- Он нам пример, - воскликнул как-то при мне Ботев в ответ на очередные минорные рассуждения Каравелова. - Мы идем по его пути и непременно дойдем до цели!
      За последнее время Ботев превратился в настоящий сгусток энергии. Если Каравелов только рассуждал, да и рассуждал-то большей частью впустую, то Ботев предпочитал действовать и действовал.
      Мне хотелось находиться как можно ближе к Ботеву. Не один раз предлагал я ему свою помощь. И всякий раз мягко, но решительно он ее отвергал. О недоверии не могло быть и речи, поскольку он бывал со мной довольно откровенен. И по-моему, он просто оберегал меня от опасности.
      Как-то само собой вышло так, что по возвращении из России образ моей жизни изменился: я меньше проводил времени в бухарестских кафе, прислушиваясь к спорам извечных посетителей, - я уже наперед знал, от кого что услышу. Памятуя совет Ботева наблюдать и записывать, я стал хронистом происходящих в Болгарии событий, а точнее, хронистом деятельности Ботева и окружавших его людей. Конечно, знал я далеко не все, но наблюдал многое, а то, что от меня ускользало, пытался додумать и объяснить.
      Вечера стал предпочитать проводить дома на половине хозяек. Нам ярко светила большая, висевшая над столом лампа. На столе стояла бутылка легкого вина. Мои хозяйки склонялись над своими вышивками, а я садился поближе к лампе и читал вслух какую-нибудь повесть или роман. Однажды затеял читать им "Накануне". Я прочел книгу в течение нескольких вечеров и, закончив ее, задал обычный, ничего не значащий вопрос:
      - Ну как?
      Йорданка ничего не ответила, только грустно улыбнулась. А Величка стиснула кулачки, подперла подбородок, уставилась на меня широко раскрытыми глазами и мечтательно заявила:
      - Я тоже буду такой женой... - она вдруг покраснела и повторила с необычным для нее вызовом: - Такой же женой, как Елена.
      Ночью, когда я ворочался в кровати, меня вдруг осенило: да ведь это мне - мне! - предназначались эти слова. И я порешил утром же объясниться с Величкой. Утром я, конечно, ничего не решился сказать Величке. Не решился сказать и на следующий день. Прошло еще немало дней, прежде чем мне удалось преодолеть свою робость.
      Стояла отличная сухая осень. Было тепло и солнечно, почти как в июле. Рынки в Бухаресте были завалены виноградом, с треском лопалась зеленая оболочка каштанов. Все вокруг: жизнерадостная природа, изобилие фруктов, пенящееся вино нового урожая, - все благоприятствовало любви. И я решился.
      - Величка, мне надо вам что-то сказать.
      Мы вышли в сад позади дома.
      - Величка... Я хотел бы... Я просил бы... Не знаю, как вам сказать...
      - Чтобы я стала вашей женой? - с обезоруживающей простотой спросила Величка.
      - Да! - воскликнул я с облегчением. - Да! Да!
      - Поговорите с мамой.
      - Но вы-то... Что скажете вы сами?
      - Поговорите с мамой, - повторила Величка.
      Она шагнула ко мне, едва коснулась моей щеки губами и тут же стремительно убежала.
      Я неуверенно побрел в дом, точно к моим ногам привязали пудовые гири. Йорданка спешила мне навстречу.
      - Мы бедняки, Павел, а вы...
      - Да я все готов отдать, лишь бы Величка...
      - Вот приедет Дамян, поговорите с ним. Что до меня, я не буду противиться.
      С этого дня я считал Величку своей невестой, хотя ни любовных разговоров, ни поцелуев больше у нас не случалось, мы встречались лишь за ужином.
      Впрочем, что это я о себе да о себе? Вернусь к хронике событий 1874 года.
