Вскоре мы узнали, что генерал Мюрат должен проехать через город. Я стал ждать его на почтовой станции, где он должен был сменить лошадей, и когда подъехала коляска Мюрата, я подошел и рассказал обо всем, что с нами случилось. Мюрат дал мне сто луидоров, чтобы мы смогли добраться до Парижа.
      И в тот же день я с господами Данже, Гайоном и Гебером продолжили наш путь в Париж. Прежде доехали до Лиона, где переночевали, потом преодолели горный перевал Тараре - он очень высок, но с кавказскими перевалами не сравнится. В предместье Парижа нас остановили, потребовали документы. Мои путники все имели удостоверения личности, а я - нет.
      Пришлось мне объяснить:
      - Я еду на службу к генералу Бонапарту. Скажите, что это за бумаги, и я возьму у него.
      Немного погодя, мы были уже в городе, и я, не теряя времени, пошел на улицу Шантерен, где остановился Бонапарт. Как только он узнал о моем приезде, тотчас же вызвал меня. Я предстал перед ним. Он громко расхохотался:
      - Рустам, тебе и в самом деле встретились французские арабы?
      Я сказал:
      - Конечно. А вы говорили - у вас такого не бывает. Мне кажется, бедуины есть во всех странах.
      Он успокоил меня:
      - Погоди немного, я со всеми ними расправлюсь. Во Франции разбойников не должно остаться.
      Признаться, я не поверил:
      - Мне кажется, это не так-то легко сделать. А потом он представил меня своей супруге, руку которой, как это принято в Египте, я поцеловал. Я очень понравился мадам, и она в тот же вечер взяла меня в своей карете в итальянскую оперу, распорядилась, чтоб для меня приготовили у них в доме уютную комнату, мягкую постель. А когда однажды я четыре дня лежал 'больной с высокой температурой, она каждый день приходила к мою комнату, спрашивала, как я себя чувствую и уговаривала потеплее укрываться. А о другом мамлюке, проехавшем со мной, она и не вспоминала. И только после того, как я выздоровел, для нас обоих заказали новую нарядную одежду.
      Однажды весь дом переполошился, и почему-то все начали плакать.
      Я пошел в салон. Мадам Бонапарт в окружении слуг лежала в полуобморочном состоянии в кресле.
      - Что случилось? - спросил я, - почему все так встревожены?
      - Генерал и мосье Дюрок поехали за город прогуляться и на них напали разбойники.
      Я почувствовал себя страшно оскорбленным и даже как ребенок заплакал от обиды. Но через несколько часов генерал галопом въехал во двор, и мы все успокоились. Я был в тот момент самым счастливым человеком на свете. Оказалось, никаких разбойников не было, генерал поехал разогнать Директорию, которая созывала заседания в Оранжерее Сен-Клу. С отрядом гренадеров он вошел в зал заседаний и всех разогнал по домам. Кто-то пытался нанести Бонапарту удар кинжалом, но двое гренадеров предупредили удар. Мадам Бонапарт подарила спасителям своего мужа по бриллиантовому кольцу и даровала им офицерский чин.
      Особняк на улице Шантерер был мал, и через месяц мы перебралось в Люксембургский дворец, где Бонапарт принял титул Консула.
      В то время генерал Мюрат ухаживал за сестрой Бонапарта и спустя какое-то время они поженились[15]. Бывало, Мюрат зазывал меня к себе, показывал на жену и спрашивал:
      - Хороша, правда, Рустам?
      Что правда, то правда, сестра Бонапарта была очень красива, а ко мне была очень добра и любезна, однажды даже подарила мне кольцо на память...
      Мосье Эжен тогда был еще. младшим лейтенантом только создаваемых гвардейских войск Наполеона, а мосье Барбанегр - полковником. Генерал ежедневно в коляске с четырьмя лошадьми гулял по Большим бульварам, а я на самом лучшем скакуне сопровождал его. Однажды, когда мы собирались на прогулку, Лавиньи сел на моего коня, а мне дал другого, которого я видел впервые. Наполеон это заметил, остановил карету и спросил:
      - В чем дело, Рустам, почему ты не на выбранной мной кобыле?
