Однако когда днем следующим вынырнули из лесов, пересекли Фонтанную, забранную деревом<Берега Фонтанки были в то время одеты деревом, перила были также деревянные, гранитные работы только начинались.>, и двинулись по кривым узеньким улочкам, радужный настрой Бурова начал иссякать. Да, из песни слова не выкинешь - не уродина, но и не красавица... День был погожий, безоблачный, солнечные лучи с беспощадной ясностью открывали всю незавершенность града Петрова. Где купол Исаакия? Где Александрийский столп? Где великолепие мостов?<В то время арочных мостов через Неву не было. Функционировал только один - наплавной (на плашкоутах), установленный напротив Исаакиевской площади. Исаакиевский же собор только строился, медленно и печально, в год по чайной ложке.> Только скопище извозчиков на Дворцовой площади<Там по личному указу императрицы были установлены особые грелки-беседки "для сугреву извозного народу".>, олени рогатые, запряженные в сани<В те времена катания на оленях были обычным делом. Рогатых пригоняли из Коми самоеды, которые располагались чумами на Неве как раз напротив места, где в будущем поставят Кресты.>, да какой-то айсберг на Неве аккурат перед Зимним<Там обычно устраивали на Новый год и Масленицу ледяные горы для катания и увеселения. Горы эти достигали двадцати метров в высоту.>. Хорошо еще, горит на солнце спица Петропавловки да знакомо щемит гада медный колченогий конь<При изготовлении статуи произошел конфуз - медь из глиняной формы разлилась по полу, и если бы не мужество русского мастера Хайлова, с опасностью для жизни подобравшего оную, то отлитие медного всадника не удалось бы. Оно состоялось с погрешностями: передние ноги коня вышли прекрасно, а вот задние... Но это горе взялся поправить г. Сандоц и в два года отполировал и облагородил статую, за что и получил двадцать тысяч рублей.>. Яйца у него еще не блестят...<Имеется в виду традиция выпускников Военно-морского инженерного училища им. Ф. Э. Дзержинского: новоиспеченные лейтенанты натирают пастой ГОИ интимные места коню Медного всадника. До самого императора им не добраться...> Нет, до Северной Пальмиры Петербургу еще расти и расти.
      Поезд между тем миновал Адмиралтейство, с легкостью форсировал Неву и направился на север дельты, на самый крайний ее остров. Места здесь были дивные, необыкновенно красивые, правда, тронутые цивилизацией лишь отчасти и потому полные контрастов: то сплошной стеной мачтовые вековые сосны, то вдруг белокаменные, будто выросшие из-под земли хоромы в окружении чугунных, хитрого литья оград. Словно острова роскоши и торжества архитектуры в Богом забытых чухонских топях. Богом, но не людьми...
      Наконец поезд въехал на самый северный из островов дельты, Елагин, миновал незапертые массивные ворота и остановился у огромного, крытого красной медью дома, - мощные колонны из полированного гранита с бронзовыми капителями, поясками и основаниями делали его похожим на императорский дворец. Вокруг был разбит грандиознейший парк, строго регулярно, на аглицкий манер, устроены оранжереи и хозяйственные постройки, поодаль, за деревьями, виднелись павильоны, бесчисленные беседки, боскеты, мосты. Снег на аллейках был убран, карнизы по-летнему чисты, статуи укрыты прочными дощатыми коробами. Все носило отпечаток ухоженности, опрятности, заботливой опытной руки. В общем, хозяйство было великое, дивно устроенное и сберегаемое в порядке. Не ЦПКиО<Если кто не помнит, на Елагином острове нынче расположен Центральный парк культуры и отдыха.>.
