Глава 19

Дора сжала в муфте замерзшие руки и небольшой кошелек с банкнотами, золотом и квитанциями. Деревянная повозка гремела и подпрыгивала на зимней обледеневшей дороге. Дору сотрясала дрожь, но дорожные ухабы к этому почти не имели отношения.

Особняк Николлзов стал для нее почти таким же родным домом, как ее собственная маленькая ферма. Здесь родился Пэйс, это был родной дом Эми. В нем еще служило полдюжины рабов, здесь болела мать Пэйса. Предшествовавшие поколения заботливо перевезли через горы из Виргинии мебель, которая заполняла комнаты, заодно с дорогой фарфоровой посудой, коврами и другими предметами роскоши, приобретенными в последующее время. Это было настоящее родовое гнездо, приют для многих поколений семьи, и по-настоящему грешно будет позволить какому-то жадному чужаку все это разорить. Грех будет и на ней, если она допустит, чтобы Чарли и Пэйс вернулись к разрушенному очагу.

Но бремя спасения всей фермы с угодьями было слишком тяжело для ее плечей. Она перевернула ящики стола Карлсона в поисках налоговых квитанций и нашла только кучку монет, к которой прибавила свои, и деньги, вырученные за лошадей. И, тем не менее, ее всю трясло при мысли о предстоящих трудностях в таком серьезном деле. Она была в ужасе от взятой на себя ответственности. То, как она вела свои собственные дела, оказалось неверно. Бремя ее собственных ошибок теперь об этом ясно свидетельствовало. Она была слишком невежественна, чтобы вести себя правильно в отношениях с Пэйсом. И в суде ее просто съедят заживо. Ее до сих пор преследовали кошмарные сны, напоминавшие о том, что бывает, когда слабые женщины берут решение своей судьбы в свои слабые руки. Почему же она считает, что сможет все устроить как надо?

Однако она просто не может стоять и смотреть равнодушно на происходящее, ничего не предпринимая. Она так жила целые годы, ни во что не вмешиваясь, предоставляя событиям идти своей чередой. Но сейчас уже некому обо всем позаботиться, предоставив ей утопать в роскоши пассивного ожидания. Лучше чем кто-нибудь другой она знала, что Пэйс, скорее всего уже не захочет вернуться, а Чарли не сможет. Никого нет. И теперь у нее будет еще ребенок, о котором тоже надо позаботиться. Поэтому надлежит быть сильной и действовать самой.

Дора нервно повернула золотое кольцо на пальце. Она не привыкла носить драгоценности. И уж ни за что бы не стала красоваться с кольцом Пэйса на глазах у его семьи. Но в кольце она черпала сейчас необходимую поддержку. Доре еще не хватало мужества выйти в люди без этого слабого свидетельства о внимании и защите со стороны Пэйса. Даже в одиночестве своем она чувствовала, что кольцо принадлежит ей по праву и ему самое место у нее на пальце. Такой простой символ. Вреда он не принесет.

Солли притормозил повозку и осторожно предупредил:

– Они там что-то задумали, мисс Дора. Быть заварушке. Может, свернем и поедем другой дорогой?

Они ехали по большой дороге к зданию суда. Она была ровнее, чем обледеневшие комья грязи проселочной, и можно было двигаться быстрее и безопаснее, к тому же у Доры не было времени для окольных путей, тем более, малолюдных. Она вцепилась крепче в кошелек, спрятанный в муфте, и напряженно всмотрелась в группу всадников на дороге за деревьями.

Дорожные разбойники! Сердце подпрыгнуло, младенец в утробе забеспокоился, да так сильно, что у Доры захватило дыхание. Всего человека три-четыре верхом. И средь бела дня! Нет, это невозможно.

Она тронула Солли за руку, чтобы он сбавил шаг. Кто бы они ни были, повозку они еще не заметили из-за небольшой рощицы и потому, что она была у них за спиной. Люди были в масках и о чем-то весьма яростно спорили. Раздавались сердитые крики. В чем там дело, разглядеть ей никак не удавалось. Их лошади теснили друг друга, и Дора вдруг увидела, как в руке одного из всадников, старавшегося удержаться в седле, сверкнула сталь пистолета.

Дора сильнее сжала руку Солли, словно предупреждая.

