День выдался холодный и пасмурный, снег припорошил поля и крыши по всей округе. Надев старые кожаные ботинки и видавшую виды куртку, Мэй показывала Дженни свои владения. Была уже середина ноября, и невольно заговорили о приближающихся каникулах, традициях, своих родителях и родителях мужей.
      – Расскажи мне о Серже, – попросила Мэй.
      – Ох уж этот Серж. Очень он сложный человек.
      – Ты хорошо его знала?
      – В детстве. Он обожал Мартина и сразу же признал в сыне его удивительный талант. Он готов был тренировать его с утра до ночи, и часто мы с Рэем присоединялись к ним. Для Мартина он был кумиром.
      – Правда?
      – Да. Все было так хорошо, пока Серж жил дома, и регулярно ездил играть в Монреаль. Но потом он заключил контракт с «Мэйпл Ливз», и очень скоро все изменилось. Сначала произошло то нападение на Мартина, а затем Серж и Агнес разошлись, и после этого Серж уже никогда больше не вернулся домой. Он сбежал от Мартина.
      – Но Мартин не был ни в чем виноват, – задумчиво проговорила Мэй, вспоминая о своих отношениях с отцом Кайли.
      Получается, из-за проблем родителей дети всегда страдали больше всего.
      – Конечно, нет. Но Мартин не верил этому. Он начал играть в хоккей резче, мстительно, словно пытался таким образом вернуть отца. Он заставлял Рэя тренироваться вместе с ним, а Агнес тренировала их обоих на льду нашего озера…
      – И Серж пропустил все это.
      – Не слишком сочувствуй Сержу. Он стал знаменитостью еще тогда, когда хоккеисты не пользовались такой уж особой популярностью. Между сезонами Серж проживал по высшему разряду в Лос-Анджелесе, Лас-Вегасе, мы часто видели в журналах его фотографии, на которых он обнимался с красотками всех мастей. Он возвратился в жизнь Мартина только тогда, когда Мартин покинул дом и сам стал играть в НХЛ.
      – Как только Мартин вышел из-под крыла Агнес.
      – Точно. Хотя Серж всегда оставался легендой Лак-Верта. Малышня боготворила его… и как великого игрока, а потом как отца такого сына, как Мартин.
      – Мартин никогда не говорит о нем, – сказала Мэй, мысленно уносясь назад в лето, к тем ужасным ночам, когда Мартин спал на диване. – Только однажды.
      – Да, я знаю, – согласилась Дженни. – Мартин вычеркнул его из своей жизни в тот день, когда умерла Натали.
      – Интересно, может ли кто-то и вправду вычеркнуть из своей жизни отца, – тихо и задумчиво произнесла Мэй. – Даже если он думает, что страстно желает этого.
      Осмотр «Брайдалбарн» продолжался. Мэй не могла избавиться от желания увидеть все глазами Дженни и жалела, что ее гостья не приехала раньше, когда все цвело, травы, цветы и даже старые белые розы, и можно было показать ей все в самом лучшем виде.
      Они зашли внутрь сарая, который осенью украшали толстые вязанки восковницы и паслена горько-сладкого. Яркие, шишковатые тыквы и крючковатые кабачки рядами лежали на полках. Совы спали, устроившись на стропилах, прячась в тень от холодного белого света, проникающего через окна в крыше.
      Тобин, заканчивающая разговор с новой клиенткой, поглядела на них со своего места.
      – Ох, я сразу затосковала по своему дому в Канаде. Я чувствую запах леса, – сказала Дженни, приветственно помахав Тобин. – Как у вас тепло. Надо же, ведь снаружи совсем холодно, видно, у вас отличные обогреватели.
      – Это наша самая большая статья расхода, – призналась Мэй. – Мы обогреваем это большущее помещение всю зиму.
      – Мартин, должно быть, чувствует здесь себя совсем как дома, – заметила Дженни.
      – Надеюсь.