      Калиостро недаром давал депешу - его ждали. Только дверь кареты открылась, как с полсотни слуг почтительнейше сломались в поклоне, заиграла чудно роговая музыка<Производимый ею эффект, по свидетельству современников, был поразителен. Инструменты на вид были некрасивы, обтянуты кожей, но внутри сделаны искусно, покрыты лаком и тщательно отполированы. Звуки их были очень похожи на оные, издаваемые гобоями, фаготами, кларнетами и охотничьими рожками, только тон их был нежнее, приятнее. По общему мнению, музыка эта была столь громка, что в безветренную погоду ее звуки были слышны на расстоянии до семи верст. Просуществовала роговая музыка в России до 1812 года.> и с крыльца сбежал ловкий человек в длинном, шитом золотом камзоле. Это был хозяин дома, обер-гофмейстер императорского двора, главный директор придворной музыки и театра Иван Перфильевич Елагин. При виде Калиостро умное лицо его выразило восторг, трепетное благоговение, преданность и надежду, на мгновение он замер, перевел дыхание и почтительнейше, особым образом, двинулся навстречу гостю. Со стороны это напоминало подход рядового к своему прямому ротному начальнику.
      - Шемуль - Бенан - Тебухан<Среди непостоянства - осторожность (ивр.).>, - с чувством прошептал обер-гофмейстер, встал, тронул свое ухо на особый манер и трижды стукнул правой рукой по предплечью левой. - Гекам Адонаи! Мискор! Аменз!<Смерть Адонаи! Справедливость! Так и будет! (Ивр.).>
      - Гекам, гекам, - хмуро отозвался Калиостро, небрежно пополоскал рукой и, не вдаваясь более в высокие материи, нетерпеливо проглотил слюну. Страшно рад видеть вас, уважаемый брат Магистр. Однако не настолько, чтобы потерять аппетит. Сдается мне, что время самое обеденное. - И, не обращая более внимания на сенатора и обер-гофмейстера, он повернулся к Бурову: - Не правда ли, любезный Маргадон?
      Истиную правду сказал, маг и волшебник как-никак.
      V
      Все познается в сравнении. Попав в дом сенатора Елагина, Буров ясно понял, что там, во Франции, у маркиза, он мало того что пребывал от родины вдали, так еще в обстановке бедственной, донельзя спартанской. У главного директора придворной музыки поражало все - и хоромы, и обхождение, и рацион. Бурова, к примеру, поселили в комнату с кожаными обоями, расписанными масляными красками по перламутровому фону, с дверями из красного дереза, украшенными бронзовыми массивными накладками, и с мебелью, обитой бархатом малинового цвета, с серебряными кистями и золочеными шнурами. В зеркальном потолке отсвечивало пламя жирандолей, в большом хрустальном шаре плавали живые рыбы, пол был инкрустирован порфиром и черными мрамором и представлял собой невиданный узорчатый ковер. А напольная севрская ваза бирюзового цвета с украшениями из белого бисквита, а большие бронзовые канделябры в форме античных амфор, а огромный, во всю стену, шедевр с изображением святого семейства! Вы когда-нибудь ночевали в Эрмитаже? Что же касается кормежки, то у Елагина вовсю баловались саженными астраханскими осетрами, свежей - это накануне Масленицы-то! - малинкой, земляничкой, виноградом и ананасами<Успехи агротехнической науки в те времена достигли невиданного уровня: заморские плоды в оранжереях выращивали вовсю. Ананасы, к примеру, ели не только сырыми и вареными, но даже-квашеными: их рубили в кадушках, как простую капусту, и делали потом из них щи и борщ. Монахи Валаамского монастыря, несмотря на северные широты, с успехом разводили в теплицах дыни, виноград и персики.>. Жаловали салаты из соленых персиков, не гнушались гусиной печенкой, вымоченной в меду и молоке, уважали жареных свинок, выкормленных грецкими орехами и напоенных перед забоем допьяна лучшим венгерским. Не бедствовали, ели от пуза...
      Однако, несмотря на всю эту роскошь, негу и сказочное изобилие, Калиостро и не думал предаваться праздности. Мигом сориентировавшись на местности, он плотно положил глаз на павильон-ротонду на востоке острова, оборудовал в ее подвале алхимическую лабораторию и часами не вылезал оттуда вместе с Елагиным и объявившимися сподвижниками. Те приезжали с гайдуками, шестерней, в санках с полостями из тигриных шкур.
