– Хватит, дорогой, хватит. Мне завтра рано вставать, – всего-то два раза финишировав, закруглилась Зоя, деловито чмокнула, перевернулась на бок и сладко засопела. Ее ягодицы были округлы, холодны и формой напоминали арбузы.

«Да, видимо, надо делать оргвыводы. – Бродов поднялся, натянул трусы, прошелся в ванную, потом на кухню. – Чаю попить, что ли?»

Несмотря на трудный день, спать ему совершенно не хотелось, точнее, он не хотел видеть свои сны, лежа рядом со сладко посапывающей Зоей. У которой ягодицы словно арбузы. Интересно, что снится ей?

«Да, пора заканчивать всю эту музыку. – Бродов вздохнул, включил электрочайник и неторопливо подошел к окну. – Как вы, ребята, ни ложитесь…»

Вид из окна не радовал – снег, снег, снег, кольца метелицы, призрачный свет фонарей. Сразу чувствовалось – холод собачий. Как и на душе. Баб, что называется, до черта, а вот женского тепла…

Наврали Карл с Фридрихом, наврали – количество не переходит в качество. Брехня… Так, отвергнув диалектику марксизма, он напился чаю, вволю набродился без мыслей по кухне и принялся советоваться сам с собой. Решать извечный, конкретно русский вопрос: что делать? Ехать домой было в лом, сна не было ни в одном глазу, смотреть какой-нибудь там ночной канал – боже упаси. Неровен час порнуху покажут. Может, заняться чтением? Фигушки, Зоя в доме кроме иллюстрированных журналов чтива не держит. Так, так, так… Куда пойти, чем заняться. И тут Бродов выругался – как же, блин, он сразу-то не допер? Да, гады годы, мое богатство, шевелить извилинами становится все трудней. Стараясь не шуметь, он торопливо оделся, забрал со столика в прихожей ключи и, не дожидаясь лифта, по лестнице спустился к спящей в своей будке консьержке. Вышел из подъезда, окунулся в ночь и вытащил из «хаммера» книгу, ту самую, мифически-эпическую, подаренную незнакомкой из «Волги». Быстренько вернулся в тепло, устроился на кухне и принялся внимать. Собственно, в общем и целом все это было ему знакомо – ну да, глиняные таблички, клинописные знаки, космологические легенды, поэмы, преданья старины глубокой. А вот в конкретике…

В давние, куда там ветхозаветным, времена на землю, оказывается, прилетали боги. Главным у них был царь Алалу, могучий и грозный, как скала. Однако придворный виночерпий, храбрец Ану, вступил с ним в бой, принудил к бегству и занял его трон. С тех пор он звался Повелителем Богов, его царством было пространство, символом – звезда. А обитал он вместе с супругой, красавицей Анту, своими слугами, приближенными и челядью в Заоблачном Дворце, ворота коего охраняли Бог Древа Истины и Бог Древа Жизни. И было у добродетельнейшего Ану два сына, статью похожих на отца. Старшего, перворожденного, звали Энлиль, он был принцем на небе, правителем на земле. Голос его был слышен далеко, решения не подлежали сомнению, он провозглашал судьбы всех, боги простирались перед ним. Причем Энлиль был не только главой богов, но и Верховным правителем Шумера. Его боялись, почитали, уважали и любили:

Бог Неба и Земли, Первенец Ану, Распределитель Царских Санов, Глава Совета Богов, Отец Богов, Даровавший Земледелие, Владыка воздуха – вот некоторые из эпитетов, которыми люди, «черные головы» по-шумерски, награждали Энлиля.

