ГЛАВА 4

СМЕРТЬ И БЕССМЕРТИЕ

– Ступай впереди меня, Ворон, сын Ворона, – скомандовал ледяной голос. – Никто в комнате не заметит тебя. Мгла моего плаща сделает их слепыми.

Ворон открыл дверцу чулана и прошел мимо кучки практикантов. Они не обернулись и не окликнули его. Он вышел в коридор. За спиной чиркали по плиткам пола тихие шаги.

Когда-то, еще мальчиком в Северной Греции, после побега из Советского Союза, Ворон ночью играл на кладбище за местной греческой церковью, которая в юности служила храмом языческих богов. Внезапно он наткнулся на волка, выдирающего труп из мягкой земли между могильными плитами.

Тощий оголодавший зверь, ворча, поднял на него взгляд – тень с глазами, как зеленое пламя. На мгновение мальчик почуял горячее дыхание хищника, смрадное от жуткой трапезы. Затем волк отвернулся и удрал.

Ворон так и не забыл дыхания этого смрада. И теперь в больнице он снова почувствовал за спиной тот самый запах – запах пожирателя падали.

Ворон обернулся.

Позади, задевая потолок костяными зубцами короны, высилась тощая черная фигура.

Поверх струящихся одежд из дыма и тьмы царственный призрак был облачен в сплетенный из костей доспех. Венец украшало кольцо из скелетов кистей рук пальцами вверх. Длинные серые ногти все еще росли из заостренных фаланг. Нащечные пластины шлема были сделаны из челюстей мертвецов. Заходящие друг на друга лопаточные кости веером расходились от короны, защищая шею; наплечники сделаны из рассеченных коленных чашечек; кольчужные соединения доспеха – из нескольких слоев желтых зубов; поножи и латные рукавицы – из берцовых и локтевых костей; переплетающиеся грудные клетки заменяли кирасу. Рукава и подол коты и широкий черный плащ казались сотканными из рваных теней.

Лицо у этого существа было тощее и голодное, ввалившиеся серые щеки туго обтягивали высокие скулы. Под сенью густых бровей глаз не было видно – только два бледных огонька, словно зависшие в глазницах звездочки. Когда оно заговорило, во рту не оказалось ни зубов, ни языка, одна пустая темнота.

– Выбирай, – нараспев произнесло существо.

– Что? Что выбирать? – переспросил Ворон.

Призрак поднял руку и широким жестом обвел коридор отделения для безнадежных больных, указывая на двери.

– Ты имеешь в виду, что надо выбрать, кто умрет вместо моей жены? – уточнил Ворон. – Нет, мы так не договаривались. Ты сказал, это будет незнакомец. Никого из знакомых мне!

– Очень хорошо, – выдохнул холодный голос. – Когда люди отказываются решать сами, закон позволяет мне взять выбор на себя. Идем.

Шелестя дымчатыми одеждами, существо поплыло по коридору. Ворон сделал несколько шагов следом, затем остановился.

– Стой! – крикнул он.

Существо затормозило и посмотрело через выложенное костью плечо глазами, напоминающими мерцание болотного газа.

Ворон сказал:

– Что ты такое?! Ты обязан сказать.

– Иди по моим следам и узнаешь меня, – нараспев произнесло видение и снова заскользило по коридору, задевая костяной короной потолочные панели.

– Почему другие тебя не видят? – спросил Ворон.

Они вышли в коридор перед реанимационным отделением. Здесь было множество бегающих сестер и вопящих людей. Все они сторонились и уступали дорогу высокой тощей фигуре, а глаза их на мгновение становились пустыми.

Существо вздохнуло:

– Люди часто забывают свои кошмары, когда просыпаются.

– Но я-то тебя вижу.

– Ты не боишься.

– Что ты такое? Почему никто не подозревает о существовании тебе подобных? Уж кто-нибудь в нынешней Америке должен знать о тварях вроде тебя! Они же умные люди! Ученые!

