Бывали моменты, когда ей казалось, что еще шаг — и откроется какая-то потайная дверца. Эти его редкие и такие неожиданные улыбки. Да и то, чем он поделился с ней в их первую ночь, он вряд ли открыл бы первому встречному. Были и другие моменты. Но теперь Эвелин видела, что их было слишком мало, и он сам, похоже, не придавал им никакого значения. Если он когда-то и открывался по-настоящему, то лишь в те моменты, когда они занимались любовью. Тогда получалось, что им двигала лишь страсть, похоть.

После обеда все собрались в салоне, и тогда наконец появился Алекс. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего, а жест, которым он швырнул плащ слуге, явно говорил, что сейчас цепляться к нему не стоит. Однако опытная Дейдра подошла к Алексу с самой простодушной улыбкой и спросила:

— Есть какие-нибудь известия о спасшихся, Алекс? Иногда бывает…

— Они мертвы, милая леди, все. До берега им добраться оказалось не на чем, разве что на айсберге, на который они напоролись. А теперь извините меня… — Он, почти оттолкнув ее, направился к буфетной.

Но тут в наступление пошла Элисон. Белая рука была прижата к груди, а глаза смотрели с мольбой.

— Алекс, нельзя же во всем винить только себя. Капитан неверно выбрал курс. Садись, сейчас принесут горячего пунша…

Алекс остановился, словно наткнувшись на нес.

— А вы что, читали судовой журнал покойника, дорогая кузина, чтобы делать такие выводы? Пропустите меня. У меня полно работы… Пока я дождусь вашего ленивого лакея с вашим пуншем, успею напиться бренди…

Тут, как по заказу, рядом с Элисон материализовался Рори с бокалом в руке.

— Успокойся, Хэмптон. Садись, выпей. Мертвых не воротишь, только себе могилу выроешь…

— Черт возьми!.. Вы отстанете от меня?

Он распахнул дверь буфетной, через секунду вышел оттуда с полным графином бренди и, не глядя на окружающих, деревянной походкой вышел из салона.

В комнате повисла оглушительная тишина. Потом издалека донеслись грозные раскаты голоса Алекса, видно, по пути ему нечаянно попался кто-то из слуг. Тетка и Френсис сидели смущенно потупившись. Но Эвелин было не до них. Ее гораздо больше волновало, что думали его родственники. Ведь она должна была вмешаться. Но как? Как объяснить им, что Алекс настолько не принимал ее в расчет, что вмешательство воспринял бы как досадное недоразумение. Она была последним человеком на свете, от которого он ждал помощи и сочувствия.

Принесли чай, Френсис согласилась сыграть на спинете, и разговор постепенно возобновился. Потом Рори откланялся и ушел, и тогда Элисон подсела к Эвелин. Она даже не притворялась, что пьет чай. Долго и рассеянно смотрела в окно, а потом неожиданно начала:

— Ну, я-то его, положим, нисколько не боюсь. И если его гнев страшен, то только для него самого. Помню, после того, как у нас родился первенец, Рори, Алекс и еще несколько приятелей устроили соревнование — кто кого перепьет. Я не виню их, все переволновались и имели право расслабиться. Когда все упали под стол, Алекс все еще был на ногах. И все кричал, чтобы ему принесли еще, но слуги боялись входить. К тому же в доме почти не осталось спиртного. Он разгромил несколько комнат, прежде чем нашел то, что искал. Все руки у него были разбиты в кровь, он едва мог взять бутылку… Он тоже сумасшедший, только ни за что не признает этого. Рори мне рассказывал, как он потерял ребенка. И в ту ночь, рождение нашего сына, скорее всего, всколыхнуло в нем старую боль…

Эвелин стиснула кулаки так, что ногти вонзились в ладони. Ей ли было не знать о безумии, которое пожирало Алекса изнутри! Но что она могла сделать?

— Он не стал бы меня слушать, — отозвалась она, не глядя на Элисон.

