Он выключил радио, изо всех сил сопротивляясь бессмысленному желанию немедленно что-то сделать. Он слонялся по пещере, трогал стены пальцами. И вдруг замер. _Что с ним творится_? Ну конечно... Все из-за этих стен; из-за этих дурацких стен ему до безумия хотелось выбраться на поверхность земли, на черный солнечный свет. Он торопливо погасил лампочку, чтобы избавиться от этих вопящих стен, и сел на ящик с инструментами. Да, он в западне. Мускулы у него напряглись, и по лицу покатился пот. Он понял, что не может здесь оставаться - и выйти тоже не может. Дрожащими пальцами он поднес к самокрутке спичку; зеленые стены выступили навстречу ее огоньку с воинственной четкостью; в пурпурном блике на стволе пистолета была угроза; мясницкий секач таращился на него пятнами крови; курган серебра и меди грозно тлел; бриллианты подмигивали с полу; а золотые часы тикали и тряслись, подсаживая время на престол сознания, отмеривая пределы жизни... Спичка погасла, он сорвался с места и наскочил на гвозди, торчавшие из стены. Помрачение прошло. Он вздрогнул: ему стало ясно, что, несмотря на страх, он рано или поздно выйдет на мертвый солнечный свет и расскажет что-нибудь, как-нибудь, кому-нибудь - обо всем этом.
      Он снова сел на ящик с инструментами. Усталость давила на лоб и глаза. Прошло несколько минут, и он успокоился. Задремал, но воображение бодрствовало. Ему представилось, как он встает и снова бредет навстречу потоку сточной воды; доходит до колодца, вылезает наверх и с удивлением видит комнату, полную вооруженных полицейских, которые внимательно наблюдают за ним. Он вздрогнул и очнулся - в темноте, на прежнем месте. Вздохнул, закрыл глаза и опять уснул; на этот раз воображение подсунуло план защиты. Ему привиделось, будто он стоит в комнате и смотрит на собственное голое и остывшее тело, которое лежит на белом столе. В дальнем углу сбились кучкой люди, они боятся его тела. Хотя он лежит на столе мертвый, он же, необъяснимым образом, стоит рядом с собой, охраняет свое тело, не подпускает людей и про себя смеется над этим положением. Боятся меня, думает он.
      Опять он вздрогнул и проснулся, вскочил на ноги, встал посреди черной пещеры. Прошла, наверное, минута, а он все не шевелился. Он витал между сном и явью - легкая добыча нелепых страхов. Он не видел и не слышал. Часть его существа спала; кровь текла медленно, мышцы бездействовали. В то же время он был возбужден, непонятно почему, натянут как струна. Он поднес руки к лицу, словно его душили слезы. Постепенно руки опустились, он зажег спичку, огляделся: где же та дверь, за которой он будет в безопасности; но двери не было, только зеленые стены и живой пол. Спичка погасла, и опять стало темно.
      Прошло пять минут, он по-прежнему стоял, и тут ему пришло в голову, что все это было во сне. Да... Но он и сейчас не совсем проснулся; он до сих пор почему-то слеп и глух. Сколько же он спит? Где? Вдруг он вспомнил оклеенные зеленой бумагой стены пещеры и в тот же миг услышал громкое пение в церкви за стеной. Ага, это они меня разбудили, пробормотал он. Он подтянулся, лег на ярус труб и приблизил лицо к узкой щели. Между церковными скамьями там и сям стояли мужчины и женщины. Песня кончилась, и черная девушка, откинув голову и закрыв глаза, жалобно затянула новый гимн:
      Я рада, рада, как я рада
      Иисус души моей услада.
      Вся ее песня состояла из этих нескольких слов, но чего не могли сказать слова, говорило само исполнение - повторяя эти строки, она все время меняла интонацию и темп, и переливы голоса выражали смысл, не освоенный разумом. Еще одна женщина подхватила песню, потом вступил голос старика. Скоро все прихожане пели:
      Я рада, рада, как я рада
      Иисус души моей услада.
