– Как ваш муж? – спросила Мэй, когда они, наконец, оторвались друг от друга. – Мне не забыть вашей свадьбы. В Старой Северной церкви, и вы развесили огоньки на колокольне, точно так же, как Пауль Ревер…
– Уильям умер, – сказала докторша, и ее широко раскрытые глаза застыли. – Прошлым летом, как раз будет год. Мы прожили тридцать замечательных лет вместе. Как я тоскую без него…
– Как жаль, – расстроилась Мэй. – Я помню, как он смотрел на вас. Мне было только семь, но я не могу забыть этого взгляда.
Как-то она рассказывала Мартину, что, хотя ее семья повидала множество свадеб по всей Новой Англии, от Гринвича, в штате Коннектикут, до Бак-Харбор, в штате Мэн, некоторые из них очень выделялись из общего ряда.
Докторша повернулась, внимательно посмотрела на Мартина и подала ему руку. Он ощутил мощный поток энергии, пробежавший от ее пальцев к нему, даже больше – он почувствовал теплоту ее пристального взгляда. Он замигал, желая лучше разглядеть эту пожилую женщину.
– Вы – Мартин.
– Да, Мартин Картье.
– Я счастлива познакомиться с вами. Уильям был ярый хоккейный болельщик. Мы много раз смотрели вашу игру. А теперь я еще и узнаю, что вы женаты на Мэй.
– Приятно познакомиться, доктор Коллинз, – сказал он.
– Зовите меня Тэдди, – предложила она. – И ты, Мэй, тоже. Твоя мама называла меня этим именем. Твоя бабушка всегда настаивала на Теодоре, но уж такой у нее был характер. Все по полочкам, строго по правилам, тщательно и скрупулезно во всех случаях. Но давайте не станем настаивать на соблюдении формальностей здесь. Договорились?
– Договорились, – согласилась Мэй.
Мартин не спускал с нее глаз. Ей было около шестидесяти пяти. Совершенно седые волосы тщательно зачесаны и закручены на затылке. В ушах и на шее – жемчуг. Ярко голубые глаза поражали мудростью и юностью одновременно. Что-то в ней напомнило ему мать. Но, может, ему требовался какой-то другой врач, молодой, агрессивный, амбициозный, держащий руку на пульсе самых новейших методов в стремительно меняющемся мире глазных врачей?
– Заходите, – сказала доктор Коллинз, придерживая дверь, чтобы они могли войти.
За белой дверью открывался совершенно иной мир. Повсюду были инструменты и приборы. Массивный микроскоп стоял на одном из столов, монитор компьютера – на другом. Мартин чувствовал себя так, будто он вошел в святая святых знатного ученого, а не кроткой и ласковой пожилой дамы, которая хотела, чтобы они называли ее Тэдди.
– Это мой научный кабинет, – объяснила она. – Большую часть своих работ я пишу здесь, дома, и мне удобно, когда нужное оборудование у меня под рукой.
– Вы занимаетесь наукой, проводите исследования? – спросила Мэй.
– Да. Я преподаю в Гарварде, и мне никак нельзя отставать от своих студентов. А практикую я на базе Бостонской глазной больницы и принимаю большинство своих пациентов именно там. Но я подумала, учитывая слишком заметное положение Мартина, что вам предпочтительнее для начала встретиться со мной здесь.
– Я уверен, что со мной ничего серьезного, – сказал Мартин.
Тэдди ничего не сказала в ответ, только жестом предложила ему сесть. Мэй и Мартин уселись рядышком, Тэдди наискосок от них. Она досконально записывала его медицинскую историю, от детских болезней до порванных связок. Она обратила особое внимание на аллергию, полученное лечение, хирургическое вмешательство от удаления миндалин до восстановленных лодыжек.
– У вас случались травмы головы? – уточнила она.
– Приблизительно десять тысяч, – ответил Мартин.
– Вы можете припомнить их все?
– Каждую.
– Давайте по порядку. – Она улыбнулась ему и начала новую страницу.