– Даже мудрые умолкают перед бесконечной тайной ночи. Звездный свет нельзя вынести для изучения на холодный и открытый недобрый свет дня.

– Назови себя!

У дверей реанимационной палаты существо остановилось и обернулось. Человек вгляделся в смутный силуэт.

– Ты меня знаешь.

Ворон припомнил имя из русских народных сказок.

– Кощей Бессмертный.

– Это одно из моих имен.

– В сказке герой нашел, где ты прячешь сердце, и убил тебя.

– Что не живет, то и не умирает, его можно лишь изгнать на время, – ответил Кощей. Он говорил, положив руку на стеклянные панели двери в реанимационную. – Я первый вестник повелителя снов, который скоро будет править и вашим миром. Для меня морской колокол звонит всего раз, ибо сила моя – в этом мире – невелика.

– В чем твоя сила?

– Я знаю, в какой части себя люди несут смерть. Я вынул эту часть из себя и сбросил свою человечность, как змея сбрасывает кожу. Никто не может изгнать меня – только те, кто понимает, что у меня на сердце.

Ворон произнес, словно человек в подпитии, пытающийся сосредоточиться на одной мысли:

– Значит, ты можешь спасти мою жену?

– Я заберу ее смерть оттуда, где она прячется, и отдам другому.

Ворон сообразил, что Кощей собирается убить лежащего за этой дверью – пациента, над которым хлопотали так отчаянно все эти доктора и сестры. Он слышал, как они торопятся, окликают друг друга напряженными глухими голосами, произносят ругательства от радости или отчаяния.

– Сними меч у меня с перевязи, Ворон, сын Ворона. Он связан в ножнах узлом, который я развязать не смею. Держа меч перед собой, войди в эту палату. Затем ты должен встать на колени и перечислить все, что ты больше всего любишь в своей жене, которую так скоро потеряешь. Невидимая сила развяжет узел. Когда это произойдет, вынь меч и передай мне. От тебя больше ничего не требуется.

Ворон снял ножны с длинной перевязи. Руки у него онемели от ужасного холода там, где он коснулся твари.

Бородач открыл дверь. Отвратительная смесь гнилостной вони и дезинфекции встретила его. Внутри он увидел кучку врачей и сестер, склонившихся над полуобнаженным юношей на столе. Один из медиков закачивал в рот молодому человеку кислород. Другой держал в руках электроды, потирая их друг о друга. Вторая сестра крикнула: «Поберегись! » – и приложила электроды к телу. Юноша на мгновение подскочил и заметался на столе.

– Пульс есть! – выкрикнул голос, и одна из стоящих в комнате машин ровно запищала.

– Нет! – отпрянул Ворон. – Мы так не договаривались! Я не говорил, что помогу тебе убить человека.

– Да. Да, говорил.

Бородач застыл, держа ножны. Ледяное онемение пульсировало в руке, словно пламя, подбиралось к локтю.

Кощей сказал:

– Выбирай. Умрет ли этот человек, который для тебя ничто? Или твоя жена, которую ты якобы любишь?

Ворон прищурился.

– В комнате есть кто-то еще. Какая-то сила, которая не позволяет тебе подойти к мальчику, так? Вам, бесам, не нужны смертные, чтобы выполнять вашу работу, если нет никакого подвоха.

– На колени. Молись за спасение своей жены. Твоя молитва будет услышана.

– Что в этой комнате?

– Хотя ты и не можешь ее видеть, умный смертный, здесь присутствует единорог, охраняющий Галена Уэйлока. Каждый раз, когда мои яды достигают мальчишкиного сердца, она, тайный его хранитель, слегка прикасается к нему своим серебряным рогом и исцеляет. Я могу изгнать или ранить ее только этим оружием – единственным, перед которым она уязвима. Это страшное оружие, и она должна сама развязать узлы, чтобы позволить обратить его против себя.

Ворон оглядел ножны. Рукоять меча была простая и черная, а сами ножны сшиты из белой кожи и перехвачены похожими на позвонки костяными кольцами. Через эти кольца проходили белые шнуры, привязывающие рукоять к ножнам сложным узлом из петель и свисающих кистей.