      Я был вынужден признаться:
      - Мой генерал, ее взял господин Лавиньи.
      Лавиньи возглавлял кортеж.
      Генерал хорошенько отчитал интенданта, гарцевавшего на моем коне:[16]
      - Если еще раз увижу подобное - уволю.
      Лавиньи молча вручил мне поводья, и я вскочил на своего чистокровного рысака. Во всем Париже такого нельзя было найти.
      Через месяц начали готовить для Консула дворец Тюильри. Когда меблировка была закончена, Бонапарт в сопровождении свиты с большой помпой въехал в свою новую резиденцию. Я, как всегда, гарцевал верхом рядом с его каретой. Он торжественно вошел во дворец и с этого дня стал носить титул Консула.
      Однажды господин Лавиньи и я отправились на верховую прогулку, подо мной была норовистая кобыла. Едва мы проехали Королевский мост и уже собрались войти в Булонский лес, как кобыла моя начала артачиться. Я резко всадил ей шпоры в бока, она поскакала галопом. Как назло, улица была плохо вымощена, и кобыла стала спотыкаться (помню, и день был очень жаркий). Я так натянул поводья, что они разорвались на куски, но сохранить равновесие не смог. Кобыла моя грохнулась наземь, а меня отбросило шагов на пятнадцать. Голова и зад лошади были разбиты, отовсюду сочилась кровь. Только через месяц бедняжку еле на ноги поставили.
      Мое состояние было не лучше, я хотел встать, но не смог, ноги не слушались меня. На мне были широкие шаровары мамлюка, под ними узкое французское трико, твердые сапоги с высоким голенищем, и все это было изодрано в клочья. Колено было разбито очень глубоко, в рану забилась земля. Лавиньи и тут же подоспевшие на помощь прохожие перенесли меня, почти потерявшего сознание, в Тюильри. Хирург мосье Сю°[17] раз пять промывал мне рану, наложил на колено шины и накрепко перевязал, Я оставался с шинами дней двадцать.
      Консул вновь рассердился на Лавиньи за то, что дал мне норовистую кобылу. Случай этот очень подействовал на Консула, он каждый день посылал ко мне врача, чтобы узнать о моем здоровье.
      Рана моя еще не зажила, когда стали поговаривать о том, что Консул готовится к походу [18]. Как только я узнал об этом, решил встать, хотя врач не позволял ходить. Однажды вечером после ужина я подстроил в салоне случайную встречу с Консулом. Увидев меня на ногах, он очень обрадовался:
      - Рустам, ну-ка расскажи, как ты упал с лошади.
      - Это не по моей вине произошло, мой генерал. Видимо, арабские кони лучше французских.
      Он переменил тему:
      - Как бы то ни было, тебе рано вставать, натрудишь колено.
      Я стал уверять его, что ничего у меня не болит, рана зажила, и добавил:
      - Мой генерал, я слышал, вы готовитесь к походу. Надеюсь, и меня тоже возьмете с собой.
      - Нет, нет, милый, это невозможно. В походе нужны здоровые колени, чтобы на коня садиться.
      Я не отступил:
      - А у меня ничего не болит, захочу и на коня сяду.
      - Ну-ка пройдись, посмотрю, не хромаешь ли ты.
      Как я ни старался ходить прямо, не смог, колено очень болело.
      Генерал утешил меня:
      - Не думай, я быстро вернусь. А пока жена моя будет здесь заботиться о тебе и проследит, чтобы ты ни в чем не нуждался.
      Понятно, что настроение у меня упало, мне было обидно оставаться в Париже, хотелось принять участие в итальянском походе. А Жозефина, в это время находившаяся рядом с мужем, заметила:
      - Рустам, разве ты недоволен, что мы вместе будем ждать возвращения Наполеона? Вот увидишь, как я буду заботлива и внимательна к тебе.
