Пролог

1750 год

Снежная крупа, сыпавшаяся с ноябрьского неба, жалила сильнее, чем январская метель, делая несбыточной надежду па осеннее тепло, навеянную поздними маргаритками, которые Фейт видела днем. Прижав к себе узелок с вещами, она плотнее запахнула поношенный плащ, но ледяной ветер кружил, забираясь под юбку, а озябшие руки, казалось, промерзли до костей.

Налетевший внезапно буран стер последние краски сумрачного дня и окутал мглой видневшиеся впереди деревья, милосердно скрадывая их зловещие силуэты. Впрочем, безрадостный пейзаж, тянувшийся по обе стороны дороги, внушал Фейт не меньший ужас, чем лесная чаща. Раскисшая от дождей равнина была лишена каких-либо признаков обитания. Фейт пробрал озноб, и она на секунду закрыла глаза от слепящего снега и ветра. Обледеневшие ресницы кольнули кожу, и она тихо застонала.

Ее желудок словно прилип к позвоночнику. Голод терзал Фейт даже больше, чем окоченевшие от холода пальцы. Тонкие подошвы туфель протерлись до дыр, как и шерстяные чулки. С трудом переставляя ноги, Фейт наступила на подол слишком длинной домотканой юбки и услышала треск изношенной ткани, но едва ли это имело значение. Теперь некому отчитать Фейт за неподобающий вид — ее матери больше нет.

Вдоль разъезженной дороги тянулась старинная каменная изгородь, и Фейт попыталась представить себе, как эта изгородь будет выглядеть весной. Колючие ветви шиповника покроются благоухающими цветами, а у основания стены, возможно, расцветут дельфиниум и смолевка. Надо думать о наступлении теплых дней, тогда, может быть, она найдет в себе силы шагать дальше в сторону Лондона.

Если, конечно, она все еще движется в нужном направлении. Фейт забыла, когда в последний раз видела дорожный указатель и почему ей так необходимо попасть в Лондон. Но, охваченная отчаянием, она с самого начала испытывала потребность что-то делать. А теперь мысль о Лондоне превратилась в слабый проблеск надежды, освещавший ей путь в снежной круговерти перед угрозой неминуемой гибели.

Если бы только она могла поспать, хоть немного! Прошлой не удалось найти никакого укрытия, где можно было бы передохнуть, и, судя по всему, ее ждала еще одна ночевка под открытым небом прямо на земле. Усталость притупила все чувства Фейт и ее способность мыслить.

Лесной сумрак окружил ее, заставив держаться поближе к стене, тянувшейся вдоль дороги. Здесь каменная кладка была выше, а кустарник сменили заросли ежевики, среди которых виднелись кучки земли, указывавшие на норки кроликов и других лесных обитателей. Фейт попытать вообразить себя пушистым созданием, уютно свернувшемся в своем теплом гнездышке, и позавидовала зверьку. Ах, если бы и она могла свернуться комочком, согреться и сладко спать до самого рассвета.

Споткнувшись в очередной раз, Фейт поняла, что придется все же где-то лечь и поспать. Глаза слипались. Она была в полном изнеможении. Она знала, что все равно не уснет, просто даст себе передышку. Снегопад усилился. Хорошо бы перебраться на ту сторону изгороди, где не так свирепствует ветер…

Кто-то пробил древнюю кладку в стене, оставив кучу битого камня и узкую щель, через которую вполне могла протиснуться худенькая фигурка одинокой бродяжки. Фейт ни секунды не колебалась. Наверное, сам Бог посылает ей знак. Фейт больше не верила восторженным проповедям отца, обещавшего невообразимое блаженство в царстве небесном, но, чтобы продолжать бороться, она должна была верить, что существует некто, кому небезразлична ее судьба. Она потеряла все, чем дорожила в этом мире, все, кроме веры.

Закутавшись в заляпанный грязью плащ, Фейт преклонила колени и произнесла молитву, которую читала на сон грядущий с самого детства. Ветер свистел у нее над головой, оставив наконец-то в покое ее продрогшее тело, и Фейт возблагодарила Господа за его малые милости. Она забилась в небольшое углубление у основания стены, положила сверток с пожитками под голову и закрыла глаза, моля Всевышнего послать ей сон.