      По цветам ливрей, по кокардам, по гербам было видно сразу - вот изволили прибыть граф Строганов<Первейший богач Екатерининского времени.>, вот пожаловали граф Панин<Воспитатель наследника престола цесаревича Павла, будущего императора.>, вот генерал от инфантерии Мелиссино, вот князь Гагарин, вот Роман Илларионович Воронцов<Отец княгини Воронцовой-Дашковой.>, вот адмиралы Грейк и Барш, вот их светлейшество князь Куракин, вот граф Мусин-Пушкин-Брюс. Словно мухи на мед. Облако мистики и таинственности окутало Елагинский остров, обычно широко распахнутые ворота накрепко закрыли, в будке возле них определили мерзнуть пару шкафообразных, вооруженных саблями молодцов<Большинство загородных садов и резиденций в те времена были открыты для самой широкой публики. Так, на Крестовском острове в парке у графа Разумовского всех без разбору угощали кушаньями и напитками, развлекали музыкой и всякими увеселениями. В великолепном саду графа Бестужева-Рюмина на Каменном острове все желающие могли кататься на лодках, ловить рыбу и прогуливаться в тенистых аллеях. В той же манере поступали и богач Строганов, и канцлер Безбородко, и гофмаршал Елагин. Они, кстати, строго приказывали своим дворецким угощать всех гуляющих обедом или ужином. Хлебосольство и дух гостеприимства в те времена не знали границ.>. Sic habelis gloriam totius mundi<Так обретается мирская слава (лат.).> - процесс создания ложи Египетского ритуала пошел...
      Буров на всю эту суету вокруг ротонды смотрел хоть и косо, но с пониманием - молодец волшебник, обживается, пускает корни. Его никто не трогал, не кантовал. Ошарашенный гостеприимством, он не брезговал ни персиками, ни икрой, знай гулял себе по будущему ЦПКиО, с оглядкой, дабы не создавать рекламы, стучал конечностями по соснам и дубам. А что, в казацких шароварах-то весьма удобно. В будущее пока не заглядывал, анализировал текущий момент. Пока все было не так уж плохо - харчем и кровом не обижен, деньги есть, патроны тоже, у Калиостро опять-таки на хорошем счету. В общем, ничего, жить можно. Если бы еще не черномазость и не наскучившее общество Анагоры, влюбчивой, словно кошка, и приставучей, как банный лист. Заигрывает без пряников, проходу не дает: я-де такая порнодионка, а вы, арапы, столь горячи, что не испить ли нам на брудершафт из килика<Чаша.> любви добрый глоток. Элелеу, элелеу<Приветственное восклицание по-гречески.>. Пришлось сказать ей, что чернота это так, для маскировки, а на самом деле - белый и холодный, как паросский мрамор. Хайре!<Возглас прощания по-гречески.> Не то чтобы отстала, но задумалась, теперь лезет со своим киликом любви к индусу. Да только тот, похоже, больше уважает портвейн. Словом, общался Вася Буров с природой, работал конечностями и головой и, глядя на тусующихся macons acceptes<Посвященные каменщики (фр.).>, вспоминал бессмертный, так любимый народом фильм: шприц в необъятном заду Моргунова, стонущего Вицина в марлевой повязке и бесшабашный голос Балбеса-Никулина: "Моментально в море!"<Если кто не помнит - кадры из "Кавказской пленницы". Мементо мори (помни о смерти лат.) - основной посвятительный принцип масонов.> Вот такая, блин, связь времен - черной рожей в восемнадцатом веке, а мыслями - двести лет спустя, в двадцать первом. Не релятивистский парадокс - сплошной извод...
