Глава 30

Эверетт Хэмптон, четвертый граф Грэнвилл, мирно скончался во сне в первую неделю января. Вьюжная ночь крутилась в бешеной пляске над городом, дико завывая в каминных дымоходах огромного дома.

Эвелин проснулась от громкого стука в дверь. Сначала она не поняла звука, хотела покрепче прижаться к мужу и опять заснуть, но Алекс уже проснулся. Он потянулся к ней, поцеловал в волосы и прислушался.

— Лорд Грэнвилл, пожалуйста! — донеслось из-за двери. — Хозяйка вас зовет!.. Пожалуйста!

Эвелин приподняла голову, еще не веря, но что-то жуткое толкнулось внутри. И тут раздался стук в другую дверь.

— Леди, проснитесь! — послышался голос ее служанки. — Графине нужна ваша помощь! Поспешите, пожалуйста!..

Алекс сел на кровати. Лицо его сделалось серым, словно окаменело. Эвелин глянула на него и все поняла.

— Алекс?

Он посмотрел в испуганные глаза жены и, словно не веря сам себе, медленно покачал головой. Потом потянулся к ней и поцеловал.

— Иду! — крикнул он и, подав руку, помог Эвелин выбраться из кровати. Оба сразу ощутили, как невыносимо холодно в комнате, во всем доме.

Алекс взял со стула халат и протянул ей.

— Иди к себе. Оденься и поспеши к Дейдре. Ты ей будешь нужна, — Он запнулся и добавил: — Прости, пожалуйста…

В будуаре ее встретила служанка, вся в слезах. Эвелин сдержала раздражение, вдруг возникшее при виде ее заплаканного лица. И тут же поняла, что ей самой хочется расплакаться.

— Вам сегодня понадобится серое, леди. — Слова служанки падали, словно камни. — Уже послали за швеями. Как только откроются магазины, купят все необходимое… Графиня не в себе. Она никого не хочет слушать. Поспешите, пожалуйста.

Наконец до нее дошло. Тело будто сжали и обшарили ледяные пальцы. Словно в тумане, Эвелин позволила служанке одеть себя, чего никогда прежде не разрешала. Почувствовала, что сейчас это нужно обеим. Служанку привычные движения несколько успокоили, а у Эвелин было время подумать.

Волосы закололи наспех. Эвелин, взглянув на себя в зеркало, вздохнула. Пальцы торопливо подправляли что-то, но времени не было. Она и так давно должна быть рядом с Дейдрой, а почему-то до сих пор возится здесь.

До противоположного крыла, где располагались покои графа, путь оказался неблизкий. По всему дому шелестели юбки, стучали по ступеням тяжелые башмаки. Все лица встречных казались ей какими-то размытыми пятнами, и все время изумляло, откуда их вдруг столько взялось.

Дверь открыла заплаканная горничная в накрахмаленном белом переднике и черном платье. Гостиная у Грэнвиллов была точно такая же, как у Алекса, только как бы разделенная воспоминаниями на две части. На одной стене висел портрет заморской дочери графа, на другой — портрет Дейдры, какой она была еще в родительском доме, среди шотландских холмов. Под одним — коллекция причудливых тропических ракушек, под другим — несколько огромных шотландских палашей, которые подарил графу отец Дейдры. Эвелин разыскала взглядом крохотную женскую фигурку на диванчике в углу. В руках Дейдра держала зеленый атласный халат.

Она взглянула на Эвелин и опять залилась слезами. Эвелин понятия не имела, сколько графине лет — та всегда казалась легкой, воздушной, лишенной возраста, — но теперь вдруг увидела перед собой пожилую, убитую горем женщину. Когда Эвелин подошла, Дейдра лишь крепче прижала к себе роскошный халат.

— Он даже примерить его не успел, — пробормотала она, когда Эвелин присела рядом.

Потом, словно о чем-то вспомнив, принялась нежно гладить инициалы графа и его герб, вышитые золотом на изумрудном атласе. Гладкая прохлада ткани коснулась руки Эвелин, и она вздрогнула.