      Проходя по огромному помещению, Дженни касалась серебристых стен сарая и потускневших от времени медных крюков, рассматривала полы из широких досок, обнаружила отверстие в стене, которым пользовались совы, когда прилетали и улетали. Тобин, которая относила стопку конвертов из манильской бумаги, направилась к ним и они встретились у лестницы на чердак.
      – Я видела вас по телевизору, на играх, – сказала Тобин, – но хорошо, что мы увиделись сейчас.
      – И я рада вас видеть. – Дженни наклонилась, чтобы обнять Тобин.
      – Вы с Мэй такие знаменитости.
      – Против нашей воли, – рассмеялась Дженни.
      – Попьешь с нами чаю? – предложила Мэй.
      Тобин отрицательно покачала головой, показывая на стопку конвертов.
      – Спасибо. Но я сделала еще только половину и не уверена, сколько еще понадобится времени на все это. Увидимся позже. Рада была встречать вас снова, Дженни.
      – Я тоже, – ответила Дженни.
      Поднимаясь по лестнице на чердак, Дженни дотронулась до плеча Мэй:
      – Тобин в порядке?
      – Думаю, что да.
      Но Мэй и сама чувствовала отстраненность Тобин. С одной стороны, Тобин и Мэй всегда ревновали друг друга к другим людям, отношения с которыми могли бы угрожать их дружбе. Но, помимо этого, их собственные отношения во многом стали меняться, и обе знали об этом.
      – К этому нелегко приспособиться, – отметила Дженни. – Видеть свою подругу по телевизору, в журналах.
      – Для меня самой это огромная перемена в жизни.
      – Со стороны жизнь в НХЛ выглядит захватывающе, – вздохнула Дженни. – Если бы они только знали…
      – Большую половину времени Мартина нет дома, а когда он здесь, он приходит в себя после полученных травм. У нас почти не было шансов узнать друг друга.
      – Иногда женатым парам приходится даже хуже, чем холостякам, жены чувствуют свое одиночество острее, – согласилась Дженни. – Ты любишь кого-то, но он редко когда оказывается рядом. А когда он рядом, им владеет либо прошлая игра, либо предстоящая.
      – Именно так.
      Для Мэй было большим облегчением иметь возможность поделиться с Дженни своими проблемами, но ее не покидало чувство вины перед Тобин, от которой она многое скрывала.
      Они прошли по чердаку, заполненному старыми платьями, свисающими со стропил. Тафта, органза, шелк и атлас шелестели, когда они проходили мимо них. Среди платьев встречались настоящие музейные редкости, но в коллекции были и современные линии кроя. Еще была целая коллекция платьев подружек невесты. Как и во времена Эмилии, они хранили платья здесь, подальше от глаз, и доставали их все только раз в году, устраивая им ежегодный смотр, превращавшийся в настоящее шоу. Но Мэй хотелось показать их Дженни.
      – Ох, Дженни, я не видела вас, начиная со свадьбы. – Тетя Энид шла им навстречу, когда они спустились вниз. – Добро пожаловать в наш «Брайдалбарн». Как вы? Как Рэй, дети?
      – Прекрасно, Энид. – Дженни обняла ее. – Погружена в хоккейный сезон, точно так же, как Мэй.
      – Я хотела сделать чай до приезда клиентов, назначенных на три часа. Присоединишься к нам, тетя Энид?
      – Нет, вы, девочки, лучше без меня. Я как раз отвечаю на почту. И пытаюсь согреться у обогревателя, а ведь еще середина ноября. Только посмотрите на меня в этом наряде… Надеюсь, я не распугаю своим видом всех невест.
      Тетушка Энид легко замерзала и носила свой обычный для зимы наряд: шерстяные гамаши и толстая водолазка под серым фланелевым джемпером. Опустив глаза на свои собственные потрепанные джинсы и ботинки, Мэй вынуждена была улыбнуться: удивительно, как невесты в поисках стильного или роскошного бракосочетания вообще забредали в их края.
