Кроме того, каждый день мне приходилось верхом сопровождать шейха, когда он ездил в гости к Наполеону. Они вместе обедали и за столом совещались по городским и армейским делам.
      Вскоре главнокомандующий Наполеон с большей частью своих войск пошел на Сен-Жан д'Акр. Дойдя до предместий города, он много раз штурмовал его, подошел близко к цитадели, некоторые гренадеры прорвались даже внутрь, но из-за нехватки боеприпасов занять город он не смог, и войско Наполеона вернулось в Большой Каир[30].
      После этой неудачи Бонапарт часто надевал турецкие одежды и говорил, что не вернется больше во Францию, примет обрезание и станет королем Египта. Все верили, но он распространял эти слухи для того, чтобы обмануть турок. И в самом деле, дней через десять-двенадцать стало известно, что турецкая армия подошла к Абукиру. Наполеон с Мюратом сразу же отправились в Александрию, чтоб возглавить расположенное там французское войско.
      А тем временем шейх взял на службу другого мамлюка, намного старше меня, и назначил на мое место. И даже тайно обещал ему руку своей дочери, хотя мы уже давно окончательно договорились, что на ней женюсь я.
      Согласно приказу шейха, я обязан был следить, чтобы мамлюки-новички не слонялись без дела на улице или даже во дворе дома. Однажды я спускался по лестнице, когда назначенный на мое место мамлюк приказал мне сейчас же подняться к себе в комнату, добавив, что он мой командир. Я, естественно, не подчинился, а вернее, ответил:
      - Ладно, пойду, но ты пойдешь вместе со мной.
      В нашей охране было два подростка-мамлюка, которые любили меня как брата. Как только мы поднялись ко мне, я спросил новичка-мамлюка:
      - Кто тебе дал право приказывать мне?
      - Не твое дело, я не собираюсь отчитываться перед тобой, нагрубил он.
      Вспыхнула ссора. Я бросился на него, чтобы отколотить как следует, но он был гораздо выше меня ростом. Двое моих младших мамлюка подоспели на помощь, втроем мы повалили его на пол и хорошенько избили. Лицо его опухло, он с трудом поднялся на ноги и, споткнувшись, покатился по лестнице вниз...
      В это время Эль-Бекри находился в гареме. Я испугался, что, узнав о случившемся, он накажет меня бастонадой. Но младшие мамлюки успокоили меня:
      - Не беспокойся, мы скажем, что это он начал первый и что Рустам ничего плохого не сделал.
      После обеда часа в четыре шейх вернулся из гарема в свои покои и попросил у меня кофе и трубку. Я сразу же поднес ему. Согласно заведенному порядку все мамлюки выстроились перед ним. Эль-Бекри спросил, где же новый мамлюк. Я сказал, что он внизу, и послал за ним.
      Как только он вошел, шейх понял, что его избили, лицо было опухшее, под глазом фонарь, ссадины на щеках... Так как я был старшим, шейх спросил меня, кто так расправился с новичком.
      Я вынужденно признался:
      - Это я, потому что он плохо себя вел, сам собирался выйти один на улицу, а мне приказал подняться к себе наверх.
      Эль-Бекри стал кричать на меня, сказал, что если я смог так избить товарища, значит, у меня злое сердце, и я достоин наказания, и пригрозил отдать меня французам. Это испугало меня, и я попросил дать мне возможность объясниться.
      Шейх разрешил:
      - Ладно, говори, только смотри, не лги, а не то так накажу, что надолго будет всем вам уроком.
      - Я всегда говорю правду и ничего от вас не скрываю. Это вы начали скрытно действовать. Вы ведь сами по доброй воле назначили меня старшим над вашими двадцатью пятью мамлюками, и раз вы обещали, то я верил, что вскоре мне посчастливится жениться на вашей дочери. Об этом знал даже главнокомандующий. Но вместо этого мне вдруг отдает приказы какой-то глупец, новый мамлюк, которому, оказывается, вы еще и обещали руку вашей дочери. А меня даже не поставили в известность, и я не знаю, кому велено командовать мной и чьи распоряжения я впредь обязан выполнять. Здесь перед вами все мамлюки, спросите их, прав я или нет, отлынивал ли я когда-нибудь от своих обязанностей.
