Перитой кисло усмехнулся:
      - Телемах не желает сказать нам, что…
      Я опередил его:
      - Мадам, тогда вы дарили мне благосклонность, хотя я принадлежал к высокому роду, а вы - нет. И я помогал вам высечь на двери сцены будущего.
      Элленор казалась смущенной. Надеюсь, мое лицо не выдало моего стыда.
      Я обернулся к Перитою, но обращался по-прежнему к Элленор, даже не глядя на нее.
      - Раз уж мы говорим откровенно и вольно обходимся с чужими тайнами - Перитой не желает сказать, что не способен понять, почему я не ревную к нему, хотя он видит, что в моих мыслях нет ревности. Но вот ответ. В прошлый раз проиграл он. В этот - я. Все равно мы друзья и навсегда останемся друзьями.
      Я заметил беспокойство в глазах Элленор.
      - Значит, я любила не одного мужчину во все века, в каждой жизни…
      Без сомнения, она думала о Мирдат Прекрасной, пронесшей свою любовь неизменной сквозь все времена.
      - Ты всегда любила благородных… - неловко проговорил я.
      Но она с сомнением глядела на Перитоя, а он на меня - с гневом. Странно, что он рассердился тогда, ведь он должен был заранее видеть, что я собираюсь сказать. Быть может, он не предвидел, как поразит Элленор мысль, что они не вечно любили друг друга.
      Перитой сказал:
      - Несомненно, родись мы трое в будущем и последними из человеческого рода, ты бы и тогда совершал благородные деяния, настраивая умы против меня и прокрадываясь незваным в души. Это твои похвальные и благородные деяния, Телемах?
      Гневный ответ просился на язык, но я знал, что, и невысказанные, Перитой видит слова, горевшие в моем сердце. Попрощавшись коротким кивком и пробормотав извинение (как я рад теперь, что произнес его, даже если они не расслышали!), я развернулся и ушел через рощу, отводя от пылающего лица мокрые ветви. Несколько капель стекали по моим щекам.
      За спиной я услышал голос Элленор:
      - Не говори дурно о Телемахе!
      В ответе Перитоя: "Почему?" - прозвучало удивление (я принял это как знак, что слова эти вырвались у нее спонтанно).
      - Я предвижу, что моя семья станет давить на него, потому что отец заподозрит, будто ему известно место наших тайных свиданий, - произнесла она. - И он вынесет это мужественно и не выдаст нас, хотя за это пострадает его семья. Ты выбрал хорошего друга, Перитой.
      - Скорее это он выбрал меня, - ответил Перитой.
      Она прошептала что-то, но я был уже далеко и не расслышал ответ.
 
      Циферблат отсчитал шестьдесят часов, прошедших с тех пор, как я начал спускаться по ледяному склону к Месту, Где Молчаливые Убивают. Я спал дважды и трижды глотал таблетки. Встроенный в циферблат альтиметр показал потерю высоты в двадцать две тысячи футов. Я прошел сквозь холодный туман, где воздух был нездоровым, и вышел из него разбитым, пошатываясь от головокружения.
      Этот ядовитый туман был нижним слоем облаков, невидимой крышей над холмами пепла, кратерами и сухими руслами, временами освещаемой холодным бледным свечением, идущим сверху. Холмы пепла были здесь настолько высоки, что тучи обезглавили их. Еще тридцать часов я бродил наугад в надежде наткнуться на примету, знакомую по Памяти Снов. Однажды облака осветились особенно сильным трепещущим сиянием, и я увидел силуэт (сперва я счел его еще одной пирамидой пепла), но скоро различил профиль: тяжелое надбровье, скошенную щеку, выпуклые губы Левиафана, но много, много больше, чем его собратья, виденные когда-либо у Последнего Редута. Быть может, новая порода? Он был недвижим, как Стерегущий, но от него веяло бдением. Он был выше Прикованного Гиганта, голова терялась в нависшем облаке, и клочья тумана проплывали мимо горящих яростью глаз. Как оказался здесь один из его племени и какова была тому причина, есть тайна, перед которой я немею.