Сотрясения, перелом черепа, сломанные скулы, разрушенное гнездо глаза, отрыв сетчатки, выбитая челюсть, разодранный скальп, лоб, подбородок, щеки. Он показал ей свои шрамы, и она, казалось, восхищалась ими. У него была история, связанная с каждым, – память о различных соперниках в самых разных городах. Но особенно его глаза могли поведать о Нильсе Йоргенсене.
– Теперь расскажите, что привело вас ко мне, – попросила Теодора.
– Ну, я стал все видеть немного расплывчато, – объяснил Мартин.
– Расплывчато?
– Да. Не всегда. Иногда все великолепно. Но иногда, словно я смотрю сквозь… – он искал правильное слово, как будто, если он подберет неправильное определение, он может сделать себе хуже, – туман. Или занавеску.
– Обоими глазами?
– Хуже левым, – уточнил он, избегая смотреть на Мэй.
– Когда это началось?
– Не так давно, – ответил Мартин, опять не глядя на Мэй.
– Как давно? Месяц, два месяца?
– Год, – признался Мартин. – Это началось именно тогда.
Он впервые столкнулся с этой проблемой как раз перед решающими встречами в прошлом году, во время регулярной игры сезона против «Рейнджере» за несколько недель до своей встречи с Мэй. Это казалось пустяком, особенно по сравнению с тем, что случилось тремя годами раньше, когда Нильс Йоргенсен ударил его и мир для него погрузился в темноту.
У Мартина была повреждена глазная впадина и отслоилась сетчатка. Он пропустил половину сезона, но операция восстановила повреждения, и к следующему году он был как новенький. Сначала он добросовестно и с благоговением относился к осмотру у окулиста, но как только зрение снова восстановилось до 6/6, он ослабил свое рвение.
И до прошлого года его глаза казались совершенными. Но однажды перед его глазами все расплылось. Это случилось внезапно, без всякой видимой причины, и сначала он решил, будто в глаз что-то попало. Отвлекшись от игры, он получил удар клюшкой по виску, Лефебр выиграл для Нью-Йорка, и Мартин получил урок: упорно продолжай играть, хорошо ты видишь или нет.
Для него это была не самая большая проблема. Мартин давно обнаружил, что на льду он умудрялся приспосабливаться ко многому. Он катался, когда их бросил отец, когда переживал развод, смерть матери и Натали. Каждый день он выходил на лед с болью в лодыжках и коленях, болью, которая, как объясняли его доктора, других превращала в инвалидов. Так что расплывчатое зрение в одном глазу не казалось чем-то серьезным; он лишь на какое-то время замедлил темп только затем, чтобы приспособиться и как-то компенсировать это.
Но теперь, услышав свои собственные слова, что подобное продолжается уже целый год, Мартин почувствовал, как у него екнуло сердце. Почему он так долго игнорировал очевидную проблему? Что было бы, если бы он заострил на этом свое внимание тогда, а не теперь? Тэдди сделала пометку, не выразив ни сожаления, ни осуждения. Мартин не хотел смотреть на Мэй, боясь увидеть тревогу в ее глазах, но она коснулась рукой его колена, и когда он посмотрел ей в лицо, он увидел ее подбадривающую улыбку.
Тэдди повернула к нему таблицу для проверки зрения, и он повторил процесс, который прошел с Морисом Пайлотом. Обоими глазами хорошо, правым глазом хорошо, левым глазом – ничего.
– Что ж, – сказала Тэдди. – Подойдите и сядьте со мной вот здесь, и я посмотрю ваши глаза.
– Я могу делать упражнения, – сказал Мартин, пересекая комнату. – Любые, какие только назначите. Понимаю, мне следовало начать их раньше, ну, скажем, после моего последнего медосмотра. Кажется, я тогда подумал, если доктор заметит, значит, проблема есть. Если он этого не сделает, со мной все в порядке. У меня всегда было зрение шесть на шесть.
– Так и есть, вы же канадец. – Тэдди улыбнулась, жестом усаживая его на стул около рабочего стола.