      Шейх перебил меня:
      - Да, это я назначил его старшим. Так мне захотелось, и ты обязан подчиниться моей воле. Если ты недоволен, отдам тебя в руки французов.
      По правде говоря, я очень боялся, что эта свинья велит подвергнуть меня бастонаде, поэтому сказал:
      - Теперь мне все ясно, обещаю повиноваться ему.
      К счастью, дело кончилось хорошо. Позже от служанки-негритянки я узнал, что первая жена шейха очень недовольна, а дочь ее плачет, узнав о неожиданных переменах в своей судьбе, о том, что отец хочет выдать ее за этого Абрама.
      Вскоре пришло известие, что возле Абукира Наполеон дал туркам бой, разбил их и что множество турок убито и взято в плен. Генералу Мюрату удалось даже пробраться на флагманский корабль турецкого флота, вступить с турецким адмиралом в поединок, отрубить ему два пальца и взять в плен.
      После этой победы, когда Бонапарт вернулся в Большой Каир, он стал снова повторять, что останется в Египте, коронуется здесь, и все по-прежнему верили ему. А шейх Эль-Бекри из желания понравиться Бонапарту стал пить вино, но чтобы его соотечественники не заметили, пил из серебряного бокала. Он так пристрастился к спиртному, что приказывал мне ежедневно приносить ему вина и водки, смешивал их и по вечерам пил, причем всегда в одиночестве и напивался как настоящий пропойца. Не было дня, чтобы он не был пьян.
      Однажды Бонапарт[31] пригласил шейха на обед, и я сопровождал его. Когда все сели за стол, я пошел в маленькую комнату, где находились мосье Эжен[32] и еще несколько офицеров. Мосье Эжен поднес мне большой стакан шампанского и сказал:
      - Пей, такой напиток бодрит, это дары Франции!
      Я выпил, мне понравилось. Они заставили опорожнить и второй бокал. После обеда я сел на коня, чтобы вместе с двадцатью пятью мамлюками проводить Эль-Бекри домой. Нам надо было только пересечь площадь, но от шампанского в душе было такое приятное веселье, что я заставлял коня плясать и вставить на дыбы. Шейх понял мое состояние, и когда мы вошли в ворота нашего дома, вызвал меня, чтобы поговорить наедине. Он прошел в небольшую комнатушку, где каждую ночь так напивался, что не мог даже в гарем подняться.
      Как только я вошел, он спросил:
      - Сегодня у генерала ты пил вино?
      Я ответил:
      - Это было не вино, а дары Франции. Господин Эжен угостил меня, два бокала поднес.
      Шейх сказал, что я несчастный пьяница и что, видимо, без порки тут не обойтись.
      Я не растерялся и спокойно сказал:
      - Если вы прикажете меня выпороть, я всем расскажу, как вы каждый день достаете вино и водку и по ночам напиваетесь. А если не накажете, обещаю никому ничего не говорить.
      Мои угрозы подействовали, шейх сказал, что на первый раз прощает, но если еще раз заметит подобное, дело примет иной оборот.
      Казалось, все кончилось благополучно, но отношения наши были испорчены.
      В это время поползли слухи, что Бонапарт решил вернуться во Францию. Он сказал своему переводчику господину Элиасу[33], чтобы тот отобрал мамлюков для службы у него. И вот господин Элиас пришел к Эль-Бекри в гости и выбрал для генерала двух мамлюков. А мне сказал, что если я захочу, он может устроить меня при Наполеоне. И даже добавил:
      - Французы народ добрый, и все христиане.
      Я раскрылся перед ним:
      - О большем счастье я и не мечтал. Вы ведь не знаете, в каком положении я нахожусь...
      Ничего не скрывая, я рассказал о том, как шейх переменился ко мне.
      Уходя вместе с двумя мамлюками, господин Элиас сказал мне:
      - Не беспокойся, я что-нибудь придумаю.
