Глава 26

– Все совершенно естественно. Я в порядке, Пэйс.

Пэйс чувствовал, как пот катит с него градом, но вытирал лицо Доры. Каким-то образом он ухитрился надеть на нее платье, но не смог его застегнуть. Между грудями у Доры тоже стекал пот, но Пэйс не смел коснуться той затененной ложбинки. Он должен был знать, что его ребенок родится в одну из теплых весенних ночей. Он с вожделением взглянул на закрытые окна, но неизвестно, что впустишь, если откроешь. У него не было сейчас желания затягивать постель противомоскитной сеткой.

Пэйс увидел, как у Доры напряглось лицо. Опять схватки. Он весь напрягся как струна, терпеливо снося боль, когда ее ногти вцепились ему в ладонь, а тело уродливо изогнулось и она едва не закричала. Ее муки ужасали его. Неужели роды всегда так болезненны? И почему тогда, черт побери, женщины охотно идут на такие муки? Что-то тут неладно.

Он послал верхового за помощью. Единственную надежную помощь могла оказать здесь только мать Солли, но у нее у самой полдюжины детей. Она была работящей, но не самой умной женщиной. Воду-то горячую она принесла, но не сказала Пэйсу, что с ней надо делать. Он пользовался только указаниями Доры, хотя вряд ли она сможет долго оставаться достаточно сообразительной и мужественной.

– Я послал за Джози, ты потерпи совсем малюсенькую чуточку. Все будет хорошо, – сказал Пэйс, когда схватки отпустили, больше для собственного успокоения, чем для поддержания сил Доры.

Дора с любопытством на него взглянула, и он взбодрился.

– Джози не приедет. Возьми виски и вымой руки, Пэйс. Если Господь не пошлет нам в помощь ангела, придется обходиться своими силами.

Но Пэйс и слышать не желал об этом. Потрясенный, он смотрел на большой круглый холм – живот Доры. Честное слово, за несколько минут он увеличился в размере вдвое. Как он сумеет добыть оттуда ребенка? А что, если все пойдет не так, как надо? Но что-нибудь обязательно пойдет не так, он уверен. Потому что вся его жизнь шла вкривь и вкось. Почему же сегодня вечером все будет иначе? Но сама мысль о возможности потерять Дору внушала ему священный ужас. Дора всегда была здесь. Пэйс никогда не понимал, насколько он зависит от ее присутствия, насколько она сроднилась с ним, и он теперь не сможет вырвать ее из своего естества.

– Дора, я не могу… Я не знаю как…

На этот раз она согнулась от боли почти вдвое. Пэйс снова схватил ее за руки, пусть уж вывихнет ему связки, раз ей надо так сильно тужиться, держась за него. Она задыхалась, когда потуги кончились, и ее чистое платье промокло от пота.

– Он уже совсем близко, Пэйс, он не заставит себя ждать. Посмотри, не видно ли головки?

Пэйс изумленно воззрился на Дору. Она хочет, чтобы он?.. Дора вздернула платье выше колен и снова выгнулась в потугах. Придется посмотреть.

Дора старалась не кричать, но Пэйс слышал, как она задыхается от непосильных попыток, и ему эти тяжелые вздохи было слышать больнее, чем громкие вопли. Сжав челюсти, он сдвинул платье повыше и удобнее поставил ее ноги, согнутые в коленях. Ему почудилось, что он это видит, но уверенности не было. Ему все еще казалось невероятным, ведь раньше он не видел так близко эту часть тела жены. Она была застенчива, и Пэйс старался быть с ней поделикатнее. Ведь они были близки всего полнедели. А вот теперь он должен пускать в ход руки, словно рожает кобыла.

При этой мысли его паника слегка улеглась. Он много раз помогал рождению жеребят. Справится и сейчас. Если бы только в постели не стонала и не плакала Дора.

– Пэйс, – вскрикнула она требовательно.

Он обошел кровать сбоку и вытер пот с ее лба. А Дора схватила его за руку.

– Привяжи к столбикам кровати какие-нибудь полоски. Мне надо еще за что-то держаться, не только за твои руки, – приказала она.