— Но он нравился Эверетту. Он приказал повесить его у себя в комнате и смотрел на него… Он очень вас любил, Дейдра, и гордился вами. Ведь это самое главное?

Дейдра опять начала рыдать. Эвелин обхватила ее за плечи, стараясь возвратить хотя бы часть того тепла, которым всегда делилась с ней эта добрая женщина. Она не знала, что сказать. Так обе и плакали молча.

Из комнаты графа появился Алекс. Эвелин быстро утерла слезы. Все ее проблемы могли подождать до завтра, а сегодня она должна во всем помогать мужу, которому тоже нелегко. Она дала Дейдре носовой платок и помогла привести себя в порядок.

— Мы послали за Элисон и за врачом, но в такую погоду они не скоро явятся. — Алекс вытащил свой носовой платок и протянул Эвелин. — Нужно оповестить юристов, дать объявления в газеты и сделать еще множество всего… Вы тут сами справитесь?

Эвелин кивнула.

— Нужно послать за моей матерью. У нее есть хорошее успокоительное, которое может понадобиться. И вообще, лучше ей быть здесь.

Алекс рассеянно кивнул. Потом подошел к Дейдре и начал неуклюже выражать свое сочувствие.

— Ты знала его так же долго, как я, Дейдра… Хотел бы я, чтобы он был моим отцом. Он был самым близким для меня человеком. И тебя очень любил. Ему наверняка не понравилось бы, что ты так огорчаешься…

— Я знаю, знаю, Алекс, — кивала Дейдра, то и дело прикладывая к глазам платок. — Я сейчас… Сейчас справлюсь с собой. Я совсем не ожидала. Я сейча… — последнее слово было уже рыданием. Эвелин торопливо обняла Дейдру и прижала к себе.

— Я тоже не ожидал, — пробормотал Алекс внезапно севшим голосом, словно обвиняя графа за неуместное поведение. Потом, резко развернувшись, вышел из комнаты.

— Я только расстраиваю его, — пролепетала Дейдра в платок. — Он не хочет этого показать, но я знаю, что он по-своему очень любил Эверетта. Они, бывало, вздорили, но Эверетт всегда гордился тем, как Алекс ведет дела… И ваша женитьба. Он всегда говорил, что Алексу повезло.

Эвелин не перебивала. Знала, что так лучше всего. Ей самой словно холодный камень клали на грудь, стоило ей вспомнить, что графа больше нет. А что чувствует Дейдра, она и представить не пыталась. Ей вдруг пришло в голову, что Алекса больше нет… Но она тут же отогнала эту невозможную мысль.

Через несколько минут явилась встревоженная Аманда. Хмуро и строго посмотрела на дочь. То, что она увидела здесь, ей совсем не понравилось, и она быстро взяла дело в свои руки. Послала горничную за чаем, Дейдру приказала уложить в кровать. Эвелин с облегчением смотрела, как уверенно она распоряжается, и своя боль постепенно утихала.

Элисон появилась буквально висящей на руках у Рори и, завидев Эвелин, с рыданиями бросилась ей на грудь. Рори выглядел мрачным и смущенным. Эвелин отослала его на поиски Алекса. Тому сейчас, конечно, нужно, чтобы кто-то находился рядом, но она на эту роль явно не подходила. Она сама нуждалась в утешении, но ее боль была иного рода, она не могла сравниться с болью тех, кто знал и любил графа долгие годы.

Появился врач, за ним стряпчие, Элисон увели прилечь, и Эвелин осталась совсем одна. Холодный завтрак в пустой столовой вызвал чувство тоски. Она вздрагивала всякий раз, когда лакей обращался к ней «миледи». Хотела пойти поискать Алекса, но потом решила, что, когда ему понадобится, он сам ее найдет. Плакаться сейчас на плече друг у друга было совсем ни к чему.