Однако сон не шел, и, чтобы отогнать мучившие ее кошмары, Фейт задумалась о том, что же ей делать дальше. Привычная к труду, она наивно полагала, что сможет заработать на еду и ночлег, пока будет добираться до Лондона. Но, похоже, во всей Англии не осталось ни единой души, готовой расстаться с парой монет или хотя бы с миской горячей еды за целый день работы.

Если бы не помощь прихожан отца, Фейт не удалось бы забраться так далеко. Фейт прогнала мысли об отце, ибо они возвращали ее в то ужасное утро… Она крепко зажмурилась, пытаясь сообразить, в чем именно допустила ошибку. Стоит ей это понять, и, возможно, все изменится к лучшему. Фейт догадывалась, что прихожане отца снабдили ее скромной суммой для того лишь, чтобы ускорить ее отъезд, но она была слишком неопытна, чтобы понять, что ими двигало. Как бы то ни было, эти деньги спасли ее от работного дома, и Фейт не таила обиды на соседей за то, что никто из них не предложил ей кров вместо денег. Они отчаянно нуждались и едва могли прокормить собственные семьи. Отец Фейт пытался указать им путь, который избавил бы их от нищеты. Ярый последователь учения Джона Уэсли, отец утверждал, что дорога к праведности лежит через усердный труд и строгую дисциплину, но его усилий оказалось недостаточно, чтобы убедить паству отказаться от джина в субботний вечер. Да и найти работу удавалось не каждому. Фейт все это понимала и старалась сохранить уроки отца в своем сердце.

Но до чего же трудно испытывать добрые чувства к ближнему, когда пальцы окоченели от холода, а в желудке пусто. Мысли Фейт перенеслись к тем дням, когда у нее кончились деньги. Вначале она пыталась найти других методистов. Уэсли учил, что нужно делиться последним, и ее отец следовал этим заветам, иногда даже в ущерб собственной семье. Но, как выяснилось, другие последователи знаменитого проповедника отнюдь не горели желанием выполнять именно эту заповедь. В большинстве своем это были бедняки, которые не могли предложить ей ничего, разве что крошки со своего стола.

Голод сделал Фейт менее разборчивой в поисках работы. Она обращалась и в большие дома, и в крохотные коттеджи, к последователям англиканской церкви и к тем, кто не верил ни в Бога, ни в черта. Было среди них и несколько тайных папистов, но, как обнаружила Фейт, принадлежность к той или иной религии отнюдь не служила гарантией милосердия. Добрые самаритяне, дававшие ей еду, деньги или ночлег, принадлежали к разным слоям общества, но встречались крайне редко.

Фейт вздохнула, когда в животе заурчало, и попыталась найти более удобную позу на жестком ложе из земли и камней. Она запретила себе плакать. Как-нибудь она доберется до Лондона. А в таком большом городе наверняка найдется место для маленькой бродяжки, готовой трудиться в поте лица, чтобы не умереть с голоду. Когда у нее появится возможность купить себе хорошую одежду, она наведет справки о родственниках, которых никогда не знала. Они отреклись от ее родителей, так что вряд ли согласятся признать ее. А Фейт так хочется иметь семью…

Слезы обожгли веки, но Фейт их сдержала, стараясь думать о хорошем. Когда-нибудь ей снова будет тепло и уютно. Не для того она забралась так далеко, чтобы плакать во сне. Может, Лондон прямо за этими деревьями. Девушка не заметила, как ее сморил сон.