      – У нас здесь все довольно по-простому, без особого церемониала, – сказала Мэй Дженни, когда они направлялись к задней комнате.
      – Держу пари, это-то и нравится людям. Есть в тебе какая-то элегантная утонченность в сочетании с явным пренебрежением к внешнему лоску.
      – Нечто среднее между хиппи и обедневшим аристократом. Что ж, может быть, – сказала Мэй, поглаживая по тертый рукав своей старой холщовой куртки.
      – Да нет же. У хиппи нет утонченности, а обедневший аристократ обожает внешний лоск. Скорее застенчивая деревенская девушка, за обманчивой простотой которой прячется утонченная загадочность. Мартин говорил Рэю, что твоя улыбка напоминает ему о Монне Лизе.
      – Ты смеешься. – Мэй колдовала над чайником.
      – Нет, – заверила ее Дженни. – Еще у нас, на Лак-Верте, в самом начале.
      – Она такая таинственная, – сказала Мэй. – Ничего общего между нами.
      – Это ты так думаешь, – сказала Дженни, разглядывая Мэй. – У тебя такое выражение… не знаю как сказать… «проницательное, что ли. Ты выглядишь умнее своих лет. Но никто ведь никогда не воспринимает себя таким, каким его видят окружающие.
      Размышляя над услышанным, Мэй накрывала чайный стол. Из соснового буфета она достала чайник из тонкостенного китайского фарфора, разрисованный капустными розами, две чашки с фиалками и синими лентами, тарелку с бисквитами и остатки яблочного масла, присланного Дженни.
      За чаем Мэй показала Дженни знаменитые свадебные альбомы своей бабушки. Там было буквально все о свадьбах: в соборах, церквях, на маяках, в яхт-клубах, пентхаусах, розариях, старинных бабушкиных гостиных и на театральных подмостках в театре Силвер-Бэй.
      Дженни рассказала об их с Рэем венчании, в приходской церкви Лак-Верта.
      – Рэя крестили в той церкви, и там состоялась его первое причастие, – сказала Дженни. – Все было скучно и традиционно.
      – Свадьба не бывает скучной, – поправила ее Мэй. – А уж коли выходишь замуж за хоккеиста, тем более.
      – Это уж наверняка. Как вы ладите?
      – Я уже затосковала без него, а еще ноябрь. По край ней мере каникулы уже скоро.
      – Не возлагай на них больших надежд. Рождество вы падает как раз на середину хоккейного сезона.
      – Я знаю, И пытаюсь не думать об этом. Да и работа мне не дает разнюниться.
      – Когда я слышу, как люди говорят о своей работе, я думаю: «И я хочу этого». Я посещаю галереи и жалею, что я не художница. В книжном магазине я думаю, как, интересно, чувствуют себя те, кто написал книгу. Я хочу делать что-то, что у меня хорошо получится.
      – Но ты же знаешь, что я придумала для тебя.
      Мэй знала, что Тобин наблюдает за ними. Почему бы ей не присоединиться к ним и не попить всем вместе чаю?
      – Мои джемы?
      – Я ведь серьезно, Дженни. Невесты любят тратить деньги. Мы продаем здесь травы, заготовленные нами. У нас есть фирменные ароматизированные свечи, мыло, всякие безделицы. Я так и вижу корзинку, заполненную баночками с твоим джемом и яблочным маслом, и все это под названием «Свадебный завтрак».
      – Я могла бы написать карточки, что все это изготовлено из выращенного на берегах Лак-Верта, самого романтичного озера в Канаде.
      – Корзинки распродадутся влет.
      – Не знаю. – Дженни начала улыбаться. – Звучит заманчиво и забавно.
      – Так оно и есть. Земляника в июне, черника в июле… что там следующее?