      Они ошибаются, прошептал он в музыкальной темноте. Ему казалось, что в своих поисках счастья, все равно напрасных, они считают себя виновными в каком-то страшном грехе, хотя не могут ни вспомнить его, ни осознать. Сейчас он был во власти такого же настроения, с каким спустился под землю. Оно накатило лавиной вопросов: почему это чувство вины сидит как будто от рождения, почему так легко возникает, расталкивает другие чувства, мысли, ощущается как что-то физическое? Казалось, что, когда оно овладевает тобой, ты воспроизводишь в своей душе какой-то полуотчетливый, давным-давно заданный шаблон; казалось, ты всякий раз пытаешься вспомнить какое-то гигантское потрясение, оставившее стойкий след на самом твоем теле, след, которого не забудешь и не сотрешь, - и лишь рассудок сознательно забывает о нем, но зато превращает жизнь в вечную тревогу.
      Необходимо было отделаться от этого настроения; он слез с труб. Нервы были натянуты так, что, казалось, черепная коробка пульсирует вместе с мозгом. Необходимо было что-то сделать, но он не мог сообразить что. Однако понимал, что если будет стоять здесь, пока не решится, то никогда не сойдет с места. Он протиснулся через свой лаз в кирпичной стене, и физическое усилие немного успокоило нервы. Но в подвале радиомагазина он остановился от страха - услышал громкие голоса.
      - Не крути, пацан! Говори, что ты сделал с приемником?
      - Дядя, не крал я приемника! Ей-богу!
      Он услышал глухой увесистый звук и понял, что мальчика сильно ударили.
      - Не надо, дядя!
      - В залог сдал?
      - Нет, дядя! Не крал я приемника! У нас свой есть приемник, - рыдал мальчишка. - Подите к нам домой, посмотрите!
      До него опять донесся звук удара. До чего забавно - он зажал рот ладонью, чтобы не рассмеяться вслух. Бьют какого-то несчастного мальчишку, прошептал он, качая головой. Мальчика было немного жалко, и он даже подумал, не принести ли приемник обратно, сюда в подвал. Нет. Может быть, это хорошо, что мальчика бьют; может быть, это заставит его впервые в жизни подумать о загадке его существования, о вине, которой ему не избыть.
      Улыбаясь, он мигом перелез через угольную кучу и снова оказался в подвале здания, где очистил сейф. Он выбрался в проход между домами, влез на водосточную трубу и заглянул в узкую щель окна. Знакомая картина допроса заставила его сжаться. В обрамлении окна при ярком дневном свете сидел, свесив голову, обнаженный до пояса сторож. Глаза у сторожа были заплывшие, багровые, лицо и плечи исполосованы красными и черными рубцами. Позади него стоял распахнутый сейф, показывая пустое нутро. Ага, решили, что это его рук дело, подумал он.
      В комнате послышались шаги, перед ним прошел человек в синей форме, потом другой, потом еще один. Полиция, шепнул он. Ага, заставляют сторожа сознаться, как его самого заставили сознаться в чужом преступлении. Он глядел в комнату и старался что-то припомнить. А... Это те же самые полицейские, которые били его и заставили подписать бумагу, когда от боли и усталости ему уже все было безразлично. Теперь они то же самое делают со сторожем. Когда он увидел, как один из полицейских трясет пальцем прямо перед носом у сторожа, у него заколотилось сердце.
      - Признавайся, Томпсон, тут свой работал! - сказал полицейский.
      - Я вам все сказал, что знаю, - выдавил сторож сквозь распухшие губы.
      - Ведь кроме тебя никого тут не было! - закричал полицейский.
      - Я спал, - ответил сторож. - Я виноват, но я всю ночь проспал!
      - Хватит врать!
      - Это правда!
      - Когда ты узнал шифр?
      - Я не умею открывать замок, - сказал сторож.
      Затаив дыхание, он висел на водосточной трубе; ему хотелось смеяться, но он сдерживался. Он чувствовал себя всемогущим; да, он может вернуться в пещеру, сорвать деньги со стен, собрать бриллианты и кольца, принести сюда и написать в записке, где им искать свои дурацкие игрушки. Нет... Что толку? Стоит ли трудиться? Сторож виноват; виноват не в том преступлении, в котором его обвиняют, но все равно виноват, и всегда был виноват. Его беспокоило только одно - что человека, который на самом деле украл, не обвиняют. Но он утешил себя: пока он жив, они и до него доберутся.
