Завтрак проходил в тишине. Джон О'Рурк пытался сосредоточиться на материалах судебного дела, которое он допоздна изучал накануне. Дети старались ему не мешать. Мэгги намазала маслом тост и передала отцу. Джон взял его и слегка кивнул головой в знак благодарности. Тедди просматривал спортивную колонку с таким хмурым выражением лица, будто узнал, что все его любимые команды проиграли. Любимец семьи пес Брейнер лежал под столом и с удовольствием грыз старый теннисный мячик.
      – Папа, – внезапно произнесла Мэгги.
      – Что, дочка?
      – Ты изучил уже все материалы по этому делу?
      – Нет, Мэгги, еще не все.
      – Это дело Меррилла?
      Вопрос привел Джона в замешательство, и он ответил не сразу. Оказывается, его одиннадцатилетняя дочь уже знает о том, что ему предстоит защищать в суде Грега Меррилла. Это дело обещало стать самым сложным за всю его адвокатскую практику. Меррилл был маньяком, совершившим серию зверских убийств, и о нем сейчас говорили повсюду. Джон прекрасно знал, что люди будут бурно обсуждать дело Грега Меррилла – это было неизбежно и даже полезно для самого процесса. Однако ему совсем не хотелось, чтобы рассказами об этих убийствах интересовалась его собственная дочь.
      – Да, дочка, это дело Меррилла, – сказал он, наконец, закрывая папку с материалами дела.
      – Его казнят?
      – Не знаю, Мэгги. Я постараюсь сделать так, чтобы этого не произошло.
      – Но ведь он заслуживает смертной казни! – воскликнул Тедди. – Сколько девушек он убил!
      – До тех пор, пока вина не доказана, человек считается невиновным, – произнесла Мэгги.
      – Его вина доказана, – возразил Тедди, откладывая газету в сторону. – Он сам сознался в совершенных им преступлениях.
      Для своих четырнадцати лет Тедди был очень высоким и крепким. Глаза подростка всегда смотрели серьезно, а улыбка была лишь слабым подобием той, которая сияла на его лице в те времена, когда была жива его мать. Отец и сын сидели за широким дубовым столом друг напротив друга, и Джон, глядя на сына, подумал, что со временем из него может получиться отличный прокурор.
      – Да, он во всем сознался, – подтвердил Джон.
      – Он совершал чудовищные преступления – убивал девушек, приносил горе их родным и близким. Сколько семей он погубил! Он заслуживает смерти. Любой человек тебе это скажет, папа!
      За окном дул сильный ветер, и осенняя листва осыпалась с деревьев.
      Джон задумчиво посмотрел на лежащие перед ним бумаги. Он думал о признаниях своего подопечного и ожидавшем его приговоре – смертельной инъекции. Несколько месяцев Грег Меррилл уже провел в ожидании смерти. Джон думал и о своих дальнейших действиях: он должен убедить Верховный суд штата Коннектикут назначить новое слушание дела.
      – Он погубил целые семьи? – испуганно спросила Мэгги.
      – Да, – ответил Тедди, посмотрев на сестру. – Но тебе нечего бояться, Мэгги. Теперь он в тюрьме. Он уже больше никому не сможет причинить зла. Но люди хотят быть уверены в том, что преступник понесет справедливое наказание. И потому все постоянно звонят нам домой – даже посреди ночи – хотя номера нашего телефона нет в телефонном справочнике… Папа, ты должен прислушаться к тому, что говорят за нашими спинами. Все хотят, чтобы ты отказался защищать этого негодяя.
      – Я все понимаю, Тедди, но это невозможно, – тихо произнес Джон.
      – Это его работа, – вступилась за отца Мэгги, глядя на брата своими широко распахнутыми глазами. – Папа не виноват в том, что ему приходится защищать такого ужасного человека. Он просто выполняет свою работу. И мы не должны чувствовать себя виноватыми.
      – Ты права, Мэгги, – сказал Джон, глядя в глубокие глаза дочери. – В нашей стране каждый человек имеет право на защиту.
      Мэгги кивнула, но ничего не ответила.
      Джон тяжело вздохнул. В связи с этим делом он уже выслушал достаточно упреков в свой адрес как от друзей и соседей, так и от незнакомых людей. Однако тяжелее всего для него была мысль о том, что страдать от этого приходится его детям.
      Свою защиту Джон строил на том, что Меррилл страдал психическим заболеванием, а значит, в момент совершения преступления у него наступало помутнение рассудка, и он не контролировал свои действия. Став адвокатом Меррилла, Джон сразу же освидетельствовал своего клиента у известного психиатра и затем использовал это медицинское заключение для защиты. Джон рассчитывал, что в результате его работы, осуждаемой всеми вокруг, Меррилл будет приговорен не к смертной казни, а к нескольким пожизненным срокам заключения без права освобождения.
      Тедди внимательно глядел на отца, и в его серьезных темно-зеленых глазах читалась бесконечная грусть. Мэгги тоже смотрела на него, моргая своими голубыми глазами (этот небесный цвет она унаследовала от своей матери, Терезы). Джон взглянул на неровную челку дочери, которую он собственноручно подстриг накануне, и ему стало стыдно. В серьезном взгляде сына он тоже чувствовал немой укор. После внезапной кончины матери Тедди стал защитником всех женщин.
      – Это ведь твоя работа – правда, папа? – щурясь, спросила Мэгги. – Защищать в суде тех, кто в этом нуждается?
      – Тебе пора собираться в школу, – сказал Джон.
      – А я уже готова, – пожав плечами, ответила Мэгги.
      Джон с удивлением посмотрел на одежду, в которой его дочь собралась идти в школу: зеленые легинсы, синяя юбка, старая футболка Тедди.
      – Вот как? – пробормотал Джон, проклиная в душе ушедшую от них няню, но еще больше – себя самого за вечную занятость.
      Он уже позвонил в кадровое агентство, и скоро ему должны были прислать на собеседование кандидаток. Однако Джон подозревал, что новая няня, как и все предыдущие, у них вряд ли долго продержится. Он подумал, что, возможно, ему следовало перевезти детей в дом своих родителей, где о них было кому позаботиться.
      – А что, разве я плохо оделась? – спросила Мэгги и, насупившись, стала разглядывать свой наряд.
      – Ты выглядишь замечательно, – сказал Тедди, бросив предупреждающий взгляд на отца. – Ты затмишь всех девчонок в своем классе.
      – Правда? А вот папа думал, что я еще даже не оделась для школы.
      – Ты очень красивая, Мэгги, – произнес Джон, отодвигая бумаги в сторону и усаживая дочь к себе на колени.
      Девочка уютно прильнула к отцу, и он закрыл глаза. Мэгги пахла молоком и потом, и Джон подосадовал, что не напомнил дочери принять ванну после стрижки.
      – Нет, я не красивая, – прошептала Мэгги, уткнувшись лицом в шею отца. – Это наша мама была красивая. А я девчонка-сорванец. Такие девчонки не бывают красивыми. Они…
      Внезапно тишину нарушил страшный грохот. Какой-то предмет разбил кухонное окно, пролетел над столом, опрокинув молоко и чашки, и ударился о противоположную стену. Стекло разбилось вдребезги, и осколки разлетелись по всей комнате. Джон закрыл своим телом визжавшую от страха Мэгги и крикнул сыну, чтобы тот спрятался под стол.
      Когда все затихло, и осколки перестали сыпаться, Брейнер стал с лаем носиться по кухне – от разбитого окна до двери и обратно. Снаружи, на берегу, огромная морская волна ударилась о скалу, и этот звук, не приглушенный оконным стеклом, показался ужасно громким. Мэгги начала тихонько всхлипывать, а потом зарыдала во весь голос. Тедди выбрался из-под стола, отодвинул ногой осколки и бросился к стене, у которой упал разбивший окно предмет.
      – Это кирпич, папа! – воскликнул он.
      – Не прикасайся к нему, – сказал Джон, все еще державший в своих объятиях Мэгги.
      – Ну да, конечно – там же отпечатки пальцев, – с понимающим видом ответил Тедди.
      Джон кивнул, хотя был уверен, что на самом деле никаких отпечатков на кирпиче не было. Теперь даже самые обычные люди – не говоря уже о преступниках – были хорошо осведомлены в вопросах улик, благодаря детективам и полицейским сериалам. Даже местные горячие головы, чье самое страшное преступление состояло в заваливании газет гневными письмами протеста, никогда бы не оставили никаких улик, вроде отпечатков пальцев, волосков или других следов, позволяющих идентифицировать их личность.
      Внезапно Джон заметил на полу несколько капель крови. Он с беспокойством взглянул на дочь, но убедился, что с ней все в порядке. В этот момент Мэгги подняла голову и посмотрела отцу в лицо. Ее глаза расширились от ужаса.
      – Папа, папа, ты ранен! – пронзительно закричала она.
      Джон прикоснулся к голове и почувствовал под пальцами теплую кровь. Схватив со стола салфетку, он приложил ее к ране. Подбежавший Тедди отодвинул сестру и осмотрел голову отца. Затем они все вместе направились в ванную комнату.
      – Ничего страшного, – поспешил успокоить детей Джон, рассмотрев в зеркале свою рану. – Это всего лишь поверхностный порез. Кровь идет, но это ничего, пустяки.
      – Мама, мамочка! – невольно воскликнула Мэгги.
      Джон обнял дочь. Его сердце разрывалось от жалости к ней. Девчушка постоянно тосковала о своей матери и сейчас решила, что пришла новая беда. Джон подумал о том, что эти два года после того, как дети потеряли свою мать, он вел себя как последний эгоист. Чтобы заглушить боль утраты, он с головой ушел в работу и почти не уделял им внимания, а дети в нем так нуждались.
      На этот раз Тедди, как всегда, решил взять заботу о Мэгги на себя. Отстранив отца, он подвел сестру к раковине и принялся оттирать губкой оставшиеся на ее футболке пятна крови.
      – Хоть ты и сорванец, Мэгги, – сказал он, – но в таком виде тебе нельзя идти в школу. Люди подумают, что ты подралась, и тебя здорово поколотили.
      – Меня? Как бы не так, – ответила Мэгги, шмыгая носом.
      – Ну, значит, подумают, что это ты кого-то поколотила, – добавил Тедди. – Верно?
      – Верно, – тихо произнесла Мэгги.
      Из ее огромных голубых глаз полились слезы.
      «О, боже», – подумал Джон, снова рассматривая перед зеркалом свой порез на голове. Вероятно, рана была гораздо глубже, чем показалась ему вначале. Кровотечение не прекращалось и стало более обильным. Джон мысленно выругался: ему вовсе не хотелось обращаться к врачу, на это совсем не было времени. На сегодня у него было назначено несколько встреч в офисе, и, к тому же, он должен был дочитать материалы дела и закончить текст своего выступления.
      Раздался звонок в дверь.
      Неужели дети уже позвонили в полицию? Джон направился было к двери, но в прихожей остановился. А что, если это тот самый человек, который бросил в их окно кирпич? Человек, ненавидящий Джона за то, что он защищает в Верховном суде штата Грега Меррилла.
      За время своей адвокатской практики Джон О'Рурк неоднократно сталкивался с угрозами. Людей приводило в негодование то, что он делает. Он защищал в суде преступников, совершивших самые чудовищные преступления. У тех, кто погиб от их рук, оставались раздавленные горем родные и друзья, и для этих людей защитник убийц Джон О'Рурк был главным чудовищем. Он уважал их чувства и с пониманием относился к направленному на него гневу.
      Джон знал, что когда-нибудь может найтись человек, который не удовлетворится одними угрозами и пойдет дальше. Однако, даже несмотря на это, он предпочитал не иметь оружия – не только из принципа, но и потому, что ему, как адвокату, было слишком хорошо известно, что наличие оружия в большинстве случаев до добра не доводит. Теперь Джону оставалось лишь надеяться, что на этот раз все обойдется и дело ограничится лишь разбитым окном. Однако инцидент с кирпичом уже сам по себе был шокирующим: Мэгги была ужасно напугана, да и сам он все еще не мог прийти в себя от случившегося. Глубоко вздохнув, Джон взялся за дверную ручку и резко открыл дверь. Перед ним стояла женщина в сером осеннем пальто. У нее были каштановые волосы до плеч, серо-голубые, как речные камешки, глаза и усыпанный веснушками нос. Незнакомка приветливо улыбалась. Легкая улыбка на ее губах была немного застывшей, словно она приготовила ее заранее. При виде встревоженного лица Джона и струившейся с его головы крови женщина оторопела, и улыбка исчезла с ее лица.
      – Ой, – сказала она, невольно отпрянув, но тут же снова шагнула вперед и приподняла руку, как будто хотела дотронуться до его щеки. – С вами все в порядке?
      – Вы не заметили, отсюда отъезжала какая-нибудь машина? – спросил Джон, оглядывая тихую прибрежную улицу.
