Феликс РАЗУМОВСКИЙ
      Смилодон - 2
      Смилодон в России
      Анонс
      Насыщенный век восемнадцатый... Калиостро и Сен-Жермен, Екатерина Великая и князь Потемкин-Таврический, фельдмаршал Разумовский и граф Орлов-Чесменский. Интриги, тайны, коварство и любовь, блистательные кавалеры и легкомысленные дамы... И в самой гуще человеческих страстей этой эпохи оказывается подполковник Буров, витязь даже не в тигровой шкуре - в шкуре смилодона. В жизни у него не осталось ничего, кроме чести воина, несгибаемых принципов и убийственно работающих практических навыков. Есть еще, правда, ключ к тайне философского камня, сберечь который от врагов под силу только смилодону...
      Часть I
      АРАП КОПТА ВЕЛИКОГО
      I
      "Эх, "вилку"<Обезболивающе-стимулирующее средство, применяемое в спецназе.> бы сейчас. - Буров тяжело вздохнул, отвернулся от окна и, с трудом доковыляв до кресла, плюхнулся на истертую кожу. Пятнадцатая<"Вилка" в зависимости от эффективности делится на несколько категорий. Говорят, после принятия пятнадцатой можно бросаться в атаку с оторванной ногой.> будет в самый раз".
      За окном, похоже, собирался дождь, ноябрьский вечер был безнадежно хмур, бессильный свет агонизирующего фонаря терялся в пелене надвинувшегося тумана. Ощутимо плотного, клубящегося, напоминающего вату. Такого же холодного и мерзкого, как и тяжесть на душе... Да, радоваться особо было нечему - слепая рана в бедре, потеря крови, озноб. Как пить дать, задета кость. Со всеми вытекающими - вот именно вытекающими - последствиями... И черта собачьего ему было на этом кладбище? Полюбоваться на Альберта Великого, на Агриппу Неттесгеймского да на Раймунда Луллия?<Легендарные алхимики.> На весь их Бессмертный ареопаг? Как бы не так, никто из Посвященных не явился, видно, уж такое у них продвинутое чувство юмора. Непонятное для простых смертных. Зато уж всякой сволочи набежало - из Гардуны, масонов, сатанистов, роялистов - видимо-невидимо. Дружков сердечных, каждой твари по паре. Так что пришлось ретироваться по-тихому, в темпе вальса. От греха подальше. Однако, как оказалось, недостаточно быстро и недостаточно скрытно. В гостинице его ждала засада. И не какая-нибудь там шелупонь, клоуны тряпичные, нет, люди серьезные, мастера своего дела. Восемь человек. Он завалил их всех. Но и сам свел знакомство с четырехгранным, остро заточенным клинком. Не иначе Лаурка постаралась, натравила виртуозов, - от любви до ненависти, как говорится, всего один шаг. В общем, Буров ушел, но недалеко, насколько позволяла раненая нога. И вот печальный итог: дешевые номера, пульсирующая боль и, что хуже всего, потеря аппетита. Да, прогноз, похоже, самый неблагоприятный, само не заживет, не на собаке. А чертов Бертолли<Для тех, кто не в курсе: известный химик К. Бертолли, с коим Буров свел приватное знакомство в предыдущей книге, был врачом.>, за коим послали уже давно, все не идет и не идет. Может, плюнуть все-таки на осторожность и позвать какого-нибудь другого эскулапа? Впрочем, нет, не стоит. Прок от здешних лекарей самый минимальный. Ну пустят кровь, ну наложат компресс, ну помянут к месту и не к месту Богородицу. Амбруазы Парэ, мать их за ногу. А вот настучать могут в лучшем виде, даже сами того не желая. Впрочем, в том, что его рано или поздно найдут, Буров не сомневался - время работало против него. И дело было вовсе не в эскулапах. В выщербленном зеленоватом неказистом камне, рисующем в пространстве каббалистические знаки. В таинственном "Ребре Дракона". На который положили глаз и сатанисты, и роялисты, и негодяи из Гардуны, и, увы, бывшая любовь Лаура Ватто. Вместе со своим дядюшкой Раймондо, которого еще называют Итальянским дьяволом<Речь идет о князе Раймондо Партенопе ди Сансиверо, личности таинственной, неоднозначной и до конца не понятой историками.>. Верно говорят англичане: любопытство сгубило кошку. А Буров и в самом деле кот - огромный, саблезубый, радикально красного колера. Попавший, словно кур в ощип... Утешало в данной ситуации лишь одно - наличие солидного боезапаса и проверенной, похоронного калибра волыны. Можно было, как говорили большевики, уйти, оглушительно хлопнув дверью<Владимир Ильич Ленин так и говорил: "Если мы уйдем, то так хлопнем дверью, что все вздрогнут".>. Только о конце думать пока что не хотелось. Хотелось "вилку" или шприц-тюбик с промедолом - Буров, невзирая на растопленный камин, весь дрожал, ногу будто грызла пара дюжин псов, мокрая рубаха прилипала к спине омерзительным, холодящим душу компрессом. А в голове ни к селу ни к городу шло по кругу уж совершенно несуразное: "Отрежем, отрежем Мересьеву ноги!" "Не надо, не надо, мне надо летать!"
      Было уже далеко за полночь, когда на улице зацокали копыта, сыто всхрапнули осаженные лошади, и в дверь некоторое время спустя постучали. Никак их величество Бертолли соизволили пожаловать? Явились-таки, не запылились... Только то был не химик-эскулап. В комнату вошел человек среднего роста, крепкого сложения, одетый великолепно, во все черное. Пряжки его туфель, бесчисленные перстни отсвечивали блеском невиданных бриллиантов. Держался незнакомец спокойно и уверенно, в нем чувствовались сила и какая-то таинственность.
      - Позвольте представиться, - сказал он по-русски, величественно улыбнулся и сделал полупоклон. - Граф Сен-Жермен, скрипач-любитель<По воспоминаниям современников, граф Сен-Жермен был непревзойденным музыкантом.>. Вы не могли бы уделить мне немного времени?
      Как же, скрипач-любитель! Маг, алхимик, философ и дипломат, о коем только и разговоров в салонах и гостиных. Служитель муз, любимец королей. И хрена ли собачьего ему здесь?
      - Ах, да, да. - Буров запер дверь, убрал волыну, прислушавшись, кивнул: - Наслышаны... Тройка, семерка, туз... Очень приятно.
      - Откуда вам известно это? - Вздрогнув, Сен-Жермен побледнел, в глазах его вспыхнули огни, но тут же он справился с собой и улыбнулся с фальшивым равнодушием. - А впрочем, что это я? Давно известно, что женщины болтливы<Речь идет о княгине Наталье Петровне Голициной, которой, если верить Пушкину, граф Сен-Жермен отрыл секрет трех карт.>. Я же постараюсь быть краток.
      Он склонил породистую, в модном парике голову, отчего бриллианты на его шляпе радужно сверкнули, и, прищурившись, в упор взглянул на Бурова.
      - Волей случая вам в руки попала вещь, коих в природе только две. Я говорю о "Ребре Дракона". Знайте, обладание им принесет вам лишь беды, страдания и, в конечном счете, гибель. И очень скоро. Боюсь, что вы навряд ли доживете до утра. На ваше имя выписан lettre de cachet<Ордер на арест (фр.).>, и объявлена награда за вашу поимку. Люди из Гардуны, "разведенные с вдовой"<Преступники-смертники на королевской службе.>, сектанты-фанатики - все они идут по вашему следу. А главное - Итальянский дьявол, князь Раймондо. Со своей рыжей дьяволицей.
      - Дьяволицей? - Буров кашлянул, тяжело вздохнул и почувствовал, как проваливается сердце. - Рыжей?
      - Ну да, с дражайшей половиной, - подтвердил Сен-Жермен, и лицо его выразило отвращение. - О, это сущая бестия, даром что хороша. Впрочем, думаю, вы встречались. - Он значительно улыбнулся, сделал паузу и подошел ближе, обдав Бурова Ниагарой духов. - Только речь ведь не о том. Предлагаю обмен: "Ребро Дракона" против вашей жизни. Отдайте мне камень, и я доставлю вас к одному знакомцу, который на днях уезжает в Тартарию. Там, среди снегов, среди степей и болот, вас не отыщет и настоящий дьявол. Ну же, соглашайтесь, соглашайтесь. Вы, я вижу, ранены, стоит упустить время, и начнется гангрена. А мой знакомец искусный врач, и думаю, что дело не дойдет до ампутации...
      Вот гад, в самое больное место попал. Куда смилодону-то без лапы?
      - А почему, собственно, я должен верить вам, сударь? - пожил плечами Буров, хмурое лицо его не выразило ничего. - Может, вы вообще банальный самозванец? Миль пардон, сударь, но я не знаю вас.
      Все правильно, сразу соглашаются только проститутки.
      - Да, очень жаль, что мы с вами не знакомы, - подтвердил, и не подумав обижаться, гость и с интересом, словно увидал впервые, вприщур уставился на Бурова. - У вас ведь хороший пистолет? Надежный, бьющий без осечек. Ну так вот я прошу вас выстрелить мне в лоб. Если кто-то здесь и самозванец, то и поделом ему. Ну, а Сен-Жермена убить не так-то просто, уверяю вас...
      - Ладно. - Буров миндальничать не стал, вытащил волыну, без мудрствований взвел курок - терять ему было абсолютно нечего. А потом, ведь незваный гость мало что похуже татарина, так еще и запросто может оказаться супостатом, а россыпи бриллиантов на шляпе и туфлях - банальнейшими стразами<Маниакальная тяга Сен-Жермена к драгоценным камням была притчей во языцех в то время.>. От дьявола, тем паче итальянского, можно ожидать всего...
      Спусковая собачка подалась, резко сработала пружина, клацнул, накалывая капсюль, клювик курка. С нулевым результатом. Осечка. Еще. Еще одна. Это у проверенного-то, бьющего наверняка ствола. Заряженного надежными, ручной закатки патронами. М-да... Буров в задумчивости уставился на волыну, потом на безмятежно улыбающегося Сен-Жермена, коротко вздохнул и поплелся к камину. Резко приподнял мраморную полку, вытащил из тайника ларец, небрежно, словно коробок спичек, протянул визитеру:
      - Прошу, граф.
      Да, да, граф. И бриллианты, как пить дать, настоящие, высшей пробы, чистейшей воды.
      - Мерси. - Сен-Жермен кивнул, ловко откинул крышку, мельком посмотрел и выдохнул негромко: - Да, это оно.
      Затем он удовлетворенно чмокнул губами, спрятал шкатулку на груди и, как бы вспомнив о присутствии Бурова, поднял на него глаза:
      - Ну что, сударь, вы готовы? Тогда пойдемте.
      Весь его вид словно говорил: ну вот и хорошо, вот и славно. Спички детям не игрушка...
      Они уже миновали коридор, вышли на запущенную лестницу и начали спускаться по истертым ступеням, когда внизу, на улице, застучали копыта. Тут же разлетелись звуки команд, злобно забряцало оружие, кто-то с силой, так что петли охнули, приложился ботфортом о дверь.
      - Открывай, так-растак, открывай!
      Похоже, прибыли посланцы от князюшки Раймондо. И как пить дать не с добром. Натурально не с добром: взвизгнуло железо, капитулировал засов, забухали вверх по лестнице тяжелые сапоги, а Буров вдруг страшно удивился понял лишь сейчас, что Сен-Жермен попал в гостиницу сквозь запертую дверь. Ну и ну. И впрямь кудесник, волшебник и маг<Современники не раз отмечали, что у графа Сен-Жермена была удивительная привычка появляться дома, у себя или у друзей, минуя двери. Он и покидал помещение часто в такой же простой манере.>. Только долго удивляться не было времени. Нужно было вжиматься в стену, выхватывать пистоль, взводить курок. Если уж уходить, то так, чтобы запомнили надолго... Однако Сен-Жермен, похоже, был далек от бранной суеты и покидать сей бренный мир пока не собирался.
      - Спокойно, сударь, спокойно, - отрывисто шепнул он, и губы его дрогнули в улыбке превосходства. - Без глупостей. Доверьтесь мне. - И резко, отточенным движением прочертил в воздухе замысловатую кривую. Именем Hierarchia Occulte...<Тайная Иерархия (лат.).> По праву Ars Magna<Великое Искусство (лат.).>, Auctoritas<Авторитет (лат.).> и Pentagrammatica Libertas...<Свобода воли (лат.).>
      А на лестничной площадке между тем показались люди - свирепые, разгоряченные, увешанные оружием, готовые, казалось, разорвать каждого встречного-поперечного. Сузившиеся глаза их метали молнии, ноздри судорожно раздувались, рты ощерились в бешеном оскале. Страх, жуть, злоба, ярость, не люди - звери. Однако, даже не взглянув в сторону Бурова и Сен-Жермена, они вихрем промчались мимо, густо окатили запахами ненависти и смерти и дальше заелозили ботфортами по вытертым ступеням. Кто-то здорово отбил нюх у этой стаи хищников. Напрочь. Кто-кто...
      - Ну вот и все, - промолвил Сен-Жермен, поправил кружевную манжету и сделал приглашающий жест: - Пойдемте же, сударь, время дорого. И не забывайте никогда, что война есть путь бедствия<Изречение, приписываемое кому-то из великих китайцев - то ли Конфуцию, то ли Лао Цзы.>. Впрочем, у каждого свой путь...
      Не потревоженные никем, они вышли из гостиницы, миновали негодяев, вшивающихся у входа, и завернули за угол, в неприметный тупичок. Там стояла карета с потушенными фонарями, рослый кучер в малиновой ливрее живо спрыгнул с высоких козел, улыбаясь и низко кланяясь, распахнул украшенную бронзой дверцу:
      - Вашу руку, месье раненый. Прошу.
      Граф помог Бурову с посадкой, ловко и привычно уселся сам, мягко щелкнул язычок замка, вымуштрованные лошади резво взяли с места. Поехали. Конечно, не орловские рысаки и не англицкие рессоры, но очень даже ничего. Главное, не на своих двоих, вернее, на одной. Вторая, негнущаяся, горящая адским пламенем, не в счет. Точнее, со знаком минус...
      Ехали в молчании. Сен-Жермен держал дистанцию, разговоров не заводил, с видом скучным и задумчивым смотрел в окно. Лицо у него было как у человека, полностью выполнившего свой долг. Буров также в собеседники не лез, - полузакрыв глаза, расслабившись, делал вид, что дремлет, думал о своем. Да, где вы, где вы, орловские рысаки и англицкие рессоры? Под кем вы теперь? Уж всяко не под Бернаром, не под маркизом и не под шевалье. И, надо думать, не под рыжей сиротой. Ну да, как же, сиротой! Дражайшей половиной князюшки Раймондо. Хитрой, продажной, паскудной и лживой. Настоящей бестией, пробы ставить негде. Наградившей самого Итальянского дьявола ветвистыми оленьими рогами...
      Наконец карета сбавила ход и встала у массивного особняка в семь осей<То есть в семь окон.> по мрачному фасаду.
      - Пойдемте, сударь, нас ждут.
      Не дожидаясь, пока слуга откроет дверцу, Сен-Жермен вылез на воздух, глубоко втянул ночную свежесть и быстро и легко поднялся на крыльцо. Постоял мгновение, успокаивая дыхание, и отрывисто негромко постучал. Тростью, троекратно, на особый манер. Сейчас же, словно и не ночью вовсе было дело, послышались шаги, лязгнули тяжелые засовы, и дверь со скрипом подалась, щелью, на длину цепочки.