Их разделяли прибор для изучения глаза и специальная лампа Хааг-Стрейт. Тэдди велела ему наклониться вперед и поставить лицо в похожее на маску хитроумное приспособление. Она объяснила, что ей надо спроектировать луч света как «на», так и «в» его глаз, таким образом получая оптическое поперечное сечение при большом увеличении.
– Вы уже можете видеть, что там не в порядке? – справился он, когда прошло некоторое время.
– Терпение, – прокудахтала Теодора.
– Не моя самая сильная сторона.
– Я и не ожидала этого от вас. Вспомните, я наблюдала за вашей игрой.
– Точно.
Кондиционер жужжал. Мартин старался сидеть спокойно, но чувствовал легкое дрожание своего тела. Он испытывал желание вскочить, схватить Мэй в охапку и выбежать с ней на улицу. Ему никогда не удавалось спокойно сидеть на одном месте достаточно долго, будь то кресло самолета, просто мягкое кресло или скамейка. Его мускулы болели, а мозг взывал к нему, требуя бежать сломя голову.
Тэдди велела ему глубоко вздохнуть и дышать глубже, он послушался. Паника ушла.
– У вас есть глубокий рубец.
– Рубец?
– Да. Я могу видеть, где в вашем левом глазу сетчатка стала отделяться. Это там, где вам нанесли удар тупым предметом?
– Мадам, травмами тупыми предметами я зарабатываю себе на жизнь, – ответил Мартин.
– Похоже, что так, – заметила Тэдди.
Теперь она объяснила ему, что накапает ему капли в глаза, чтобы расширить зрачки. Глаза защипали, как ужаленные, но он даже не вздрогнул. С помощью апланатического тонометра Голдмана она измерила давление в каждом глазу, чтобы определить, нет ли глаукомы. Наконец, используя мощную фотокамеру, установленную на щелевидной лампе, она сделала несколько фотографий.
Выпрямившись, она улыбнулась ему, показывая, что обследование закончено. Она сделала несколько пометок, и Мартин оглянулся на Мэй. Она тихонько сидела на другом конце комнаты, и Мартин постарался сфокусироваться на ней. Капли и странный свет в его глазах временно замутили его зрение даже больше, чем до прихода к врачу, и все, что он мог видеть, был темный силуэт на фоне окна.
– Что вы обнаружили, Тэдди? – услышал он, как спросила Мэй.
– Ну что ж, имеются данные об отделение сетчатки, о котором мне говорил Мартин.
– Значит, проблема в этом? – спросил Мартин, несколько успокоенный. – Это случилось почти четыре года назад, когда Нильс Йоргенсен отомстил мне за какой-то мой удар. Я играл за Ванкувер в то время, и мне делали операцию лазером там. Док сказал мне, что применил «точечную сварку» и все прошло отлично. Я был… в общем, никаких проблем. Я отыгрался на Йоргенсене, а он снова на мне.
– Своего рода бесконечный цикл, – прокомментировала Тэдди.
– Хоккей. – Мартин пожал плечами.
Тэдди кивнула. Она скрестила руки на груди, совсем как его мама, когда стояла у себя на кухне в Лак-Верте, выслушивая очередное из его самых неправдоподобных оправданий, почему он играл в хоккей с Рэем, вместо того чтобы выполнять свои обязанности по дому или сделать уроки.
– Так в этом и проблема? – спросила Мэй.
– Еще не уверена, – призналась Тэдди. – Мне бы хотелось провести еще кое-какое обследование, но здесь у меня нет нужного оборудования. А вы не могли бы зайти ко мне в мой кабинет в больнице?
– Конечно, смогу, – заверил ее Мартин. – Надеюсь только, гендир Джи Эм не прознает об этом.
– Гендир Джи Эм?
– Переведи, Мартин, – попросила Мэй.
– Ой, простите. Генеральный директор «Медведей». Срок моего контракта истекает в этом году, и мне только не хватает, чтобы они пронюхали о моих проблемах с глазами. Они и так поприжали меня из-за лодыжек. Не хочу сам пополнить их боезапас перед переговорами.