– Не смеешь! – закричал один из всадников. – У меня есть дело в суде! И ты меня не остановишь! Я всех вас на виселицу пошлю!

Дора, закрыв глаза, горячо взмолилась про себя. Она узнала голос Джо Митчелла. Это должен быть Джо. Она не видела его ни разу после отъезда Чарли, но в прошлом не раз была объектом его злых шуток, чтобы узнать его голос даже заглазно. Она выпустила руку Солли и кивнула:

– Все в порядке. Поезжай.

Солли недоверчиво взглянул на Дору, и в глазах его сквозило сильнейшее любопытство. Однако повозка снова затарахтела.

Дора громко запела, предупреждая всадников о своем приближении на тот случай, если они чересчур увлекутся выяснением своих дел и не услышат шума колес и стука копыт. К тому времени как, обогнув поворот, повозка выехала на большую дорогу снова, там остался единственный всадник. Он был уже без маски, только ружье осталось лежать поперек седла. Дора узнала младшего брата Томми Маккоя, Роберта, перестала петь и приветствовала его легкой улыбкой.

– Вам со мной по дороге, мисс Смайт? – крикнул он в ответ на ее приветствие. – Я еду на судебное заседание.

Дора серьезно кивнула:

– Я была бы благодарна за компанию, если вы не против медленного шага.

– Я совсем не против Шага[6], – двусмысленно пошутил Роберт, – но на дороге довольно часто встречаются разные мерзавцы, и дама не должна путешествовать в одиночку. Я буду рад составить вам компанию.

Они оба знали, как он только что поступил. Заряженное ружье поперек седла красноречиво об этом говорило. То были опасные времена не только для женщин, но и для мужчин. Дора постаралась сделать вид, что ничего не знает о его недавней размолвке со спутниками, но не могла скрыть озабоченности и сказала:

– Я не хочу для тебя никаких неприятностей.

Любой, кто услышал бы их разговор, решил, что разговор весьма натянут и осторожен. Она вполне доверяла Солли, но Роберт его не знал, да и у деревьев по обе стороны дороги могут быть уши. Даже сейчас где-то за прозрачной сетью ветвей сумаха и засохших виноградных лоз могли притаиться люди в масках и напасть на свою жертву. И не следует давать им знать, насколько она вовлечена в инцидент с домом.

– Ну, неприятностей у меня больше, чем нужно, – беззаботно ответил Роберт. Повозка уже отъехала довольно далеко от того места, где к нему приставали, и он мог говорить громче, не опасаясь, что услышат его сотоварищи. – И мне почти нечего терять.

Дора окинула его быстрым взглядом. Он был на несколько лет моложе Пэйса. Довольно худощав, с рыжеватыми усами и волосами, уже начавшими редеть, он держался прямо и легко управлял лошадью. В нем чувствовались гордыня и чисто мужское самомнение, и Дора слегка улыбнулась. Ей мало, что было известно о друзьях Пэйса, но высокомерием они могли с ним равняться.

– Я огорчилась, услышав о смерти твоего брата, – наконец сказала Дора, уже печально.

– С ним обошлись несправедливо. Роберт пожал плечами.

– Да, они подвели его под обвинение в воровстве. Он вряд ли совершил преступление, за которое его повесили, но другие он совершал. Но это все зависело от времени, в котором он жил. Мне часто хочется, Чтобы другие здешние преступники получили то же самое.

Это было совершенно безобидное замечание, какое мог сделать законопослушный гражданин, но Дора расслышала за ним скрытый напряженный подтекст. Роберт явно считал виноватым в несчастьях семьи Маккой Джо Митчелла. Шайка местной гвардии во главе с Чарли были свидетелями, как арестовали Томми Маккоя. У Джо и Чарли тоже рыльце в пушку. Они просто были более изощренными в своих воровских действиях, и их ни разу не поймали на этом. Дора все это понимала, но ответ Роберта заставил ее вздрогнуть.

– Но ты же не можешь взять исполнение закона в собственные руки, – возразила она.

Роберт кинул на нее насмешливый взгляд:

– Почему же? А мне сдается, что именно это и происходит уже некоторое время, но ни я и никто из моих близких в этом пока неповинен. Равно как и вы, судя по вашим словам.