      У обочины дороги стоял автомобиль – темно-синий седан – очевидно, принадлежавший незнакомке.
      – Нет, я не видела никакой машины, – ответила женщина. Ее глубокие глаза смотрели на него внимательно и беспокойно. – Пожалуй, вам нужно присесть.
      Джон стоял, прислонившись к дверному косяку, и молчал. Незнакомые люди редко являлись к нему домой: чаще они звонили по телефону – особенно ночью, когда вся семья спала, а также писали длинные, обстоятельные, полные ненависти и возмущения письма. Едва ли эта женщина была одной из этих людей: если бы она пришла к нему, чтобы выразить свое негодование, она не стала бы приветливо улыбаться и проявлять беспокойство.
      – В чем дело? – наконец спросил он. – Я могу вам чем-то помочь?
      Она засмеялась, и смех ее был таким нежным и ласковым, что Джон почувствовал слабость в коленях. Однако он тут же одернул себя и придал лицу непроницаемое выражение. После смерти Терезы он решил закрыть свое сердце для чувств.
      – Думаю, что это мне следует вам помочь, – сказала женщина, улыбаясь и придерживая Джона за локоть.
      У незнакомки был мягкий приятный голос, и говорила она с легким южным акцентом, характерным для жителей таких штатов как Виргиния, Северная и Южная Каролина. Видя, что Джон с трудом стоит на ногах, женщина попыталась усадить его на крыльцо. Она явно была профессиональной няней – это было видно по выражению ее лица и заботливому голосу, простому пальто и удобным черным кожаным туфлям. Несомненно, агентство прислало ее на собеседование.
      – Так вы насчет работы няней? – поинтересовался Джон.
      – Давайте я вам помогу, – мягко произнесла она, почувствовав, как дрожат и подгибаются его колени.
      По улице мчалась машина с включенной сиреной – дети догадались вызвать полицию. Джон О'Рурк тяжело опустился на крыльцо. Слова незнакомки он воспринял как утвердительный ответ на свой вопрос.
      В полицию позвонил Тедди, но когда приехали полицейские, он не обратил на них ни малейшего внимания, поскольку был очень занят. Ему нужно было привести в порядок одежду Мэгги, собраться в школу самому и успеть на автобус – иначе отцу пришлось бы подвозить его до школы на своей машине, а это было не по пути.
      – Мэгги, ты лучше сними эту футболку и надень другую, – предложил Тедди, убедившись в том, что пятна крови не оттираются.
      – Ни за что, – ответила Мэгги. – Мне она нравится, и ты сказал, что я могу ее носить.
      – Но сейчас она испачкана, и идти в школу в таком виде нельзя. Мы ее выстираем, и завтра ты сможешь ее надеть.
      – Не завтра, а только на следующей неделе, потому что нам придется отдать ее в чистку – ведь у нас дома никто не стирает, – захныкала Мэгги, но, увидев расстроенное лицо брата, потянула его за рукав и виновато забормотала: – Ну, не расстраивайся. Я знаю, вы с папой тут ни при чем. Да вообще, я могу и сама…
      – Тебе всего одиннадцать лет, – сказал Тедди, возобновляя свои попытки придать футболке приличный вид. – Ты должна играть, а не заниматься стиркой.
      – Каждый должен выполнять какую-то работу, – серьезно ответила девочка и, бросив встревоженный взгляд в сторону холла, откуда доносились громкие голоса полицейских, задававших вопросы отцу, спросила: – Как ты думаешь, они станут искать того, кто это сделал?
      – Конечно, – ответил Тедди.
      – Думаешь, они смогут его поймать?
      – Почему нет? Может быть, и поймают.
      Брейнер, выбежавший встречать полицейских, снова вернулся к детям. Этот золотой ретривер стал членом их семьи пять лет назад, и Тедди сам придумал для него кличку. Пес был красивый, умный и добродушный, и дети очень полюбили его.
      Раньше его золотистая шерсть была мягкой, как шелк, но теперь она всегда была грязной, спутанной и всклокоченной, полной репейника, сухой травы и морских водорослей. Брейнер ткнулся носом в колени Мэгги, а затем прижался к ногам Тедди, ожидая от него похвалы и ласки.
      Тедди нагнулся и погладил своего любимца.
      – Молодец, Брейнер, – сказал он. – Ты умный пес.
      Брейнер лизнул Тедди в лицо, и тот, закрыв глаза, принялся чесать псу густую шерсть на загривке. Брейнер всегда был плохим сторожем. Чересчур дружелюбный, он радостно встречал любого незнакомца, явившегося в их дом, а потом мчался к своим хозяевам, чтобы услышать от них, какой он умный и храбрый. Тедди подумал, что и сам он, в некотором роде, поступал так же, когда была жива мама. Он плохо играл в футбол и всю игру переживал, что команда проигрывает из-за него. Но когда он садился в машину, и мама говорила ему, что он играл лучше всех, он верил ей и успокаивался.
      – А ведь Брейнер мог пораниться стеклом, – печально сказала Мэгги, почесывая пса за ухом. – Те люди, которые бросили в наше окно кирпич не думали об этом?
      – Нет, Мэгги, они об этом не думали.
      – Но почему? Я этого не понимаю. Они ненавидят Грега Меррилла за то, что он убивал людей, а сами бросают кирпич и не думают, что могут покалечить Брейнера.
      «Или нас», – подумал Тедди, и от этой мысли его бросило в дрожь. Он порадовался тому, что его пальцы были скрыты густой собачьей шерстью, и Мэгги не видела, как они задрожали.
      По дороге на кухню полицейские прошли мимо открытой двери их комнаты, и Тедди услышал, как один сказал другому: «Ну, и чего он хочет? Этого следовало ожидать». В груди у Тедди все сжалось. Так всегда бывало, когда они шли с отцом по улице, и он замечал, что на них пристально смотрят. Или когда его отца называли «защитником убийц». Но хуже всего был случай, когда они с отцом стояли в очереди за мороженым в «Пэрэдайс Айс Крим», и подошедшая к ним маленькая милая старушка, улыбаясь, сказала: «Да… Энн Мэри Хикс сейчас бы тоже с удовольствием съела мороженое, не правда ли?» Энн Мэри Хикс была одной из девушек, погибших от рук Грега Меррилла.
      Проходя мимо открытой двери детской комнаты, полицейские заглянули внутрь и посмотрели на брата с сестрой, однако Тедди даже не взглянул в их сторону.
      – Тедди, а, Тедди… – тихо прошептала Мэгги, чтобы полицейские ее не услышали.
      – Что?
      – А, действительно, почему папа его защищает? – спросила она, нахмурив брови.
      Это был старый вопрос. Тедди впервые задал его отцу, когда был в таком же возрасте, как сейчас его сестра. Тогда его подзащитным был другой преступник, тоже совершивший тяжкие преступления.
      – Ты ведь сама недавно говорила, Мэгги. Это его работа.
      – Но пусть бы он защищал только невиновных!
      Тедди засмеялся и бросил губку в раковину, оставив свои попытки ликвидировать пятна. Пусть Мэгги идет в школу в грязной футболке, раз она так этого хочет.
      – Почему ты смеешься? – спросила Мэгги.
      – Я представил себе, как ты скажешь об этом папе.
      – Но ведь это правильно. Ты согласен? Защищать нужно только хороших людей, которые не совершали никаких преступлений.
      Сердце Тедди снова болезненно сжалось. Ему опять вспомнились слова старушки, подошедшей к ним с отцом в «Пэрэдайс Айс Крим». После того случая, придя домой, он поискал в Интернете информацию об убитых девушках Грега Меррилла. Энн Мэри Хикс было семнадцать лет. В Интернете он нашел ее фотографию из школьного альбома. У нее были светлые, спадающие на глаза волосы, семь сережек в левом ухе и четыре – в правом. На фото она широко улыбалась – так, что видны были брекеты и небольшая щель между передними зубами.
      – Так ты согласен со мной, Тедди? Я должна поговорить с папой об этом?
      Тедди опять почувствовал боль в груди. Он вспомнил, как их мать часами сидела рядом с отцом, массировала ему плечи, в то время как он изучал материалы дел и составлял тексты своих выступлений на судебных процессах. Она всегда была опорой отцу, вне зависимости от того, какие чувства в ней вызывали те люди, которых он защищал.
      – Ну, скажи же мне, Тедди!
      Когда Тедди взглянул в голубые глаза сестры – такие невинные и встревоженные – ему захотелось плакать, но он засмеялся.
      – Мэгги, если ты спросишь папу, почему он защищает преступников, он прочитает тебе на эту тему целую лекцию.
      – Лекцию?
      – Да. Он расскажет тебе о знаменательном событии, произошедшем больше двух веков назад в Филадельфии (о появлении Конституции США, разумеется), о шестой поправке к Конституции и праве каждого подсудимого на защиту. А потом – об Оливере Венделле Холмсе и о том, что закон – это волшебное зеркало, в котором отражаются наши собственные жизни… Стоит только завести об этом разговор – и папа так увлечется, что не остановится до обеда.
      – Хорошо бы, – прошептала Мэгги, пряча свое лицо в длинной, спутанной шерсти Брейнера. – Я была бы только рада, если бы он читал мне лекцию до обеда и никуда сегодня не уезжал…
      Тедди перестал смеяться. Он понял, что Мэгги, так же как и он сам, очень беспокоится за отца и не хочет расставаться с ним ни на минуту. После смерти матери Тедди очень боялся за отца и хотел всегда быть с ним рядом. Мэгги, очевидно, чувствовала то же самое.
      Они оба стали внимательно прислушиваться к доносившимся из холла голосам. Отец изо всех сил старался держаться доброжелательно, однако полицейские разговаривали с ним холодно и довольно недружелюбно. У них были все основания недолюбливать Джона, потому что на судебных процессах он никогда не церемонился с их коллегами, выступавшими в качестве свидетелей, и задавал им самые каверзные вопросы.
      Мэгги подняла голову, и Тедди увидел, что глаза ее полны слез.
      – Не переживай, Мэгги. Все будет хорошо, – сказал он, прижав сестру к себе.
      Ее худенькое тельце вздрагивало. Прическа выглядела ужасно, как будто волосы были подстрижены маникюрными ножницами. Голова была грязная, давно не мытая. Девочка, оставшись без материнской заботы, стала запущенной и неухоженной, как и Брейнер, которому давно уже никто не расчесывал щеткой шерсть, распутывая ее и вычесывая застрявшие в ней сухие листья и водоросли, как это раньше каждый день делала их мать.
      Тедди очень хотелось снова видеть свою сестру чистой, опрятной, аккуратно подстриженной, и он мечтал, чтобы от Мэгги пахло лавандой и лимоном – так же, как от их матери.
      Когда полицейские снова прошли мимо открытой двери, Тедди еще сильнее прижал к себе плачущую Мэгги и зашептал ей на ухо:
      – Не плачь, ладно? Ты ведь самая умная девочка на свете. Ты моя любимая, единственная сестренка.
      Мэгги не выносила резких звуков. Она боялась сирены и полицейской рации, откуда доносились звуки, похожие на отчаянный писк мышей в мышеловке. Казалось, что в эту коробку, как в мышеловку, попали мышата и отчаянно хотят выбраться наружу, чтобы бежать домой, к своей маме.
      Сами полицейские не вызывали у Мэгги чувства страха. По отношению к дочери Джона они вели себя дружелюбно. Улыбаясь, они поздоровались с ней, поинтересовались, как дела в школе. А, увидев на ней футболку, спросили, любит ли она играть в футбол и не собирается ли стать знаменитой футболисткой, вроде Миа Хэмм. Мэгги старалась отвечать вежливо и доброжелательно, но, конечно, не стала объяснять полицейским, что на ней футболка Тедди, и надеть ее в школу она решила для того, чтобы все время чувствовать присутствие брата.
      Мэгги страдала, видя, как недоброжелательны к ее отцу полицейские, и думала, что если она будет вести себя с ними вежливо и приветливо, это поможет им понять, какой хороший человек ее отец. И как ему тяжело одному растить двоих детей. Однако все это совершенно не интересовало полицейских. Для них, как и для всех вокруг, ее отец был лишь адвокатом Грега Меррилла.
      Мэгги все прекрасно понимала. Брат старался ограждать ее от слухов, но до нее они все равно доходили. После смерти матери она быстро повзрослела. Ей было одиннадцать лет, но она чувствовала себя так, как будто ей было двадцать. Она выглядела ребенком, но душа у нее уже была измученной и уставшей.
      Чтобы избавить Тедди от забот о себе и дать ему возможность собраться в школу, Мэгги вышла на веранду. Отец сидел на стуле, и его голову осматривал фельдшер. Неслышно ступая, Мэгги подошла поближе. Она хотела удостовериться в том, что рана отца неглубокая и не опасна для жизни.