      Я попрощался с Консулом и, пройдя к себе в комнату, горько заплакал от того, что болен и остаюсь в Париже, в городе, где у меня нет. ни одного родного человека, даже просто знакомого.
      Мадемуазель Ортанс, дочь Жозефины, часто приглашала меня позировать ей. Но у меня все еще. были сильные боли, и когда она долго писала мой портрет[19], глаза мои слипались от усталости. Мадемуазель говорила:
      - Рустам, не спите. Хотите, я буду петь для вас красивые арии?
      Однажды она подарила мне разрисованную ею папиросницу.
      Пока я болел, за мной ухаживали мадам Гуде[20] и ее супруг. По вечерам иногда появлялась также их дочь и была так внимательна ко мне, что я решил по выздоровлении жениться на ней. Правда, девица была не молода и не состоятельна, но, осчастливив ее, я надеялся тем самым отблагодарить их за заботу.
      Многие дворцовые служащие, узнав о моем намерении, говорили:
      - Консул не даст согласия на этот неудачный брак...
      После битвы при Маренго Бонапарт вернулся в Париж[21]... Войдя во дворец, он сразу же справился обо мне, спросил, полностью ли зажило колено. Я уже готовился приступить к своим обязанностям, верхом сопровождать его в кортеже, но дворцовый маршал Дюрок неожиданно запретил мне это. Я так огорчился, что обратился к самому Консулу. Он решительно сказал:
      - Ни на кого не обращай внимания, как решил, так и поступай.
      После этого во время парадов я всегда был рядом с Наполеоном.
      Для таких выездов у меня был арабский жеребец с расшитым золотыми нитками турецким седлом, а во время обычной службы я ездил на французском коне, гусарское седло которого также было расшито золотыми нитками. И одежда у меня была на все случаи. Правда, я всегда носил одежду мамлюка, но во время торжеств я надевал обшитый золотыми нитями бархатный или кашемировый мундир, а в повседневной службе носил синюю суконную форму, но тоже прошитую золотом.
      Однажды за завтраком я спросил у Консула, разрешит ли он мне жениться.
      - Не слишком ли ты молод для этого? А невеста кто - молода, богата?
      Я не знал, что и ответить:
      - Нет, не молода и не богата, но из нее выйдет хорошая хозяйка. Я очень люблю ее.
      Мне показалось, что Консулу уже докладывали о моем намерении. Он не дал согласия.
      - Нет, нет, я это не одобряю. Ты слишком молод, а невеста небогата и не молода. Ей двадцать четыре года. Одним словом, вы не удачная пара.
      Он хоть и отказал, но я почувствовал, что это он сделал, заботясь о моем будущем. Я вынужден был сказать родителям девушки:
      - Консул против нашей женитьбы. Заставить его я не могу.
      Когда девушке сообщили эту весть, она очень огорчилась, хотя я всячески старался утешить ее. Через год она вышла замуж за одного американца, которому я очень помог и даже устроил на службу.
      Мы на три месяца выехали на летний отдых в Мальмезон, хотя первый Консул хотел, чтоб я жил в Версале у господина Бутэ[22] и научился пользоваться охотничьим ружьем. Поскольку Мальмезон находится не так далеко от Версаля, я решил не переезжать в Версаль:
      - Если я поеду, кто будет охранять ваш ночной покой? Я могу ездить к господину Бутэ рано утром, с шести и до шести вечера учиться стрельбе и затем возвращаться на свою службу.
      Консул согласился:
      - Пожалуй, ты прав.
      Два месяца я все ездил взад-вперед по этой дороге, пока не научился всем тайнам охотничьего искусства. По завершении господин Бутэ написал гофмаршалу, что мне можно доверять зарядку ружей и пистолетов Бонапарта. Я отнес письмо гофмаршалу, и он показал его Первому Консулу, который остался этим очень доволен, А до этого господин Леребур [23] подробно ознакомил меня с устройством бинокля, способами его чистки, так что я каждый день чистил бинокли Бонапарта и заряжал его оружие. На охоте я верхом на лошади тут же в седле перезаряжал карабины Бонапарта. Наполеон всегда хвалил мою ловкость и собранность.