Стук колес и скрип почтовой кареты, мчавшейся по прихваченной морозом ухабистой дороге, разбудил Фейт. Было довольно рано, но из-за непогоды казалось, будто наступила ночь. Плотнее завернувшись в свой ветхий плащ, Фейт пожалела, что не сидит на деревянной скамье, зажатая между теплыми телами, набившимися в тесное пространство допотопного дилижанса, совершавшего очередной рейс в Лондон. Наверняка путники остановятся на ночь в гостинице. Хозяин усадит их перед жарко пылающим очагом, подаст большие кружки с горячим пуншем и дымящиеся миски с наваристым супом. Фейт почти физически ощутила жар пламени и сонно закрыла глаза, чувствуя, как разливается по телу тепло. Завтра она, возможно, доберется до этой гостиницы и попробует наняться на работу…

Звук выстрелов, крики, ржание лошадей и яростные проклятия снова разбудили ее. Полагая, что это очередной кошмар, Фейт напрягла, зрение, вглядываясь в темноту, но крик: «Жизнь или кошелек!» — перекрывший рев ветра, всколыхнул в памяти страшные истории об опасностях, подстерегавших путешественников на большой дороге. Ограбление!

Ветер далеко разносил голоса: жалобные причитания женщин, громкие протесты мужчин, угрозы разбойника. Фейт знала, что в этих лесах скрывается всякий сброд, но чувствовала себя в безопасности, поскольку брать у нее было нечего.

Раздался еще один выстрел, потом женский крик. Фейт, затаила дыхание, вцепившись в складки плаща, и принялась лихорадочно молиться: «Господи, пожалуйста, спаси этих бедняг, защити их от врагов и дай мне дожить до следующего дня».

Топот копыт приблизился, и Фейт запаниковала. Конь перемахнул через стену в нескольких дюймах от того места, где она притаилась.

Он был огромным, такого Фейт еще никогда не видела, и черным как ночь. Всадник в развевающемся плаще пролетел над ее головой, и девушка, замерев от страха, крепко зажмурилась.

Если разбойник обнаружит ее, сразу убьет, как свидетельницу произошедшего. Фейт напрягла слух, пытаясь различить стук копыт, но ничего не услышала. Придется покинуть это укрытие, защищенное от ветра, и двинуться дальше. Темная дорога, кишевшая ворами и убийцами, представлялась менее опасной, чем перспектива быть обнаруженной этим ужасным разбойником. Лучше уж кошмары, чем реальный ужас, который она пережила, когда огромное животное чуть не обрушилось на нее.

Фейт, наконец, отважилась высунуть голову, прищурилась, вглядываясь в пелену дождя, и вскрикнула. Она кричала до тех пор, пока не лишилась сознания. И неудивительно.

Исполинская фигура всадника нависала над ней, черный плащ развевался на ветру, в глазах, сверкавших сквозь прорези маски, была сама смерть. С яростным проклятием он потянулся к жалкой бродяжке, посмевшей оказаться свидетельницей его ночных похождений.

Глава 1

Джеймс Морган О'Нил де Лейси III стоял в тени своего разрушающегося дома, глотая слезы стыда и ярости. Он еще не вышел из юношеского возраста, но его кулаки, прижатые сейчас к бокам, производили грозное впечатление. Он едва сдерживался, чтобы не воздеть их к небу, проклиная судьбу, и не разразиться рыданиями.

Мужчина, наблюдавший за ним, молчал, но его лицо выражало боль, как и лицо юноши. Отросшая щетина не скрывала глубоких морщин, оставленных годами страданий. Он давно привык к жестокостям жизни, но его сердце разрывалось при виде содрогающихся плеч старшего сына, впервые столкнувшегося с несправедливостью.

— Ты старший, Джейми, — сказал он. — При всей твоей образованности у тебя крепкие кулаки и достаточно душевного огня, чтобы стать замечательным воином. Твой дед мог бы гордиться тобой. Придет день, когда ты вернешься домой под знаменами принца Чарли и выдворишь отсюда проклятых красномундирников, но до той поры должен находиться в безопасности. Твой брат присмотрит за твоими владениями. Шон вполне заслуживает доверия, хотя и не годится в солдаты.