– Как называется этот меч?

Кощей негромко ответил:

– Мое оружие называется Жалость.

Затем Кощей произнес:

– Вперед, Ворон. Если ты оставишь Жалость в ножнах, никакой жалости не будет явлено твоей умирающей жене.

Бородач как деревянный шагнул вперед, широко раскрыв остановившиеся глаза. Лицо его кривилось от боли и нерешительности.

Он оказался в комнате. Врачи не обращали на него внимания. По еле уловимому движению воздуха перед лицом, по внезапному сладкому, словно дыхание весеннего ветерка, запаху он понял, что единорог здесь, невидимый, наблюдающий за ним широко раскрытыми глазами. Ворон печально рухнул на колени.

– Я не мастер говорить. А женщина, которую я люблю, – для нее нужны стихи и песни. Необходимы самые прекрасные слова, чтобы говорить о ней. Несравненные. Я не знаю, как рассказать, насколько глубока моя любовь к ней. Глаза у нее яркие, улыбка как весна. А как она смеется! Думаю, так должны смеяться ангелы. Большинство людей хохочут над смешными убогими вещами, хихикают над тем, что кажется им глупым. Понимаешь? Но ее смех – это смех от радости. Как пузырьки в стакане с газировкой – встряхнешь, и они устремляются вверх… Однажды я дрейфовал в море на спасательном плоту. Сухогруз «Павоподополус» из Афин, на котором я служил, потонул, когда взрывом машины пробило обшивку ниже ватерлинии. Мы провели на плоту множество жарких дней и не знали, успел ли радист вовремя передать наши координаты. Когда подходил к концу запас воды, нам пришлось кидать жребий, кто сегодня пьет, а кто мучается жаждой. Один человек сошел с ума, оттого что пил из моря, и попытался разбить наши бутылки с водой. Мы оглушили его и выкинули за борт. Это был худший поступок в моей жизни. Я думал, что лучше умру, чем сделаю нечто подобное.

Ворон содрогнулся, его перекосило. Он вспомнил, что его жена говорила Кощею насчет того, как бы она вела себя на спасательном плоту. Он сказал себе, что Венди никогда не была на спасательном плоту, что она не знает жестокости мира. Но он хмурился, ибо понимал: она знает, но душа ее устроена так, что никогда не позволит жестокости прикасаться к себе. Мужчина закрыл глаза и продолжил:

– Когда нас спасли и мы прибыли в безопасную бухту, я опустился на колени и поцеловал твердую землю. Она была такая неподвижная, такая надежная. Я вырвался из мертвой пустыни моря, и это было как возвращение домой. Спасение пришло ко мне, когда я потерял всякую надежду. Именно таким спасением стала для меня моя жена. И даже больше.

Не открывая глаз, он почувствовал тепло, движение воздуха перед собой. Ощутил взгляд мудрых древних глаз, наблюдающих за ним. Сверхъестественное существо было подобно живому лучу света. Ворон гадал, посмел бы он протянуть руку и коснуться ее нежной шкурки, похожей на оленью. Его била дрожь.

– Я должен рассказать тебе, дух, как мы встретились. В Нью-Йорке у меня друзей не было. Я работал грузчиком в порту. Но я не состоял в профсоюзе и не имел законного права на работу. Единственное, что я мог законно сделать в Америке, это умереть с голоду. Когда меня обманывали, когда не платили зарплату, мне некуда было жаловаться. Я был силен и быстр. Я мог заставить людей бояться меня. Но меня пинали все кому не лень. Без моей жены жизнь снова станет такой. Исполненной ненависти… Акт об амнистии позволил мне получить грин-карту, и я отправился искать свою мечту. Город казался мне таким уродливым! Я хотел, чтобы меня окружали деревья. Я чувствовал себя, как жаждущий в пустыне. Глаза мои изголодались по красивым вещам. Без жены я снова буду алкать и жаждать, как тогда, и никогда не получу удовлетворения. Никогда. Ибо во всем мире для меня не останется красоты… Я прошел тест на должность рейнджера в полицейском корпусе национальной лесной службы. Это федеральная контора. Мне выдали форму и ружье и отвели восхитительное место для жилья – глубоко в лесах. Обязанностей у меня оказалось всего ничего: считать поваленные лесорубами деревья и застреленных охотниками оленей да заполнять пачку за пачкой разноцветных бланков. Стопки бумаги доходили до подбородка, а я должен был заполнить их все. В трех экземплярах. Тогда-то мы и встретились. Сначала я подумал, что она русалка, дева-лебедь или дриада. Потому что она бегала по лесам голышом. Она была невероятно юной, полной жизни! Юные, они так хотят быть живыми…