      Я верил его обещанию, так как знал его со времен Сала-бея.
      Когда Элиас привел мамлюков к генералу, младший из них так испугался вида Наполеона (хотя он вовсе не был злым человеком), что заплакал.
      Наполеон повернулся к переводчику:
      - Я не хочу, чтобы мне служили вопреки своей воле. Зачем вы привели этого плаксивого ребенка? Верните его шейху и подберите такого, который сам бы захотел стать моим мамлюком.
      Элиас воспользовался моментом:
      - Если вы соблаговолите написать Эль-Бекри, то, может статься, я смогу привести того толстенького мамлюка, который лично сопровождает его. Я знаю парня, родом он из Грузии и прекрасный воин.
      Вот так Бонапарт специально написал обо мне шейху.
      В тот же день Элиас с конвертом в руке явился к Эль-Бекри и, проходя мимо меня, успел шепнуть:
      - Поздравляю, я пришел за тобой.
      Он вошел в комнату, где сидел шейх, и передал письмо Бонапарта.
      Я нарочно тотчас же ушел к себе.
      Все произошло так, как я и ожидал. Когда шейх прочитал письмо Бонапарта, он вызвал меня. Я пришел, и он велел прочитать при мне письмо.
      Я начал отнекиваться:
      - Я к французам не пойду, я хочу служить вам до конца жизни.
      Эль-Бекри стал уговаривать меня:
      - Это невозможно, дорогой мой, никто не может противиться воле главнокомандующего. Если б он моего родного сына потребовал, я бы не посмел отказать.
      Излишне говорить, как я был в душе счастлив, что могу покинуть этот дом, где мною пренебрегли и столь неожиданно заменили меня неловким новичком, который даже толком ездить на коне не умел. Но на всякий случай я снова повторил, что служить у французов не хочу.
      - Я всегда был счастлив под этим кровом, но ухожу, чтобы не обидеть вас. Обещайте, что в будущем возьмете меня обратно.
      Шейх растрогался:
      - Мы расстаемся не навсегда. Можешь хоть каждый день навещать меня.
      После подобных заверений в верности я, согласно местному обычаю, поцеловал ему руку и попрощался. Я велел слуге, который был неразлучен со мной, снарядить коня и пошел прощаться с друзьями. Те два мамлюка, которым я покровительствовал как старший брат, горько плакали, чувствуя, что я ухожу навсегда.
      Так я перешел на службу к главнокомандующему Бонапарту[34]... В приемную к нему меня повел господин Элиас. Увидев меня, Наполеон подошел, потянул меня за ухо, потом спросил, хорошо ли я езжу на коне. Я ответил утвердительно. Потом он захотел узнать, владею ли я шпагой, Я сказал, что много раз сражался на шпагах с арабами, показал шрамы на руках.
      Он обрадовался и спросил:
      - Как тебя зовут?
      Я ответил:
      - Иджахиа.
      Он удивился:
      - Это же турецкое имя. Тебя как звали дома?
      Я признался:
      - Рустам.
      - Я не хочу, чтобы ты носил турецкое имя, с этого дня ты по-прежнему будешь Рустамом.
      Он прошел к себе в кабинет, принес оттуда дамасскую саблю, рукоятка которой была в шести крупных бриллиантах, пару пистолетов в золоченых футлярах.
      - Возьми, - сказал он, - дарю. Обещаю всегда заботиться о тебе.
      Мы вошли в комнату, где лежала груда бумаг. Наполеон велел все это перетащить к нему в кабинет. В тот же день вечером, часов в восемь, я поднес ему ужин, после чего он потребовал экипаж захотелось ему прогуляться за город, немного отдохнуть. А своему адъютанту, мосье Лавиньи, приказал достать для меня арабского скакуна с хорошим турецким седлом. Мое место было возле двери его коляски, и мы вместе отправились на прогулку.
      Ночью, когда мы вернулись, он мне объяснил:
      - Это моя спальня, я хочу, чтоб ты спал возле двери и никого не впускал ко мне. Смотри, я целиком полагаюсь на тебя.