      А тем временем морозы поутихли, стихия как-то разом унялась, и началась Масленица. У Адмиралтейства, напротив Зимнего дворца, на Неве рядом со Смольным с фантастической скоростью выросли городки с балаганами, ледяными горами, русскими качелями и расписными каруселями. С раннего утра простой народ, чиновный люд, знать, аристократия - все спешили туда поучаствовать в проводах зимы. Называлось это - побывать на балаганах, под качелями или на горах, игнорирование, отказ почитались моветоном, оскорбительным плевком в сторону православной традиции. А может, ты, гад, и в Отца, Сына и Святого Духа не веруешь? Так что Калиостро тоже решил не отрываться от масс и принять участие в языческих, нынче называемых христианскими, игрищах. Елагин выделил ему огромный, о четырех конях, двух гайдуках и кучере в ливрее, экипаж, уселись - маг, Лоренца, Буров, Мельхиор, ударили в дорожный наст подкованные копыта, лихо заскрипел, взвился из-под полозьев снег. Тронулись. Ехать было легко и приятно приземистые сани по-мерседесовски держали дорогу, анатомические, обтянутые бархатом диваны комфортно баюкали тело, внутри имелись шелковые, напоминающие ремни безопасности лямки для держания на поворотах. До Зимнего дворца долетели как на крыльях. Оставили полозный "мерседес" на набережной, спустились на истоптанный невский лед, пошли. Ух ты! Вот они, игрища, пляски, кукольные комедии, фокус-покус и разные телодвижения! Пронзительно дудели гудки, звучали шутовские глумления, от звона бубенцов, литавр и накр выбрировал хрустальный невский воздух.
      - Вот сбитень-сбитенек, пил куманек! - звали увешанные причиндалами разбитные сбитенщики<Сбитень разносили в медных чайниках с трубой внутри, в ней находился раскаленный уголь. А наливали взвар в особые стаканы из толстого стекла, носимые сбитенщиками в поясах с карманчиками.> почтеннейшая публика смеялась над похождениями марионеточного Петрушки, а под хохот, улюлюканье и женский визг несся с горок юзом людской поток - кто на санках, кто на ледянках, а кто по-простому - на заду. Шубы, тулупы, чиновничьи сюртуки - демократия, слияние с массами, всеобщее равенство и братство. На неделю. Оглушительно, стараясь переплюнуть друг друга, кричали балаганные деды, ходили, расшевеливая стылый воздух, цветастые качели с каруселями, вовсю шла торговля пивом, взварами, блинами, пирогами. А блины-то, мать честна: с икоркой, с рыбкой, с курятиной. Духовитые, тающие во рту. Почти задаром<Неудивительно. Продукты в те времена были необыкновенно дешевы и доступны. Так, фунт говядины стоил полторы копейки, полтеленка - рубль, курица - пятачок, десяток яиц - две копейки, десяток апельсинов - двадцать пять копеек, лимонов - три копейки. Дорого стоил только сахар - ввиду того, что белую смерть везли издалека.>. И вот среди зтой суеты, шумного разгуляева и запахов съестного знай себе похаживал Вася Буров, что-то в охотку жевал и радовался жизни. А что - исподнее под шароварами доброе, с начесом, зануду Анагору, хвала Аллаху, оставили дома, пирог же с рыбой несказанно вкусен, необычайно пышен и напоминает амброзию. Плевать, что харя черная, чалма до ушей и на дворе век восемнадцатый от Рождества Христова. Воздух-то какой - прозрачный, упоительный, отдающий антоновкой... И все было бы замечательно, если бы не Калиостро. Тот по обыкновению завел разговор на темы глобальные, сугубо философские:
      - М-да, вот она, толпа, серая, инертная масса, способная лишь к destructio physical<Физическое разрушение (лат.).> и усугублению хаоса. Это есть основное ее свойство, так сказать, permanentia in essentia<Неизменность по сути своей (лат.).>. Гляньте, насколько она до омерзительности материальна, аморфна и пронизана косностью. Что ей до Daath<Познавательская деятельность (ивр.).>, Ars Magna или Divina Substantia?<Божественная субстанция (лат.).>
      - Все это чрезвычайно познавательно, господа, но я все же вас покину, - не выдержала потока мудрости Лоренца и указала на внушительный, расписанный аляповато балаган. - Пойду взгляну, там обещают что-то очень интересное. Мельхиор, друг мой, не составите компанию?
      Бородатый, подпоясанный красным кушаком дед с балкона балагана грозился показать всем господам желающим царев дворец в природном естестве - в натуральную величину. И всего-то за двугривенный.