      Весной Ботев познакомил меня с Николаем Кодреану. Насколько мне известно, сын дьячка, служившего в одном из приходов Кишиневского уезда, наш ровесник, он, не доучившись в Кишиневской семинарии, какое-то время изучал медицину в Петербурге, там сблизился с русскими социалистами и вернулся в Румынию, как он говорил, поработать за идею румынского народа. В то лето вместе с ним мне не раз довелось переправлять недозволенные книги и газеты через румыно-русскую границу. Что удивительно, меня не только ни разу не задержали, но я никогда и ни в ком не вызвал ни малейшего подозрения.
      В августе Ботев вошел в состав Болгарского революционного центрального комитета. Он предполагал, что объединение усилий всех руководителей ускорит подготовку всенародного восстания. Но ничто не могло преодолеть безучастность разочарованного, растерянного, безразличного после гибели Левского Каравелова. В сентябре вышел последний номер "Независимости". Каравелов прекратил издание газеты, которая определяла направление борьбы.
      Горе согнуло Каравелова и выпрямило Ботева. Ботев намерен выпускать новую газету. Не в силах справиться со всеми обязанностями, которые взвалил на себя, он вынужден расстаться со школой. Тем более что впереди его ждут поездки. Множество поездок. И ближних, и дальних. В октябре Ботев уходит из училища. Свое место учителя он передает младшему брату Стефану.
      В декабре выходит первый номер ботевской газеты - выстраданное и выпестованное "Знамя". Он и издатель, и редактор, и автор.
      Одновременно Ботев выпускает настенный календарь на 1875 год. Каждая заметка в нем, каждая выделенная дата зовут на борьбу. И конечно - стихи Ботева. Среди них самое яркое посвящено памяти Димитра Хаджи, воеводы одной из болгарских чет, погибшего в 1868 году в бою с турками. "Жив еще, жив он! - восклицает поэт. - Кто в битве пал за свободу, тот не погиб, природа его оплакивает, а люди слагают о нем песни!"
      Ранней весной произошло событие, внешне ничем не проявившееся, но я хорошо понимал его глубину. Произошел разрыв между Каравеловым и Ботевым.
      Обычно я заходил к Каравеловым если и не каждый день, то через день это точно. Хотя бывать у них в последнее время было не так и приятно. Наташа оставалась приветливой и гостеприимной, но сам Любен становился все нелюдимей и раздражительней. В один из мартовских дней я заглянул к ним. Оба, и Любен, и Наташа, были мрачны. Вопреки обыкновению, она не предложила даже кофе.
      - Что с вами? - спросил я ее.
      Она не ответила.
      - Что-нибудь случилось?
      - У нас был Христо, - выговорила она.
      - Что с того? - я был в полном недоумении.
      Христо захаживал к ним все реже, но все же захаживал. И я не мог понять, почему на сей раз его посещение привело Каравеловых в такое расположение духа.
      - У нас нет с ним согласия ни по одному вопросу, - произнес Любен, скорее обращаясь к самому себе, нежели ко мне.
      Я не знал, по какому поводу возникли у них разногласия сегодня. Да и мне ли было быть им судьей. Я, разумеется, промолчал.
      - Незачем лезть головой в петлю, - раздраженно сказал Любен. - Вы согласны со мной?
      - Не знаю, о чем идет речь, - сказал я, поняв, что отмолчаться не удастся, но стараясь говорить возможно более мирно. - В последнее время вас трудно понять, в то время как Христо...
      - Я наперед знаю, у вас прекрасные отношения с Христо и вы будете держать его сторону! Думаю, вам вообще незачем у нас бывать!
      Мне отказывали от дома. Жаль было терять Каравеловых. Однако в выборе колебаться не приходилось. Я молча поклонился и повернулся к выходу. Наталья нагнала меня у двери.
      - Павел Петрович, голубчик, не обижайтесь, - торопливо заговорила она. - Любену очень плохо, он устал, у него не осталось сил.
      Я молча пожал ей руку.
      Дома меня ждала Величка.
      - Павел, - прошептала она, - приехал отец.
      Она отступила, пропуская меня вперед.
      Хозяин дома сидел у себя в горнице и лениво попыхивал трубкой.
      - С приездом, Дамян Атанасович, - поздоровался я.