Доре послышался в его словах мягкий упрек, и она придержала язык. Если она правильно понимает, что сейчас произошло, то, значит, Роберт и его друзья помешали Джо Митчеллу добраться до здания суда. И сделали это для нее. Она мстительно пожелала, чтобы они не только взяли Джо в заложники, но и отняли у него деньги. Позже она даже употребила слова, которые считались непозволительными, так, во всяком случае, ее воспитали. Может, это тоже следствие ее выхода в широкий мир, на дорогу собственных, независимых поступков?

Разговор становился отрывочнее по мере их приближения к заполненному народом зданию суда. День судебных заседаний всегда привлекал толпу. Солли то и дело натыкался на другие телеги и повозки, на которых окрестные фермеры привезли сено, зелень или банки с джемами и маринадами. Роберт помог Солли найти место с тыльной стороны здания, где можно было привязать лошадь, подальше от других лошадей и мулов, владельцы которых съехались сюда что-нибудь купить или продать.

Дора с еще большим волнением сцепила ладони в муфте, понимая, что настал главный момент. Держа в одной руке кошелек, она выпростала из муфты другую и с помощью Роберта спустилась с повозки. Если он и заметил, когда плащ распахнулся, ее большой живот, то ни словом не обмолвился. Джентльмен такие вещи не замечает.

Сжав зубы, подняв подбородок, она пошла по немощеной задней улице к украшенному шпилем зданию суда. Часы на башне пробили три. Что, если они опоздали?

Роберт был при ней безотлучно. Солли держался на шаг сзади них. В их присутствии она чувствовала себя несколько увереннее, но они тоже толком не знали, куда именно надо идти. Какие-то фермеры посторонились и дали им пройти через толпу, судачившую на улице о том о сем, но никто не обращал на Дору особенного внимания. Никто и не должен был обращать, ведь ее никто не знал.

– Аукцион обычно идет на ступеньках здания, – прошептал ей на ухо Роберт, – обойдем кругом.

Дора понимающе кивнула. Она снова стиснула обе руки в муфте, словно в их касании черпала силы и помощь. Оглушительно стучало сердце, и она радовалась, что слабость, от которой она падала в обморок в первые месяцы беременности, ей сейчас уже несвойственна. Ей, как никогда, теперь нужны все ее способности и стойкость. Пробравшись через толпу к подъезду, они остано­вились перед пустым и зловещим в своей пустоте пространством у самых ступенек. На одной стороне сгрудились несколько мужчин. Они жевали табак и курили, обмениваясь ничего не значащими замечаниями. В своих подтяжках и фетровых шляпах они не внушали больших опасений, однако Дора стала пристально и украдкой их разглядывать. Только эти несколько человек стояли поблизости от ступенек, на которых должен был состояться аукцион.

– У меня есть еще время, чтобы найти шерифа и уплатить налоги? – нервно осведомилась она у Роберта.

– Я бы сказал, что нет, мисс Дора, – уныло ответил Роберт, подходя к толпе, стоявшей на лужайке.

– Шериф уже здесь. И уже начался аукцион.

Дора широко распахнула глаза, пока он поспешно вел ее к небольшой группе мужчин в, подтяжках. Ей случалось бывать на аукционах и прежде. Там стоял шум, гам, все время выкликали цену и убедительно предлагали набавлять. Но здесь все было тихо.

– Две тысячи долларов, ребята, цена хорошая. Мужчина в черном дерби покачнулся взад-вперед на каблуках, размахивая листком бумаги в одной руке, а другой ухватившись за подтяжку. Его как будто не слишком интересовали торги. Взгляд его охватил толпу, остановился на Доре и скользнул дальше в поисках чего-то или кого-то более интересного.

– Но это же смешно, Харли, – возразил один из стоявших мужчин, – кто же мог заплатить налоги с такой суммы?

Мужчина в дерби передернул плечами.

– Налоги здесь уже давно не плачены. Но место интересное и так далее. Давайте, ребята, набавляйте. И у меня есть владения поскромнее. Хотите взглянуть?

Пока мужчины, сгрудившись, пытались рассмотреть листки, которые он им протянул, Дора подобралась поближе к тому, которого Роберт назвал шерифом.

Нерешительно, пользуясь тем, что внимание других отвлечено, она окликнула:

– Шериф?

Человек в дерби повернулся и окрысился на нее:

– Здесь женщинам не место. Вы не видите, что я занят?

Роберт оттолкнул кого-то и пробрался поближе к Доре.