      - Бу-бу-бу, - что-то тихо произнес Сен-Жермен и неторопливо, с ухмылочкой, встал в полосу света. - Бу-бу.
      И дверь мгновенно открылась. Чернокожий слуга, и на слугу-то непохожий, при сабле, звероподобный, с поклонами отпрянул в сторону, на изменившемся лице его застыло непритворное почтение. Массивный, с одинокой свечкой шандал в его руке едва заметно дрожал.
      - К хозяину веди, - велел уже по-французски граф и, быстро повернув лицо к Бурову, кардинально изменил интонацию: - Прошу вас, сударь, здесь вы в полной безопасности.
      Ладно, вошли, встали, прищурились на свечу. Арап опять поклонился, задраил на все запоры дверь и повел гостей к мраморной лестнице. Что-то он показался Бурову подозрительно знакомым. Где же это он его раньше видел? Неужели? Да нет, не может быть...
      Вокруг было сумрачно и неуютно, будто в катакомбах Парижа. Все великолепие зала - плафоны потолка, скульптуры, вазоны, светильники из горного хрусталя, - все терялось в полутьме, казалось нереальным и призрачным. Воздух был ощутимо затхл, отдавал пылью и благовониями, из камина, выложенного изразцами, тянуло холодом и сыростью погоста. Да, веселенькое это было место - время здесь словно остановилось и загнило. Однако Буров в своей жизни видывал кое-что и похуже. Невозмутимо, ничему не удивляясь, он прохромал по мраморным ступеням, с трудом протащился сквозь анфиладу комнат и, оказавшись наконец в угловой коморке, вдруг даже замер от изумления. Господи, ну и ну, вот это ночь сюрпризов! Вначале Сен-Жермен, теперь вот... Калиостро. Ну да, конечно, это он, каким его изображают на перстнях и шкатулках<Торговля веерами, перстнями, браслетами, ларцами с изображениями Калиостро была в то время делом очень прибыльным, а потому распространенным. Вообще же в каждом добропорядочном французском доме считалось хорошим тоном держать бюст великого мага с красноречивой надписью, непременно золотом: "Божественный Калиостро".>. Большая голова с волнистыми волосами, зачесанными назад. Блестящие черные глаза с расширившимися зрачками. Напористая речь, энергичные манеры, ловкие телодвижения. Китайский халат, турецкие туфли. Чем-то Калиостро напоминал льва, сытого, на отдыхе, задумчиво порыкивающего. С Сен-Жерменом же он держался кротко, словно овечка, - вежливо кивал, мило улыбался, весь лучился радостью, почтением и счастьем. Батюшки! И кто же к нам пришел! Ну а Бурова он, гад, конкретно игнорировал: сухо поклонившись, обшарил взглядом, сдержанно и небрежно указал на кресло и сразу же с улыбочкой повернулся к Сен-Жермену - лопотать по-тарабарски, резко жестикулировать, приглаживать шевелюру и цокать языком. Крепенький такой мужичок, с брюшком, похожий на приказчика в табачной лавке...
      Пока господа волшебники общались, и наверняка о его скромной персоне, Буров времени не терял, осматривался, привыкал к обстановке. Обстановочка была еще та - книжные шкафы под потолок, чучело удава над окном, алхимический верстак с колбами, ретортами, змеевиками. Основное место на нем занимал сферический сосуд, называемый еще "яйцом", который, будучи нагрет на огне атанора<Так называемый "бессмертный" очаг, который должен гореть сутками.>, и должен породить в конце концов тот самый философский камень. Размеренно махали маятником изящные каминные часы, рядом зиял глазницами оскалившийся обезьяний череп - страшный, тщательно отполированный, надо полагать, магического свойства. Да...
      Оккультное общение не затянулось. Скоро Сен-Жермен поднялся, обнял по-кунацки Калиостро, манерно поручкался с Буровым, сверкнул напоследок бриллиантами.
      - Не надо провожать, я сам. Оревуар<До свидания (фр.).>. Гекам и Миксор<Месть и справедливость (ивр.). Слова из приветствий и девизов масонов старших степеней.>.
      - Миксор, Миксор, - пробурчал ему в спину Калиостро, подождал, пока не затихнет звук шагов, и обратил внимание на Бурова. - Насчет ноги, сударь, не беспокойтесь, пустяки, я уже затянул брешь в вашем эфирном поле. Теперь осталось только наложить бальзам на рану. И спать, спать. К завтраку, - он запнулся, глянул на часы и мотнул своей львиной головой, - вернее, к обеду, думаю, все пройдет. Как ни крути, a Spiritus dominat Formam<Дух преобладает над формой (лат.).>.
      В рыкающем голосе его сквозила вежливая досада - ну вот, подкинули подарочек на ночь глядя. Лечи его, не спи, а потом тащи еще за тридевять земель, с опасностью для жизни. Это какой-то монстр, витязь в тигровой шкуре. И ведь никуда не денешься, приказ начальника - закон для подчиненного. Ох уж эта, блин, Hierarchia Oculte...
      - Мерси. - Буров вдруг почувствовал, что нога и впрямь прошла, благодарно раскланялся и не удержался, спросил: - Скажите, граф, а вот этот прислужник ваш, эфиоп... Мне кажется, что я его уже раньше видел. В другом качестве... И в иной обстановке. Истово размешивающим клокочущее варево у старой одноглазой колдуньи.
      - Да нет, думаю, что не его, другого гомункулуса<Искусственный человек (ср. - лат.). Общепризнанным мастером создания оных в Средние века считался Парацельс.>. - Калиостро, всхлипывая, зевнул, хмуро воззрился на Бурова. Их в свое время наплодил во множестве для царя Хор-Аха<Мина (3980-3944 до н. э.), он же Хор-Ax, он же Повелитель Скорпионов, - основатель первой династии фараонов. Внук додинастического царя Нармера, объдинившего Верхний и Нижний Египет в единое государство.> волшебник Гернухор. Всех, всех на одно лицо, по своему образу и подобию, а был он совершеннейший эфиоп. Слава Богу, что не пражский иудей<Имеется в виду ученый раввин Иегуда Лев бен Безелел, живший в Праге в XVI веке, который создал искусственного человека Голема. Тот работал по хозяйству, когда ему вкладывали в рот шем - шарик с магическими формулами. Дело кончилось нехорошо: Голем вышел из-под контроля, разбушевался и устроил еврейский погром.>. Гм... Значит, эфиоп... Гм... Вы, сударь, кстати, подали мне занимательную мысль. Гм... Интересно, чертовски интересно... Впрочем, ладно, пора нам и на покой. Приятно было, сударь.
      Оглушительно, так что колбы звякнули, он ударил в гонг, что-то пробубнил выросшему из-под земли гомункулу, и тот отвел Бурова на ночлег в маленькую, душную из-за растопленного камина комнату. Потом помазал рану каким-то вонючим снадобьем, заставил выпить мерзейшее по вкусу пойло и, уже откланиваясь, в дверях, по-русски пожелал спокойной ночи. Вот гад. Саженного роста, плечистый, весь будто изволоченный сажей. Рожа кирпича просит, хромовым сапогом лоснится, глазищи как яичные белки, губы вывернутые, жадные. Да, тот еще был красавец Гернухор, придворный маг фараона Хор-Аха...
      "Ладно, ладно, и тебе того же". Буров вытянулся на перине, с облегчением закрыл глаза и сразу, будто с головой в омут, провалился в глубокий сон. Увидел надоевший, до боли знакомый сюжет: красные от крови джунгли, веселенькие людоеды, строящие светлое коммунистическое завтра, черные, искривленные жуткими оскалами рожи. Интересно, к чему бы это?
      II
      В комнате, когда Буров проснулся, царил полумрак. Угли в камине остыли, за окнами сгущалась темнота. Напольные, похожие на гроб часы показывали половину седьмого. Только вот чего? Не понять, то ли утро, которое вечера мудренее, то ли вечер, которым делать нечего. Зато было совершенно ясно, что здоровье пошло на поправку: зверски хотелось есть, а на месте раны прощупывался маленький выпуклый рубец. Ни тебе мерзкого озноба, ни выматывающей душу боли. Оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова. То есть дедушка...
      "Ай да Калиостро, ай да сукин сын". Буров потянулся, сделал круг по комнате и принялся искать какую-нибудь свечу, но, увы, - под руку ему попались лишь волына, сумочка с припасами да податливое блюдо гонга. Ни намека на шандал или фонарь. Одежды, к слову сказать, не было тоже.
      "Да будет свет, сказал монтер и жопу фосфором натер". Буров перестал шарить в полутьме, коротко зевнул и приложился ручкой по отполированной бронзе. Хорошо приложился, так что сразу вспомнил старинную каторжанскую: вечерний звон, вечерний звон...
      Может, совсем и не вечерний, но звон получился знатный, не удивительно, что послышались шаги, дверь без промедления открылась, и заявился давешний черный гомункул. Да не один - в компании с амбалистым индусом, если судить по роже - из секты душителей-тугов<Секта индийских фанатиков, почитателей богини Кали. Промышляли бандитизмом. Душили свои жертвы ритуальными шарфами - румалами, вспарывали им животы, отрезали руки и ноги и кричали при этом: "Джей Кали!">. Тоже, как пить дать, гомункулом. Молодцы приволокли воду. Мыло, мел, полотенце, одежонку, а главное массивный канделябр о восьми спермацетовых свечах. Затем индус с поклонами отчалил, а эфиоп принялся содействовать процессу умывания. Однако же процесс сей как-то не задался. "Что за черт?" Буров выругался про себя, выплюнул меловую массу и, на ходу вытирая губы, подошел поближе к свету. Ну да, так и есть, не обман зрения - руки у него были цветом как у арапа-гомункулуса. И все остальное - как руки. Кое-где иссиня-черное, лоснящееся, кое-где эбеновое, будто нагуталиненное. Сразу наводящее на мысли о трубочистах, дне свободы Африки и судилище Линча. Похоже, красный смилодон основательно сменил экстерьер.
      - Так твою... - Буров в темпе вальса закончил умывание, вытерся полотенцем, начал одеваться. - И этак...
      Еще один сюрприз - вместо добротного камзола, проверенных штанов и шикарных, на одну портянку ботфортов ему подсунули рубаху до колен, запорожские шаровары и тапки без задников "ни шагу назад". Еще большое счастье, что не белые. Вот тебе и Калиостро, вот тебе и... Натуральный сукин сын. И шутки у него дурацкие. Ладно, сейчас кому-то здесь будет не до смеха.
      - Отведи-ка ты меня к хозяину, братец, - требовательно улыбнулся Буров, посмотрел на свой кулак цвета воронова крыла, и в голосе его послышалось шипение кобры, королевской<Королевская кобра - это чудище, достигающее в длину пяти метров. Чрезвычайно свирепая и агрессивная. Нападает на человека, жрет сородичей, обыкновенных кобр.>. - Пожалуйста.
      Эфиоп был хоть и гомункул, но совсем не дурак. Да и со слухом у него было все в порядке.
      - О да, конечно, - пролепетал он по-русски, низко поклонился и без колебаний доставил Бурова к знакомому угловому кабинету. - У магистра алхимический час...
      Хитро постучался в дверь, быстренько отпрянул в сторону и замер соляным столбом - мавр сделал свое дело, и дальше разбирайтесь сами.
      - А, это вы, сударь. Отлично выглядите, - лязгнув, будто выстрелив, замком, молвил с порога Калиостро, сделал приглашающее движение и строго посмотрел на гомункула: - Ступай, Мельхиор, скажи, чтобы накрывали ужин. Бу-бу-бу-бу...
      Если бы не кожаный, до пола, фартук, его можно было бы принять за сибарита: шелковый халат, подбитый мехом, вычурный платок на месте галстука, белый вязаный колпак, из-под которого курчавились волосы. Только ни о какой праздности не было и речи - алхимический процесс шел вовсю, по всему чувствовалось, что тонкое отделяется от плотного весьма нелегко<Слова из "Изумрудной скрижали", канонического алхимического трактата, приписываемого Гермесу Трисмегисту.>. На столе что-то булькало, скворчало, шипело, источало миазмы, разбрызгивало искры, полыхало огнем. Воздух был ощутимо плотен, густо пропитан дымом, парами влаги, зловонием серы, купороса и магнезии. А еще говорят, что презренный металл не пахнет...
      - Вы находите? - Буров подошел к овальному, в инкрустированной раме, зеркалу, посмотрел на негатив своего фейса, на антрацитовую щетку волос, коротко вздохнул: - Да, у меня отличный цвет лица.
      Показывать клыки и свой характер он как-то расхотел - без толку, не тот случай. И потом, ведь не педерастом же сделали. Это ведь голубой окрас уже не изменить на другой. А черный ты или белый, это лишь вопрос гормонов. Больше пигмента, меньше...
      - Я рад вашей выдержке, пониманию и такту. - Калиостро взял с ухмылочкой градуированную мензурку, поболтал, покрутил, полюбовался на свет и вылил ее содержимое в агатовую ступку, отчего страшно зашипело, ужасающе забулькало и пошло невыразимое зловоние. - Тем более что все эти метаморфозы не опасны, обратимы и сделаны на общее благо. И связаны они, сударь, с вашим статусом, вопросами конспирации и вселенским фарсом, называемым "Человеческой комедией". Запомните, что вас теперь зовут Маргадон, вы воин из страны Куш<Загадочная страна, населенная черными народами.>, были ранены, взяты в плен фараоном Махматоном<Фараон из второй династии, правивший в Египте в эпоху Древнего царства, годы жизни 3325-3282 до н. э.> и выменяны мной на пять быков, четырех девственниц и два дебена<Мера веса, равная примерно 91 грамму.> низкопробного олихарка<Таинственный светящийся металл, бывший в ходу то ли у атлантов, то ли у древних греков.>. Да, да, сударь, тонкий план тонким планом, а законы бытия неумолимы - миром правят деньги и ложь. - Он по-львиному мотнул лобастой головой, взял умеючи эффектную паузу и угрюмо помешал лопаточкой выпирающую клокочущую массу. - Обман, сударь, это всенепременнейшее условие нашей жизни, главный принцип которой не быть, а казаться. Все притворяются, все лгут, все играют. Да, трижды прав гениальный Бэкон<Имеется в виду лорд Фрэнсис Бэкон, герцог Веруламский, виконт Сент-Олбани (1561-1626), по-видимому, незаконнорожденный сын королевы Елизаветы и графа Лейчестера. Отец европейской науки, философии и законоведения, один из основателей масонства, он был человеком разнообразнейших способностей, многограннейших талантов и неисповедимых целей. Существует множество доказательств, что все литературное наследие В. Шекспира вышло из-под пера лорда Бэкона.> - весь мир театр, и люди в нем - актеры<Известное изречение Шекспира.>. - Встретив протестующий взгляд Бурова, он перестал мешать, тщательно понюхал ложечку и с грохотом швырнул ее в бронзовую кювету. - Господи, неужели вы думаете, что этот ничтожный фигляр, безграмотный, жадный, помешанный на пиве, мог и в самом деле творить такие шедевры?<Удивительно, но факт: Вильям Шекспир не владел пером. Зато охотно давал деньги в рост и с увлечением занимался скупкой солода для варки пива.> Ну кто, кроме каббалиста, платониста или пифагорейца мог написать "Макбета", "Гамлета" или "Цимбелина"? Ну кто, кроме человека, погруженного в мудрость Парацельса, мог написать "Сон в летнюю ночь"? Впрочем, ладно, мы отвлекаемся. - Он по-кроличьи покрутил массивным носом, оглушительно чихнул и вытащил батистовый, не первой свежести платок. - Итак, сударь, плотный план, сиречь наше бытие, материален, обманчив и не терпит пустоты. А посему мне без надобности просто пассажир, зато вполне устроит пращник Маргадон, взятый в плен при фараоне Махматоне. Как говорили в Риме, ты мне - я тебе. Sic itur ad astra<Так идут к звездам (лат.).>. Но вначале пойдемте, сударь, ужинать.