Да, в этом был какой-то важный смысл. Пэйс бросился искать что-нибудь подходящее, схватил несколько своих лучших галстуков, привязал их к столбикам так, чтобы ей удобно было ухватиться. Она сразу же обвила их пальцами и напряглась снова.

На этот раз не могла удержаться от крика. Пронзительный вопль рассек темноту, прозвучал эхом в холле и заставил Пэйса сжаться в дрожащий, плачущий комок. Потом он снова бросился к изножью кровати в надежде, что его чертов младенец, наконец, появился, прежде чем он сам потеряет всякую способность соображать.

Дверь спальни открылась, и вошла мать. Пэйс злобно посмотрел на нее и снова уставился на медленно увеличивающуюся лужу крови. Он слышал поговорку о том, что сердце стучит во рту. Пэйс не сомневался, что сейчас он жует собственное сердце.

– Посади ее так, чтобы она опиралась на подушки и могла тужиться вниз, – велела Харриет и открыла дверь, пропуская мать Солли, Эрнестину.

Дора не возражала. Пэйс не знал, слышит она или нет, но он сделал, как ему велели, осторожно подняв ее повыше. Опять начались схватки, и он поспешил на свое место. На этот раз он увидел головку ребенка, и сердце Пэйса бешено забилось.

– Дыши помедленнее, дитя. – И Харриет встала сбоку у постели, вытирая губкой ей шею и лицо. – Ребенок идет прекрасно. Еще несколько минут. Дыши изо всех сил, до боли, помогай ему.

Пэйс так мучился ее страданиями, что ему казалось, будто крики Доры рвутся из его собственных легких, когда в узкую щель и прямо ему на руки скользнул ребенок. Лицо Пэйса заливали слезы, колени дрожали, когда кровавый младенец очутился у него на ладонях. Горе, радость и ужасная неопределенность словно парализовали его. Разве ребенок не должен закричать?

Эрнестина деловито взяла из его рук неподвижное тельце, прочистила младенцу горло, перевернула и дала по задку увесистый шлепок. Прерывистый крик быстро сменился тоненьким плачем.

– Девочка или мальчик? – спокойно спросила его мать, все еще вытирая лицо Доры и отцепляя от помочей ее пальцы.

А он даже и не заметил. Отерев лицо рукавом, Пэйс пытался сообразить. Но какое это имеет значение. Пусть даже родилась полудевочка-полумальчик, не об этом сейчас надо думать. Он с тревогой посмотрел на все растущую лужу крови и спросил:

– А теперь что надо делать?

– Перережь пуповину и завяжи ее. И надави Доре на живот, чтобы вышел послед. У нее все в порядке, и для первородящей она справилась отлично.

Но Пэйсу показалось, что Дора без сознания и все совсем не так уж хорошо. И крови столько. Однако он четко выполнял приказания, предпочитая действовать, а не стоять праздно. Он делал, что требовалось, все время прислушиваясь к тоненькому плачу младенца, которого купали у него за спиной. Ребенок, однако, пока ничего для него не значил. Все чувства и смысл жизни сосредоточились в Доре. Он не понимал, как так получилось, но Дора стала для него всем. Теперь он знал, что без Доры был бы уже мертв, что она единственное, что удерживает его среди живых. Он хотел бы тоже стать для нее единственным, но слишком для этого неумен и груб.

Как только отошел послед, всем занялась мать, а Пэйс почистился и сел рядом с женой, взяв ее за руку, беззвучно моля ее открыть глаза. Дора едва дышала. Он считал ее вдохи, кончиками пальцев ощущал биение пульса. Она была жива. Она, должно быть, справится, и все кончится хорошо. Если бы он не знал себя так хорошо, то думал бы, что молится.

– Дора, – окликнул он тихо.

Если она только взглянет на него, все будет как надо. Пэйс почувствовал какое-то жжение в глазах. Такое бывало когда-то в детстве. Нет, он не поддастся этому ощущению.

– Дора?