      Я огляделся. В зыбком полусвете облаков мне почудились другие Левиафаны - двое неподвижно взирали на север немигающим взглядом. Далее я крался сухим руслом, в надежде избегнуть их глаз. Но теперь я знал: то, что я ищу, надо искать в стороне, куда обращены глаза чудовищ.
      Серый свет померк, и в темноте я шел тридцать пять часов. И снова появилось свечение, но ненадолго. Вдали я успел увидеть нечеловеческий лик, обращенный ко мне, а ближе - еще одного Левиафана, развернутого ему навстречу. По этой примете я понял, что тяжелая тень, отделяющая меня от дальнего Левиафана, - то, что я ищу.
      Бесцветная вспышка угасла, и все скрыл могильный мрак. Но я ощутил слабое давление внеземной мысли и опасался, что Левиафан, чей лик я увидел, за много миль заметил меня.
      Все осторожнее я продвигался вперед. Земля под ногами стала неровной, шла под уклон. Я пробирался через завалы угловатых камней, нащупывая их ногами и пальцами, и спускался все ниже. Не видя, я догадывался, что спускаюсь в чашу кратера.
      Еще миля, и мои руки нащупали песок и пепел: рыхлые осадки, на протяжении эпох осыпавшиеся на дно кратера. Теперь я мог двигаться почти бесшумно и вслепую размахивал перед собой рукоятью оружия, не освещая клинка, как слепец размахивает посохом, в надежде нащупать провал, или скалу, или ногу замершего гиганта.
      Прошел час, и я ощутил под ногами гладкий плоский камень. Склонившись, я нащупал края. Квадратные плиты, плотно пригнанные друг к другу. Обработанные рукой человека. Дорога. Еще несколько шагов, и я почувствовал, что нечто возвышается надо мной. Пальцы мои нащупали обелиск - дорожный столб, исписанный буквами чужого языка.
      Мне они были знакомы по прежним жизням.
      АСИР.
      Сто шагов вперед, двести, и пальцы мои наткнулись на створку ворот. Я нащупал изогнутый стебель покореженной петли, коснулся излома древнего засова - мощного стержня, преграждавшего путь Ночи.
      За воротами снова был песок да кое-где - обтесанные плиты или куски изъеденной временем стали. Здесь я не чувствовал ничего живого: ни земного тока, пульсирующего в силовых линиях, ни дрожи живого металла. Места, где некогда жили добрые люди, часто сохраняют след в эфире, подобный аромату духов прекрасной женщины, недавно покинувшей комнату: след чего-то прекрасного и достойного. Здесь такого не было.
      Зато я ощутил холод. Но в сердце не поселилось страха или ужаса, и я сознавал, как странно все это. Без сомнения, я находился вблизи центра круга Левиафанов, даже во тьме не спускавших с него глаз. Я должен был ощущать тяжесть в сердце, душа должна была задыхаться. Меня же охватил покой.
      Или бесчувствие.
      Как тихо здесь!
      Сперва медленно, затем все быстрей я стал пятиться от разбитых врат былой крепости Асира. Слепой в слепой тьме, я бежал.
      Но я не нашел укрытия, когда серое сияние вновь пробежало по облакам, освещая землю дрожащими вспышками. Здесь ее коснулся тусклый луч, там прошла светлая полоса, и в этом свете появлялись и исчезали бесцветные картины.
      Я видел величественные руины прежней столицы: разбитые, проваленные купола, темные башни. Здесь и там среди развалин замерли высокие фигуры, которые не были башнями, и глаза их были обращены вниз, на обломки под их ногами. В вечном, бессмертном терпении они выжидали, не мелькнет ли новая искра жизни, погасшей здесь бессчетные века назад.
      Но не только гиганты замерли здесь в ожидании. Серый свет скользнул по облаку, и луч упал рядом со мной.