      - Да, да, толпа, профаны зрят лишь форму, видимость, не понимая суть предмета. Увы, sic mundus creatus est<Так был сотворен мир (лат.).>. Волшебник посмотрел супруге в спину, порывисто вздохнул и осторожно взял пирог с зайчатиной, однако, надкусив, стал с воодушевлением жевать. - Вот, к примеру, моя uxor<Жена, супруга (лат.).> Лоренца. Все говорят: ах, какая красавица, ах, какие формы. Не понимая, что она в первую очередь перцепиент, идеальный индуктор, точно вибрирующий в унисон с моими тонкими планами. Что ее астральное поле...
      В это время послышались звуки вполне земные: хай, крик, проклятья, самодовольный смех. По гульбищу сквозь толпу шли три богатыря, отмечая свой путь бесчинствами, разрухой и куражом. Собственно, богатырь был один огромный, красномордый, с плечами шириною в дверь. По правую руку от него выпендривался хмырь в пожеванном чиновничьем картузе, а слева кандыбал враскачку шибзик с повадками голодной крысы. Для подчеркивания собственной значительности и особого статуса он небрежно поигрывал манькой - белой, внушительных размеров муфтой<В описываемое время самый писк моды. Мужчины носили муфты зимой и летом, изготавливались они из шерсти украинских и ангорских коз, а бывало, что из меха соболей, песцов, волков и т. п.>. Троица была, само собой, выпивши, но не так чтобы рогами в землю - в самый раз, в "плепорцию", остро чувствовала свою безнаказанность и вела себя соответственно: перла буром, как на буфет, экспроприировала товар, приставала к женщинам и задирала мужчин. Заказывала драку. А по толпе, обгоняя возмутителей масленичной гармонии, бежал недобрый шепот:
      - Орловские идут.
      - Ишь ты как, чертом.
      - Управы на их, иродов, нет.
      - А Семка-то Трещалин здоров. Карету, сказывают, за колесо стопорит.
      - Не, на бок валит, бьет кулачищем в торец дышла.
      - Его самого бы, бугая, в дышла - пахать.
      - А ты попробуй, попробуй...
      - Вы, князь, не поверите, но Алехан<Прозвище графа Орлова-Чесменского.> выиграл третьего дня у Разумовского на пари пятьдесят тысяч. Хваленый Ибрагим против этого Трещалы ничего не смог.
      - Не удивительно, это какой-то монстр. Цербер в полушубке на задних лапах.
      - А ведь правда ваша, князь. Похож, похож. Да и остальные особым шармом не отмечены. Зело зверообразны, зело...
      - Да уж, да уж...
      Речь шла о хорошо известных мастерах самосхода<То есть поединок, бой сам на сам.>, записных<То есть хорошо известных.> бойцах графа Орлова-Чесменского - о человеке фабричном Трещале, о плюгавом Соколике, также пролетарии, и о чиновнике четырнадцатого класса<По табели о рангах наинизшем.> шибзике в картузе Ботине. Троица эта обычно творила что хотела, на людях держалась вызывающе и заявляла о своем присутствии драками, ужасным шумом и диким непотребством. Причем без всяких вредных для себя последствий - кому ж охота с их светлостью-то связываться!
      Вот и сейчас, покуролесив вдоволь и знатно показав себя, молодцы уже собрались уходить, как вдруг Трещала углядел в толпе Бурова.
      - Братцы, гля, мавр! Живьем! Этому башку мы еще не отшибали<В те времена существовал милый аттракцион: сидя на коне на вращающейся карусели, нужно было деревянным мечом обезглавить картонного мавра.>.
      - Да, этому не отшибали! - обрадовался Ботин, пьяненький Соколик пакостно заржал, и три богатыря по ранжиру дураков<То есть по краям самый высокий и самый низкий.> вразвалочку подвалили к Бурову.
      - Ну, что ли, здравствуй, зфиоп мордастый!
