Васнецов

Аспирант уже успел собрать деньги и брюлики, отмыть от кровищи руки и съесть шашлык из осетра на вертеле, когда на кухне появился Архилин.

— Мясник ты и лохматушник. — Он глянул на Титова с отвращением. — Тебе бы дуборезом в дуборезкеnote 148 упираться.

— Ладно, не ругайся. — Аспирант пребывал в отличном настроении, потому что Рото-Абимо назвал его великим охотником. — Не забудь, смотри.

Он указал Сукалашвили на туго набитый полиэтиленовый мешок с надписью «СССР — оплот мира» и, подхватив все еще пребывавшего без чувств любителя шашлыков, потащил его в машину.

На улице шел снег, «пятерка» превратилась в сугроб, и молодой кавказец Гела, видимо давно уже зажавший очко, обрадовался аспиранту страшно. А тот, бросив пленника на заднее сиденье, с ухмылочкой уселся рядом. Затем в машину забрался Архилин, и «жигуленок» тронулся с места.

Было уже около четырех. Когда машина выехала на Исаакиевскую площадь, лежавший неподвижно пленник вдруг зашевелился, застонал и принялся, видимо от бессилия, сливать рассол в адрес присутствующих. Послушав немного, Архилин двинул ему в бубен, добавил под дых и повернулся к аспиранту:

— Трюмить его, суку, надо, так он общак не сдаст.

Не отвечая, аспирант прикрыл глаза и склонился к задыхавшемуся от боли мордовороту:

— Кто такая Лия Борисовна?

На покрасневшем от бешенства лице того поочередно промелькнули удивление, ярость и растерянность, а Титов прищурился, как бы куда-то всматриваясь, и скомандовал водило:

— Давай в Пушкин рули.

— Какого хрена, дорогой? — Архилин глянул на него недоуменно.

Аспирант взял мордоворота за оттопыренное, помидорно-красное ухо:

— Общак на хате у его раскладушки, она его за фраера держит. — Он крепко сжал пальцы. — Правда, маленький?

— Суки, падлы, козлы! — Тот забился, пытаясь освободиться от пут. В руках у Архилина щелкнул «накидыш». Получив роспись во всю щеку, мордоворот всхлипнул, заткнулся и застонал.

До Пушкина доехали без приключений. Аспирант безошибочно нашел поворот на улицу Красной Армии, указал дом и, когда остановились, посмотрел на мордоворота. Сейчас же харя у того подобрела, а глаза несколько затуманились и сдвинулись к переносице, что в общем-то его не портило. Он степенно уселся и произнес:

— С Новым годом!

— Двинули. — Архилин, выбравшись из машины, отворил калитку, и все направились в глубь двора к небольшому двухэтажному дому.

Откуда-то из-под крыльца, бренча ржавой цепью, выскочил мохнатый кавказец-полукровка. В дверях появилась невысокая худенькая молодуха.

— Саня, что это ты из командировки так рано, случилось чего? — Она обеспокоенно уставилась на мордоворота, но, так и не поймав его взгляд, вопросительно посмотрела на благообразную физиономию Сукалашвили. — Что все это значит?

— Реактор вошел в критический режим. — Голос аспиранта был тих, добр и полон скорби. — Ему бы в тепло. — И, подтолкнув мордоворота, он прошел вслед за ним в небольшую чистенькую комнату. — Кассу неси.

Тот незамедлительно проследовал на кухню и, приподняв вырезанный в полу, незаметный люк, начал спускаться в погреб, а со стороны сеней послышался женский голос:

— Проходите в дом, сейчас самовар поставлю.

Не церемонясь более, Титов вышел, шевельнул рукой, и подруга мордоворота рухнула на пол. Из лаза между тем послышалось тяжелое сопенье, затем показался чемодан и, наконец, выполз сам хозяин.

— Открывай. — Титов сурово глянул на него.

Мордоворот набрал код, приподнял крышку, и Архилин зашевелил усами. Чемодан был забит пачками «зелени».