Ворон открыл глаза и посмотрел на полуобнаженного молодого человека, безвольно раскинувшегося на столе на другой стороне комнаты.

Он прищурился, на лице его отразилось страдание и неуверенность. Не закрывая глаз, он заговорил:

– Я видел ее в таком виде в лесу дважды или трижды. Заполнил по этому поводу бланки, в трех экземплярах. В штабе велели арестовать ее: она бегает нагишом в знак протеста; она нарушает закон. И я стал охотиться за ней по лесам, где ее легкие шаги примяли траву, перевернули листок. У меня острый глаз, и мне терпения не занимать. Я не люблю упускать добычу. Я не хотел упустить ее… Я охотился на нее, и я ее поймал. Она не стеснялась, даже когда была голой, как птичка. Стояла, уперев руки в бока, насмехалась и отказывалась следовать за мной. Она позволила мне надеть на нее наручники и, даже скованная, заставила бороться с ней. Поэтому я нес ее на плече, а она пыталась меня пнуть. И хохотала, и воображала, будто я романтический разбойник, который похитил ее и заковал в цепи, и она должна подчиняться мне. Знаешь, по-моему, она не особенно притворялась… А бумаги для ареста, вся эта писанина, в трех экземплярах! На второй день ее пребывания в моей хижине я решил, что арестовывать ее – дурацкая мысль. Понимаешь? Совершенно идиотская мысль! Лучше я на ней женюсь… Ее отец (мы с ним так и не познакомились) – очень могущественный юрист в Вашингтоне. Она говорила, ему не нравится, что она вышла за меня. Что мы должны бежать и ей придется соврать про возраст для нашей свадьбы, потому что она слишком юная. Но она такая хорошая. Она может заставить оленя подойти и есть у нее из рук, такая она хорошая. Звери чувствуют, что она не причинит вреда ничему живому. Она не стала бы помогать убивать ни одно живое существо… Ворон поднялся, страшно хмурый.

– Она такая хорошая, и поэтому в ней нет ни капли жалости. Ее чувство справедливости – как острый нож. Моя жена не простила бы никого, кто поступил бы неправедно. Она никогда не позволила бы приблизиться к себе никому, кто сотворил бы подобное зло.

Ворон обернулся.

– Кощей! Я не могу сделать того, о чем ты просишь…

Чудовищу пришлось наклонить голову, чтобы войти в комнату, его одежды втекали в открытую дверь волнами дыма. Когда он вошел, показалось, что его тело выросло и заполнило реанимационную палату. Глаза его горели, словно зловещие звезды.

– Поздно, сын Прометея. Ты слишком медленно думал. Смотри.

И он указал на меч, который Ворон до сих пор сжимал в руке. Узлы шевелились и расплетались по собственной воле, разматывались, распутывались – медленный и невесомый танец веревки. Шнуры развязывались, высвобождались рывками. Узлы расправились и распутались.

Руки у Кощея были тонкие и серые, ногти желтые, длиннее самих пальцев. Медленно взмахнув черным рукавом, сухо хрустнув наручами, бессмертная тварь протянула руку раскрытой ладонью вверх.

Подай мне мое оружие, смертный.

Холодный ужас наполнил Ворона. Он понимал, что совершает непоправимое.