Вторым сыном великого Ану был бог Энки, властелин Апсу[43], повелитель Соленых Вод. Являясь господином океанов и морей, он научил шумеров строить суда, наполнил реку Тигр «животворной» водой, очистил болота, насадил тростников и сдедал ее обиталищем зверей, птиц и рыб. Однако внимание Энки не ограничивалось водной стихией. Именно он был тем, кто «направил плуг с воловьей парой, открыл священные борозды, построил стойло, воздвиг овчарни». Кроме того, ему приписывался приоритет в изготовлении на земле самых первых кирпичей, строительстве жилищ, городов, в металлургии, ремеслах. Он был богом, породившим цивилизацию, благодетелем человечества, величайшим альтруистом и защитником людей перед советом богов. Мудрость его была безгранична, дела достойны восхищения.

Еще у совершеннейшего Ану была дочь Нинхурсаг, столь замечательная внешне, что «ее вид принуждал пенисы мужчин постоянно смачиваться семенем». Однако это было не главным ее достоинством – она помимо всего прочего владела искусством врачевания, за что ее прозвали Нинти, то есть дева, дающая жизнь. Ее символом был резак, использовавшийся в древние времена акушерками для перерезания пуповины.

Вместе со знатными небожителями на землю прибыли и рядовые боги – ануннаки, главной целью которых было строительство, углубление каналов, а также добыча кубаббары[44] и куги[45]. Денно и нощно трудились они в сердце гор Гибкурае, в месте сияющих сил Арали, под землей:

Все это кончилось нехорошо – массовыми неповиновениями, бунтом, чуть ли не революционной ситуацией. Однако до диктатуры божественного пролетариата дело не дошло, было единогласно решено создать «лулу» – примитивного рабочего:

Нинхурсаг, четко чувствуя момент, ответила положительно, приготовила все необходимое и приступила к работе. Наконец раздался ее торжествующий крик:

Ануннаки с радостью восприняли это известие. Они подбегали к Великой богине и целовали ей ноги.

И долго еще Бродов внимал событиям минувших дней, пил обжигающе горячий чай и предавался удивлению – что у богов, что у людей, все одно и то же: ложь, злоба, зависть, ненависть, война. Ну да, а как иначе-то? Ведь по образу же, по подобию…

А потом наступило утро, сумрачное, ненастное. Зоя, желтая, как лимон, скорбно стонала в ванной, судорожно плескала струями, была нехороша. Бродов по-отечески кивал, нейтрально улыбался, готовил крепчайший кофе, весь вид его как бы говорил, что только идиоты мешают «Уокера» с «Советским» шампанским. И идиотки. Наконец с грехом попонам собрались, печально, с божьей помощью, пошли. В лифт, затем мимо сонной консьержки, из подъезда, на мороз. Вокруг все было белым-бело, зимушка-зима банковала, на месте бродовского «хаммера» стоял большой сугроб.

– Да, снега России, – усмехнулся Бродов, дистанционно пустил мотор и, подмигнув зеленой Зое Викторовне, принялся сражаться со стихией. Скоро человек победил, страдалица устроилась в салоне, и джип, впечатывая колеса в снег, напористо рванулся с места. Ехать было недалеко, от силы два квартала, – Зоя ковала проклятый металл поблизости от дома.

– Чао, дорогой, – шепнула она, чмокнула Бродова в щеку и, полузакрыв глаза, точно сомнабула, с трудом вылезла из машины.

– Чао, – сказал ей в спину Бродов, мрачно покачал головой и с неожиданным облегчением подумал: «Гудбай, май лав, гудбай». Юзом развернулся на месте, поймал позабористее радиоволну, сделал погромче музыку и бодро покатился на службу. Эх ма, нам песня строить и жить помогает.

Фирма Бродова размещалась в приземистом двухэтажном доме. Размещалась с размахом – огороженная территория, тяжеленный шлагбаум, телевизионные камеры, вооруженная охрана. Муха не пролетит, мышь не пробежит, враг не пройдет.

– Вижу, дозорный на вышке не спит. – Бродов заехал на парковочную площадку, вякнул сигнализацией «хаммера» и, по-хозяйски взглянув по сторонам, остался доволен. – Так, ажур. Гранату отняли, послали домой.