      В Болгарии не принято называть людей по отчеству, но я узнал от Велички имя ее деда и нарочно так обратился, следуя русскому обычаю.
      - Здравствуй, Павел.
      Добрый знак. Он обратился ко мне на "ты", значит, не считал меня посторонним.
      - Вы слышали?
      - Слышал.
      - Мы любим друг друга.
      - Ты что же, - спросил Дамян, - хочешь увезти ее в Россию?
      - Как скажете, - ответил я. - Как вы решите, так мы и поступим.
      Моя покорность ему, кажется, не понравилась.
      - Решать не мне, а тебе. Теперь ты принимаешь на себя заботу о Величке.
      Я растерялся.
      - Чего молчишь? - спросил Дамян с усмешкой и тут же определил наше будущее: - Поживете пока в Бухаресте. Освободим Болгарию, тогда будет видно, потянет тебя на родину или нет.
      - Значит, вы согласны? - спросил я с замиранием сердца.
      - Величка! - в ответ на это позвал Дамян дочь. - Где ты там?
      Сперва показалась Йорданка, затем возникла в дверях и смущенная Величка.
      - Поближе, - подозвал дочь Дамян, поднимаясь с оттоманки, и приказал жене: - Неси-ка сюда святого Тодора.
      Йорданка вынесла из спальни старинную икону.
      - На колени, - произнес Дамян.
      Величка тотчас опустилась перед отцом и потянула меня за руку.
      - Не знаю, веришь ты или нет, сам-то я не очень в него верю, - сказал Дамян. - Но таков обычай. И не нам его нарушать. - Он перекрестил нас иконой. - Да благословит вас Бог!
      Величка поцеловала отцу руку, взглянула на меня, приглашая сделать то же. Я смутился.
      - Ладно, будь здрав и так.
      Я чувствовал себя на седьмом небе. Последнее препятствие на пути к Величке, если только ее отца можно было посчитать за препятствие, преодолено: он, как и Йорданка, дал согласие. Дело оставалось за малым - за свадьбой.
      Впрочем, со свадьбой Дамян советовал повременить.
      - Потерпите, - сказал он. - Болгария обливается слезами и кровью, Бог даст, жизнь скоро переменится, тогда мы и отпразднуем вашу свадьбу.
      Я не спорил. Главное, Величка была мне обещана. Весь день потом я провел в разговорах с будущим тестем. И хотя мне очень хотелось поделиться с Ботевым радостью и заодно рассказать о своей встрече с Каравеловыми, я смог увидеть Христо только на следующий день.
      Утром я несся к Ботеву на крыльях любви. Христо сразу заметил, в каком я приподнятом настроении, - чувства мои выплескивались наружу.
      - Вы, случаем, не именинник сегодня?
      - Конечно, именинник! - воскликнул я. - Добревы отдают за меня Величку!
      - Поздравляю, - сказал Христо со всей сердечностью, на какую он был способен. - Только мне немного удивительно...
      - Что?
      - Согласие Дамяна.
      Я, видимо, настолько опешил, что он поспешил объяснить:
      - Ему сейчас, насколько я знаю, совсем не до свадьбы.
      - Он и советует отложить свадьбу.
      - Тогда все в порядке. Ведь ему надо возвращаться в Болгарию - сейчас дорог каждый день, иначе можно упустить победу.
      - А вы верите в победу?
      - Как в то, что я болгарин, а не янычар!
      Я рассказал ему о последней встрече с Каравеловым.
      Ботев живо заинтересовался:
      - Что он вам говорил?
      - Сказал, что не верит в возможность добиться чего-нибудь силой.
      - Не верит! - Ботев иронически хмыкнул. - Его никто и не просит верить. Надо знать и предвидеть. - Он нахмурился, отвернулся к окну. - Жаль, жаль...
      - Каравелова? - попытался я досказать его мысль.
      - А!.. - махнул рукой Ботев. - Многое жаль. Жаль, что нити, связывавшие нас, порваны. Жаль терять Каравелова. Им руководит инстинкт самосохранения. И мне его жаль. Честный человек не имеет права убегать от опасности.