      Огромная толпа окутанных серыми мантиями фигур стояла в двадцати шагах от меня, у самых ворот. Неведомо, каким чудом я миновал их, пробираясь вслепую, не подозревая об опасности. Как же тихо я двигался, каким чудом они не услышали меня, проходившего среди них?
      И я понял. Не звука, доносимого воздухом, ожидали они. И не ушами слушали. То были духи могучие, грозные и ужасные, и они не спали и не уставали в своем бдении. Сотни, тысячи, миллионы лет были для них ничто. Они ждали, покуда неразумное дитя человека покинет Последний Редут, чтобы найти опустевший дом Асира, оставшийся мертвым все эти годы. Они дожидались, когда их коснется отзвук страха - страха, подобного моему.
      Одним согласным движением, без малейшего шума десятки скрытых капюшонами голов повернулись ко мне.
      Холод проник в мое сердце, и я знал, что умру, потому что чувствовал: этот холод (не знаю, каким образом, и не знаю, как я понял это) в ужасающем безмолвии поглощает плоть, суть моего сердца. Он отнимал у клеток, крови, нервов самую жизнь или то свойство материи, которое позволяет плоти созданий, подобных человеку, быть живой.
      Я хотел бежать, но упал, потому что в ногах не осталось тепла. Я принуждал руку подняться к губам, чтобы раскусить ампулу Освобождения, но рука не повиновалась мне. И другая рука онемела, и пальцы выпустили Великое Оружие. Или моя душа больше не чувствовала силы металла, хотя и клинок, и рукоять были целы. Дискос был еще жив, но я не знал, уцелела ли его душа, и с трепетом ждал, что и моя будет уничтожена.
      И я не мог ни отвести глаз, ни сомкнуть их. Надо мной висели лишь черные тучи, освещавшиеся то здесь, то там холодным серым полусветом. Острый осколок камня пробил щель между воротом нагрудника и краем шлема, заставив меня откинуть голову назад, но поднять ее я уже не мог.
      Молчаливые не производили ни звука, и глаза мои говорили, что они стоят на месте, но душа чувствовала их неуклонное приближение, и их пустые капюшоны бесшумно и мрачно склонялись надо мной.
      И тогда тучи над моей головой разошлись.
      Я увидел звезду.
      Погасли все звезды, или прозрачная в прошлом зона излучения вокруг нашего мира стала непроницаемой для света, или же просто наш мир окружили плотные тучи, дымы, препятствующие истечению внутреннего тепла, - не один век спорили наши знатоки и мудрецы. Из этих трех мнений я всегда склонялся к последнему, полагая, что звезды слишком высоки и неподвластны разрушительному влиянию Ночных Земель.
      Слишком страшно было бы поверить, что Ночь оказалась в силах погасить звезды. Но и надежда, что звезда снизойдет развеять чад и гарь земли ради того, чтобы позволить одному маленькому человеку увидеть в последний миг нечто прекрасное и возвышенное, казалась слишком невероятной.
      Не сумею объяснить вам, каким образом я понял, что вижу звезду, а не светящийся глаз зверя, глядящего с высоты утеса, и не таинственный факел Ночных Земель, подвешенный в верхних сферах ради некоей страшной и мрачной цели.
      И все же не только глаз моих коснулся серебристый луч, дошедший с небывалых высот. Отчего-то я знал, что небесный бриллиант - это и пламя, и газовый шар в бесконечной дали; и каким образом мог он обрести разум, и заметить меня, и обратиться ко мне, я не знаю, потому что бриллианты, огни и газовые шары не имеют души. Но точно так же я не в силах объяснить, как холм, смутно напоминающий очертаниями уродливого человека, может миллионами лет стеречь Последний Редут, ни разу не шевельнувшись и не ослабив бдительности. Разве первое более невероятно, чем второе?
      Я почувствовал, как во мне шевельнулась сила, человеческая сила, и поднял голову.
      Молчаливые стояли надо мной, но их безликие капюшоны были откинуты назад, обращены к звезде. Разум, холодный разум Молчаливых больше не замечал меня.