      – Персики, нектарины, вишня, ежевика. Потом яблоки… Ты же видела наш сад. Но сейчас только ноябрь. Ничего вплоть до следующего лета. – Дженни рассмеялась. – И это здорово. Мой обычный стиль. Помечтаю, помечтаю, а потом отложу до «когда-нибудь» и ничего ради этого делать не буду. И так постоянно.
      – Не осуждай себя и не критикуй, – поправила ее Мэй.
      Она вспомнила бабушку, всегда наставлявшую женщин, приходивших к ней за советом:
      «Никогда не унижай своих достоинств, даже в шутку, а то кто-то начнет верить этому».
      – Ну… – Дженни затихла, как будто устала до поры до времени обсуждать Дженни Гарднер.
      – А Триша работала? – неожиданно спросила Мэй.
      Мама Мэй всегда напутствовала тех, что сочетался вторым браком, никогда не задавать вопросов о первой жене, чтобы оставить прошлое прошлому, и не заимствовать из прошлого проблемы, но сейчас Мэй не смогла противиться своему любопытству.
      – Она «трудилась». – Дженни засмеялась. – Если ты понимаешь, что я подразумеваю под этим. Она стремилась все получать для себя… ездила на курорты, ходила в салоны, путешествовала, посещала «друзей». Рэй говорил, у нее все время были любовники. Знаешь, это Серж познакомил Мартина с Тришей.
      – Неужели?
      – Триша была больше подстать Сержу, чем Мартину. – Витиеватые дизайнерские вещи, загорелая, с совершенной фигурой.
      – Удивительно. – Мэй посмотрела вниз на свои изношенные ботинки.
      – Нет, она никогда не подходила для Мартина, – продолжала Дженни. – Рэй, да и я знали это с самого начала. Даже Серж понял свою ошибку. Она – настоящая лос-анджелесская девочка: вечеринки, показы, шоу, сплошной гламур, романтика… шикарная девочка.
      – Значит, в Мартине есть какая-то часть, которой нравится все это, – вымолвила Мэй.
      – До некоторой степени и до некоторого времени, – согласилась Дженни, глядя на Мэй. – Когда он был моложе, он думал, что это все для него.
      – Надеюсь, это правда. Поскольку не похоже, чтобы у меня здесь было можно найти многое из этого списка. – Мэй почувствовала, как ее обдало холодным потоком воз духа из совиного лаза.
      – Тебе в этом нет никакой нужды. – Дженни улыбнулась. – Ты простая и загадочная, не забыла?
      Мэй пожала плечами, улыбаясь в ответ:
      – Ох, правда. Я и забыла!
      – Даже Серж сожалел, что познакомил их, учитывая, как развивались события. Однажды он сказал мне, как он жалеет, что Мартин не встретил девушку, похожую на меня. Ту, которая любила бы его таким, какой он есть. Серж был бы очень счастлив узнать, что Мартин нашел тебя.
      Мэй молча слушала.
      – Грустная история, – задумчиво продолжала Дженни. – Знаю, Серж натворил много плохого. Но он по-своему любил Мартина. Если бы ты видела, как тот смотрел на сына на льду… с такой особенной гордостью.
      – Я хочу встретиться с ним, – призналась ей Мэй.
      – Этого никогда не случится. Слишком уж Мартин ненавидит его.
      – Однажды мне показалось, что я ненавижу отца, – задумчиво произнесла Мэй. – А потом он погиб.
      – Это ужасно.
      – Все было совсем иначе. Мне тогда было только двенадцать. Если бы он не умер, о нашей стычке никто бы и не вспомнил. Но он погиб. – Мэй вспомнила, что доктор Уитпен говорил ей о завесе, отделяющей мир живых и мир мертвых.
      – Так давно.
      – В известном смысле это происходило только вчера. Ох, как бы мне хотелось, чтобы эта ссора не осталась навеки между нами. Всю свою жизнь я ощущала это. Как мне жаль, что я не могу вернуться в тот день.