      Я передал через господина Элиаса, который был рядом:
      - Я очень счастлив вашим доверием. Поверьте, я скорее умру, чем покину свое место или позволю постороннему войти в спальню.
      На следующий день вместе с дворецким, которого звали Гебер[35], я принял участие в утреннем туалете Бонапарта. Мне очень хотелось устроить здесь на службу и оставшихся у Эль-Бекри тех двух мамлюков, которых я очень любил, но совершенно неожиданно мы уехали во Францию[36].
      ----------------------------------------------------------------
      ПРИМЕЧАНИЯ
      [1] Дата пропущена (примечание переводчика).
      [2] Кавказские татары, или кавказские тюрки, ныне - азербайджанцы (примечание перев.).
      [3] Она была тифлисской армянкой и звали ее Буджи-Вари. (Примечание подлинника). Это, как и прочие примечания подобного рода, сделаны на подлиннике, но не рукою Рустама (примечание французского издателя).
      [4] Малек-Меджелун был владельцем той крепости Гянджи, которая находилась под владычеством Персии (подл.).
      [5] Его резиденцией была крепость Шуши, столица Карабаха (подл.).
      [6] Начиная отсюда, изложение ведется в первом лице (пер.).
      [7] Ради безопасности она укрылась в Шушинской крепости (примечание подлинника).
      [8] То есть Армению (прим. подл.).
      [9] Ибрагим-хан был наместником Шуши, между Арменией и Персией шла война.
      [10] Это сделали войска Артакана, выступившего против Ибрагим-хана (подл.).
      [11] Срок такой службы составлял семь лет (подл.).
      [12] Находится в 30 милях от Гянджи, между Тифлисом и Кавказским хребтом (подл.). Речь идет, по-видимому, о городе Кзарка, который находится к северу от Тифлиса, на берегу Куры (прим. франц. издат.).
      [13] Он велел поднести мне стакан шербета (подл.).
      [14] А между тем прошел всего час (подл.).
      [15] Эти подробности я узнал позже от сестры (подл.).
      [16] Мой "отчим", этот негодяй, все обманывал меня, говоря, что ищет мою мать, сообщая новости о матери (подл.).
      [17] Назывался он Джиара (подл.).
      [18] Лезгистан, или страна лезгинов. Кочевая народность восточного Кавказа, широко распространенная в Дагестане (издат.).
      [19] Город на юге России, на берегу реки Терек, в 55 км от Каспийского моря (изд.).
      [20] Примерно 1800 франков (подл.).
      [21] Из-за карантина (подл.).
      [22] Ошибка оригинала.
      [23] Рашид - это египетская форма Розета (издат.).
      [24] Французы еще не вошли в Египет (подл.).
      [25] Паломничество продлилось два месяца. Пятьсот мамлюков со своими женами на верблюдах сопровождали его (подл.).
      [26] Или Джизе, речь идет о битве у пирамид (подл.).
      [27] Потому что Большой Каир уже заняли французы, а у Сала-бея при себе было только восемьсот мамлюков (подл.).
      [28] Шейх Эль-Бекри был местным главнокомандующим, агентом Бонапарта, очень влиятельным человеком. Поэтому и держал мамлюков (подл.).
      [29] Мурад с мамлюками еще находился в пустыне (подл.).
      [30] Я впервые увидел Наполеона, возвращаясь из Сен-Жан д'Акра. Эль-Бекри вместе с отрядом мамлюков вышел его встречать. С нами было и много других влиятельных лиц. Я был на прекрасном черном коне, в одежде мамлюка. Вот первое мое впечатление от него. Весь в пыли, подходит задыхаясь. Голенища сапог подвернуты, белое трико из кашемира, в генеральском мундире. Лицо загорелое, длинные волосы заплетены в косицу. Без бакенбард (подл.).