– Они ничего не узнают ни от меня, ни от моих сотрудников, – твердо заверила его Тэдди. – Но я не могу ручаться за всю больницу. Давайте сделаем так. Приходите попозже, после приемных часов, завтра вечером. Около девяти, например? Тогда я вас и посмотрю.
– Большое вам спасибо, – поблагодарила Мэй.
– Мерси бьен (большое спасибо), – сказал Мартин.
Ему хотелось, чтобы действие капель совсем прошло.
Он вспомнил о стенах приемной и еще раз подумал о матери. У нее получались отличные фотографии.
– А кто делал эти фотографии? – спросил он у Теодоры.
– Мой муж.
– Он был фотографом?
– Это было его хобби. Мы любили путешествовать, особенно на острова. Мы обожали острова. И всюду мы искали маяки, а Уильям фотографировал их.
– Почему маяки? – удивился Мартин.
– Потому что они и сами по себе красивы, и потому что Уильям хотел таким образом выказать дань уважения моей работе, которую я делаю для слепых.
«Слепой» – это слово наполнило Мартина страхом. Но Тэдди продолжала говорить, рассказывала о кирпичном маяке на отвесном берегу Гай-Хэд, полосатом маяке на Кэйп-Хэттерас, каменном маяке на Блэк-Айленде, мрачной колонне на Галл-Айленде.
– Фотография была его страстью, – пояснила Тэдди.
– Моя мама занималась фотографией, – почему-то сказал Мартин.
– Возможно, и вы унаследовали ее талант, – заметила Тэдди.
– Нет, я пошел в отца. – Мартин покачал головой. – Играю в хоккей. Грубая выделка.
– Вас может удивить, что вы обнаружите в себе, когда поднесете фотоаппарат к глазу, – сказала Тэдди.
У Мартина сжало горло. Его зрение, напрочь стертое каплями и еще непонятно чем, может сделать невозможным для него и это занятие. Он хотел что-то сказать, но только затряс головой.
– Итак, – напомнила Тэдди. – Жду вас завтра в моем другом кабинете.
– Спасибо, что придумали, как это осуществить, – сказала Мэй.
– Это самая малость, которую я могу для вас сделать, – призналась Тэдди. – Мартин сродни члену королевской семьи для Бостона. Уильям меня бы понял.
– Моя мать была бы вам благодарна, – добавила Мэй на прощание, обнимая Мартина. – Жаль, что она не дожила до моей встречи с Мартином.
– Мне кажется, она все про него знает, детка.
Глава 24
Дул свежий летний ветерок, давая обитателям тюрьмы небольшое избавление от жары на тюремном дворе. Когда Серж выглянул через ограду, отделяющую двор, он заметил маленького мальчика с бейсбольной перчаткой. Посетителей сегодня не было, но даже если бы это и был день для посещений, того, кого пришел навестить этот ребенок, он бы больше здесь не нашел. Серж узнал в нем Рикки, сына Тино.
– Что это он тут делает? – спросил Серж у охранника Джимми.
– Грустная история, – ответил Джим. – Приходит сюда всякий раз, когда ему это удается.
– Но его отец умер.
– Вот и скажи ему сам об этом.
– Не верит?
Джимми покачал головой:
– И похороны сделали, и все прочее, но этот ребенок отказывается принимать правду.
– И что он тут делает? – спросил Серж, выглядывая за решетку ограды.
Мальчику было около восьми. Маленький, жилистый и гибкий, он был одет в синюю футболку и бейсболку «Янки». Он все время подбрасывал одной рукой мяч и ловил его другой, в бейсбольной перчатке, совсем как питчер, подающий мяч, ожидающий когда бэттер, отбивающий мяч, займет позицию.
– Просто стоит там. Или бросает свой мяч о стену, пока я не прогоню его домой.
– А как его мать?
– У нее свои проблемы.
– И чего он хочет?
– Кто же его знает? – ответил вопросом на вопрос Джимми, наблюдая за мальчиком. – Может статься, ожидает своей очереди попасть сюда. Куда отец, туда и сын.
– Зачем ты так?! Это же низко.
– Я не веду статистики, – парировал Джимми.