      Вот это хватка, практицизм и умение извлечь выгоду! Да, похоже, маг и оккультист Калиостро был и на плотном плане словно рыба в воде. Уж не из иудеев ли он?<Вопрос о происхождении Калиостро остается открытым. Все попытки недобросовестных исследователей ассоциировать его с Джузеппе Бальзамо, авантюристом с Сицилии, не выдерживают никакой критики. Да и вообще, вне всякого сомнения, граф Калиостро является наиболее оболганной фигурой в современной истории. Две сотни лет его репутация раскачивается на виселице бесславия, и всякого, кто пытается вынуть ее из петли, ждут проклятия толпы. Вероятно, это кому-то надо.>
      Нет, не из иудеев, - свинины на столе хватало. Ужинали с дамами, при свечах, в маленькой, похожей на бонбоньерку комнате: мраморный, сердечком, камин, зеркальные потолки, стены, затянутые шелком и бархатом. Лучшая половина человечества была представлена хозяйкой дома и тощенькой разговорчивой девицей в короткой эпоксиде<Греческое одеяние типа хитона.>, сандалиях на босу ногу и вычурной диадеме с фальшивыми бриллиантами.
      - Эта файномерис<Голобедрая (греч.).> лакодемонянка Анагора, представил ее граф, сменивший халат на камзол с бранденбурами, с достоинством кивнул и потянулся к блюду с запеченной олениной. - Любимая служанка Клеопатры Египетской<Клеопатра VII Египетская (69-30 до н. э.).>.
      Бурова он уже отрекомендовал, сказал, что тот помощник пращника, воевал с Махматоном и попал в плен вместе с Мельхиором. Мало того, что эфиопом сделал, гад, так еще и в рядовые разжаловал...
      - И только благодаря вашей храбрости, граф, не оказавшаяся в руках этих подлых андрападистов<Преступники, похищавшие свободных граждан и продававшие их в рабство.>, - добавила Анагора, благодарно хихикнула и с энтузиазмом пригубила розового "Полиньи". - Ах, помню, как сейчас. Был удушливый полдень одного из дней жаркого метагейтнона<Летний месяц.>. Снежно-белые улочки Керамика были пустынны, из-за акрополя возвышалась громада Ликабетт<Гора.>, а Пирейская дорога напоминала змею. Огромную, желтую, стремящуюся к Афинской гавани. И тут...
      С носом и ногами у нее было не очень. Вернее, с носом - очень даже. Впрочем, бойкая такая девица, распутноглазая, у такой наверняка не сорвется. Здорово напоминающая манерами и внешностью свою госпожу филатриссу<Клеопатра, судя по сохранившимся изображениям, красотой не блистала. Секрет же успеха у мужчин заключался, по-видимому, в женственности, обаянии, а главным образом - в любовной технике. Крайне разнообразной и изощренной. Недаром же ее называли Хейлон - "толстогубая", то есть феллатриса, любительница орального секса. А еще - Мериохане, что дословно означает "та, чей рот открыт для десяти тысяч мужчин". Ну, неизвестно, как в плане десяти тысяч, а вот то, что царица Египетская ублажила однажды сотню патрициев за ночь, это исторический факт.>.
      - Бросьте, милая, пустое, не стоит благодарности. Да ради вашей красоты любой мужчина готов сломать себе шею. - Калиостро, с живостью покончив с олениной, залпом выпил красного "Вольна", чмокнул, промокнул салфеткой губы и вопросительно уставился на Бурова: - А, любезный Маргадон?
      Львиный голос его был насмешлив, умные глаза лучились юмором и цинизмом - как вам фарс? Хорошо ли представление?
      - Ну конечно же, конечно, - сразу согласился Буров, глянул мельком на шнобель Анагоры, вздрогнул, поперхнулся, тяжело вздохнул и занялся вплотную окороком марала. - Да ради этой красоты...
      Смотреть на Лоренцу, хозяйку дома, ему было куда приятней - внешность супруги Калиостро завораживала. Она была феноменально, фантастически хороша, но в лице ее читалась толика дисгармонии, которая воспринимается лишь подсознанием и делает красивые черты вершиной совершенства. Только вот сидела графиня тихо, словно мышь, ничего не ела, в разговоры не лезла и не сводила с Калиостро глаз, бездонных, задумчивых глаз, полных грусти и страдания. Так, верно, смотрит крольчиха на своего удава. Чувствовалось, что между ними существует какая-то незримая связь, загадочна, тайная, понятная лишь для посвященных, тем не менее очень крепкая и неподвластная секире смерти. М-да, та еще, видать, семейка, ячейка общества...
      Сидела в молчании Лоренца, молола чепуху Анагора, сосредоточенно насыщался Буров, с апломбом разглагольствовал Калиостро - о Макрокосме и раннем христианстве, о роли личности и косности толпы, о древних раритетах и греческом огне<Зажигательное средство древних, состав которого утрачен.>. Вот так, ужин при свечах, приятная компания, уютная обстановка, изящная беседа. Хотя кормили у волшебника не в пример хуже, чем у маркиза<См. первую книгу.>. Ну да, паштеты, да, салаты, да, жаркое. Но не хватало всей этой французской кухне чисто русской широты, славянского изобилия, нашего хлебосольства. Ах, где вы, где вы, лососина горой, икра навалом, голубиный бульон, фрикассе из жаворонков, рагу из рыси, лангусты по-марсельски... А тушеные лосиные губы, разварные лапы медведя, осетрина на шампанском, деликатнейшее филе из серны, под которые так хорошо идет драгоценное, излечивающее все болезни, выдержанное Гран-Крю<Сорт дорогого вина.>. А впрочем, ладно, и так совсем неплохо. Шпигованное мясо нежно, пулярка похожа на пулярку, а кролик, как это и положено кролику, зажарен с майораном и чесноком. А главное, нога не болит и никто не пытается перерезать глотку...
      Наконец вербально-гастрономическая сюита вступила в свою заключительную фазу. После кофе с коньяком, яблочного штруделя и анисового мороженого с фисташками, когда все общество, откушав, поднялось, Калиостро весело сказал:
      - Маргадон, друг мой, позвольте вас на пару слов. Дамы, надеюсь, не обессудят и оставят нас вдвоем.
      Вежливо кивнул, мило улыбнулся, подождал, пока закроют дверь, и сразу сделался серьезен.
      - Сударь, мы отбываем через два дня. Все это время прошу вас из дому не выходить, ибо здесь вы в безопасности, а речь идет не только о вашей жизни, но и о взятых мною обязательствах. К вашим услугам библиотека, фехтовальный зал, бильярдная, дамское общество, черт побери. Держите на привязи своего тигра, у него слишком броский цвет шкуры. Могут и содрать. Ну все, спокойной ночи, Маргадон, у нас здесь рано ложатся спать.
      И пошел Вася Буров к себе в персональную меблированную клетку. С лоснящейся черной рожей и с песней на устах:
      Уно уно уно моменте...<Если кто не помнит, ее пел тоже чернокожий и тоже Маргадон в фильме М. Захарова "Формула любви", поставленном по повести А. Толстого.>
      Имидж обязывал - Маргадон он или нет? Маргадон, Маргадон, еще какой. Такое вот, блин, кино... Вторая серия...<См. первую книгу.>
      III
      В путь тронулись через пару дней, ранним утром. Сразу чувствовался размах и серьезные намерения - выехали на четырех каретах. Все места в них были заняты, пассажиры серьезны, на империалах громоздились сундуки с припасами и реквизитом. Да, похоже, представление затевалось нешуточное.
      Миновали без хлопот полицейскую заставу, бодро выкатились из Парижа и взяли курс к границе, на восток. Дорога была так себе. Лед агонизирующе хрустел под копытами лошадей, обода выматывающе стучали по замерзшим колдобинам, было жутко холодно, но пока еще бесснежно. Пока. И поэтому за каждым экипажем волочились на веревке сани, пустые. Нехай, пригодятся. Пригодились еще прежде, чем добрались до границы: небо неожиданно потемнело, нахмурилось, тучи опустились на верхушки деревьев, и повалил снег, крупный, хлопьями, закутывая на глазах в саван и дороги, и поля, и леса. Кареты поставили на полозья, возницы закричали "Гарр!", и пошло-поехало... Эх, снег, снежок, белая метелица... И так-то было тягостно тащиться, а теперь вообще тоска - за слюдяными окнами все одним цветом, цветом седины, обглоданных костей, копошащихся опарышей, медицинских халатов. Хотя в общем и целом ничего, ехать можно. Тем паче что с попутчиками Бурову повезло: Мельхиор резался всю дорогу в шахматы с амбалистым индусом, а четвертый пассажир, Совершенный из Монсегюра<Имеется в виду тот печальный факт, что весной 1243 года армия христианнейшей Католической церкви с благословения Папы Иннокентия III осадила замок Монсегюр, последнее прибежище катаров - якобы еретиков, исповедующих якобы ересь: арианство или манихейство. 15 марта 1244 года замок пал, и все жрецы катаров - Совершенные - покончили жизнь самосожжением. Однако четверо из них сумели с риском для жизни скрыться и унести с собой нечто, составляющее главную тайну арианства. То ли Грааль, то ли какие-то документы, то ли свидетельства, проливающие свет на жизнь Христа. Темная история.>, мирно почивал, неизящно похрапывая, или же со тщанием вникал в какую-то толстую книгу. Так что днем было ничего, а вот ночью... Особенно когда въехали на территорию Пруссии. Постоялые дворы были здесь в состоянии ужасном и напоминали свинарники: с жидким вассер-супом, сомнительным боквурстом и казарменным гостеприимством. Единственное, чего здесь было в избытке, это клопов. Рослых, веселых, не склонных к компромиссам. Так что ночами было весело - ворочался, кряхтел, ругался Калиостро, печалилась, вздыхала безутешная Лоренца, отчаянно чесался разъяренный Мельхиор, амбал индус крепился, скрежетал зубами и что-то бормотал, то ли с горечью, то ли с угрозой. Не помогали ни магия, ни табачный дым, ни блошиные ловушки. А Бурову вспоминалось прошлое, вернее, будущее: ржавая колючка зоны, шуба камерных стен, сюрреалистические пятна от раздавленных клопов. В неволе к ним отношение особое - они, конечно, паразиты и кровососы, но все же хоть какое-то разнообразие. Клопов там убивают лишь больших, крупных, отъевшихся, кроваво-черных, малышей-подростков жалеют, пусть подрастут. Будут такие, как в Пруссии...
      Не так чтобы скоро, но миновали Данциг, форсировали Вислу и прибыли в Кенигсберг, откуда и повернули на Мамель. Морозы по пути ударили такие, что индус и Мельхиор, донимаемые холодом, натянули шерстяные маски с прорезями для глаз. Будто бравые спецназовцы в ожидании команды. Только вот сидели молодцы тихо-тихо, лишь оглушительно стучали зубами. Что с них возьмешь, Восток - дело тонкое. Вернее, кишка тонка... Наконец где-то через неделю путники узрели купола, стрельчатые шпили, крыши, кресты, в нос им ударили запахи кухонь, по ушам малиново проехались колокола. Ура, дошли. Это была Митава<После 1917 года - Елгава.>, стольный город герцогства Курляндского. Здесь Калиостро намеревался отдохнуть, с тщанием почистить перья и проверить силы - провести генеральную репетицию фарса, коим он хотел покорить Санкт-Петербург, стольный город Империи Российской.
      IV
      В Митаве царили холода, уныние и какая-то меланхолия. Черная, на грани безысходности. А ведь, казалось бы, еще совсем недавно жизнь здесь била ключом: всесильный фаворит светлейший герцог Курляндский<Имеется в виду Иоганн Бирон, любимец Анны Иоанновны. Управлял он своим герцогством, пребывая в Петербурге.> слал из Петербурга депешу за депешей, сам гениальный Растрелли строил для него дворец, сновали, как на пожаре, кареты фельдъегерей, волнительнейше звучала музыка, от будущего кружилась голова, куртаги поражали роскошью, застолья - изобилием, а женщины - изысканностью, шармом и красотой.
      И вот, увы, все это в прошлом. Давно уж нет всемогущего герцога, сынок его малахольный обретается за границей<Имеется в виду Петр Бирон, сын Иоганна Бирона, также герцог Курляндский. Отношения его с местной аристократией не сложились. Подвергаемый всеобщей обструкции, герцог был вынужден жить за границей.>, и только костяк недостроенного дворца угрюмо напоминает о бывшем величии. Некогда великолепная, блистательная Курляндия словно погрузилась в какое-то оцепенение. А потомки псов-рыцарей, безжалостных и грозных, наводивших ужас на латов и эстов, пребывали в задумчивой меланхолии и грезили - нет, не о боевых подвигах, а о тайнах земли и неба. Грезили туманно, неопределенно, как это и свойственно северным народам... Все загадочное, иррациональное, не поддающееся формальной логике притягивало их как магнитом, заставляло бешено биться сердце, учащало дыхание и застилало розовой мутью глаза. Ах, откровения таро!<Система гадания на картах.> Ах, Великий Аркан Магии! Ах, Пентакль Соломона! Впрочем, местные аристократы не порывали и с грубым планом: драли не три - тридцать три шкуры со своих крестьян, с чувством потрафляли плоти, пировали, гуляли, зачинали детей, изнуряли интригами своего бедного герцога<В то время как Петр Бирон находился за границей, аристократия приняла конституцию, вконец ущемляющую права герцога Курляндского.>. Тем не менее очень уважали его законную супругу, урожденную графиню Медем, и не раз предлагали ей занять официальное место регентши. Да только без толку вся реальная, хоть и закулисная, власть и так сосредоточилась в ее шустрых ручках. Словом, в курляндском высшем свете царили разброд и шатание, объединяло всех только одно - вера в чудеса и жажда несбыточного.