Когда она сидела, в сотый раз бессмысленно обводя взглядом стены кабинета, явился облаченный во все черное дворецкий. Он церемонно поклонился и дождался знака, что графиня готова его слушать. Эвелин кивнула.

— Вас желает видеть некий джентльмен, миледи. Лорд Грэнвилл слишком занят, но джентльмен все же хотел бы поговорить с вами.

— Кто это, Бертон?

— Мистер Франклин[10], миледи. Американец, я полагаю. Имя показалось знакомым, и Эвелин кивнула. Любой, кто отважился в такую погоду выйти на улицу, заслуживал уважения. Снег, правда, кончился, но из окна было видно, что сугробы намело большие.

Через минуту в комнату вошел плотного сложения очень просто одетый человек в старомодном парике и с тростью. Эвелин сидела на софе у окна, на фоне бархатных штор. Франклин окинул ее взглядом, и по его глазам было заметно, что он вполне удовлетворен увиденным.

— Миссис Хэмптон, я Бенджамен Франклин, из Филадельфии. Надеюсь, не помешал?

— Боюсь, вы явились в очень печальный момент, но ваше путешествие по заснеженным улицам не должно остаться невознагражденным. Сейчас принесут чай и кофе. Присаживайтесь.

Она вспомнила, что Алекс говорил ей об этом человеке. И делая вид, что наблюдает за тем, как горничная накрывает на стол, принялась исподтишка разглядывать незнакомца. У него было доброе лицо, очень умные глаза, которые, казалось, временами улыбались какой-то веселой мысли. Он ей понравился.

— Я не задержу вас долго. Мистер Хэмптон упомянул, что вы из Бостона, а мы обеспокоены тем, что там происходит. Я только что получил оттуда письмо от своих друзей. Думаю, вам будет интересно.

Эвелин не обратила внимания, что он назвал ее миссис Хэмптон; видимо, Франклин не знал еще о смерти графа. Но ее гораздо больше волновали новости из Бостона.

— Когда написано письмо? Уже после того, как ввели Почтовый закон? Что там творится сейчас?

Он улыбался, прихлебывая кофе.

— Ваш супруг назвал вас пламенной мятежницей. Если вас это порадует, то могу сообщить, что суды до сих пор практически не работают. Весь бизнес почти замер, корабли стоят на приколе, их не могут ни загрузить, ни разгрузить.

— Я понимаю, что некоторое время будет очень трудно. Зато потом — разве мы не выиграем?.. Должен же парламент понять, что нас нельзя принудить отказаться от своих прав!.. Расскажите еще что-нибудь. — Она вся подалась вперед.

— Ситуация на самом деле непростая. Без судов нельзя заставить должников вернуть долги, и есть такие, кто специально не платит, потому что знает это. С другой стороны, тех, кого кризис разорил, невозможно отправить в тюрьму. Многие порты разрешают кораблям отплывать с гарантийными письмами, в которых значится, что груз не оформлен надлежащим образом из-за отсутствия марок. Но владельцам грозит тюрьма, если они попытаются разгрузить свои товары в Англии или Вест-Индии. Многие распускают команды, Бостон быстро наполняется безработными и разозленными моряками. В других городах — то же самое. Боюсь, для многих это будет очень суровая зима.

Эвелин вздохнула и обхватила пальцами свою чашку, заглядывая в нее.

— То есть я потеряю все, что удалось заработать отцу. Но если мы станем пользоваться марками, будет то же самое. Ни у кого нет денег, чтобы платить такой налог… Но, наверное, можно найти выход. Кто-то может помочь… Если бы парламент действовал порасторопнее, трагедии можно было бы избежать.

Франклин слушал ее с одобрением. Она не оправдывалась, не извинялась за богатства мужа, просто пыталась трезво оценить ситуацию. Хэмптон мог настаивать, что он просто бизнесмен, а не политик, но у его жены, похоже, были другие взгляды на это.

