Глава 10

– Привет, Ваше Истинное Достоинство, – хмыкнув, Закадычный Зам вошел в Склеп Боли, посмотрел на Президента, зафиксированного на стене. – Все загибаетесь? Ну-ну. Так держать, а мы поможем.

Да, Президент Вседорбийской Империи умирал долго, трудно и мучительно. Для вящего пролонгирования процесса ему трижды перелили кровь, дважды сменили лимфу и пересадили без наркоза легкие, почки и костный мозг. Палачи были асы – вдумчиво, медленно, день за днем они превращали кормчего в смердящий кусок мяса. Без гениталий, без глаз, без языка, без какой-либо надежды на скорое избавление. А руководил всеми процедурами Закадычный Зам, с тщанием, на совесть, с неубавляющейся ненавистью. Ведь разве быстро утолишь ее, родимую, изживешь, если столько лет копил?

Да, за все приходится платить, заблуждения смывать кровью, вот Кормчий и хлебал сполна за непростительную мягкотелость. Ишь как обрадовался-то тогда, слюни распустил: нет больше гнид с Альдебарана, паразитов с Веги и распросукиной сволочи с Пегаса и Альтаира. Спасибо, репты, кормильцы, извели, от супостатов мерзких избавили. Ну да, как же, извели – вступили в преступный сговор. А потом ударили ниже пояса, коварнейше, исподтишка – во время праздника в канун победы взяли да и высадили десант. Вместе с гнидами с Альдебарана, паразитами с Веги и распросукиной сволочью с Пегаса. Оккупировали Директории, ликвидировали комсостав, осчастливили простые массы океанами ханумака. Оценили обстановку, сделали паузу, добавили к ханумаку горы тринопли, показали по эфиру процесс кастрации Гаранта и разом вырезали под корень своих друзей-однополчан. Всех, всех, и гнид с Альдебарана, и паразитов с Веги, и распросукиных сынов с Пегаса и Альтаира. Ну, а уж потом стали наводить порядки, теллуриевые, крутые, по апробированному принципу: горе побежденным. Которых сразу разделили на четыре группы: обслуживающую, пищевую, вынашивающую и репродуктивную. А на царство поставили Закадычного Зама – чтобы строил лагеря, верховодил карателями и выдавал на-гора план по мясу и крови. Ведь всем известно в нашей Галактике, как репты любят женское тело…

Закадычному Заму между тем надоело любоваться страданиями Гаранта, да и страдания-то, если честно, были уже не те, совсем не отчетливые, не то что поначалу. Ну что такого занимательного? Вибрирующий, вонючий кусок плоти. Ни стенаний, ни экспрессии, ни истерики, ни слез. Нет, право, все-таки поторопились, верно, и с гениталиями, и с языком. Да и глаза надо было выжигать вдумчивей, постепенней, с чувством, с толком, с расстановкой. А теперь уже поздно, ничего не вернуть…

– Ну, счастливо оставаться, Ваше Истинное Достоинство, до завтра. – Закадычный Зам не удержался, увеличил напряжение на фиксаторах Гаранта, с минутку посмотрел на усилившиеся конвульсии и с гримасой удовлетворения вышел в коридор. Несмотря на извилистость, протяженность и полумрак, путь ему был хорошо знаком – дело происходило в президентском дворце. Да, да, вот так, правители меняются, а стены остаются – армированные, могучие, отделяющие от народа. От серой, необузданной, безликой толпы, перманентно помешанной на играх в демократию. По идиотским правилам – в плане общего равенства. Ну да, ширнувшись ханумаком, курнувши тринопли…

«А может, и правы репты, что без разговоров всех в лагеря? – мысленно спросил себя Зам, задумчиво вошел в лифт и внутренне расплылся в ухмылке. – Ну конечно же, правы. Одних на мясо, других в обслугу, третьих на питательные вещества. И никаких разговоров – все заняты делом. Вот так нужно было и раньше, безо всякого соплежуйства». Лифт тем временем опустило вниз, в местную альма-матер, на президентский субуровень. Правда, обретался здесь уже не Великий Кормчий, а Великий Репт, Посланник Избранных.