      И вот в эту-то мистическую ниву Калиостро и решил бросить семя своей практической магии. Начал не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой, как и подобает опытному оккультисту и тонкому знатоку человеческой души. Назвавшись графом Фениксом, полковником из Гишпании, он заангажировал лучшие номера, отвел одну из комнат под алхимическую лабораторию, и уже к полудню по гостинице поползли ужасный смрад и фантастические, будоражащие мысли слухи. Обедать Калиостро отправился в сопровождении Бурова, гомункула и индуса, причем первый был при волыне, второй - при бронзовом мече-кхопише<Клинковое оружие египетских воинов.>, а на боку третьего висел внушительный массивный пюлуар<Кривая индусская сабля.>. При виде их аппетит пропадал сразу. На ужин граф гишпанский не пошел, но продолжал усердствовать в своей лаборатории, отчего ужасный смрад сгустился так, что некоторым из дам сделалось изрядно тошно. Ночью, по причине любопытства и миазмов, постояльцы гостиницы спали плохо. А наутро, только рассвело, Калиостро с супругой подались в народ - без мудрствований, пешим ходом, в сопровождении челяди. Забросали монетами нищих у кирхи<Исторический факт: Калиостро благодаря его щедрости называли "отцом нищих".>, облагодетельствовали преступников в магистратской тюрьме и, провожаемые возгласами умиления и радости, направили стопы в городскую больницу. Здесь Калиостро собрал всех страждущих и недужных, вытянулся струной, что-то невнятно произнес, с плавностью поводил руками, и случилось чудо - больные исцелились. Все как один. Радостно закричали немые, параличные повскакивали со своих мест, колченогие пустились в пляс, припадочные перестали биться в судорогах. Кашпировский бы удавился. Можно, конечно, много говорить о коллективном внушении и настрое экзальтированных масс, о психических воздействиях и индуцированном самовнушении толпы, о состояниях истеро-невротического плана и неисследованных проявлениях гипноза. Можно. Только вот, что ни говори, это был сеанс настоящей практической магии - со всеми далеко идущими практическими же последствиями. Скоро еще недавно безмятежная Митава забурлила, в городе только и было разговоров, что о таинственном, являющем чудеса полковнике. Полковнике? Местная аристократия недаром предавалась оккультизму: у кого-то отыскался бюст работы Гудона, отмеченный большими золотыми буквами: "Божественный Калиостро". Ну да, это он, он, конечно же он! Маг, волшебник, непревзойденный алхимик, основатель ложи истинного египетского масонства. Батюшки, сам Великий Копт!<Сакральное имя Калиостро, якобы полученное им от жреца Иерофанта во время посвящения в подземном храме Пирамиды.> Немедленно стали нащупываться подходы и экстренно отыскиваться пути, чтобы хоть как-то обратить внимание заезжей знаменитости, да только на ловца и зверь бежит - полковник сам подался в высший свет с рекомендательными письмами к Эльзе фон дер Рекке, приходящейся родственницей графине Медем, всесильной женушке отсутствующего герцога. Не удивительно, что уже на следующий же день, дав фантастические чаевые, он распрощался с номерами и в качестве почетнейшего гостя обосновался на вилле Медемов. Не вилла - дворец: три этажа, балконы, эркеры, декор, лепнина, зимний сад. Ватто, Рембрант и Рубенс в подлинниках, танцзал размером с ипподром.
      В тот же день вечером в нефритовой гостиной был даден сеанс высшей практической магии. Калиостро был великолепен: при рыцарском мече, в красной с золотыми иероглифами мантии, Анагора - без мастодетона<Грудная повязка.>, в эксомиде<Короткий хитон.> - точно соответствовала определению "файномерис", на Лоренце, не скрывая стройности ее форм, отливала бисером лишь египетская сетка<Египетские женщины нередко поверх одежды, обычно состоявшей лишь из одной сорочки, которая плотно облегала тело, надевали сетку с нашитым на нее бисером.>. Действие впечатляло, запоминалось надолго и разворачивалось по нарастающей. Вначале Калиостро ввел Лоренцу в транс, и та ужасным голосом поведала такое, отчего одна из дам упала в обморок, а у ее мужа волосы на голове зашевелились и встали дыбом. Потом из публики был выбран паренек, шустрый мальчонка лет семи-восьми, быстро доведен до соответствующей кондиции и, будучи вопрошаем насчет заклеенных конвертов, в точности осветил в деталях их содержимое. Затем последовала беседа с покойным д'Аламбером, превращение подковы в стопроцентное золото, уничтожение воздуха в крупном изумруде, верное угадывание выигрыша в лотерею, визуализация духов и испускание флюидов. В общем, успех был полным, смятение в умах - ужасным, бурные аплодисменты - продолжительными. Дамы не отрывали глаз от перстней Калиостро, их кавалеры - от прелестей Лоренцы и Анагоры. На Бурова, гомункула и индуса, изображавших стражей вечности, никто старался не смотреть. Ночь впереди, не дай Бог приснятся.
      Однако это были лишь цветочки. Уже на следующий день Калиостро с тщанием бывалого садовника принялся выращивать оккультные, тем не менее вполне зримые плоды. Для чего направил стопы к местным вольным каменщикам.
      - Гузе<Характерное масонское восклицание одобрения.>. Гузе. Гузе.
      Митавские франкмасоны встретили его как родного, заняли "позицию порядка"<В масонстве широко развита система паролей, пропусков и опознавательных жестов. Поза порядка - основная. Делается она так: став прямо и опустив левую руку, правую поднимают к горлу, держа локоть на высоте плеча, четыре пальца вместе, а большой - вытянут перпендикулярно к ним. Этот жест должен напоминать, что масону за измену будет перерезано горло.> и, не колеблясь, пошли навстречу, естественно, "походкой посвященных"<Особый вид походки, свидетельствующий о принадлежности к масонскому кругу.>. Вопрос с открытием новой ложи решился без труда, и в плане ее председателя, конечно, сомнений не возникло - он, он, конечно же он, Великий Копт. Вот так, было "голубое", "красное", "черное" и "белое"<Грубо говоря, различают масонство "голубое" - символическое, "красное", где высшим является звание "Розы и креста", "черное" заканчивающееся степенью "кадоша" (совершенный - ивр.) и "белое" включающее в себя известное число "административных званий".>, теперь появилось еще и "египетское".
      А новый предводитель масонства не удовольствовался достигнутым и начал принимать в свою ложу женщин, чем сразу же снискал расположение лучшей половины аристократии Митавы<Собственно, здесь Калиостро был совсем не оригинален. В описываемое время при мужских масонских ложах вовсю создавались женские ложи "Избранниц", которые, по воспоминаниям очевидцев, были не местом света и порядка, где царствуют мир и справедливость, а скорее храмом Венеры Перибозийской (покровительницы плотской любви). Вообще, по большому счету, масоны считают женщин сделанными из ребра, называют своих временных подруг-масонок мопсами и используют по прямому назначению. Все эти ритуалы Блаженства, Настойчивости, таинственных Увеселений по своей сути одно и то же.>. При этом он открыл алхимические курсы с дальней перспективой получения Камня мудрецов, регулярно проводил сеансы высшей магии, был дьявольски находчив и необыкновенно умен и мастерски пленял рассказами на исторические темы: о своих беседах с Сократом, о знакомстве с Аполлонием Тианским<Аполлоний из Тианы легендарная, непонятая историками личность. Родился около 4 года до н. э. где-то в Каппадокии и, обладая паранормальными, поистине фантастическими способностями, вел жизнь странствующего мага. Обвиненный императором Домицианом в антиримской деятельности, он сказал: "Ты можешь заключить в тюрьму мое тело, но не душу. Впрочем, я добавлю, что и тело ты заключить не сможешь". С этими словами на глазах многочисленных свидетелей он исчез при ослепительной вспышке, подобной молнии.>, о продолжительных прогулках с Магдалиной, Лазарем и Спасителем по берегу Тивериадского озера - словом, популярность его множилась, росла, как на дрожжах, и скоро достигла апогея - аккурат в преддверье Рождества очарованные митавцы предложили ему место Бирона. Пусть полковник гишпанский граф Феникс, он же Калиостро, будет еще и герцогом Курляндским. Звучит-то как! Увы, гнусно, чересчур обязывающе, только вот большой политики Великому Копту не хватало. Вот уж воистину тяжело метать бисер перед свиньями. Не так поймут. В меру своего разумения - по-свински...
      Новый год встречали без радости, в тесном кругу. Калиостро заявил, что 31 декабря - это совсем не 22 марта<День весеннего равноденствия, истинное, подсказываемое самой природой начало года.>, не дождался сладкого и отправился в лабораторию пускать злого алхимического духа. Грустная Лоренца, тяжело вздыхая, рассеянно занялась мороженым, выпившая Анагора стала, как всегда, клеиться к скучающему Бурову, Мельхиор все никак не мог оторваться от яблочного штруделя, а индус крепко приложился к рейнскому и сделался зануден и невыносим.
      - ... И вот подошел ко мне Шива, великолепный, благодатный, неописуемо прекрасный, - стал рассказывать он о своей встрече с мужем всех женщин<Один из эпитетов Шивы.>. - О, он весь исходил лучезарным светом! Таким я и запомнил его, когда, согласно завещанию гуру, предался умерщвлению плоти на горе Шайшире. Месяц я питался одними кореньями, второй - только водой, а на третий совсем отказался от пищи. Четвертый месяц я простоял с воздетыми вверх руками, но - о, чудо! - жизнь не покинула меня. Прошел четвертый месяц, и в первый день пятого передо мной вдруг появился Он - невыразимый, лучезарный, сотрясающий вселенную. О, какое же это счастье лицезреть его! О, как же...
      Вот гад. А ведь согласно сценарию должен был питаться калорийно, причем на золоте и серебре, пребывать в хорошей форме и лицезреть Шаха Джехана<Повелитель Индии из династии Великих Моголов, построивший усыпальницу Тадж-Махал для своей любимой жены Арджуманд Бану, которая умерла в начале XVI века. Причем истратил на строительство все доходы государства за двадцать лет, чем вызвал неудовольствие своего сына Аурингзеба, бросившего его в подземную тюрьму крепости - Дворца Агры. Там Шах-Джехан находился до самой смерти.> - изображать его любимого визиря верного Мамеда ибн Дауда. А тут какой-то гуру, какая-то аскеза. Да, видать, выпито было сильно...
      - Мерси. - Тихо озверев от излияний про Шиву и от античных заигрываний под штрудель, Буров снял салфетку, встал и, сухо поклонившись обществу, отправился из пиршественного зала - куда глаза глядят, лишь бы подальше. В доме, несмотря на праздничную ночь, было тихо - все семейство Медемов встречало Новый год у родственников, баронов фон Эккарт, в их роскошной загородной резиденции. Калиостро не поехал, выдержал дистанцию. Молодец.
      "Куда б пойти, куда податься. - Медленно, совещаясь с самим собой, шел Буров сквозь анфиладу комнат, после обильной пищи, выдержанного вина и глупых разговоров мысли у него были ленивые, по кругу, тяжелые, словно жернова. - Может, в библиотеку?" В эту необъятную мрачную берлогу с массивными дубовыми балками, пересекающими - беленый потолок, забаррикадированную пыльными фолиантами? О, ноу, и так тошно. Тогда, может, в фехтовальный зал? Это после ягненка, фаршированного трюфелями и фигами? Нет, что-то не хочется. А может, плюнуть на все и завалиться спать? В новогоднюю-то ночь? В одиночку, с черной рожей, обожравшемуся, как удав? М-да, вот весело-то.
      Наконец ноги привели Бурова в зимний сад, просторное полукруглое помещение, уставленное бочками, кадками, вазонами, горшками с редкими и зкзотичскими растениями. В центре, источая свежесть и аромат эссенции, весело журчал фонтан, пели, перекликались птицы, через прозрачный потолок и стены мутно лился свет луны. Хорошо было здесь, несуетно, спокойно, все настраивало на философский лад. И плевать, что на улице ржут, толпятся, оглушительно стреляют из пистолей, запускают потешные огни и орут, будто укушенные в нежное место. Не замечая, что сверху на них смотрят равнодушные, похожие на льдинки звезды. Тысячи, тысячи лет...
      - Что, сударь, любите одиночество? - вдруг услышал Буров голос Калиостро, с усмешечкой обернулся и ощутил волну мускуса, пачулей и алхимического зловония. Великий маг приветливо кивнул, глянул оценивающе на кадку со спатифиллумом и опустился в роскошное, в стиле рококо, кресло. Правильно, нужно больше слушать себя, ибо микрокосм, заключенный в человеке, полностью аналогичен необъятности макрокосма. Познай себя, и познаешь весь мир. Истину сказал мне тогда, у Пирамиды, Трисмегист<Имеется в виду Гермес Трисмегист, легендарный основатель всех наук, магии и алхимии.>: "Что наверху, то и внизу". - Он замолк, вытащил объемистую, в крупных рубинах, табакерку, под звуки галантнейшего менуэта открыл. - Все великие тяготели к одиночеству, с головой погружались в свой микрокосм. И Христос, и Будда, и Мухаммед - все они любили побыть с самим собой. А потом творили чудеса, крутили в свою сторону колесо истории. - Прервавшись, Калиостро взял добрую понюшку табаку, звучно отправил в нос, жестом триумфатора, раздающего трофеи, облагодетельствовал Бурова: - Угощайтесь, сударь, испанский. Апчхи... Да, да, сударь, историю двигают личности, одиночки, носители микрокосма. Не косная толпа, тупая, аморфная, способная лишь к разрушению. Нет, не толпа...
      Тихо журчал фонтан, с треском разрывались петарды, нюхал табачок, чихал, мудро глаголил Калиостро. Он вообще любил поговорить, и в особенности с Буровым. Иногда тому казалось, что волшебник его держит за кота, - неважно, что огромного, саблезубого, которого не посадишь на колени. И ждет в ответ даже не урчания, а расслабленной позы, хоть какого-то понимания, убранных когтей. Кот ведь, тем более красный, саблезубый, гуляет сам по себе. Только Буров пока уходить не собирался. Во-первых, куда с черной-то рожей? А во-вторых, нравился ему Калиостро. Основательный такой мужичок, с микрокосмом, умудренный режиссер человеческой комедии, вне божеских законов и формальной логики. Фиг его поймешь. Ведь, кажется, денег куры не клюют, повсюду почет и уважение, короли за ручку здороваются - так нет, надо ему в Тартарию. По холоду, подобравши брюхо, в обществе клопов. И что ему там? Еще денег? Или, может, славы? Чушь, чушь собачья. Нет, не за этим кандыбает бог алхимии, явно не за этим. Пути его неисповедимы, как у Того, на небесах. И шел бы он куда подальше со своим гишпанским табачком. Будет смилодон себе еще чутье забивать!
      - Напрасно, сударь, напрасно. - Калиостро оглушительно чихнул, замер, прислушиваясь к ощущениям, вытащил внушительный батистовый платок и высморкался с невиданной энергией. - Это превосходный табачок, лечебный, приготовлен по рецепту Парацельса. Вымочен в розовой воде, протерт с хмелем и мускатным орехом<Мускатный орех является наркотиком и относится к так называемым малым психоделикам. К ним же относится и марихуана.>. Весьма активизирует эфирное поле, весьма<Обоняние, по мнению оккультистов, напрямую связано с тонкими телами.>. А впрочем... У каждого всегда есть свобода выбора, если, конечно, речь не идет о constrictio astralis<Астральное принуждение (лат.).>. И в соответствии с этой pentagrammatica Hbertas я, сударь, имею честь откланяться. Пойду спать. Эти чертовы праздники здорово действуют мне на нервы. Треск, пальба, шум, гам...
      Однако, когда настали трудовые будни, шума только прибавилось. Наследники тевтонских рыцарей, оправившись от всего выпитого и съеденного, взбодрили себя крепким кофе и с новыми силами принялись кричать волшебника на царство. Только где им было до настырных новгородцев, да и Калиостро не походил на Рюрика.
      - Хорошо, ладно, будь по-вашему, - ласково сказал он, в задумчивости вздохнул и сделал пару-тройку магических движений. - Только до политики ли нам сейчас, дорогие соратники и любимые ученики? Вчера во время медитации мне открылось, что под развалинами рыцарского замка, на коих строился дворец для Иоганна Бирона, зарыто то, что привезли из Палестины Вильгельм Кастильский, Фердинанд Оранский и Леопольд Счастливый со средним братом Гуго. Книга Тайн царя Соломона, прозванная "Lux in Occulta"<"Свет потаенный" (лат.).>.