      Ее мать погибла в результате автомобильной аварии. Автомобиль, которым управляла Тереза, сбил внезапно выбежавшего на дорогу оленя, а затем врезался в дерево. Это случилось на прибрежном шоссе, неподалеку от полицейского участка, и помощь подоспела незамедлительно. Как впоследствии рассказал врач, осматривавший мать после аварии, она встала, подошла к сбитому оленю, чтобы посмотреть, жив ли он, а потом стала вдруг оседать на землю, словно почувствовав головокружение.
      Мэгги хорошо все это себе представляла, хотя и не была там. Она ясно видела свою маму такой, какой она была тогда – в синем платье и белых сандалиях. Был поздний июльский вечер, на небе светила полная луна. Мама сидела за рулем автомобиля, и ее длинные, немного выгоревшие на солнце волосы развевались на ветру, влетавшем в открытое окно. У нее был красивый загар, заметный даже при лунном свете, а губы были слегка тронуты розовой губной помадой. Так рассказывал о ней отец.
      Мэгги иногда забывала, что она видела сама, а что знала лишь по рассказам. Ей казалось, будто все, что она знала о маме, она видела своими глазами. Однако, в действительности, многое из этого Мэгги всего лишь слышала от отца. Он часто говорил с детьми об их матери, с трудом привыкая к тому, что ее больше нет с ними. Что ее вообще больше нет.
      Осмотревший маму врач сказал, что она в полном порядке. Никаких ран и видимых повреждений на ее теле не было. Терезе измерили давление и послушали сердце – все было в норме. Однако врач посоветовал маме дождаться приезда «скорой помощи» и поехать в больницу для более тщательного обследования.
      В ответ на это мама только рассмеялась. Мэгги не понимала сейчас, рассказывали ли ей об этом, или эта картина сама возникла в ее воображении. Она видела голубые глаза матери и слышала ее негромкий смех. «Я чувствую себя отлично», – сказала мама и затем спросила обеспокоенно: «А что с оленем? Наверное, нам нужно вызвать ветеринара, чтобы облегчить страдания бедного животного».
      Она подошла посмотреть на оленя – это была олениха с белым хвостом. И в этот момент с мамой что-то случилось. Она вздохнула и медленно осела на землю, прислонившись к дереву, – силы внезапно оставили ее, словно все пережитое оказалось для нее слишком большим потрясением: позднее возвращение домой при таинственном лунном свете, неожиданное столкновение с оленем, зловещий гул волн, казавшийся шумом в ушах…
      Думая о матери, Мэгги наблюдала за тем, как фельдшер осматривал рану на голове отца. Все это время полицейские переговаривались между собой, обсуждая случившееся. «Око за око, – сказал один из них, – защищаешь убийцу – получай кирпич в окно. Семь мертвых девушек и один кирпич – такая вот арифметика».
      – У меня двое детей, – резко вставил Джон. – Думайте, что говорите.
      – Семь девушек… – повторил полицейский, не обратив ни малейшего внимания на его слова, и засунул кирпич в огромный мешок, предназначенный, как поняла Мэгги, для вещественных доказательств.
      – Он ранен, – раздался женский голос. – Вам следовало бы проявить хоть немного сочувствия.
      Голос был высокий, с южным акцентом. Мэгги с удивлением посмотрела на незнакомку, которую до сих пор почему-то не замечала. Она была в скромном темно-сером пальто, и у нее были прямые каштановые волосы, спадающие на плечи. Все это время женщина стояла у дверей, но сейчас она подошла к Джону, как будто хотела его защитить. «Кто она? – подумала Мэгги. – Детектив? Или, может быть, тоже адвокат, как и папа?» Она была красивая, и в то же время такая простая.
      – Кто вы? – спросил старший полицейский.
      – Эту девушку прислали ко мне из кадрового агентства, – ответил за нее Джон, осторожно ощупывая двумя пальцами уже не кровоточившую рану. – Но здесь она оказалась уже после того, как все произошло, так что ничего не могла видеть.
      – Да, это так, – суровым голосом подтвердила женщина, и Мэгги поняла, что ей не нравится, как полицейские обращаются с ее отцом. – Я действительно ничего не видела.
      – Очень жаль, – заметил полицейский, но Мэгги уже не обращала внимания на скрытый в его словах сарказм.
      Ее внимание было приковано к женщине, смотревшей на отца с заботой и тревогой. Мэгги так пристально посмотрела на нее, что та почувствовала это. Их взгляды встретились, и женщина улыбнулась ласково и приветливо.
      «Так значит, она будет их новой няней!» Сердце Мэгги учащенно забилось. Сколько нянь уже сменилось у них! Роберта, Вирджиния, Дороти, Бэсс, Кети. Все они были неплохими, но никто из них не задерживался в их доме. Слишком много забот сваливалось здесь на плечи няни. Отец Мэгги работал целыми днями, и ему требовался человек, который полностью взял бы на себя все хлопоты о доме и детях. Они очень нуждались в ласке и внимании. Им нужен был кто-то, кто мог бы проявить чуткость в трудную минуту, ободряюще улыбнуться и сказать, что все будет хорошо.
      «Как здорово, что она будет нашей няней», – подумала Мэгги.
      Незнакомка очень понравилась девочке, особенно ее глаза – голубовато-серые, как вечернее небо, а на свету казавшиеся сине-зелеными, как речная вода. Эти глаза были веселыми, живыми и в то же время какими-то загадочными, и Мэгги подумала, что новая няня должна оказаться хорошей рассказчицей. Мэгги было безразлично, насколько хорошо няня будет заботиться о порядке в их доме – для нее было главным, чтобы та умела интересно рассказывать всякие занимательные истории.
      Из расположенного рядом дома вышла миссис Уилкокс, их соседка. Полицейский сразу же подошел к ней и стал задавать вопросы, пытаясь выяснить, что она видела и слышала.
      – Я осмотрел вашу рану: вам нужно поехать в больницу, чтобы наложить швы, – сказал фельдшер, делая запись в своем журнале.
      – Это ни к чему, – поспешил ответить Джон.
      – А, понятно… Вам, наверное, нужен шрам, чтобы выглядеть крутым парнем перед теми выродками, которых вы защищаете. Что ж, это ваше право. Только распишитесь вот здесь – в подтверждение того, что вы решили не принимать во внимание мой совет.
      Мэгги увидела, как отец потянулся за ручкой, и сердце ее оборвалось.
      – Нет, – прошептала она, и этот шепот прозвучал как крик.
      Все посмотрели на Мэгги, миссис Уилкокс от удивления открыла рот, а Брейнер, выбравшись из какого-то укромного уголка, мигом подскочил к своей маленькой хозяйке.
      – Не волнуйся Мэгги, со мной все в порядке, – сказал Джон и постарался улыбнуться, чтобы успокоить ее.
      На его лице и белой рубашке виднелись пятна подсохшей крови.
      – Да, да, ничего страшного, – подтвердил фельдшер. – Не переживай, девочка, твоему отцу ничто не угрожает: кровь уже остановилась, и рана сама затянется.
      Джон оперся рукой о спинку стула, чтобы подняться, и Мэгги почувствовала, что сейчас разрыдается.
      – Не вставай! – закричала она. – Ты не должен двигаться! Тебе нужна медицинская помощь.
      – Мэгги, я прекрасно себя чувствую, – заверил Джон, притянув к себе дочь и обняв ее. – Не бойся, ничего страшного со мной не случится. Это всего лишь поверхностный порез.
      – Сядь, папа, – Мэгги заплакала, пытаясь усадить отца обратно на стул. – Позволь им зашить твою рану! Пожалуйста, папа, прошу тебя.
      – Я думаю, что она права, – мягко вмешалась в разговор до сих пор молчавшая новая няня. – Ну, почему вы не хотите, чтобы вам наложили швы? Это займет не так уж много времени. И вашей дочери от этого будет гораздо спокойнее.
      Мэгги все еще дрожала и всхлипывала в объятиях отца, но размеренный, ласковый голос няни подействовал на нее успокаивающе. Несомненно, эту женщину привело к ним провидение. Благодаря ей жизнь отца теперь была вне опасности, и Мэгги сразу же прониклась симпатией к своей новой няне и почти полюбила ее.
      – Как ваше имя? – голос отца прозвучал сухо и холодно. Он привык к тому, что его не любили, и поэтому разговаривал со всеми строгим официальным тоном, еще больше отталкивающим людей.
      – Кейт, – ответила женщина. – Меня зовут Кейт Хэррис.
      – Прекрасно, Кейт Хэррис, – голос отца стал совсем ледяным. – Сейчас мне наложат швы, а вы тем временем отправьте детей в школу. Их зовут Мэгги и Тедди. Миссис Уилкокс, не могли бы вы помочь нашей новой няне?
      – Конечно, Джон, – ответила миссис Уилкокс.
      – Детали вашей работы мы с вами обсудим позднее, – добавил отец.
      – Пойдем, – сказала Кейт и слегка потрепала Мэгги по голове: пальцы ее были легкими и прохладными.
      Она взяла Мэгги за руку, чтобы увести с собой, и девочка, без возражений, выскользнула из объятий отца. Джон с грустью смотрел на нее, и Мэгги почувствовала, что ему очень хочется вырваться от фельдшера, проводить дочь на автобусную остановку и отправиться в офис, не теряя времени на поездку в больницу. Мэгги со страхом подумала, что отец так и сделает, и внутри у нее опять все сжалось. Но Кейт Хэррис, присев на корточки, заглянула ей прямо в глаза, и страх, проникший на несколько секунд в ее сердце, растаял.
      – Я уверена, твой отец будет держаться молодцом, – сказала Кейт. – Он не будет бояться и позволит врачам зашить рану. А когда все будет сделано, то, возможно, они даже дадут ему леденец.
      – Леденец? – удивилась Мэгги, и ее рот растянулся в улыбке.
      – Да, они дадут твоему папе леденец в награду за то, что он все-таки согласился наложить швы, хотя ему этого очень не хотелось.
      – Боже мой, какой еще леденец? – угрюмо проворчал Джон таким тоном, каким говорил Тедди, когда ему предстояло мыть посуду.
      – Возможно, вы и не хотите леденец, но сейчас он вам все же необходим, – мягко улыбаясь, произнесла Кейт Хэррис, и эта улыбка еще больше расположила к ней Мэгги. – Сладкое в небольшом количестве еще никому никогда не вредило, правда, Мэгги?
      – Правда, – выдохнула Мэгги.
      Ее глаза наполнились слезами, но впервые за долгое время это были слезы радости. Теперь рядом с ней будет новая няня – Кейт Хэррис. Она каким-то чудесным образом, словно Мэри Поппинс, появилась на пороге их дома – как принесенная волшебником корзина цветов невиданной красоты.
      – Ладно, – сказал Джон.
      Его голос прозвучал раздраженно, но это уже не имело значения. Главное, что Кейт Хэррис смогла убедить его поехать в больницу. Теперь Мэгги могла быть спокойна: врачи позаботятся о ее отце, и с ним не случится то же, что с ее мамой. Кейт Хэррис спасла его, и Мэгги полюбила ее за это.

      Кейт видела, как адвокат Джон О'Рурк сел в карету скорой помощи и вяло помахал детям рукой, когда машина тронулась. В больнице, помимо наложения швов, ему предстояло пройти обследование: сделать рентгеновский снимок, а, возможно, также и компьютерную томографию головы. Все это было необходимо для того, чтобы убедиться, не задеты ли важные кровеносные сосуды и нет ли каких-либо других повреждений.
      – А мы можем тоже поехать в больницу, куда повезли папу? – спросила Мэгги.
      – Нет, лучше не делать этого, – ответила Кейт. – Ведь папа сказал, что вы должны идти в школу.
      – Да, да, – подтвердила соседка.
      Мэгги замолчала и, не отрываясь, смотрела на улицу. Машина скорой помощи уже давно скрылась за углом, а она все еще пристально вглядывалась куда-то вдаль, словно видела привидения, парившие в холодном октябрьском воздухе.
      – Я все равно не смогу ничего понимать на уроках до тех пор, пока не узнаю, что с папой все в порядке, – сказала Мэгги.
      – Пойдем, Мэгги, – позвал сестру Тедди и потянул ее за собой к двери.
      Согласно местным газетам, писавшим о семье проклинаемого всеми адвоката (Кейт предварительно изучила эти статьи, прежде чем отправиться в дом Джона О'Рурка), его сын был на три года старше дочери. И действительно, подумала Кейт, разница в возрасте была очень заметна: Тедди всегда вел себя с Мэгги как взрослый.
      Она посмотрела, как дети вошли в дом. За ними последовала и большая породистая собака с золотистой, но грязной шерстью, полной травы и колючек. Кейт вспомнила, как любила резвиться на берегу, среди зарослей репейника, маленькая Бонни, и сердце ее болезненно сжалось. Кейт очень хотелось пойти за детьми в дом и осмотреться, но неудобно было сразу оставить миссис Уилкокс, которую Джон попросил ей помочь.
