Она хотела заговорить, но не могла; боль душила ее. Она лежала молча, и откуда-то из серого провала забвения до нее донеслись слова: "Оставь ее в покое, нам нужно найти негра..."
      4
      Сколько времени она пролежала, скорчившись в темном углу, она не помнит. Первым чувством, которое вернулось к ней, был непонятный страх, заполнивший все внутри, потом острая боль в виске, отдававшаяся по всему телу. В ее ушах стоял монотонный шепот дождя, она дрожала от холодного ветра, который врывался в дверь. Сначала, открыв глаза, она ничего не видела. Смутно, как во сне, она понимала, что полулежит-полусидит в углу, прислонившись к стене. Она с трудом повернула шею, и от того, что она увидела, у нее занялось дыхание - прямо над ней повисло большое белое пятно. С минуту она не могла понять, что было вначале: страх породил лицо или лицо породило страх. Мало-помалу пятно превратилось в большое белое лицо, которое заполнило все поле зрения. Она замерла, не двигаясь, едва сознавая, что дышит, и все-таки чувствуя, что жизнь ее зависит только от этого белого лица. Она видела его и раньше, страх перед ним не раз держал ее в тисках, в нем сосредоточился весь тот страх, какой внушали ей все белые лица, виденные ею в жизни. "Сю"... Словно откуда-то издалека, она услышала, как ее назвали по имени. Теперь сознание возвращалось к ней, но и страх становился все сильней. Она смотрела в лицо белого человека, и ей хотелось завопить, чтобы он ушел; и все же она мирилась с его присутствием, чувствуя, что так надо. В глубине ее сознания шла деятельная работа, но тело ее было беспомощно. Словно незримый нож рассек ее надвое: одна половина лежала неподвижно, другая дрожала в страхе перед забытым старым врагом. "Сю, это я, Сю, это я..." И вдруг голос раздался ясно.
      - Сю, это я! Это Букер!
      И она услышала ответный голос, прозвучавший в глубине ее существа. Да, это Букер... Тот, что вступил недавно... Она собрала все силы, чтобы прогнать забытье, и тогда непонятный страх, заполнивший ее, воплотился в Букере. Ей казалось, что в Букере таится какая-то угроза, что она не имеет права жить на свете рядом с ним.
      - Ты жива?
      Она не ответила; она рванулась было встать на ноги и упала.
      - Сю, ты ранена?
      - Да, - вздохнула она.
      - Куда тебя ранили?
      - В голову, - прошептала она.
      - Они тебя били?
      - Да.
      - Негодяи! Какие негодяи!
      Она слышала, что он повторил это несколько раз подряд, потом почувствовала, что ее поднимают.
      - Не надо! - простонала она.
      - Я перенесу тебя в кухню.
      - Не трогай меня.
      - Нельзя же тебе тут оставаться!
      Она вся сжалась и отталкивала его, упираясь руками ему в плечи; в кухне она высвободилась и упала на стул, судорожно вцепившись в спинку. Она с сомнением глядела на Букера; в нем не было ничего, что могло бы так ее напугать, но напряжение в ней не ослабло. Он подошел к ведру с водой, намочил свой платок, выжал его и подал ей. Она недоверчиво глядела на мокрую тряпку.
      - Возьми, приложи ко лбу...
      - Нет!
      - Ну возьми же: тебе легче станет.
      Она все еще колебалась; какое право она имеет бояться человека, который так добр к ней? Нехотя она наклонилась вперед и прижала влажную тряпку к голове. Это помогло. С каждой минутой она все больше овладевала собой, все еще удивляясь своему недоверию.
      - Что случилось?
      - Не знаю.
      - Тебе лучше?
      - Да.
      - Кто это был здесь?
      - Не знаю, - повторила она.
      - Голова все еще болит?
      - Да.
      - Ах ты господи!
      - Ничего, - вздохнула она и закрыла лицо руками.
      Она почувствовала, что он дотронулся до ее плеча.
      - Сю, я принес тебе дурные вести...
      Она поняла; она выпрямилась и вся похолодела. Так это случилось - она смотрела перед собой сухими глазами, сжав губы.
      - Мой Джонни-Бой, - сказала она.