      Через некоторое время Первый Консул перебрался во дворец Сен-Клу и стал именоваться императором Франции, что было очень крупным событием.
      ----------------------------------------------------------------
      ПРИМЕЧАНИЯ
      [1] Дата пропущена.
      [2] Он сел на судно в Булаке (подл.).
      [3] Фишер, дворцовый смотритель, во время битвы при Ландшуте (1809) потерял рассудок. Его перевезли во Францию, поместили в психиатрическую лечебницу. Император надеялся, что он поправится и четыре года постоянно выплачивал ему жалованье - 12000 франков, после чего отправил на пенсию, учредив 6000 франков (см. Фредерик Массон, "Наполеон наедине с собой") (изд.).
      [4] П. Амеде Эмилиен-Проб Жобер (1779-1847) - востоковед, во время египетского похода был первым секретарем-переводчиком Бонапарта, с 1830 г. - Института (изд.).
      [5] Специально назначили человека, чтобы он увел лошадей в Александрию (подл.).
      [6] Бонапарт вывез Али из Египта и подарил Жозефине. Он был некрасивым, злым и опасным мамлюком. Под конец его послали лакеем в Фонтенбло. Император заменил его Луи-Этьен Дени, рожденного в Версале, но которого тоже стали звать Апи. Он сопровождал Бонапарта на остров Эльбу и даже на Св. Елену (См. Фр. Массон "Наполеон наедине с собой"). (Издат.).
      [7] Он на другой лодке подплыл к военному кораблю. Я был очень озабочен, мне ведь было всего семнадцать с половиной лет (подл.)
      [8] На корабле Бонапарта держали двух коз, чтобы готовить для него кофе с молоком. Мосье Фишер все время пил молоко из большой глиняной миски, что очень возмущало меня, но Бонапарт успокаивал меня, более того, он даже настаивал, чтоб за завтраком я тоже пил кофе с молоком.
      По дороге на Корсику, в краю берберов, началась буря. Бонапарт весело ужинал с Лавалеттом и другими. Когда во время качки Лавалетт свалился со стула, он очень смеялся: "И почему только у тебя такие короткие ноги!". Однажды Бонапарт читал при свете лампы, прикрытой бумагой. Вдруг лампа вспыхнула. Он взял и бросил лампу в море (подл.).
      [9] Жерар-Кристоф-Мишель Дюрок (1772-1813) - будущий имперский дрорцовый маршал, в указанное время командир артиллерийского батальона, военный советник Бонапарта (издат.).
      [10] Его клинок был тверд, как камень, и остер (подл.).
      [11] В моем экипаже находились дворецкий Гебер и Данже кухмейстер (подл.).
      [12] Они ехали в своем экипаже (подл.).
      [13] Они, по-видимому, переезжали (подл.).
      [14] Это были повара Наполеона. Первый, едва спасшийся от смерти, подал в отставку и был назначен смотрителем продовольственных складов в Фонтенбло (см. Фр. Массон "Наполеон наедине с собой"). (Издат.).
      [15] Каролин и Полин находились в пансионе мадам Кампан. Ортанс, дочь Жозефины, вышла замуж за Луи (подл.).
      [16] Он так поступал из зависти. В Париже кто-то в моем присутствии назвал Лавиньи "рабом". Он сорвал зло на мне: "А где был твой кинжал?". Потом, немного подумав, добавил: "Или хотя бы палица. Раб - это ты. Разве я не похож на бея или пашу?" (подл.).
      [17] Сю° был главным врачом находящейся в Гро-Кайю больницы гвардейских войск (издат.).
      [18] Он направился в Италию в Маренго (подл.).
      [19] Портрет, сделанный по заказу мадам Кампан, находился у нее. (см. книгу "Переписка мадам Кампан и Ортанс") (издат.).
      [20] Она служила в военной лечебнице (подл.).
      [21] Дата пропущена (переводчик).
      [22] Бутэ был директором оружейной мастерской в Версале (издат.).