      Ботеву нелегко было говорить, он помолчал, указал мне на стул и сел напротив.
      - Чем талантливее человек, тем меньше у него прав уклоняться от борьбы, - продолжал Ботев. - Каравелов талантлив, очень талантлив, но позволил отчаянию овладеть собой. Когда талантливый человек отрекается от дела, которое составляло его жизнь, он становится изменником, прежде всего изменником самому себе. Он - писатель, публицист, воспитанник Московского университета, некогда друг Левского, - подумать только, не верит. А простой болгарский крестьянин Дамян, мелкий торговец, необразованный человек, продолжает изо дня в день рисковать головой, ведет бродячую жизнь, месяцами не видит жену и дочь, каждый вырученный пиастр жертвует на приобретение оружия, и все это ради отечества! Что, можно сравнить его нечеловеческое существование со спокойной и размеренной жизнью Каравелова? Но признанный вождь, видите ли, разочарован! Уж не тем ли, - Ботев взял какой-то листок со стола, - что только в последнее время в Тырново - пятнадцать убийств и свыше полутораста ограблений! В Дарвише - вырезаны два семейства. Близ Рущука напали на болгарскую семью и после бесчеловечных истязаний разграбили все их имущество. Возле Пазарджика банда турецких разбойников ворвалась в село Приберене и ограбила все население. Другая банда напала на пассажирский поезд вблизи Варны. Во Враце местные власти истязают болгар, только заподозренных в неповиновении. В селе Пянджар повешена семья крестьянина Минчто Радчева. В селе Игнатице вырезана семья Ватю Стойчева. В Оряхове власти сажают неплательщиков податей в яму с водой... - спазм перехватил голос Ботева. - И в такое время отказываться от борьбы?! - Он подошел ко мне, обнял за плечи и сказал с необычной даже для него теплотой: - Любите, любите Величку. Вы входите в хорошую семью.
      ...Кого-то удивит, что я мало пишу о собственно революционной деятельности Ботева, не привожу ярких подробностей - где? когда? с кем? как? - подготовки к восстанию болгарского народа. То, что она шла, мог увидеть и слепой. Но чем сильней накалялась обстановка в Болгарии, чем ближе было восстание, тем строже соблюдались правила конспирации - слишком много было позади казней, чтобы руководители движения не старались обезопасить от провалов тысячи связанных с движением людей.
      Да, именно в это время он, знаю, неоднократно был в Кишиневе, Одессе, Николаеве, ездит по румынским городам, он то в Яссах, то в Браиле, заглядывает он и по ту сторону Дуная. Он встречается с десятками, рискую сказать - сотнями людей, в Браиле уговаривает старого гайдуцкого воеводу Христо Македонского снова взяться за оружие... Но меня там рядом не было. И мне остается лишь констатировать: Ботев захвачен подготовкой восстания, множество практических дел поглощают все его внимание.
      Нет, не все!
      Подхожу как-то к дому, в котором обитает Ботев. Бывая в городе, я иногда захожу к нему. Стучу. Немедленный отклик:
      - Входите!
      И тут же Ботев сам предупредительно распахивает дверь.
      Первое, что я вижу, посреди комнаты стоит... женщина. В ярко-синем платье, таком же, как купола белеющего неподалеку храма. Раньше я никогда не заставал у Ботева женщин.
      Я ее знаю. Нет, не то что знаю, но несколько раз встречал ее на церковном дворе. Она проходила мимо всегда гордой, поистине королевской походкой. Иногда шла одна, иногда с мальчиком лет семи-восьми. Очень красивая женщина, строгая и замкнутая, не обращающая ни на кого внимания.
      Из любопытства я спросил одного из воспитанников училища:
      - Не знаешь, кто это?
      - Панаретова племянница, - небрежно ответил тот и спохватился, сказал более уважительно: - Племянница митрополита, живет у него в гостях.
      И вот я застаю ее у Христо.
      Темноватая келья Ботева точно раздвинулась ввысь и вширь. В ней стало уютнее и светлее. Вот что может сделать одно присутствие красивой женщины!