Ресницы затрепетали. Голос такой тихий и мягкий, это не может быть Пэйс. Пэйс всегда кричит, орет и вопит. Но было время когда-то…

Голос снова позвал ее. И Дора вспомнила, как он прошептал ее имя, тесно прижавшись к ней всем телом. Сейчас голос был, как тогда: любящий, умоляющий, нежный. Конечно, она, наверное, все это вообразила, но она позволила нежности завладеть всем ее существом. Она была как сплошная рана. Все болело. Но голос смягчил боль.

А потом она услышала крик младенца и широко распахнула глаза.

Пэйс сидел рядом. Ворот полотняной рубашки был расстегнут, она видела пятна пота, который стекал по темным курчавым волосам на груди. Она смущенно подняла глаза и встретила яростно горевший зеленый взгляд. Он испепелял, но пожатие его руки было нежно. Вокруг рта залегли глубокие страдальческие складки, резче обозначились морщинки вокруг глаз, но что-то новое появилось в устремленном на нее взгляде.

– Благодарение Господу! – пробормотал Пэйс, нагнулся и поцеловал ее в лоб. – Никогда в жизни я так не боялся.

Дора удивленно взглянула – вот чепуха, ведь он же был на войне, сражался. Ему приходилось видеть кое-что похуже, чем роды. Почему нечто, такое естественное, испугало его больше? Но она сразу же перестала думать об этом, она слишком сильно измучилась.

– Ребенок?

В этот момент Эрнестина положила пищащий сверток на руки Пэйсу. Он с таким смятением воззрился на ребенка, что Дора даже хихикнула, очень уж смешное у него было выражение лица, но затем Пэйс, поджав губы, осторожно стал разглядывать содержимое свертка.

– Какие же у нас крошечные пальчики, – воскликнул он изумленно, – они что, такие и должны быть?

– Передай ребенка Доре, глупец! – приказала Харриет. – Ну разумеется, так и должно быть.

Дора понимала, что резкий ответ матери не содержит ничего обидного, но Пэйс сразу напрягся. Мать откинула простынку, чтобы лучше видеть. Ребенок успокоился на руках отца.

– А как вы ее назовете? – спросила тихо, прочувствованно Харриет, глядя, как крошечные пальчики сложились в кулачок вокруг большого пальца Пэйса.

– Я? – спросил он в недоумении. – Ничего не понимаю в именах для младенцев. А вы сами еще не подобрали имя?

Сильный, самоуверенный мужчина, каким всегда его знала Дора, выглядел сейчас неловким, будто слон в посудной лавке. Но он уже научился так держать ребенка, чтобы головка была не на весу, а простынка не сваливалась с ножек. Он быстро всему научится. Если бы она могла силой молитвы избавить Пэйса от его склонности к насилию.

Но она тоже не подумала раньше об имени, и теперь, услышав вопрос, Дора прошептала:

– Харриет Элизабет.

Мертвое молчание повисло в комнате. Затем, прежде чем Пэйс смог возразить, его мать, фыркнув, сказала:

– Всегда ненавидела имя Харриет. Бедняжку полжизни будут звать Харри. Если вы так глупы, что хотите назвать ее в честь меня, то назовите Фрэнсис. Это мое второе имя. И оно гораздо красивее, чем Харриет.

Дора подняла взгляд на Пэйса, но он смотрел на свою мать так, словно видел ее в первый раз. Наверное, придя к какому-то решению, он кивнул и бережно положил младенца на руки Доре.

– Фрэнсис Элизабет, – пробормотал Пэйс, – значит, я стану называть ее Фрэнки?

Говорил он так тихо, что лишь Дора расслышала его слова. Она недовольно взглянула на него, но его непокорный и коварный ответный взгляд напомнил ей о том мальчике, которым он был когда-то, и которому она не умела противиться. Дора осторожно повернула к себе сверток и дотронулась пальцами до его заросшего щетиной подбородка:

– Спасибо тебе.

Пэйс сначала удивился, а потом даже обрадовался. – Может быть, мне надо было стать врачом, – прошептал он.

Дора ухитрилась улыбнуться, но теперь, с ребенком у груди, она уже не могла сопротивляться сну. Помня о свете, просиявшем из глаз Пэйса и согревшем ее, измученная женщина заснула.