      Каково же было их удивление, когда эфиоп на чистом русском языке ответствовал с нехорошей улыбочкой:
      - Катились бы вы, ребята, куда подальше. Пока молодые и красивые.
      Орловские гвардейцы ему не понравились. Да, координированные, сноровистые, с хорошей биомеханикой. Бойцы. Так и что с того? Сильный должен быть добрым, не наглым. А борзым-то быкам рога обламывают. Видимо, ребяток еще никто не учил...
      - Братцы, смотри, лает. Нас лает, - справился-таки с удивлением Ботин, поганенько заржал и выкинул ногой невиданное, напоминающее "подкрут в подвяз"<Один из ножных ударов русского рукопашного боя. Его биомеханика зашифрована в движениях "Камаринской".>, коленце. - Бесчеловечно лает.
      - А ты испеки ему пирог во весь бок, так, может, и не будет, - с нарочитой серьезностью посоветовал Трещала и, неожиданно разъярившись, заорал басом: - Дай ему похлебку в три охлебка, язви его в жабр<Кадык.>, салазки<Скула.> свороти!
      Голос у него был зычный, архиерейский, перекрывающий все звуки праздника.
      Дважды упрашивать Ботина не пришлось, а был он малый тороватый<Ловкий, проворный.>, бойкий: быстренько вышел на дистанцию, топнул по всей науке ножкой, да и вставил зубодробительную распалину<Один из ударов русского боя.> - мощно, складно, от всей души, так, чтобы скулы вдрызг. Только ведь и Буров был не подарок, к тому же начеку - разом познакомил Ботина со своим локтем, применив подставочку "кулак вдребезги". Собственно, не кулак, суставы... Дико закричал подраненный, отступил, схватился за кисть и от сокрушительного удара ладонью в лицо опустился на лед отдохнуть. Налетевший было ястребом Соколик тут же заработал в клюв, загрустил, нахохлившись, раскинул крылья и, словив еще сапожищем в солнечное, превратился в мокрую курицу.
      - Господа, господа, это какое-то недоразумение! Мы иностранцы, господа! - вышел-таки из ступора Калиостро и сконцентрировал все свое внимание на плотном плане, но господа в лице хрипящего от ярости Трещалы даже не обратили на волшебника внимания - стремительно и мощно, бульдозером, поперли на Бурова. Это был смерч, цунами, ураган, тайфун, устоять перед которым невозможно. А Буров и не стал, резко ушел вниз, да и приласкал Голиафа подкованным каблуком в пах - там у всех устроено одинаково, крайне деликатно и весьма чувствительно, будь ты хоть трижды богатырь. И град затрещин, буздыганов и косачей<Ручная техника русского боя.> стих, Трещала вскрикнул, согнулся вдвое и скорбно замер, схватившись за мотню, - как видно, у него в штанах все круглое сделалось квадратным... Только недолго стоял он так, - величественный, как скала, Буров быстренько провел "ножницы", и колосс орловский рухнул. Мощно, грузно, по-богатырски. Всей неподъемной тушей на невский лед. Мозжечком падать он не умел. Так ведь когда-то надо начинать учиться<В дальнейшем судьба Семена Трещалы сложилась нехорошо. Как-то они с Ботиным играли на бильярде, поссорились, и богатырь, мощно развернувшись, хотел ударить чиновника. Однако промахнулся и, нокаутировав печь, вышиб кулачищем изразец. Ботин в долгу не остался и, развернувшись в свою очередь, ударом в висок убил великана.>.
      - Отдыхай, милый, лечись. - Прыжком-разгибом Буров поднялся на ноги, подобрал со льда чалму, напялил поладнее, а тем временем раздался дикий крик и стремительно метнулось тело: это оклемавшийся Соколик соколом пошел на второй заход. Шел недолго. Буроз, свирепея, встретил его сапогом под ребра, с хрустом раздробил колено, напрочь вынес в аут, потом вырубил вглухую сунувшегося было Ботина и, уже окончательно рассвирепев, отфутболил в массы белую, ни в чем не повинную "маньку", там ей быстро приделали ноги. Все это случилось на одном дыхании, в темпе вальса, так что сразу никто ничего и не понял. От изумления гуляющие замерли, над толпой повисла тишина, было слышно только, как старается какой-то балаганный дед:
      А это, извольте смотреть-рассматривать,
      Глядеть и разглядывать,
      Елагинский сад.