Ворон, сын Ворона, необычайно ясно видел реанимационную палату вокруг себя, будто каждая крохотная деталь была увеличена маленькой прозрачной линзой. Это было современное, хорошо освещенное помещение, заполненное врачами и сестрами, людьми науки, которых Ворон уважал. Дверной проем занял темный древний злой дух – существо, о котором он ничего не знал и о котором люди, при всей их мудрости, никогда не будут знать больше его. Кощей Бессмертный протягивал руку за мечом.

– Отдай мне мое оружие, – прогремел усиленный эхом голос призрака, – чтобы я мог забрать жизнь этого мальчика и отдать ее твоей жене.

У Ворона голова разрывалась от мыслей. Он видел, как его рука поднялась и протянула меч хозяину рукоятью вперед.

«Руки! Что вы делаете?! – удивился он. – Почему вы отдаете меч этой ужасной твари? Вы хотите стать руками убийцы? Вы хотите обагриться кровью? »

Кощей проплыл вперед, его узкое лицо парило под потолком, холодное и лишенное выражения. Две точки света в темноте глазниц ярко сияли.

«Еще не поздно, – подумал Ворон. – Отдерни меч, прежде чем зло возьмет его! Я не буду преступником. Я не стану убийцей. Венди бы так мной гордилась… А затем Венди уйдет. Уйдет, и моя жизнь уйдет вместе с ней. Где же благодать? Разве не должна благодать прийти и остановить меня? Некоторые люди говорят, что Господь на небесах является источником благодати. Но небеса так далеко. Богу следовало бы поразить меня насмерть молнией, прежде чем моя рука отдаст меч Кощею! Но Бог не остановит мою руку. Некоторые утверждают, что источник благодати – наше сердце, что милосердие и доброта не дают нам убивать друг друга. Если бы мое сердце перестало сейчас качать кровь, рука побледнела бы и отвалилась. Другие считают, что благодать помещается в сознании, а философы показывают, насколько убийство противоречит нашим "долгосрочным интересам" (как звучит!), нашему "просвещенному эгоизму". Если бы мой мозг взорвался в эту секунду, нервы отказались повиноваться – я избежал бы этой вины… Но нет благодати, чтобы остановить меня. Ни в моей совести, ни в моих чувствах, ни в моих мыслях. Моя совесть – не более чем кусачая муха: она раздражает, жалит, но не способна отвести мою руку. И я проклинаю свою душу, свое сердце и мозг. Ибо все они слишком слабы, чтоб укрепить меня в час испытания».

И он протянул меч Кощею.

Когда Ворон отпустил меч, стылое онемение от его ладони распространилось вверх по руке и собралось в груди тяжелым куском льда. Оно казалось твердым, словно навеки поселилось в его сердце.

Кощей склонился над мальчиком на столе, рассек ему грудь клинком и сунул внутрь разреза свою закованную в доспех ладонь.

Подожди! – крикнул Ворон.

Призрак не обернулся, занятый своим делом.

– Что тебе еще нужно от меня, смертный дурак? Благодарности и признательности?

– Я должен был поразить этим мечом тебя!

– Я некромант. Я знаю, в какой части себя человек прячет жизнь. Моя спрятана у меня в сердце, поэтому я вынул сердце. Да, я не испытываю ни радости, ни любви, ни удовольствия и должен забирать радость у других, чтобы разогнать свою кровь, но при этом ни одно оружие не в силах причинить мне вреда. У меня нет сердца, и Жалость не может коснуться меня.

Кощей вынул руку из груди мальчика, и у него на ладони засияла хрустальная жемчужина, в середине которой порхал яркий и радостный огонь, словно осенние листья или трепещущие крылья красно-золотой бабочки.

– Стой! Погоди! – закричал Ворон.

Он неуверенно шагнул вперед, но его голова доходила Кощею только до локтя, и он не мог заставить себя схватить покрытое костяными латами тощее тело твари. То же отвращение, которое не дает человеку прикоснуться к трупу, остановило его.