Ни один из них не обмолвился и словом о том, что Шон собирается принять сан священника. Служители католической церкви были объявлены вне закона. Шону придется стать протестантом, чтобы сохранить фамильные земли до тех пор, пока ирландцы не восстанут. При этой мысли ярость вновь охватила Моргана. Годами его учили терпению. Он играл вместе с другими детьми в густых зарослях, учился у запрещенных священников, впитывая наследие предков, и верил, что наступит день, когда он проедет по своим землям, как истинный хозяин. Но кончилось все изгнанием.

— Мне следовало убить негодяя. Тогда, по крайней мере, ему не досталась бы Королева Мей. — Морган скорбел о лошади почти также, как при мысли о предстоящей разлуке с родным домом. Он не расставался с ней с того самого дня, как она появилась на свет. Прекрасная черная кобыла была единственной ценностью, которой он когда-либо владел, а теперь проклятые англичане решили прибрать к рукам и ее. И это они называют законом!

Морган видел, что его сын и наследник уже полностью овладел собой, взял его за плечо и слегка встряхнул.

— Ему не удастся ее сохранить. Мы позаботимся об этом. И, потом, ты чуть не убил парня. Вот почему тебе необходимо бежать. Они снесут тебе голову, если ты останешься. Умом Морган все понимал, но не мог урезонить свое сердце. Это его земля. Он знает здесь каждый уголок, ему знакомо каждое растение, каждый зверек, обитающий на этих изумрудных холмах, раскинувшихся под бескрайним ирландским небом. Его место здесь, а не во Франции. Неужели недостаточно того, что его дед умер на чужбине, изгнанный из собственного дома проклятыми британцами, которым неведома честь? Джеймс де Лейси вместе с другими ирландскими патриотами согласился на добровольное изгнание в обмен на обещание победителей, что они не будут преследовать тех, кто остался. Но их обещания оказались лживыми.

Первым делом англичане запретили ирландцам исповедовать их религию. Затем выдворили из органов управления, школ и ввели запреты на профессии. Им запретили даже торговать, чтобы они хоть как-то могли прокормить свои семьи. Католикам оставалось лишь влачить полуголодное существование в глухих деревеньках, затерянных среди холмов.

Но особенно бесил Моргана закон, запрещавший католикам владеть лошадьми стоимостью более пяти фунтов. Королева Мей стоила сотни фунтов, однако он не расстался бы с ней даже за тысячу. Но когда проклятый красномундирник предложил за нее пять фунтов, Морган вынужден был согласиться. В противном случае их земли оказывались под угрозой конфискации. Морган избил наглого мерзавца до полусмерти, но кобылу пришлось отдать.

Мысль об утрате Мей ранила до слез, но Морган постарался взять себя в руки, утешаясь обещанием отца, что кобыла будет избавлена от шпор неуклюжего болвана, положившего на нее глаз. Придется удовлетвориться этим. Пока.

Он знал, что ведет себя эгоистично. Отец пожертвовал своими землями ради будущего сыновей. Шон пожертвовал своей верой, чтобы защитить это будущее. Самое меньшее, что он сможет сделать, — это покинуть родной дом и научиться ремеслу, необходимому, чтобы спасти их обоих от нищеты и несчастья. Он поедет во Францию и станет воином, чтобы когда-нибудь привести армию в самое сердце Ирландии и заставить красномундирников заплатить за их вероломство.

Тот день казался теперь далеким прошлым, еще одним мрачным эпизодом в длинном ряду мучительных воспоминаний. Джек не знал, почему вдруг он всплыл в его памяти, разве что тогда он был таким же юным, как эта девчушка.

Он поднял бесчувственное тело с земли и поразился, как мало оно весит. Дождь прекратился, и повалил настоящий снег, наметая сугробы. Дьявол, если оставить ее здесь, к утру она замерзнет. Не испугай он бедняжку до потери сознания, поскакал бы дальше. А так…

Джек медлил, охваченный воспоминаниями. Его младшая сестренка умерла примерно в том же возрасте. Он оказался слишком далеко, чтобы защитить ее от холода и голода. Никто не помог несчастной. Так с какой стати он должен заботиться об этой англичанке? Но не бросать же эту жалкую кучку костей и тряпья обратно в канаву! Совесть боролась в нем с доводами рассудка. Обычно рассудок брал верх, но Джек слишком устал и замерз, да и воспоминания о семье терзали его сегодня сильнее, чем когда-либо. Пристроив девочку в седло, он забрался следом и тронул коня. Если он задержится здесь, споря с самим собой, то дело кончится тем, что ему придется выяснять отношения с шерифом. Глупо, конечно, нападать на карету так близко от собственного убежища, но трудно устоять перед искушением, когда добыча сама просится в руки. Да и золото, спрятанное в его седельных сумках, оправдывает любой риск.