      Там барышни гуляют в шубках,
      В юбках и тряпках,
      Зеленых подкладках.
      Пукли фальшивы,
      А головы плешивы...
      Он, как видно, Васю Бурова во всей красе не видел.
      - О Господи, сколько пьяных, на каждом шагу, - подошла, явно не в настроении, Лоренца, презрительно посмотрела на Трещалу, Ботика и Соколика, брезгливо отвернулась. - И вообще эти русские. У них очень странное чувство юмора. Знаете, как нам показали Зимний дворец в натуральную величину? Сквозь отверстие в стене балагана. Это совсем не смешно.
      - Да уж, - тихо промолвил Калиостро, очень по-воровски глянул по сторонам и сделался решителен и целеустремлен. - Едем домой. Немедленно. Никаких вопросов.
      А уже в каретном лимузине, когда кучер врубил полный ход, он в какой-то странной задумчивости воззрился на Бурова:
      - А ведь предупреждал меня мудрый Сен-Жермен, что у вас, сударь, тяжелый характер. Вам только дай повод спустить своего тигра.
      Буров из вежливости не ответил, только кивнул головой. Ему зверски хотелось есть. Как тому тигру...
      VI
      Неделю бушевала Масленица - с шумом, гамом, обжорством и винопитием. В столице развлекались вовсю, не смотрели ни на чины, ни на звания. Сиятельные петиметры<Щеголи, повесы в терминах того времени.> в "санных шубах", в винчурах<Модная в то время меховая одежда. Особенно ценились винчуры из меха туруханских волков.> или в куртках с чихчирями "кадрили" своих барышень под щелканье кнутов<В те времена особым шиком считалось править лошадьми самостоятельно. На запятках похожей на английское седло "сидейке" находился лакей, одетый обычно гусаром. Он держал в руках бич, щелкал им по воздуху и оглушительно кричал всем встречным-поперечным: "Пади! Пади!" Такое катание называлось кадрилью.>, государыня сама изволила проследовать в санном поезде<Екатерина II редко выезжала на улицы своей столицы. Однако на Масленицу она любила прокатиться в составе странного поезда, состоящего из дюжины салазок, которые тянулись следом за десятиконным экипажем.>, а на пирах, балах, куртагах и маскарадах музыка звучала до самого утра. Ездили всем обществом в Красный Кабачок<Находился на Старопетергофской дороге.> или же мужеским компанством на Пески к цыганам, пили до изумления, закусывали смачно, истово служили Момусу<Бог смеха.> и Венере. Простой народ от знати не отставал, также веселился и телом, и душой. Тешил себя зрелищами кукольных комедий<Народный кукольный театр на Руси назывался вертеп, что на старославянском означает "пещера". Куклы изготавливались из дерева или глины со всеми подробностями человеческой анатомии - этого требовала ядреная сюжетная специфика...>, канатных плясунов, "китайских теней", не гнушался водочкой, икоркой и буженинкой, бился на кулачках<Кулачные бои обычно происходили на Неве, бились охтинские с фабричными Стеклянного и Фарфорового заводов. Однако без особого размаха, как бы в силу инерции, по привычке. Государыня кулачную потеху не жаловала, а палочную забаву и вовсе запретила (на Руси издавна была развита и популярна работа палкой).>, лихо несся с гор<Еще как лихо! В Елагинском парке, к примеру, была устроена двухэтажная катальная гора по образцу существовавших в Ораниенбауме и в Царском Селе. Высота ее достигала двадцати пяти метров, в основании находилась колесная машина о четырех медных шкивах, действовавшая посредством лошадей и поднимавшая сани наверх на канате по особому желобу. Тобаган был еще тот...>. Только, увы, все кончается - отшумела, отгуляла Масленица, и настали трудовые будни, да еще не просто так, а на подведенное брюхо<Имеется в виду Великий пост.>. Впрочем, в доме у Елагина ели, как и раньше, в охотку, правда, налегали большей частью на овощи и фрукты, жаловали каши с рокфором и трюфелями, уважали ушицу из судаков и вырезубов<Редкая рыба, водилась в одном из притоков Дона.>. Сковородку свечным огарком<Имеется в виду обычай старообрядцев приготавливать таким образом во время поста оладьи.> никто не мазал, были дела и поважнее. Калиостро, например, вовсю готовился к открытию магического сезона - более длить паузу не имело смысла, Петербург и так был полон слухами о заезжем волшебнике, остановившемся инкогнито у гроссмейстера Елагина<И. П. Елагин возглавлял российское масонство до самой своей кончины в 1794 году.>.