Какая-то стычка на другом конце двора привлекла его внимание, и он пошел туда разобраться.
Серж, не отрываясь, смотрел на мальчика. И чего он пристал к Джимми со своими вопросами? Серж прекрасно знал, что делает тут этот малыш. Ждет, когда отец поиграет с ним. Никакие объяснения тут ни к чему. Даже после того, как Агнес выставила его и Серж уехал, он не оставлял мысли, как бы вернуться и восстановить великую связь отца с сыном.
Но всегда что-то вставало у него на пути: очередная игра, очередное сборище или вечеринка, очередные скачки, очередная женщина. Его сын не заслужил такого. Мартин никогда не прекращал ждать и надеяться, поглядывая на окно или на лед, ждал, когда же Серж появится рядом. Серж понимал: никто не сможет переубедить этого мальчика.
– Эй, малыш, – позвал Серж.
Мальчик стоял посередине узкой улочки и притворился, что не слышит. Он еще упорнее продолжал бросать мяч в перчатку, полностью сосредоточившись на этом своем движении.
– Малыш! – позвал Серж снова. – Рикки!
При звуках своего имени мальчик вскинул голову и напряг слух, однако взгляд не перевел. Мяч все так же бился о кожаную перчатку, все с тем же несгибаемым упорством.
– Хороший мальчик, – сказал Серж. – Нельзя разговаривать с незнакомыми людьми, особенно с жуликами.
Тут малыш вообще повернулся спиной к Сержу, чтобы не видеть его. Его броски стали еще резче.
– Тебе грустно без твоего папы, – проговорил Серж. – Мне тоже.
Малыш бросил мяч и упустил его, тот покатился, подпрыгивая по тротуару, и ударился в дерево. Бросившись вдогонку за мячом, малыш словно представлял перед собой бейсбольное поле, так четко он в своих движениях не заходил за левую линию. По всем правилам захватив мяч, он вернулся на место, где стоял до этого, и снова начал ловить мяч в перчатку.
– Твой папа был хорошим, – сказал Серж.
Мальчик едва слышно буркнул что-то, и хотя Серж не мог поклясться, что слышал его слова, ему показалось, что малыш поправил его:
– Он и сейчас хороший.
– Он говорил, ты отлично играешь, – снова заговорил Серж. – Это правда?
Вместо ответа Рикки изловчился и бросил бейсбольный мяч как можно выше. Мяч вырвался из руки в небо, затем упал ему в перчатку. Это был идеальный свэк.
– Превосходно, – похвалил Серж.
Рикки снова играл сам с собой. День был жарким. Красивый летний день. Серж перенесся мыслями в Лак-Верт и подумал, есть ли здесь хорошее озеро или пруд. Мальчишки должны проводить лето плавая, играя с друзьями, а не торчать у тюремных ворот в надежде увидеть своих убитых папаш.
Серж смотрел на мальчика и думал о Тино. Сын сильно напоминал отца: такое же жилистое строение тела, высокие скулы, горячий взгляд черных глаз, волосы ежиком. Сколько лет было Тино, когда того затянула уличная жизнь вместо игры в бейсбол?
– Мой сын много тренировался, – говорил Серж, но малыш, казалось, его не слушал. – Он никогда не прекращал заниматься. Он учился и тренировался, день изо дня. Теперь он профессионал.
Помимо своей воли Рикки посмотрел на Сержа. Он сбился с ритма, и мяч закувыркался прочь. На этот раз, когда он вернулся с мячом, он встал поближе к ограде, но начал играть снова.
– Да уж, мой сын знаменитый игрок, – продолжал Серж. – В следующем году он выиграет Кубок Стэнли, он играет в хоккей за «Бостон Брюинз».
Рикки посмотрел на него, словно пытаясь разобраться, обманывает ли его Серж или нет. Скорее всего, малыш порядком наслушался вранья от своего отца. Да и Серж давно стал экспертом по полуправде и неправде, уговаривая себя, что никому нет дела до его правды, давно научился оправдывать любую ложь необходимостью.
Да, он был лгуном со стажем, и он заслужил подозрительный взгляд этого малыша.