      – Вот так, – сказала соседка, глядя на Кейт доброжелательным и в то же время изучающим взглядом.
      – Да, – задумчиво произнесла Кейт.
      – Вы не представляете, что ему пришлось пережить, – продолжала миссис Уилкокс. – Да и всем им, на самом деле. Мы, взрослые, привыкли думать, что дети жизнерадостны по своей натуре и быстро обо всем забывают. Но как пережить утрату детям, так рано оставшимся без матери? Да еще эти постоянные злобные выпады против их семьи…
      – Как вы думаете, кто мог бросить кирпич в их окно? – спросила Кейт.
      – Да кто угодно, – ответила миссис Уилкокс. – Все газеты изо дня в день пишут об этом судебном процессе… Город у нас маленький, и все знают, где живет адвокат, защищающий убийцу. Многие, проезжая мимо его дома на машине, считают своим долгом выкрикнуть какую-нибудь гадость.
      – Это вторжение в частную жизнь и нарушение спокойствия, – отметила Кейт и почувствовала, что краснеет.
      – Вот именно. И это ужасно. Меррилл – просто чудовище, и, если бы зависело от меня, я бы собственными руками вколола ему смертельную инъекцию. Но и Джона я понимаю. Он потомственный юрист и прекрасный адвокат, он свято верит в закон, а по закону каждый человек имеет право на защиту в суде. Вот Джон и защищает преступников – такая уж у него работа. Но сам он очень хороший человек, не относитесь к нему с предубеждением. Я знаю Джона всю жизнь, он вырос на моих глазах. Кстати, меня зовут Этель Уилкокс.
      – Кейт Хэррис, – в свою очередь представилась Кейт.
      Они обменялись рукопожатием, и Кейт была удивлена тем, что рука женщины оказалась неожиданно крепкой для ее возраста. На вид миссис Уилкокс было лет семьдесят, и одета она была как типичная провинциальная старушка: темно-синие широкие брюки, такая же кофта, маленькие золотые часы, новенькие кроссовки «Рибок». Ее седые волосы были коротко подстрижены.
      – Вы производите впечатление серьезного человека, – сказала Этель. – И мне очень хочется надеяться, что я в вас не ошиблась. Мне будет очень жаль, если и вы их быстро покинете, как все остальные.
      Кейт глубоко вздохнула. Она оказалась в затруднительном положении. Разговор с любопытной и проницательной соседкой никак не входил в ее планы. Неужели Этель Уилкокс прочитала ее мысли, все поняла и теперь знает, что она вовсе не тот человек, какой нужен семье О'Рурк? Кейт постаралась взять себя в руки и, расправив плечи, уверенно посмотрела в глаза миссис Уилкокс.
      – Я останусь надолго, – произнесла она, зная, что говорит неправду.
      – Ну, вот и хорошо, – широко улыбнувшись, ответила миссис Уилкокс.
      Кейт почувствовала угрызения совести, но заставила себя кивнуть и улыбнуться, давая понять, что довольна своим новым местом работы и знакомством с приятной соседкой.
      – Пойду, помогу детям собраться в школу, – сказала Кейт.
      – Если хотите, я могу вам помочь, – предложила миссис Уилкокс. – Джон не успел ввести вас в курс дела и дать указания, и думаю, что я могла бы…
      – Не волнуйтесь, я справлюсь сама, – с улыбкой ответила Кейт, стараясь выглядеть уверенно и непринужденно.
      Миссис Уилкокс заглянула в приоткрытую входную дверь – Мэгги и Тедди сосредоточенно копошились в своих рюкзаках, проверяя их содержимое.
      – Ну, хорошо, у меня на сегодня не было никаких планов, и я могла бы остаться помочь вам. Но раз вы так уверены…
      Полицейские закончили свою работу в доме и вышли на крыльцо, сказав, что хотят задать миссис Уилкокс несколько вопросов. Посмотрев на свои золотые часы, она ответила, что может уделить им только пятнадцать минут, поскольку ждет подругу, которая должна зайти за ней.
      Кейт кивнула своей новой знакомой и взялась за дверную ручку.
      Наконец-то она стояла на пороге этого дома. Оттуда доносились звонкие детские голоса: брат с сестрой о чем-то спорили. В прихожей было сумрачно. Эта темнота была таинственна и в то же время вселяла надежду. Кейт обернулась и посмотрела на синее небо и плывшие по нему облака, а потом перевела взгляд на дорогу и свою машину. Сейчас она могла просто сесть в нее и уехать, отказавшись от своего замысла.
      – Кейт!
      Она снова заглянула в дом. Дети стояли, держа в руках свои рюкзаки, и смотрели на нее. Собака виляла хвостом. Сердце Кейт бешено колотилось в груди, как птица, попавшая в силки и пытающаяся из них освободиться. Удары его отдавались в горле и в висках.
      – Кейт? – повторила Мэгги. – Почему вы не заходите в дом?
      Кейт посмотрела под ноги: она стояла у самого порога, и ей оставалось лишь переступить через него. Большая желтая собака, добродушно высунув из пасти язык, казалось, тоже приглашала ее войти.
      Кейт посмотрела в глаза Мэгги, улыбнулась и, наконец, вошла в дом.
      – Кстати, как нам вас называть? Кейт или миссис Хэррис? – спросила Мэгги.
      Кейт рассмеялась. Смех делал ее еще более привлекательной: когда она, смеясь, встряхивала головой, ее прямые каштановые волосы очаровательно рассыпались по плечам и падали на лицо.
      – Я не миссис, – заметила она – Зовите меня просто Кейт. Хорошо?
      – Конечно, – ответила Мэгги. – Мы и наших прежних нянь называли по имени. Да ведь, Тедди?
      – Да, – подтвердил брат.
      – Ну, вот и хорошо, – сказала Кейт. – Так, что мы будем делать сейчас?
      – Уже пора в школу, – заторопился Тедди.
      – Ах, ну да. А как вы добираетесь до школы?
      – На автобусе, конечно, – ответил Тедди, удивленный этим странным вопросом.
      – А вы ездите на одном автобусе или на разных? – поинтересовалась Кейт, переводя глаза с Тедди на Мэгги и обратно. – В те времена, когда мы с сестрой учились в школе, был только один автобус, который отвозил всех учеников.
      – Мы ездим на разных автобусах, – ответил Тедди.
      – А, понятно… А как насчет, – Кейт посмотрела на мятую, а теперь еще и запачканную кровью футболку Мэгги.
      – Кейт, я не буду переодеваться, – не дала ей договорить Мэгги, вцепившись руками в подол футболки.
      – И не надо. Зачем? Отличная футболка.
      Лицо Мэгги осветила улыбка. Тедди держался серьезно и сдержанно: с того самого момента, когда кирпич разбил их окно, он все время был настороже. Столь неожиданное появление новой няни – причем похожей больше на служащую адвокатской конторы, чем на тех нянь, которых он раньше видел (она даже ничего не знала про школу!) – одновременно смешило и настораживало его. Однако то, что благодаря ей Мэгги стала улыбаться, вызывало к ней расположение.
      – Мэгги, твой автобус уходит через пять минут, – напомнил Тедди, проверив содержимое своего рюкзака и сняв с вешалки их куртки.
      – М-м-м, – промычала Мэгги, наклонившись к Брейнеру и уткнувшись в него носом.
      – Я провожу тебя до остановки? – спросила Кейт.
      – Этттбрррейннрррррррррр, – нечленораздельно произнесла Мэгги, спрятав свое лицо в густой собачьей шерсти.
      В глазах Кейт появилось некоторое недоумение, и Тедди, потянув сестру за руку, счел нужным пояснить:
      – Она говорит, что это Брейнер.
      – Ясно. Брейнер тоже пойдет с нами на автобусную остановку? – поинтересовалась Кейт и погладила собаку.
      Тедди видел, как ее пальцы, погрузившиеся в шерсть Брейнера, принялись аккуратно выбирать из нее колючки и веточки, и перед его глазами сразу же возник образ матери, которая делала это точно так же.
      – Янепдуууфффффффшшшшшкооооллллллу, – промолвила Мэгги, не отрывая своего лица от спины Брейнера.
      – Как это не пойдешь? – возмутился Тедди. – Ты снова хочешь остаться дома?
      – Что она сказала? – спросила Кейт.
      Но на этот раз Тедди не пришлось расшифровывать слова сестры, потому что она сама подняла голову, посмотрела Кейт прямо в глаза и повторила:
      – Я не пойду в школу.
      И как раз в этот момент они услышали шум подъезжающего автобуса: он притормозил на остановке и уехал без Мэгги.
      Тедди забеспокоился. Мэгги слишком часто в последнее время пропускала школу. Она придумывала любой предлог, чтобы остаться дома: то у нее якобы болело горло, то живот… Однако на этот раз она даже не пыталась что-либо выдумать. Тедди знал, что отец, вернувшись с работы (куда он, конечно же, отправится прямо из больницы), расстроится из-за того, что дочь не была в школе. Но у Тедди не было времени уговаривать сестру. Его собственный автобус должен был подойти через четыре минуты, и пора было выходить из дома.
      – Мэгги, я могу отвезти тебя на своей машине, – предложила Кейт.
      – Да, Мэгги, давай скорей собирайся, – строго сказал Тедди, поднимая рюкзак сестры и подавая ей куртку. – Ты идешь в школу.
      Мэгги прижалась к Брейнеру и крепко обхватила его руками за шею. Ее лицо покраснело, сморщилось, и она горько заплакала, как маленький ребенок, напомнив Тедди те времена, когда его сестра была совсем крошкой. Мэгги много плакала в раннем детстве. Она всегда была слишком нежной и чувствительной, не выносила жары, холода, голода, недосыпания. И сейчас девочка очень переживала из-за того, что отца увезли в больницу. По ее лицу катились такие огромные слезы, каких Тедди никогда раньше не видел.
      – Я… не… пойду… в школу… – рыдала она, – пока… не узнаю… что с папой… все… в порядке!
      – Он прекрасно себя чувствует, – произнес Тедди, присев на корточки рядом с Мэгги: в душе его снова поселилась тревога, но он старался говорить, как можно увереннее, чтобы успокоить сестру. – У него всего лишь небольшой порез.
      – А у мамы вообще не было никаких ран, – задыхаясь, выдавила Мэгги. – Полицейские говорили, что она выглядела совершенно здоровой, у нее не было нигде ни капельки крови… Но она вдруг села на землю и умерла.
      – Там все было по-другому, – сказал Тедди, и сердце у него сжалось от боли. – Мама попала в аварию. У нее были внутренние повреждения.
      Мэгги закрыла глаза, но не в силах была сдерживать слезы – и они продолжали струиться из-под опущенных ресниц.
      – Поторопись, Тедди, твой автобус идет, – мягко заметила Кейт, положив руку ему на плечо.
      Рука была маленькая, теплая, но сильная, и мальчику захотелось, чтобы этот момент длился вечность. Он хотел закрыть глаза и ни о чем не думать, но Мэгги нуждалась в его постоянной заботе, и Тедди, стряхнув с себя очарование, серьезно посмотрел на сестру.
      – Не пропускай школу, Мэгги, – сказал он.
      – Мне плевать на школу, – всхлипнула она.
      – Тедди, – настойчиво произнесла Кейт. – Не переживай за нее. Все будет в порядке. Иди, а то не успеешь на автобус.
      Тедди замер в нерешительности, не зная, как поступить. С одной стороны, ему хотелось пойти в школу. В этом семестре у него, впервые после смерти матери, была безупречная посещаемость: он не пропускал занятия и учился на отлично. Но с другой стороны, как он мог оставить сестру одну с незнакомой женщиной? Папа сказал, что она будет их новой няней, но она вовсе не походила на няню: об этой работе у нее явно были очень смутные представления. Будучи сыном адвоката, Тедди прекрасно знал, что в мире полно убийц, похитителей и бандитов и стать их жертвой очень легко.
      Конечно, Кейт не походила на преступницу. Однако и Грег Меррилл, как говорили люди, выглядел самым обычным парнем. У него было открытое лицо и располагающая улыбка. Он учился в университете Коннектикута и работал в школьной газете, а также зарабатывал на жизнь, нанимаясь выгуливать собак и следить за домом в отсутствие хозяев. Люди доверяли ему свои дома и своих любимцев…
      Судя по шуму, автобус был уже близко: он остановился на светофоре неподалеку от их дома. Тедди подумал, что, если поспешит, то может еще успеть. Рука Кейт, все еще лежащая на его плече, слегка сжала его, побуждая подняться.
      Тедди встал и с удивлением обнаружил, что они с новой няней были одного роста. Несмотря на то, что она была взрослая, а ему было только четырнадцать лет, Тедди мог смотреть ей прямо в глаза, искрящиеся, как чистая вода в реке. Он проглотил стоящий в горле комок и ждал, что скажет Кейт.