      [23] Жан-Ноэль Леребур (1762-1840) - был оптиком, а с 1824 года членом Дальномерного управления (издат.).
      ----------------------------------------------------------------
      ГЛАВА III
      Мне не выдают жалованья, и я вынужден продать свой кашемировый шейный платок. Узнав об этом, Наполеон страшно гневается и велит систематически выплачивать мне жалованье. Вскоре я удостаиваюсь звания оруженосца. Бертье отказывается вернуть мне мою саблю, император дарит мне другую. Он предлагает послать мой портрет моей матери, обещая привезти ее в Париж. Военные походы. Наполеон дает мне разрешение на женитьбу. Битва при Аустерлице. Бракосочетание вице-короля Италии. Бонапарт подписывает мой брачный контракт и оплачивает все расходы. Его коронация в Милане. Я требую причитающееся мне жалованье мамлюка и прошу об отставке. Очередной подарок императора. Опасность, грозившая его жизни в Йене. В Пултуске [1]. Я узнаю, что стал отцом. В Эйлау[2]. Мосье де Турнон. Наполеон и маршал Ней. В Фридланде [3]. Тильзитские переговоры. Королева Пруссии и ее "рустамовская" прическа. Меня представляют царю Александру. Тильзитские увеселения. В Дрездене. Я возвращаюсь в Париж в карете Бонапарта. Приятный сюрприз, приготовленный мне женой. --------------------------------------------------------------
      Третий год уже я служил у Наполеона, но еще ни разу не получал жалованья. Мне не платили и поскольку я сам ничего не требовал, никого это не беспокоило. Естественно, Бонапарт об этом не мог знать. У меня не было денег даже на папиросы. Я предпочел продать свой кашемировый шейный платок, но денег у императора не просить. Знакомые говорили мне:
      - Со стороны кажется, что Наполеон тратит на тебя большие деньги. Не помешало бы тебе защитить свои права.
      Но я послушался мосье Венара [4], моего покровителя и друга с самых первых дней моего пребывания во Франции. Он советовал мне никогда не просить у императора денег:
      - Ты никогда первый не заговаривай об этих деньгах, все равно Бонапарт тебя не обидит. Пусть все идет своим путем.
      Одним словом, я счел его совет разумным и ни о чем не говорил, хотя у меня не было в кармане денег даже на ежедневные мелкие расходы.
      Пришлось мне предложить свой кашемировый шейный платок одному знакомому, который обещал продать его за пятнадцать луидоров. Но негодяй дал мне только десять, остальные обещал принести через три дня. Прошло три дня, три месяца, и он так и не появился. Тогда я решил сам сходить к нему. Оказалось, он переехал на новую квартиру, привратник дал мне его новый адрес, он жил недалеко от тупика Фейдо. Я послал ему несколько писем, но так как ответа не дождался, то пошел по адресу и нашел его. Он очень холодно принял меня и платить отказался:
      - Я продал платок за пятнадцать луидоров, десять - ваши, пять мои.
      Я пригрозил ему тюрьмой, но он нагрубил мне:
      - Проваливай-ка отсюда, никого ты не испугаешь!
      - Ладно, - сказал я, - запомни, мы еще встретимся.
      Мне сказали, что он обедает в таверне возле ворот Сен-Мартен. Я хорошо знал эти места и однажды днем пошел проверить, так ли это.
      Официантка сидела возле кассы, она меня успокоила:
      - Если вы ищете мосье Антуана[5] , он здесь, обедает со всеми.
      Я обрадовался:
      - Спасибо.
      Тотчас же я вернулся в Тюильри, нашел командира гренадеров, которого знал еще по Большому Каиру, попросил у него двух солдат и повел их туда, где обедал мосье Антуан.
      И попросил официантку:
      - Скажите мосье Антуану, что его ждут. Пусть выйдет на минуту.
      Когда он появился, я передал его гренадерам и сказал, что сейчас его арестуют, но Антуан попросил не быть таким жестоким и обещал тотчас же вернуть долг, если мы пойдем к нему домой. Так я получил причитающиеся мне деньги и даже дал гренадерам двенадцать франков на выпивку.