— А помочь вполне могли бы и вы. Парламент состоит из людей, на которых слишком многие стараются повлиять. Они, конечно, озабочены тем, что происходит в колониях. Сейчас им было бы полезно услышать трезвое, непредвзятое мнение. И лучше всего будет, если это трезвое мнение будут слышать и дома — от вас, и в парламенте — от меня.

Эвелин взглянула на него с понимающей улыбкой, но покачала головой:

— Я на эту роль мало подхожу. Если бы я даже знала людей, от которых это зависит, вращалась в их кругу, они вряд ли стали бы слушать женщину. А сейчас все вообще непросто. Прошлой ночью скончался лорд Грэнвилл. Так что с пребыванием в обществе мне придется повременить.

Лицо Франклина омрачилось.

— Простите, ради бога! Я не подозревал, что граф был так серьезно болен.

В уме он уже быстро перебирал недавние встречи с влиятельными членами парламента, связывая все это с тем фактом, что Хэмптон был единственным наследником титула и что сидящая перед ним женщина уже, можно сказать, графиня. Он задумчиво прищурился.

— Простите мою настойчивость, но я думаю, что вы недооцениваете ситуацию. Вы, конечно, не скоро сможете блистать на светских приемах, но как раз в предстоящие дни этот дом, так или иначе, посетят самые влиятельные люди королевства. Политика, конечно, не лучшее занятие в дни траура, но именно это печальное обстоятельство даст вам возможность встретиться с людьми, от которых зависит наше будущее. Я прошу вас помнить об этом.

До Эвелин слова Франклина дошли только после того, как он откланялся. Она не любила сидеть без дела и последние месяцы чувствовала себя бесполезной и никчемной. Она плохо представляла, как можно осуществить то, о чем говорил Франклин, но его слова запали ей в голову.

Охваченный горем, постоянно занятый множеством дел, которые разом свалились на него, Алекс опять отгородился неприступной стеной, и Эвелин его почти не видела. Она проводила свои дни в обществе убитых горем вдовы и дочери графа. Принимала поток соболезнующих, по необходимости вступая в разговор, когда Дейдра вдруг замолкала на полуслове. Элисон вообще почти не разговаривала, словно пребывая в каком-то ином, призрачном, мире. Эвелин постепенно училась управлять слугами, сама принимала соболезнования от визитеров, которых не могла принять Дейдра, знала уже, о чем и как с ними нужно разговаривать. Она представляла иногда, что разговаривает с клиентами на складе, и тогда это не казалось таким трудным и день проходил незаметно. Хуже всего было вечерами. Визиты кончались, Элисон с мужем и детьми уезжала домой, Дейдра уходила к себе. Оставались мать и тетка с Френсис, но те чувствовали себя не в своей тарелке, как незваные гостьи среди всеобщего горя, и все чаще поговаривали о возвращении в Суррей, к родственникам.

Алекс возвращался поздно ночью, и, если Эвелин к тому времени засыпала, старался не будить ее. Уходил он, в основном, когда она еще спала. Несколько раз она пробовала дождаться его, но от этого было не легче. Алекс приходил мрачнее тучи и практически не разговаривал. Занятия любовью если и случались, то были краткие и судорожные, они словно спешили излить друг другу в физическом акте свое горе, страхи, недобрые предчувствия. Алекс тут же засыпал, а она, бывало, долго лежала, уставясь в потолок.

И опять, вновь и вновь, размышляла о том, правильно ли распорядилась своей жизнью. Зажмуривала глаза, стараясь оживить моменты, когда они были счастливы, любили друг друга и все им казалось чудесным. Но если это и было, то прежде, когда еще графское достоинство не свалилось так неожиданно на них. Сейчас Эвелин боялась, что оно окончательно оторвет Алекса от нее.

Большую часть жизни лишенный каких бы то ни было обязанностей, теперь Алекс относился ко всему слишком серьезно. Часто, обняв его за широкие плечи, Эвелин так хотела взять на себя хоть часть того бремени, которое ему приходилось нести. Она чувствовала, что смогла бы, если бы он сам позволил, попросил. Но начинать очередной тягостный, бесконечный — и бесполезный в итоге — разговор не решалась. Слова не могли помочь, если он сам не чувствовал.