— Да не слова ему нужны, Эвелин. Любовь. Понимаешь, он думает, что недостоин любви. Ты знаешь, что его отец умер, когда Алексу было всего три года? И его мать тотчас увезла мальчика от всех родственников, от всех мужчин, которые могли бы ввести его в мужской мир. Потому что она ненавидела его отца… Мало того, что Джеймс Хэмптон был безалаберным гулякой, он был еще и беспробудным пьяницей. И умер он, свернув себе шею, когда в стельку пьяный поскакал с кем-то наперегонки в Йорк-минстере. Несмотря на все усилия матери, Алекс много лет и много раз пытался стать на путь отца.

В голосе Элисон не было осуждения, только печаль. Эвелин попыталась представить, сообразить… Отец его умер от пьянства. Значит, неисключено, что и Алекс когда-нибудь… Если вернется к прежнему образу жизни. Если останется один и поймет, что все удовольствия мира легче всего найти в бутылке. Элисон говорила, что он нуждается в любви. Но почему всякий раз, когда Эвелин пыталась приблизиться, открыться, он отталкивал ее? И наступит ли такой момент, когда она сможет прорваться через все эти ледяные пустыни? Она не знала…

Не говоря ни слова Элисон и не обращая внимания на остальных в комнате, Эвелин поднялась, чтобы следовать за мужем. Если продолжать рассуждать обо всем этом, то можно и самой сойти с ума, поэтому она больше не думала. Если они на самом деле муж и жена, кто-то из них должен разрушить барьер, отбросить его навсегда. Сейчас Эвелин не помнила, что он не хотел на ней жениться. Может, так лучше получится? И все будет хорошо, и они будут вместе?.. Нет, даже не так. Сейчас там, наверху, страдал в одиночестве человек, которого она любила. Она должна помнить только об этом.

Только любовь заставила ее пройти жуткий путь по гулким холодным коридорам. Оказавшись в будуаре, Эвелин долго стояла, не в силах решиться, потом медленно начала раздеваться. Если существовал единственный путь достучаться до Алекса, она должна пойти этим путем. И ворох бархата и шелка будут только мешать.

В одном из ящиков комода она отыскала расшитую кружевами легкую ночную рубашку, которую подарила ей Дейдра к Рождеству. У Эвелин никогда не было такой. Почти невесомая ткань струилась в руках, словно прохладная вода. Эвелин вздрогнула, ощутив, как ткань скользит по животу, бедрам. Пышные кружева на рукавах и на груди колыхались при каждом движении. Она мельком взглянула в зеркало: ей показалось, что рубашка совсем прозрачная и не скрывает ничего. Но еще раз посмотреть Эвелин не отважилась. Она невольно прислушалась к себе. Рубашка гладила, обнимала, нашептывала что-то невнятное, от чего по телу струились мурашки…

Вытащив заколки, она распустила волосы и принялась расчесывать их. Сейчас она была рада, что отпустила служанку на праздники. Не хотела, чтобы кто-то видел ее сейчас. Даже прикосновения гребня к волосам казались слишком резкими, почти раздражающими.

Не желая больше ни о чем думать, она отложила гребень и, словно во сне, направилась к дверям его гардеробной. Если он там, то всегда можно сослаться на то, что зашла спросить о чем-нибудь. Но она уже знала, что в гардеробной его нет.

Повернув ручку, неслышно скользнула внутрь. В комнате было темно и пусто. Свеча замигала и едва не погасла. Нужно было взять лампу, но при ярком свете она никогда не отважилась бы на то, что задумала.

Взявшись за ручку двери его спальни, замерла. Если открыть, пути назад не будет. Следующий шаг определит ее будущее. Раз и навсегда.