– Здрасьте, здрасьте… Давно не виделись… Весьма приятно… – миновал охранников Закадычный Зам, просочился в Ожидательную, посмотрел на Приемщика, улыбнулся сладчайше, но без всякой фамильярности. – Назначено.

– Стоять! – отреагировал Приемщик, злобно-охранный репт. – Лапы к осмотру!

«Это у тебя, сволочь, лапы, и в башке ни хрена», – Зам снова улыбнулся, дружески кивнул и засунул руки в жерло анализатора:

– Слушаю и повинуюсь.

В глубине души он восхищался рептами – вот это организация, вот это порядок. Все строго по уму, небось не забалуешь: коли что не так, можно попрощаться с конечностями. Вначале с верхними, потом и ноги оторвут. Так что чужие здесь, боже упаси, не ходят.

Анализатор между тем проверил ДНК, взял пробы крови и отпечатки пальцев и ввел под кожу чип с управляемым на расстоянии, содержащим яд микроконтейнером. Браслеты на запястьях Зама разошлись, вспыхнуло зеленое табло, и синтезированный голос произнес:

– Чисто.

– Услышано, – резко отозвался репт, глянул еще раз на посетителя и надавил секретную кнопку. – Пошел.

Мягко заработали моторы, дверь из бронесплава подалась, и Закадычный Зам попал в альма-матер, святая святых, в личную рабочую резиденцию Великого Репта. Собственно, внешне сам Великий Репт был очень неказист, зато вот Секретарь его в чине Второго Ящера впечатлял – мощный, широкогрудый, с передними ядовитыми клыкам. Однако первое впечатление обманчиво, Великий Репт на деле был и вправду великим. Он был спиритом, магом и оккультистом, владел секретом биотрансмутации, умел влиять на будущее с гарантией и в ядовитой челюсти нисколько не нуждался. Зачем, если слово убивает? Стоит только произнести мантру…

– Внимание и повиновение, – вежливо поздоровался Зам. – Крепких зубов, длинных когтей, удачного промысла. Избранным – избранное.

Сказал как бы в пустоту, вроде бы без толку, сперва его словно не заметили. Затем Великий Репт все же кинул взгляд, что-то пробубнил Секретарю, и тот, слава богу, снизошел, мерзко прошипел сквозь свои зубы:

– Тебя услышали, гуманоид. Ну давай, с чем пришел.

Вот сволочь, словно не в курсе. А пожаловал Закадычный Зам, как всегда, с подробным отчетом о проделанной работе. Очередным, плановым, квартально-месячным .

– Вот, извольте видеть, – вытащил он голографическую слайдо-матрицу и показал Дорбийскую страну – в цвете, в миниатюре, в картопроекции Меркатора, а главное, в совершенно бледном виде: повсюду зоны, тюрьмы, клетки, лагеря, спецприемники, бараки, казематы. Эти – исключительно для размножения, эти – для откармливания дам, эти – для вынашивания рептов, эти – для забоя и хранения. Словом, не страна, где вольно дышит ануннак, а голимое разделочное производство. И раньше-то было гадостно, а нынче и вообще сделалось нехорошо. Однако зрелище Великому Репту понравилось, порадовало глаз, пришлось, можно сказать, по душе.

– Фр-р-р-р-р, – милостливо фыркнул он, по-доброму оскалил пасть и, указав на замок когтистой шестерней, стал что-то вещать Секретарю. С величественной жестикуляцией, довольным видом и бодро-авторитетной интонацией. Ну прямо не репт – отец родной. Кормилец. Поилец.