      – Я все знаю, Тедди, – прошептала она.
      Тедди оцепенел: Кейт Хэррис прочитала его мысли. Ее глаза блестели.
      – Что вы знаете? – спросил Тедди тоже шепотом.
      – Что ты любишь свою сестру и готов сделать для нее все, что угодно.
      – Да, – сказал он и бросил взгляд на Мэгги.
      Она все еще сидела на полу, обняв собаку – несчастного терпеливого Брейнера, вся шерсть которого была усеяна водорослями, колючками и, вероятно, клещами.
      Внезапно щемящая тоска наполнила сердце Тедди, но он тут же взял себя в руки.
      – Я прекрасно понимаю, что ты сейчас чувствуешь, – добавила Кейт. – Моя сестра тоже очень много для меня значит.
      – Я не пойду в школу, – произнес Тедди таким сдавленным голосом, что его слова едва можно было разобрать. – Если она останется дома.
      – Нет, Тедди, – сказала Кейт (ее глаза, напоминавшие холодную речную воду, потеплели, и она улыбнулась), – здесь ты не прав. Ты старший брат. Мэгги смотрит на тебя и берет с тебя пример. Помни о том, что она будет поступать так же, как ты. Поэтому ты должен сейчас идти в школу.
      – Один день можно и пропустить, ничего страшного не случится, – неуверенно произнес Тедди, глядя на сидевшую на полу сестру.
      – Ты можешь мне доверять, – сказала Кейт. – Я позабочусь о Мэгги и успокою ее. Ты боишься оставить ее со мной – поэтому не хочешь уходить, верно?
      – Я вас не знаю, – произнес Тедди, глядя в глаза Кейт.
      Шум мотора послышался совсем близко: автобус уже подъезжал к их дому.
      – Ты очень хороший брат, – заметила Кейт. – Ты любишь свою сестру так же сильно, как я свою.
      Тедди кивнул.
      – Отправляйся в школу. Ты должен быть сильным – ради нее. Как бы ни было тебе тяжело – держись. А о Мэгги я позабочусь, я тебе это обещаю. Не переживай.
      Автобус остановился рядом с их домом. Тедди схватил свой рюкзак. Мэгги так и сидела в обнимку с Брейнером, пряча свое лицо в его ужасно грязной шерсти.
      – Не прижимайся к нему лицом, – сказал Тедди, потянув сестру за плечо. – Ты что, хочешь, чтобы тебя укусил клещ? Или ты хочешь поцарапаться об эти ужасные колючки?
      – А мне все равно, что Брейнер такой грязный, – плакала Мэгги. – И я тоже грязная. Мы с ним одинаковые.
      – Собаку нужно вымыть, – добавил Тедди, скрипнув зубами. – Обещаю, сегодня вечером я это обязательно сделаю. Я избавлю Брейнера от всех клещей и этих проклятых колючек.
      – Тебе не нужно этого делать, Тедди, – тихо сказала Кейт. – Позаботься о самом себе. А я позабочусь о Мэгги и Брейнере.
      – Так же, как вы заботились о своей сестре?
      Кейт кивнула:
      – Да, о ней и ее собаке.
      Она внимательно посмотрела на Тедди, и внезапно он понял, что она – такая же, как он сам. Кейт была намного старше его, и, хотя Тедди ее совсем не знал, он почувствовал, что в чем-то главном они были очень похожи. Тедди не сомневался в том, что эта женщина говорила правду: она действительно очень любит свою сестру.
      И он поверил в то, что она позаботится о Мэгги, пока он не вернется из школы, а отец – с работы. Водитель автобуса посигналил.
      – Хорошо, – произнес Тедди, наконец, решившись уйти.
      Было слышно, что автобус уже тронулся. Подбежав к двери, Кейт распахнула ее и крикнула:
      – Подождите!
      Автобус остановился. Тедди натянул свою куртку и схватил рюкзак. Мэгги на него не смотрела. Тедди хотелось сказать ей что-нибудь ободряющее, но слова застряли у него в горле. Он погладил ее по волосам, почти таким же грязным, как шерсть Брейнера.
      – Ты моя любимая сестренка, Мэгги, – произнес он на прощание.
      Мэгги ничего не ответила и не подняла головы. Кейт держала дверь открытой, и Тедди сбежал по ступенькам вниз. Пересекая дворик, он заметил открытый от удивления рот водителя, смотревшего на разбитое кухонное окно. Запрыгнув в автобус, Тедди оглянулся, чтобы посмотреть на свой дом. Желтые листья падали с деревьев и ложились на землю. Кейт все еще стояла в дверях. Холодное октябрьское солнце освещало ее лицо и каштановые волосы. Она ласково потрепала Брейнера по загривку, и на ее губах появилась легкая улыбка. Тедди во все глаза смотрел на Кейт, пока шел к своему месту, и вспоминал, как мама так же стояла в дверях, махала ему рукой и улыбалась, пока автобус не тронется. Брейнер тоже стоял тогда рядом с ней, а шерсть его была чистой и золотистой. Мэгги выглянула из-за спины Кейт и стала махать ему рукой.
      Кейт не помахала ему. Они смотрели друг на друга и думали о разных людях. Каждый из них страдал о своем родном человеке, которого больше не было рядом.
      Автобус набрал скорость и свернул на повороте. Их большой белый дом скрылся из вида. В окно с одной стороны была видна дамба, а за ней – скалистый берег и волнолом; вдалеке возвышался одинокий маяк, к которому вела грунтовая дорога.
      В больнице было многолюдно. Если бы адвокат Джон О'Рурк не специализировался исключительно на уголовных делах, в этом месте он мог бы, проявив расторопность, найти себе немало клиентов. В кабинете номер один пожилая женщина, поскользнувшаяся и упавшая в супермаркете, ждала, когда ей сделают рентгеновский снимок бедра. В кабинете номер два находился ребенок в кислородной маске, подключенный к кардиомонитору: он попал в больницу из-за сломавшегося ингалятора. В кабинете номер четыре метался и стонал наркоман, страдающий от ломки и ожидающий, когда его переведут в отделение детоксификации. Перед болью все были равны.
      Джон сидел в кабинете номер три, и ему все было слышно. В ожидании прихода врача он пытался читать текст своего выступления, который захватил с собой. Голова у него кружилась, и он чувствовал тошноту.
      Просматривая документы и думая о запланированных на этот день делах, Джон досадовал на нарушивший все его планы инцидент. К тому же, он был огорчен, что не смог подождать, пока дети отправятся в школу. В своей сумасшедшей жизни Джон успокаивал себя мыслью о том, что он хороший отец. Правда, он был никудышным парикмахером, но это было не так уж и важно. Джон очень любил своих детей, но они нуждались в постоянной заботе, а работа отнимала у него слишком много времени и сил. Оставалось лишь надеяться на то, что Кейт Хэррис окажется хорошей няней.
      – Доброе утро, – в кабинет вошла медицинская сестра с ящичком, в ячейках которого стояли стеклянные пузырьки и пробирки. – Доктор прислал меня взять у вас кровь на анализ. Пожалуйста, закатайте правый рукав.
      Джон подчинился и с опаской покосился на иглу. В груди предательски похолодело – он всегда боялся уколов. Когда его детям делали прививки, он их подбадривал и говорил, что никто на свете не боится уколов, однако сам в это время чувствовал себя не лучшим образом.
      – Извините, – произнес Джон, стараясь не смотреть на иглу. – Вы не могли бы сказать, как долго еще меня будут осматривать?
      Медсестра возмутилась:
      – Как, вы куда-то торопитесь? Сейчас вы должны думать о своем здоровье, а не о делах.
      Она бросила беглый взгляд на рану, которую ему зашил врач. Местная анестезия уже начала отходить, и чувствовалось, как швы стягивают кожу.
      Медсестра не спешила. Знает ли она, кто он такой? Если да, то, возможно, она захочет воспользоваться случаем и отыграться на нем за то, что он защищает Грега Меррилла. Джон стиснул зубы и приготовился к боли.
      Игла вошла в вену, и Джон увидел, как его кровь потекла по тонкой прозрачной трубке. Он почувствовал, что может сейчас упасть в обморок. Дети были бы очень удивлены, если бы узнали, что их отец не выносит вида крови. Джон поднял глаза к потолку, и ему стало лучше. Но тут воспоминание о Терезе пронзило его сердце.
      После автомобильной аварии ее привезли сюда.
      Джон был дома с детьми, когда ему позвонили и сообщили о случившемся. Он наказал Тедди присматривать за сестрой, а сам помчался в больницу. Распахнув широкие двери, он влетел в ярко освещенный вестибюль и подбежал к стойке регистратуры… Он все понял еще до того, как услышал: «Ваша жена умерла».
      Это было непостижимо. После аварии она сама выбралась из машины и могла свободно двигаться, у нее не было никаких видимых повреждений. Однако, врезавшись в дерево, Тереза ударилась грудью о руль, что привело к разрыву сердечной артерии. Она умерла от внутреннего кровотечения, и вызванная кардиологическая бригада не успела ее спасти.
      Какой красивой была его Тереза… У нее были золотистые волосы и голубые глаза; и это старомодное, простоватое имя «Тереза» казалось не совсем подходящим для такой хрупкой и изящной женщины, какой была его жена. Джон вспомнил, что в тот роковой вечер ее губы были накрашены розовой губной помадой. Это воспоминание было для него как удар ножом в сердце.
      – Мистер О'Рурк? – в кабинет вошел врач с медицинской картой Джона в руках.
      – Да-да, – отозвался Джон, все еще находившийся в плену своих воспоминаний.
      – Рентгеновский снимок хороший. Подозрений на сотрясение мозга нет. Но, я посоветовал бы вам понаблюдать за симптомами. И еще: от пореза у вас останется на голове шрам – избежать этого нельзя – но я уже вызвал на консультацию для вас специалиста по пластической хирургии.
      – Простите, кого?
      – Пластического хирурга. Порез довольно глубокий, и у вас останется от него некрасивый рубец. Думаю, вам лучше прямо сейчас обратиться за помощью к специалисту, чтобы потом не пришлось жалеть об упущенном времени.
      Джон, уже вернувшийся к реальной жизни, отрицательно помотал головой.
      – Спасибо, ничего не нужно. Я проживу и со шрамом, – сказал он и неожиданно вспомнил язвительное замечание полицейского о том, что благодаря шраму преступники теперь будут считать его крутым парнем.
      Покинув кабинет, Джон подошел к стойке регистратуры, чтобы подписать нужные документы. Весь персонал пристально смотрел на него. Передавая бумаги регистратору, он услышал, как одна из сотрудниц сказала другой: «Как ты думаешь, он знает, что одна из этих девушек умерла именно здесь?» «Бедная девочка, – довольно громко ответила другая, – она ведь просто истекла кровью».
      В голове у Джона застучало. «Это больница, – сказал он себе, – здесь умирает много людей. Моя Тереза тоже здесь умерла…» Быстрыми шагами Джон направился к дверям и вышел на улицу. Был ясный осенний день. Прохладный бодрящий воздух освежил и успокоил его. Нащупав в кармане ключи от машины, Джон направился к месту парковки автомобилей, но вспомнил, что его привезли в больницу на скорой помощи. Он остановил такси и назвал адрес своего офиса, но тут же передумав, решил заехать сначала домой, чтобы сменить испачканную кровью рубашку.
      Джон, расслабившись, сидел на заднем сиденье машины, и ему не хотелось ни о чем думать, но тут в его голове стали сами собой всплывать имена убитых девушек. Антуанетта Мур. Она была единственной, кто умер в больнице. Джон прекрасно помнил все преступления, совершенные его подзащитным, и всех убитых им женщин. Они ни на минуту не оставляли его. Антуанетте (близкие называли ее Тони) было девятнадцать лет. Она училась на втором курсе колледжа, занималась бегом на дальние дистанции и готовилась к своему первому марафону. Маленькая, гибкая, с коротко подстриженными темными волосами, Антуанетта приехала из Акрона, штат Огайо. У нее была дружная семья: родители, старший брат и две младшие сестры. Родители отправили ее учиться в Коннектикут, где она нашла свою смерть.
      Антуанетта Мур умерла не сразу. Она была единственной жертвой маньяка, которую нашли еще живой. Меррилл всегда оставлял своих жертв в волноломе, предварительно перерезав им горло: они истекали кровью и захлебывались во время прилива, а потом волны уносили их за собой.
      Однако в случае с Тони расчет Грега не оправдался: во время прилива вода поднялась высоко несколько позже, чем он ожидал, и девушка, закаленная спортом, отчаянно боролась за свою жизнь. С перерезанным горлом, она выбралась из щели между прогнившими досками и выползла на поверхность волнолома. Здесь ее заметил человек, пришедший проверить расставленные на омаров сети: лужу ярко-красной крови он принял издалека за один из буйков, выброшенных на волнолом волной.