      Он увидел, как полицейский ударил сторожа в зубы.
      - Хватит вола вертеть, сволочь!
      - Я сказал вам все, что знаю, - пролепетал сторож, как ребенок.
      Один из полицейских зашел сзади и выдернул из-под него стул; сторож упал ничком.
      - Встань! - сказал полицейский.
      Сторож, дрожа, встал и мешком опустился на стул.
      - Ну, будешь говорить?
      - Я сказал вам все, что знаю, - прошептал сторож.
      - Где ты спрятал краденое?
      - Я не брал!
      - Томпсон, ты не тем местом думаешь, - сказал один полицейский. - Мы тебя подвесим, чтобы мозги встали на место.
      Он увидел, как полицейские надели ему наручники на запястья и на щиколотки; потом они подняли сторожа, перевернули и повесили за ноги на двери. Сторож висел головой вниз, с выпученными глазами.
      Они с ума сошли, прошептал он, обнимая ребристую трубу.
      - Будешь говорить? - прокричал полицейский сторожу в ухо.
      Он услышал, как сторож застонал.
      - Будешь так висеть, пока не заговоришь, понял?
      Он увидел, что сторож закрыл глаза.
      - Снимем его. Потерял сознание, - сказал полицейский.
      Он увидел, как они сняли тело, небрежно швырнули на пол, и ухмыльнулся. Полицейский снял наручники.
      - Пускай очухается. Пойдем покурим, - сказал другой.
      Все трое скрылись из поля зрения. Хлопнула дверь. Ему захотелось крикнуть сторожу, что он может бежать через лаз в подвале и жить с ним в пещере. Да разве сторож поймет, сказал он себе. Немного погодя он увидел, что сторож встал и стоит, качаясь от слабости. Потом сторож поплелся через всю комнату к письменному столу, выдвинул ящик и достал пистолет. Застрелиться хочет, подумал он, внимательно и жадно, с отстраненным любопытством наблюдая последние движения этого человека. Сторож мутным взглядом окинул комнату и поднес пистолет к виску; так он стоял несколько минут и кусал губы, пока из угла рта не потекла кровь.
      Нет, не надо ему этого делать, сказал он про себя, жалея сторожа.
      - Не надо! - не то крикнул, не то прошептал он.
      Сторож обалдело оглянулся; он услышал. Но это ничему не помогло: грохнул выстрел, голова сторожа бешено дернулась, он рухнул, как бревно, и замер; пистолет со стуком, ударился об пол.
      Трое полицейских вбежали в комнату с пистолетами наготове. Один опустился на колени, перевернул тело сторожа и уставился на рваную алую дыру в виске.
      - Правильно мы догадались, - сказал он, не поднимаясь с колен. - Так и есть, он виноват.
      - Можно закрывать дело, - сказал другой.
      - Понял, что ему крышка, - с угрюмым удовлетворением сказал третий.
      Он спустился по водосточной трубе, прополз через все свои ходы и вернулся в пещеру. Лихорадка пробирала его до костей. Ему надо было действовать, но он боялся. Глаза его вперились во тьму, словно им не давали закрыться чьи-то невидимые пальцы, словно лишились век. Мышцы его занемели; ему казалось, что он стоит так уже тысячу лет.
      Когда он сдвинулся с места, его движения были точными, мышцам вернулась упругость, они будто зарядились энергией из каких-то запасов. Он пролез через нору в земле, спрыгнул в серый поток сточной воды и зашлепал по каналу. Под уличным перекрестком он поскользнулся, упал навзничь и с головой ушел под воду. Правая рука судорожно вцепилась в выступ перед спуском, и он почувствовал, с какой яростью тянет его вниз течение. Вода доходила ему до шеи; секунду он не двигался. Он знал, что стоит сделать неверное движение, и его затянет вниз. Он взялся за выступ обеими руками и стал медленно подтягиваться. Снова встал на ноги среди бегущей воды и вздохнул с облегчением - смерть миновала его.