      [31] Еще раз я видел Бонапарта у Эль-Бекри дома, где я вместе с моими друзьями обслуживал их за столом. Мы подносили им куриный суп с рисом, посуда была из китайского фарфора. У Бонапарта была серебряная чаша, его угощали вином из Шамбертона. Турки пили его прямо из бутылок и, передавая из рук в руки, говорили: "Феллах, ваша очередь". Бонапарт и его военачальники сидели как мамлюки, поджав под себя ноги (подл.).
      [32] Речь идет об Эжене (Евгении) де Богарне, имя которого, исказив, Рустам пишет Ужен (фр. издат.).
      [33] Элиас Массад - лейтенант второй сирийской роты, организованной на восьмой год генералом Бонапартом (издат.).
      [34] Дата пропущена (переводчик).
      [35] Гебер, который позже стал привратником дворца Рамбуйе, кроме прочих доходов, особым приказом получал пенсию в размере 1200 ливров (старинная французская монета). (Фр. издат.).
      [36] В Египте мы были вместе шесть дней (подл.). ----------------------------------------------------------------
      ----------------------------------------------------------------
      ГЛАВА II
      С гвардией Бонапарта я еду в Александрию. По дороге вступаю в бой с арабами и удостаиваюсь сабли почета. Мы едем во Францию. Мои опасения. Генерал успокаивает меня. Остановка в Аяччо. Неудачная шутка. Высадка во Фрежюсе. Бертье берет подаренную мне Наполеоном саблю. Генерал едет в Париж, а я со слугами и вещами в Экс-ан-Прованс. На наш караван нападают разбойники, я посылаю генералу докладную о случившемся. В Эксе я ловлю одного из грабителей. Меня представляют мадам Бонапарт. Тревоги Жозефины 18 брюмера. Мюрат и его жена. Адъютант Лавиньи. Я падаю с лошади и разбиваю колено. Заботливое отношение ко мне Первого Консула и его жены. Мадемуазель Ортанс де Богарне пишет мой портрет. Первый Консул противится моей женитьбе. Мальмезон. Бутэ учит меня стрелять из охотничьего ружья, а Леребур - пользоваться биноклем. Бонапарт - император Франции. --------------------------------------------------------------
      Никто не говорил, что мы собираемся во Францию. Узнал я об этом очень поздно. Через несколько дней после того, как я стал служить у Наполеона, как-то поздно ночью камердинер пришел одевать его.
      - Ты тоже готовься, - обратился ко мне Бонапарт, - турецкие и английские войска приближаются. Мы срочно выезжаем в Александрию.
      Мы так поспешно пустились в путь, что я даже не успел забрать из дома Эль-Бекри свои вещи. Но больше всего я жалел о своем слуге, которого не мог взять c собой.
      Выйдя из Большого Каира [1], мы в тот же день вечером дошли до Менуфа. Здесь генерал отужинал и на следующее утро, как было сказано, мы продолжили наш путь в Александрию.
      Неожиданно дорогу нам перекрыл большой отряд арабов. Я попросил у генерала разрешения проехать вместе с охраной вперед и устранить опасность.
      Он разрешил:
      - Иди, но будь осторожен. Если попадешь в плен, тебя не пощадят.
      Я ничего не боялся, потому что был на добром скакуне и отлично вооружен - помимо пары пистолетов, сабли и карабина, я имел еще и палицу.
      Когда мы прогнали арабов и вернулись, Бонапарт спросил у начальника гвардейского отряда господина Барбанегри, как я сражался. Начальник доложил:
      - Рустам очень храбрый воин. Он ранил двух арабов.
      Генерал распорядился присудить мне саблю почета, чему я, конечно, очень обрадовался. С того дня сабля была неразлучна со мной.
      Ночь мы провели в пустыне, среди песков. Господин Элиас [2] доставил из Большого Каира письмо для Бонапарта, а мне принес арбуз, который я съел с большим удовольствием (было ужасно жарко). Элиас прошептал мне:
      - Знай, что никакого турецкого и английского флота нет, как говорили до сих пор. Вы едете совсем в другое место...
      И не сказав куда, вернулся в Большой Каир.