      Поднимался туман. Как ни легок, как ни слаб был свет звезды, он заставил нити белого тумана просочиться из-под песка.
      Может быть, существует естественное объяснение случившемуся, но я в этом сомневаюсь. Тонкое как вуаль облако поднялось, чтобы скрыть меня от врага. Нежный луч единственной звезды пробивался сквозь его жемчужную завесу и наполнял красотой каждую каплю, каждую прядь тумана. Если то было естественное явление, тогда сверхъестественному миру должно быть стыдно, что подобное чудо могло быть создано простыми каплями росы и звездным светом.
      Молчаливые остались за стеной тумана, а я поднял свое оружие и крадучись пошел вперед. Туман слепил и меня, так что я шел на свет звезды. Здесь и там в серебристой дымке маячили силуэты Молчаливых, неподвижные и ужасные. И все же они не замечали меня и не причиняли вреда, что было бы невозможно, если бы только некая добрая сила старых сказок ради спасения человека от ужасов Ночи не задержала течение времени или не заменила жестокий закон природы милосердием.
      Лестница привела меня к низким зарослям лишайниковых кустов. Под ними скрывалась дверь - плоский люк в скале, и он был погнут давним ударом, так что немного отходил от петель. В щель мог, наверное, протиснуться человек или одно из мерзких созданий Ночи - червь или многоножка, но большим чудовищам сюда хода не было.
      Звезда скрылась, и защищавший меня туман начал редеть. Сквозь него проступали высокие тени, и мой страх перед Молчаливыми вернулся.
      Я скинул шлем и нагрудник, отстегнул наплечники, чтобы не застрять в узкой щели. Возможно, благоразумнее было скинуть вниз броню, прежде чем спускаться самому, но то же благоразумие подсказывало избегать шума, так что я спрятал броневые пластины под куст, где (как я надеялся) их не могли найти.
      Края люка царапали и обдирали тело. Обливаясь кровью, я упал в темноту.
      Здесь нет места описывать чудеса города Асира. Довольно будет сказать, что под куполом в скале на много миль пролегали поля и пастбища, что сам купол, даже разбитый, был величественным сооружением в несколько миль в поперечнике и в полмили высотой. Местами ноги Левиафанов проломили свод. С покосившейся галереи я видел колени и бедра, покрытые грубой чешуйчатой кожей, и сознавал, что где-то глубоко внизу огромные ступни топчут дворцы и музеи, храмы и библиотеки Асира - великой цивилизации, неизвестной народу Последнего Редута. Уровни на много миль были разбиты шагами гигантов в те давние века, когда гиганты еще двигались, и в эти проломы втекали холод и тьма.
      Я нашел двери из орихалькума, которые так часто видел во сне.
      Правая створка была точно такой (я понял это теперь, когда память вернулась ко мне), какой я сделал ее в прошлой жизни.
      Правая створка воскрешала прошлое: барельефы звездных странников, опускающих свои крылатые корабли на голые черепа миров, ужас на лицах людей, осознавших, что наша земля - последний живой мир во Вселенной. Здесь изображалось падение Луны и раскол земной коры. Здесь были Создатели Дорог - величайший из народов древности. Здесь были Жители Скал, чьи исполинские города и империи лепились к бесконечным стенам раскола в те века, когда поверхность земли покрыл лед, а дно огромной трещины оставалось слишком горячим для ног человека. Здесь была Основательница, вспахавшая круг, где предстояло вырасти Последнему Редуту, плугом, запряженным вымершими животными, - то была легенда первой эпохи пирамиды, а с тех пор миновал двадцать один зон - двадцать один миллиард лет.