Иногда вспоминались слова Франклина. Ее не привлекала перспектива именоваться графиней, но в том, что в их дом потянется бесконечная череда влиятельных людей, он оказался прав. Алекс слишком редко бывал здесь, чтобы принимать их всех, и Эвелин частенько приходилось, выслушивая соболезнования, припоминать, где и когда она могла слышать ту или иную фамилию. Перед ней проходили совершенно конкретные мужчины и женщины, со своими лицами, голосами, жестами. Некоторые отвечали ее представлениям о праздной имперской аристократии, но многие казались умными и искренними людьми, глубоко опечаленными смертью графа; они с явным интересом ожидали, как проявят себя новый граф и его американская жена. Некоторые не могли скрыть насмешливого взгляда, слыша ее колониальный акцент, но истинно воспитанные люди не обращали на это внимания. Подружиться с ними, конечно, сложно, думала про себя Эвелин, но вот войти в их круг, пожалуй, стоило попробовать.

Хотя и в этом она не была уверена. Понравится ли Алексу присутствие в мрачноватом Грэнвилл-хаусе толпы незнакомцев, попивающих чай и беседующих о политике? Эвелин резонно подозревала, что нет. Но не могла избавиться от этих мыслей. Хотя ее взгляды были весьма далеки от взглядов тори, может, стоило к ним хотя бы прислушаться? Благодаря титулу Алекс теперь автоматически становился довольно влиятельной фигурой в правящей партии. Может, с этого и следовало начать? Планы и идеи возникали в самые неожиданные моменты, даже когда она пыталась убедить себя, что ничего не получится. Это становилось чем-то вроде наваждения.

Зашел как-то Томас Хэндерсон: выразить соболезнования и спросить, не надо ли чем помочь. Опять очень интересовался содержимым пакета с документами о контрабанде, но Эвелин вспомнила об этом с трудом, настолько дело казалось далеким на фоне того, что произошло. Она постаралась перевести разговор на другое, принялась расспрашивать его о тех людях, с которыми ей пришлось повстречаться в последние дни. Так что он удалился, можно сказать, не солоно хлебавши, зато она обзавелась ценными сведениями о влиятельных людях. Если она хотела, чтобы то, о чем она все чаще задумывалась, сбылось, ей нужно знать всех влиятельных людей так же хорошо, как они знали друг друга. Нелегкая задача.

От Элисон в этом плане помощи ждать не приходилось. Она не любила общество и жила, в основном, в Шотландии. Эвелин подозревала, что ей одинаково безразличны и виги и тори. У Рори, естественно, имелись связи в кругах политиков, но расспрашивать его о чем-то было еще тяжелее, чем разговаривать с Алексом. Она не была готова. Последняя надежда оставалась на Дейдру.

После первых горестных дней Дейдра несколько пришла в себя, но частенько впадала в прострацию, бродила порой по дому, сама не зная, куда и зачем идет. И Эвелин догадалась, что этой деятельной, в общем-то, женщине, нужна новая точка опоры. Ее нужно было чем-то занять, увлечь.

О светских развлечениях не могло быть и речи, да и сам свет не понял бы их, объявись они на каком-нибудь приеме. Тогда Эвелин решила пригласить к ним некоторых из наиболее поправившихся ей визитеров. К ее удивлению, многие приняли приглашение. После их визитов Эвелин расспрашивала Дейдру об этих людях, их интересах. Та с готовностью делилась всем, что знала.

Когда Франклин пришел в следующий раз, Эвелин представила его Дейдре. Он, понимая ситуацию, не старался выглядеть серьезным, и одна из его шуток даже вызвала улыбку на лице вдовы. Идея о повышении культурного уровня колоний ей понравилась, и теперь настала ее очередь задавать вопросы.