      "Что ее сюда привело?" - подумал я.
      Несколько лет знаю я Ботева и лишь однажды, во время совместного путешествия по Дунаю, вспомнил он при мне о своей юношеской влюбленности. И - все, и больше никогда никаких даже разговоров о женщинах.
      Однако долго удивляться мне не пришлось.
      - Знакомьтесь, - сказал Ботев. - Это Венета, моя жена. А это наш русский друг Павел Петрович Балашов.
      Венета поздоровалась легким наклоном головы. Впрямь королева, ничего не скажешь!
      - Поздравляю! Я бы сделал это раньше, но...
      - Не могли вы поздравить раньше, - возразил Ботев, читая мои мысли.Свадьбы не было, мы заключили гражданский брак.
      Я искоса поглядел на Венету. Держится спокойно и уверенно, я бы даже сказал, независимо. Это чувствовалось во всей ее гордой осанке. Родом она была из Тырново, древней столицы болгарских царей. Об удивительной красоте тырновских женщин молва шла без преувеличения по всем Балканам. Обаятельны, как француженки, говорили о них, и красивы, как болгарки. Венета была тому подтверждением.
      Как они познакомились и сблизились? Должно быть, как две свободные птицы.
      Рано овдовев, как я слышал, она вместе с малолетним сыном Димитром переехала в Бухарест и поселилась у своего дяди, митрополита Панарета. Ботев сразу приметил и пригрел Димитра. Может быть, с сына и началось их знакомство. Каждый осиротевший мальчик тоскует по отцу, и в Ботеве Венета нашла отца своему сыну. Может быть, в жизни так и было.
      А в стихах Ботева:
      Как увидел, заприметил
      Свою радость сокол светел,
      Сердцем ярым встрепенулся
      И к юнакам обернулся:
      "Гей вы, други мои, встаньте,
      На мою невесту гляньте,
      Вот она - лесная птица,
      Трепеща, сюда стремится!"
      Едва митрополит Панарет узнал о близости племянницы с учителем, бывшим учителем... с издателем какой-то эмигрантской газетки, к тому же поэтом, он потребовал, чтобы Венета порвала с Ботевым все отношения:
      - Иначе... иначе...
      Дяде не пришлось повторять угрозы - Венета покинула его дом, сняла квартиру на окраине города, подальше от резиденции митрополита.
      Долгие годы Ботев жил, по сути, не заботясь о быте. Теперь же у него появились и жена, и ребенок, и надо было как-то налаживать доселе незнакомую семейную жизнь. Ботев вызвал к себе мать - не хотел оставлять Венету одну, сам он, понятно, не мог постоянно находиться возле Венеты.
      Мать приехала вместе с младшим сыном Бояном. И еще два брата - Кирилл и Стефан, жившие в Бухаресте, - тоже переселились к Христо. Ботевы зажили большой семьей. Но устраивать семейную жизнь досталось женщинам. Самому Ботеву было не до того. Год выдался напряженный. Позиция Ботева была однозначной - медлить нельзя. Братья тоже стали его помощниками по подготовке восстания. Освобождение Болгарии было главным, чем он жил, о чем не переставал думать, чем занимался с утра до ночи.
      Медовый месяц принято проводить в путешествии. Ботев и путешествовал. Только один. Венета оставалась дома. Но это была жена, достойная своего мужа. Она понимала, чему посвящена жизнь Ботева.
      Весь 1875 год Ботев проводит в поездках. Самая заметная из них была в Константинополь. Там у Ботева намечалось несколько деловых встреч. Но прежде всего ему хотелось встретиться с Игнатьевым, русским послом при Блистательной Порте. Какое-то шестое чувство заставляло его желать этой встречи.
      Более разноликого города Ботев не мог себе и представить. Многие народы оставили здесь свои следы. Но даже за несколько веков безраздельного владычества османы не смогли преодолеть византийских влияний - сильнее всего, удивлялся Ботев, ощущалась в Константинополе Византия.