      Левую створку покрывали картины конца времен: здесь изображены были Сокрушенные Врата и человечество, разделенное на две расы - оставшиеся в ловушке подземного мира и запертые в верхних башнях, когда средние уровни Последнего Редута стали обиталищем нечистых созданий, прорвавшихся из тьмы. Здесь была трагедия бегства: миллионы детей и женщин Верхнего народа в попытке спастись на крылатом корабле, подобном кораблю звездных странников. Корабль, утративший подъемную силу, падал среди нетерпеливых толп внелюдей, ухмыляющихся горгулий и Гончих Ночи.
      Показано было и время Последней Тысячи, когда каждый живущий знает не одну свою жизнь, но жизни всех, кто был до него, так что в каждом мужчине таится множество, в каждой женщине - все матери до нее.
      Было и изображение последнего дитя, рожденного при свете свечей в ледяном гробу его матери: лик Триады. Три тени, воплощение всех мертвых, истаявших в смертной ауре мира, склонялись к младенцу с глазами мудреца, протягивая ему призрачные рукояти своего оружия. И тень, от которой отворачивалось последнее дитя, лишалась надежды на память в ковчеге человечества.
      Последняя панель, верхняя в левой створке, изображала Архонта Великой Тьмы, Антисерафима и другие всемогущие силы Великой Ночи восседающими на руинах Последнего Редута, словно на троне. Молчаливые поклонялись им, южный Стерегущий лизал их окровавленные руки. Все знания и достижения человека пылали в огромном костре, вокруг которого кувыркались внелюди, и большие из темных служителей пожирали меньших в победном пиршестве.
      Эта картина была плодом воображения, данью традиции. Высшие существа не имеют ни формы, ни вида, которые можно изобразить карандашом или высечь в камне. Тем не менее создательница двери хорошо сумела передать кошмарную сцену, и я понимал, что она выражала.
      Последней справа, на самом верху, была картина - противопоставление торжеству тьмы. На ней сиял золотом лучистый шар, воплощающий последний закат древнейших легенд, а на переднем плане, держась за руки, стояли печальные Отец и Мать человечества, и каждый вскинул руку то ли в приветствии, то ли в последнем прощании с веками радости, правившими тогда небесами.
      Радостно было мне думать, что даже древний я, создававший эту картину, не считал дни света ребяческим мифом.
      Я уперся плечом в резную створку, и дверь открылась.
      Разумеется, то была дверь музея. Внутри я нашел пыльные и ржавые остатки стеллажей и экспонатов: почерневшие механизмы, тусклое стекло и пустые книжные полки. Но один из механизмов, имевший форму гроба, еще блестел. И сквозь оконце лился свет.
      Этот механизм, давно забытый в Последнем Редуте, задерживал биотическое движение, которое мы называем жизнью, замораживая, а затем бережно отогревая и оживляя каждую клетку тела в отдельности. Такие аппараты использовались в далекие эпохи, когда человек уходил в пространство Вселенной, но те, кто проспал в них слишком долго, выходили измененными. Их тревожили странные сны, навеянные разумом, странствующим в глубочайшей межзвездной бездне, и верность их уже не принадлежала Земле.
      В саркофаге лежал Перитой.
      Я стер с окошка изморозь, чтобы заглянуть внутрь. Он был страшно искалечен: рубец пересекал пустые глазницы, левая рука отрублена у локтя. Неудивительно, что он даже не пытался вернуться в Последний Редут: слепой калека без ампулы.
      Несколько минут поисков - и я нашел в нише "глаз врача". Через мыслепровод, безжалостно выдранный из пишущей машины, я подключил его к саркофагу и наводил "глаз", пока изображение Перитоя не стало отчетливым. Там, на дне его души, сверкая в путанице ассоциаций, снов, страхов и темных мыслей, словно Последний Редут, осажденный страхами и все же бесстрашный, лежало то, что знает и узнает в нас Главное Слово.
      Я прошептал Главное Слово. Сияющий, неподвластный времени осколок в его душе дрогнул в радостном узнавании.
      Человек. Перитой остался человеком.
      Главное Слово затронуло в нем что-то. Нервы и кровь замерзли, но в мозгу сохранилось достаточно жизни, чтобы мысль пробилась сквозь стены саркофага и коснулась моего мозга.