Выбор лежал перед ней. Она могла вернуться в свою комнату, в свою постель, к той жизни, которую вела последние недели. В конце концов, ей не так уж и плохо. У нее был кров, ее кормили, одевали, даже развлекали. А впереди маячил графский титул и огромная пышная столица у ее ног. Она могла сейчас сделать шаг вперед, ступить в неизвестность… и почти наверняка уничтожить все шансы на развод. А значит, связать себя на всю жизнь с человеком, который не любил ее, которому вообще не нужна жена.

Все, как и всегда в их отношениях, произошло внезапно и неожиданно. Дверная ручка будто сама подалась под рукой, замок оглушительно щелкнул. Эвелин не поняла, что произошло, обмерла. Она не знала, хочет ли он ее, обрадуется ли ее приходу. Закусив губу, толкнула дверь. Черт, как она от всего этого устала! Но, в конце концов, это он обещал, что они поговорят… Вот именно! И немедленно.

В комнате было темно. Она постояла у порога, загораживая свечу, припоминая. Огромная кровать находилась напротив двери, у стены. Но там смутно белело что-то вовсе не такое массивное, как ей запомнилось. Эвелин направилась прямо туда. Наверняка он спал. Не мог же он работать в темноте!

И вдруг испугалась. Может, он вовсе и не приходил сюда, а сидит сейчас в библиотеке, или еще хуже — в комнате у какой-нибудь горничной… Да где угодно! С чего она решила, что он именно здесь?

Нет. Он должен был прийти сюда. Любой зверь приходит зализывать раны в логово. Тем более — человек. Эвелин, двигаясь крохотными шагами, приподняла свечу. Неверный, дрожащий свет облил ее фигуру, заструился по волосам. Со стороны постели послышался шумный прерывистый вздох.

— Вы пришли задушить меня? Предупреждаю сразу, я не сплю. Так что лучше взять яду.

Теперь она разглядела его на кровати, среди сваленных в кучу подушек. Когда он приподнялся, рядом звякнуло стекло. Алекс был одет, снял только сюртук.

— Тогда лучше вам отравиться самому, сэр. От меня вы такой услуги не дождетесь. — Чувствуя себя так, словно кто-то дергал ее за нитки, заставляя двигаться, Эвелин поставила свечу на столик и присела на край постели.

Если бы он не потянулся к ней, она бы не знала, что делать. Но его пальцы коснулись волос, скользя по ним, спустились вниз, замерли на плече. Потом нашли шею и принялись, лаская, поглаживать нежную кожу.

— Ты пришла сюда как искупительная жертва?.. Остальные послали тебя, как раньше жители городов высылали девственниц, чтобы умилостивить злых богов?

— Да, очень похоже. Только я пришла сюда по своей воле.

Эвелин забралась на кровать и прилегла рядом с ним. У нее замерзли ноги, но прикосновения пальцев Алекса, который продолжал гладить ее шею, обжигали. Осмелев, она протянула руку, нашла вырез его рубашки. Ладонь скользнула туда и затрепетала от могучего тепла его груди. Он замер от прикосновения, и Эвелин стала расстегивать ему рубашку.

— Значит, ты сама решила принести себя в жертву? Почему?.. — Алекс выговаривал слова почти угрожающе.

Рука ее замерла, но лишь на мгновение. Пути назад уже не было. Ее быстрые пальцы скользнули к его затылку, и она притянула его голову к себе.

— Потому что я люблю тебя, — успела прошептать она, пока его губы не закрыли ей рот.

Алекс обнял ее судорожно, с неистовой силой притиснул к себе, ища губами ее губы. Она чувствовала, как содрогается все его тело, и уже ни о чем не думала. Обвив руками его плечи, она приникла к нему и лишилась всякой воли.

Когда он, развернув ее, повалил спиной на подушки, в голосе его звучали почти рыдания:

— Скажи мне, что хочешь меня, Эвелин… Это единственное, что я могу понять. Обмани меня, но скажи, что не бросишь меня!

Он все еще не мог поверить, не мог принять ее любви, но теперь хоть не отталкивал.