      Осторожно побрел дальше по сточной воде и остановился там, где на ней лежала паутина света, просочившегося сквозь люк, Увидел крюки, взбегавшие по стене колодца, поднялся по ним, подпер плечом чугунную крышку и чуть отодвинул. Выглянул: на него обрушилась лавина звуков и жаркое солнечное сияние, в котором проплывали смутные тени. Ошпаренный страхом, упал в сероватый поток и застыл в потемках, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Задрожала мостовая, над головой прогрохотал грузовик и, словно предупреждая его, чтобы он сидел в своем мире темного света, с повелительным лязгом вбил крышку в обод люка.
      Он не знал, велик ли его страх, потому что страх завладел им целиком; однако это не был страх перед полицией в людьми, а холодный ужас при мысли о тех поступках, которые он неизбежно совершит, если выйдет на жестокий свет дня. Разум его говорил "нет", тело говорило "да", и он не мог разобраться в своих чувствах. Он постепенно распрямлялся - из глотки его вырвался жалобный вой. Он полез наверх и услышал слабые гудки машин. Как обезумевшая кошка, он вскарабкался по стальным крюкам, поддел плечом крышку люка и сдвинул наполовину. Глаза на миг захлебнулись ужасным, желтым светом, и его окружила такая тьма, какой не найдешь в подземелье.
      Он высунулся из люка, заморгал, зрение частично вернулось, предметы обозначились. Странное дело: никто не бежал к нему, никто не нападал. Раньте он представлял себе свое появление на свет как отчаянную схватку с людьми, которые потащат его на казнь; а тут жизнь вокруг него застыла это остановился транспорт. Он отодвинул крышку в сторону, встал неуверенно посреди мира, такого хрупкого, что, казалось, он сейчас рухнет и сбросит его в какую-то бездонную пустоту. Но никому не было дела до него. Машины сворачивали в сторону, огибали его и зияющий колодец.
      - Чего же ты, чучело, красный фонарь не повесил? - крикнул хриплый голос.
      Он понял: его приняли за ремонтника. Опасливо пробираясь между машин, он двигался к тротуару.
      - Куда ты прешься, образина?
      - Вот, правильно! Постой тут, пока не задавят!
      - Ты что, ослеп, паразит?
      - Иди домой, проспись!
      На тротуаре стоял полицейский и смотрел в другую сторону. Проходя мимо него, он испугался, что сейчас его схватят, но ничего не случилось. Где он? Наяву ли это? Ему хотелось оглядеться, сообразить, где он, но он предчувствовал, что, если сделает это, с ним произойдет что-то ужасное. Он вошел в широкую дверь магазина мужской одежды и увидел в высоком зеркале свое отражение: черное заросшее лицо, торчат скулы, грязная кепка набекрень, глаза красные, остекленелые, рубашка и брюки болтаются, заляпанные грязью. Руки вымазаны в чем-то черном, липком. Он закинул голову и захохотал так, что прохожие останавливались и оглядывались.
      Поплелся дальше по тротуару, понятия не имея, куда идет. Но что-то дремавшее в нем гнало его куда-то - кому-то что-то сказать. Через полчаса до его слуха донеслось воодушевленное пение:
      Агнец, Агнец, милый Агнец,
      Голос твой я слышу вновь.
      Ниспошли мне, Агнец, Агнец,
      Свою милость и любовь.
      Церковь! - вскрикнул он. Кинулся бегом, подбежал к кирпичной лестнице в полуподвал. Это она! В эту церковь он заглядывал. Да, он войдет и скажет им. Что? Он не звал; но, когда он окажется с ними лицом к лицу, он найдет слова. Сегодня воскресенье, догадался он. Сбежал по ступенькам и распахнул дверь; церковь была полна, песня хлынула ему навстречу.
      Агнец, Агнец, милый Агнец,
      Жизнь свою мне расскажи.
      Утоли своею славой,
      Агнец, скорбь моей души.
      С улыбкой на дрожащих губах он смотрел на их лица.
      - Эй! - крикнул он.