Он весело кивнул караульному в будке, поднялся на высокое крыльцо и открыл массивную дверь с литыми ручками. Над ней красовался барельеф, изображающий ската, шипы на его хвосте торчали словно копья. Внутри все было устроено на славу – ничего лишнего, надуманного, мешающего функциональности. Просторная дежурная часть, удобная комната резерва, блокируемый с пульта ружпарк, спортзал на пару дюжин персон с мишенями, манекенами и тренажерами. Порядок был ну прямо-таки гвардейский, аки в войсках, не хватало только красного знамени, часового при нем и веселеньких изречений на стенах типа: «Воин, запомни командиров наказ – бди днем и ночью, не закрывай чутких глаз».

– Здравия желаю, Данила Глебович, – вытянулся при виде Бродова дежурный, бывший морпех. – Докладываю: без происшествий.

С ним синхронно встали помдеж и командир резерва:

– Здравия желаем. С прибытием.

Не в силу субординации вскочили – в знак уважения. В коллективе Бродова любили, он был заботлив, рассудителен и не жаден. А потом, все знали, что во главе действительно стоит достойный, самый сильный, самый ловкий, самый опасный. И он действительно имеет право на больший кусок. Так что завидовать такому грех.

– Здравствуйте, товарищи, – улыбнулся Бродов, крепко поручкался с народом и побежал по лестнице к себе на второй этаж. В куцый, заканчивающийся капитальной стенкой каменный аппендикс коридора. По левой стороне – его владения, по правой – берлога Рыжего, на входе за компьютером, как всегда в мини-юбке, ученая секретарша Екатерина. В самом деле ученая – симферопольскую школу ГРУ в свое время заканчивала. Умнейшая бабища, незаменимый кадр, а вот по женской части ноль, совершенно без изюминки. Ну кто же с такими ляжками надевает мини-юбку. Нога как у атлета, сплошная мускулатура. Э, да никак она сегодня в штанах. Ну, видимо, большой медведь в лесу издох. Тот самый, аморальный, который спит в берлоге с лисичкой-сестричкой.

– Гутен морген, Данила Глебович, – оторвала секретарша взгляд от монитора. – Чаю? Кофе? Бутерброд? Или поосновательней чего?

Все правильно, какая может быть война на голодный-то желудок.

– Привет, Катерина, – улыбнулся Бродов. – Пока не нужно, с осени закормлен. Пробей-ка ты мне лучше машинку: черная «Волга», номер такой-то.

А сам невольно вспомнил глаза незнакомки – таинственные, манящие, похожие на омуты.

– Пробью, – пообещала секретарша, – только вот справку добью. Не горит?

– Добивай, не горит, – успокоил ее Бродов, по-отечески кивнул и отправился к себе в чертоги. Кабинет был внушительный, впечатляющий, отделанный мореным дубом. И обставлен соответственно – массивный Т-образный стол, тяжелые резные кресла, гигантских габаритов сейф, называемый по старинке «медведем»[47]. Все здесь было прочным, качественным, сделанным добротно, под стать хозяину.

– Тэк-с. – Бродов сел, поерзал в кресле, деловито зашуршал бумажками. – Что мы имеем?

Что надо, подписал, что не надо, отложил. Потом глянул на часы, покрутил органайзер и позвонил клиенту, шефу фирмы «Бон вояж».

– Яков свет Абрамович, это я. Да, да, Бродов. Да нет, платежка дошла, я по личному. В Египет хочу. Да, дней на десять, один. Нет, лучше не в Хургаду, в Шарм-эль-Шейх. Что, в Эль-Гуну? Ладно, в Эль-Гуну так в Эль-Гуну, Бельмондо так Бельмондо. И… через Питер. Да, да, вот так хорошо, самое то. Ладно, не прощаюсь, после обеда заеду. Все, до встречи.