— Я не собираюсь тебе лгать, — ответила Эвелин очень спокойно. — Я никогда не брошу тебя, потому что люблю… А ты сможешь полюбить меня, хоть чуть-чуть?

Со сдавленным стоном Алекс навалился на нее всем телом, она утонула в подушках, погружаясь куда-то все ниже. Пальцы ее, гладившие Алекса по щеке, вдруг ощутили влагу, и Эвелин, уже не понимая, что с ней творится, разрыдалась сама. Она изо всех сил обняла его, прильнула к нему, нашла его губы, чтобы поцелуем выразить то, чего никогда не скажут слова.

Они оба сошли с ума. Вся боль и тревога последних дней нашли выход в порывистых, неистовых движениях. Алекс, уже не владея собой, не в силах справиться с желанием, словно хотел единым движением обнять ее всю, ощутить разом все ее тело. Руки Эвелин все настойчивее скользили по его плечам, груди, сама она все громче стонала. Когда Алекс, оторвавшись от ее губ, двинулся вниз, к груди, потом еще ниже, к тому месту, которое все жарче разгоралось в ней. Она выгнулась дугой, мучительно и радостно. Впервые она победила и теперь отдавала ему себя как драгоценный дар любви.

Это был первый раз, когда они не тратили драгоценных минут на ритуал раздевания, оба слишком спешили. Эвелин ощущала ночную рубашку где-то у себя на плечах. Алекс судорожными движениями стаскивал с себя бриджи, спеша взять то, что ему предлагали. И вошел сразу, мощно, глубоко, победно. И Эвелин, без всякого усилия, устремилась ему навстречу, принимая в себя. Это лишило его последнего рассудка, Алекс чувствовал сейчас только податливую мягкость, обволакивающую теплоту. Эвелин, прильнув к нему, стала двигаться так, словно стремилась сама проникнуть в него, с той же ненасытной жаждой, что двигала им.

Потом все было как единый крик. И Алекс понял, что для нее не существовало других. Так же, как теперь для него не было никого, кроме нее. В последние недели Алекса не раз посещали мысли, что он уже наполовину умер, когда, вспоминая, не чувствовал никакого желания разыскать тех женщин, с которыми ему было хорошо до поездки в Бостон. Теперь он знал, что ожить может только в ее объятиях. Это открытие не особенно радовало. Пока он чувствовал только облегчение, откинувшись на спину. Но Эвелин хотела чего-то большего и, не отрываясь, перевалилась вместе с ним.

— Ты сумасшедшая, как Элисон, — прошептал он ей в волосы.

— Если бы каждый был таким сумасшедшим, — отозвалась Эвелин.

Рука Алекса нашла ее грудь и нежно гладила. Чувствовалось, как напряжение покидает его, и Эвелин улыбнулась.

— А ты уже жалеешь, что связался с сумасшедшей? — внезапно спросила она. В голове все опять сложилось в неумолимую цепочку. Между ними стояло ощущение окончательности, непоправимости того, что они сделали.

Алекс какое-то время молчал, целуя ее в лоб, но руки все настойчивее скользили по телу Эвелин. А когда заговорил, то ей показалось, что он обращается к какому-то совсем чужому, незнакомому человеку:

— Я жалею только о том, что не оставил тебе выбора. Но не жалею, что ты решила остаться.

Слова были холодны, словно камни, но они не оттолкнули. Эвелин, упершись руками в грудь Алекса, повалила его на подушки. Склонившись над ним так, что волосы, рассыпавшись, образовали шалашик вокруг их голов, Эвелин принялась целовать каждый дюйм его тела, до которого только могла дотянуться. Слезы у него на лице уже высохли, но она ощущала их соленые следы.

— Вы непроходимый тупица, Алекс Хэмптон, и самонадеянный гусак, — вдруг изрекла она безапелляционно между поцелуями. — Как я не догадалась об этом еще в Бостоне?