Девочка шевельнулась, и Джек крепче обхватил ее рукой. Вряд ли эта малышка представляет для него какую-либо угрозу. Утром он вернет ее на дорогу, и пусть она идет своим путем. Добрые дела не для него.

Джек не заблуждался на свой счет. Ему уготовано вечное проклятие за преступную жизнь, но он пока не собирается умирать, во всяком случае, не раньше, чем осуществит свою месть. Если уж ему суждено попасть в ад, он постарается заслужить это. Какой смысл очутиться в аду за одно-единственное прегрешение? Лучше уж нарушить все до единой заповеди.

Его лицо озарила улыбка. Он успеет, поскольку вся жизнь у него впереди.

Дорога на Лондон кишела бродягами, правда, такие девчушки среди них встречались нечасто. Возможно, она просто потерялась, но едва ли он получит награду за ее спасение, если судить по ее убогой одежонке. Еще одна потерянная душа в этом жестоком мире. Сознание, что существующее общественное устройство жестоко само по себе, а не только по отношению к нему и его близким, ничуть не уменьшило ненависть Джека к британцам…

Добравшись до маленькой лесной хижины, он спешился, одной рукой придерживая девочку. Она очнулась, но, взглянув на него, снова потеряла сознание. Похлопав жеребца по шее, Джек отнес свою ношу в темную комнату и положил на кровать. Здесь она в безопасности, а ему нужно позаботиться о лошади.

Вернувшись, Джек зажег фонарь и обнаружил, что девочка свернулась калачиком посередине кровати и спит крепким сном. Он проголодался, продрог, но прежде чем поужинать у огня, поднял фонарь, чтобы разглядеть девочку.

Он не мог определить, сколько ей лет, но бледное лицо с чистой гладкой кожей казалось очень юным. Капюшон соскользнул с ее головы, и Джек увидел копну каштановых кудрей с красноватыми прядями. Высокие, почти аристократические скулы снова напомнили Джеку о сестре, и сердце его болезненно сжалось.

Он отвернулся. Джек сдержал порыв потянуться за стоявшей на полке бутылкой рома. Он знал, насколько коварно спиртное, и предпочитал использовать этот факт к собственной выгоде, а не ущербу. Пусть другие пропивают свои мозги. Ему понадобятся весь его ум и вся сила, до последней капли, чтобы добиться поставленных целей.

Девочка ни разу не шевельнулась, пока он разводил огонь и готовил ужин. Жива ли она? Джек вернулся к кровати и приложил ладонь к ее шее. Кожа была пугающе холодной, но он ощутил слабое биение пульса. Джек отвык заботиться о ком-либо. Если девочка умрет, он выроет могилу, похоронит ее и забудет этот печальный эпизод.

В свете пламени, отбрасывавшем трепещущие тени на беленые стены хижины и нетесаные балки потолка, Джек достал из сундука одеяло и бросил на пол тюфяк, устроив себе постель. Стянув с девочки заляпанный грязью плащ, Джек накрыл ее своим и задумался. Что еще, черт побери, он может сделать, чтобы она не умерла? Он никогда ни за кем не ухаживал, не считая лошадей. И не имел ни малейшего желания заниматься этим сейчас.

Отодвинув тюфяк подальше от огня, Джек выпрямился и с хмурым видом направился к двери, чтобы еще раз взглянуть на лошадей. Надо быть полным кретином, чтобы притащить девчонку сюда! Но когда он открыл дверь и увидел, что валит снег, понял, что не смог бы поступить иначе.