На мгновение он задумался, вспомнил номер, с удовлетворением крякнул и снова принялся давить на телефонные кнопки. Старательно, медленно и печально набирая межгород. В трубке пшикнуло, клацнуло, послышались гудки, и наконец раздался голос, женский:

– Алле, алле?

– Вера Тихоновна, здрасьте. Это я, Данила, – отозвался Бродов. – Женю позовите, пожалуйста.

Будить его, гада, будить, и немедленно. Ох и любит же товарищ давить харю, даром что Скорпион по знаку, – настоящий бурундук. Хотя, честно говоря, может и по трое суток не спать.

– А, Данила, ты? – Голос потеплел, сделался тоном ниже. – Женечка теперь живет не здесь. Девушку нашел, Кларой зовут. Записывай номер.

Ладно, Клара так Клара, хорошо что не Цеткин. Попрощался Бродов с добрейшей Верой Тихоновной и снова начал жать на кнопки телефона. И напоролся вскоре на самого Женьку, веселого, бодрого и нисколько не сонного.

– Данила! Командир! Ну как ты там?

– Завтра расскажу, в Питер еду, – пообещал ему Бродов. – Рейс такой-то. Встретишь? Не проспишь?

– Ого-го-го-го! – заорали буйно на том конце линии. – Клара! Кто едет-то к нам! Сам Данила-мастер едет! Виват!

Ну, Данила, это понятно, только вот почему мастер-то? А вы поработайте с ним в полный контакт, тогда, если, конечно, мозги останутся, поймете.

– Клара у тебя кто? Блондинка? Брюнетка? – осведомился Бродов. – Что, мелированная, под корень? А, все одно, привет передавай. Ну ладно, будь. Бог даст, увидимся.

Он отключился, встал и сделал круг по кабинету.

Е-е-е, хали-гали! Его переполняла бешеная, вертящаяся колесом радость – завтра он увидит Женьку, своего старого боевого друга. Сколько соли морской съели вместе, сколько выхлебали дерьма. И чего это он раньше не надумал рвануть в Египет. Через город, знакомый до слез. Из которого Женька, гад, ни ногой. Нет бы приехал сюда, осел, заварили такую бы кашу. А впрочем, ладно, и так неплохо. Скат в авторитете здесь не хуже бабра. Можно без вопросов третьим на герб[48]…

Бродов усмехнулся, подошел к окну, глянул на застывшие в боевой готовности машины ГБР[49]. Было их числом куда поболее, чем в местном УВД. Да, процесс идет, дело движется. А ведь как все начиналось-то – тяжко, муторно, под зубовный скрип: отставной матрос охранник Бродов «на костюме» у ворот. Громыхание музыки, бабочки халдеев, пьяненькие россияне с пальцами веером. Не так блатные, как голодные, на понтах, с резко обостренным чувством собственного достоинства. Бить коих по голове нельзя… Только не долго так стоял охранник Бродов, поосмотрелся, пообтерся, сделал кое-какие выводы и начал действовать самостоятельно. Решать на пару со Свалидором горящие вопросы на злобу дня – кардинально, крайне решительно, с завидной легкостью, раз и навсегда. Затем настало время сока, томатного, воняющего резиной, выпускаемого штык-ножом из грелок на землю. В общем, через год Бродов уже встал на ноги, а когда подтянулось пополнение в лице его друзей-однополчан, дела на тернистом охранном поприще резко пошли в гору. В городе все знали, что скат – рыба с зубами, тот, кто платит ему, больше не платит никому. А тот, кто этого не понимал, быстро убеждался на своей шкуре, что люди Бродова вне конкуренции. Куда до них спортсменам, братве, ментам и фээсбэшникам. Не тот калибр, кишка тонка.

«Да уж». Бродов улыбнулся, вспомнил, как однажды обидел Пуделя с подхватом[50], а в это время в дверь постучали, и пожаловала Катерина.

– Данила Глебович, разрешите? Я вашу «Волгу» пробила.