      Тони умерла в больнице через сорок пять минут, так и не придя в сознание.
      Джон закрыл глаза, и перед ним возникло лицо Антуанетты Мур с фотографии, прилагающейся к делу. После этого имена и лица убитых девушек стали одно за другим всплывать в его памяти.
      Энн-Мэри Хикс: семнадцать лет, рост пять футов четыре дюйма, светлые вьющиеся волосы, брекеты на зубах; пропала днем первого апреля, тело обнаружено в рыболовных сетях.
      Терри О'Нил: двадцать два года, красивая, модельной внешности, с умными загадочными глазами; собиралась работать в страховой компании своего отца; тело найдено мальчишками, ловившими крабов в доке Готорн.
      Гэйл Литски: восемнадцать лет, длинные белокурые волосы; взяла академический отпуск в колледже и приехала домой к родителям; последний раз ее видели в кинотеатре; тело найдено в расщелине волнолома Блэк Холл.
      Жаклин Рэй: четырнадцать лет, совсем ребенок; по внешности – копия матери; найдена мертвой под деревянной пристанью Восточного яхт-клуба, через четыре дня после исчезновения.
      Бэсс Настое: двадцать лет; высокая, стройная, с застенчивой улыбкой; работала бухгалтером в магазине морепродуктов, принадлежащем ее семье; тело (в этом случае Меррилл проявил особую жестокость) было спрятано в волноломе на территории рыболовной фирмы ее родителей.
      Патрисия Мак Дайармид: двадцать три года, замужем, недавно стала матерью; тело, в спортивной одежде, найдено под железобетонным пирсом.
      Не было ни одного дня, когда бы Джон не думал об этих девушках. Они являлись к нему в сновидениях, представая одна за другой, но ничего не говорили. Джон спрашивал у них, чего они хотят, и просил прощения за то, что будет защищать в суде их убийцу.
      Адвокатов все привыкли считать бессердечными и толстокожими людьми, которых совершенно не волнуют жертвы и их семьи, потому что они озабочены лишь тем, чтобы выгородить своего клиента и одержать очередную победу. Джон был сыном судьи. Он вырос в зале судебных заседаний, сидя в последнем ряду и наблюдая за теми, кто находился на скамье подсудимых. Он узнал, сколько тайн и трагедий скрывается за закрытыми дверями вполне благопристойных домов их города. Отец научил его понимать психологию людей, преступивших закон, и даже относиться с сочувствием к их запутанным, неправильным жизням. Джон узнал, что справедливость куда более сложное понятие, чем людям хотелось бы думать.
      – Это здесь, – сказал он таксисту, когда они подъехали к дому. Джон посмотрел в окно машины на свой большой белый дом, каменные стены и высокие старые деревья. Любимый сахарный клен Терезы стал ярко-красным за эту холодную ночь. На мысе, на расстоянии четверти мили, белел маяк, освещенный слабыми лучами осеннего солнца. По дороге мимо дома медленно проехала патрульная машина.
      «Мы четыре мушкетера», – всплыло вдруг в его голове.
      Внезапно нахлынувшие воспоминания о школьных товарищах, которые так же, как и он, остались все в родном городе, чрезвычайно взволновали его.
      Он, Джон О'Рурк, сын судьи, стал адвокатом. Билли Мэннинг, сын полицейского, теперь тоже работает в полиции. А Баркли Дженкинс, отец которого был последним в их городе смотрителем, зажигавшим маяк, держит сейчас небольшую гостиницу и, помимо этого, следит за работой автоматического маяка.
      Четвертым мушкетером была Тереза. С тех пор, как они начали встречаться на втором курсе, Джон понял, что не может жить без нее. Билли и Баркли иногда сбегали от своих подружек, чтобы провести где-нибудь время без них, но Джон никогда не расставался с Терезой, боясь выпустить ее из своего поля зрения. Друзья подсмеивались над ним, но он был слишком влюблен, чтобы обращать на это внимание. Возможно, он уже тогда чувствовал, что Тереза слишком красива, чтобы быть рядом с ним всю жизнь.
      Джон торопливо вытащил бумажник и расплатился с таксистом.
      Его взгляд упал на разбитое окно. В раме торчали острые осколки. Джон подумал, что нужно до возвращения детей из школы вызвать мастера, чтобы заменить стекло.
      Поднявшись по ступенькам к входной двери, он увидел через окно, что рюкзак Мэгги валяется на полу в прихожей. Неужели она ушла в школу без рюкзака? Джон с досадой подумал о том, что новая няня ни на что не годится. Он взялся за дверную ручку и непроизвольно оглянулся на дорогу, туда, где, когда он уезжал, стоял синий автомобиль Кейт.
      Машины там уже не было. Дверь оказалась не заперта. Сердце Джона учащенно забилось. Оказавшись в прихожей, он вдруг вспомнил, как дважды входил сюда с новорожденным ребенком на руках, когда привозил жену из роддома. Почему он вспомнил об этом именно сейчас? Джон отогнал от себя это воспоминание и заметил, что ланч Мэгги, который он сам вчера вечером собрал для нее и сложил в коричневый пакет, остался лежать на стуле. Значит, она не пошла в школу и осталась дома. Теперь все было ясно. Может быть, у нее заболел живот? С ней это часто случалось, особенно, после смерти матери. А может быть, она заупрямилась и отказалась идти в школу до тех пор, пока не увидит собственными глазами, что с ее отцом все в порядке?
      – Мэгги! – позвал Джон, бросив свой портфель на пол. В доме царила тишина. Только громко тикали часы в прихожей. – Я уже дома, моя родная. У меня все замечательно!
      «Услышав это, Мэгги примчится со всех ног», – подумал он.
      Его добрая, заботливая, пугливая девочка: сейчас она прибежит и кинется ему на шею от радости, что он жив и здоров.
      Однако Мэгги не только не прибежала, но даже не откликнулась на его зов.
      – Где ты, Мэгги? Брейнер, где Мэгги? – Покрывшись испариной, Джон стал осматривать дом.
      Он обошел первый этаж – гостиную, столовую, кухню, и почти бегом кинулся на балкон, затем – на веранду. В доме не было никого – ни Мэгги, ни собаки.
      – Мэгги! – опять крикнул Джон, и вдруг все внутри у него оборвалось.
      Как было имя этой женщины, явившейся в их дом под видом няни? Он ругал себя последними словами: каким надо было быть идиотом, чтобы оставить детей с совершенно незнакомым человеком! Но где миссис Уилкокс? Она же обещала остаться в доме и помочь. Джон застонал и, перепрыгивая через две ступеньки, взлетел на второй этаж.
      – Кейт! – закричал он. Да, ее имя было Кейт Хэррис.
      Джон обежал спальни, расположенные на втором этаже, и вдруг осознал, что мысленно составляет словесный портрет этой женщины. Рост примерно пять футов шесть дюймов, стройная, прямые каштановые волосы, необычные – то ли серо-голубые, то ли сине-зеленые – глаза, серое пальто, черные туфли… Это описание должно было помочь полицейским найти ее. Кровь застыла в его жилах, когда он понял, что произошло. Теперь отцом пропавшей девочки был он сам.

      Наступил момент взглянуть в лицо страшной правде. После того, как Джон обошел весь дом, его охватило отчаяние. Неужели он стал одним из них? Одним из тех, чья жизнь в одночасье превратилась в кошмар? Будучи адвокатом убийцы, Джон очень хорошо знал родителей, потерявших своих детей. И теперь все это, возможно, предстояло пережить ему самому. Теперь его жизнь могла расколоться на две части: жизнь до исчезновения Мэгги и жизнь после.
      – Мэгги! – закричал он изо всех сил.
      Дом ответил ему тишиной.
      Джон вспомнил родителей пропавших девушек: Мур, Настое, Мак Дайармид, Литски… – все они прошли через это. Он слышал, как они говорили в суде: «Я пришел с работы, а дочери дома не оказалось», или: «Мы позвонили ей в пятницу вечером, но она не отвечала», или: «Мы искали ее везде, но не нашли».
      – Мэгги! Кейт! – снова закричал он.
      Кейт Хэррис – такое простое имя, симпатичная, совершенно нормальная женщина. Джон оцепенел. Да ведь это было типичное описание серийного убийцы! Маньяк всегда старается казаться обычным человеком и не вызывать подозрений! «И среди женщин тоже есть убийцы, – с ужасом подумал он, – садисты, испытывающие непреодолимое желание причинять боль и страдания другим людям».
      Куда же Кейт Хэррис увезла его дочку? Его любимую, маленькую, упрямую, давно не мытую девочку в старой спортивной футболке… Мэгги. Маргарет Роуз О'Рурк. Мэгги Роуз. Мэгз, Мэгпай, Магуайр, Марджори, Мэгстер.
      – Мэгги!
      Джон поднялся на чердак. Там пахло пылью, нафталином и гниением. «Наверное, здесь снова завелись летучие мыши», – подумал он. Три года назад, когда на чердаке появились эти неприятные существа, Тереза вызвала специалиста, чтобы уничтожить их. При воспоминании о жене у Джона опять перехватило дыхание.
      Это тоже был тот случай, когда жизнь разделилась для него на «до» и «после». «До аварии» и «после аварии». Не в силах больше думать ни о чем другом, он осмотрел пропахший затхлостью чердак, заглянул в старый шкаф и за комод из кедрового дерева, открыл ветхий кожаный чемодан, когда-то принадлежавший Терезиной бабушке.
      Ничего не найдя, Джон закричал нечеловеческим голосом. В этом вопле было и облегчение от того, что он не нашел свою дочь убитой, и в то же время – боль и страх перед неизвестностью. Своим криком Джон спугнул летучих мышей, притаившихся на деревянных балках, и они стали неистово кружиться вокруг него в темноте, царапая его уши и лицо чем-то ужасно острым. Он сбежал по лестнице, выскочил за дверь и быстро закрыл ее за собой. Однако одной или двум летучим мышам все же удалось проскользнуть в открытую на секунду дверь, и они исчезли где-то на втором этаже дома.
      Оставалось еще осмотреть подвальный этаж, где находились мастерская и комната для стирки белья. Кроме того, он не был еще в гараже, садовой беседке и небольшой постройке, где хранилась лодка. Однако он уже знал, что ничего там не найдет, и потому не стал терять времени на бесполезные поиски. Дорога была каждая минута.
      «Вот оно, – подумал Джон, направляясь к телефону в спальне. – Час расплаты пробил. Пришло время заплатить за то, что я делал. Неужели люди были правы, и я – дьявол, помогающий всякой нечисти, соучастник страшных преступлений? Может быть, и в самом деле никто не должен защищать убийц?»
      Джон сел на кровать и снял телефонную трубку «И вот теперь моя собственная дочь пропала – так же, как те девушки. Боже, как я теперь понимаю, что чувствовали их родители, как понимаю…» – подумал он. Руки его были влажными, и телефонная трубка почти выскальзывала из его ладони. Джон пытался набрать девять-один-один, но дрожащие пальцы не слушались его и попадали мимо кнопок. В конце концов, ему удалось взять себя в руки, и он набрал уже первые две цифры, как вдруг до его слуха донесся звук открывающейся входной двери. Залаял Брейнер, и послышался радостный возглас Мэгги:
      – Он дома! Вот его портфель! Папочка!
      – Мэгги! – закричал Джон.
      Он сбежал вниз по лестнице. Дочь летела навстречу и бросилась ему в объятия. Она обняла его изо всех своих сил, и Джон, обычно старавшийся сдерживать ее, сейчас тоже крепко сжимал Мэгги в своих руках. Брейнер пытался втиснуться между ними, но ему это не удавалось.
      – Мы не думали, что вы вернетесь домой так рано, – произнесла Кейт Хэррис.
      Джон поднял глаза и посмотрел на нее поверх головы Мэгги. Кейт улыбалась. Или, по крайней мере, старалась улыбаться. Ее губы были растянуты в улыбке, и на ее нежных веснушчатых щеках появились ямочки, но ее глаза, цвета речной воды, были такими печальными, что казалось, они уже давно разучились улыбаться.
      Однако Джон не был расположен во всем этом разбираться. Он осторожно высвободился из объятий дочери и спросил:
      – Почему Мэгги не в школе?
      – Она не захотела идти, – ответила Кейт.
      – Она должна была пойти в школу. Почему вы ее не убедили?
      – Я?
      – Вы же взрослый человек, вы должны понимать.
      – Что ж… – протянула Кейт, как бы думая над его словами, – пожалуй, вы правы.
      – И где же вы были все это время? – спросил Джон.
      – Мы хотели немного развеяться, Мэгги очень переживала за вас, – сказала Кейт со своим легким южным акцентом.
      – Да, я очень переживала, – подтвердила Мэгги.
      – Мэгги, пожалуйста, оставь нас на минуту. Иди на веранду и жди меня там, хорошо?