      - Как??? "Lux in Occulta"??? - сразу же забыли про политику зачарованные курляндцы, а Калиостро кивнул, выдержал эффектнейшую паузу и пророчески сверкнул изумрудом на перстне:
      - Да, да, братья, вся мудрость царя Соломона. А еще там вторая книга Сефер Иецыры<Книга, приписываемая Аврааму и содержащая в себе полный кодекс каббалистической метафизики. Раскрывает эзотерический смысл всех десяти сефирот (сефиры, или сефироты, - в иудейской мистике десять творческих сил, посредствующих между Богом и сотворенным миром) и дает ключ к пониманию смысла третьего имени Божьего (истинный смысл третьего имени Бога является одной из величайших тайн иудаизма: считается, что обладание ею открывает невиданные возможности).> с приложениями и комментариями.
      - Второй том Сефер Иецыры? С комментариями? О! - возликовали митавцы и в темпе, стараясь не опоздать, погнали своих крестьян на раскопки. А морозы-то трескучие, а земля-то твердокаменная. Бедные, бедные крестьяне, бедный, бедный Растрелли.
      - Ну вот и славно, - одобрил Калиостро, проверил фронт работ и начал потихоньку собираться. - Вы тут продолжайте без меня. Съезжу ненадолго в Петербург, составлю вам протекцию у Екатерины, а когда вернусь, будем вместе расшифровывать тайны Соломона. Ключ у меня есть.
      Проводы были недолги, зато с герцогскими почестями и царскими дарами. Дамы утирали слезу, кавалеры лучились надеждой, крестьянство посматривало с ненавистью. У, волшебник, так его растак.
      И брызнула, завихрилась из-под копыт белая пыль, и потянулся за повозками змеящийся белый шлейф, и побежали назад, сливаясь с горизонтом, заснеженные стылые версты. Дорога была накатана, лошади сыты - в Ригу прилетели еще засветло, словно на крыльях. Здесь, сохраняя полное инкогнито, Калиостро дал депешу, переночевал, а едва рассвело, после быстрого завтрака, снова пустились в путь. Дерпта достигли уже к ужину дорога была гладкая, как стекло, едва темнело, каждая верста освещалась бочкой с горящей смолой. С той же удивительной приятностью следующим днем пожаловали в Нарву, сытую, безмятежную, донельзя средневековую. Шпилями, готическими аркадами, запахом дымов, вьющихся из бюргерских каминов, она была похожа на город из сказки, доброй, несбыточной, со счастливым концом. Однако жизнь реальная не кончалась. Рано поутру съехали с гостиницы, миновали мост через стремительную Нарову, ну а уж дальше лошади рванули напрямую - на Петербург. По сторонам дороги стыли леса, кое-где виднелись деревеньки, занесенные поля.
      - Это что же, виселицы? - вздрогнул посвященный из Монсегюра, горестно вздохнул и отложил свою ученую книгу. - Сколько же их? Впрочем, чему удивляться. Христианство, оно везде христианство.
      - Это, уважаемый, качели, - Буров снисходительно воззрился на него, дружески подмигнул. - Знаете, туда, сюда, обратно, обоим нам приятно...
      На душе у него было радостно, на родину как-никак ехал. За окнами кареты не остовы каштанов, а стрельчатые, в снеговой опушке ели. Пушистые, лапчатые, с гроздьями смолистых шишечек и всполохами снегирей. Как там в песне-то поется? Еду я на родину? Про которую говорят "уродина"? Брехня. Нет, пока все было великолепно - природа по обеим сторонам Нарвского тракта торжествовала, просторы изумляли величием, а воздух - кристальной чистотой. Лепота...
      Однако когда днем следующим вынырнули из лесов, пересекли Фонтанную, забранную деревом<Берега Фонтанки были в то время одеты деревом, перила были также деревянные, гранитные работы только начинались.>, и двинулись по кривым узеньким улочкам, радужный настрой Бурова начал иссякать. Да, из песни слова не выкинешь - не уродина, но и не красавица... День был погожий, безоблачный, солнечные лучи с беспощадной ясностью открывали всю незавершенность града Петрова. Где купол Исаакия? Где Александрийский столп? Где великолепие мостов?<В то время арочных мостов через Неву не было. Функционировал только один - наплавной (на плашкоутах), установленный напротив Исаакиевской площади. Исаакиевский же собор только строился, медленно и печально, в год по чайной ложке.> Только скопище извозчиков на Дворцовой площади<Там по личному указу императрицы были установлены особые грелки-беседки "для сугреву извозного народу".>, олени рогатые, запряженные в сани<В те времена катания на оленях были обычным делом. Рогатых пригоняли из Коми самоеды, которые располагались чумами на Неве как раз напротив места, где в будущем поставят Кресты.>, да какой-то айсберг на Неве аккурат перед Зимним<Там обычно устраивали на Новый год и Масленицу ледяные горы для катания и увеселения. Горы эти достигали двадцати метров в высоту.>. Хорошо еще, горит на солнце спица Петропавловки да знакомо щемит гада медный колченогий конь<При изготовлении статуи произошел конфуз - медь из глиняной формы разлилась по полу, и если бы не мужество русского мастера Хайлова, с опасностью для жизни подобравшего оную, то отлитие медного всадника не удалось бы. Оно состоялось с погрешностями: передние ноги коня вышли прекрасно, а вот задние... Но это горе взялся поправить г. Сандоц и в два года отполировал и облагородил статую, за что и получил двадцать тысяч рублей.>. Яйца у него еще не блестят...<Имеется в виду традиция выпускников Военно-морского инженерного училища им. Ф. Э. Дзержинского: новоиспеченные лейтенанты натирают пастой ГОИ интимные места коню Медного всадника. До самого императора им не добраться...> Нет, до Северной Пальмиры Петербургу еще расти и расти.
      Поезд между тем миновал Адмиралтейство, с легкостью форсировал Неву и направился на север дельты, на самый крайний ее остров. Места здесь были дивные, необыкновенно красивые, правда, тронутые цивилизацией лишь отчасти и потому полные контрастов: то сплошной стеной мачтовые вековые сосны, то вдруг белокаменные, будто выросшие из-под земли хоромы в окружении чугунных, хитрого литья оград. Словно острова роскоши и торжества архитектуры в Богом забытых чухонских топях. Богом, но не людьми...
      Наконец поезд въехал на самый северный из островов дельты, Елагин, миновал незапертые массивные ворота и остановился у огромного, крытого красной медью дома, - мощные колонны из полированного гранита с бронзовыми капителями, поясками и основаниями делали его похожим на императорский дворец. Вокруг был разбит грандиознейший парк, строго регулярно, на аглицкий манер, устроены оранжереи и хозяйственные постройки, поодаль, за деревьями, виднелись павильоны, бесчисленные беседки, боскеты, мосты. Снег на аллейках был убран, карнизы по-летнему чисты, статуи укрыты прочными дощатыми коробами. Все носило отпечаток ухоженности, опрятности, заботливой опытной руки. В общем, хозяйство было великое, дивно устроенное и сберегаемое в порядке. Не ЦПКиО<Если кто не помнит, на Елагином острове нынче расположен Центральный парк культуры и отдыха.>.
      Калиостро недаром давал депешу - его ждали. Только дверь кареты открылась, как с полсотни слуг почтительнейше сломались в поклоне, заиграла чудно роговая музыка<Производимый ею эффект, по свидетельству современников, был поразителен. Инструменты на вид были некрасивы, обтянуты кожей, но внутри сделаны искусно, покрыты лаком и тщательно отполированы. Звуки их были очень похожи на оные, издаваемые гобоями, фаготами, кларнетами и охотничьими рожками, только тон их был нежнее, приятнее. По общему мнению, музыка эта была столь громка, что в безветренную погоду ее звуки были слышны на расстоянии до семи верст. Просуществовала роговая музыка в России до 1812 года.> и с крыльца сбежал ловкий человек в длинном, шитом золотом камзоле. Это был хозяин дома, обер-гофмейстер императорского двора, главный директор придворной музыки и театра Иван Перфильевич Елагин. При виде Калиостро умное лицо его выразило восторг, трепетное благоговение, преданность и надежду, на мгновение он замер, перевел дыхание и почтительнейше, особым образом, двинулся навстречу гостю. Со стороны это напоминало подход рядового к своему прямому ротному начальнику.
      - Шемуль - Бенан - Тебухан<Среди непостоянства - осторожность (ивр.).>, - с чувством прошептал обер-гофмейстер, встал, тронул свое ухо на особый манер и трижды стукнул правой рукой по предплечью левой. - Гекам Адонаи! Мискор! Аменз!<Смерть Адонаи! Справедливость! Так и будет! (Ивр.).>
      - Гекам, гекам, - хмуро отозвался Калиостро, небрежно пополоскал рукой и, не вдаваясь более в высокие материи, нетерпеливо проглотил слюну. Страшно рад видеть вас, уважаемый брат Магистр. Однако не настолько, чтобы потерять аппетит. Сдается мне, что время самое обеденное. - И, не обращая более внимания на сенатора и обер-гофмейстера, он повернулся к Бурову: - Не правда ли, любезный Маргадон?
      Истиную правду сказал, маг и волшебник как-никак.
      V
      Все познается в сравнении. Попав в дом сенатора Елагина, Буров ясно понял, что там, во Франции, у маркиза, он мало того что пребывал от родины вдали, так еще в обстановке бедственной, донельзя спартанской. У главного директора придворной музыки поражало все - и хоромы, и обхождение, и рацион. Бурова, к примеру, поселили в комнату с кожаными обоями, расписанными масляными красками по перламутровому фону, с дверями из красного дереза, украшенными бронзовыми массивными накладками, и с мебелью, обитой бархатом малинового цвета, с серебряными кистями и золочеными шнурами. В зеркальном потолке отсвечивало пламя жирандолей, в большом хрустальном шаре плавали живые рыбы, пол был инкрустирован порфиром и черными мрамором и представлял собой невиданный узорчатый ковер. А напольная севрская ваза бирюзового цвета с украшениями из белого бисквита, а большие бронзовые канделябры в форме античных амфор, а огромный, во всю стену, шедевр с изображением святого семейства! Вы когда-нибудь ночевали в Эрмитаже? Что же касается кормежки, то у Елагина вовсю баловались саженными астраханскими осетрами, свежей - это накануне Масленицы-то! - малинкой, земляничкой, виноградом и ананасами<Успехи агротехнической науки в те времена достигли невиданного уровня: заморские плоды в оранжереях выращивали вовсю. Ананасы, к примеру, ели не только сырыми и вареными, но даже-квашеными: их рубили в кадушках, как простую капусту, и делали потом из них щи и борщ. Монахи Валаамского монастыря, несмотря на северные широты, с успехом разводили в теплицах дыни, виноград и персики.>. Жаловали салаты из соленых персиков, не гнушались гусиной печенкой, вымоченной в меду и молоке, уважали жареных свинок, выкормленных грецкими орехами и напоенных перед забоем допьяна лучшим венгерским. Не бедствовали, ели от пуза...
      Однако, несмотря на всю эту роскошь, негу и сказочное изобилие, Калиостро и не думал предаваться праздности. Мигом сориентировавшись на местности, он плотно положил глаз на павильон-ротонду на востоке острова, оборудовал в ее подвале алхимическую лабораторию и часами не вылезал оттуда вместе с Елагиным и объявившимися сподвижниками. Те приезжали с гайдуками, шестерней, в санках с полостями из тигриных шкур.
      По цветам ливрей, по кокардам, по гербам было видно сразу - вот изволили прибыть граф Строганов<Первейший богач Екатерининского времени.>, вот пожаловали граф Панин<Воспитатель наследника престола цесаревича Павла, будущего императора.>, вот генерал от инфантерии Мелиссино, вот князь Гагарин, вот Роман Илларионович Воронцов<Отец княгини Воронцовой-Дашковой.>, вот адмиралы Грейк и Барш, вот их светлейшество князь Куракин, вот граф Мусин-Пушкин-Брюс. Словно мухи на мед. Облако мистики и таинственности окутало Елагинский остров, обычно широко распахнутые ворота накрепко закрыли, в будке возле них определили мерзнуть пару шкафообразных, вооруженных саблями молодцов<Большинство загородных садов и резиденций в те времена были открыты для самой широкой публики. Так, на Крестовском острове в парке у графа Разумовского всех без разбору угощали кушаньями и напитками, развлекали музыкой и всякими увеселениями. В великолепном саду графа Бестужева-Рюмина на Каменном острове все желающие могли кататься на лодках, ловить рыбу и прогуливаться в тенистых аллеях. В той же манере поступали и богач Строганов, и канцлер Безбородко, и гофмаршал Елагин. Они, кстати, строго приказывали своим дворецким угощать всех гуляющих обедом или ужином. Хлебосольство и дух гостеприимства в те времена не знали границ.>. Sic habelis gloriam totius mundi<Так обретается мирская слава (лат.).> - процесс создания ложи Египетского ритуала пошел...
      Буров на всю эту суету вокруг ротонды смотрел хоть и косо, но с пониманием - молодец волшебник, обживается, пускает корни. Его никто не трогал, не кантовал. Ошарашенный гостеприимством, он не брезговал ни персиками, ни икрой, знай гулял себе по будущему ЦПКиО, с оглядкой, дабы не создавать рекламы, стучал конечностями по соснам и дубам. А что, в казацких шароварах-то весьма удобно. В будущее пока не заглядывал, анализировал текущий момент. Пока все было не так уж плохо - харчем и кровом не обижен, деньги есть, патроны тоже, у Калиостро опять-таки на хорошем счету. В общем, ничего, жить можно. Если бы еще не черномазость и не наскучившее общество Анагоры, влюбчивой, словно кошка, и приставучей, как банный лист. Заигрывает без пряников, проходу не дает: я-де такая порнодионка, а вы, арапы, столь горячи, что не испить ли нам на брудершафт из килика<Чаша.> любви добрый глоток. Элелеу, элелеу<Приветственное восклицание по-гречески.>. Пришлось сказать ей, что чернота это так, для маскировки, а на самом деле - белый и холодный, как паросский мрамор. Хайре!<Возглас прощания по-гречески.> Не то чтобы отстала, но задумалась, теперь лезет со своим киликом любви к индусу. Да только тот, похоже, больше уважает портвейн. Словом, общался Вася Буров с природой, работал конечностями и головой и, глядя на тусующихся macons acceptes<Посвященные каменщики (фр.).>, вспоминал бессмертный, так любимый народом фильм: шприц в необъятном заду Моргунова, стонущего Вицина в марлевой повязке и бесшабашный голос Балбеса-Никулина: "Моментально в море!"<Если кто не помнит - кадры из "Кавказской пленницы". Мементо мори (помни о смерти лат.) - основной посвятительный принцип масонов.> Вот такая, блин, связь времен - черной рожей в восемнадцатом веке, а мыслями - двести лет спустя, в двадцать первом. Не релятивистский парадокс - сплошной извод...
      А тем временем морозы поутихли, стихия как-то разом унялась, и началась Масленица. У Адмиралтейства, напротив Зимнего дворца, на Неве рядом со Смольным с фантастической скоростью выросли городки с балаганами, ледяными горами, русскими качелями и расписными каруселями. С раннего утра простой народ, чиновный люд, знать, аристократия - все спешили туда поучаствовать в проводах зимы. Называлось это - побывать на балаганах, под качелями или на горах, игнорирование, отказ почитались моветоном, оскорбительным плевком в сторону православной традиции. А может, ты, гад, и в Отца, Сына и Святого Духа не веруешь? Так что Калиостро тоже решил не отрываться от масс и принять участие в языческих, нынче называемых христианскими, игрищах. Елагин выделил ему огромный, о четырех конях, двух гайдуках и кучере в ливрее, экипаж, уселись - маг, Лоренца, Буров, Мельхиор, ударили в дорожный наст подкованные копыта, лихо заскрипел, взвился из-под полозьев снег. Тронулись. Ехать было легко и приятно приземистые сани по-мерседесовски держали дорогу, анатомические, обтянутые бархатом диваны комфортно баюкали тело, внутри имелись шелковые, напоминающие ремни безопасности лямки для держания на поворотах. До Зимнего дворца долетели как на крыльях. Оставили полозный "мерседес" на набережной, спустились на истоптанный невский лед, пошли. Ух ты! Вот они, игрища, пляски, кукольные комедии, фокус-покус и разные телодвижения! Пронзительно дудели гудки, звучали шутовские глумления, от звона бубенцов, литавр и накр выбрировал хрустальный невский воздух.