      – Я даже представить себе не могу, как ты все это пережила. – Дженни коснулась плеча Мэй.
      Мэй кивнула, и опять в голове мелькнули мысли о Тобин, которая продолжала заниматься своим делом. Тобин знала ее отца; она помогала Мэй пережить годы печали. Молча, разглядывая сов на стропилах, Мэй подумала о своем отце и Серже, о том, как в ней растет ощущение, что она отдаляется от Тобин, и о том, что это все означало.
      Тюрьма всегда стояла холодной в ноябре. Именно тогда, когда все вокруг не жалели тепла, чтобы согреть свои жилища, когда все семьи жарили индюшек и каштаны или что там еще делают в хороших семьях, котлы здесь лопались и прекращали работать. Поэтому Серж, одолеваемый воспоминаниями о тех днях, когда ему довелось побыть семейным человеком, предпочитал выходить на тюремный двор и делать там гимнастику, глядя на пар от своего дыхания.
      – Холодно же снаружи, Серж, – заметил Джим, охранник.
      – Для слабаков, да божьих одуванчиков, – сказал Серж, отжимаясь на брусчатке.
      – Это верно, Ты-то играл в хоккей всю свою жизнь.
      – Все годы.
      – И сколько раз ты уже отжался?
      – Две сотни сорок… сорок один, – еще упорнее продолжал Серж.
      – Что ж, не буду сбивать тебя со счета, – сказал Джим, уходя.
      Сержу стало почти грустно, что парень уходит. Джим был примерно такого же возраста, как и Мартин. Нормальный, спортивный парень, похоже, он время от времени бегает и подтягивается на перекладине.
      – Эй! – крикнул Серж ему вслед, все еще продолжая отжиматься. – Ты играешь?
      – Играю во что? – спросил Джим, повернувшись к нему вполоборота.
      – В хоккей.
      – Нет. В футбол играл в средней школе. В бейсбол.
      Серж слегка опустил голову и начал еще усерднее отжиматься. Он еще прибавил темп.
      – Мартин играл в бейсбол каждую весну. Как только озеро таяло, – тихо пробормотал Серж.
      – Что ты сказал? – переспросил Джим.
      – Ничего, – ответил Серж, но так тихо, что Джим его не расслышал и продолжал ходить по кругу.
      Серж отжался свои три сотни раз, затем поднялся на ноги. Он подошел к стене, уперся в нее и стал делать растяжку.
      Мартин разделался с Детройтом, а еще днем раньше с Чикаго. Он был горяч в этом году.
      Газеты писали, что это его сезон и что женитьба тому причиной. Женитьба не усмирила Золотую Кувалду; она только закалила его, придала ему мощь. Но Сержа беспокоили глаза Мартина, его лодыжки, колени. Как только тебе пробило тридцать, травмы могут погубить хороший сезон, разрушить все планы.
      – Привет, старик, – приветствовал его Тино, бритоголовый малец.
      Он выдохнул кольцо дыма.
      – Сигарета? – спросил Серж.
      – Да, угостить?
      – Мерд (черт), нет. Я не касаюсь этой дряни. Уверен, что не травка?
      – Не травка и не крэк. Я чист, сколько можно тебе говорить.
      – Бьен (хорошо), – сказал Серж. – Этим утром.
      Тино хохотнул. Серж сохранял на лице строгое выражение, но он не мог удержать уголки рта, расплывающиеся в усмешке.
      – Холод здесь снаружи, папаша, – заметил малец.
      – Для слабаков, – уточнил Серж.
      – Я-то не слабак.
      – Так будешь, помяни мое слово. Только продолжай курить.
      – Ах, ах. – Малец сделал еще затяжку, затем убрал сигарету за спину, будто застыдившись.
      – Тебе сколько лет? – спросил Серж.
      – Двадцать четыре.