В ответ руки Алекса задрали рубашку у нее на спине, потом потянули еще выше и, стащив ее через голову, отшвырнули прочь. Эвелин на миг представила, как выглядит сейчас, и попыталась откатиться в сторону. Но Алекс держал ее крепко.

— Сейчас я попробую доказать, что не совсем, — проговорил он серьезно. — А потом еще раз. И еще… И так — много дней и ночей. Пока ты не поймешь, что не права и что находишься в руках опытного мастера.

Сладкая дрожь пробежала по телу Эвелин при этих словах. Уже пережитые ощущения смешались с предвкушением новых. Все те часы, бесконечные ночи, которые они еще проведут вместе! Бесконечные ночи, когда они будут учить другу друга искусству любви… Алекс, конечно, смыслил кое-что в этом. Но и Эвелин могла его многому научить, она чувствовала это. Знала наверняка.

Острое чувство, что рядом с ней находится мужчина, вдруг вновь всколыхнуло все внутри. Эвелин, вспыхнув, запустила руку в его бриджи. Сначала сама испугалась, но, чувствуя под пальцами упругость его бедер, покрытых шелковистыми на ощупь волосками, вдруг испытала такое, чего и представить раньше не могла. Пальцы ее стали требовательными, буквально впились в его бедра. Кое-как справившись с бриджами, Алекс поднял ее и посадил на себя.

— Вот так… Если вы хотите испытать что-то по-настоящему острое, то приготовьтесь. На чем мы остановились? Девятьсот девяносто семь?..

Это уже был Алекс, которого она знала. Эвелин склонилась и стала целовать его. Она ощущала запах бренди, небритая щека царапала ладонь, но она продолжала гладить жесткие, словно выточенные из дерева скулы. Она целовала его веки, чувствуя, как мышечные бугры на животе Алекса перекатываются под ней. Он приподнялся и стал целовать ее грудь.

Теперь она чувствовала его голод, и сама хотела того же. Хотела, чтобы он хотел ее. Пока их соединяло что-то хрупкое, неуловимое, но Эвелин хотелось, чтобы это что-то сделалось прочным, неразрывным, переросло в любовь.

А пока она лишь угадывала его желания, чувствуя, что он хочет сдвинуть ее чуть ниже, себе на бедра, и чуть приподнять. Она вдруг ощутила, что вся открыта ему.

А потом, с невольным радостным стоном, опустилась на него, услышав, как он тоже сдавленно застонал, ощущая, как он заполнил ее всю, без остатка. И вдруг поняла, что ей надо делать, даже ощутила как бы превосходство своего положения. И ухватилась за эту возможность, словно чувствуя скрытый в его прерывистом дыхании ритм. Ее неопытные движения становились все увереннее, глубокие стоны Алекса, исходившие из самой груди, подстегивали ее.

— Ах ты, милая распутница, — прошептал он ей в ухо, когда она, утомленная, почти упала ему на грудь. — Ты учишься слишком быстро.

— Я еще сравняюсь с тобой во всем, — пообещала она. — Ну… почти во всем… — выдохнула прерывисто после того, как он мощным толчком снизу заставил ее выгнуться дугой.

Но теперь это была не игра. Он был частью ее настолько, что Эвелин уже не понимала, как их можно разделить. Вцепившись ему в плечи, она делала все возможное, чтобы разрешиться в невозможном усилии, которое окончательно сольет их в одно целое. И когда это наступило, то уже не было похоже на ослепительный оглушительный взрыв. Это была скорее сладостная песня, в которой их тела стали невесомыми и устремились вверх яркими негаснущими огнями. Как и то огненное, что пролилось в нее и окончательно связало их. Теперь их можно было разлучить, но часть его навсегда пребудет в ней. И чтобы быть единым целым, они должны быть вместе.

Уже засыпая, Эвелин положила руку на широкую грудь Алекса и изо всех сил прижалась к нему.