      - Вот сбитень-сбитенек, пил куманек! - звали увешанные причиндалами разбитные сбитенщики<Сбитень разносили в медных чайниках с трубой внутри, в ней находился раскаленный уголь. А наливали взвар в особые стаканы из толстого стекла, носимые сбитенщиками в поясах с карманчиками.> почтеннейшая публика смеялась над похождениями марионеточного Петрушки, а под хохот, улюлюканье и женский визг несся с горок юзом людской поток - кто на санках, кто на ледянках, а кто по-простому - на заду. Шубы, тулупы, чиновничьи сюртуки - демократия, слияние с массами, всеобщее равенство и братство. На неделю. Оглушительно, стараясь переплюнуть друг друга, кричали балаганные деды, ходили, расшевеливая стылый воздух, цветастые качели с каруселями, вовсю шла торговля пивом, взварами, блинами, пирогами. А блины-то, мать честна: с икоркой, с рыбкой, с курятиной. Духовитые, тающие во рту. Почти задаром<Неудивительно. Продукты в те времена были необыкновенно дешевы и доступны. Так, фунт говядины стоил полторы копейки, полтеленка - рубль, курица - пятачок, десяток яиц - две копейки, десяток апельсинов - двадцать пять копеек, лимонов - три копейки. Дорого стоил только сахар - ввиду того, что белую смерть везли издалека.>. И вот среди зтой суеты, шумного разгуляева и запахов съестного знай себе похаживал Вася Буров, что-то в охотку жевал и радовался жизни. А что - исподнее под шароварами доброе, с начесом, зануду Анагору, хвала Аллаху, оставили дома, пирог же с рыбой несказанно вкусен, необычайно пышен и напоминает амброзию. Плевать, что харя черная, чалма до ушей и на дворе век восемнадцатый от Рождества Христова. Воздух-то какой - прозрачный, упоительный, отдающий антоновкой... И все было бы замечательно, если бы не Калиостро. Тот по обыкновению завел разговор на темы глобальные, сугубо философские:
      - М-да, вот она, толпа, серая, инертная масса, способная лишь к destructio physical<Физическое разрушение (лат.).> и усугублению хаоса. Это есть основное ее свойство, так сказать, permanentia in essentia<Неизменность по сути своей (лат.).>. Гляньте, насколько она до омерзительности материальна, аморфна и пронизана косностью. Что ей до Daath<Познавательская деятельность (ивр.).>, Ars Magna или Divina Substantia?<Божественная субстанция (лат.).>
      - Все это чрезвычайно познавательно, господа, но я все же вас покину, - не выдержала потока мудрости Лоренца и указала на внушительный, расписанный аляповато балаган. - Пойду взгляну, там обещают что-то очень интересное. Мельхиор, друг мой, не составите компанию?
      Бородатый, подпоясанный красным кушаком дед с балкона балагана грозился показать всем господам желающим царев дворец в природном естестве - в натуральную величину. И всего-то за двугривенный.
      - Да, да, толпа, профаны зрят лишь форму, видимость, не понимая суть предмета. Увы, sic mundus creatus est<Так был сотворен мир (лат.).>. Волшебник посмотрел супруге в спину, порывисто вздохнул и осторожно взял пирог с зайчатиной, однако, надкусив, стал с воодушевлением жевать. - Вот, к примеру, моя uxor<Жена, супруга (лат.).> Лоренца. Все говорят: ах, какая красавица, ах, какие формы. Не понимая, что она в первую очередь перцепиент, идеальный индуктор, точно вибрирующий в унисон с моими тонкими планами. Что ее астральное поле...
      В это время послышались звуки вполне земные: хай, крик, проклятья, самодовольный смех. По гульбищу сквозь толпу шли три богатыря, отмечая свой путь бесчинствами, разрухой и куражом. Собственно, богатырь был один огромный, красномордый, с плечами шириною в дверь. По правую руку от него выпендривался хмырь в пожеванном чиновничьем картузе, а слева кандыбал враскачку шибзик с повадками голодной крысы. Для подчеркивания собственной значительности и особого статуса он небрежно поигрывал манькой - белой, внушительных размеров муфтой<В описываемое время самый писк моды. Мужчины носили муфты зимой и летом, изготавливались они из шерсти украинских и ангорских коз, а бывало, что из меха соболей, песцов, волков и т. п.>. Троица была, само собой, выпивши, но не так чтобы рогами в землю - в самый раз, в "плепорцию", остро чувствовала свою безнаказанность и вела себя соответственно: перла буром, как на буфет, экспроприировала товар, приставала к женщинам и задирала мужчин. Заказывала драку. А по толпе, обгоняя возмутителей масленичной гармонии, бежал недобрый шепот:
      - Орловские идут.
      - Ишь ты как, чертом.
      - Управы на их, иродов, нет.
      - А Семка-то Трещалин здоров. Карету, сказывают, за колесо стопорит.
      - Не, на бок валит, бьет кулачищем в торец дышла.
      - Его самого бы, бугая, в дышла - пахать.
      - А ты попробуй, попробуй...
      - Вы, князь, не поверите, но Алехан<Прозвище графа Орлова-Чесменского.> выиграл третьего дня у Разумовского на пари пятьдесят тысяч. Хваленый Ибрагим против этого Трещалы ничего не смог.
      - Не удивительно, это какой-то монстр. Цербер в полушубке на задних лапах.
      - А ведь правда ваша, князь. Похож, похож. Да и остальные особым шармом не отмечены. Зело зверообразны, зело...
      - Да уж, да уж...
      Речь шла о хорошо известных мастерах самосхода<То есть поединок, бой сам на сам.>, записных<То есть хорошо известных.> бойцах графа Орлова-Чесменского - о человеке фабричном Трещале, о плюгавом Соколике, также пролетарии, и о чиновнике четырнадцатого класса<По табели о рангах наинизшем.> шибзике в картузе Ботине. Троица эта обычно творила что хотела, на людях держалась вызывающе и заявляла о своем присутствии драками, ужасным шумом и диким непотребством. Причем без всяких вредных для себя последствий - кому ж охота с их светлостью-то связываться!
      Вот и сейчас, покуролесив вдоволь и знатно показав себя, молодцы уже собрались уходить, как вдруг Трещала углядел в толпе Бурова.
      - Братцы, гля, мавр! Живьем! Этому башку мы еще не отшибали<В те времена существовал милый аттракцион: сидя на коне на вращающейся карусели, нужно было деревянным мечом обезглавить картонного мавра.>.
      - Да, этому не отшибали! - обрадовался Ботин, пьяненький Соколик пакостно заржал, и три богатыря по ранжиру дураков<То есть по краям самый высокий и самый низкий.> вразвалочку подвалили к Бурову.
      - Ну, что ли, здравствуй, зфиоп мордастый!
      Каково же было их удивление, когда эфиоп на чистом русском языке ответствовал с нехорошей улыбочкой:
      - Катились бы вы, ребята, куда подальше. Пока молодые и красивые.
      Орловские гвардейцы ему не понравились. Да, координированные, сноровистые, с хорошей биомеханикой. Бойцы. Так и что с того? Сильный должен быть добрым, не наглым. А борзым-то быкам рога обламывают. Видимо, ребяток еще никто не учил...
      - Братцы, смотри, лает. Нас лает, - справился-таки с удивлением Ботин, поганенько заржал и выкинул ногой невиданное, напоминающее "подкрут в подвяз"<Один из ножных ударов русского рукопашного боя. Его биомеханика зашифрована в движениях "Камаринской".>, коленце. - Бесчеловечно лает.
      - А ты испеки ему пирог во весь бок, так, может, и не будет, - с нарочитой серьезностью посоветовал Трещала и, неожиданно разъярившись, заорал басом: - Дай ему похлебку в три охлебка, язви его в жабр<Кадык.>, салазки<Скула.> свороти!
      Голос у него был зычный, архиерейский, перекрывающий все звуки праздника.
      Дважды упрашивать Ботина не пришлось, а был он малый тороватый<Ловкий, проворный.>, бойкий: быстренько вышел на дистанцию, топнул по всей науке ножкой, да и вставил зубодробительную распалину<Один из ударов русского боя.> - мощно, складно, от всей души, так, чтобы скулы вдрызг. Только ведь и Буров был не подарок, к тому же начеку - разом познакомил Ботина со своим локтем, применив подставочку "кулак вдребезги". Собственно, не кулак, суставы... Дико закричал подраненный, отступил, схватился за кисть и от сокрушительного удара ладонью в лицо опустился на лед отдохнуть. Налетевший было ястребом Соколик тут же заработал в клюв, загрустил, нахохлившись, раскинул крылья и, словив еще сапожищем в солнечное, превратился в мокрую курицу.
      - Господа, господа, это какое-то недоразумение! Мы иностранцы, господа! - вышел-таки из ступора Калиостро и сконцентрировал все свое внимание на плотном плане, но господа в лице хрипящего от ярости Трещалы даже не обратили на волшебника внимания - стремительно и мощно, бульдозером, поперли на Бурова. Это был смерч, цунами, ураган, тайфун, устоять перед которым невозможно. А Буров и не стал, резко ушел вниз, да и приласкал Голиафа подкованным каблуком в пах - там у всех устроено одинаково, крайне деликатно и весьма чувствительно, будь ты хоть трижды богатырь. И град затрещин, буздыганов и косачей<Ручная техника русского боя.> стих, Трещала вскрикнул, согнулся вдвое и скорбно замер, схватившись за мотню, - как видно, у него в штанах все круглое сделалось квадратным... Только недолго стоял он так, - величественный, как скала, Буров быстренько провел "ножницы", и колосс орловский рухнул. Мощно, грузно, по-богатырски. Всей неподъемной тушей на невский лед. Мозжечком падать он не умел. Так ведь когда-то надо начинать учиться<В дальнейшем судьба Семена Трещалы сложилась нехорошо. Как-то они с Ботиным играли на бильярде, поссорились, и богатырь, мощно развернувшись, хотел ударить чиновника. Однако промахнулся и, нокаутировав печь, вышиб кулачищем изразец. Ботин в долгу не остался и, развернувшись в свою очередь, ударом в висок убил великана.>.
      - Отдыхай, милый, лечись. - Прыжком-разгибом Буров поднялся на ноги, подобрал со льда чалму, напялил поладнее, а тем временем раздался дикий крик и стремительно метнулось тело: это оклемавшийся Соколик соколом пошел на второй заход. Шел недолго. Буроз, свирепея, встретил его сапогом под ребра, с хрустом раздробил колено, напрочь вынес в аут, потом вырубил вглухую сунувшегося было Ботина и, уже окончательно рассвирепев, отфутболил в массы белую, ни в чем не повинную "маньку", там ей быстро приделали ноги. Все это случилось на одном дыхании, в темпе вальса, так что сразу никто ничего и не понял. От изумления гуляющие замерли, над толпой повисла тишина, было слышно только, как старается какой-то балаганный дед:
      А это, извольте смотреть-рассматривать,
      Глядеть и разглядывать,
      Елагинский сад.
      Там барышни гуляют в шубках,
      В юбках и тряпках,
      Зеленых подкладках.
      Пукли фальшивы,
      А головы плешивы...
      Он, как видно, Васю Бурова во всей красе не видел.
      - О Господи, сколько пьяных, на каждом шагу, - подошла, явно не в настроении, Лоренца, презрительно посмотрела на Трещалу, Ботика и Соколика, брезгливо отвернулась. - И вообще эти русские. У них очень странное чувство юмора. Знаете, как нам показали Зимний дворец в натуральную величину? Сквозь отверстие в стене балагана. Это совсем не смешно.
      - Да уж, - тихо промолвил Калиостро, очень по-воровски глянул по сторонам и сделался решителен и целеустремлен. - Едем домой. Немедленно. Никаких вопросов.
      А уже в каретном лимузине, когда кучер врубил полный ход, он в какой-то странной задумчивости воззрился на Бурова:
      - А ведь предупреждал меня мудрый Сен-Жермен, что у вас, сударь, тяжелый характер. Вам только дай повод спустить своего тигра.
      Буров из вежливости не ответил, только кивнул головой. Ему зверски хотелось есть. Как тому тигру...
      VI
      Неделю бушевала Масленица - с шумом, гамом, обжорством и винопитием. В столице развлекались вовсю, не смотрели ни на чины, ни на звания. Сиятельные петиметры<Щеголи, повесы в терминах того времени.> в "санных шубах", в винчурах<Модная в то время меховая одежда. Особенно ценились винчуры из меха туруханских волков.> или в куртках с чихчирями "кадрили" своих барышень под щелканье кнутов<В те времена особым шиком считалось править лошадьми самостоятельно. На запятках похожей на английское седло "сидейке" находился лакей, одетый обычно гусаром. Он держал в руках бич, щелкал им по воздуху и оглушительно кричал всем встречным-поперечным: "Пади! Пади!" Такое катание называлось кадрилью.>, государыня сама изволила проследовать в санном поезде<Екатерина II редко выезжала на улицы своей столицы. Однако на Масленицу она любила прокатиться в составе странного поезда, состоящего из дюжины салазок, которые тянулись следом за десятиконным экипажем.>, а на пирах, балах, куртагах и маскарадах музыка звучала до самого утра. Ездили всем обществом в Красный Кабачок<Находился на Старопетергофской дороге.> или же мужеским компанством на Пески к цыганам, пили до изумления, закусывали смачно, истово служили Момусу<Бог смеха.> и Венере. Простой народ от знати не отставал, также веселился и телом, и душой. Тешил себя зрелищами кукольных комедий<Народный кукольный театр на Руси назывался вертеп, что на старославянском означает "пещера". Куклы изготавливались из дерева или глины со всеми подробностями человеческой анатомии - этого требовала ядреная сюжетная специфика...>, канатных плясунов, "китайских теней", не гнушался водочкой, икоркой и буженинкой, бился на кулачках<Кулачные бои обычно происходили на Неве, бились охтинские с фабричными Стеклянного и Фарфорового заводов. Однако без особого размаха, как бы в силу инерции, по привычке. Государыня кулачную потеху не жаловала, а палочную забаву и вовсе запретила (на Руси издавна была развита и популярна работа палкой).>, лихо несся с гор<Еще как лихо! В Елагинском парке, к примеру, была устроена двухэтажная катальная гора по образцу существовавших в Ораниенбауме и в Царском Селе. Высота ее достигала двадцати пяти метров, в основании находилась колесная машина о четырех медных шкивах, действовавшая посредством лошадей и поднимавшая сани наверх на канате по особому желобу. Тобаган был еще тот...>. Только, увы, все кончается - отшумела, отгуляла Масленица, и настали трудовые будни, да еще не просто так, а на подведенное брюхо<Имеется в виду Великий пост.>. Впрочем, в доме у Елагина ели, как и раньше, в охотку, правда, налегали большей частью на овощи и фрукты, жаловали каши с рокфором и трюфелями, уважали ушицу из судаков и вырезубов<Редкая рыба, водилась в одном из притоков Дона.>. Сковородку свечным огарком<Имеется в виду обычай старообрядцев приготавливать таким образом во время поста оладьи.> никто не мазал, были дела и поважнее. Калиостро, например, вовсю готовился к открытию магического сезона - более длить паузу не имело смысла, Петербург и так был полон слухами о заезжем волшебнике, остановившемся инкогнито у гроссмейстера Елагина<И. П. Елагин возглавлял российское масонство до самой своей кончины в 1794 году.>.