«Ну, слава тебе господи, богородица ты наша мать, – расслабился немного Закадычный Зам. – Теперь, может быть, повысят – пошлют куратором куда-нибудь на астероиды. А значит, откроют визу и выпустят за блок-периметр. Ну, а уж там, пишите письма. Места в обитаемой галактике, чай, хватит, бабок в Стройинтеркосмобанке тоже. Купить планетку, расстараться с атмосферой, завести усадьбу, хозяйство, рабов. Само собой, рабынь. Хорошо еще подумать насчет киборгов. С искусственным интеллектом, но с натуральными…»

– Гуманоид, ты сделал много и получишь по заслугам, – грубо оборвал его мечтания Секретарь. – Сам Повелитель Тверди Великий Репт доверяет тебе выносить его потомство…

– Да, да, выносить и выкормить, – неожиданно подал голос Великий Репт мерзопакостным фальцетом. – Уровень твоей упитанности в норме, интеллекта тоже. У нас здесь прекрасный инкубатор. Снимай одежды, гуманоид, моя овуляция сегодня максимальна…

Говорят, что загнанный в угол загал становится гигром. А тут тебе не какой-нибудь хвостатый санитар – ануннак, к тому же ануннак ушлый, многоопытный и тертый. И крайне разочарованный в надеждах на будущее.

– А, говорите, прекрасный инкубатор, – понял, что ему уже нечего терять, Закадычный Зам, отступил на шаг и лапнул вдруг пси-кобуру суббластера. – Ща будет тебе, сука, овуляция.

Пальцы его уже приласкали рукоять, клацнули скобой предохранителя, как Главный Репт оранжево сверкнул глазами и с убийственным спокойствием велел:

– Стоять! Опустить! Идти ко мне!

В голосе его было столько власти, твердости и убедительности, что Закадычный Зам послушался сразу: замер, плавно опустил бластер и радостно пошел к своему суженому. Словно марзаданский гролик к зурбаганскому худаву. Перед глазами его разливалось ослепительное, сжигающее все мысли оранжевое пламя…

Земля Кемет. 8000 лет до Р. X.

Месяц месор[130] выдался в Ане[131] жарким. В недвижимом воздухе, нагретом до температуры римской бани[132], не чувствовалось ни ветерка, все вокруг покрывал серый слой пыли, птицы в ветвях акаций и пожелтевших сикомор песен не пели и казались неживыми. Однако как ни злилось солнце, как ни распалялись небеса, в Малом Белом Кабинете Тота царила прохлада. Это было просторное, невзирая на название, двухъярусное помещение, на алебастровых стенах которого представала история – в бронзе, в заабе, в золоте, в серебре, в ярких разноцветных красках. В некоторой торжественности, напыщенности и помпезности. В центре благостно струил прохладу бассейн с «живой»[133] водой, сверху, сквозь щели в потолке, дозированно изливалось солнце, у северной стены на мраморном столе стояла статуя Инпу[134]. Мебель была добротная, эбеновая, отделанная золотом и костью, атмосфера творческая, напряженная, отмеченная полетом мысли. Не удивительно – Тот работал. Творил, выкладывался, созидал, насиловал харизму, искусным образом запечатлевал катарсис мудрости на пергаменте. Как это и положено Богу Мудрости и Луны, Исчислителю Времени, Покровителю Знаний и Писцу Предвечности на Суде Осириса. Это было время тишины, сакрального безмолвия, беззвучного кипения разума – придворные общались шепотом, жрецы использовали телепатию, Носитель Опахала по правую руку Тота работал осторожно, едва дыша, с оглядочкой, с прикидкой, с бережением: а ну как помешаешь Писцу Предвечности, так он потом такого напишет на Суде…