      – Папа, не сердись, – произнесла девочка.
      Вид у нее был несчастный.
      За последние два года Джон часто видел ее такой, и он уже знал, что в подобных случаях следует делать. Нужно было пообещать дочери что-нибудь приятное, что могло поднять ей настроение.
      – Я поиграю с тобой в шашки, – сказал он, хотя в офисе его дожидалось множество дел. – Иди, готовь доску.
      – Хорошо, – согласилась Мэгги, отступая назад. – Но только ты не сердись на Кейт.
      – Не волнуйся, – ответил Джон. – Иди, доставай шашки.
      Они посмотрели, как Мэгги прошла по холлу и скрылась за дверью. Джон заметил, что мешковатая испачканная футболка дочери была теперь почему-то еще и мокрой, но ее неровно подстриженные волосы были аккуратно причесаны.
      – Послушайтесь своей дочери и не сердитесь на меня, – с улыбкой отметила Кейт: она стояла перед ним безупречно одетая и ухоженная, но отвороты на ее серых брюках тоже почему-то были мокрыми.
      – Она еще ребенок, – сказал Джон, – и ничего не понимает. Где, черт возьми, вас носило? Я чуть с ума не сошел и готов был уже звонить в службу спасения и полицию – я думал, что вы похитили мою дочь…
      Улыбка сошла с лица Кейт. Все это время она держалась спокойно и даже немного кокетливо, но сейчас она была просто шокирована.
      – Простите, я не думала, что заставлю вас так сильно переживать.
      – Могли бы догадаться!
      – Честное слово, я рассчитывала, что мы успеем вернуться домой до вашего прихода. Мы только съездили на автомойку, которая неподалеку отсюда…
      – Как? Вы ездили мыть свою машину? – Джон почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Да, она точно стала бы победительницей конкурса на самую плохую няню!
      – Нет, мы… – начала Кейт.
      – У меня нет времени на разговоры с вами, – сказал Джон, потирая висок. Голова была тяжелая, в ушах шумело. – Сейчас мне нужно поиграть с Мэгги в шашки, а потом я возьму ее с собой в офис: видите ли, у меня много работы – боюсь, вам этого не понять!
      – Я все понимаю, и я с удовольствием останусь с Мэгги.
      – Нет уж, спасибо, – ледяным тоном ответил Джон.
      – Уделите мне одну минуту, и я все вам объясню.
      – В этом нет необходимости, мисс Хэррис.
      – Уверяю вас, есть! Это для меня очень важно! Я ждала…
      – Я не знаю, что может быть оправданием тому, что вы увезли с собой моего ребенка, ничего мне не сказав и даже не оставив записки. Это возмутительно! Это, если хотите знать, преступление. Закон о киднеппинге гласит…
      – Но не можете же вы в самом деле думать, что я хотела похитить Мэгги! Пожалуйста, выслушайте меня!
      Джон отрицательно помотал головой и вытащил из кармана несколько двадцатидолларовых купюр.
      – Вот возьмите, чтобы компенсировать свои расходы. Я позвоню в агентство и скажу, что вы нам не подошли.
      Кейт попятилась к двери, не притронувшись к деньгам. Джон посмотрел в ее глаза и увидел в них искорки смеха.
      «Что? Неужели она находит все это забавным?» – с раздражением подумал он и вслух произнес:
      – Возьмите деньги. Или вы хотите, чтобы я расплатился с вами через агентство?
      – Да, так будет лучше, – промолвила Кейт.
      Слова прозвучали холодно, но ее глаза излучали тепло. Они светились, как сине-зеленая вода в реке, освещенная солнечными лучами.
      – Ну, как хотите, – отрезал Джон, пожимая плечами.
      Он понимал, что Кейт, конечно, не преступница, но, несомненно, она никогда не работала няней. Торопясь поскорее к Мэгги, Джон пошел провожать Кейт только для того, чтобы увидеть своими глазами, как она уедет, и запереть за ней дверь. Брейнер стоял рядом с ним и вилял хвостом.
      – У меня было предчувствие, что мы так и не сможем с вами поговорить сегодня, – сказала Кейт. – Я пыталась…
      – Поговорить? – переспросил Джон в замешательстве.
      Она пожала ему руку, прощаясь, и они посмотрели друг другу в глаза. Момент прощания затянулся дольше, чем следовало, и Джон медленно высвободил свою руку из ее ладони. Пристальный взгляд женщины зародил в его душе какое-то непонятное беспокойство.
      – До свидания, – произнесла она. – Попрощайтесь за меня с Мэгги. И с Тедди, когда он вернется из школы.
      – Хорошо, – сказал Джон, наблюдая, как Кейт, держа в руке свое пальто, спускается по ступенькам – с расправленными плечами и высоко поднятой головой.
      Солнечные лучи освещали ее каштановые волосы, и они отливали бронзой и золотом. Удобные серые брюки плотно облегали ее стройные бедра. Джон быстро опустил взгляд и снова отметил про себя, что отвороты ее брюк были совершенно мокрыми.
      – Передайте Тедди, что клещей и колючек больше нет.
      – Что? – с недоумением переспросил Джон, но Кейт Хэррис уже села в машину и включила двигатель.
      Он стоял, дожидаясь, пока автомобиль развернется и наберет скорость. Брейнер прижался к его ноге, и Джон погладил собаку. Ее шерсть была мягкой шелковистой и немного влажной. Он бросил взгляд на Брейнера и обнаружил, что его шерсть стала гораздо светлее, и на ней не было больше грязи, репейника и водорослей. Собаку кто-то очень тщательно вымыл.
      Подойдя к двери, Джон еще раз бросил взгляд на улицу: автомобиль Кейт Хэррис проехал мимо дамбы и скрылся из вида. «Передайте Тедди, что клещей и колючек больше нет». Джон покачал головой. Ну и денек сегодня: кирпич, больница, исчезновение Мэгги… Взглянув мимоходом на стоявший в прихожей столик, он увидел на нем оставленную Кейт визитку – маленькую белую карточку с вашингтонским адресом и написанным от руки местным номером телефона. Значит, она совсем недавно приехала сюда. Возможно, у себя на родине она сожгла за собой все мосты и решила обосноваться здесь, чтобы начать новую жизнь.
      – Мэг! – крикнул Джон, кладя визитку в карман рубашки. – Ну, как, ты готова?
      – Иди, иди, папа! – закричала она с веранды. – И приготовься проиграть.
      Джон вздохнул полной грудью. Несмотря на все неурядицы (на чердаке живут летучие мыши, окно на кухне разбито, няню найти не удалось), в этот момент он чувствовал огромное облегчение от того, что его дочь снова была дома, живая и невредимая. Брейнер, сверкая золотистой шерстью, побежал впереди, как бы ведя его к Мэгги.
      – Она уехала, – прошептала Мэгги, как только Тедди ровно в четыре тридцать переступил порог дома.
      Тедди остановился как вкопанный. Он только что играл в футбол и теперь был весь грязный, потный и замерзший, потому что не надел теплую куртку. Была поздняя осень (приближался Хэллоуин), и на улице уже было холодно и рано темнело. Их дом выглядел снаружи довольно мрачно – свет почти нигде не горел. При жизни матери все было по-другому: когда дети возвращались из школы, дом сверкал всеми огнями. Тедди включил в прихожей люстру.
      – То есть как? – спросил он, ошеломленный.
      – Она уехала, – снова прошептала Мэгги и показала рукой на закрытую дверь в кабинет: это означало, что отец работает дома. – Папе она не понравилась.
      – Кейт? – все еще не веря, переспросил Тедди.
      Мэгги кивнула.
      – Она увезла меня с собой, не спросив у папы разрешения. А он вернулся домой раньше нас, и когда мы приехали, напустился на Кейт.
      – А куда вы с ней ездили?
      – Тедди, он ее выгнал, – продолжала Мэгги, даже не услышав, о чем ее спрашивал брат. – Он пообещал поиграть со мной в шашки и отправил меня ставить доску, а потом пришел и сказал, что отпустил Кейт. Он сказал «отпустил», но ведь на самом деле это означает, что он ее выгнал. Так ведь?
      – Так, – подтвердил Тедди и посмотрел на закрытую дверь отцовского кабинета.
      Ему хотелось поговорить с отцом и объяснить ему, что Кейт хорошая. Она его понимала. Тедди это почувствовал уже после десяти минут общения с ней. Он не любил вспоминать о тех нянях, которые у них работали прежде: одни из них были заботливые и внимательные, другие равнодушно выполняли свои обязанности, – но ни те, ни другие не понимали его. А Кейт его поняла. И она сразу же понравилась Мэгги и Брейнеру.
      – Как ты думаешь, куда она поехала? – спросил Тедди.
      – Наверное, устраиваться няней в какую-нибудь другую семью, – печально ответила Мэгги. – Я пыталась уговорить папу вернуть ее, но он ничего не хочет даже слышать об этом. Говорит, что Кейт безрассудна и не внушает ему доверия.
      – Что же такого она сделала? – поинтересовался Тедди, внимательно глядя на сестру.
      Он только сейчас заметил, какая она розовая и свежая. Ее волосы сверкали при свете люстры.
      На улице залаял Брейнер. Он, должно быть, завершил свой вечерний обход побережья и болот. Тедди открыл дверь и не узнал собаку. Шерсть Брейнера была безупречно чистой, блестела и искрилась, хотя он уже успел нацепить на себя несколько новых колючек. Присев на корточки, чтобы погладить пса, Тедди заметил, что его шерсть, к тому же, тщательно расчесана.
      – Как она сделала это? – удивился Тедди, подняв глаза на сестру.
      – Мы поехали на автомойку самообслуживания, – сказала Мэгги. – Кейт надела непромокаемый плащ и поливала Брейнера водой из шланга, а потом мы вытирали его полотенцами. Было так весело!
      – А кто расчесывал ему шерсть?
      – Кейт. Брейнер ей позволил.
      Тедди закрыл глаза и прислонился щекой к мягкой шерсти собаки. Сегодня он очень плохо играл в футбол. Во время игры кто-то крикнул с трибуны: «Эй, ты, дружок Меррилла!» И этот выкрик лишил Тедди спокойствия и уверенности. Он допустил непростительную оплошность, и мяч влетел в ворота его команды. После игры Тедди старался больше не думать об этом, но сейчас его вдруг пронзило острое чувство потери оттого, что ему некому было рассказать о своих обидах.
      – Я была просто поражена, – зашептала Мэгги брату на ухо, опустившись рядом с ним на колени. – Представляешь, Брейнер позволил расчесать ему шерсть! А ведь он не давал этого делать никому, кроме…
      – Мамы, – сказал Тедди.
      – Да, – выдохнула Мэгги.
      – Ну, а как ты? – спросил Тедди, глядя на волосы сестры. – Кажется, ты наконец-то вымыла голову.
      – Я приняла ванну, – гордо произнесла Мэгги. – Мне так этого захотелось.
      – Молодец, – похвалил Тедди.
      – А еще она купила нам тыкву.
      – Где она?
      – Она лежит на крыльце. Разве ты не видел, когда заходил?
      – Нет, – ответил Тедди, и сердце его сжалось. – Там было темно. Лампочка перед входом и то не горела.
      Ему было больно видеть свой дом – такой светлый и радостный при маме – темным и мрачным. Он испытывал неловкость оттого, что после школы его подвозили мамы его друзей, и дом, возле которого он выходил, был самым неприветливым и унылым в их квартале. Раньше все было не так: мама всегда включала свет на крыльце, и он горел там до тех пор, пока вся семья не соберется дома.
      Поднявшись, Тедди включил свет снаружи дома и посмотрел через окно на крыльцо. Там действительно лежала тыква. Она была большая, приземистая, светло-оранжевая, с забавно изогнутой веточкой сверху.
      – Как раз для Хэллоуина, – произнес Тедди.
      – Да, Кейт так и сказала, – подтвердила сестра.
      – Может быть, если я поговорю с папой… – начал Тедди, поглядев на закрытую дверь кабинета отца.
      – Поговори, Тедди, – взволнованно сказала Мэгги, взяв брата за руку. – Уговори его вернуть ее!
      Тедди кивнул. Он потрепал Брейнера, чтобы тот пожелал ему удачи. Они с Мэгги соединили сжатые кулаки, как игроки одной команды, и Тедди направился к двери.
      После смерти жены Джон произвел в кабинете некоторые изменения: убрал со стола рамки с фотографиями и фигурки птичек, некогда расставленные Терезой, заменил собрания сочинений Готорна и Мелвилла на сборники судебных прецедентов и провел еще две телефонные линии.
      Однако ни компьютер, ни факс, ни принтер не смогли превратить эту комнату в строгий офисный кабинет. Она по-прежнему оставалась домашней и уютной: ковер на деревянном полированном полу, стулья с кожаной обивкой, виндзорское кресло с эмблемой юридической школы Джорджтауна, мраморный камин, картина Хью Ренвика «Восход солнца», акварельный рисунок подводного мира Дэйны Андерхилл и несколько пейзажей местных импрессионистов. У Терезы был хороший вкус, и она всегда умела создать уют.
