидуют боги. Прощай, дорогая. В нашу брачную ночь я приду за тобой. — Пусть свет осуждает меня! — воскликнула Лора в слезах. — Господь видит мое сердце, он знает, что иначе я поступить не могу. С тобою я буду жить, с тобой я и умру! Еще раз прижала она его к своей груди, и еще раз слились их уста. Вдруг среди ночной тишины раздалась команда, послышались шаги приближающегося отряда солдат, и мерцающий свет факелов озарил часть площади. Во мраке выступила фигура графа Сандора Батьяни, быстро приближавшегося к ним во главе отряда солдат. Лора быстро скрылась за выступом стены ратуши. Лейхтвейс поспешно намотал на руки цепи. Палач тоже встрепенулся и вскочил на ноги. Все они стали ждать объяснения внезапного появления графа Сандора. Венгр поднялся по ступеням к главному входу ратуши, бросил недоверчивый взгляд в сторону осужденного, передал палачу запечатанный пакет и заявил: — Приказ Его Высочества владетельного герцога. Так как существует подозрение, что браконьера Лейхтвейса попытаются сегодня ночью освободить, то наказание его у позорного столба прекращается и преступник будет теперь же препровожден мною в тюрьму. Палач города Висбадена, я требую выдачи пленника. Тихий стон вылетел из измученной груди Лоры фон Берген, которая стояла за углом и была близка к обмороку. «Все погибло, — подумала она, — погибло навеки. Из тюрьмы ему не уйти, и мне остается одно: или покориться нелюбимому человеку, или же искать смерти в волнах Рейна». Красный Мартин тоже печально покачал головой. Приказу надо было повиноваться. — Снимите у него кандалы с ног, — приказал граф Сандор, — а на руках оставьте. Впрочем, — прибавил он насмешливо, — при первой же попытке к бегству он будет убит. Ружья солдат заряжены боевыми патронами, и я уже отдал соответствующее распоряжение. Палач сделал вид, будто исполняет приказание графа. Он сразу заметил, что оковы были уже сняты с Лейхтвейса. Но он не обмолвился ни единым словом и только, улучив момент, быстро шепнул осужденному: — Не унывай, Гейнц! Бог видит правду. Если на то будет Его воля, Он выведет тебя и из тюрьмы. Лейхтвейс был раскован. Солдаты окружили его и двинулись к тюрьме. Рядом с ними шел граф Сандор со шпагой в руке. Так прошли они через площадь. Лейхтвейс еще раз оглянулся на позорный столб, где он страдал и где в то же время еще так недавно испытал столько счастья и сладостных надежд. Вдруг ему показалось, что он видит свою возлюбленную, озаренную светом луны. Она простерла к нему руки и затем скрылась. Солдаты свернули на одну из боковых улиц. Быстро шли они вперед, и вскоре печальное шествие вышло на ту улицу, где была расположена тюрьма. В немой тоске несчастный пленник взглянул на гору Нероберг, высившуюся в призрачном свете луны над красивой долиной, лежавшей в тени. Внезапно Лейхтвейса охватило безграничное отчаяние. «Только теперь или никогда я могу добиться свободы, — подумал он, — если мне удастся бежать в горы, то я спасен, а если нет, то пусть лучше убьют меня. Что мне жизнь! Я все равно не перенесу утраты Лоры». Справа, на окраине города, из темноты стали вырисовываться очертания серого мрачного здания, точно окутанного безмолвием смерти. То была тюрьма. Осталось лишь несколько минут до того момента, когда Лейхтвейса запрут в этот гроб, откуда уже не будет никакого спасения. Граф Сандор Батьяни наклонился к своему пленнику: — Вон там ты будешь томиться, — шепнул он ему со злобной улыбкой, — а в это время Лора фон Берген будет лежать в моих объятиях, в замке Вальдек, подаренном мне герцогом. Лейхтвейс не выдержал и нанес цепями страшный удар прямо в лицо графу Батьяни. Венгр, громко вскрикнув, упал. В то же мгновение Лейхтвейс прорвался вперед. Точно гонимый охотником зверь, помчался он с быстротой ветра по направлению к Неробергу. Граф Сандор быстро вскочил на ноги. — Стреляйте! — яростно крикнул он солдатам. — Что вы стоите, как истуканы, негодяи? Стреляйте в него. Изрешетите его пулями. Солдаты образовали цепь во всю ширину дороги, так что пули должны были пролететь по всему пути. Одна из пуль неминуемо должна была сразить Лейхтвейса. Но прежде чем солдаты успели дать залп, из темноты вынырнула высокая женская фигура и спокойно остановилась перед самыми дулами ружей. Солдаты невольно опустили свое оружие. — Не трудись, Сандор Батьяни, — прозвучал звонкий голос, как показалось графу, рыжей Адельгейды. — Лейхтвейса ты в тюрьму все равно не посадишь. — Проклятая баба! — заревел венгр. — Повсюду становишься ты мне поперек дороги. Со шпагой в руке он бросился к темной фигуре. Послышался пронзительный, насмешливый хохот, и шпага венгра рассекла воздух. Таинственное видение исчезло — издали только слышался дикий хохот. Солдаты перекрестились. — Десять золотых тому, кто поймает беглеца! — крикнул граф. — Он еще не добежал до гор. Вон он бежит. Живо за ним! Поймавшему достанется награда. Десять золотых? Это подействовало. Шесть человек быстро сбросили с себя лишнюю амуницию и погнались за беглецом. Батьяни тоже помчался вперед. Благодаря силе и ловкости он быстро обогнал всех остальных. С каждой минутой расстояние между Лейхтвейсом и его врагами становилось все меньше и меньше. Тело несчастного юноши вследствие долгого нахождения у позорного столба утратило свою обычную гибкость. Ноги ныли и болели, точно он бежал по раскаленным гвоздям; вызванная тесными оковами глухая боль в затылке доводила его чуть не до обморока. И все-таки он продолжал бежать вперед. Он добежал уже до горных ущелий: сучковатые пни, непроходимый кустарник, сломанные ветром деревья, лежащие поперек дороги — все это задерживало беглеца, но вместе с тем служило препятствием и для преследователей. Задыхаясь, покрытый потом и кровью из ран на руках от шипов и колючих кустарников, Лейхтвейс держал путь к скалистой возвышенности, заросшей вековыми деревьями. За спиной его, шагах в тридцати, мчался Сандор Батьяни с пистолетом в одной и со шпагой в другой руке. — Сдавайся, негодяй! Не то — пристрелю! — кричал венгр. Не произнося ни слова в ответ, Лейхтвейс бежал все дальше. Вдруг он увидел перед собой шумный горный поток. Сильные дожди последних недель превратили ручеек в бурную пенящуюся реку. Нигде не было видно моста, брод же искать не было времени. А позади, за спиной, раздавались торжествующие крики настигающего его врага. Лейхтвейс еще раз вспомнил Лору фон Берген, еще раз представил себе ее милое личико и, прошептав ее имя, бросился в воду.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38
|
|