      Давать премьеру было решено в доме генерала Мелиссино, человека уважаемого, прошедшего initiatio<Посвящение в таинство (лат.).> и беззаветно преданного идее масонства. И колесо фортуны завертелось: не мудрствуя лукаво, напечатали сто билетов по принципу: раз дерут втридорога, значит, оно того стоит, скомандовали полтинник<Пятьдесят рублей в те времена были бешеные деньги. Можно было купить двадцать пять туш телят.> за вход, заклеили афишами всю столицу и пустили по салонам молву. Сам... Несравненный... Великий Копт... Снизошел...
      Народ в салонах реагировал с пониманием, не глядя на дороговизну, выказывал энтузиазм:
      - А, это тот волшебник, чей арап накостылял любимчикам Орлова! Нет, право, князь, давайте сходим. Полюбопытствуем на этого черного геракла...
      Собрались через три дня под вечер. Главный артиллерист турецкой кампании<Во время войны с Турцией генерал-аншеф от артиллерии Мелиссино этой артиллерией и командовал.> не бедствовал, отнюдь. Дом его, правда двухэтажный<Не разрешалось строить дома с числом этажей больше трех - чтобы не выше Зимнего дворца.>, впечатлял, поражал размерами и напоминал крепость. Из необъятных, с пылающим камином сеней великолепная двойная лестница, украшенная зеркалами и статуями, вела наверх, в пышную анфиладу комнат, всю увешанную батальными полотнами. В самом конце ее, в огромной, о пятнадцати окнах, гостиной Калиостро и собирался поразить собравшихся невиданными чудесами магии. Впрочем, чудеса начались сразу, еще до начала представления, - народу набралось во множестве, уж всяко больше ста голов, - как видно, многие владели искусством материальной телепортации. Публика была разношерстной: свои, Hommes de desir<Люди, алчущие истины (фр.).>, суть Macons acceptes<Посвященные масоны (фр.).>, и жалкие профаны, явившиеся поглазеть на изыски магического действа. Хотя князя Потемкина-Таврического в его сплошь залитом бриллиантами камзоле назвать профаном было трудно...
      - Господа, прошу тишины! Не мешайте истечению флюидов! - Мелиссино на правах хозяина вышел на середину, сделал величественный, полный благоговения жест, и голос его, привыкший перекрывать раскаты орудий, возвестил: - Господа, божественный Калиостро!
      Жидко зазвучали аплодисменты, дверь в боковую комнату открылась, и пожаловал сам Великий Копт под ручку с принцессой Санта-Крочи, в миру зовущейся Лоренцей. Их сопровождали Анагора в насквозь просвечивающем ионийском химатионе, оскалившийся индус при тюрбане с аграфом, опальный катар с неподъемным талмудом и Буров с Мельхиором чернорожими богатырями.
      - Который, который из арапов, что Трещалу завалил?
      Публика воодушевилась, аплодисменты усилились, а Калиостро оставил свою даму, вытащил меч и сообщил страшным голосом:
      - Итак, я начинаю. Духи огня саламандры, именем Невыразимого заклинаю вас повиноваться мне! Да будет так!
      Клинок со свистом прорезал воздух, вспыхнул на полу, налился зеленью магический круг, изумленная публика ахнула, отшатнулась, в прострации замерла.