      - Да. Мне очень жаль, что пришлось тебе это сказать. Я подумал, что ты должна знать об этом.
      Напряжение в ней ослабло, и внутри раскрылась пустота. Голос в ней прошептал: "Господи, помоги мне".
      - Г-г-де он?
      - Они повели его в Фоли-Вудс, хотят, чтобы он назвал остальных.
      - Он не назовет, - сказала она. - Пусть уж лучше сразу убьют его, он все равно ничего не скажет.
      - Надеюсь, что не скажет, - сказал Букер. - Только вот остальным товарищам ему не удалось сообщить. Его схватили у самого леса.
      И тут ее словно озарило: она увидела разбросанные по мокрым полям хибарки, где спят черные и белые товарищи; утром они встанут и пойдут к Лему, и тогда их схватят. А это значит ужас, тюрьма, смерть. Товарищам нужно сказать, она должна сказать им, она не может доверить никому другому дело Джонни-Боя, а особенно Букеру, в котором она сомневалась. Ухватившись за сиденье стула обеими руками, она попыталась встать, в глазах у нее потемнело, она зашаталась. Когда она очнулась, ее поддерживал Букер.
      - Пустите меня!
      - Сю, ты еще слаба, тебе нельзя идти.
      - Надо им сказать!
      - Сядь Сю! Ты ранена, ты больна!
      Когда он усадил ее, она беспомощно взглянула на него.
      - Сю, послушай! Джонни взят. Я здесь. Скажи мне, кто они, и я сообщу им.
      Она смотрела в землю и не отвечала. Да, она слишком слаба. Ей не пройти столько миль по дождю. Сказать Букеру? Если б тут был кто-нибудь вроде Евы, с кем посоветоваться! Она не хотела решать одна, в таком деле нельзя делать ошибок. Пальцы Букера давили на ее плечо, и было так, словно белая глыба сталкивает ее в пропасть; она опять воскликнула про себя: "Господи, помоги мне!" Белое лицо Букера было рядом с ней, выжидало. Хорошо ли она сделает, если скажет ему? А что, если она не скажет, и товарищей схватят? Она никогда себе этого не простит. А может быть, она ошибается, может быть, ее страх - просто "глупость", как говорит Джонни-Бой. И она вспомнила его слова: "Мать, нельзя создать партию, если всех подозревать".
      - Скажи мне, кто они, Сю, и я сообщу им. Я недавно вступил в партию, я их не знаю.
      - И я их не знаю, - сказала она.
      - Ты должна сказать мне, кто они, Сю.
      - Говорю вам, я не знаю!
      - Ты знаешь, Сю! Ну же, скажи мне.
      - Нет!
      - Ты хочешь, чтоб их всех убили?
      Она покачала головой и глотнула. "Господи, не верю я этому человеку!"
      - Послушай, я буду называть тебе имена, а ты говори, кто в партии и кто нет, понимаешь?
      - Не скажу!
      - Ну же, Сю!
      - Не знаю, - сказала она.
      - Сю, ты не хочешь им добра. Джонни-Бой не ожидал, что ты так поступишь. Он там стоит за наше дело. А мы здесь...
      - Господи, я не знаю...
      - Ты боишься меня, потому что я белый? А вот Джонни-Бой не боится. Смотри, из-за тебя вся наша работа пропадет даром.
      Она сдалась и закрыла лицо руками.
      - Это Джонсон? Скажи мне, Сю?
      - Да, - прошептала она в ужасе; ужас нарастал, она чувствовала, что гибнет.
      - Грин?
      - Да.
      - Мерфи?
      - Господи, я не знаю!
      - Ты должна сказать мне, Сю!
      - Мистер Букер, оставьте меня в покое.
      - Это Мерфи?
      Он называл ей товарищей Джонни, и она отвечала "да"; отвечала, пока он не перестал спрашивать. Тогда она подумала: откуда ему известно, что люди шерифа стерегут дом старика Лема? Она поднялась на ноги, держась за спинку стула, чувствуя, как в ней нарастает уверенность и твердость.
      - Откуда вы знаете про Лема?
      - То есть... как откуда знаю?
      - Что вы здесь делаете так поздно? Откуда вам известно, что шериф схватил Джонни-Боя?