      – Твой отец тебя никогда не ловил за курение? – Сержа больше не изумлял возраст молодых парней, которых он встречал здесь.
      Малец выдохнул дым из носа, чуть не поперхнувшись от смеха.
      – Какой отец? Да он слинял-то раньше, чем я на свет появился. Ладно, поболтаем позже, Серж. Я не слабак, но я зверски замерз. Кроме того, моя малышня меня навестит сегодня. Я лучше пойду помоюсь и буду готов.
      Серж проследил глазами за мальцом, пока тот не зашел вовнутрь. Тюремный двор опустел, и глубокий колодец одиночества зазиял пустотой у него в груди. Зима всегда заставляла Сержа чувствовать свое одиночество. Даже до того, как он оказался в тюрьме. Когда снег падает и дует холодный ветер, люди нуждаются в своих семьях.
      – Мой сын собирается навестить меня скоро, – сказал Серж двери, в которую зашел малец.
      Он погладил карман брюк, где он теперь всегда носил вырезанную из газеты фотографию Мартина, Мэй и Кайли… свадебную фотографию, которую сделали еще до начала сезона.
      Свисток объявил время посещений. Серж игнорировал его, оставшись стоять на холоде. Здесь он чувствовал себя хоть немного живым. Закрывая глаза, он видел перед собой свое озеро: оно приютилось среди гор, и лед на нем был чернее всех льдов всех озер Канады. На том озере он учил Мартина кататься на коньках.
      Тогда они мечтали, что придет время и они станут выступать за одну и ту же команду. Славные мечты, которые Серж обещал сыну воплотить в жизнь.
      – Если бы я поймал своего парнишку за куревом, – вслух проговорил Серж, – я бы ему задал хорошую трепку. Хорошие отцы для того и нужны, чтобы помогать детям поступать правильно, как для них лучше.
      – Серж! – позвал его Джим. – Разве ты не замерз?
      – Мы катаемся на коньках, – откликнулся Серж.
      Он уже открыл глаза, но все еще продолжал видеть черное озеро.
      – Мы с моим сыном.
      Он знал, что было сумасшествием оставаться на холоде, пока внутри все-таки чуть теплее, и скоро начнут раз давать обед. Но здесь он вдыхал настоящий воздух, тот воздух, которым где-нибудь дышал и Мартин. Когда сын приедет, ему придется пройти через вон те ворота. Серж посмотрел на восток и снова закрыл глаза. Черный лед озера исчез, но Серж видел, как входил его сын. С женой и маленькой девочкой.
      Назад к своей камере Серж шел самым длинным путем. Задержавшись у комнаты для свиданий, он прислушался к голосам: женским и детским. Голоса, как магнитом, притянули его ближе, он остановился в дверях. Тино сидел за длинным столом. Невысокого роста темноволосая женщина наклонялась к нему, а на коленях у него сидел маленький ребенок, который старательно карабкался куда-то выше. Второй ребенок сидел так близко, как только мог, словно разлука вселяла в них ужас и они хотели укрыться от неизбежности в объятиях отца.
      Глаза Тино сияли, и он широко улыбался от радости. У старшего мальчика была его улыбка, его телосложение.
      Затаив дыхание, Серж наблюдал, как малыш схватил отца за уши и поцеловал его в нос.
      Серж понимал, что такое разлука, понимал, что отец нуждался в близости с сыном не меньше, если не больше, чем сын. Серж повернулся спиной и стремительно пошел прочь.
      На имя Мэй стали приходить письма от болельщиков со всей Америки и Канады. Поразительно, но женщин интересовала история ее любви, их интриговало, что она прожила столько лет одинокой организаторшей свадебных церемоний.
      «Это вселяет в меня надежду, – написала одна из них, – что где-то на свете живет и мой суженый».