— Закрывай. — Аспирант сделал шаг назад, но Сукалашвили ничего не понял и выжидательно посмотрел на Титова:

— Ну что, пора рубить с концами?

— Пора, — кивнул тот, но вместо того, чтобы пришить мордоворота, моментально выпотрошил молодого кавказца. Архилину, чтобы не мучился, он просто вырвал трахею — уважаемый человек, все-таки законный вор…

На секунду Титов замер, вслушиваясь в волшебные звуки камлата, затем приблизился к хозяйке и одним движением содрал с нее платье и незатейливое бельишко.

Бросив к порогу куваксы Рото-Абимо самое вкусное, он застегнул штаны, вытер руки о занавеску и, положив включенную электроплитку спиралью на ворох белья, негромко приказал мордовороту:

— Тащи чемодан на выход.

Андрей Ильич Ведерников, имевший в кругах определенных кликуху Гнилой, любил зависать в «Незабудке». Все здесь было «доскум свойским» note 149 — с директором оздоровительного комплекса он когда-то сидел в одной кошаре, раскручивалось заведение на общаковские бабки, даже шнырь при бане был из «долгосрочников» note 150, вышедших при перестройке, и звал атамана еще по-зоновски — бугром.

Нынче правая рука главнокомандующего, Сенька Стриж, напрягся и вызвонил лялек, судя по прикиду и витрине клевых до невозможности. Когда же они в предбаннике скинули рекламуnote 151, вообще стало ясно, что прибыл суперсекс — на бритых лобках прелестниц были наколоты знаки качества, виднелись надписи фартовые — «королева СС», поблескивали золотые, продетые в укромном месте, колечки. Говорят, наделяющие любую женщину бешеным темпераментом.

Так что дела пошли. Скоро французский коньячок был наполовину выпит, телки по первому разу оттра-ханы, и отдыхающие занялись своими делами. Порево не спеша мокло под музыку в пузырящейся воде бассейна, Сенька Стриж неторопливо, с чувством, наполнял баяны «меловой гутой» note 152, а атаман Гнилой лежал, вытянув во всю длину жилистые, с набитыми на коленях восьмиконечными звездами, ноги и думал думу.

В жизни своей он насмотрелся всякого. Малолетка, потом взросляк, два раза при разборках с пером в руке отстаивал жизнь и честь свою, но всегда он старался жить «по понятиям», как учили. Натаскивал же старый вор Рашпиль его строго. Помнится, к началу восьмидесятых Гнилой держал уже пол-Питера, кликуху его знали от Мурмары до Архары… Тогда считалось западло наводить коны с ментами погаными, а уж чтобы в доле с ними работать — так Боже упаси от такого форшмака! Да и «помидоры» с «комсюками» note 153 крепко держались за кормушку, кроме однокорытников никого к ней не подпускали, вот и приходилось людям нормальным урывать свое то силой, то хитростью. Но это было честно.

А после перестройки пошел беспредел, понятия кончались там, где начинались большие бабки. Вспомнив, что его, законного вора, держат теперь даже не за бойца, а просто шестеркой-мокрушником, Гнилой заскрежетал всеми своими фиксами. От мрачных мыслей отвлек его Сенька Стриж, доложивший, что дурмашины на взводе. Глядя на идущую поперек его живота надпись: «Работает круглосуточно», атаман взял шприц, ловко попал иглой себе в дорогу и хмуро буркнул:

— Телок угости, будут злоебучей.

Он тут же поймал «флэш» — мириады крохотных огоньков зажглись в каждой его клеточке, вывеска, обычно мрачная, подобрела. Сенька Стриж кивнул, дружески ощерился и пошел к мокнувшим в бассейне красавицам:

— Ласточки, кому рапсодию на баяне сбацать?