– Она приехала навести справки о доме Николлзов. Там случилась какая-то неувязка с налогами. Мистер Николлз умер в декабре, но всегда платил налоги в срок.

Шериф вздернул кустистые брови и поглядел вниз на Дору, закутанную в серый плащ с капюшоном, и затем вызверился на Роберта:

– Ay меня с собой бумаги, из которых следует, что он не уплатил. Мы не ставим недвижимое имущество на торги, не имея на то оснований.

Все еще прячась за Роберта, Дора протянула шерифу небольшую пачку документов, найденных в бюро Карлсона.

– Вот взгляните на это, сэр. Мне кажется, что это квитанции об уплате. Я не вижу квитанций за этот год, но я искала и не нашла и счета. Если вы сказали бы, сколько он задолжал, я бы за него уплатила.

Шериф что-то проворчал и сгреб документы. Фермеры, просматривавшие инвентарные списки других, более мелких владений, потеряли к ним интерес. Услышав озадаченное хмыканье шерифа, они подошли поближе. Шериф оттолкнул локтем человека, заглянувшего ему через плечо, но все уже явно увидели, что у него в руках квитанции об уплате. Шериф, так же ворча, вернул их Доре:

– Кажется, все в порядке, мэм, – неохотно подтвердил он.

– Я проконсультируюсь с должностными лицами, конечно, но за этот год все равно придется платить. Сочувствую вдове, но закон есть закон. Она должна подписать бумаги о вступлении в наследство, когда уплатит по счету. Если же она этого не сделает, у меня не будет другого выхода, как продать усадьбу.

– Но я могу сейчас же заплатить, – тихо, дрожащим голосом повторила Дора. Она почувствовала нежелание шерифа пойти навстречу, когда он заговорил о необходимости проконсультироваться. Она подозревала, что эти «должностные лица» – не кто иной, как Джо, мэр города, где счет должен быть оплачен. Джо сегодня не приедет в суд, но поможет ли его отсутствие разрешить проблему?

– Но вы же не вдова его, не так ли? – спросил воинственно настроенный шериф.

– Нет, но наследник – сын мистера Карлсона. Он в…

Тут ее перебил Роберт:

– Он сражается за правое дело, шериф, и не может быть здесь в настоящее время. Но здесь его жена, и она может подписать ваши проклятые бумажонки. У вас нет такого права – забирать у женщин и детей дом, пока их мужья, сыновья и отцы сражаются за наши конституционные права. Говори, сколько она должна, и мы уйдем.

Дора только рот открыла, услышав эту наглую ложь. Джози лежит в постели больная. Она не может расписаться за нее. И, уж конечно, за Чарли. И Чарли не сражается, он гниет в федеральной тюрьме. А Пэйс борется совсем не за интересы этих людей. Однако шериф в первый раз внимательно посмотрел на Дору. К ужасу своему, она вдруг увидела кольцо Пэйса на своей руке, она забыла его снять. А сейчас этой рукой Дора прикрывала свой выпяченный живот. Возможно, это было инстинктивное движение. Она хотела защитить свое дитя, но из-за этого окружающие все поняли не так, как все есть на самом деле. Она не замужем. Кольцо носит не по праву. У ее будущего ребенка нет имени. Ну, как же она могла наговорить такое всей этой толпе чужаков?

Шериф нервно оглянулся. Никто не спешил ему на помощь. Стоявшие рядом фермеры выжидающе молчали, сплевывая табачную жижу на землю. Шериф был избран народом, он должен защищать его, иначе потеряет место и должность и навсегда погубит свою карьеру. Шериф все еще колебался, когда один из стоявших рядом пожилых мужчин сухо сказал:

– Сдается мне, раз у нее есть квитанции, дело затеяно незаконное, Харли. Пусть заплатит что должна, и давай покончим на этом.

Куда только подевалось воинственное настроение шерифа. Он быстро сделал какие-то подсчеты и назвал сумму. Ужаснувшись, Дора все же стала вытаскивать из муфты кошелек, когда незнакомый седой джентльмен выхватил у шерифа счет и стал его проглядывать.

– Нельзя брать проценты с уплаченных денег, Харли. У леди и половины этой суммы не наберется.

Он тоже набросал несколько цифр, получил другой итог и протянул счет Роберту, чтобы тот проверил.