– Ну? – буркнул одобрительно Бродов и глянул выразительно на секретаршу: – Давай.

Вернее, на руку ее посмотрел, на правую, где должна была находиться бумажка с данными. Установочными, определяющими личность владельца транссредства. Это по идее.

– Не дам, – отвечала секретарша. – «Волги» с такими номерами в природе не существует. По крайней мере в Иркутской области. Вот так.

В умных глазах ее светилась усмешка – ох, командир-командир, не то ты у бедной девушки просишь.

– Ладно, Катерина, молодец, – похвалил ее Бродов, – спасибо. Иди.

– Всегда пожалуйста, – отозвалась та, показала зубы и вразвалочку, поигрывая бедрами, двинулась на выход. Глядя ей вслед, Бродов вспомнил Владимира Семеновича: «Ох, рельеф мускулатуры, мышцы крепкие спины». А когда дверь закрылась, мысли его приняли другое направление. Устремились к странной лазурноглазой незнакомке из несуществующей в природе черной «Волги».

Град Петров встретил Бродова оттепелью, на летном поле было сыро и тепло, словно в гадюшнике. Казалось, что прилетели не в Петербург – Ташкент.

«Да, у природы нет плохой погоды», – Данила хмыкнул, распахнул «пропитку» и в общей людской массе направился к аэровокзалу. Настроение у него было лучше не придумаешь. Сколько же они времени-то с Бурундуком не виделись? Лет восемь, верное. С гаком. А может, и побольше. Да, бегут годы…

Скоро он уже добрался до зала прибытия, плавно притормозил и сразу же увидел среди встречающих Женьку – все такого же тощего, мосластого, обманчиво интеллигентного. Рядом с ним стояла пухленькая девушка с миленькими конопушками на вздернутом носу. Вот уж верно замечено – разноименные полюса притягиваются.

– Бродов! Данила! Командир! – нисколько не смущаясь посторонних, восторженно заорал Женька, приветственно потряс правой рукой и бросился, как сумасшедший, обниматься. – Ты, черт…

Левую по локоть отхватила разъяренная касатка. Та самая, четырехметровая, с микрочипом в башке, едва не откусившая Бродову голову[51]. Весело, ох как весело было тогда в водах Средизерноморья…

– Здорово, брат, здорово, – обнялся Бродов с Женькой, похлопал его по мускулистой, неожиданно крепкой спине. – Привет.

И, разом ощутив тягучий ком в горле, выругался про себя – ну вот, блин, дожили, сантименты пошли. Видимо, уже недалеко до маразма.

– Данила, познакомься. – Женька отстранился, гордо подмигнул и указал на девушку с конопатым носом: – Это Клара. Моя подруга. Боевая. На той неделе заявление подали.

Ну, раз на той неделе заявление подали…

– Копылова, – протянула Клара с достоинством маленькую крепкую ладонь. – Много слышала о вас. Хорошего. – И вдруг улыбнулась, как-то по-простецки, искренно, обезоруживающе и добро. – Ребята, поехали, а? Пироги стынут…

Ехать надо было на древней, видавшей лучшие времена бежевой «копейке». Клара устроилась за рулем, Женька на «месте смертника»[52], Бродов, перекрестившись, с опасением в душе опустился на заднее сиденье. После «хаммера» в «копейке» ему было как-то не по себе. Однако ничего – Клара круто взяла с места, глушитель с готовностью зарычал, подвеска весело загрохотала, из печки потянуло баней. И потащились по сторонам дороги грязно-белые ландшафты. Зима называется. В общем, ничего страшного не случилось, тем более что ехать было недалеко, на Пулковское шоссе.

– Прибыли. – У длинного, напоминающего линкор дома-корабля Клара остановилась, заглушила мотор и принялась навешивать на руль противоугонные вериги. – Ребята, уно моменте, в России живем. Так, еще немного, еще чуть-чуть. Ну все, выходим.