Гнилой с интересом глянул на воодушевившихся лакшовок — у таких небось не сорвется… Ни от чего не отказываются… Ему припомнилось, что и ширяться-то он начал, когда появилась эта гнида Шаман, а вслед за ним прорезались менты да прочая шушера. Не до понятий стало. Он открыл глаза и, чувствуя, как тело становится легким и свободным, одним движением поднялся на ноги. Неуемная энергия переполняла его и, шумно бросившись в бассейн, Гнилой начал с понтом осуществлять заплыв. Кореша, уже вовсю жарившие своих дам в прозрачной зеленоватой воде, лыбились и орали:

— Не гони волну, бугор!

Оставшаяся не при делах девица, сделавшаяся после кокаина буйной, стала «заявлять», и, чтобы шкура не забывалась, Гнилой поволок ее в бильярдную. Место это было славное — с удобными, обтянутыми зеленым сукном столами, с зеркальным потолком, в котором отражалось все, на этих столах происходящее. Прижав возмутительницу спокойствия спиной кверху между луз, главнокомандующий потешился — вначале долго трахал ее обычным манером, затем с помощью кия, а после уж бильярдным шаром — не забывай, сука, что сделал Бог тебя из ребра!

Между тем истомившийся в засаде Сарычев прикинул, что веселящиеся уже дошли до потребных кондиций. Он снял с «девятки» бачок смывателя и направился ко входу в баню, где за стеклом висела красноречивая табличка «Спецпомыв». Вежливо постучался и, узрев недобрую рожу дежурного, заманчиво так помахал полтинником:

— Водички налей. Горячей…

При виде дензнака и пустого бачка в буркалах у того зажглись искры понимания и дверь без промедления открылась:

— Давай.

Дважды упрашивать было не надо. Стукнув, Сарычев подхватил сразу обмякшее тело, зашел внутрь и, задвинув засов, прислушался. Где-то слышался плеск воды, раздавались блаженные стоны, кто-то смачно, словно застоявшийся жеребец, ржал — словом, веселье было в самом разгаре.

«Лежи смирно». — Майор связал командующего баней по рукам и ногам, забил ему в рот кляп и, аккуратно перекантовав тело на диван, направился в предбанник. Тот был солидных размеров и состоял из двух частей — раздевалку отделяла от комнаты отдыха перегородка. Миновав русскую парную, сауну и душевые кабинки, Сарычев добрался наконец до бассейна и, приоткрыв дверь, глянул в щелочку.

Увиденное соответствовало услышанному. Трое изрядно вдетых мужиков усиленно и разнообразно трахали трио хохочущих баб. Глядя на них, майору подумалось, что собачья свадьба — это возвышенное и одухотворенное действо. Главного, однако, здесь не было, но, услышав громкие женские крики откуда-то сверху, Александр Степанович понял, что тот отдыхает в отдельном кабинете. И весьма активно…

Именно в это время партнерша Гнилого, крайне раздосадованная неласковым обращением, извернулась и, раскровянив острыми ногтями атамановы бейцалы, попыталась сделать ноги. Тот, подобно раненому тигру, настиг ее и принялся конкретно учить уму-разуму, стараясь попасть по соскам и знаку качества на лобке. Пары в бассейне замерли, с хохотом внимая происходившему наверху, и появление Сарычева было для них неожиданно. А тот пристально посмотрел на отдыхающих и твердо, голосом Яромудра, велел:

— Поплыли.

Сейчас же дуэты распались, купальщики взмахнули руками, и их тела начали стремительно рассекать водную гладь. Доплыв до конца дорожки, они развернулись и, словно заведенные, рванули обратно… В это время на лестнице раздались быстрые шаги и показалась строптивая красотка, преследуемая раненым атаманом. От ее былой красоты и шарма не осталось н следа. Нос был расквашен, левый глаз заплыл, по бедру расплывался синевой огромный кровоподтек. Следом несся злой, как черт, Гнилой с окровавленным кием наперевес. Картина впечатляла…

— Ты живой, пидер? — Он мгновенно узнал Сарычева и, круто изменив направление, попытался с ходу воткнуть длинную деревянную палку майору в глаз. — Сдохни!

Это было сделано опрометчиво. Легко уклонившись, Сарычев въехал носком ботинка атаману в подраненный пах, в такт движению добавил ладонью в лоб, и тут случилось непредвиденное.