      - Сю, ты мне не веришь?
      Она не верила ему, но не могла ответить. Она смотрела на него не сводя глаз, пока губы ее не разомкнулись: она искала ответа в себе самой.
      - Вы встретили Еву? - спросила она.
      - Еву?
      - Да, дочку Лема.
      - Ах, да. Да, да, я встретил Еву.
      - Она вам сказала?
      Она спрашивала скорее себя, чем его: ей хотелось поверить.
      - Да, - сказал он негромко. - Пожалуй, мне пора идти, сказать им.
      - Кому? - спросила она. - Кому "им"?
      Мускулы ее тела напряглись в ожидании ответа, словно жизнь ее зависела от этого.
      - Товарищам.
      - Да, да, - вздохнула она.
      Она не видела, как он ушел, она но смотрела и не слушала. Она вдруг заметила, что в комнате никого нет и что в ней самой нет того, что наполняло ее страхом.
      5
      Ей казалось, что она долго-долго, чуть не всю свою жизнь, сидит, согнувшись над остывшей плитой. То она твердила себе: оба они теперь погибли, и Сэг, и Джонни-Бой... Верно, я их не увижу больше. То сознание вины поднималось в ней и пересиливало тоску. Господи, не надо было говорить, бормотала она. Да нет, не может он быть таким подлецом, чтобы...
      Не раз она собиралась бежать к товарищам сама и сказать им; она чувствовала себя немного лучше. Но какая от этого польза? Она назвала всех Букеру. Не может он поступить как иуда с нами, бедняками... Просто не может!
      - Тетя Сю!
      Это Ева! Сердце ее подскочило от тревожной радости. Не отвечая, она поднялась на ноги и захромала навстречу Еве. В открытую дверь на фоне косого дождя она видела лицо Евы, которое светило белизной, попадая в скользящий луч прожектора. Она хотела окликнуть Еву, но передумала. Господи, помоги мне! Ведь надо ей сказать про Джонни-Боя... Господи, не могу!
      - Тетя Сю, вы здесь?
      - Входи же, деточка.
      Она обняла Еву и долго прижимала ее к себе, не говоря ни слова.
      - Господи, я так рада, что ты здесь, - сказала она наконец.
      - Я думала, с вами что-нибудь случилось, - сказала Ева, высвобождаясь. - Я увидела, что дверь открыта... Отец велел мне вернуться и переночевать у вас... - Ева замолчала, вглядываясь. - Что случилось?
      Она была так полна тем, что Ева с нею, что не поняла вопроса.
      - А?
      - Шея у вас...
      - Это пустяки, детка. Идем в кухню.
      - Шея у вас в крови...
      - Шериф был здесь...
      - О, идиоты! Что им от вас понадобилось? Я бы их просто убила! Честное слово, убила бы!
      - Это пустяки, - сказала она.
      Она обдумывала, как сказать Еве про Джонни-Боя и Букера. Подожду еще немного, решила она. Теперь, когда Ева была здесь, страх уже не так угнетал ее.
      - Давайте я перевяжу вам голову, тетя Сю. Вы ранены.
      Они пошли в кухню. Она сидела молча, пока Ева перевязывала ей голову. Ей уже лучше, она подождет еще немножко и скажет Еве. Пальцы девушки бережно касались ее головы.
      - Здесь болит?
      - Немного болит.
      - Бедная тетя Сю!
      - Это пустяки.
      - Джонни-Бой приходил?
      Она колебалась.
      - Да.
      - Он пошел сообщить остальным?
      Голос Евы звучал так спокойно и доверчиво, словно в насмешку. Господи, я не могу сказать девочке...
      - Вы ведь сказали ему, тетя Сю?
      - Д-да...
      - Ну вот! Это хорошо! Я сказала отцу, что беспокоиться не о чем, если Джонни-Бой уже знает. Может быть, все еще уладится.
      - Надеюсь...
      Она не выдержала - она терпела сколько могла и вдруг заплакала в первый раз за этот вечер.
      - Перестаньте, тетя Сю! Вы всегда были такая храбрая. Все еще уладится.
      - Ничего не уладится, деточка. Видно, свет не для нас создан.
      - Если вы будете так плакать, я тоже заплачу.