– Мартин Картье, – назвал Серж имя сына. – Золотая Кувалда.
Рикки поднял брови, словно хотел сказать: «Может, и так, а может, и нет».
И стал бросать мяч об стену, ловя его с первого прыжка.
– Он никогда не переставал тренироваться, – не унимался Серж. – Дело – прежде всего, Рикки. Работай упорно, Рикки. Пусть твой отец гордится тобой.
Бросок, прыжок, захват. Бросок, прыжок, захват.
Вернулся охранник, разобравшись с потасовкой, встал у ворот и хлопнул в ладоши, испугав Рикки. Мальчик поймал мяч и встал перед охранником. В глазах его смешались страх и вызов.
– А теперь иди-ка ты домой, – сказал Джим. – Не заставляй меня позвать кого-нибудь, кто уведет тебя силой.
– Я папу жду.
– Сам знаешь, что это не так, – устало бубнил Джим. – Знаешь ведь, папаша твой умер. Пойми, мне тебя жаль, но нельзя тебе болтаться тут без дела.
– Я жду его, – упорствовал Рикки. Джим покачал головой:
– Ты дождешься, что мне придется звать полицейских, чтобы забрали тебя.
Глаза Рикки расширились. Упоминание о полиции подействовало. Всего восемь лет, а малыш уже боялся полиции. Сержа наполнила печаль при мысли о том, что натворил Тино, что оставил своему единственному сыну. Если бы только отцы могли бы прожить жизнь еще раз, взять свои горестные сожаления и отнести их назад, к тем дням, когда их сыновья еще не выросли, когда можно было бы все сделать правильно.
Нахмурившись, Рикки медленно побрел прочь.
– Малыш, продолжай тренироваться, – крикнул ему вслед Серж. – Не выпускай мяч из рук.
– Все без разницы, – пробормотал себе под нос охранник.
Рикки опустил голову, словно услышал это бурчание, но он промолчал. Так он и уходил – шаг, бросок, шаг, захват.
– Ты болеешь за «Янки»? Кто твой любимый игрок? – спросил вдогонку Серж.
Рикки открыл было рот, чтобы ответить, но вместо это го повернулся кругом и показал имя, написанное поперек спины на его футболке: МАРТИНЕС. Серж оценил его не желание говорить с чужим дядей.
– Тино Мартинес, – прочитал Серж вслух. – Хороший человек.
Рикки кивнул. Он пошел быстрее и потом побежал.
– И больше не возвращайся, – буркнул Джимми.
– Тренируйся упорно, – крикнул Серж. – И не болтай с незнакомцами!
Его мучил вопрос, не пришла ли почта. Он проверял ее каждый день. Он написал письмо Мартину, и теперь ему было чего ждать, на что надеяться. У него появилась новая причина вставать по утрам. Всего-то для этого потребовались конверт и марка. И он прошел через двор проверить почту, а затем начал бегать.
Картье решили пожить в Блэк-Холле вместо городско го дома, так как воздух здесь был прохладнее и свежее, больше походил на Лак-Верт, здесь было легче оставлять Кайли дома на целый день.
– Все, что тебе нужно, – сказала Тобин, когда Мэй рассказала ей обо всем. – Я так думаю, Мэй. Спроси меня. С ним все должно быть в порядке. Такой атлет, как Мартин…
– Я знаю, – ответила Мэй, окончательно сломленная.
Ей не хотелось плакать при Мартине. Она все еще надеялась. Тэдди не сказала им еще ничего определенного.
– Это так несправедливо, – всхлипнула Мэй. – Он напуган, Тобин. Я не могу видеть его таким беспомощным.
– У него есть ты, – сказала Тобин. – Вы через это пройдете.
У них была долгая дорога до Бостона, все это время Мартин даже не пытался сесть за руль, и она знала, что его зрение резко ухудшилось с начала лета.