Дора сильно подозревала, что Роберт совершенно не разбирается в четырех действиях арифметики, но позволила ему все просмотреть с важным видом, прежде чем взять листок у него из рук и убедиться лично. Она внимательно вгляделась в цифры платежей за предыдущие годы, вычеркнутые шерифом. Новая сумма показалась ей почти такой же, как прежняя. Она проверила, сходятся ли цифры с теми, что указаны в квитанции, и осторожно вынула кошелек. Дора начала кое-что понимать относительно денежных сделок с подобными людьми.

– Янки заплатили нам вот этими деньгами за лошадей. Они годятся? – спросила Дора нарочито жалобным тоном. Если ей удастся склонить всех этих людей на свою сторону, она, уж конечно, попридержит золото.

Шериф нахмурился и стал, было возражать, но Роберт взял банкноты, пересчитал их, сунул шерифу под нос и потребовал квитанцию.

Для этого им надо было войти в здание суда. Мужчины вокруг заворчали, что вот опять задержка, но и они понимали, что маленькой леди обязательно надо получить свою квитанцию. Дора снова задрожала с ног до головы, когда они вошли, и шериф подал ей бумагу на подпись, но она сделала над собой усилие и заставила пальцы повиноваться. Дора позволила себе только одну вольность и подписалась «миссис Пэйс Николлз», вместо «Чарли». Дора не знала, не повлияет ли это на законность документа, но на ее взгляд, закон уже так много и часто за это время нарушался, что еще одно-два нарушения большой роли не сыграют.

Дора чуть не лишилась чувств, когда шериф скатал в трубку документ и подал его ей со словами:

– Сделка состоялась, миссис Николлз. Полагаю, вы сделали неплохое приобретение.

Глава 20

– Но я не могу принять владение, – в ужасе прошептала Дора. – Сделка незаконна, имение принадлежит Чарли.

– Больше не принадлежит, – отрезал Роберт. – Вы только что купили усадьбу на аукционе. Харли не слишком сообразителен. Он знает только один способ передачи имущественных прав. Раз Чарли не уплатил вовремя налоги, значит, можно продать усадьбу тебе.

– Но это неправильно, – возразила Дора, а Солли в это время уже нагнал их за зданием суда. – И я что-то должна с этим делать.

Роберт пожал плечами.

– Сейчас вы ничего не должны делать. Главное, Джо Митчеллу не удалось заграбастать вашу собственность, а мы приехали сюда как раз вовремя, чтобы ему помешать. Когда бы Чарли ни вернулся домой, вы всегда успеете уладить это дело с ним. Передать имущественные права дело не очень сложное. И давайте поскорее уберемся отсюда, пока наши парни не отпустили Джо.

Это было разумное предложение. И поспешный отъезд, ничего не исправляя сейчас, самое мудрое, что они могли предпринять. Дора была не слишком заинтересована в том, чтобы встретить Джо Митчелла, уже знающего о происшествии. Разумеется, если Джо будет наводить дотошные справки, то откроет фальшь. И Дора начала молиться, поднимаясь на повозку.

– Я подписалась как жена Пэйса, – прошептала она удрученно, когда Роберт поехал рядом с повозкой, показывая Солли, как и где можно избежать скопления лошадей и пешеходов.

Роберт снова пожал плечами.

– Ну и хорошо. Пэйс все сам уладит. Прошу прощения, я не знал, что вы с ним пара, но меня не было в городе, когда сюда приезжал Пэйс. А слухам я не очень-то доверяю. Как он поживает?

Дора никогда не лгала, но сейчас увязла в липкой паутине обмана. Она еще не готова принять реальности окружающего мира. Как бы сейчас пригодился совет папы Джона. Впрочем, Дора и так знала, что бы он сказал. Ей не следовало ни за какие блага подписываться именем Пэйса.

– Мы уже давно ничего о нем не знаем, – правдиво ответила Дора. – И тебе не надо нас провожать, если ты хочешь быть на сегодняшнем заседании, – добавила она, чтобы немного успокоить растревоженную совесть, которая и так болела, даже без присутствия свидетеля ее обмана.

– Нехорошо ездить женщине одной по этим дорогам. Да у меня и денег нет на приобретение какой-нибудь собственности.

Дора виновато вспомнила о золотых монетах, так и не увидевших свет.