      Она силилась перестать. Нет, нельзя так вести себя при девочке... Совсем недавно ей было так нужно, чтобы Ева верила в нее. Она смотрела, как девушка достает сосновые сучья из-за плиты, разводит огонь, ставит кофейник.
      - Хотите кофе, тетя Сю? - спросила Ева.
      - Нет, милая.
      - Выпейте, тетя Сю.
      - Налей чуть-чуть, милая.
      - Вот умница. Ах, да, да, я забыла, - сказала Ева, отмеривая ложечками кофе. - Отец велел сказать, чтоб вы были поосторожнее с этим Букером. Он предатель.
      Она не шевельнулась, ничем не проявила волнения, но, когда Ева произнесла эти слова, все у нее внутри словно обмякло.
      - Отец сказал мне, как только я пришла домой. Ему дали знать из города.
      Она перестала слушать. Она чувствовала себя так, как будто ее вытолкнули на самый край жизни, в холодную тьму. Теперь она знала, что это было, когда она подняла глаза, выйдя из тумана боли, и увидела Букера. Это был образ всех белых и страх, неразлучный с ними, преследовавший ее всю жизнь. И вот во второй раз за эту ночь осуществилось то, что она предчувствовала. Она только повторяла себе: не нравился он мне, видит бог, не нравился! Говорила я Джонни-Бою, что это кто-нибудь из белых...
      - Вот, выпейте кофе...
      Она взяла чашку, ее пальцы дрожали, и горячий кофе выплеснулся на платье, на ноги.
      - Простите, тетя Сю!
      - Ничего, - сказала она.
      - Подождите, я примочу ожог чем-нибудь.
      - Мне не больно.
      - Вы чем-то расстроены, тетя Сю.
      - Нет, милая.
      - Хотите еще кофе?
      - Нет, мне больше ничего не надо, Ева.
      - Ну встряхнитесь же. Не надо так...
      Они замолчали. Слышно было, как Ева пьет кофе. Нет, она не скажет Еве: кроме Евы, у нее никого не осталось. Но надо же сделать что-нибудь, как-нибудь, все же надо. Она все равно пропала, а сказать Еве про Букера и Джонни она не в силах, это было бы просто бессовестно. Она хотела остаться одна, хотела без чужой помощи справиться с этим.
      - Ложись, милая. Ты устала.
      - Нет, я не устала, тетя Сю.
      Она слышала, как донышко пустой чашки звякнуло о плиту. Надо заставить ее лечь! Да, Букер передаст имена товарищей шерифу. Если б только можно было его остановить! Вот решение, вот цель, вот яркая звезда, взошедшая на заре новой надежды. Скоро, через каких-нибудь полчаса, Букер доберется до Фоли-Вудса. Верно, пойдет дальней дорогой, ведь ближней он не знает. Я могла бы перейти речку вброд и обогнать его... А что делать потом?
      - Ева, милая, ложись спать. Мне теперь лучше. А тебе нужно отдохнуть.
      - Я не хочу спать, тетя Сю.
      - Я знаю, что для тебя лучше. Ты устала и промокла.
      - Мне хочется посидеть с вами.
      Она заставила себя улыбнуться и сказала:
      - Не думаю, чтобы они что-нибудь сделали Джонни-Бою.
      - Правда, тетя Сю?
      - Разумеется, милая.
      - Мне хочется подождать вместе с вами.
      - Это уж моя забота, милая. Для того и созданы матери, чтобы дожидаться детей.
      - Спокойной ночи, тетя Сю.
      - Спокойной ночи, милая.