Никто из них не спал ночью. Мэй тихонько лежала, глядя в потолок, зная, что Мартин не спал и смотрел на стену. Она наблюдала, как зажигаются одна за другой звезды на западной части неба. К тому времени как соседский петух возвестил рассвет, она даже не сомкнула глаз. Она думала о письме Сержа. Она привезла его из Лак-Верта и все еще хотела, чтобы Мартин прочел его. Думать о чем-нибудь еще ей было намного мучительнее.
Сегодняшний день казался ей бесконечным. Ни она, ни Мартин не были настолько голодны, чтобы поужинать; на прием к Тэдди они ехали по дороге номер 395 на северо-восток.
– С тобой все в порядке? – спросила она Мартина, выруливая на восток по дороге номер 90.
Виднелись очертания Бостона, башни Пруденшл и Джон-Хэнкок мерцали над городом на фоне неба, Мэй чувствовала, как в ее животе что-то вздрагивало, когда она думала, что их ждет.
– Хорошо, а ты?
– Хорошо, – повторила она.
Она знала, что оба лгут. Вести Мартина было непривычно для нее. Мэй получила водительское удостоверение, когда ей было шестнадцать, с тех пор она водила машину и любила ездить. Но когда они были вместе, всегда вел Мартин.
Чтобы нарушить тишину, она включила радио. Поймала радиостанцию, передающую хорошую музыку, и они послушали пару песен. Она чувствовала себя отдохнувшей и надеялась, что все обойдется. Должно быть, Мартин тоже в это верил, потому что он дотронулся до ее бедра.
– Спасибо, что везешь меня, – произнес он.
– Это единственное, чем я могу помочь, – ответила она.
– Не только в машине, – пояснил он. – Я имею в виду вообще. Ты всегда была рядом со мной, Мэй.
– Спасибо тебе, Мартин, – сказала Мэй, словно услышав слова Тобин.
Она мельком взглянула на Мартина, закрывающего сначала один, затем другой глаз рукой, проверяя свое зрение, как будто за время их долгого пути проблема решилась сама собой.
Следуя указаниям Тэдди, они заехали в больничный гараж для парковки и прошли по стеклянному переходу к зданию, в котором располагались кабинеты врачей и администрация. Сквозь стекло они могли видеть темные воды Бостонской гавани, по которым двигались танкера и паромы. Прогулочные теплоходы проплывали мимо, и слабые звуки оркестровой музыки проникали через стекло. Там, снаружи, люди наслаждались удовольствиями летней ночи, но Картье входили в медицинский мир кондиционеров, дезинфицирующих растворов и напряженности.
По сравнению с ее домашним врачебным кабинетом рабочий кабинет Тэдди Коллинз в Бостонской глазной больнице выглядел гладко отшлифованным и современным, сверкая белизной и хромом. Она позвала их сразу же, как только они появились, дабы уменьшить вероятность того, что они будут замечены другими людьми.
Когда Мэй собралась следовать за Мартином в лабораторию, Тэдди остановила ее в двери.
– Я бы хотела, чтобы Мартин был один, – сказала она.
– Конечно, – поспешно отступила Мэй, задетая за живое.
Она не хотела принимать это лично на свой счет, но не могла не почувствовать страх.
– Заходите, Мартин, – пригласила его в кабинет Тэдди. – Садитесь у стола и подождите меня немного. Я хочу показать кое-что Мэй.
Мартин кивнул и зашел в лабораторию. Тэдди же повела Мэй в ее отдельный рабочий уголок и попросила подождать там, пока будет проводить обследование Мартина. На стол перед Мэй она положила белый кожаный альбом и прикрыла его рукой.
– Мои свадебные фотографии, – сказала Тэдди. – Там есть и ты, и твоя мама. Я подумала, ты бы хотела взглянуть на них.
– Спасибо, – поблагодарила Мэй.
Она посмотрела на богато тисненую кожу, с плавно переплетенными инициалами Т и У и перевела вопросительный взгляд на Тэдди. Не ошиблись ли они в выборе врача для Мартина? Показывать Мэй свои свадебные фотографии в подобный момент, когда они оба с мужем были почти парализованы страхом?