Изящное личико, такое бледное и неподвижное на фоне черного плаща, стояло перед его мысленным взором, пока он шагал сквозь зимний мрак.

Фейт шевельнулась, тихо застонала и попыталась вытянуть онемевшие ноги. Все тело ныло, но она привыкла к боли. Главное, она согрелась. И ее ждет работа.

Темнота не помешала ей подняться. Фейт не могла вспомнить, как попала сюда, но многолетняя привычка заставила ее выбраться из уютного кокона постели и разворошить затухающий огонь в очаге.

Теперь, подумала она, надо согреть воды, но где колодец, она не могла вспомнить. При слабом свете очага Фейт разыскала ведро и чайник. Не обнаружив собственного плаща, набросила на плечи тот, которым укрывалась. Он волочился по полу, пока она шла к двери, зато сохранил тепло, а она начала мерзнуть, как только отошла от очага.

Снег прекратился и, укрыв землю, сверкал, поскрипывая у нее под ногами, пока она бродила в сером утреннем тумане в поисках ручья или колодца. Заметив большое строение, видневшееся на темном фоне деревьев, Фейт двинулась к нему. Амбар предполагал наличие животных, а где животные, там и вода.

Обнаружив припорошенную снегом поилку для скота, она разбила ледяную корку, сковавшую поверхность воды. Доносившееся из амбара ржание напомнило ей о том, что животных следует напоить. Фейт наполнила ведро и понесла к дверям амбара. Сил едва хватило на то, чтобы открыть массивные створки, но родители с детства внушили ей, что в первую очередь следует заботиться о слабых, а животные всегда слабее людей.

У Фейт закружилась голова, и она остановилась передохнуть, прежде чем поднять тяжелое ведро и войт в темное помещение. Если она будет прилежно трудиться, владелец амбара, быть может, позволит ей остаться.

К ее удивлению, в просторном помещении оказались только четыре лошади, кошка и несколько кур. В последнем стойле стоял великолепный черный конь, такой огромный, что впору было испугаться, но он лишь благодарно фыркнул, когда она протянула ему ведро воды. Фейт робко погладила его длинную бархатистую голову и улыбнулась, когда он ткнулся носом в ее ладонь в поисках угощения. Жаль, что ей нечего ему предложить.

Ей всегда хотелось иметь какое-нибудь домашнее животное, но родители переезжали с места на место и возражали против того, чтобы кормить еще один рот. Воспоминания о ненависти, омрачавшей их жизнь, нахлынули на девушку, и Фейт вдруг поняла, что любое животное стало бы невинной жертвой этой ненависти. Но в то время она была слишком мала, чтобы догадаться об этом.

Погладив тощего кота, крутившегося вокруг ее лодыжек, Фейт отправилась на поиски куриных насестов. Уже несколько месяцев, как она не пробовала яиц. Может, хозяева поделятся с ней завтраком, если она его приготовит?

От этой мысли рот Фейт наполнился слюной, а ноги ослабли, пока она осторожно складывала драгоценные находки в карманы юбки. Ей так хотелось вернуться в теплую хижину, что она забыла закрыть дверь и спохватилась, лишь зацепившись плащом за щеколду. Притворив тяжелые створки, она снова наполнила ведро и пошагала к дому. Он был намного меньше амбара; снег на крыше и морозные узоры на окнах делали его похожим на покрытый сахарной глазурью пряник.

Фейт тихо проскользнула в дверь, опасаясь разбудить обитателей хижины, кто бы они ни были. За последние недели ей приходилось ночевать в самых неожиданных местах, и она научилась оставаться незаметной в чужих домах и жизнях. Торф, который она подбросила в очаг, разгорелся, и ее встретило приятное тепло, когда она сняла мокрые башмаки и аккуратно повесила на вбитый в стену крюк одолженный плащ.