      Ева потянулась и вышла из кухни, она смотрела ей вслед; скоро зашуршала маисовая солома в матрасе, значит, Ева легла. Она осталась одна. Сквозь щели в плите она видела, как гаснет огонь и покрывается серым пеплом, в комнате опять становилось холодно. Желтый луч прожектора все еще скользил мимо окна, и дождь по-прежнему барабанил по крыше. Да, она осталась одна, она сделала это ужасное дело одна, и выход должна найти тоже одна. И, словно вкладывая перст в язву, она припомнила ту минуту, когда бросила вызов шерифу, когда крикнула, чтобы почувствовать свою силу. Она отдала Сэга, чтобы спасти других, она отпустила Джонни, чтобы он спас других, а теперь, в минуту слабости, порожденной сознанием силы, она потеряла все. Если бы она не окликнула тогда шерифа, у нее было бы довольно силы, чтобы не поддаться Букеру; она могла бы сама оповестить товарищей. Что-то сжалось в ней, когда она вспомнила тот припадок страха, который подступил к ней в темном углу. В ту минуту ею снова овладело прошлое, от которого, думалось ей, она отделалась навсегда. Она думала, что нежность и теплота навсегда ушли в прошлое, она думала, что ничего не значит, если она поет теперь: "Он - лилия долины, он - утренняя звезда..." Она пела это в те дни, когда не надеялась ни на что в мире, когда холодная белая глыба толкнула ее в объятия Иисуса. Она думала, что Сэг и Джонни-Бой заставили ее забыть о нем, сосредоточить все свои надежды на борьбе за свободу черных. Все эти годы она верила и работала вместе с ними, и благодать их новой, грозной веры вливала в нее новую силу. Эта благодать была на ней, когда она позволила шерифу сбить себя с ног, эта благодать была на ней, когда она опять поднялась на ноги и стала перед шерифом. Но она сама себя обманула: душа ее жаждала подвига, и гордость толкнула ее на подвиг, который был ей не по силам. То, что она назвала имена товарищей Джонни-Боя, было только преддверием беспросветного ужаса. Она стояла, глядя в землю, и старалась заглушить в себе голос долга. Она была в трясине между двумя мирами, ни жива ни мертва, лишенная благодатной силы и нового и старого мира. Чем яснее она сознавала это, тем сильнее что-то нарастало в ней и стремилось к освобождению, тем сильней она жаждала увидеть новую звезду, новую надежду на беспросветном небе своей жизни, новую грозную веру, которая дала бы ей силы жить и действовать. Бесшумно и тревожно она ходила по кухне, чувствуя себя беззащитной перед мраком, перед дождем, перед внешним миром и замирая от стыда, когда мысль о любви Евы проносилась в ее сознании. Она подняла свои натруженные руки и разглядывала скрюченные пальцы.
      Господи, что же я могу сделать? Она могла перейти речку вброд и обогнать Букера. А потом? Как ей увидеть Джонни-Боя или Букера? И в ее ушах зазвучал угрожающий голос шерифа: "Готовь простыню, живым ему не быть!" Простыня! Да, да, простыня! Все ее существо обратилось в волю: все долгие годы ее жизни сосредоточились, слились в стремлении к одной цели. Возьму простыню и пойду! Сделаю, как он сказал. Господи боже, пойду с простыней за телом моего сына! А потом что? Она выпрямилась и сурово улыбнулась; она поняла сердцем, для чего прожила всю жизнь; вся она готова была вылиться в одном, последнем действии. Я знаю! Я знаю! Она вспомнила, что револьвер Джонни-Боя лежит в комоде. Спрячу револьвер под простыней и пойду за телом Джонни-Боя... На цыпочках она прошла к себе в комнату, выдвинула ящик и достала простыню. Ева спала: в темноте слышалось ее ровное дыхание. Она пошарила в ящике и нашла револьвер. Завернула его в простыню и спрятала под фартук. Потом она подкралась к постели и долго смотрела на Еву. А может быть, так даже лучше. Это должно было когда-нибудь случиться... Здесь, на Юге, ей нельзя было жить вместе с Джонни... И я не могла сказать ей про Букера. Скоро все кончится, и она никогда не узнает. Никогда не перестанет мне верить. Она затаила дыхание, когда солома в матрасе сухо зашуршала; потом все снова затихло, и она спокойно вздохнула. На цыпочках она вышла из комнаты, прошла по коридору и остановилась на крыльце. За пеленой дождя в небе скользил желтый луч прожектора. Она сошла на грязную дорогу, поднялась по косогору, остановилась и оглянулась на дом. В ее окне горела лампа, и желтый луч, вспыхивавший каждую секунду, казалось, питал ее светом. Она повернулась и зашагала через поля, крепко прижимая к себе простыню и револьвер и думая: "Бедная Ева... Бедная девочка... Она крепко спит".