       "Ты пришел!"
       - Я пришел.
      Не было неожиданностью, что замороженный человек способен все же слышать и посылать мысли. Если бы этот способ сохранения жизни останавливал и сохранял также ее духовную суть, звездные странники древних не кончали бы жизнь в кошмаре, потому что пересекающий пространство остался бы глух к шепоту темных эфирных далей и вернулся бы из пустоты целым и в здравом уме.
       "Убей меня, а затем и себя. Мы окружены силами дома Безмолвия".
       - Я пришел спасти тебя, а не убить.
       "Я заслуживаю смерти. Я погубил Мирдат".
       - Мирдат? Она жила и умерла за много поколений до нас.
       "Элленор. Я подразумевал Элленор. Мою единственную любовь, прекраснейшую деву, какую знала наша пирамида. Она должна была стать моей невестой. И ее дитя убил я. Дитя в ее чреве тянулось и касалось моего разума и говорило мне то, чего я не смел слушать".
       - Твое дитя?
       "Нет. Дитя создания, унесшего ее в Башню Без Дверей и там изнасиловавшего. Ее лоно изменили, чтобы заставить ее выносить нечеловека".
      Я весь сжался от этой мысли.
      - Нечеловека? Внечеловека?
       "Нет. Хотя оно отзывалось им. Жених был созданием вскормленным или созданным в доме Безмолвия в века, прошедшие с падения малого Редута".
      Я знал - когда пал Редут, из всех его обитателей спаслась одна лишь Мирдат. Из прочих не всем было позволено умереть не страдая, а многие испытали боль, которая не уходит со смертью.
      - Ты назвал его женихом. Он вступил с ней в брак?
       "Внелюди смеются над нашими святынями. Ты знаешь почему".
      Я кивнул. Им мало нашей смерти: смерть не удовлетворяет их. Они стремятся сделать все, что для нас драгоценно, отвратительным и уродливым даже для нас, чтобы ничего прекрасного не осталось в мире. (Я говорю о меньших слугах, тех что были когда-то людьми. Мысли великих от нас скрыты.)
      - Оно умерло мгновенно?
       "Нет, его неестественная жизнь держалась в теле достаточно долго, чтобы убить оставшихся у меня людей.
       Я убил дитя мыслью, потому что жизнь в нем была слаба. Но в Элленор уже не осталось души, которую можно убить, и я задушил ее. Она выцарапала мне глаза. Вот последнее, что я видел.
       Убей меня, чтобы я не видел ее снова и снова".
       - Много трудных миль я прошел, чтобы спасти тебя, Перитой, потому что я не забыл обещания, данного, когда мы были детьми. Зачем ты звал меня через долгие мили Ночных Земель, если не хочешь, чтобы я вернул тебя к человеческому теплу и защите нашей великой обители?
       "Я не могу открыть дверь".
       - Крышку саркофага?
       - "Дверь, которая ведет к спасению, когда жизнь становится невыносимой. Дверь, которую мужчине велит открыть честь, когда все другие двери закрыты. Ты должен открыть ее для меня. Кто, как не ты, знаешь, что эта дверь не последняя, что она открывается в новую жизнь, но за ней забвение, блаженное забвение, уносящее боль памяти. Мне так много нужно забыть".
      В зрительный центр моего мозга передалась картина. Элленор, с детским доверием смотрящая на любимого. Она поднимает броневую рукавицу, слишком большую для ее узкой руки, поднимает забрало шлема для последнего поцелуя, а потом соскальзывает по веревке из оконца в опоре ворот.
      Через черный песок и пепел Ночных Земель уходит она, на миг возникает в сиянии Белого Круга и исчезает.
      Она двигалась не так, как прошедшие подготовку: перебегая от скалы к скале, избегая освещенных участков и замирая в неподвижности, чтобы серый плащ слился с серой землей. Она не знала, как надо идти.