— Сука! — Шкура-потерпевшая выдернула из ананаса нож и, дико завизжав, вонзила острие Гнилому в спину.

— Изыди, блядища! — Майор, почувствовав, что явился Свалидор, непроизвольно шевельнул рукой, и лакшовка опустилась на кафельный пол. Секунду спустя рядом с ней очутился хрипящий атаман. Изо рта его пузырями выходила кровь, однако взгляд был осмыслен и преисполнен ненависти.

— Все равно от СПИДа загнешься, мент позорный!

Объяснять Сарычеву ничего уже было не надо, и он только спросил:

— Почему я?

— Чтоб под ногами не вертелся. — Гнилой захрипел сильнее, и из уголка его рта побежал кровавый Ручеек. — Чтобы, гнида в перьях, нос свой не совал…

— Знаешь, любопытство не порок. — Майор незлобиво ухмыльнулся и посмотрел на него с интересом: — О Шамане расскажи.

Глаза Гнилого сощурились, от ненависти его даже затрясло. Он вдруг ощерился и, плюясь красным, выдохнул с бешеной злобой:

— Душу не мотай, мент поганый, сука лягавая, падаль! — Выдохся, харкнул, прошептал свистяще: — Да Шаман тебя уроет в шесть секунд. Ты вначале со своими лягашами разберись, есть там один высоковольтный из кадров. Он тебя и сдал. Вот у него и спроси насчет Шамана…

Он замолк на секунду, хрустнул зубами и, уже не в себе, дико закричал:

— Суки! Падлы! Всех замокрю! — выгнулся и, извергнув водопад черной крови, вздрогнул и затих.

Пару мгновений Сарычев смотрел на него, потом покачал головой и задумчиво пошел прочь. Было слышно, что групповой заплыв находится в самом разгаре.

Недаром говорят, что понедельник день тяжелый. Генерал-майор внутренней службы Михаил Васильевич Помазков уныло глянул сквозь тонированное стекло «форда» на уличную сутолоку. Да, вот она, суета сует и всяческая суета… Чувствуя, что опять поплохело, он сглотнул тягучую слюну, однако держался с достоинством, пока не блевал. Урод-водила врубил на всю катушку буржуазную печку, и, ощущая, как его долготерпению приходит конец, генерал открыл окно и подставил красную, разгоряченную харю упругим струям ветра. О Господи, куда ты, юность прежняя, девалась? Михаил Васильевич, вспомнив себя молодым и красивым инструктором райкома ВЛКСМ, горестно вздохнул, прикрыл мутные после вчерашнего глаза.

С каким нетерпением ждали получения членских взносов от первичных организаций! Поработав головой, всегда можно было урвать свою долю от пирога социализма, а уж отдыхать-то комсомольский авангард умел. Вспомнив емкости с кристально-чистой, подобно слезе, водочкой стоимостью четыре рубля двенадцать копеек, машинистку Катю, родной письменный стол, на котором, собственно, веселье и происходило, генерал скривил несколько одутловатую физиономию и с внезапной экспрессией вскричал:

— Стой! Тормози!

— Есть, товарищ генерал! — Водитель, привыкший ко всему, включил сирену, принял вправо и припарковался, а несчастному Михаилу Васильевичу пришлось бежать за киоск… Услышав звуки тягостные, утробные, граждане ускорили шаги, а люди сердобольные и набожные истово перекрестились. Эка как его, болезного… С третьей попытки чекисту полегчало, и, утерев пасть рукавом расшитого золотом мундира, он таки продолжил нелегкий свой путь. Желудок его трепыхался у самого горла, мысли были тяжелы, словно жернова…