Проснувшись утром на крик ребенка, Дора увидела вместо Пэйса Деллу, которая научила ее, как кормить грудью изголодавшегося младенца. В невольничьих хижинах не осталось мужчин, а значит, и кормящих женщин. В противоположность Джози, Доре самой приходилось кормить грудью своего младенца. Но она мечтала об этом.

Большую часть дня она опять проспала, зная, что на некоторое время вернется Джози, и Харриет заходила к ней иногда, но на большее она по причине слабости была неспособна. Дора узнала также, что Пэйс в поле. Она попросила Деллу отдернуть занавески, чтобы видеть солнечный свет. Когда в комнате стало сумрачно, Дора подумала, что Пэйсу пора бы возвратиться.

К облегчению Доры, он появился, неся поднос с ужином. Он сам разделал жареного цыпленка, чтобы ей не пришлось балансировать подносом на коленях. Он принес ей также картофельное пюре с подливкой, и она вспомнила, как он однажды швырнул в нее такой же поднос и с той же едой, и выразительно вздернула брови.

– Нет, это не бобы, – предупредил он ее вопрос, – но это единственное, что я мог заставить их приготовить, так что будь благодарна.

– В противоположность некоторым моим знакомым я всегда благодарна, – возразила Дора, – но почему ты заказывал обед, ведь Джози здесь?

Он уткнулся взглядом в поднос:

– Весть о том, что Ли сложил оружие, возбудила страсти, и Джози считает, что ей лучше некоторое время пожить дома или же поехать в Цинциннати, навестить двоюродную сестру.

– А положение не скоро, наладится, нет? – печально спросила Дора.

Пэйс покачал головой:

– Люди нелегко забывают, и всегда найдутся такие, кто захочет напомнить о прошлом. Генерал Палмер посылает отряды солдат-негров на поиски рабов, еще не ставших добровольцами. Федеральное правительство провозгласило свободу семьям рабов сразу же, как мужья и отцы примкнут к армии, так что те сначала записываются, а потом сразу сбегают. Такой палмеровский отряд сегодня прочесал весь город.

Дора резко подняла голову:

– Солли? Пэйс кивнул:

– Я ему говорил, что он уже свободен и может получить документы без вступления в армию, но ему нравится военная форма, и жалованье обещают больше, чем я могу ему платить, а теперь, когда война почти что закончена…

И он пожал плечами.

– А Эрнестина и дети?

– Куда они пойдут? Я дал ей кое-какие материалы починить хижину, так что пока она довольна тем, что имеет, и одним сознанием своей свободы. Но мне нужны деньги, чтобы платить ей жалованье.

– А также кормить и одевать ее детей, – добавила Дора, – а Солли этого не может.

И она изучающим взглядом посмотрела ему в лицо:

– А не лучше продать ферму?

Губы Пэйса сжались в одну тонкую, мрачную линию.

– Нет.

У них еще нашлось, что обсудить из домашних дел. Легче было рассуждать, что надо бы купить в лавке еще ткани на пеленки, чем осведомиться, как соседи отнеслись к известию о поражении Юга. И легче было согласиться насчет того, что в колыбельку надо постелить новый матрасик, чем рассуждать о возможных акциях федеральной армии против сочувствующих делу Юга. Дора не смела также задать Пэйсу вопрос о его ночных наездах. И она еще не успела забыть, что Хомер мертв. Умер человек, и она не сомневалась, что за это был в ответе Пэйс. Ей было трудно представить, что вот этот человек, склонившийся над колыбелью дочери, прикасающийся к ручкам новорожденного младенца как к святыне, – тот же самый, что терроризировал округу горящими факелами и петлями.

Но она видела обе стороны его характера и знала, что склонность к насилию никуда не исчезла. Она вышла за него замуж, зная об этом. Она просто еще не знала, как справиться с этой его чертой.

Дора знала также, что если хоть однажды он замахнется на нее или ребенка, она немедленно уедет – и так далеко и так быстро, что он больше никогда ее не найдет. Она обнаружила в себе силу духа, которая была неизвестна ее матери.