      Многие повернулись к нему, но песня катилась дальше. Его сильно дернули за руку.
      - Извини, брат, здесь так нельзя, - сказал ему мужчина.
      - Нет, послушайте!
      - В доме божием нельзя буянить, - сказал тот.
      - Он грязный, - вмешался другой.
      - Но я хочу говорить с ними, - громко сказал он.
      - От него воняет, - пробурчал кто-то.
      Песня кончилась, но тут же началась новая.
      О, дивное виденье на кресте,
      Ты жизнь земную светом озаряешь!
      О, дивное виденье на кресте,
      Любовью ты нам души согреваешь!
      Он хотел вырваться, но его уже держало много рук, тащили к выходу.
      - Пустите меня! - кричал он, отбиваясь.
      - Уходи!
      - Он пьяный, - сообщил кто-то. - Как ему не стыдно!
      - Ведет себя как ненормальный!
      Он понял, что его не станут слушать, и пришел в исступление.
      - Да погодите, дайте сказать...
      - Уйди от двери, полицию позову!
      Взгляд его остановился, дрожащую улыбку потушило удивление.
      - Полицию, - рассеянно повторил он.
      - Убирайся!
      Его вытолкнули на кирпичную лестницу, и дверь захлопнулась. Песня не смолкала.
      Видение чудесное,
      Зажги мне сердце радостью
      И душу напои мою
      Любовию и благостью!
      Он опять заулыбался. Ну да, полиция... Вот! Как же он раньше не подумал? Нет, эта мысль сидела где-то глубоко, но только сейчас стала главной. На перекрестке он поднял голову и увидел табличку с названиями улиц: КОРТ-СТРИТ - ХАРТСДЕЙЛ-АВЕНЮ. Свернул за угол; перед мысленным взглядом, все заслоняя, стояло здание полиции. Ну да, это там его били, обвиняли, заставляли сознаться. Он придет туда и все разъяснит, даст показания. Какие показания? Он не знал. Он сам и есть показания, и, поскольку ему все совершенно ясно, он сумеет объяснить это другим.
      Он дошел до угла Хартсдейл-авеню и повернул налево. Ага, вот и полиция... По лестнице спустился полицейский и прошел мимо, не взглянув на него. Он поднялся по каменным ступенькам, вошел в дверь, остановился; в коридоре стояли несколько полицейских, разговаривали, курили. Один повернулся к нему.
      - Тебе чего, малый?
      Он поглядел на полицейского и рассмеялся.
      - Чего ржешь? - спросил полицейский.
      Он оборвал смех и не сводил с полицейского глаз. Он был весь переполнен тем, что хотел сказать им, но сказать он не мог.
      - Дежурного ищешь?
      - Да, сэр, - быстро ответил он; потом: - Нет, нет, сэр.
      - Ну так давай решай.
      Его окружили четверо полицейских.
      - Я ищу людей, - сказал он.
      - Каких людей?
      Как ни странно, он не мог вспомнить фамилии тех полицейских; он помнил, как они били его, помнил, какое он подписал признание и как убежал от них. Он видел пещеру поблизости от церкви, деньги на стенах, пистолеты, кольца, секач, часы, бриллианты на полу.
      - Они привели меня сюда... - начал он.
      - Когда?
      Мысль прорвала кляксу времени, прожитого в подземной темноте. Он понятия не имел, сколько прошло времени, - судя по тому, что он там пережил, это время не могло быть коротким, однако разум говорил ему, что времени прошло немного.
      - Это было давно. - Он говорил, как ребенок, который пытается рассказать почти улетучившийся из памяти сон. - Это было давно, - повторил он, положившись на подсказку чувств. - Они били меня... Я испугался... Убежал.
      Полицейский презрительно покрутил пальцем у виска.
      - Того.
      - Ты знаешь, где находишься?
      - Да, сэр. В полицейском отделении, - ответил он твердо, чуть ли не с гордостью.
      - Ну так кто тебе нужен?
      - Те люди, - снова сказал он, чувствуя, что они наверняка знают этих людей. - Вы знаете этих людей, - сказал он с обидой.
      - Как тебя звать?