Эх, хорошо бы сейчас на воздух, с природой пообщаться поплотнее, поохотиться, например. Как славно было в прошлом году в Тюмени! Начальник местного УВД, прогибаясь перед проверяющими, исхитрился и лично посадил медведя на «пальму» note 154. Пока глупый топтыгин ловил брошенную ему в морду шапку, ловкие чекистские руки распороли ему брюхо клинком, и долго потом сидел косолапый в снегу, запихивая обратно в рану покрытые паром внутренности, ревел, медленно сдыхая, — вот умора-то! Но на этом веселье тогда не закончилось. Зэки сварили стальную клетку с дверью, оттащили в лес и закинули в нее на ночь дохлого барбоса. А поутру все было готово — еще один лесной прокурор сидел внутри ловушки и страшно ревел, а уж подстрелить его ничего не стоило. Помнится, сам генерал всадил в него все пять пуль из своей многозарядки…

Воспоминания о былом несколько оживили дух Михаила Васильевича. Вот он с вертолета строчит из автомата по джейранам, вот в казахских степях срубает антенной с несущегося джипа змеиные головы. А вот и кульминация генеральских подвигов — нынешние его приключения на Волге во время нереста осетровых. Ощутив во рту вкус икры-пятиминутки, Михаил Васильевич опять сглотнул слюну и понял, что если сейчас же не хлебнет пивка — погибнет. Мучительно, за родину. Однако ничего, как-то обошлось…

Вскоре водила угрюмо произнес:

— Приехали.

Пришлось грозно сдвинуть брови и, приняв бравый вид, бодро двинуться на службу. В кабинете генерал на всю катушку включил кондиционер, рявкнул по селектору, чтобы его ни с кем не соединяли и, истекая слюной, залез в холодильник. Там, в прохладных недрах, находилось то, что одно лишь могло вернуть его к жизни — упаковка запотевших банок реквизированного «Хольстена». «Господи Боже ж ты мой!» — Присосавшись, Михаил Васильевич часто задвигал кадыком, крякнул и быстро открыл еще одну. Прямо пальцами хватанул кусок засохшей паюсной икорки и наконец-то ощутил, что начинает приходить в себя. Проклятая пелена перед глазами рассеялась, пол перестал уподобляться палубе во время качки, и, что самое главное, блевать больше не тянуло. Чувствуя, как настроение начинает подниматься, генерал выкушал еще баночку «Хольстена» и, глянув на часы, кликнул подчиненных на утреннюю тусовку.

Которая не затянулась — вяло поинтересовавшись положением дел, он одобрил предпринятые действия, по-отечески посоветовал всем не терять чекистской бдительности, помянул добрым словом гаранта и президента и выпер присутствующих из кабинета. В это время раздалась трель — звонил кто-то свой, по сотовому, номер которого Михаил Васильевич кому попало не доверял.

— Да. Что? Ну, мля… Сейчас буду. — Он потер узкий лоб и принялся собираться. Переоделся в гражданское, засадил еще баночку пивка и, объявив по селектору, что отбывает перекусить, не спеша направился на выход.

От морозного воздуха в голове прояснело, на душе становилось все отрадней. Генерал закряхтел и размашистым шагом двинулся к гранитной набережной. Говорят, что именно в этом месте был когда-то ошвартован специальный катер, который разгонял гребным винтом кровищу, льющуюся из подземелий заведения, где нынче генералил Михаил Васильевич. Однако что было, то сплыло. Сейчас же, глядя вдаль, стоял себе спокойно генерал Помазков и, пребывая в твердой уверенности, что все идет как надо, со вкусом курил. Вскоре он услышал скрип снега под энергичными шагами, обернулся и скривил губы в улыбке:

— Привет.

— Два вопроса, Михаил Васильевич. — Его собеседник поправил модные очки на умном, интеллигентном лице. — Неприятности с налоговой полицией. Закрыли сразу пять наших бензозаправок. Думается, тебе проще будет решить по своей линии, чем мне по своей, так что навались, пожалуйста. — Он подмигнул и сунул папку с документацией в генеральскую длань. — Кстати, слышал новость? Гнилой дубаря врезал.

Новость Помазкова не впечатлила — он на дух не выносил этого бандитствующего отморозка, однако Для приличия все же проявил интерес:

— Причина смерти?