      И Великое Оружие она волочила за собой, потому что его вес был ей не по силам. Она катила его, как тачку, на колесе клинка. Эта картина была бы смешна, не будь она так ужасна.
      Его мысли были прозрачны как хрусталь, остры как нож.
       "Она не родится снова. Тьма поглотила ее. Я уничтожил ее навсегда. Я послал ее в Ночь без ампулы, без слов и ритуалов, не подготовив души и тела, с оружием, которого она не могла поднять, в броне ей не по росту".
      Новые картины. Перитой отсылает ее из пирамиды. Опускает на веревке из окна и смотрит ей вслед. Его дар позволил ему выбрать время, когда на страже стоял юноша, обожавший его и не осмелившийся отказать в просьбе, а привратника он мог шантажировать, подслушав мысли его нечистой совести.
      Так велико было это преступление, что я не мог его постичь. Мои чувства пришли в смятение. Ноги отказались мне служить, и я сел. Выпустив из рук оружие, я обхватил голову ладонями.
      - Безумие, - сказал я. - Безумие. Можно было умереть проще и не тянуть за собой сотни мертвецов! Неужто она так ревновала к Мирдат, неужто ее так оскорблял запрет женщинам выходить в Ночные Земли? Неужто ей так хотелось показать себя сильнее мужчин? Чего ей не хватало - самой прекрасной из женщин?
       "Была другая причина".
      После долгого молчания я тихо спросил:
      - Какая?
       "Любовь".
       - Что?
       "Любовь. То чувство, которое освобождает от всех границ, от всех законов. Мы думали, что здесь сможем быть вместе. Думали, что твердыня Асира даст нам убежище против Ночи, а вдали от пирамиды мы будем свободны жить, как желаем".
       - Безумие! Спустилась бы она на дно моря без скафандра? Стала бы играть с прокаженным без иммунитета? О, но ведь вы ничего не знали о морях и проказе, не так ли? Все старое для вас мертво, включая и мудрость старых законов.
       "Не все. Я дал ей старинную аркебузу из музея и оживил ее земным током. Я своей мыслью подчинил ей оружие. Оно било на девятьсот ярдов, и его заряд мог убить Тусклого Гиганта".
       - Ты должен знать, отчего древние запретили использовать такое оружие. Энергия каждого выстрела отзывается на мили вокруг. Нет, ты не знал! Как мало ты знал о мире, в котором жил, о том, который был до нас. К чему было убивать ее так сложно? Разве не проще было выбросить ее из амбразуры, или разбить ей голову о стену, или похоронить заживо? Или ты хотел дать им пищу? Накормить Чудовища Ночи?
      Я видел: ее застал врасплох скорпион или малый червь, и она включает ток, выпускает молнию, эхом отзывающуюся в темной пустыне. Я представлял: вот тень, виденная нами в одном из окон дома Безмолвия, поворачивает темную голову к источнику световой вспышки. Вот Гончие Ночи, свора за сворой, вылетают из Колокола Тьмы, завывая на бегу.
      Мой голос звучал пусто. Я обессилел от ненависти и отчаяния. Как он мог не понять очевидного?
      - Никакая женщина никогда не должна выходить в Ночные Земли. Там обитают чудовища, убивающие нас.
       "Она думала, что сумеет предвидеть их появление или мой дух предупредит ее заранее. И… и…"
       - Что и?..
       "Я все подготовил для нас: капсулу, которую она несла бы в ладони, прибор, который указал бы направление к твердыне Асира по излучению земного тока. Если бы прибор не уловил излучения, мы собирались вернуться домой. Риска не было- мы считали, что чудовища избегают мест, под которыми течет земной ток. А отыскав твердыню, мы могли замкнуть Белый Круг, подключив его к току, освятить землю внутри и возвести собственный воздушный фильтр, мощнее нашего. Там было бы не просто надежно как дома- надежнее!"
      - Ты отпустил ее одну? Одну?