      Вокруг были одни пески, и наутро мы потеряли дорогу. Но вскоре увидели вдали копошащихся в земле арабок. Генерал поручил мне расспросить их о дороге. Я помчался во весь опор, но как только подъехал к ним, женщины подняли полы своих рубашек, которые были их единственным одеянием, и показали мне свои голые задницы...
      Часам к десяти вечера мы добрались до какого-то местечка между Александрией и Абукиром и здесь, на берегу Средиземного моря, разбили палатки, велели готовить ужин. Я заметил в открытом море два военных корабля и спросил мосье Эжена, адъютанта главнокомандующего, что это за корабли и кому они принадлежат. Но мосье Эжен не хотел говорить мне правду и сказал, что это турецкие военные корабли, на самом же деле корабли были французские и прибыли они за нами. Я узнал об этом только вечером, а так как днем было жарко, я пошел искупаться в море. Но за мной тут же пришел дворцовый смотритель мосье Фишер[3] и велел выйти из воды. Я пошел в свою палатку и пока ел, чувствовал вокруг какое-то необычное оживление. Солдаты собирали вещмешки, а кавалеристы передавали своих коней тем, кто должен был остаться.
      Я спросил Жобера [4] , одного из переводчиков Наполеона:
      - Что все это значит? Все такие веселые...
      - Мы едем в Париж - большой и прекрасный город! Эти два военных корабля увезут нас во Францию.
      Приказали и мне сдать своего коня[5] . Я взял с собой только небольшой мешок, в котором были две рубашки и кашемировый шейный платок...
      И вот вместе с офицерами мы вышли из шатров, сели на челноки, находившиеся на расстоянии четверти мили от палаток, и поплыли к кораблям.
      Море было неспокойно, волны стеной вставали над головой и окатывали нас. На этом коротком пути все заболели морской болезнью, а я наоборот, так хорошо себя чувствовал, что все время хотел есть. Особенно тяжело переносил качку мамлюк по имени Али[6].
      Наконец поздно вечером мы поднялись на корабль и сразу же снялись с якоря. Все, кроме меня, были очень довольны. Я целый день не видел генерала[7] , а все на корабле, чтобы подразнить меня, говорили, что как только приедем во Францию, мне отрубят голову, потому что так поступали мамлюки с пленными французами.
      На третий день плавания я кое-как дал понять Жоберу, который владел также и арабским, что мне надо сказать генералу что-то важное. В тот же день меня повели к Наполеону, и он спросил:
      - Ну, как дела, Рустам?
      Я ответил:
      - Неплохо, но вот только не знаю, что будет со мной после.
      Он удивился:
      - Почему?
      - Все говорят, что как только мы приедем во Францию, мне отрубят голову. Если это так, зачем зря мучить меня? Пусть сейчас же сделают то, что хотят.
      Генерал с обычным своим добродушием потянул меня за ухо и рассмеялся:
      - Глупости они болтают. Не бойся, вот мы скоро будем в Париже и ты увидишь, сколько там роскоши и красивых женщин! И мы все почувствуем себя гораздо счастливее, чем в Египте.
      Я поблагодарил его за добрые слова, потому что был обеспокоен, и он вернул мне покой.
      Чтобы скоротать время, Наполеон играл в карты с Бертье, Дюроком, Бесьером и Лавалеттом, часто выигрывал и с каждого своего выигрыша уделял мне маленькую сумму.
      Мы проплыли вдоль берегов земли берберов - по берегам Северной Африки, Туниса[8] и стали приближаться к Корсике. Когда вдали показался остров, Бонапарт отправил капитана корабля на лодке к берегу, чтобы предупредить о нашем прибытии. И пока бросали якорь, мы видели, как плывут к нам лодки со знатными людьми и красивыми женщинами Аяччо, чтобы поздравить генерала с благополучным возвращением.
      Конечно, мы карантина не прошли. Через час после того как мы бросили якорь, генерал спустился с военного корабля на берег и направился прямо в тот дом, где родился.
      Я только под вечер пошел в город. Генерал, увидев меня, захотел узнать, какое впечатление произвел на меня его родной город. Я ответил:
      - Очень хорошее. Какой чудесный край!