– Я могу оплатить твои услуги? – нерешительно спросила она. – Я бы ничего не сумела сделать без твоей помощи.

Роберт жизнерадостно улыбнулся.

– Я бы сам с удовольствием тебе заплатил за доставленное развлечение. Не скоро Джо переживет, что его перехитрила женщина! Пригласи меня пообедать и передай Пэйсу, что мы с ним в расчете.

Надо бы написать Пэйсу и сообщить, что она сделала. Дора очень сомневалась, что имела право совершить акт подлога, хотя и на бумаге. Ну, у нее будет время обо всем как следует подумать, когда она доберется домой.

Но, приехав, домой, Дора должна была приготовить обед и заняться кашлем Эми. Харриет Николлз провела беспокойную ночь, и за ней тоже следовало поухаживать. Дора хотела обо всем рассказать Джози, но та принимала родственников, и ее не интересовали дела. После обеда она осталась составить компанию Роберту, а Дора направилась к своим пациентам.

Когда она, наконец, удалилась к себе, то постель ей показалась одинокой, как никогда. Хорошо бы вернуться к себе домой и спать в кровати, которую они делили с Пэйсом, но жить одной в доме небезопасно. Ей надо с кем-то говорить и чтобы кто-то ее хвалил за правильный поступок, и при этом она не могла унять угрызения совести. Ложь умолчания – все равно ложь, и ее подпись на документе – подложная.

Теперь, конечно, ничего нельзя изменить, но люди шерифа не смогут выгнать их из дому. И эта мысль утешила Дору.

Граф лежал, откинувшись на подушки, тяжело дыша. Больные легкие забила мокрота. Красивые черные волосы выцвели, сильно тронутые сединой. Тяжелые бархатные занавеси у кровати повытерлись на краях, да и все убранство богато отделанной спальни являло следы изношенности. Оконные драпри заслоняли путь солнечным лучам и мешали оценить степень разрушения и упадка былой роскоши.

– Найди ее, – приказал больной, комкая старое письмо и стукнув кулаком по одеялу. – Найди и привези сюда.

Человек помоложе безостановочно мерил шагами некогда изящный ковер. Он снял сюртук и галстук, и полотняная рубаха чересчур вольно расстегнулась на шее. Угрюмые, когда-то юношеские черты с возрастом огрубели. Толстые надутые губы говорили скорее о жестокости, нежели о чувственности. Глаза под набрякшими веками раздраженно обратились к больному.

– А ты думаешь, я не пытался? Но там же идет война. Письма идут неделями, месяцами. Последнее могло где-то затеряться. Мой поверенный сломал ногу, садясь на корабль. Одна дьявольская трудность все время сменяется другой.

– Поезжай сам, – хрипло приказал немощный больной. – Поезжай и доставь ее ко мне.

«Черта с два я поеду», – мстительно подумал Гарет, насупившись, и хлопнул, выходя, дверью. Если бы не последняя воля старой леди, он бы вообще ни о чем не заботился. Ему давно хотелось заграбастать наследство этой шлюхи, а потом хоть бы она снова утопилась.

И может быть, он сам не отказался бы ей в этом помочь.

И, пораскинув своим проворным умом, Гарет сразу же выработал несколько интересных способов овладения чужими деньгами.

Пэйс чувствовал, как солнце все сильнее припекает его непокрытую голову, а желудок выворачивается наизнанку. Он смотрел на угловатую фигурку маленького мальчика у своих ног. Малышу не больше пяти-шести лет. И. уже никогда не исполнится семь. Кровь сочилась из раскроенного черепа ребенка.

Пэйс перевел взгляд на дорогу гибели и разрушения, по которой он только что проехал. Сначала он надеялся, что этот мальчик жив. Теперь он вообще не надеялся найти хоть одного уцелевшего. И желудок опять свела судорога от того, что он увидел сейчас, от того, что видел каждый день в последние несколько недель. Война превращала людей в животных.

За спиной беспокойно столпились его солдаты, и Пэйс заставил себя снова двинуться в путь к маленькой ферме. Шерман был склонен разрушать символы богатства и рабства во время своего марша по Джорджии. Но за подобное варварство Шерман ответственности не нес. Скромный фермерский домишко не мог представлять никакого интереса для армии в походе. Дом напомнил ему родное гнездо Доры, двухэтажная обитель добросердечия и любви с цветами у порога. Здесь не держали рабов, не было и намека на богатство. Жила одинокая женщина с детьми, изо всех сил старавшаяся свести концы с концами без помощи мужа.