      Через месяц Наполеон вернулся в Париж[6] принять большой парад и некоторое время провести в столице.. Однажды в полночь он попросил у меня ужин. Для него у меня всегда имелась еда. Я подал ужин прямо в постель, где он лежал с императрицей.
      И вдруг Бонапарт спросил:
      - Рустам, ты уже разбогател? Много денег скопил?
      Я ответил:
      - Да, сир. Все то время, что я служу у вас, я чувствую себя богатым человеком.
      Он перебил меня:
      - Если понадобится, можешь дать мне в долг?
      - Сир, у меня в кармане всего двенадцать луидоров. Я готов предложить вам все.
      - Как так, у тебя больше ничего нет?
      - Нет, сир.
      Он стал расспрашивать:
      - Сколько ты получаешь?
      - Мне ничего не нужно, сир. Я ни на что не жалуюсь, я и так очень счастлив.
      - Ты скажи, сколько получаешь за службу у меня?
      Мне вновь не хотелось сообщать ему правду, но он начал возмущаться дворцовым управляющим мосье Фишером и настаивал:
      - Назови свое жалованье.
      - Сир, я ничего не требую, поэтому мне не платят, - принужден был сказать я.
      Это было для него неожиданностью.
      - Значит, ты два года служишь у меня и не получаешь денег?
      - Извините, сир, я привез с собой из Египта кашемировый шейный платок. На днях я продал его и смог купить папиросы и разную мелочь.
      Услышав это, он вконец разгневался и приказал:
      - Позови сюда этого Фишера[7].
      Я не мог оставить свой пост и послал за ним ребят из гардеробной. Явившийся Фишер первым долгом спросил меня:
      - Император не в духе? Затем он позвал меня в столь поздний час?
      Я ответил:
      - Не знаю, но думаю, тревожиться не о чем, он в хорошем настроении.
      Когда я доложил о прибытии мосье Фишера, Бонапарт сразу же набросился на него с упреками:
      - Почему вы не платите Рустаму из императорской казны? Большинство французов служат мне по личным своим побуждениям, а Рустам предан мне до конца. И вдруг выясняется, что он уже два года ничего не получает из казны!
      Фишер побледнел:
      - Сир, без приказа я ничего не мог делать.
      Наполеон вышел из себя:
      - Ты форменный Идиот, ты сам должен был напомнить мне о приказе! У меня тысяча своих забот! Сейчас же включите Рустама в список моих камердинеров.
      Однако об оплате за прошлое ничего не сказал. Одним словом, я с этого дня, как и другие, стал получать в месяц тысячу двести ливров, а спустя некоторое время - две тысячи четыреста.
      Дворцовая служба только создавалась, стали брать на работу бывших лакеев. И однажды управляющий Фишер сказал мне:
      - Рустам, вы больше не будете обслуживать императора.
      Я удивился:
      - Почему? Я ведь служу ему еще с Египта. Неужели он недоволен мной?
      - Нет, просто восстанавливается старый порядок. После этого вы будете передавать чистую посуду лакеям, они будут подносить ее императору, а использованную посуду вы получите назад от лакеев.
      Понятно, что я не согласился:
      - Я так служить не могу. Если император спросит, почему я его не обслуживаю, я скажу правду.
      Я фактически перестал подавать Бонапарту еду, но он так ни о чем и не спросил.
      Князь Невшательский, маршал Бертье, представил однажды список участников охоты, и в нем не было оруженосца. Князь предложил одного человека, от которого Наполеон решительно отказался:
      - Это место, - сказал он, - принадлежит Рустаму. Он научился своему делу у Бутэ, и во время охоты всегда был рядом со мной. Кроме того, он честный, самоотверженный юноша, так что имейте это в виду.