Она привычно залезла под капот, вытащила центральный провод из крышки трамблера, вдумчиво задраила все двери и вякнула сиреной сигнализации.

– Ап, готово. Пошли.

Основательная такая девушка, напористая, хорошо знакомая с реалиями нашей жизни. К слову сказать, двигающаяся, несмотря на формы, быстро, непринужденно, с какой-то скрытой грацией. И где только Женька ее нашел?

Между тем зашли в подъезд, плавно прокатились на лифте и оказались наконец в однокомнатной квартире, прихожку которой украшали лосиные рога. Так, ничего особенного, не бродовские необъятные хоромы и не сдвоенные палаты Зои Викторовны: стол, компьютер, продавленная тахта и книги, книги, книги. Зато уж благоухало-то на славу – и жареным, и пареным, и печеным. Не удивительно, как вскоре выяснилось, – стол на кухне ломился от еды, будто прибыл Бродов с голодного острова.

– Раздевайся, Данила, будь как дома, – улыбнулась Клара, расстаралась с тапками и, не теряя времени на разговоры, потащила Бродова к столу. Действительно, какое может быть общение на голодный желудок? Женька уже был на кухне – хлопал холодильником, звенел бутылками, чувствовалось, что по отношению к Бродову у него были самые серьезные намерения. И вообще сразу чувствовалось, что Бродову здесь ужасно рады.

– Женька, а ведь мы нажремся, – сделал вывод Данила, тяжело вздохнул и принялся вытаскивать из сумки дары сибирской земли – омуля, икру и… французский коньяк. В глянцевых, радующих взор картонных коробочках, числом не менее пары дюжин: «Бисквит», «Мартель», «Отард», «Наполеон», «Камус»… Ох и здоровый же был Бродов мужик, сказалась спецназовская закалка.

Ладно, сели, не церемонясь, приняли, со вкусом закусили. Повторили. Усугубили. Пошла беседа, полился разговор. О том, о сем, об этом. За жизнь. Бурундук, оказывается, нынче подвизался в сторожах, Филатов, бывший сослуживец, стал важной шишкой в ФСБ, а Клара, оказывается, писала фантастическую прозу. Как раз вчера пришли сигнальные экземпляры ее новой книги. Значит, скоро будет гонорар.

– И про что же, Кларочка, сие творение? – с вялостью, только чтобы сделать хозяйке приятное, осведомился Бродов. – Какие-нибудь небось звездные войны?

Меньше всего на свете ему хотелось сейчас говорить о литературе.

– Да нет, неправда ваша, – усмехнулась Клара, и в глазах ее вспыхнули огни. – Слышал ты, Данила, когда-нибудь о древнем Шумере? О глиняных табличках с клинописными знаками?

Коньяк она пила наравне со всеми – стопками. Хрустальными. Весьма объемистыми.

– Таблички с клинописью? – оживился Бродов и вспомнил ночь любви в чертоге Зои Викторовны. – Как же, как же… Их превосходительство Ану, наследничек Энлиль, братец Энки, красотка Нинхурсаг. Ануннаки, лулу. Божественная комедия… Ну да, знакомые все лица.

– Ух, командир, ну ты и подкован, – рассмеялся Женька и принялся мастерски разливать мартель, Клара же сделалась необычайно серьезной и крайне уважительно воззрилась на Бродова:

– М-да, коллега, а ведь мы, оказывается, с вами одной крови. Отрадно, весьма. Так вот, я внимательно проанализировала весь этот эпос – благо по образованию востоковед, и посмотрела на проблему с другой стороны. С теневой. Все они – и Энлиль, и Ану, и рядовые ануннаки, – хоть и могущественные боги, однако в плане морально-этическом обыкновенные преступники. Живущие по законам стаи, вернее, по тюремным понятиям. Чего только у них нет – разборки, преступления, драки, воровство, насилие над женщинами, притеснение слабых. Ведь даже человека они создали исключительно для добычи золота. Так что, если вдуматься, весь этот шумерский пантеон – обыкновенные зэки, вооруженные передовыми инопланетными технологиями. Со всей соответствующей уголовной атрибутикой – бойцами, паханами, мужиками и чертями, словно на какой-нибудь воровской образцово-показательной зоне строгого режима. Вот так, дорогой коллега, в таком разрезе. Ну а уж дальше – дело техники. Завернуть сюжетец нам не привыкать. – Она победоносно хмыкнула, мотнула головой и ловко, с некоторой торжественностью приголубила стопку. – Ну, давайте, ребята, выпьем. За тиражи.

– Коллега, за миллионный, – пролил ей бальзама на душу Бродов, выпил, перевел дыхание и не удержался, спросил: – А вообще-то, Клара, ты не слишком того? Это же все-таки легенды, эпос, преданья старины глубокой. В них, конечно, есть намек, но не до такой же степени. А то боги – и вдруг зэки.

– Ладно, коллега, будем как в Одессе. Вопросом на вопрос, – нисколько не обиделась Клара, опустила стопку и следом за мартелем отправила маслину. – Вы ведь слышали, уверена, про теорию Дарвина. Так вот как с позиции сей теории объяснить, коллеги, наше с вами происхождение? А? Примерно полтора миллиона лет назад появился – и в общем-то не ясно откуда – примат «хомо эректус», человек прямоходящий. Он просуществовал без каких-либо изменений больше миллиона лет и вдруг совершенно неясно почему превратился в «хомо сапиенса» с объемом черепа на пятьдесят процентов больше прежнего. Этак двести пятьдесят тысяч лет назад. Сей индивидуум обладал способностью говорить и имел строение тела довольно близкое к современному. – Клара замолчала и посмотрела на Бурундука, с увлечением занимающегося ароматнейшим омулем. – С тех пор он практически не изменился. Так вот, может, наш кроманьонец произошел от неандертальца, как это следовало предположить из теории Дарвина? Фигушки. Недавние находки в Израиле убедительно доказали, что «хомо сапиенс» существовал одновременно с неандертальцем и прекрасно с ним уживался. А как вы, коллеги, объясните тот факт, что в человеческой клетке содержится всего сорок шесть хромосом, когда у наших якобы ближних родственников обезьян – сорок восемь. Что нам теория естественного отбора говорит по этому поводу? Правильно, молчит в тряпочку. Так, едем дальше. – Она остановилась, налила одной себе, бодро выпила и закусывать не стала. – Человеческий мозг чрезвычайно эффективен, но средний индивидуум использует его возможности в ничтожной степени. Зачем такой запас качества? Напрашивается вывод, что мозг устроен на вырост с учетом будущих потребностей его владельца. Почему способность к языкам уже заложена в мозгу новорожденного? Кем? А возьмите словарный запас. Если строго следовать Дарвину, в повседневной жизни мы вполне бы обошлись набором из нескольких десятков простых звуков. А у нас в разных языках в среднем по двадцать пять тысяч слов. Зачем?

– Солнышко, возьми омуля, вкус специфический, – добро посмотрел на нее Женька, дружески мигнул, однако та все никак не унималась: тема, видимо, была ей необыкновенно близка.

– А человеческая сексуальность! Уму непостижимо. Как можно объяснить естественным отбором, что женская особь человека готова к совокуплению всегда, но к зачатию способна только несколько дней в месяц? А пролонгированный коитус? А оргазм? Почему пенис у мужчины в состоянии эрекции больше, чем у любого из живущих ныне приматов? Кто ответит?

– Я не в курсе, – открестился Бродов, горестно вздохнул, с юмором посмотрел на Женьку: – А ты, брат?

– Увы. – Тот, еле сдерживая смех, пожал плечами: – Тайна сия велика есть.

Клара же фыркнула, разразилась хохотом и стала потихоньку тему закруглять.