      На узких и грязных улочках Галаты в лавчонках коммерсантов можно было купить все, начиная с изюма и каракульчи и кончая женщинами и пушками. Последние, кстати, Ботеву были нужнее всего. Но купцы дико дорожились, узнавая, что имеют дело с болгарскими повстанцами. Английские и французские ружья сразу повышались в цене. Все же Ботеву удалось договориться о партии английских винчестеров, которые инкассо будут доставлены в Одессу, а оттуда переправлены в Румынию.
      Из Галаты он поднялся на Перу, отыскал особняк русского посольства. Вошел в ограду, миновал клумбы пышных роз, поднялся по мраморным ступеням подъезда и очутился в просторном и прохладном вестибюле. Тотчас рядом оказался молодой человек в светло-сером пиджаке:
      - Сударь?..
      - Мне хотелось бы видеть посла.
      - Вряд ли он сможет вас принять.
      Для общения с теми, с кем Ботеву обычно приходилось иметь дело, визиток не требовалось. Но на всякий случай в типографии, где печаталось "Знамя", Ботев изготовил с десяток карточек:
      СHRISTO BOTEFF
      Redacteur en chef du journal
      "ZNAMIA" ("LE DRAPEAU")
      Bucarest
      И вот случай! Ботев подал карточку молодому человеку.
      - Все же я попрошу...
      - Обождите, я узнаю.
      Молодой человек удалился без излишней поспешности и вскоре появился вновь.
      - Вас просят...
      Ботев никак не ожидал, что встретиться с Игнатьевым будет так просто. Он был наслышан об Игнатьеве. Именно здесь, в русском посольстве в Стамбуле, плелись нити всех заговоров и восстаний на Балканах. Царский посол при Оттоманской Порте Игнатьев имел большое влияние на султана Абдул-Азиса. Вместе с тем он открыто сочувствовал славянскому движению, понимал боснийцев и болгар. На это и рассчитывал Ботев, передавая свою визитную карточку.
      Молодой человек повел Ботева через анфиладу нарядных комнат и указал на высокие белые двери.
      - Прошу, вас ждут.
      Ботев очутился в кабинете посла. Беглый взгляд говорил о том, что это был рабочий кабинет посла: стол, заваленный книгами, старинный резной секретер, диваны и вдоль стен раскрытые книжные шкафы, стоящие здесь, со всей очевидностью, совсем не для декорации.
      Сам посол стоял за столом, видимо, чуть рисуясь перед посетителем - так обычно позируют художникам. Узкое, пытливое лицо, большой лоб с залысиной, пышные усы... Умен и надменен, подумал Ботев.
      Едва наклонив голову - этим движением он как бы приветствовал Ботева и не выжидая ни секунды, Игнатьев спросил:
      - Что привело вас?
      - Мне хотелось бы...
      Ботев не знал, как положено обращаться, то ли "господин посол", то ли "ваше превосходительство".
      Игнатьев угадал причину паузы.
      - Николай Павлович, - подсказал он.
      - Николай Павлович, - повторил Ботев. - У меня нет к вам прямого дела.
      - Тогда... садитесь, - пригласил Игнатьев гостя, выходя из-за стола и протягивая руку.
      Они обменялись рукопожатием. Игнатьев подождал, пока Ботев сядет, и лишь тогда сам легким, балетным движением опустился в кресло.
      - Давайте познакомимся, - сказал Игнатьев.
      Ботев с удовольствием ощутил, что этот петербургский аристократ ничуть перед ним не кичится. И чувство неловкости, которое им все-таки владело, рассеялось.
      - Вы... - посол растянул это слово.
      - Я издаю в Бухаресте болгарскую газету...
      - И кроме того, насколько мне известно, входите в состав Болгарского революционного центрального комитета?
      Ботев обратил внимание, что Игнатьев полностью и правильно выговорил название организации.
      - Вам известен состав нашего комитета?
      Игнатьев рассмеялся:
      - Моя агентура не ограничивается Константинополем. Я неплохо осведомлен о настроениях болгар. Как, впрочем, и вы, вероятно, о моих, иначе вряд ли пришли ко мне.