Неслышно ступая в рваных чулках, Фейт поставила на огонь чайник, достала из кармана яйца и огляделась в поисках посуды. Над очагом висело несколько кастрюль и сковородок, а в грубо сколоченном буфете, притулившемся в углу комнаты, хранился скромный запас продуктов. Кто бы ни жил здесь, он явно не считал нужным тратить время и деньги на кулинарные изыски. Фейт не обнаружила на полках никаких приправ, даже самых обычных, только мешочек муки грубого помола, жестянку с чаем, немного окорока, полбулки черствого хлеба и горшочек с топленым салом.

Впрочем, этого было вполне достаточно, чтобы приготовить сытный завтрак. И Фейт принялась за дело. Вряд ли кто-нибудь станет возражать, обнаружив на столе горячую еду, когда проснется.

Она сознательно старалась не смотреть в сторону алькова с кроватью в дальнем углу комнаты. Фейт никогда не видела подобной, похожей на шкаф конструкции, но догадалась о ее назначении по негромкому похрапыванию, доносившемуся изнутри. В былые времена альков, по всей видимости, имел дверь, преграждавшую путь сквознякам, но теперь дверной проем зиял, не прикрытый даже занавесками. Альков занимал почти всю стену, и невольно возникал вопрос, что за гигант отсыпается в кровати таких размеров. Но Фейт не думала об этом, поглощенная приготовлением завтрака.

От запаха жареной ветчины рот Джека наполнился слюной, а воображение дополнило картину кипящим кофейником, сливками и свежеиспеченным хлебом. Окончательно проснувшись от громкого урчания в животе, он понял, что малосъедобного варева, оставшегося с вечера, недостаточно, чтобы насытить его вечно пустой желудок. Придется наведаться в гостиницу к Молли и выпросить у нее миску овсянки.

Комковатая овсянка Молли не шла ни в какое сравнение с образами, витавшими перед его мысленным взором, но это было лучше, чем ничего. Чтобы не умереть с голоду, Джек научился готовить самые незатейливые блюда. Но ничего вкусного он приготовить не мог, да и не хотел. К тому же он был слишком голоден, чтобы удовлетвориться своими скудными припасами.

Свесив длинные ноги с постели, Джек обнаружил, что улегся спать и рубашке и чулках. Какого дьявола он это сделал?

Чуть не ударившись головой о крышу алькова, он раздраженно выругался и пошарил вокруг в поисках бриджей. Только тут он сообразил, что пол довольно теплый, и его не трясет, как обычно, от предрассветного холода. Запах жарящейся ветчины был настолько соблазнительным, что Джек поспешно натянул бриджи и выглянул из алькова, пытаясь определить источник этого чуда.

Вид изящной фигурки, хлопотавшей у очага, так поразил его, что он чуть не рухнул на постель. Может, он пьян? Ими страдает галлюцинациями? В последний раз женщина готовила ему завтрак еще в Ирландии. Может, это фея, явившаяся из прошлого, чтобы бередить его душу?

Эфемерное создание повернулось, оказавшись худенькой девочкой с копной спутанных кудрей, ниспадавших до талии, которая самым прозаическим образом поставила на стол сковороду. Джек испустил облегченный вздох и вышел из алькова.

Фейт чуть не выронила сковородку, когда из темного проема появился худощавый мужчина и шагнул вперед, на ходу застегивая бриджи. Постаравшись взять себя в руки, она повернулась к нему, но не могла припомнить, видела ли его раньше.

Он был очень высок, выше ее отца, с черными, как смоль, растрепанными волосами. В утреннем сумраке трудно было разглядеть его глаза, но решительно выдвинутая вперед челюсть с пробившейся за ночь щетиной говорила об упрямстве и твердости характера. Незнакомец показался ей худым, но когда подошел ближе, Фейт увидела, что его тело состоит сплошь из мускулов. Фейт подавила испуганный возглас. Такой человек мог быть грозным противником, и никак не походил на добродушного фермера, обремененного женой и полудюжиной ребятишек.

Воспоминания о прошлой ночи и кошмарный всадник всплыли в памяти, но Фейт не могла совместить эти два образа. Разбойник с большой дороги не стал бы заботиться о своей жертве и укладывать ее в теплую постель. Может, он все-таки фермер, который случайно набрел на нее в снегу и принес к себе домой? Но в таком случае, где его жена и остальные домочадцы? Фейт бросила обеспокоенный взгляд на лестницу, которая вела на чердак. Может, они сейчас спустятся?