— Я не вдавался особо, говорят, шкура какая-то расписала, похороны завтра. — Очкастый засмеялся. — Вот к чему приводит половая несовместимость. Мотай на ус, Михаил Васильевич. А лучше на хрен…

Он помахал рукой и устремился к машине, ни марки, ни номера которой было не разглядеть.

— Меньше народу — больше кислороду, — несколько по-детски подумал вслух генерал, хотя имел в виду вещь весьма серьезную — долю, и немалую, зажмурившегося поделыцика. Он постоял еще немного и, вспомнив про беду с кровными бензозаправками, шустро двинулся служить отечеству дальше.

Сарычев, с утра еще взявший подступы к генеральской норе под контроль, решил временно распрощаться со своим подопечным. Он сел в «девяносто третью» и двинулся за белым авто, в которое погрузился собеседник Помазкова. Таких вот «волжанок» майор в свое время видывал достаточно — с проблесковыми сигналами у решетки радиатора, мощной сиреной и специальными держателями для номеров — цепляй, какие хочешь. Сомнений в том, где подвизался генеральский знакомый, не было — заведение это раньше звалось ГБ-ЧК, а нынче более демократично — федеральной конторой. Даже теперь явных лохов в ней не держали, так что Сарычев сразу же собрался и отпустил очкастого на десяток корпусов. Все шло отлично, пока не выехали на Московский проспект. Снег на дороге только что отскоблили, и, заняв левый ряд, «Волга» с ревом полетела в сторону аэропорта, не обращая на светофоры ни малейшего внимания. «Сатрапы!» — Майор в сердцах сплюнул и, жалея, что зря потратил столько времени, порулил назад — к мрачному серому зданию, такому высокому, что из его подвалов, поговаривают, видна Колыма…

Между тем генерал Помазков, выкушавший к концу рабочего дня уже пол-упаковки «Хольстена», находился в превосходном расположении духа — вопрос с бензозаправками решился в шесть секунд. Он кликнул по селектору машину, погрузил зад в анатомическое сиденье и приказал водителю ехать домой.

Обитал Помазков в девятиэтажном кирпичном монстре, построенном для высоковольтного состава ГУВД еще задолго до победы демократии, жить в нем было легко и приятно. Эх, скорее бы упасть в любимое кресло перед телевизором, открыть бутылочку пивка, поторопить прислугу с ужином… Домой, домой… Однако уже на Гражданке, когда проехали лесопарк, в ушах Михаила Васильевича раздался какой-то голос. Негромкий такой, бархатистый, медоточиво-убаюкивающий. В нем слышались шелест купюр, звон генерал-полковничьх, давно уже алкаемых звезд, ласковое бульканье наливаемой в стакан прохладной водочки. И все так ненавязчиво, маняще, с хрустально-серебристыми обертонами. Верно, так же злокозненные сирены сбивали с панталыку Одиссея. Только вот голос, раздававшийся у генерала в ушах, был мужской:

— Иди в лес! Иди в лес! Иди в лес!

И Михаил Васильевич махнул рукой:

— Стопори. Дальше я сам, хочу прогуляться.

Он вылез, отпустил машину и побрел, словно в забытьи, а вскоре какая-то неведомая сила заставила его остановиться возле белой «девятки», припаркованной неподалеку от лесопарка. Генерал распахнул дверь и уселся рядом с водителем. В этот миг с глаз его будто кто-то сдернул пелену. Глянув на лицо крупного усатого мужчины, Михаил Васильевич затрясся, взвыл от страха и, закрыв лицо ладонями, натурально наделал в штаны — даром, что ли, столько «Хольстена» было выжрано!

— Узнали, значит, товарищ генерал? — мягко спросил водитель, ухватив при этом твердыми, как железо, пальцами Помазкова за кадык. — Расскажите-ка, с кем это вы встречались на набережной?

От ужаса язык чекиста еле ворочался в пересохшем рту, так что отозвался он не сразу.