Однако, несмотря на тишину и прохладу, работалось нынче Тоту плохо – не было настроения. «Господи, врагу не приведи пережить детей своих, – горестно подумал он, вздохнул и мрачно посмотрел на стену, с которой ему улыбался как живой инкрустированный самоцветами Зиусурда. – Ничего, сынок, ничего, время придет, встретимся. В раю». Затем он смахнул нежданную слезу и посмотрел налево, в угол, на орихалковую статую. «Не дай никому, господи, пережить и друзей своих». Статуя была величественна, хорошо отполирована и изображала Имхотепа, каким он шел по жизни – с циркулем, с отвесом, с мастерком, с папирусом и суковатой палкой. Муж, ученый, прораб, строитель, любимый ученик. Эх… «М-да, одних уж нет, а те далече», – Тот отложил папирус, сглотнул слюну и, не желая больше беспокоить слуг, лично налил себе пива. Хорошего пива, вызревшего, из доброго благостного ячменя. Приятного видом, пенного, отлично утоляющего жажду. И хорошо дающего по мозгам. Может, из-за него, из-за этого пива, он нынче и пребывает в миноре? М-да, пиво, пиво. Пенное, из благостного ячменя. А если, скажем, написать магический текст, затем его этим пивом смыть и со вкусом выпить, погрузившись в медитацию[135]? А ведь это идея. Это мысль. Ну-ка, ну-ка, надо попробовать, как оно получится-то на практике. Как пойдет?

Пошло хорошо, так что Тот даже и не заметил, как настало время полдника. Как всегда, вегетарианство, как всегда, по пятницам, в узком кругу. В самом деле узком: Нинти, Гибил, Наннар, Мардук, залетный Шамаш и долгоживущая Анту – похоже, ее ген старости давно уже дал дуба. Слуги накрывали стол в Розовой гостиной, воздух отдавал акацией и дымом тринопли, вечер обещал быть приятным и запоминающимся, словно то благостное пиво. Такое качественное, вызревшее, необыкновенно доброе, пикантное на вкус, с гарантией, как молотком стучащее по голове. Гм…

Первой, как обычно, пожаловала Нинти, и что преудивительно, в минорном настроении. Может, она тоже приложилась к пиву? Ну, к тому благостному, пенному, ударяющему по мозгам? Нет, пахло от нее не пивом – парфюмом, а дело было не в мозгах, да и вообще не в голове.

– Ну вот, милый дядюшка, и все, – с порога сообщила она, всхлипнула и судорожно прильнула к Тоту. – Помнишь, как-то я тебе рассказывала, что для меня страшнее всего? Ну, насчет того, чтобы превратиться в корову? Жирную, обрюзгшую, никому не нужную корову, у которой пропали месячные? Так вот, дядюшка, – расплакалась она, – это случилось. Вернее, не случилось ничего. Так что скоро я обрюзгну, отупею, потеряю весь свой шарм и превращусь в старуху. Вот в такую же дряхлую колоду. – И она кивнула в сторону окна. – Нет, право, дядюшка, лучше удавиться. Уйти в здравой памяти, на своих ногах.

За окном четверо крепких амелу выгружали с портшеза Анту. С напряжением всех сил, с кряхтением, обливаясь потом.

– Не замай, супостаты. Все Ану-покойнику расскажу! – как обычно кричала Анту, грозила носильщикам клюкой и, как всегда с улыбочкой, меняла гнев на милость. – Ну ладно, ладно, иди-ка ты сюда, баловник… Вот ты, носатый, у которого одно яйцо левое, а другое правое… Ну, что ли, здравствуй, здравствуй, хрен мордастый…

– Что ты говоришь, дочь моя? – крайне огорчился Тот. – Однако, может быть, дело здесь не в климаксе, а в вульгарном зачатии? Подумай хорошенько, может быть, ты просто беременна?

– Дядя, я тебя умоляю, – резко отстранилась Нинти. – Думать тут особо нечего, это старость. Скоро начнут редеть волосы, выпадать зубы, прогрессировать болезни и развиваться слабоумие. Вуаля, – и она указала на Анту, появившуюся в дверях, – пример на лицо.

Честно говоря, Нинти грешила против истины – Анту была бодра, носила длинную косу и тщательнейшим образом пережевывала пищу.