      Он раскрыл рот, чтобы ответить, но ничего у него не вышло. Он забыл.
      Хотя какая разница? Это не имеет значения.
      - Где ты живешь?
      Где он живет? Столько времени прошло с тех пор, как он жил здесь, в этом незнакомом мире, что и вспоминать не имело смысла. Но тут на него снова накатило настроение, с которым он жил под землей. Он подался к ним и торопливо заговорил.
      - Они сказали, я убил женщину.
      - Какую женщину? - спросил полицейский.
      - И я подписал бумагу, а в ней говорилось, что я виноват, - продолжал он, пропустив вопрос мимо ушей. - Потом я сбежал...
      - Ты сбежал из лечебницы?
      - Нет, сэр. - Он заморгал и покачал головой. - Я вышел из-под земли. Я столкнул крышку люка и вылез...
      - Ну ладно, - сказал полицейский и положил руку ему на плечо. - Мы свезем тебя к психиатру, там тобой займутся.
      - Может, он из пятой колонки? - выкрикнул другой.
      Они захохотали, и он, несмотря на тревогу, захохотал с ними. Только они хохотали так долго, что ему стало не до себе.
      - Мне надо найти этих людей, - смирно напомнил он.
      - Слушай, ты что пил?
      - Воду, - сказал он. - У меня в подвале есть вода.
      - А люди, от которых ты сбежал, - они были в белом?
      - Нет, сэр, - с готовностью ответил он. - Они были как вы.
      Пожилой полицейский схватил его за руку.
      - Постарайся-ка вспомнить, где они тебя забрали?
      Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, но в памяти ничего не шевельнулось. Перед ним стоял полицейский и требовал связных ответов, а он уже не мог думать умом; он думал чувствами, и слов не получалось.
      - Я был виноват, - сказал он. - Нет, нет, сэр. То есть тогда я еще не был!
      - Да говори ты толком. Ну, где тебя забрали?
      Это была задача, и мозг стал восстанавливать события в обратном порядке; чувства отбросили его на много часов назад, и он увидел пещеру, сточный коллектор, залитую кровью комнату, где была убита женщина.
      - Ну да, сэр, - заулыбался он, - я как раз выходил от миссис Вутен.
      - Кто она такая?
      - Я у нее работаю.
      - Где она живет?
      - Рядом с миссис Пибоди, с той женщиной, которую убили.
      Полицейские примолкли и уставились на него.
      - Что тебе известно о смерти миссис Пибоди?
      - Ничего, сэр. А они сказали, что это я ее убил. Но это неважно. Я все равно виноват!
      - Что ты мелешь?
      Улыбка сошла с его лица, подземелье снова завладело его мыслями; он увидел пещеру рядом с церковью, хотел сказать им, зашевелил губами. Но как это сказать? Между тем, что он чувствовал, и тем, что занимало этих людей, была пропасть. Он глядел на их лица и догадывался, что объяснить им ничего нельзя, что, если бы он и объяснил, они все равно не поверили бы.
      - Все, кого я видел, были виноваты, - медленно начал он.
      - Тьфу ты, - проворчал один полицейский.
      - Слушайте, - сказал другой, - эту Пибоди убили на Вайнвуд. Десятый участок.
      - А где они? - спросил первый.
      - Наверху, отдыхают.
      - Сэм, отведи его наверх, - приказал первый.
      - Хорошо. Пошли, ты.
      Пожилой полицейский взял его под руку, повел наверх по деревянной лестнице, потом по длинному коридору к двери.
      - Десятый участок! - крикнул полицейский в дверь.
      - Что? - отозвался грубый голос.
      - К вам гости!
      - Какие еще?
      Пожилой полицейский распахнул дверь и втолкнул его в комнату.
      Он смотрел на них раскрыв рот; сердце у него почти перестало биться. Перед ним были трое полицейских, которые арестовали его и мучали, чтобы он подписал признание. Они сидели за столиком, играли в карты. Воздух был синим от табачного дыма, и солнце било через высокое окно, пронизывая причудливые сизые облака. Он увидел, что один полицейский поднял голову; лицо у него было усталое, сигарета вяло свисала из угла рта, припухшие глаза щурились, в руках он держал карты.