      6
      Почти все время она шла, полузакрыв глаза, крепко сжав губы, подставив грудь ветру и косому дождю, и тяжелый холодный револьвер под простыней оттягивал ей руку. Она промокла насквозь; казалось, что ноги ее сами ступали в каждую лужу между рядами кукурузных стеблей.
      Она подошла к берегу речки и остановилась, соображая, в каком месте всего мельче. Вынув простыню из-под фартука, она обернула ею револьвер так, чтобы палец был на спуске. Перейду здесь, подумала она. Сначала она не почувствовала воды; ноги у нее уже промокли. Но, войдя по колено в воду, она ощутила холод; и вздрогнула, когда вода дошла ей до пояса. Господи, как глубоко! Миновав середину, она поняла, что опасности больше нет. Она вышла из воды, вскарабкалась на высокий, заросший травою берег, свернула в сторону и увидела, что впереди горят фары машин. Да, они все еще здесь! Она торопливо шла вперед, опустив голову. Успела я его обогнать или нет? Дай-то господи! Белое лицо Букера как живое всплыло на мгновенье перед ее глазами, но усилием воли она прогнала его. Теперь она была среди машин. Откуда-то послышались грубые мужские голоса.
      - Эй, ты!
      Она остановилась, крепко стиснув простыню. Двое белых с обрезами подошли к ней.
      - Какого черта ты здесь делаешь?
      Она не ответила.
      - Ты слышишь, что с тобой говорят?
      - Я пришла за моим сыном, - сказала она смиренно.
      - За своим сыном?
      - Да, сэр.
      - А что твоему сыну здесь понадобилось?
      - Шериф его взял.
      - Ах, чтоб тебя! Джим, ведь это того негра мамаша.
      - Что у тебя тут? - спросил один.
      - Простыня.
      - Простыня?
      - Да, сэр.
      - Зачем?
      - Шериф сказал, чтоб я принесла простыню завернуть его тело.
      - Ну-ну...
      - Вот так штука.
      Белые переглянулись.
      - Да, эти негры любят друг друга.
      - Что верно, то верно.
      - Отведите меня к шерифу, - попросила она.
      - Ты это что, командовать вздумала?
      - Нет, сэр.
      - Сведем тебя, когда надо будет.
      - Да, сэр.
      - Так ты пришла за его телом?
      - Да, сэр.
      - Ну так он еще жив.
      - Они убьют его, - сказала она.
      - Если скажет, то не убьют.
      - Он не скажет.
      - Почем ты знаешь?
      - Не скажет.
      - Мы уж знаем, как развязать негру язык.
      - Только не ему.
      - А ты высокого мнения о своем красном негре!
      - Он мой сын.
      - Что ж ты его не научила уму-разуму?
      - Он мой сын, - повторила она.
      - Послушай, тетушка, у тебя вон уж волос седой. Неужто ты веришь, что негры могут устроить революцию?
      - Черная республика, - ухмыльнулся другой.
      - Отведите меня к шерифу, - просила она.
      - Ведь ты его мать, - сказал первый. - Заставь его сказать, кто его товарищи.
      - Он не скажет.
      - Хочешь, чтоб он остался жив?
      Она не ответила.
      - Что ж, сведем ее к Брэдли.
      Они ухватили ее под руки, и она крепко вцепилась в простыню; они повели ее в лес, где толпились люди. Все для нее было просто: Букер ничего не скажет, для того она и пришла с револьвером, чтобы об этом позаботиться. Чем ближе звучали голоса, тем сильнее становилось в ней стремление исправить свою ошибку, выбраться из трясины на твердую землю. Нужно оттянуть время, пока не явится Букер. Ох, если б они пустили меня к Джонни-Бою! Когда они подвели ее ближе к толпе, белые лица повернулись к ней и гул голосов стал громче.
      - Кто это?
      - Негритянка!
      - Что ей здесь понадобилось?
      - Это его мать! - крикнул один из провожатых.
      - Зачем она пришла?
      - Принесла простыню завернуть его тело!
      - Он еще не умер.
      - Там стараются развязать ему язык!
      - Не долго ему жить, если он не заговорит.
      - Эй, глядите! Мать негра принесла простыню, чтобы завернуть его тело!