— А я-то думал, что феи исчезают с рассветом, — небрежно заметил Джек, глядя в ее широко распахнутые глаза. Огромные, как блюдца, они были такого чистого серого цвета, что он видел в них свое отражение. Бледное личико его юной гостьи с заострившимися скулами и поразительными глазами не выражало ничего, кроме недетского терпения.

— Феи? — неуверенно повторила она. У незнакомца был звучный глубокий баритон, ласкавший слух, и легкий акцент, который несколько озадачил ее.

— Ну да. Ты что, никогда не слышала о феях?

Он, наверное, дразнит ее? Фейт не привыкла к шуткам, не считая язвительных насмешек других детей. Она непонимающе уставилась на мужчину, затем опустила голову.

— Нет, сэр. — Она покорно ждала, пока он отчитает ее за вольное обращение с его припасами или даст какие-либо поручения по хозяйству, молясь лишь о том, чтобы он разрешил ей поесть.

Когда Джек не отозвался, огромные глаза снова уставились на него без всякого намека на смех или лукавство. Проклятие, он всегда полагал, что лесные феи смешливые создания. Даже человеческие детеныши умеют улыбаться. Еще немного, и она заставит его поверить в ведьм и леших.

Жадно потянув носом воздух, он бросил взгляд на стол.

— Надеюсь, здесь хватит на двоих? Я так проголодался, что мог бы слопать и очаг.

Фейт легко могла вообразить, что такой верзила способен жевать камни, но при упоминании о количестве приготовленной еды ее горло тревожно сжалось. Она так хотела есть, что готова была сражаться за эти два яйца, если бы не принципы, внушенные с детства матерью. Это его еда. Она не имеет на нее права. Стараясь не обращать внимания на восхитительный запах яичницы, поджаренной с тонкими ломтиками ветчины, дразнивший ее обоняние, Фейт вежливо кивнула.

— Я приготовила то, что удалось найти, сэр. Я поем после вас, если вы не возражаете.

Джек никогда не слышал, чтобы ребенок изъяснялся подобным образом. Запустив пальцы в волосы, он устремил на девочку подозрительный взгляд. Они с Шоном могли сцепиться из-за последней лепешки, оставшейся на тарелке, а драки при дележке пойманной рыбы или краденых яблок были обычным делом в его детстве. Возможно, девочки другие. Эйслин была слишком мала, чтобы участвовать в этих схватках, но Джек до сих пор помнил, какой отпор давали ему его рослые ровесницы, когда он пытался стянуть у них завтрак. А ведь эта малышка так голодна!

— В буфете есть тарелки. Поедим вместе, — буркнул он и направился к двери, предоставив гостье делить еду.

— Лошади уже напоены, сэр, — робко произнесла она ему вслед. Обернувшись, Джек скорчил сердитую гримасу.

— Меня зовут Джек. И я сам знаю, что мне делать.

Фейт испуганно подпрыгнула, когда он захлопнул за собой дверь. Затем, бросив голодный взгляд на яичницу, шипевшую на сковородке, позволила себе немного расслабиться. Несмотря на грубоватые манеры, он не производил впечатления людоеда, способного сожрать ее на завтрак. Распахнув дверцы буфета, Фейт обнаружила там несколько жестяных мисок и кружек и поставила на стол. Затем разделила яичницу на две части, выделив хозяину большую порцию. При таких габаритах он, надо полагать, испытывает большую потребность в еде, чем она. Поставив миски поближе к пышущему жаром очагу, она нарезала черствый хлеб, обмакнула в образовавшийся на сковороде жир и слегка обжарила на огне.

К тому времени, когда Джек вернулся, чай уже заварился, и, пока он стряхивал снег с сапог, Фейт разлила по кружкам обжигающую жидкость. Чай считался дорогим напитком, и оставалось лишь гадать, почему есть чай, но нет еды.