Некромант отмел его в сторону и поплыл к двери, его доспехи скрипели и похрустывали, огромные черные одежды раздувались, словно паруса.

Не поворачивая увенчанной шлемом головы, он негромко произнес:

– Почему ты жалеешь о содеянном, смертный? Старейший и первый из всего вашего племени позволил своей любви к жене изгнать его из райского сада, а его старший сын совершил то же преступление, что и ты. Твой первый предок был прекрасный и мужественный человек, гораздо храбрее, мудрее и лучше тебя, однако даже он, отец вашей расы, не был защищен от жалости к своей жене. Я скажу тебе то же, что сказал тогда ему. Твоя жена испытает к тебе глубочайшее презрение. Но, по крайней мере, она останется здесь, чтобы ненавидеть тебя. Утешайся этим.

И Кощей пропал.

ГЛАВА 5

ПО ТУ СТОРОНУ ВРАТ ВЕЛИКОГО СНА

Под действием таблеток она спала глубоко, без сновидений. Поэтому ни во сне, ни наяву не видела, как склонилась над нею тощая тень, не почувствовала исходящего от сухих костяных лат холода, не знала, с какой болью и неохотой он отпустил маленький хрустальный шарик трепещущего пламени, не ощутила, что хрупкая жемчужина, теплая, как летний солнечный свет, благоуханная и мягкая, поплыла вниз к ее разомкнутым губам. Но она улыбнулась, когда этот шарик лопнул, и теплые духи заиграли на ее улыбающихся устах, принесли розовый блеск на ее щеки. Глаза ее задвигались под нежными лепестками век – ей снова снились сны.

Шипя от злобы, жажды, зависти и отчаяния, ибо живой свет покинул Кощея (а чудовищу так хотелось сохранить его для себя, хотя он никогда бы не смог почувствовать это тепло), тонкая тень некроманта отодвинулась от постели, шагнула в дверь, завернулась в туман и застыла неподвижно.

Уронив руки, с мертвым лицом, не имея сил даже на то, чтоб испытывать муки зависти, некромант ждал. Он с ненавистью ощущал поселившийся в костях холод.

Венди, лежащую на больничной койке, внезапно затопило ощущение блаженства. Боль, гнездившаяся в ее теле уже много недель, запульсировала, потускнела и совсем пропала.

Она подняла руки, закатала рукава и рассмотрела предплечья в лунном свете: они были чистые, без синяков. Даже крохотный шрам от внутривенной иглы исчез.

Душная ватная дремота, которой окутывали ее транквилизаторы и обезболивающие, ушла, оставив ясное ощущение покоя.

Венди посмотрела из окна на луну, на звезды, летящие в глубокой черноте неба над серебристыми облаками.

– Кто бы ни присматривал за мной оттуда сверху, – произнесла она, – я бы хотела от души его поблагодарить и сказать, что никогда не теряла веру в него. Я всегда знала, что чудеса случаются, что бы ни говорили люди. Они случаются каждый день: рассветы, рождение детей, любовь. Люди не считают их чудесами, потому что это происходит каждый день. А в исцеления или полеты люди не верят оттого, что никогда их не видели, поскольку такое не часто случается. – Она устроилась в подушках. – Но я всегда знала, что это может произойти.

Спустя всего лишь секунду – или час, или бесконечность – Венди увидела юношу в серебряных доспехах, с копьем в руке. Сотканная из звездного блеска сеть развевалась, словно шарф, у него на шлеме. Он шагнул через окно по лунному лучу.

– Я, наверное, сплю! – воскликнула Венди. Юноша в панике озирался в больничной палате.

– Должно быть, я прошел сквозь врата Малых снов. Похоже на наше земное время. Где мое тело?!

– Ты потерял свое тело? – озабоченно спросила Венди. – Это ужасно. Ты ведь не призрак, верно? Бедняга! – И, подумав секунду, приставив пальчик к щеке, радостно продолжила: – Если я могу как-нибудь помочь вернуть твое тело, я с радостью помогу.