— Так, знакомый один, — наконец выдавил он, однако, получив «закуску» — резкий удар тыльной стороной ладони по губам, всхлипнул и поспешно прошептал: — Партнер по бизнесу… Малому…

Еще через секунду Михаил Васильевич заработал сильную, чрезвычайно болезненную оплеуху, стойкость его иссякла, и, чтобы больше не мучили, он, заплакав, сдал подельщика со всеми потрохами. Глядя на безвольное, жалкое существо в генеральской папахе, Сарычев сморщился от отвращения — ну и гнида! Отвесил Помазкову доброго тумака и, тряхнув за ворот, рявкнул:

— Хватит сопли пускать, о Шамане мне расскажи!

Однако отреагировал генерал как-то странно. Совершенно неадекватно. Он вдруг лукаво улыбнулся, прищурил мутный глаз и погрозил Сарычеву пухлым пальчиком, а затем громко затянул «Марш коммунистических бригад». На редкость пронзительно и фальшиво. И майор понял, что перестарался.

«Хорош же, видно, этот Шаман, — он с отвращением воззрился на солирующего чекиста, — если при одном только упоминании о нем у людей крыша едет…» А генерал подмигнул майору на прощание, лихо выскочил из машины и, молодецки зашвырнув папаху в придорожный сугроб, строевым шагом попер вперед. Долго еще в темноте зимнего вечера можно было слышать незабываемое:

— Привет, — улыбнулась Маша. — Есть будешь?

И налила Сарычеву остывшего борща — знала, что он горячий не любит.

Надев тапки, майор умылся, сел за стол и потянулся за чесноком. Честно говоря, борщ был так себе — не хватало мажорного звучания мозговой, разваренной косточки, тонкой гармонии перца, томатов и зелени, но Сарычев ел с удовольствием — набегался за день.

Неподалеку, на коврике, лежала неразлучная с некоторых пор троица — вывезенные к Маше Лумумба со Снежком и соседская сука, лайка-медвежатница Райка. Характер у охотницы был сложен и противоречив, на улице она кошек ненавидела люто, в мгновение ока подкидывала в воздух и с легкостью перекусывала хребты, а вот дома пошла на компромисс и часто даже вылизывала черных лохматых заморышей. Никуда не денешься — соседи…

«Давайте, давайте, ребята, живите дружно». — Майор дохлебал борщ и обнаружил на дне плошки приличный кусок мяса с костью, однако он был уже явно лишний. Чтобы не заварить собачий нюх, Сарычев взял длинную паузу, подождал, пока мясо совсем остынет, и наконец позвал ласково:

— Райка, иди сюда, девочка моя!

Медвежатница глянула умным желтым глазом, привстав, бережно взяла мясо зубищами прямо из рук, а Александр Степанович, сунув посуду в мойку, отправился в комнату. Коты потянулись следом, однако Маша делегацию вниманием не удостоила — по телевизору шел репортаж о зверствах вовсю уже распоясавшегося маньяка. Яркие краски, неожиданные ракурсы и растерянные, глуповатые комментарии ментов создавали впечатление чего-то по-настоящему страшного. Сарычеву показалось даже, что лучшей рекламы для художеств садиста и не придумать, — будто тот сам заказал часовой демонстрационный ролик — мол, смотрите, какой я великий, ужасный, и трепещите!

Автором кровавого клипа был деятель с Петербургского канала Алексей Трезоров, судя по подаче материала, весьма талантливый.

Майор сплюнул — ну и блевотина! Когда передача кончилась, он поставил кассету с «Дикой орхидеей» и быстренько переключил Машино внимание в Несколько иное русло. Той экстренно было необходимо снять стресс…

На следующий день хоронили бандита Гнилого. Собственно, Сарычев его в последний путь провожать не собирался, но — тесен мир! Попав в огромную пробку на проспекте Энергетиков, он загнал «девятку» поглубже во дворы и ради интереса прошелся пешочком. М-да — действо впечатляло… Множество мощных, не наших, клаксонов наполняли воздух вибрирующим ревом, напоминая фабричные гудки, некогда призывавшие пролетариев к стачке. Затем майор узрел облако автомобильных выхлопов, и наконец процессия показалась целиком. По всей ширине проезжей части, сметая на тротуар весь встречный транспорт, с ярко горящими фарами, медленно двигалась длинная колонна иномарок. Впереди, в открытом черном лимузине, везли утопающий в цветах гроб с телом покойного, его сопровождал «мерседес»-тягач, волочивший платформу с лабающим Шопена духовым оркестром. «Да, — майор усмехнулся, — лафета пушечного только не хватает, а все остальное, как у маршала».