Но при взгляде на морщинистое и полное сострадания лицо Тэдди, ощутив, что ее собеседница была полностью нацелена и сосредоточена на решении поставленной перед ней задачи, глаза Мэй наполнились слезами.
– Я так сильно люблю его, – проговорила Мэй.
– Знаю.
Мэй наклонила голову и вытерла глаза.
– Я понимаю, – сказала Тэдди. – Он стоит перед чем-то очень и очень тяжелым.
– Значит, вы уже знаете…
– Я подозреваю, но я не уверена в степени поражения. Мы будем знать все, когда закончим обследование.
– Я так беспокоюсь за Мартина, – вымолвила Мэй. – Пожалуйста, помогите ему, Тэдди. Пожалуйста…
– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещала она.
Потом обняла Мэй и оставила ее одну в рабочем кабинете. Из окна простирался вид на аэропорт Логан, где-то там, за черной водой, видно было, как самолеты снижались и набирали высоту. Стены кабинета были увешаны красивыми фотографиями маяков со всего мира, сделанными Уильямом.
Но Мэй не стала разглядывать их. Она занялась свадебным альбомом. В нем было много фотографий, запечатлевших Тэдди и Уильяма, Эмилию и Лоренцо Дюнн, тетушку Энид и саму Мэй, но больше всего Самюэля и Абигейл Тейлор. Мэй не могла оторвать глаз от фотографий своего отца.
На них он был совсем таким, каким его запомнила Мэй. Высокий, сильный мужчина, с вьющимися каштановыми волосами и карими глазами. На нем был серый костюм с синим галстуком. Мэй прищурилась, и ей показалось, что она сумела разглядеть изображение крошечных чаек на галстуке. Когда-то она подарила ему этот галстук с чайками на День отца. Улыбаясь в объектив, он одной рукой обнимал Мэй за плечи.
Глаза Мэй заволокло слезами. На той фотографии ей было шесть или семь, столько же, сколько сейчас Кайли. На каждом снимке она стояла не дальше двух шагов от своего отца. Она обожала его, и он отвечал ей взаимностью.
Любовь имела такое большое значение. Семья и давнишние друзья помогали даже тогда, когда их не было рядом. Теперь Мэй закрыла глаза, закрывшись даже от фотокарточек. Она вызывала в памяти лица своих родителей. Вот отец, он улыбается ей. После посещения Сержа Мэй вернула себе и своего отца.
Она благодарила Бога за Мартина, за то, что Мартин захотел стать отцом для Кайли. Слезы катились по ее щекам. Мэй хотела, чтобы Мартин снова вернул себе своего отца. Она пожелала, чтобы, независимо от результатов обследования, к Мартину вернулась бы любовь и сила его отца, чтобы он мог опереться на него.
Мартин никогда не любил посещать докторов. Когда он был ребенком, матери приходилось подкупать его, что бы отвести к педиатру. Когда он стал взрослым, общение с врачами ограничивалось прохождением командного медосмотра и контролем врачей за его выздоровлением после травм, полученных во время игр или тренировок.
Поэтому, сидя в высокотехнически оснащенной лаборатории этой докторши, он немного трусил. Ему было жаль, что Мэй не позволили побыть рядом. Приборы для обследования напоминали инструменты для пыток.
– Как вы себя чувствуете, Мартин? – поинтересовалась Тэдди.
– Я – великолепно, доктор, – солгал он.
– Что ж, это хорошо. Я наметила провести некоторые обследования сегодня, немного более сложные, чем мы делали вчера, и мне хотелось бы, чтобы вы попытались рас слабиться.
– Я уже расслабился, – опять солгал он, хотя мышцы его шеи и весь плечевой комплекс были напряжены и за тянуты узлом, как мокрые шнурки.
– Хорошо, дорогой. – Несмотря на материнскую манеру говорить, движения докторши были выверенными и деловыми.
Она настроила и проверила инструменты, сделала какие-то пометки.
– Я собираюсь сделать флуоресцентную ангиограмму, – пояснила она. – Это покажет нам любые изменения в вашей сетчатке, но для получения наилучшей картины я должна ввести вам красящее вещество. Вы не аллергик, не так ли?