      Давать премьеру было решено в доме генерала Мелиссино, человека уважаемого, прошедшего initiatio<Посвящение в таинство (лат.).> и беззаветно преданного идее масонства. И колесо фортуны завертелось: не мудрствуя лукаво, напечатали сто билетов по принципу: раз дерут втридорога, значит, оно того стоит, скомандовали полтинник<Пятьдесят рублей в те времена были бешеные деньги. Можно было купить двадцать пять туш телят.> за вход, заклеили афишами всю столицу и пустили по салонам молву. Сам... Несравненный... Великий Копт... Снизошел...
      Народ в салонах реагировал с пониманием, не глядя на дороговизну, выказывал энтузиазм:
      - А, это тот волшебник, чей арап накостылял любимчикам Орлова! Нет, право, князь, давайте сходим. Полюбопытствуем на этого черного геракла...
      Собрались через три дня под вечер. Главный артиллерист турецкой кампании<Во время войны с Турцией генерал-аншеф от артиллерии Мелиссино этой артиллерией и командовал.> не бедствовал, отнюдь. Дом его, правда двухэтажный<Не разрешалось строить дома с числом этажей больше трех - чтобы не выше Зимнего дворца.>, впечатлял, поражал размерами и напоминал крепость. Из необъятных, с пылающим камином сеней великолепная двойная лестница, украшенная зеркалами и статуями, вела наверх, в пышную анфиладу комнат, всю увешанную батальными полотнами. В самом конце ее, в огромной, о пятнадцати окнах, гостиной Калиостро и собирался поразить собравшихся невиданными чудесами магии. Впрочем, чудеса начались сразу, еще до начала представления, - народу набралось во множестве, уж всяко больше ста голов, - как видно, многие владели искусством материальной телепортации. Публика была разношерстной: свои, Hommes de desir<Люди, алчущие истины (фр.).>, суть Macons acceptes<Посвященные масоны (фр.).>, и жалкие профаны, явившиеся поглазеть на изыски магического действа. Хотя князя Потемкина-Таврического в его сплошь залитом бриллиантами камзоле назвать профаном было трудно...
      - Господа, прошу тишины! Не мешайте истечению флюидов! - Мелиссино на правах хозяина вышел на середину, сделал величественный, полный благоговения жест, и голос его, привыкший перекрывать раскаты орудий, возвестил: - Господа, божественный Калиостро!
      Жидко зазвучали аплодисменты, дверь в боковую комнату открылась, и пожаловал сам Великий Копт под ручку с принцессой Санта-Крочи, в миру зовущейся Лоренцей. Их сопровождали Анагора в насквозь просвечивающем ионийском химатионе, оскалившийся индус при тюрбане с аграфом, опальный катар с неподъемным талмудом и Буров с Мельхиором чернорожими богатырями.
      - Который, который из арапов, что Трещалу завалил?
      Публика воодушевилась, аплодисменты усилились, а Калиостро оставил свою даму, вытащил меч и сообщил страшным голосом:
      - Итак, я начинаю. Духи огня саламандры, именем Невыразимого заклинаю вас повиноваться мне! Да будет так!
      Клинок со свистом прорезал воздух, вспыхнул на полу, налился зеленью магический круг, изумленная публика ахнула, отшатнулась, в прострации замерла. И понеслось... С массовым силовым гипнозом, с невиданными пророчествами, с игрой в одни ворота в вопросы и ответы, с метаморфозой мусора в проклятый металл, с чарующим антуражем в виде черепов, загадочных эмблем, египетских статуэток и хрустальных шаров. Калиостро - в черном одеянии, подпоясанный мечом, - был великолепен, Лоренца - в своей сетке в крупную ячейку - само совершенство, Анагора, укрытая лишь ионийским газом, - на редкость соблазнительна, монсегюрец - задумчив, Мельхиор доволен всем, индус - с бодуна, а Буров - ироничен. Сеанс высшей магии напоминал ему шахматное действо, когда-то произошедшее на просторах Васюков. Впрочем, напоминал лишь отчасти, - времена совсем не те, нравы тоже, Великий Копт вовсе не Великий комбинатор, да и в гостиной собрались не любители гамбитов. Эти, если что, бить не будут - утопят сразу. Вон какой взгляд у князя Потемкина-Таврического, жесткий, оценивающий, внимательный, даром что монокулярный<То есть одним глазом.>. А эти скулы, говорящие о честолюбии, массивный крючковатый нос, сократовский, выражающий энергию лоб и мощный бульдожий подбородок. Хоть и Потемкин, а все с ним ясно - не подарок. И в дураках оставаться не привык...
      Представление между тем продолжалось, близился финал. Из походного алхимического агрегата Калиостро извлек сделавшуюся золотой подкову, небрежно опустил ее в сосуд в форме человеческого черепа, вытер устало лоб и властно произнес:
      - Духи огня саламандры, именем Невыразимого я отпускаю вас. Гномусы, сильфы и ундины, я вам тоже разрешаю уйти. Господа, прошу вас, никаких оваций, не нарушайте астральную пропорцию.
      Магический круг погас, настала тишина, все замерли в полутьме, не в силах пошевелиться. Не дай Бог нарушить астральную-то пропорцию! Но вот оглушительно грянул гонг, вспыхнули разом свечи, и все увидели кланяющегося Калиостро. С ним случилась удивительная метаморфоза: черная хламида стала красной, рыцарский меч исчез, а на голове появился убор египетского фараона-жреца<В Древнем Египте изображение кобры носили на своем головном уборе и жрецы, и фараоны. Все дело в том, что кобры были разные: у царей очковые, а у жрецов - простые. Очень часто фараон был посвящен в жреческий сан и тогда принимал на себя обязанности верховного мистика. В этом случае он имел право носить на короне изображение обеих Рептилий.>. Смотреть на него было жутко, непривычно и крайне завлекательно. Вот он, вот он, Великий Копт! И тут, не совладав с эмоциями, публика взорвалась аплодисментами, овация была непрекращающейся, бурной и напоминала шум прибоя. Аудитория неистовствовала, успех был полнейший.
      - Премного слышал лестного о вас, граф, но то, что узрел сегодня, поразительно, - изрек уже в приватной обстановке князь Таврический, сладчайше улыбнулся, изобразил восторг, и россыпи бриллиантов его сказочно сверкнули. - Почту за честь видеть вас у себя за ужином.
      Потом, проигнорировав красавицу Лоренцу, он плотно приложился к ручке Анагоры, с небрежностью кивнул вытянувшемуся Мелиссино и уже в дверях застыл, просяще обернулся:
      - Миль пардон, а не покажете ли вы мне арапа, что накостылял людишкам Алехана? Право, жаль, что не ему самому...<Орловых Потемкин не любил, это ведь они ему выбили глаз.>
      VII
      Ужинали в диванной комнате, где мебель и потолки были обтянуты розовой и серебряной тканью. Гостей, невзирая на мудрость древних: septem covivium, novem - convicium<Семь гостей - еда, девять - беда. Считается, что число гостей за столом не должно быть менее числа граций и более числа муз.>, было изрядно, за столом прислуживали рослые кирасиры в красных колетах и шапках с султанами, волнующе звучала роговая музыка, густо курились благовония, кушанья были бесподобны, напитки напоминали нектар. Да, кому Великий пост, а кому продолжение Масленицы.
      Ужинали по-разному. Буров, Мельхиор и пьяненький индус, хоть и не были харчем обижены, но сидели с краю, за персональным столиком - за общий их не взяли, видать, рожами не вышли. Зато Лоренца, маг и лыбящаяся Анагора устроились козырно, в центре, рядом с хозяином. Светлейший князь Таврический - при алмазных звездах, соболях и Андреевской с Георгиевской лентах - был на редкость светел, трогательно учтив и блистал бриллиантами, манерами и остроумием.
      И поскольку дело происходило за столом, то и разговор касался тем гастрономических, приятных для желудка.
      - Вы, верно, граф, думаете, что я безбожник? - с юмором говорил князь, мило улыбался и с чувством отдавал должное отлично приготовленной филейке. - Идет Великий пост, а мы здесь угощаемся скоромным. Так нет, сердцем и душой я во Христе<Похоже на правду. В свое время Потемкин знался с церковниками и даже хотел постричься в монахи.>, просто у меня чудные повара. Все сегодняшние блюда изготовлены из рыбы, но согласитесь, граф, печеная ягнятина похожа на ягнятину, шпигованный заяц в точности таков, каким и должно быть шпигованному зайцу, а голуби по-станиславски неотличимы от настоящих. Вот уж воистину, мир этот противоречив, иллюзорен и полон двусмысленности. Смотреть на него надо философски.
      Неизвестно, как в философском плане, а вот в плане гастрономическом у Потемкина было все в порядке. Кулинарное искусство в его доме было поставлено на необыкновенную высоту, он держал с десяток поваров разных национальностей, начиная от изысканного француза и кончая грубоватым молдаванином, который готовил ему мамалыгу. Вся кухонная утварь у Потемкина была из чистого серебра, включая чудовищные двадцативедерные чаны, в каких так бесподобно получается уха из волжских осетров, невских сигов и кронштадтских ершей. Свинью ему подавали целиком, наполовину жареной, наполовину вареной<Такой способ приготовления свиньи был известен еще Римским гастрономам и носил название porcus trojanus в честь троянского коня.>, дичь запекали на корице и гвоздике, употребляя оные вместо дров, птицу, для увеличения размеров печени, подвергали всяческим мучениям<В основном гусей. Их держали перед пылающими каминами, где они обгорали почти заживо.>, саженных налимов для этих же целей травили голодными щуками. В общем, гурман, новатор, гастроном. С душой и сердцем во Христе.
      - Похвально, весьма похвально, - одобрил Калиостро, оценивающе повел носом и выбрал фальшивую крольчатину, гарнированную маринованными трюфелями. - Спаситель, кстати, тоже не злоупотреблял мясным. И вообще сидел на диете. Если бы вы только видели, что они ели тогда у себя во время Тайной вечери... А что пили...
      - Однако не хлеб насущный в жизни главное, - заметил, улыбаясь, князь Таврический, в задумчивости поднял бровь и взялся за рассольного, сдобренного хреном сига. - То ли дело пища умственная, духовная, мысли, идеи, квинтэссенция мудрости, в конечном счете и воплощающаяся в материальном благе. Древние правы - знание это сила. Меня, к примеру, крайне занимает алхимия. То потаенное искусство, что дает невидимую власть, могущество, возможность получать золото в любых количествах. Это ли не предел мечтаний!
      При этом он значительно взглянул на мага, и тот с полнейшим пониманием кивнул.
      - Ну да, вы правы, князь, мечтать не вредно. Однако не стоит забывать и о плотном плане. Чтобы делать золото, надо, черт его побери, иметь золото. Вот я, к примеру, чтобы встретиться с ее величеством, мог бы без труда прибегнуть к transformatio astralis<Астральное преображение (лат.).>, но полагаю более практичным просто попросить вас о дружеском содействии, а что касаемо проклятого металла... - Калиостро сделал паузу, затем взял бокал, неторопливо отпил вина. - Возьмите емкость, наполните ее на треть золотом, и я сделаю так, что она будет полной. Какой-нибудь сундук повместительнее найдете?
      Насчет золота не спросил - все знали, что у Потемкина в одной из комнат пол был выложен золотыми монетами. Червонцами. Стоящими на ребре.
      - Разговаривать с вами, граф, просто удовольствие. Мы понимаем друг друга с полуслова. - Князь Таврический удовлетворенно хмыкнул, подождал, пока ему нальют вина, и, повернувшись к Анагоре, улыбающейся игриво и двусмысленно, перешел с французского на эллинский: - Дорогая, ваш профиль божественен. Вы мне напоминаете Афину. Этот нос, этот лоб...
      Увы, та мало чем напоминала Афину<Намек на то, что богиня-воительница была девственна.>, а по-эллински совсем не изъяснялась. Что с нее возьмешь - порнодионка. Тем не менее она величественно наклонила голову и прошептала томно и волнующе:
      - А вы, ваша светлость, мне напоминаете Аполлона<Аполлон считается изобретателем лука и стрел.>. Чей лук больше, чем у Эроса<Бог плотской любви.>, и постоянно натянут.
      Ишь как заговорила. Может, не такая уж и дура.
      Магу вся эта любовная прелюдия очень не понравилась. В молчании он прикончил фальшивого жаворонка, мрачно кинул взгляд на всех этих Шуваловых, Салтыковых и Брюсов, сдерживаясь, засопел и посмотрел на столик нацменьшинств. Там, слава Богу, все обстояло благополучно: Мельхиор, как всегда, был полностью доволен жизнью, индус уже дошел до кондиции и тихо погружался в нирвану, Буров, даже не подозревая о подлоге, лакомился молочной поросятинкой. На душе, да и в желудке у него было благостно каков стол, такой и настрой. Тревожила, давила на психику лишь затянувшаяся черномазость, тем паче что волшебник на все вопросы реагировал болезненно, явно переигрывал, чересчур переживал: ах, недоглядел, ах, не проверил концентрацию, ах, напортачил с рецептурой. Ах, ах, ах! Через месяц стопудово, с гарантией все пройдет. Ну, может, через два. Как же, держи карман шире! Скорее всего, к концу гастролей. Кому он нужен, белый и пушистый Буров, то ли дело ниггер Маргадон. Ай да Калиостро, молодец, не отрывает задницу от плотных планов. Настоящий маг. Понять его несложно, только ведь и жить в столице Российской империи с таким цветом рожи не рекомендуется. Минздравом. Всем Трещалам по башке не настучишь. А впрочем, ладно - тепло, светло, никто не докучает. Общество опять-таки вокруг приятное: графья, князья, сановники, вельможи. И поросятинка нежна, поджариста и тает во рту. И хоть бы даже не поросятина - все одно хорошо.
      Наконец ужин подошел к своему эндшпилю и начал потихонечку менять диспозицию - пить чай и кофий все отправились в зимний сад. Он являл собой чудо роскоши и агротехники и поражал размерами. Тут был зеленый дерновый скат, густо обсаженный розами, жасмином, акациями и сиренью, в гуще цветущих померанцев сладостно надрывались соловьи, повсюду виднелись боскеты и беседки, в воздухе витали аравийские курения, а струи фонтанов благоухали лавандой. Казалось, это был парадиз, сад Эдема, мастерское воплощение райских кущ на грешной земле<Потемкину больше нравились регулярные сады, нежели дикая природа. Во время его путешествий впереди процессии всегда ехал англичанин-садовник с помощниками и с невероятной поспешностью разбивал сад в английском вкусе на том месте, где должен был остановиться князь, хотя бы на один день. Появлялись дорожки, усыпанные песком и окаймленные цветочными клумбами, сажались деревья и кусты всякого рода и величины; если князь жил дольше одного дня, то увядшие растения заменялись свежими, привозимыми иногда издалека.>. Все здесь побуждало к неге, общению, отдохновению души - общество разбилось по интересам и павильонам, соловьи разом приумолкли, слуги понесли чай, кофий, выпечку, мороженое, нежнейший "девичий" крем. Застучали ложечки по севрскому фарфору, запах табака, мускуса и пота заглушил благоухание роз, воздух вместо птичьих трелей наполнили людские голоса:
      - Волшебник-то Калиостро суровенек, на филина похож. Зверем смотрит, нахохлился, как сыч. А вот супруга у него... М-да... Бутон.