      - Лоусон! - позвал он.
      Едва услышав это имя, он вспомнил их всех: Лоусон, Мерфи и Джонсон. До чего просто. Он стоял и улыбался, ему было интересно, как они отнесутся к его возвращению.
      - Ко мне? - разбирая карты, буркнул человек, которого назвали Лоусоном. - Кто такой?
      Пока что его узнал только один, рыжий Мерфи.
      - Вы разве меля не помните? - выпалил он и подбежал к столу.
      Теперь на него смотрели все трое. Лоусон, должно быть главный, вскочил на ноги.
      - Где тебя черти носили?
      - Ты его знаешь, Лоусон? - спросил пожилой полицейский.
      - А? - нахмурился Лоусон. - А как же. Я им займусь.
      Пожилой полицейский вышел из комнаты, а Лоусон запер дверь на ключ.
      - А ну-ка поди сюда, - холодно приказал Лоусон.
      Он не пошевелился. Он переводил взгляд с лица на лицо. Да, он расскажет им про свою пещеру.
      - По-моему, он не в себе, - сказал Джонсон, до того молчавший.
      - За каким чертом ты сюда явился? - спросил Лоусон.
      - Я... я больше не хочу бегать, - сказал он. - Теперь я согласен. - Он замолчал: его удивило, как его встретили полицейские.
      - Так, значит, прятался? - спросил Лоусон, и по его тону ясно было, что предыдущих слов он не слышал. - Ты сказал нам, что тебя тошнит, а когда мы вышли из комнаты, сбежал через окно.
      Его охватила паника. Да им дела нет до того, про что он хочет рассказать! Ждут, когда он начнет, чтобы посмеяться над ним. Он должен выбраться из этой трясины, должен заставить их отнестись к нему серьезно.
      - Начальник, я унес мешок денег и обклеил ими стены... - начал он.
      - Тьфу ты пропасть, - сказал Лоусон.
      - Послушай меня, - сказал Мерфи, - тебе же добра хотят. Ты нам не нужен, понятно? Ты свободен, свободен как птица. Иди теперь домой и обо всем забудь. Это была ошибка. Мы поймали того, кто убил Пибоди. Никакой он не цветной. Он итальянец.
      - Замолчи! - крикнул Лоусон. - Ты что, не соображаешь?
      - Да я хотел ему растолковать, - сказал Мерфи.
      - Нельзя нам отпускать этого ненормального дурака, - взбесился Лоусон. - Может, он идиот, а может, чернуху раскидывает...
      - Я был в подвале, - начал он, как ребенок, повторяющий урок наизусть, - и зашел в кино... - Голос его замер. Он забегает вперед. Сперва надо рассказать им про хор в церкви, но как найти слова? Он посмотрел на них с мольбой. - Я залез в магазин и унес в мешке деньги и бриллианты, часы, кольца... Я их не украл, я их отдам. Я их взял только поиграть... Недоверие в их глазах отбросило его, заставило умолкнуть.
      Лоусон закурил и холодно посмотрел на него.
      - Что ты сделал с деньгами? - осторожно спросил он.
      - Я обклеил сотенными стены.
      - Какие стены? - спросил Лоусон.
      - Земляные стены в подвале, - с улыбкой объяснил он, - в подвале рядом с церковью. А кольца и часы развесил, а бриллианты в грязь затоптал... Он видел, что они его не понимают. Он сгорал от желания убедить их, и его неудержимо несло дальше: - Я видел мертвого ребенка и мертвого взрослого...
      - Да ты спятил, - прорычал Лоусон и толкнул его на стул.
      - Нет, правда...
      - Джонсон, где эта бумага, что он подписал? - спросил Лоусон.
      - Какая бумага?
      - Балда, признание!
      Джонсон достал бумажник и вытащил из него помятый листок.
      - Да, да, начальник, - сказал он, протягивая руку. - Я подписал ее...
      Лоусон отвесил ему оплеуху, и он не опрокинулся только потому, что спинка стула уперлась в стену. Лоусон чиркнул спичкой и поднес листок к огню; признание догорело до пальцев Лоусона.