      Другие женщины хотели получить от нее помощь в любовном привороте или просили организовать их свадьбы. Мэй старалась отвечать на все послания, но работы хватало и в «Брайдалбарн», и дома. Как-то морозным вечером, в перерыве между играми, Мартин привез домой две пары фигурных коньков для Мэй и Кайли и стал выводить их кататься на пруд позади строений их хозяйства.
      Мэй долгие годы не стояла на коньках. Понимая свою неуклюжесть, она позволила Мартину обнять ее рукой за талию и провезти по льду. Он передвигался, как ветер, быстро и уверенно, крепко держа ее и шепча что-то на ухо, пока она не стала держать равновесие. Запыхавшись, она села на бревно, чтобы посмотреть, как он катается с Кайли. Вопя от радости, Кайли вообще не хотела уходить с катка, и они катались почти всю ночь или, по крайней мере, пока небо не усыпали звезды и температура не опустилась ниже двадцати градусов.
      Первая открытка прибыла среди партии рождественских открыток. Сидя за столом, Мэй смотрела из окна на пруд и жалела, что Мартин не дома, а в Монреале, и они не могут вечером снова покататься все вместе на коньках.
      – Это тебе. – Тобин положила открытку на стол Мэй.
      – От кого? – спросила Мэй.
      – Что-то таинственное, – объяснила Тобин. – Мне не следовало читать, но я не удержалась.
      Мэй долго не могла оторвать глаз от открытки. Сердце бешено колотилось. На открытке было изображено озеро в летний день, а текст гласил:
       «Береги его».
      Подписи не стояло. Адресована она была лично ей, а на почтовом штемпеле значилось: Эстония, штат Нью-Йорк.
      – Кто это из Эстонии? – поинтересовалась Тобин.
      Мэй поняла: Серж Картье. Там находится его тюрьма.
      Она читала об этом достаточно часто. Ей хотелось все рассказать Тобин, но, помня, об отношении Мартина к отцу, Мэй никогда не говорила на эту тему с Тобин, и это же остановило ее и теперь.
      – Не знаю, – сказала Мэй, краснея от собственной лжи.
      Желание выговориться давило ей грудь. Тобин так и осталась стоять рядом, с напряженным и оскорбленным выражением на лице. Они действительно отдалились друг от друга за эти последние месяцы. Мэй открыла было рот, чтобы заговорить, но так и не смогла решиться. Когда Тобин все-таки возвратилась к работе, Мэй положила открытку к себе в сумку.
      На дне сумки Мэй увидела синюю тетрадь, ее дневник с записями видений и сновидений Кайли. Начиная с лета она не общалась с доктором Уитпеном, да и записывать в дневник было нечего. Никаких видений или снов про ангелов, никаких вопросов о Натали.
      Но, коснувшись дневника, Мэй вспомнила, что говорил доктор Уитпен о завесе: Кайли могла видеть через нее, и, возможно, она потянулась к Мартину в какой-то связи с его отцом и дочерью. Засунув тетрадь поглубже в сумку Мэй закрыла застежку-молнию.
      Мэй не показала Мартину открытку, но до конца отогнать мысли об этом странном послании так и не смогла.
      Как-то в декабре, после игры, в которой «Брюинзы» проиграли на своем поле «Рейнджерсам», они с Мартином выезжали из гаража для игроков. Узнав его черный «порше», болельщики рванулись к нему, чтобы получить автографы на своих программках. Мартин опустил окно со своей стороны, чтобы раздать автографы. Чаще к нему подходили отцы с детьми, но Мэй заметила и несколько красоток, держащихся группкой. Мартин молча подписывал программки, не меняя сурового выражения лица.
      Даже после того как они отъехали, он не заговорил. Мэй уже понимала, что иным после проигрыша он быть не может. Он мысленно анализировал всю игру, просматривал свои ошибки, раздумывал над тем, как мог их избе жать. Бостон был украшен в честь Рождества, повсюду светились белые огоньки, и, несмотря на подавленное состояние Мартина, Мэй чувствовала, как у нее поднимается настроение.