      - Э, граф, вы, видно, не бывали в Полюстрове у Безбородко. Вот там бутоны так бутоны. Рви сколько хочешь. Куртина еще та<Имеется в виду канцлер граф А. А. Безбородко. Будучи мужчиной темпераментным и с большими возможностями, он организовал на своей даче в Полюстрове внушительный крепостной гарем, куда по доброте душевной привозил своих друзей и собутыльников.>.
      - Так вам, князь, все никак не довелось сыграть с шахматным-то автоматом?<Во время царствования Екатерины II по России разъезжал механик Кемпен со своим шахматным автоматом, совладать с которым не могли самые искусные игроки. Агрегат этот был сделан в виде человека, одетого в турецкое платье и сидящего за ящиком, на котором находилась шахматная доска. Как бы ни был силен игрок, автомат непременно побеждал его, причем с изумляющей легкостью, и не удивительно, что демонстрация его произвела в Европе настоящий фурор. Сама Екатерина II пожелала видеть шахматное чудо, а после и купить его, но Кемпен ловко отклонил это предложение. Как оказалось, у него были на то причины. Позднее открылось, что автомат являл собой чудовищную мистификацию. В нем помещался гениальный шахматист поляк Воронский, волей злой судьбы оставшийся без ног и с одной рукой.> А я вот, представьте, сподобился, третьего дня. Проиграл, но достойно, почти свел в ничью.
      - Это, граф, что. Вот у нас вчера была игра так игра. На Каменном, у Разумовского, Куракин держал банк. Так вот я проюрдонился не то чтобы знатно, но где-то каратов на пятьсот, может, поболе<Во времена Екатерины карточные игры делились на простые (коммерческие) и "газартные", зависящие от случая, играть в которые категорически воспрещалось. Тем не менее играли - и сама государыня императрица, и подданные ее. Причем власть и деньги имущие расплачивались бриллиантами, что при огромных ставках было весьма удобно: один карат тянул на сто рублей. "Юрдон" - название очень азартной карточной игры, отсюда и глагол - "проюрдониться".>.
      - А вы слышали, княгиня, что учудил этот старый обормот граф Чупятов, ну тот, что помимо орденов еще носил при мундире и жидовский нарамник<Имеется в виду подобие нагрудника еврейского первосвященника с двенадцатью драгоценными камнями, символизирующими двенадцать колен Израилевых.>. Так вот, он вдруг возомнил, что его могут обокрасть, и, дабы испугать воров, украсил дом свой предметами ужаса: расписал все стены картинами адских казней, неслыханных мучительств, невиданного разврата, понаставил во всех углах скелеты, обрядил дворецкого, кучеров и лакеев совершеннейшими чертями. Сахарница его теперь представляет половину человеческого черепа, должность ложек исполняют ребра, а сам он курит трубку, выдолбленную из локтевой кости мертвеца. Ну не дикий ли анахорет, выживший из ума?
      Это еще, милочка, что. Вы ведь слышали, верно, о генерал-аншефе Красинском? Об этом отчаянном солдафоне, корчащем из себя чудо-богатыря Суворова?<Когда Суворов был в зените славы, было очень модно копировать его привычки.> Мало того, что он спит на сене, скачет нагишом и поет акафисты, так еще завел моду ест теперь три раза на дню ужа-желтобрюха под раковым соусом, прежде откормленного на парном молоке. И непременно начинает с хвоста. Зрелище сие, милочка, омерзительно до тошноты. Тем паче что сам Суворов этого ужа ни за что бы есть не стал.
      - Само собой, княгиня. Говорят, у него не жизнь, а сплошное несварение желудка, что несомненно ведет к ипохондрии<Суворов действительно мучился желудком и поэтому был необычайно воздержан в еде. Сластей не ел, лакомств избегал, никогда не завтракал и не ужинал. Лекарств не признавал, стоически терпел боль, боролся с недугом силой воли. И все это в бивачной полковой обстановке, до самой старости. Поневоле удивляешься мужеству этого человека, так до конца и не понятого историками и современниками. Это, по-видимому, участь всех гениев, а Суворов, без сомнения, был величайший полководец в мировой истории - ни одной проигранной битвы.>. Может быть, поэтому жена и наградила его ветвистыми рогами<Истинная правда, семейная жизнь у Суворова не заладилась. Супруга его, урожденная княжна Прозоровская, добродетелями не блистала.>. Ха-ха-ха. А впрочем, дамы, прошу вас, больше о Суворове ни слова. Не дай Бог их светлость услышит<Отношения Потемкина с Суворовым, мягко говоря, не сложились. На фоне худенького, невзрачного чудака сиятельный князь Тавриды как полководец выглядел весьма бледно и прекрасно понимал это. Его способности как военачальника не простирались дальше командования кавалерийским корпусом: ну да, ура, рубай-коли - не более того. А тут еще судьба-злодейка постоянно сталкивала Григория Александровича с Александром Васильевичем. Так, при осаде Очакова светлейший князь угробил массу народа, наделал кучу ошибок и уже постыдно помышлял о ретираде, как вдруг явился генерал Суворов, и дела сразу резко поправились. Та же история повторилась и при штурме Измаила. После взятия оного Потемкин с триумфом возвратился домой, а Суворова прокатили со званием фельдмаршала. Так что, мягко говоря, дружеской гармонии не наблюдалось. Как-то Потемкин сказал: Суворова никто не "пересуворит". И этим все было сказано.>. Лучше давайте-ка займемся вот этим тортом с марципанами. Не знаю, право, как на вкус, а видом он великолепен.
      - Можете, князь, не сомневаться. У их светлости отменнейший кондитер. Сейчас приеду, прикажу выпороть своего. Совсем разбаловался, подлец. Будет есть у меня березовую кашу, покуда не научится готовить вот такие же бисквиты<У Потемкина была непреодолимая тяга к пирожным, бисквитам, пряникам и пирожкам. Огромные вазы с выпечкой стояли в его доме повсюду, даже в спальне.>.
      Да, чудо как хороша была у Потемкина выпечка, все эти бисквиты буше, цукатные торты, пирожные с желе, глазированные вензели и шафранные крендели.
      Только недолго князь Таврический наслаждался изысками кондитеров: встал, выпятил грудь, подал Анагоре руку и повел ее на галантный моцион, вернее, запудривать мозги. Не дал, гад, побаловаться чайком, запить всю эту лживую, густо наперченную баранину, говядину, индюшатину и крольчатину. От вкуснейшего торта оторвал. Да еще одной Анагорой не удовольствовался: проходя мимо беседки где Буров с Мельхиором (индус не в счет, он так и остался в нирване) мирно угощались птифурами, он притормозил, добро улыбнулся и величественно шагнул внутрь.
      - А, это ты, братец. Вижу, вижу, не дурак пожрать. И вообще не дурак.
      - Маргадону карашо. - Буров встал, низко поклонился, радостно оскалился и принялся, как учили, играть роль доброго черного идиота. Маргадону ощень карашо. Виват, кесарь-сезарь дюк Потемкин! Пасиба, пасиба. Спасай Христа.
      - А же говорю, не дурак, - крайне умилился князь Таврический и по-императорски, жестом триумфатора, вытащил из кармана табакерку. - Вот тебе, владей<Не потому ли так легко отдал, что сам, по свидетельствам современников, табака не нюхал?>.
      Табакерочка была конкретно золотой, украшенной крупными бриллиантами и на редкость массивной. Не такой ли князь Таврический со товарищи успокоил навсегда государя императора Петра III?<Вообще-то ясности здесь нет. Одни историки считают, что Петру III проломили голову табакеркой, другие полагают, что проткнули шею вилкой. Так или иначе, при прощании государь император лежал в гробу в пышном парике и широком шарфе. Темная история. Как и все в истории.>
      - Маргадону карашо. - Буров с цепкостью взял презент, крепко приложил ко лбу и низко, но достойно поклонился. - Маргадону ощень карашо. Виват, кесарь-сезарь дюк Потемкин! Пасиба, пасиба. Гром победы раздавайся!<Название дифирамба, написанного Державиным в честь князя Тавриды.>
      - Ишь ты как лопочет! Даром что нехристь - орел, - вторично умилился князь, хлопнул по-отечески Бурова по плечу и, удивившись крепости арапской конституции, величественно вернулся к своей даме. - Пойдемте, дорогая, я вам покажу статую Венеры Перибазийской, ее бедра подобны вашим...
      - Ну что вы, ваша светлость, мои куда податливее и приятнее на ощупь, - в тон ему отозвалась Анагора, князь Тавриды плотоядно кивнул, и они направились в гущу сада, в китайскую беседку. Глядя на них, Бурову почему-то вспомнилась дурацкая песня из его непростой юности:
      По аллеям тенистого парка
      С пионером гуляла вдова.
      Пионера вдове стало жалко,
      И вдова пионеру дала...
      "Поаккуратнее, ваша светлость, поаккуратнее. Вино и бабы до добра не доводят, чаще до цугундера"<Одним из основных пороков Потемкина было женолюбие. Он поимел всех, даже собственных племянниц.>, - едко усмехнулся он, определил подарочек поглубже в карман и сделал знак лакею, чтоб принес еще пирожных, - потемкинский харч пришелся ему очень по душе. Да и сам князь Тавриды нравился - правильный мужик, компанейский, конечно, не без гонора, но не жмот: сразу при знакомстве выкатил за уважуху перстень с рубином, теперь вот от щедрот своих поделился табакерочкой с бриллиантами. Опять-таки рацион, прием, обхождение. Хоть и фаворит, а явно не дурак. Широко шагает и штаны не рвет. Задницу на сто лимонных долек - тоже. Живет сам и дает жить другим. По принципу: жить хорошо, а хорошо жить еще лучше. Титан мозга, личность...<Потемкин, без сомнения, был самым энергичным и масштабным из фаворитов Екатерины, да, пожалуй, и из всего ее многочисленного окружения. Создание флота на Черном море, строительство Херсона, устроение Новороссии - вот только некоторые вехи его многогранной деятельности. Но вместе с тем во всем касающемся князя чувствуется лихорадочная поспешность, самообольщение, хвастовство и стремление к нереальным целям. Приглашение колонистов, закладка городов, разведение лесов, поощрение шелководства, учреждение школ, фабрик, типографий, корабельных верфей - все это предпринималось чрезвычайно размашисто, в больших масштабах, причем Потемкин не щадил ни денег, ни людей, ни труда. Многое было начато и брошено. Другое с самого начала осталось на бумаге, осуществилась лишь самая ничтожная часть смелых проектов. Зато уж выставлять успехи, пускать пыль в глаза Григорий Александрович умел с невиданным искусством. Тоже своего рода дар - Потемкин имел честь учиться в университете, но был оттуда изгнан за "нерадение и манкирование лекций".>
      Было уже далеко за полночь, когда упившись чаем и уевшись кремом, Буров услышал общий сбор, а затем команду на выход. Прощание не затянулось. Каждая из дам получила по букету камелий, Анагору князь еще одарил многообещающей улыбкой, а Великому Копту по-простому сказал:
      - Ну что, пойду готовить сундук. Пообъемистей.
      В глазах его не было и намека на корысть - просто здоровый исследовательский интерес человека, причастного к наукам. Бог с ней, с алхимией, хватает и так...
      VIII
      На следующий день за завтраком Елагин сказал:
      - Граф, брат Строганов приглашает нас на медвежью охоту. У него небольшой охотничий домик по Выборгскому тракту. Будут братья Панины, Мелиссино и Разумовский. Ну и профаны, конечно...
      Настроение у него было не очень, вернее, скверное, - на его седую голову обрушилась беда в виде очередной пьесы, написанной государыней<Будучи натурой пылкой и чувствительной, Екатерина баловалась пером - ее литературное наследие составляет аж двенадцать томов. Это пьесы, сатирические статьи, журнальные заметки. Многочисленные и небесталанные.>. Назывался сей шедевр "За мухой с обухом" и посвящался отношениям княгини Дашковой и графа Нарышкина. Вернее, умопомрачительным дрязгам, затеянным из-за хавроньи, забравшейся в соседский огород. Думай теперь, как поставить сей дивный опус на сцене Эрмитажного театра. Дабы не задеть ни графа, ни княгиню, ни саму императрицу. Слава Богу еще, что свиньи необидчивы. М-да...
      - Ну что, охота это хорошо. - Калиостро сдержанно икнул, указал лакею на белужий схаб и перевел глаза на Бурова: - А, любезный Маргадон? Вам приходилось охотиться на медведей?
      У него, в отличие от Елагина, настроение было прекрасное. Дела идут, ложа крепнет, от желающих вступить в нее отбоя нет. Как же - истинное масонство, египетский ритуал. А самое главное - рандеву с Екатериной. Потемкин слово дал, не подведет, протекцию составит. Правда, чтобы быстро, на днях, не обещал, императрица-де ужасно занята. Ну что ж, понятно очень даже, чем занята императрица, сердце у нее большое. Да, собственно, и спешить-то особо некуда, да и незачем. Как говорят русские, тише едешь, дальше будешь. А утроить золото в потемкинском сундуке, так это раз плюнуть, делать нечего, экзертиция для начинающих. Воздействовать алкагестом<Элемент, который растворяет все металлы и посредством которого все земные тела могут быть возвращены в свою ens premium (первопричинную материю, из которой были созданы).>, выделить "квинтэссенцию"<Сущность, или пятый принцип, вещи, то, что составляет ее глубинные качества, свободные от наносного и несущественного.>, добавить Archaeus<Архаус, созидающая сила природы.> в алколь...<Субстанция тела, свободного от земной материи.> И все, дело в шляпе. Вот уж верно говорится, что для создания золота нужно золото.
      - Нет, ваша светлость, не доводилось, - весело соврал Буров, оглушительно чихнул и далее продолжил изводить елагинские запасы перца: Вот на львов и верблюдов в Нубийской пустыне - это да. Помнишь, Мельхиор?
      Табакерочку князь Таврический подарил ему что надо - мало что с бриллиантами, так еще и с музыкой, на пять мелодий. Только вот табачок в ней был хреновый-"рульный", нюхательный, мягкий. Баловство одно. Таким врага не ослепишь и нюх собачкам не забьешь. Дело сие требовало исправления, что Буров и делал, мешая дамский табачок со злобным черным перцем. Не "кайенский состав", но и то хлеб. Пусть будет, пригодится.
      - О да, да, на больших черных песчаных львов. - Мельхиор с трудом оторвался от печени палтуса, улыбнулся и радостно кивнул. - И на больших пятнистых двугорбых верблюдов. Да, да!
      Он, как всегда, словно по привычке, был выше головы доволен жизнью.
      На промысел выехали через день, мужеским кумпанством, на елагинском шестиконном "мерседесе". Что там отгулявшая Масленица, что там Великий пост - ели по сторонам дороги стояли в белых шалях, снега было полно, лютый мороз постреливал в оцепеневших дебрях. Зима и не думала сдаваться - стынь, льдяный звон, иглистый, пушистый иней. Красота.
      Доехали часа за три, аккурат к обеду, вылезли из экипажа, с оглядочкой прошли к дому. К небольшому охотничьему, по выражению Елагина. Да, директор придворной музыки был, похоже, шутник.