      Он смотрел как громом пораженный; солнце подземелья скрывалось, и жуткая дневная тьма подступала к нему. Они ему не верят, но он _должен_ сделать так, чтобы они поверили!
      - Нет, правда, начальник...
      - Видишь, все в порядке, - посмеиваясь, успокоил его Лоусон. - Я сжег твое признание. Ты ничего не подписывал. - Лоусон подошел к нему с пеплом на ладони. - И ты ничего об этом не помнишь, так?
      Почувствовав, что они смущены, он стал их уговаривать:
      - Вы меня не бойтесь. Если хотите, я подпишу вам другую бумагу. И покажу вам пещеру.
      - Ты чего финтишь? - вдруг спросил Лоусон.
      - Чего ты хочешь разнюхать? - спросил Джонсон.
      - Кто тебя подослал? - спросил Мерфи.
      - Меня никто не подсылал, - сказал он. - Я просто хочу показать вам комнату...
      - Да спятил он, и все, - сказал Мерфи. - Отправим его к психиатру.
      - Нет, - сказал Лоусон. - Он что-то темнит, хотел бы я знать, в чем тут дело.
      Ему вдруг пришло в голову, как их можно убедить; он порывисто вскочил.
      - Начальник, я видел, как сторож застрелился, - вы его тогда обвинили в краже. А он не крал денег и камней. Это я взял.
      Лоусон бросился к нему, как тигр, схватил за шиворот и поднял в воздух.
      - Кто тебе это сказал?
      - Спокойно, Лоусон, - сказал Джонсон. - Он прочел в газете.
      Лоусон отшвырнул его.
      - Не мог он прочесть. - Лоусон вытащил из кармана бумаги. - Я еще не подал рапорт.
      - Так откуда же он знает? - спросил Мерфи.
      - Пошли отсюда, - вдруг что-то решив, сказал Лоусон. - Слушай, мы отвезем тебя в хорошее, тихое место, понял?
      - Да, начальник, - ответил он. - И я покажу вам подземелье.
      Лоусон выругался и застегнул на себе пояс с пистолетом. Прищуренными глазами посмотрел на Джонсона и Мерфи.
      - Слышите, - вполголоса сказал он, - ни слова об этом, поняли?
      - Ладно, - сказал Джонсон.
      - Ясно, - сказал Мерфи.
      Лоусон отпер дверь, а Мерфи с Джонсоном свели его вниз. В коридоре было полно полицейских.
      - Что у вас с ним, Лоусон?
      - Что он натворил, Лоусон?
      - Это псих у тебя, Лоусон?
      Лоусон не отвечал. Мерфи с Джонсоном подвели его к машине у обочины тротуара, сунули на заднее сиденье. Лоусон сел за руль, и машина тронулась.
      - Ты что задумал, Лоусон? - спросил Мерфи.
      - Слушайте, - медленно начал Лоусон, - мы говорим газетчикам, что Пибоди убил он, что он раскололся, - и тут он смывается. Поймали итальяшку, говорим газетчикам, что нарочно сбили их с толку, чтобы обмануть настоящего убийцу, так? Теперь появляется этот болван и начинает чудить. Отпустим его - растреплет, что мы ему на самом деле шили убийство.
      - Нет, я согласен, начальник, - сказал он, ощущая на локтях крепкую хватку Мерфи и Джонсона. - Я виноват... Я вам все покажу в подземелье. Я смеялся, смеялся...
      - Заткните ему рот! - приказал Лоусон.
      Джонсон стукнул его по голове дубинкой, и он, полуоглушенный, отвалился на спинку.
      - Нет, правда, - пролепетал он. - Я согласен.
      Машина промчалась по Хартсдейл-авеню, свернула на Пайн-стрит, выехала на Стейт-стрит, потом свернула с нее. Притормозила посреди квартала, развернулась и поехала назад.
      - Ты по кругу ездишь, Лоусон, - сказал Мерфи.
      Лоусон вел машину, пригнувшись к баранке; он не ответил. Немного погодя подрулил к тротуару и затормозил.