      - Да, нам известно, что вам не безразличны дела славян, - согласился Ботев.
      - Так что же вам от меня нужно? - прямо спросил Игнатьев. - Оружие? Деньги? Протекция?
      Ботев покачал головой.
      - Я пришел, пусть не покажется вам это странным, просто поговорить. Если, конечно, это возможно в наше непростое время и совсем не простых обстоятельствах.
      Игнатьев прищурился, поднял со стола колокольчик, коротко звякнул. В дверях тотчас возник "лакей, должно быть", подумал Ботев, - в серой куртке, с серыми бакенбардами, с выжидательным выражением лица.
      - Позволите предложить вам кофе? - Игнатьев, даже не взглянув на лакея, обращался к Ботеву.
      На круглом столике, как на скатерти-самобранке, появились кофе, сухое печенье, коньяк.
      - Что ж, здесь мне не часто доводится просто поговорить, - Игнатьев выделил два последних слова.
      Он сам пододвинул гостю чашку, сам разлил в рюмки коньяк.
      - Рекомендую. Мой любимый. - Посол желал быть гостеприимным. - За Болгарию?
      - За Болгарию.
      - За свободную Болгарию.
      Ботев улыбнулся.
      - Спасибо.
      - Я читал вашу статью о революции на Балканах. Не со всем в ней согласен, но обстановку, должен признать, вы оценили верно.
      "Вот почему он меня принял", - подумал Ботев, а вслух спросил:
      - Вы читаете "Знамя"?
      - Я был бы плохим послом, если бы не знал, чем дышат болгарские эмигранты.
      - Увы, моя газета больше не будет выходить.
      Игнатьев пытливо взглянул на Ботева.
      - Разочарование?
      - О нет.
      - Нуждаетесь в субсидии? - участливо поинтересовался Игнатьев.
      - Дело не в этом. На газету не остается времени. Есть... более неотложные задачи.
      - Вы зачем в Константинополе? - опять, что называется, в лоб спросил Игнатьев.
      - Говорят о вашем большом влиянии...
      - На кого?
      Игнатьев, конечно, понимал, кого имеет в виду его гость.
      - На Абдул-Азиса.
      - Абдул-Азис... - Игнатьев усмехнулся. - Мы влияем на него поочередно, английский посол и я, для этого требуется лишь потакать его дурным инстинктам.
      Они заговорили о нравах турецкого двора, - султан и его окружение интересовали Ботева. В случае успеха восстания вопрос о будущем Болгарии перейдет в сферу политики, и знать своих противников будет крайне необходимо.
      - Абдул-Азис, пишут, просвещенный монарх, любит живопись, покровительствует художникам... - Ботев специально повторял отзывы европейцев, пользовавшихся султанскими подачками: было интересно, как отреагирует на это русский посол.
      - Болгары, кажется, уже достаточно вкусили плодов этого просвещения, спокойно ответил Игнатьев. - Дикий двор и дикие нравы. Он действительно послал во Францию нескольких молодых людей учиться живописи, но сам предпочитает любоваться петухами.
      - Петухами?
      Игнатьев пересек кабинет по диагонали и вновь опустился в кресло.
      - Его любимое развлечение - петушиные бои. - Игнатьев презрительно улыбнулся. - Это зрелище приводит его в такое неистовство, что во время боя он собственноручно отсекает саблей ноги петухам.
      Усмехнулся и Ботев:
      - О петухах забудут, в истории султан останется покровителем искусств...
      Собеседники понимали один другого и даже, похоже, начинали друг другу нравиться.
      И вновь Игнатьев задал прямой вопрос:
      - Что же вы от меня хотите слышать?
      - Я скажу, - откровенно ответил Ботев. - Только вы способны дать мне ответ на один вопрос...
      Прощупывающий разговор закончился. Возникшее чувство взаимопонимания позволяло одному - открыто спросить, другому - честно ответить.