      Он улыбнулся:
      - Это еще что! Вот доберемся до Парижа, увидишь...
      На Корсике уже начался сбор урожая, было полно винограда и особенно очень сочного инжира. Начались для нас дни сплошного праздника, тем более, что в Египте мы ничего подобного не видели. Красивые женщины, видимо, из-за того, что я чужестранец, были крайне внимательны и любезны со мной. Но это, конечно, но давало права господину Фишеру в присутствии Бонапарта и генерала Бертье пустословить на мой счет, рассказывая о моих любовных похождениях, и о том, как я даже заплатил одной женщине двадцать пять пиастров.
      Наконец мы снова сели на корабли, чтобы плыть в Тулон, но погода была плохая, и мы возвратились на Корсику и только на следующий день смогли продолжить наше путешествие. Бонапарт и Бертье все время подшучивали надо мной:
      - Да ты, видать, счастливчик, раньше нас во Франции имел женщин...
      Я им сказал:
      - Ложь, не верьте! У меня не было ни одной знакомой женщины, и ни с кем я не был близок. И кто это так наговаривает на меня?!
      Они не скрыли:
      - Фишер рассказывал.
      Я так рассердился, что попадись он мне в руки, я бы избил предателя...
      Примерно в семи милях от Тулона на горизонте показались семь английских кораблей. Адмирал Гантом приказал занять оборонительные позиции и в то же время специально для Бонапарта велел спустить в море шлюпку и незаметно привязать к военному кораблю. На всякий экстренный случай.
      Англичане даже с такой дали начали обстрел наших кораблей. Гантом понял, что в Тулон зайти нам не удастся, велел переменить курс и направиться к Провансу, во Фрежюс. Порт этот был недалеко, уже виднелся берег, так что очень скоро мы дошли до пристани. Англичане проплыли мимо нас, несколько раз стрельнули из пушек, но мы уже не боялись их - береговая артиллерия защищала нас.
      Генерал тотчас же послал господина Дюрока [9] на берег, чтобы известить о нашем прибытии. После этого береговая артиллерия дружными залпами приветствовала нас, и наши два военных корабля ответили пятьюдесятью залпами. Потом мы сошли на берег и так как до города было не больше четверти мили, пошли пешком.
      Рано утром Бонапарт принял представителей городской знати, потом сел завтракать.
      По закону, сойдя на берег, мы должны были пройти сорокапятидневный карантин, но генерал не желал терять времени, и мы все, сошедшие во Фрежюсе, в тот же вечер направились в Париж.
      Перед отъездом Бертье попросил меня:
      - Рустам, дай мне твою саблю, как только будем в Париже, верну.
      Я не отказал, потому что у меня была и другая. Кроме этого, я имел и кинжал [10] , подаренный мне Бонапартом в Египетской пустыне, два пистолета, вывезенные из Каира, - в случае необходимости я мог хорошо защититься.
      Я чистил в коридоре свои пистолеты, заряжал крупными патронами, когда Бонапарт вышел из кабинета, чтобы позавтракать. Увидев меня, остановился и спросил:
      - Что ты делаешь?
      Я ответил:
      - Заряжаю пистолеты, может, пригодятся.
      - Зря теряешь время, это тебе не Аравия, здесь безопасно.
      Я послушался его, отложил в сторону пистолеты...
      Вечером генерал вместе с господами Дюроком и Бертье выехал в Париж, а я только после них, ночью, вместе с обслуживающим персоналом, везя генеральское имущество [11]. К нашему каравану присоединились[12] и некий господин из Фрежюса с супругой[13], которая была очень хороша собой (они направлялись в Экс-ан-Прованс). Мы ехали всю ночь и весь день, и вдруг в четыре часа дня, когда до Экс-ан-Прованса оставалось меньше четырех миль, на нас напали человек сорок разбойников, хорошо вооруженных. Первыми пострадали наши попутчики. Грабители привязали мужа к карете, дочиста обобрали, а жену раздели, оставив только в одной рубашке (думали, что она прячет на теле драгоценности).