Странно, подумала Дора, что этой силой наделил ее Пэйс.

Глава 27

Детское хныканье потревожило сумрак затененной комнаты. Дора вытащила себя из густого тумана сна, пожалев, что не поддалась искушению брать с собой в постель и Фрэнсис. Но она питала глупые надежды, что постель с ней станет делить Пэйс. Однако он не приходил, и простыни, лежащие рядом с ней, остались холодными.

Она не успела высвободиться из-под одеял и принудить еще болящее тело сесть, как в углу комнаты раздался какой-то звук. Дора не ожидала помощи ни от кого. И дверь не открывалась, однако кто-то шепотом успокаивал плачущего младенца.

Она еще не совсем очнулась от сна, чтобы закричать, но около постели уже стояла тень и протягивала ей извивающийся, жалобно мяукающий сверток:

– Она мокрая.

Пэйс. Дора едва не рассмеялась от радости. Она взяла влажное дитя из его рук и потянулась к стопке пеленок возле постели. Он здесь с ней, он не рыщет в ночи. Дору охватило ощущение счастья, на которое она не имела права.

– Я не слышала, как ты вошел.

– Ну, ты спала как бревно. И я не хотел тебя беспокоить.

И Пэйс отодвинулся от постели, в то время как она ловко развернула промокшую пеленку, омыла скулящее дитя и завернула в сухое.

– Но это и твоя постель. Ты имеешь все основания в ней спать.

Дора старалась говорить обыденным, прозаичным тоном, не позволяя проявить страх, любопытство или что бы она ни чувствовала в данный момент. Все, что между ними происходило, раздражало ее и ранило. Она опасалась сказать что-нибудь не то, разрушить более нежные чувства и заставить его снова уехать в ночь или, что еще хуже, вновь отдаться порыву дремлющей злобы. Ей очень хотелось, чтобы все наладилось, но как же этого достичь?

– Тебе нужно выспаться, – пробормотал он, но не отодвинулся подальше, когда Дора расстегнула халат и подставила грудь ищущему ротику ребенка.

Если она и смутилась, то темнота надежно скрывала смущение от того, как зачмокала дочь. Дора поправила подушку за спиной и откинулась назад, наслаждаясь их сиюминутной близостью. Она никогда ни с кем не испытывала такого чувства близости, как с Пэйсом, а он так долго держал ее на расстоянии, что Дора с жадностью ловила каждое проявление человечности с его стороны. Быть рядом с Пэйсом и держать своего ребенка на руках было райским блаженством.

Она осторожно заметила:

– Но ты мне не помешаешь, Пэйс. Ложись и немного отдохни.

Пэйс заколебался, но затем подошел к свободной половине постели и сел, чтобы снять сапоги.

– Я положу ребенка в колыбель, когда кончишь кормить. Тебе еще не надо вставать, но я не посмел беспокоить Энни, у нее и так забот полон рот с матерью и по хозяйству.

– Но я не инвалид и сама могу ее положить. Ты теперь без помощи Солли совсем замучился. Ложись и поспи, Пэйс.

Она услышала в темноте шорох снимаемой одежды, он больше не мог противиться усталости, хотя и возражал. Ей хотелось видеть его, но она удовлетворилась сознанием, что он здесь, с ней. На сегодня этого достаточно.

– Почему ты теперь говоришь не как прежде? – спросил он с любопытством, опускаясь на постель.

Более заинтересованная широтой его плеч и мощью бицепсов, чем словами, которые он только что произнес, Дора тем не менее задумалась. Она не знала, что отвечать.

– Ты имеешь в виду строй речи, как у квакеров, и их обращение ко всем на «ты»?

Он ждал.

– Не знаю. Я говорю чаще, как все остальные. У меня же квакерская речь не от рождения. И, наверное, ты тоже оказываешь на меня дурное влияние.

Она подняла младенца, чтобы он срыгнул; Пэйс продолжал пристально ее рассматривать, повернувшись к ней лицом и опираясь на локоть. Дора ощутила его непреодолимое желание дотронуться до нее. Ей хотелось того же и так же.