Под бесформенной грудой старого платья и нижних юбок он увидел тело женщины. По ее позе, по тому, как она лежала, растянутая на траве, можно было сразу догадаться, что женщина умерла не тихой, мирной смертью. Кровожадные звери, сбежавшие из армии Шермана, насытили здесь все прихоти своего голода. Пэйс не мог сказать с уверенностью, кто напал на женщину, может, это были дезертиры из его собственных рядов. Вряд ли это имело значение. Мертвый человек всегда мертв независимо от того, кто отнял у него жизнь.

Он набросил свой сюртук на прекрасное лицо и водопад золотистых волос. И вздрогнул, но не от холодного февральского ветра. Пэйс подумал о Доре, одиноко живущей на своей ферме. Чарли теперь может вернуться в любой день, и она не захочет жить с ним в одном доме. И Пэйсу очень не нравилась аналогия того, что он оставил в прошлом с увиденным сейчас.

В конце концов, его вырвало одной желчью – когда он потом подъехал к телу старой женщины. Такое надругательство, которому подвергли бедное увядшее тело, не смогло бы выдержать ни одно человеческое существо. И не должно ему подвергаться. Человеку, прожившему мирную, тихую жизнь, должно быть оказано некоторое уважение. Необходимо сохранить его чувство собственного достоинства. Пэйс мог бы побиться об заклад, что эта седая женщина за всю свою жизнь никого никогда не обидела. Сотни тысяч людей ежедневно тяжко грешат. Но почему же на их долю не выпадают такие муки и унижение?

Выражение ужаса, застывшее на ее лице, стояло у Пэйса перед глазами, пока его солдаты рыли могилы, думая о том бедняге, который, может быть, вернется домой и станет недоумевать, где же его женщины, куда ушли. Однако, скорее всего сын и муж не вернутся, как тысячи других, с полей войны. Это страна мертвых.

Хотя сам он прошел через ад, Пэйс все еще оставался в армии. Он подписал контракт и останется выполнять свой долг до конца. Генерал Ли устроил настоящее побоище на Востоке, и, несмотря на искалеченную руку, Пэйс считал, что его участие в войне не совсем бесполезно. А вот если он вернется домой, то пользы от него не жди.

Пэйс не раздумывал о будущем, остро ощущая свою неприкаянность, пока не лег как-то отдохнуть под деревом и закрыл глаза, а молодой солдат выглянул из кустарника.

Пэйс слышал, как они приближаются. Это были ужасные минуты. Если бы он спал, то сумел бы оправдать свою неповоротливость. Но ведь он слышал их шаги. Они, конечно, были слишком далеко, чтобы достать их выстрелом из пистолета. Пэйс потянулся к винтовке, но он положил ее справа от себя, а руку как следует он вытянуть не мог. Первые пули просвистели, когда Пэйс повернулся, чтобы схватить винтовку левой рукой. Крик молодого солдата, который верил, что Пэйс сумеет уберечь его от выстрела в спину, пронзил то, что осталось у Пэйса от души. Пэйс все же ухитрился прицелиться и застрелить двух выродков. Второй выстрел, несомненно, спас ему жизнь. Их было четверо, и двое уже были сражены, когда подоспел на выручку его конный отряд. Люди помчались за оставшимися и спешили их, но Пэйсу было уже все равно. Молодой солдат умер в кустарнике на его руке. На его единственной руке. Изувеченная вряд ли могла поддержать молодое, умирающее тело.

Когда пришло письмо из дома, Пэйс уже подал просьбу об отставке.

Он раньше читал некоторые письма из дома, что находили его. Пэйс получил телеграмму, извещавшую о смерти отца, но был недостаточно лицемерен, чтобы с показной печалью поспешить на похороны. Отец презирал его всю жизнь, и у Пэйса не было никаких оснований считать, что тот изменил свое отношение к нему, умирая. Несколько дней он не решался распечатать письмо от Джози. Пэйс больше не питал никаких любовных чувств к той, на которой хотел жениться, но она все еще могла внести сумятицу в его мысли. Когда он, наконец, прочитал письмо, то оно произвело на него совсем противоположное впечатление и Пэйс швырнул его в огонь.