      Я, естественно, об этом разговоре не знал, мне рассказали о нем несколько дней спустя. А еще до этого князь Бертье обещал дать мне разрешение охотиться в Сен-Жермене (очень мне хотелось кроликов пострелять). Однажды утром слуга Невшателя принес мне большой конверт. Я решил, что это разрешение на охоту, но в конверте оказалось свидетельство о присуждении мне звания оруженосца, к которому Невшатель приложил свое личное, очень теплое поздравительное письмо[8] . Фактически, согласно новой должности, мое годовое жалованье составляло две тысячи четыреста ливров. Я тотчас же пошел к императору и выразил свою глубокую признательность и обещал сделать все, чтобы быть достойным оказанной мне Его величеством чести.
      И вдруг Наполеон напомнил:
      - Рустам, в Египте я однажды подарил тебе славную саблю, что-то я ее больше не вижу, куда ты ее девал?
      Я не мог скрыть:
      - Сир, как только мы приехали во Фрежюс, князь Бертье попросил у меня эту саблю, обещав вернуть ее в Париже. Но не знаю почему до сих пор ее не вернул.
      Император возмутился:
      - Мне это не нравится. Сегодня же найдешь его и от моего имени попросишь саблю обратно.
      Но Бертье сабли не вернул:
      - Никакой сабли у меня нет, не понимаю, о чем ты говоришь.
      Вернувшись во дворец, я передал императору его ответ.
      Бонапарт послал меня к нему вторично.
      - Пойми, - сказал Его величество, - Бертье задумал присвоить твою саблю, но я этого не хочу. Скажи, что император требует.
      Я снова подошел к князю Невшателю и в точности передал слова императора.
      - Послушай, ты по-французски понимаешь?
      - Да, монсиньор.
      - Значит, вбей в свою башку, что я с императором произвел обмен, вместо этой отдал ему другую саблю.
      Пришлось мне смириться:
      - Все ясно, монсиньор.
      Узнав об этом разговоре, Наполеон покачал головой:
      - Бертье, похоже, подлец... Ничего, я подарю тебе другую саблю.
      Бонапарт потребовал у своего дворецкого мосье Гебера все свои сабли и, наверное, самую лучшую (клинок из дамасской стали, в ножнах) подарил мне. Я поблагодарил и больше никому своей сабли не давал.
      Далее мы какое-то время провели в Мальмезоне[9] . Однажды перед сном император спросил:
      - Рустам, ты сегодня виделся с маршалом Бессьером?
      - Нет, сир, - ответил я.
      - Постарайся обязательно увидеться с ним. Я кое-что дал ему для тебя.
      Наутро маршал Бессьер дал мне акций на пятьсот ливров и особо подчеркнул, что это подарок Наполеона. Когда мы уже были в Сен-Клу, император, прогуливаясь в Оранжерее, спросил меня:
      - Ты видел Бессьера, Рустам?
      Я поклонился:
      - Да, сир, и я очень вам благодарен. Он передал мне акций на пятьсот ливров...
      Наполеон перебил меня:
      - Ты, верно, не умеешь хорошо считать. Акций было на гораздо большую сумму.
      Я вновь попал в неловкое положение:
      - Извините, сир, я считать умею. Было ровно на пятьсот ливров. Император не поверил:
      - Не может быть. Поди сейчас же принеси билеты.
      Акции были у меня в комнате. Пересчитав, он покачал головой:
      - Что я могу сказать... ты прав...
      А потом добавил:
      - Я распорядился дать тебе на девятьсот ливров акций. Бессьер, видно, четыреста оставил себе. Нехорошо, ах, как нехорошо...
      Он в тот же день вызвал маршала и как следует отчитал его. А Бессьер подумал, что это я пошел и нажаловался. Ясное дело, что я его не боялся, я ведь ни в чем не был виноват. Но Бессьер, как только увидел меня, стал грозиться:
      - Я только что был у императора и выложил ему все, что нужно. Можешь и ты пойти к нему и сказать свое.
      Я поклялся:
      - Монсиньор, я только поблагодарил императора за заботу обо мне. Что же касается количества акций, то он сам спросил о них. Клянусь честью, я ни на кого не жаловался!