– А, Тот Ибисович! Нинтушка-душа! – полезла лобызаться она, затем поковыляла к столу и принялась жестикулировать своей палкой. – Никак полба? С чесночным соусом? Хм, тяжеловато на ночь. А вот лантук это хорошо. Лантук это здорово, только им и спасаюсь от запоров. Так, финики в меду, дыня в маринаде, фаршированные инжиром бананы… Учтем, снимем пробу. Фу, а это что? Никак фасоль? Вот гадость… От всех этих бобовых меня ужасно пучит. Пучит, пучит, пучит, а газы, ты, Тот Ибисович, заметь, никак не отходят. А потом вдруг раз – и диспепсия. Понос. Да еще какой… С громом, ты, Нинтушка, представь, с молниями. Эх, люблю грозу в начале мая…

Гибель обоих сыновей здорово подкосила ее. И все это разнузданное чревобесие, все эти изливания пищеварения являлись своего рода реакцией, экраном, импровизированной психической защитой. Разумнее ведь поговорить о дефикации, чем с горя тронуться умом.

– Заявляю категорически – уголь, уголь, уголь. Старый добрый активированный уголь, сколько влезет. И никакой фасоли, – хмуро отшутился Тот, вздохнул и с радостью пошел встречать Гибила, появившегося в дверях. – Надежа и опора Земли Кемет, привет. Ну, как там идут дела, в высших эшелонах власти?

– Здравствуйте, любезный дядюшка. Дела идут, контора пишет. Однако власть – это такое бремя, – приятным голосом, с достоинством, чинно отвечал Гибил. – Она так приземляет, отвлекает от дум, заставляет смотреть под ноги, а не стремиться в небеса. Однако же следующую главу, любезный дядюшка, по вашей просьбе завершил. Теперь она звучит вот так:

Я не чинил зла людям.

Я не нанес ущерба скоту.

Я не совершил греха в месте истины.

Я не творил дурного.

Имя мое не коснулось слуха кормчего священной ладьи.

Я не кощунствовал.

Я не поднимал руку на слабого.

Я не делал мерзкого перед богами.

Я не угнетал раба пред лицом его господина.

Я не был причиной недуга.

Я не был причиной слез.

Я не убивал.

Я не приказывал убивать.

Я никому не причинял страданий.

Я не истощал припасов в храмах.

Я не портил хлебы богов.

Я не присваивал хлебы умерших.

Я не совершал прелюбодеяния.

Я не сквернословил.

Я не прибавлял к мере веса и не убавлял от нее.

Я не убавлял от аруры[136].

Я не обманывал и на пол-аруры.

Я не давил на гирю.

Я не плутовал с отвесом.

Я не отнимал молока от уст детей.

Я не сгонял овец и коз с пастбища их.

Я не ловил в силки птицу богов.

Я не ловил рыбу богов в прудах ее.

Я не останавливал воду в пору ее.

Я не преграждал путь бегущей воде.

Я не гасил жертвенного огня в час его.

Я не пропускал дней мясных жертвоприношений.

Я не распугивал стада в имениях бога.

Я не чинил препятствий богу в его выходе.

Я чист! Я чист! Я чист! Я чист![137]

Публично изнасиловав и зарезав своего дядю, Гибил чудесным образом преобразился. Он перестал менять партнерш, ударился, и крепко, в просветительство и принялся активно помогать всем нищим, сирым и убогим. Более того, он стал дружить с Наннаром, устроил некрополь на левом берегу и лично наколол на пальце перстень «По стопам любимого отца». К Тоту же, Нинти и Шамашу он относился нынче с уважением, с почтительностью, с почти что сыновьей любовью – старшие товарищи как-никак, достойные примеры для подражания. А потом, много ли их осталось-то, коренных, стопроцентных, видевших еще его Великого Деда? Нынче чистокровных-то ануннаков осталось с гулькин хрен, раз-два, ну может, три, и обчелся. Теперь все больше амелу, лулу, прямые потомки обезьян. Те, что со свиным рылом в калашный ряд и из грязи в князи, точнее, в венцы творения…