– Так вот к чему это все я. Мы с вами, братцы, искусственные создания. Вылепленные нехорошими пришельцами тогда в Шумере. Лулу, рабы. – Она вздохнула, виновато улыбнулась и сделала плавный переход: – Пойду-ка я, братцы, прилягу, непривычны мы к французскому-то коньяку.

Пошатываясь, Клара поднялась, прошлась а-ля сомнамбула и рухнула на заскрипевшую тахту. Мгновение – и она уже спала. Что с нее возьмешь – слабый пол.

– Мы не рабы, рабы не мы, – переварил услышанное Бродов, почесал затылок и повернулся к Женьке. – Тебе, брат, не надоело жрать? Мне надоело. Может, пойдем на воздух?

– Пойдем, – легко согласился тот, – пройдемся. На улице теплынь, весна, кажись, уже грачи прилетели. Наиполнейший форшмак в природе.

Не забыв про посошок на дорожку, они оделись, спустились в лифте, вышли из подъезда. На улице и впрямь была весна, не к месту, не ко времени, не к настроению: сосульки, слякоть, грязь, распутица, лужи, веер брызг из-под колес машин. Грачей, правда, видно не было, зато уж воробьев, воронья…

– Да, во всем виновата экология, – поделились впечатлениями Бродов с Женькой, закурили и неспешно, гуляющей походкой направились куда глаза глядят. А смотрели их глаза в перспективу, в сторону Средней Рогатки.

– Женька, может, поедешь все же? – начал разговор издалека Бродов. – Кларе-то твоей не надоело на «копейке» ездить? Там ведь все свои – Рыжий, Кныш, Небаба, Наговицын. Помнишь, Жень, как на Мальте Меченого охраняли[53]?

Ему совсем не нравилось, что Женька – старший лейтенант спецназа с тремя боевыми орденами – ходит нынче в каких-то сторожах. Живет в занюханной хибаре и ездит в древних «Жигулях». Большего заслужил, ох куда большего. Хотя бы потому, что ему, Бродову, голову спас.

– Да, там свои, – согласился Бурундук. – Да и здесь не чужие. Батя на Смоленском лежит, матушка на ладан дышит, Клара без Питера себя не мыслит. Убери все это у меня – что останется? Любовь к отечеству? Которого уже нет. Присяга? Э, Данила, плавали, знаем. И ты это знаешь не хуже меня.

Да уж. Когда делили Черноморский флот, спецподразделение «Барракуда» досталось украинской стороне. Однако Бродов с подчиненными отказались – ну не проститутки же ведь, чтобы принимать присягу по второму разу, за что были вымазаны в дерьме, лишены всех регалий и словно половые тряпки вышвырнуты с флота. По принципу – бей своих, чтоб чужие боялись.

– М-да. – Данила замолчал, бросил сигарету и больше тему подымать не стал, заговорил о нейтральном. Понял, что убеждать Женьку бесполезно, тот уже все решил. И долго так они бродили по Московскому району – курили, разговаривали, смотрели на людей, вспоминали пережитое и недоумевали в душе: и чего все ради? А когда вернулись на Пулковское, то были совсем трезвы, но далее общаться с Бахусом не пожелали, сели пить круто заваренный огненно-горячий чай. Тем временем и Клара поднялась, пришла на кухню заспанная, похожая на привидение.

– Ох, братцы, хоть и французский коньяк, а все одно по башке бьет. Особенно если его стопками. Вот чайку индийского – это да.

Она натужно улыбнулась, налила себе чаю и, кое-как сдерживая зевоту, включила телевизор.

– Ну что там по ящику?

По ящику передавали новости, последние. Гарант охватывал инструктажем министров, в Московской области объявился дезертир, а над горизонтом Хуфу сгустилось облако секретности. Весь район блокирован, информации ноль, журналистов и на пушечный выстрел не подпускают к чуду света. Вот уж воистину – чудеса.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.