      Спустя два дня Бонапарт через своего секретаря[10] послал мне акций примерно на четыреста ливров, и таким образом вся сумма составила девятьсот ливров.
      Хотя дела мои шли неплохо, я никогда не мог забыть мою бедную мать и сестру. Через посольства Константинополя, Санкт-Петербурга я послал им четырнадцать писем, но никакого ответа не получил.
      Однажды на охоте Его величество спросил:
      - Рустам, у тебя есть твой портрет?
      Я ответил:
      - Да, сир, господин Изабей[11] по моему заказу сделал небольшой портрет.
      - Так вот, сегодня маршал Брун едет в Константинополь в качестве посла. Давай отправим портрет твоей матери.
      Это предложение мне не понравилось. Наполеон много раз обещал привезти мою матушку во Францию. Поэтому я спросил:
      - Сир, если Ваше величество хочет, чтобы мой портрет доставили матери, значит ли это, что вы отказались от намерения привезти ее?
      Он объяснил:
      - Одно другому не мешает. Пока пошлем твой портрет, а после подумаем о ее приезде.
      Один парижский коммерсант армянин был готов отправиться на Кавказ и Крым, найти матушку и сестру - я их как раз в этих краях и оставил. Для этого он просил заверенный рукой императора паспорт, три тысячи франков и экипаж. Когда я передал это Наполеону, он сказал:
      - Твоему земляку все это нужно, чтобы вывезти на продажу свой товар. А что если он потом вернется и скажет, что не нашел ваших? Я ему заранее ничего не дам, ваши края ему прекрасно известны, и он может путешествовать ничего не боясь. Если матушка твоя жива, пусть привезет ее с собой, если нет - заверенное управляющим края свидетельство о ее смерти. И тогда я не только оплачу все его расходы, но и премирую десятью тысячами франков.
      Я от имени Бонапарта передал моему соотечественнику эти слова, но он ничего не обещал. И вновь я стал посылать матери письма, которые оставались без ответа...
      В эти годы я участвовал во всех наполеоновских походах, был рядом с ним во время первого австрийского, прусского, польского, второго австрийского, испанского, московского, дрезденского походов, двух итальянских, венецианских, а также во время разъездов внутри страны. Во время похода в Голландию я заболел и слег с высокой температурой, и император предоставил свою дворцовую карету, чтобы меня доставили в Париж.
      Через семь лет после того как я оставил Египет, я решил жениться. Девушке было шестнадцать лет, и она была очень хороша собой, к тому же дочерью почтенных родителей. Я давно знал их. Отец ее, Дувиль, был первым дворецким императрицы Жозефины. Я ежедневно видел девушку, но сделать предложение не смел. Было это перед первым австрийским походом. Я пригласил на обед Дувиля и его близкого друга Ле Пельтье, с которым Дувиль же и познакомил меня. Я хотел лишь одного - попросить у Дувиля руки его дочери, После обеда я сказал ему:
      - У вас красивая дочка, я тоже молод. Если Богу будет угодно и я женюсь на ней, то буду очень счастлив.
      После чего мы с Пельтье долго уговаривали его дать согласие на этот брак.
      Под конец отец сказал мне:
      - За поведение и характер своей дочери я могу ручаться головой. Но во всех случаях без одобрения императора я не скажу ни да, ни нет.
      Поскольку выступить в поход в Австрию мы собирались через несколько дней, я попросил у него разрешения писать его дочери, чтобы держать с ней постоянную связь, а по возвращении обещал переговорить с Наполеоном.
      Расставаясь, мы с ним обнялись и расцеловались. Но в тот же вечер, встретившись во дворце с Дувилем, я сказал ему, что решил не откладывать разговор с Наполеоном.
      - Император у себя в кабинете, хочу перед отъездом[12] получить его согласие.
      Дувиль не возражал:
      - И я тоже думаю, что лучше не откладывать. Так будет спокойнее на душе.
      Полный решимости, я вошел в кабинет Наполеона. Он спросил:
      - А, Рустам, что скажешь? Оружие мое в полном порядке?