      - Вот так номер!
      - Может быть, она хочет устроить молитвенное собрание?
      - А проповедника она привела?
      - Эй, позовите-ка Брэдли!
      - Ладно.
      Толпа затихла. Все с любопытством на нее смотрели. Она чувствовала, что их холодные глаза стараются отыскать в ней уязвимое место. Она смиренно стояла, прикрывая револьвер простыней. Со всем, что они могли сделать с ней, она заранее примирилась.
      Подошел шериф.
      - Так ты принесла простыню, а?
      - Да, сэр, - прошептала она.
      - Похоже, что после затрещин ты стала умней?
      Она не ответила.
      - На что тебе простыня? Твой сын еще жив, - сказал он, протягивая руку.
      Она отступила назад, широко раскрыв глаза.
      - Не троньте!
      - Послушай, тетушка! - сказал он. - Будет тебе валять дурака. Поди скажи твоему сыну, чтоб он назвал своих товарищей, поняла? Обещаю тебе, что мы его не убьем, если он скажет. Мы дадим ему убраться из города.
      - Что же я могу ему сказать?
      - Так ты хочешь, чтоб мы его убили?
      Она не ответила. Кто-то подошел к шерифу и стал шептать ему на ухо.
      - Отведите ее, - сказал шериф.
      Они повели ее на покрытую грязью просеку. Дождь лил потоками в призрачном свете факелов. Люди раздвинулись, образовав полукруг, и она увидела Джонни-Боя, лежавшего в полной грязи колдобине. Он был связан веревкой и лежал скорчившись, на боку, одной щекой в луже черной воды. Его глаза вопросительно смотрели на нее.
      - Говори с ним, - сказал шериф.
      Если б можно было сказать ему, зачем она пришла! Но это было немыслимо; сначала надо сделать то, что она задумала, и она смотрела прямо перед собой, сжав губы.
      - Эй, негр! - окликнул шериф Джонни-Боя, пнув его ногой. - Вот твоя мать!
      Джонни-Бой не шевельнулся, не промолвил ни слова. Шериф оглянулся на нее.
      - Вот что, тетушка, - сказал он. - Тебя он скорее послушает, чем кого-нибудь другого. Пусть говорит, если хочет быть жив. Чего ради он покрывает остальных, негров и белых?
      Она положила палец на спуск револьвера и неподвижным взглядом смотрела в землю.
      - Подойди к нему, - сказал шериф.
      Она не тронулась с места. Сердце ее обливалось кровью под изумленным взглядом Джонни-Боя. Но другого выхода не было.
      - Что ж, ты сама этого хотела. Убей меня бог, я знаю, как тебя заставить с ним разговаривать, - сказал он, оборачиваясь в сторону. - Эй, Тим, возьми бревно, переверни этого негра лицом вниз и положи его ноги на бревно.
      Одобрительный шепот пробежал в толпе. Она закусила губу, ей было известно, что это значит.
      - Ты хочешь, чтобы твоего негра искалечили? - услышала она голос шерифа.
      Она не ответила. Она видела, как подкатили бревно, Джонни-Боя приподняли и положили лицом вниз, потом подняли его ноги на бревно. Его колени лежали на бревне, носки башмаков свисали вниз. Она так ушла в созерцание, что ей казалось, будто это ее поднимают и укладывают для пытки.
      - Дайте лом! - сказал шериф.
      Высокий худой человек принес лом из автомобиля и стал над бревном. Челюсти его медленно двигались, он жевал табак.
      - Ну, теперь твоя очередь, тетушка, - сказал шериф. - Говори ему, что делать.
      Она смотрела на дождь. Шериф повернулся.
      - Может быть, она думает, что мы шутим. Если она ничего не скажет, перебей ему ноги.
      - Ладно, шериф.
      Она стояла и ждала Букера. Ноги ее подламывались, она не знала, сколько времени сможет продержаться, вынести. Про себя она повторяла: если б он пришел сейчас, я убила бы их обоих.
      - Она ничего не говорит, шериф!
      - Ну, черт возьми, начинай!
      Лом опустился, и тело Джонни-Боя расплескало грязную воду в луже. Раздался стон. Она пошатнулась, крепко сжимая револьвер в простыне.