       "Я должен был нагнать ее через час. Меньше часа! Через сорок минут, не более! Ровно столько, сколько понадобилось бы мне, чтобы спуститься и выйти через шлюз с остальным снаряжением. Я должен был остаться, чтобы отключить силовое поле, иначе воздушный фильтр не пропустил бы нас.
       Из нижнего окна мы вместе высмотрели скалу, под которой она должна была прятаться, ожидая меня. Не более восьмидесяти ярдов от Круга. Восемьдесят ярдов! Она не могла перепутать скалу: мы любовно изучили каждую ее примету. Она не могла перепутать! Вершина в форме митры и сбоку впадинка, как на носу у моей сестрицы Фегии!"
      Он говорил еще много, много слов. Я больше не слышал его мыслей. Слишком громко звучала моя собственная единственная мысль: чем это было для нее.
      Темнота внешних земель, рыскающие повсюду Гончие Ночи, глаза внелюдей, шарящие в бесконечном мраке - голод, изнеможение, кошмары и обманчивые надежды, - только для того, чтобы достаться внелюдям, и они уносят ее в свое тайное логово, и вскрывают нервы, обнажая самые потаенные мысли. И потом насилие нечистой твари и брак с насильником. И все это время одна только мысль: где же возлюбленный, которому верила, которого почитала выше всех других, почему он оставил меня на произвол судьбы… Я метался по островку заброшенного музея, разыскивая топор или тяжелый лом. Я ни о чем не думал, но искал что-нибудь тяжелое, чтобы вдребезги разбить крышку саркофага, вскрыть его замороженное содержимое. Даже в гневе и смятении я не пытался обратить против него дискос: это оружие мы поднимаем лишь на чудовищ. Я никогда не слышал, чтобы его обратили против человека.
      Перитой прорвался в замкнутый круг моих мыслей.
       "Я пытался! Мне помешали! Я хотел идти за ней сразу! Как мы задумали,но…"
      Я опустил броневую рукавицу на окошко, за которым застыло его искалеченное лицо. Грохот был силен, но стекло выдержало.
      И гнев вытек из меня, как вода из дырявого кувшина. Для ярости нужны силы, а я неделями жил на таблетках.
      Я снова сел.
      - Но тебя задержали власти, так?
       "Так".
      - Они обещали помилование, если ты отправишься за ней. Что же, весь мир сошел с ума? Ты насмеялся над законом, запрещающим женщине выходить в Ночные Земли; они - над законом, запрещающим то же человеку, чей разум и воля не безупречны. Ты был незрелым юнцом, быть может, это оправдание, но они, судьи? Хранители закона!
       "Судьи сочли, что никакого наказания, наложенного людьми, недостаточно за подобное преступление".
       - И только ты мог слышать вопль ее мыслей у себя в голове, только ты мог найти ее по голосу мысли: ты был им нужен!
       "Молчаливые позволили ей кричать, чтобы другие вышли за ней из пирамиды на гибель. По той же причине они сняли барьер, чтобы мой зов дошел до тебя".
      Я грустно кивнул. И я тоже достался бы Молчаливым, если бы не проявление одной из тех сил, чье вмешательство никто не может объяснить и предвидеть.
       "Ты знаешь, я тебя предал".
      - Ты боялся, что Молчаливые погубят тебя, если ты не призовешь других детей человека из Последнего Редута. Это старая, старая уловка. Старый страх.
       "Которому ты не подвластен. Что творится в твоих мыслях? Почему ты не боишься?"
       - Я спасен.
       "Молчаливые не выпустят нас отсюда! Я ранен и слеп. Неужели ты надеешься, что мы вместе сумеем пройти Ночные Земли? Элленор говорила, что видит множество следов, уходящих из пирамиды, но лишь одни - возвращающиеся назад. Ты выживешь- но не я. Так суждено".
       - Суждено… - повторил я. - Я не понимаю, почему ушла Элленор. Разве она не ясно видела будущее? Быть может, в одном из снов она видела себя женой и матерью и видение жестоко обмануло ее?