      Затем разбойники подошли к нашей коляске, нагруженной имуществом Бонапарта. Один из слуг сказал:
      - Господа, ничего не трогайте. Эти все вещи принадлежат генералу Бонапарту.
      В ответ в беднягу выстрелили. К счастью, он не умер. Кинжал был при мне, я хотел наброситься на них, но господа Данже и Гайон[14] не разрешили:
      - Если окажем сопротивление, нас тут же всех прикончат.
      Они говорили со мной по-арабски, и разбойники ничего не поняли.
      Грабители взломали замки на сундуках и унесли все генеральское имущество, в том числе столовое серебро с вензелем "Б".
      Очередь дошла до меня, у меня в пояс было вшито около шести тысяч франков золотом и серебром. Они не дали мне даже развязать пояс, распороли ножом. Я, признаться, не очень расстроился, потому что подаренный мне генералом в египетской пустыне кинжал был спрятан во внутренний карман, и они не нашли его.
      Вдруг один из разбойников спросил меня:
      - Ты мамлюк?
      Я уже немного говорил по-французски и ответил утвердительно.
      - Приехал сюда есть французский хлеб, да? Он тебе поперек горла станет...
      Я ничего не ответил, и они нас не тронули. Хорошо вооруженные, как настоящая воинская часть, все тридцать грабителей ушли в горы.
      Все это время несчастный супруг был привязан к карете, а жена в одной рубашке плакала и ломала руки, как Магдалина. Одним словом, зрелище было печальное. Когда мы развязали веревки, он упал в объятия жены и буквально рвал на себе волосы от отчаяния. Бедняга никак не мог смириться с нанесенным его супруге бесчестьем.
      Мы сразу же пустились в путь и к вечеру были уже в Экс-ан-Провансе, откуда, однако, не могли выехать в Париж, ибо не имели ни денег, ни еды.
      Наутро знатные горожане созвали специальное заседание и, учитывая наши потери, послали в горы сторожевые роты, чтобы поймать грабителей. Но им не удалось напасть на след разбойников, так что мы остались ни с чем и питались за счет казны.
      Признаться, кашемировый шейный платок остался при мне, но до поступления распоряжений от Бонапарта мне не хотелось его продавать. Как только мы дошли до Экс-ан-Прованса, я послал генералу докладную о случившемся, так что каждую минуту ждал ответа. Я подробно описал все, что произошло с нами: "...тридцать французских арабов напали на нас и все, в том числе и генеральское серебро, унесли. У нас не осталось денег ни на дорогу, ни на еду. Правда, на корабле вы часто великодушно дарили мне деньги, но разбойники унесли все до последнего сантима. Помните, вы говорили, что во Франции мне пистолеты не понадобятся и что во Франции нет арабов. Поверьте, мой генерал, на нас напало ровно тридцать разбойников, так что если бы хоть один из пистолетов был заряжен, я бы многих уложил на месте. Но что я мог сделать один, без оружия, против тридцати человек?".
      На третий день нашего пребывания в Эксе я стоял возле дверей таверны, когда увидел одного из разбойников, лицо которого запомнилось мне. Он шел прихрамывая по тротуару с мешком за плечом. Гебер стоял рядом. Я кивком указал ему:
      - Смотри, смотри, это один из грабителей. Это он, точно!..
      Гебер не поверил:
      - Не может быть. Он больше на солдата похож.
      - Можешь не верить, а я все же отведу его в мэрию, пусть проверят.
      Не теряя времени, я побежал за ним и окликнул:
      - Эй, погоди, хочу что-то сказать.
      Я схватил его за шиворот и повел в мэрию. Власти города были там, они устроили ему перекрестный допрос. Он отвечал, что в банде не состоял, но вопреки его воле ему выделили ничтожную часть награбленного. Велели развязать мешок и извлекли оттуда шесть предметов столового серебра с вензелем "Б", три золотых кольца и большую виссонную шаль. Разбойника судили в тот же день и наутро расстреляли.