      Лицо Джонни-Боя повернулось к ней. Он застонал.
      - Уходи отсюда, мать! Уходи!
      В первый раз она услышала его голос, с тех пор как пришла в лес, и чуть не потеряла власти над собой. Она рванулась вперед, но рука шерифа удержала ее.
      - Ну нет! Не хотела тогда, а теперь поздно! - Он повернулся к Джонни-Бою. - Она может уйти, если ты скажешь.
      - Мистер, он ничего не скажет.
      - Мать, уходи! - сказал Джонни-Бой.
      - Убейте его! Не мучьте его так, - просила она.
      - Пусть говорит, а не то прощайся с ним, - сказал шериф.
      Она молчала.
      - Зачем ты сюда пришла? - простонал Джонни-Бой.
      - Я прорву ему барабанные перепонки, - сказал шериф. - Если ты хочешь что-нибудь сказать ему, так лучше говори сейчас.
      Она закрыла глаза. Ей слышно было, как шаги шерифа шлепают по грязи. Я могла бы спасти сына!
      - Не хотела говорить с ним, когда было можно, - сказал шериф. Попробуй-ка теперь.
      Горячие слезы текли по ее щекам. Она хотела застрелить Джонни-Боя, освободить его. Но если она это сделает, у нее отнимут револьвер, и Букер скажет, кто были остальные. Господи, помоги мне. Теперь толпа громко переговаривалась, как будто самое главное было кончено. Ей казалось, что она целую вечность стоит здесь и смотрит, как Джонни-Бой корчится и стонет в своем беззвучном мире.
      - Эй, шериф, тут кто-то вас спрашивает!
      - Кто такой?
      - Не знаю.
      - Приведи его сюда.
      Она выпрямилась, дико озираясь вокруг, крепко сжимая револьвер. Неужели это Букер? И она замерла, чувствуя, что возбуждение может ее выдать. Может быть, я смогу убить двоих! Может быть, удастся выстрелить два раза! Шериф стоял перед ней, дожидаясь. Толпа расступилась, и она увидела подбегающего Букера.
      - Я знаю, кто они, шериф, - крикнул он.
      Он вышел на просеку, туда, где лежал Джонни-Бой.
      - Ты узнал имена?
      - Да! Старуха негритянка...
      Увидев ее, он разинул рот и замолчал. Она сделала шаг вперед и подняла простыню.
      - Что это...
      Она выстрелила один раз и сейчас же повернулась, слыша вопли толпы. Она целилась в Джонни-Боя, но они окружили ее, сбили с ног, вырвали у нее простыню. Мельком она увидела, что Букер лежит ничком, лицом в грязь, вытянув перед собой руки, потом толпа заслонила его. Она лежала, не пробуя бороться, глядя сквозь струи дождя на лица белых над нею. И вдруг она успокоилась: они уже не белая глыба, они не выталкивают ее на край жизни. Вот и хорошо!
      - Она убила Букера!
      - У нее был револьвер в простыне!
      - Зачем она в него стреляла?
      - Убить эту суку!
      - Я так и подумал, что тут что-то нечисто!
      - Говорил я, надо ей всыпать как следует!
      - А Букер готов!
      Она не глядела на них, не слушала. Она отдала свою жизнь, прежде чем ее взяли, и стояла безучастная ко всему. Она сделала что хотела. Если б только Джонни-Бой... Она взглянула на него: он лежал и смотрел на нее измученными глазами.
      - Зачем ты в него стреляла, а?
      Это был голос шерифа, она не ответила.
      - Может быть, она в вас метила, шериф?
      - Зачем ты в него стреляла?
      Шериф пнул ее ногой, она закрыла глаза.
      - Ах ты, черная сука!
      - Хорошенько ее!
      - Может быть, она пронюхала насчет Букера?
      - О черт, да чего же вы ждете?
      - Да убейте ее!
      - Убейте обоих!
      - Сначала сына, пусть посмотрит!
      Она слушала то, чего уже не мог слышать Джонни-Бой. Раздались два выстрела, один за другим, будто один выстрел. Она не смотрела на Джонни-Боя, она смотрела на лица белых, тяжелые и мокрые в свете факелов.