      "Искусство дипломатии - далеко не всегда умение уйти от ответа, делился впечатлениями по возвращении Ботев. - Теперь знаю, что дать вовремя нужный ответ - тоже искусство высокой дипломатии".
      Разговор, собственно, только начинался, предстояло главное, то, ради чего он сюда и пришел.
      - Вы позволите, Николай Павлович...
      Ботев ладонью обхватил подбородок, прижав к шее свою густую бороду. Как бы вторя этому жесту, Игнатьев также поднял руку и, приложив пальцы к губам, задумчиво ими пошевелил.
      - Вы позволите, Николай Павлович, спросить вас, как откликнется Россия, если в Болгарии вспыхнет восстание? Я имею в виду широкое народное восстание. Какова будет реакция вашей страны, если восстанию будет сопутствовать успех? И какова будет реакция России, если восстание потерпит поражение?
      Напряжение Ботева передалось Игнатьеву.
      То, что это не случайный вопрос, Игнатьеву было совершенно очевидно. Но слышалось в нем и нечто большее, чем только забота о судьбе задуманного и, надо полагать, скорого восстания, его собеседник заглядывал в более отдаленное будущее. И тут он, посол великой державы, не должен был, не имел права ошибиться с ответом.
      - Смею думать, Россия вступит в войну, - вырвалось вдруг у Игнатьева, если вас интересует ближайшая перспектива. - И он тут же принялся развивать свою мысль. - Русское общественное мнение не простит правительству равнодушия к судьбе болгарского народа. Безусловно, в правительственных сферах сильны немецкие влияния, нельзя пренебрегать влияниями английскими, но в России в некоторых обстоятельствах прямо пренебречь желаниями собственного народа не только невозможно, но и опасно.
      - Значит, вы считаете, что в случае успеха восстания, - уточнил Ботев, - братская Россия поддержит нас?
      - И даже в случае неуспеха, - подтвердил Игнатьев. - Брат не оставит в беде брата, если в нем бьется христианское сердце.
      Ботев с облегчением отвел руку от шеи.
      - Благодарю, это все, что мне было нужно.
      Могли ли встретиться более противоположные люди? Русский сановный аристократ - и бездомный поэт-революционер. Но в этот миг они мыслили едино.
      Игнатьев первым взял себя в руки.
      - Еще кофе?
      - Благодарю.
      - Есть ли ко мне какие-нибудь практические вопросы?
      - Пожалуй, нет.
      - Вероятно, вы нуждаетесь в оружии, в средствах...
      - Разумеется.
      - Я могу познакомить вас с одним из своих чиновников, драгоманом нашего посольства Василием Павловичем Вязьмитиновым.
      Ботев широко улыбнулся.
      - Вряд ли мне здесь понадобится переводчик.
      Улыбнулся в свою очередь и Игнатьев.
      - Он мог бы связать ваших людей с кое-какими коммерсантами. То, что не положено послу...
      - Я признателен вам, но коммерческие связи у нас налажены.
      Вязьмитинов был как раз тем неприметным чиновником, через которого осуществлялись связи русского посольства с балканскими княжествами. Но не мог же Ботев признаться Игнатьеву, что имя Вязьмитинова ему небезызвестно и что агентам болгарского комитета не раз уже доводилось пользоваться посредническими услугами этого драгомана.
      - Я доволен нашей встречей, - любезно заключил разговор посол. - Всегда приятно познакомиться с поэтом, стихи которого тебе нравятся.
      - И я рад, - искренне отозвался Ботев.
      Игнатьев проводил посетителя до дверей кабинета.
      - Желаю успеха.
      На Перу шумела разноголосая толпа, сверкали витрины магазинов, мальчишки предлагали прохожим цветы. Досадно было, что он не может отнести их Венете.
      Любен Каравелов.
      Заметки историка Олега Балашова,
      позволяющие полнее воссоздать события и лица,
      представленные в записках Павла Петровича Балашова
      Любен Каравелов родился в семье торговца, окончил гимназию, хорошо узнал, сопровождая отца в поездках по торговым делам, жизнь своего народа.