Как-то за обедом Рори обмолвился, что Алекс наконец решил занять свое место в палате лордов. Внутри у Эвелин все замерло. Ведь Алекс сам должен был сказать ей об этом. Но потом одернула себя. Нельзя требовать от него слишком многого, он и так каждую ночь приходил к ней. Днем он мог принадлежать себе. Но тогда и она может делать то же самое.

Когда вечерами в кабинете Алекса стали появляться разные люди, с которыми он подолгу разговаривал, Эвелин даже обрадовалась. Он делал то, что считал нужным, значит, и ей не мог запрещать. Вот если бы еще их интересы совпали…

Но на быстрые результаты рассчитывать не приходилось. Кроме как от Дейдры, помощи ждать было не от кого. Мать решила, что ей лучше на время уехать с сестрой и племянницей к родственникам, а не мозолить глаза новобрачным и убитой горем вдове. Эвелин начала было отговаривать ее, но Аманда была из того же теста. К тому времени, когда парламент собрался на сессию, они уже уехали.

Несколько дней спустя в порт пришел один из малых кораблей компании, и Рори решил, что это подходящий случай отправиться домой, где Элисон могла бы спокойно доносить ребенка. При зтом известии Эвелин захотелось плакать, мелькнула даже дикая мысль попроситься поехать с ними. Но она лишь сжала губы и взяла Алекса за руку. В этот вечер он пораньше пришел домой, переодеться, и тоже был огорчен. Может быть, не совсем сознавая, что делает, он в ответ крепко сжал руку Эвелин.

Вечером, когда Эвелин собралась идти к себе, в салон неожиданно явился Алекс и сказал, что проводит ее. Они молча поднимались по лестницам, шли чередой темных залов. Но вместо того чтобы пройти прямо в спальню, Алекс вдруг распахнул двери в гостиную и жестом пригласил ее войти. Эвелин не знала, что думать, но спокойно смотрела, как он налил ей и себе вина.

Она не знала, стоять ей или садиться, и ждала, что скажет муж. Но и когда он начал расхаживать по комнате, осталась стоять. Если он собирался испытывать ее терпение, она ответит тем же. Эвелин внимательно наблюдала, как облаченная в элегантный сюртук фигура мужа прочерчивала комнату по диагонали. Его густые волосы были стянуты на затылке в пучок, накрахмаленные ослепительно белые кружева прямо-таки пенились на груди, а золотые пуговицы на черном сюртуке горели. И никакого шитья, к которому раньше он был так пристрастен. Сейчас он и так казался лордом, не было нужды подчеркивать это.

Она и раньше не придавала этому особого значения. Ей гораздо больше нравилось то, что было собственно Алексом, — решительное выражения лица, упрямый твердый подбородок, темные огоньки в глазах, которые иногда не предвещали ничего хорошего. А одежда ничего не значила. И чего греха таить, без одежды он нравился ей гораздо больше.

Алекс наконец остановился возле камина и обернулся к ней. Эвелин показалось, что он так внимательно рассматривает нетронутое вино в ее бокале, что захотелось спрятать его за спину.

— Тебе очень плохо со мной, Эвелин?

От неожиданности она не знала, что сказать. Едва ли понимая, что делает, она поставила бокал на стол и принялась теребить оборку черного бархатного платья. В голове было пусто. Она посмотрела Алекса, и боль в его глазах подсказала ей все.

Она решительно пересекла комнату, вскинула руки ему на плечи и, чуть пригнув голову мужа, стала целовать его.

— События последних дней, может быть, утомили меня… — шептала она, скользя губами по его жесткой скуле. — А ты… ты дал мне столько счастья, что я даже представить себе не могла. Жаль только, что мы проводим так мало времени вместе…

Эвелин поняла, что он тоже отставил свой бокал. А потом все ощущения сосредоточились на ответном поцелуе. Алекс поднял ее на руки, и Эвелин всем телом прильнула к нему, вдыхая знакомый и уже такой родной запах.