Сияли в лучах зимнего солнца отполированные бока джипов, блестела скупая мужская слеза в залитых бандитских буркалах, а вот менты проблесковыми огнями сверкать не стали, убрали свои УАЗы от греха подальше в боковые проезды. Всем было ясно, что это не только похороны, но и демонстрация силы.

Скоро Сарычева зрелище утомило. Он с горечью вспомнил скромную могилу Пети Самойлова, страшно разозлился, и ему вдруг до жути захотелось продемонстрировать свой непростой характер. Однако сдержался кое-как, даже не подозревая, что очень скоро подобная возможность ему предоставится по полной программе…

А вышло так, что из замыкающего процессию «мерсюка» срисовали «рафик» с отметиной по борту «Телевидение». Иномарка тут же остановилась, и выскочивший из нее квартет плотных молодых людей принялся действовать быстро и скоординировано.

В то время как один из них, распахнув водительскую дверь, бросил рулевого в снег и принялся крушить ему ребра, трое других вломились в салон. Оттуда раздался звон битого стекла, звуки плюхо-действия, потом послышались женские крики.

Все это Сарычеву чрезвычайно не понравилось. Не мешкая, он подтянулся поближе и с силой опустил кулак на гладкий, как бильярдный шар, череп отморозка, который с остервенением пинал уже неподвижное тело водителя. Что-то хрустнуло, и бандитствующий элемент распластался у колес неподалёку от своей жертвы, а майор тем временем был уже в салоне. Ярость, как лесной пожар, начала разгораться в нем. Ударом локтя в основание черепа он вырубил урода, буцкавшего пожилую даму, по лбу которой струилась кровь, вышвырнул его тело на снег и оказался нос к носу с его двумя хрипящими от злости товарищами. Ближайший с похвальной скоростью пнул Сарычева в пах, готовясь сразу же подключить руки, однако был он недостаточно быстр. Закрывшись «защитой черепахи» note 155, майор в мгновение ока раздробил ему колено и с ходу, не дожидаясь, пока он свалится, доконал мощной «двойкой» в голову. Бандит рухнул грузно, словно куль с песком, а в руках последнего супостата блеснул нож.

Не какой-нибудь там «жулик» с лезвием длиной в палец, а настоящий кишкоправ, свинокол, кинжал, способный пронзить человека насквозь. Глянув, как ублюдок крутит им обратную восьмерку, Сарычев понял, что тот далеко не лох. Мгновение — и клинок метнулся смертоносной змеей. Майор молниеносно отпрянул, взял контроль над замеревшей в мертвой точке рукой, резко извернулся, стремительно подсел и сломал конечность в локтевом суставе. Агрессор взвыл, нож упал на пол, а разбушевавшийся Александр Степанович провел сильнейший Удар ладонью в лоб. Такой, что оба глаза бандита оказались на его щеках. К своим врагам Свалидор жалости не ведал. Ни секунды не медля, майор выпихнул искалеченные тела на снег и, закричав ошалевшим телевизионным деятелям: «Водилу подбирайте! Водилу!» — принялся заводить мотор. Те протерли мозги, очкастый дядька на пару с оператором затащили шофера в салон, и Сарычев, вдарив по газам, сколько позволяла педаль, рванул куда-то в дебри дворов. Обогнул торговый центр, выехал в карман и, прокатившись пару кварталов, встал. Только сейчас он заметил, что руки у него все в крови… Ну вот, опять все одно и то же…

— Вы кто — Сигал, Брюс Ли или папаша Норрис? — Очкастый смотрел на него с явным восхищением. Потом достал пачку «Мальборо», предложил: — Сигарету?