      Джон сидел за столом и читал заключения врачебных экспертиз, на основании которых он собирался строить свою защиту. Согласно заключению психиатра Филиппа Беквита, к которому Джон обратился, Грегори Меррилл страдал психическим расстройством, побуждавшим его совершать насильственные сексуальные действия. Примерно такое же заключение было сделано и другим – официально назначенным – экспертом. Он написал, что Грег – сексуальный садист, преследуемый навязчивыми идеями и фантазиями, связанными с насилием над молодыми женщинами и их убийством. Когда он пытался обуздать эти мысли, они становились еще реальнее и росли до тех пор, пока он не давал им выход.
      В своей защитной речи Джон собирался убедить суд в том, что психическое заболевание подсудимого должно рассматриваться как смягчающее вину обстоятельство, позволяющее заменить смертельную инъекцию на пожизненное заключение.
      Услышав стук в дверь, Джон собрал бумаги, намереваясь спрятать их, и сказал:
      – Да-да.
      – Можно, папа?
      Увидев сына, Джон махнул рукой, приглашая его войти. Спортивная одежда Тедди была испачкана травой, и Джон тяжело вздохнул, поняв, что в очередной раз пропустил его футбольный матч.
      – Боже, папа, какое у тебя лицо!
      – Да, я знаю, – произнес Джон, усмехаясь. – Я ужасно выгляжу, хотя чувствую себя нормально. Но в суд я поеду в любом случае, как бы там на меня ни смотрели. Ну, а теперь давай, выкладывай, Тедди, что ты хотел мне сказать?
      – Я пришел поговорить о няне, – сообщил Тедди. – О Кейт.
      – А, о Кейт, – протянул Джон, откинувшись на спинку кресла и заложив руки за голову.
      Тедди молчал. Его глаза были полны надежды, и он ждал, что скажет отец дальше.
      – Сначала она произвела на меня хорошее впечатление, – начал Джон. – Но теперь я убедился в том, что она не сможет хорошо заботиться о вас, моих детях. Она увезла с собой твою сестру без моего разрешения и даже не оставила никакой записки.
      – Это из-за меня, – заметил Тедди.
      – Из-за тебя?!
      – Да. Она ездила мыть Брейнера, потому что я обронил, что он весь в колючках и клещах, и его давно уже надо вымыть. Она сказала, что у ее сестры тоже была собака и… Ну, в общем, это не важно, не в этом суть. Но поверь мне, папа, Кейт очень хорошая. Она самая лучшая. Нам с Мэгги она очень понравилась.
      – Тедди, но ведь ты ее совсем не знаешь. Сколько времени ты ее видел? Пятнадцать минут?
      Но Тедди не сдавался. Он был высоким и худым, а в его темно-зеленых глазах таилась недетская серьезность. Он давно перестал быть ребенком, и Джон уже едва помнил сына другим.
      – Папа, мы хотим, чтобы она вернулась.
      – Тед, этого не будет. Она…
      – Я знаю, что ты собираешься сказать: она поступила легкомысленно, и поэтому не заслуживает доверия. Но если бы ты все знал, ты бы так не думал. Потому что в действительности, папа, она поступила как раз очень благоразумно. Во-первых, Мэгги была расстроена и места себе не находила, когда тебя отвезли в больницу, а Кейт удалось ее успокоить. Во-вторых, Брейнер уже давно был весь в клещах и блохах – вдруг какой-нибудь клещ укусил бы Мэгги, и она бы заболела? А Кейт вымыла и вычесала Брейнера, чтобы этого не случилось. В общем, тебе не следовало выгонять ее, папа.
      – Да, из тебя получится хороший адвокат, – отметил Джон, смеясь.
      – Верни ее, папа, – попросил Тедди. – Пока агентство опять не прислало нам одну из тех зануд, которые всегда все делают правильно. Все наши прежние няни всегда поступали до ужаса благоразумно, но никто из них не смеялся над шутками Мэгги, не мыл собаку и не покупал нам тыкву.
      – Она купила нам тыкву?
      – А разве ты не видел ее на крыльце?
      – Видел, – ответил Джон. – Но я думал, что ее принесла миссис Уилкокс.
      – Нет, это сделала Кейт. И вот еще что я хочу сказать, папа: никто из предыдущих нянь у нас надолго не задерживался.
      – Да, я знаю, – нехотя согласился Джон. Они уходили, потому что в этом доме на них сваливалось слишком много работы. – Ну, а почему ты думаешь, что Кейт может остаться у нас надолго?
      – Я не могу это объяснить, – сказал Тедди. – Я чувствую, что это будет так.
      Джон задумался. Возможно, он и в самом деле слишком погорячился. В таком случае, Кейт Хэррис стоит вернуть. Ведь она не сделала ничего плохого. Напротив, она вымыла Брейнера, а Мэгги, вдохновленная этим примером, тоже с удовольствием искупалась в ванне. Таким образом, сразу две проблемы оказались решены.
      Бросив взгляд на часы, Джон увидел, что они показывали без двух минут пять. Агентство работало до пяти, так что еще можно было успеть позвонить им, чтобы поговорить насчет Кейт Хэррис. Он подумал, что не лишним было бы проверить хотя бы ее рекомендации; и, кроме того, нужно договориться об оплате.
      – Папа, давай я позвоню и спрошу о ней, – сказал Тедди с радостным нетерпением. – Хорошо?
      – Ну, позвони, – Джон передал телефонный аппарат сыну, гордясь его самостоятельностью.
      Назвав номер телефона, автоматически всплывший в его памяти, Джон приготовился слушать, как Тедди будет разговаривать с агентством.
      – Добрый день, – произнес Тедди. – Вас беспокоит Таддеус О'Рурк. Мы обращались в ваше агентство по поводу няни. Мы живем… О, так вы нас помните? Хорошо. Так вот: я звоню насчет той няни, которую вы к нам сегодня направили. Ее зовут Кейт… Гм, ну, то есть, Кэтрин или, возможно, Кэтлин.
      Джон вытащил из кармана рубашки визитку, которую ему оставила Кейт, и прочитал имя.
      – Кэтрин, – подсказал он Тедди.
      – Кэтрин Хэррис, – повторил Тедди в трубку и с солидным видом кивнул отцу, благодаря за подсказку. – Она пришла к нам сегодня…
      Слушая, как сын разговаривает по телефону, Джон наполнялся чувством гордости за него. Тедди обладал природным даром общения с людьми. Ему удавалось быть в разговоре прямолинейным и деловым и при этом оставаться уважительным и доброжелательным. Когда он вырастет, из него выйдет прекрасный юрист. Да и в любой другой профессии он, вне сомнения, преуспеет.
      – Да нет же, – заметил Тедди в трубку. – Она приехала к нам сегодня утром, на синей машине. Какая она? Высокая, с каштановыми волосами.
      Джон весь превратился в слух. Он подался вперед, перегнувшись через стол, и наблюдал за тревожным выражением, появившимся на лице сына. Еще несколько секунд Тедди слушал, что ему говорили на другом конце провода, а потом побледнел, и глаза его наполнились слезами. Когда он положил трубку, то выглядел растерянным ребенком, каким отец его уже давно не видел. Джону все стало ясно.
      – Она у них не работает, – сказал он, прежде чем сын успел сообщить ему эту новость.
      – Как ты это узнал? – спросил Тедди.
      – Очень просто, – спокойно ответил Джон. Больше всего ему сейчас хотелось крепко прижать к себе сына – так, как это сделала бы Тереза. Он внутренне содрогнулся при мысли о том, что могло произойти из-за его беспечности. Ведь эта женщина могла оказаться кем угодно, а Мэгги провела наедине с ней несколько часов. – Я не могу это объяснить, я просто чувствовал, что это так.
      – Но она казалась… – беспомощно промолвил Тедди.
      – Такой хорошей, – продолжил за него Джон, думая о том, что каким-то образом им все же удалось избежать несчастья. – Все преступники стараются казаться такими.

      Наступил вечер. Кейт Хэррис стояла под душем, и потоки воды струились по ее телу. Она сделала воду такой горячей, какую только могла выдержать, и вся ванная комната наполнилась паром, а зеркало запотело. Ее сестра верила в целебные свойства воды. Когда она была чем-нибудь расстроена, то всегда отправлялась искупаться в море или принять душ.
      «Вода уносит с собой все тревоги», – так сказала бы Вилла, закутываясь в полотенце, свежая и бодрая после морских волн. Глаза ее всегда излучали какой-то внутренний свет, а саму ее переполняла энергия и сила.
      «Неужели, Кейт, ты этого не чувствуешь? Ведь как бы тебе ни было больно, плохо, ужасно – вода смоет все…» «Ты еще слишком молода, чтобы рассуждать об этом», – притворно хмурясь, ответила бы ей Кейт. Но в действительности она очень гордилась своей младшей сестрой. Вилла была художницей – возвышенным, тонко чувствующим человеком. По своей натуре – импульсивной, легкой и неугомонной – она была полной противоположностью серьезной и сдержанной Кейт. Сестры родились и выросли в штате Виргиния, на морском побережье острова Чинкотиг, известного своими пони. Они все время проводили вместе, но были очень разными.
      «Послушай меня, Кейт. Не нужно все принимать так близко к сердцу. Живи, как дышишь, а все плохое пусть уносит вода. Бери пример с пони: посмотри, как они купаются и резвятся… А как они очаровательны, когда смотрят куда-то вдаль своими задумчивыми глазами и жадно вдыхают морской воздух!»
      Сейчас Кейт решила последовать совету своей сестры. Она стояла под душем гостиничного номера и, вспоминая слова Виллы, надеялась, что вода поможет ей восстановить душевные силы. Кейт даже попробовала петь, как это делала сестра, начиная с того времени, когда была совсем маленькой девочкой. Звонкий голос Виллы был слышен по всей округе, но ее это нисколько не смущало.
      В комнате залаяла Бонни – шотландский терьер Виллы. Кейт быстро закрутила краны и прислушалась – в дверь кто-то стучал. Душ действительно помог ей немного расслабиться, но сейчас достигнутое спокойствие мгновенно улетучилось. Сердце бешено забилось. Она никого не ждала.
      – Одну минуту! – крикнула Кейт, поспешно надевая махровый халат, висевший на двери ванной комнаты.
      Бонни стояла у двери и старательно лаяла. Гостиница была маленькая – в ней было всего шесть уютных комнат. Кейт выбрала ее потому, что она располагалась на берегу моря, а главное – сюда пускали с животными. Вилла останавливалась здесь полгода назад. Тогда она прислала Кейт открытку, в которой рассказывала, как нравится Бонни на побережье.
      – Успокойся, Бон, – сказала Кейт. – Все хорошо.
      В дверь снова постучали, но Кейт все еще не решалась открыть. В этой старой гостинице не было дверных глазков: хозяева Баркли и Фелисити Дженкинсы не позаботились о том, чтобы снабдить двери этими удобными приспособлениями. Но зато всем номерам были даны весьма оригинальные названия: «Морской прилив», «Дневные лилии», «Красный домик», «Сельская ярмарка», «Маяк» и комната Кейт – «Белые паруса». Это были названия картин местного художника Хью Ренвика.
      – Кто там? – спросила Кейт.
      – Джон О'Рурк, – ответил голос из-за двери.
      Кейт прислонилась к дверному косяку: страх улетучился, и по ее телу разлилась нега. С каких пор стала она так панически бояться стука в дверь?
      – Мисс Хэррис, вы меня слышите?
      – Да-да, – отозвалась Кейт.
      Она схватила сухое полотенце и впопыхах стала вытирать голову.
      – Сейчас я оденусь и выйду к вам, давайте встретимся внизу в вестибюле через несколько минут. Хорошо?
      – Хорошо, – ответил Джон.
      Кейт услышала звук удаляющихся шагов и глубоко вздохнула. «Я приехала сюда ради этой встречи», – сказала она себе. Джон О'Рурк был единственным человеком, который мог ей помочь. Кейт торопилась изо всех сил, одной рукой вытирая волосы, а другой натягивая джинсы, и Бонни, решившая, что они идут гулять, уже тащила свой красный поводок.
      Гостиница «Восточный ветер» находилась на высоком крутом берегу – как раз посередине между домом О'Рурков и маяком Сильвер Бэй. Это был белый дом с широким крыльцом, остроконечной крышей и черными ставнями, на которых были вырезаны полумесяцы. Он был построен полтора века назад и когда-то находился рядом с маяком, где отец Баркли Дженкинса служил смотрителем.
      Когда маяк оборудовали автоматической системой, администрация города продала Баркли старый домик и разрешила перевезти его на другое место. Баркли стал использовать дом как гостиницу и дал ей название «Восточный ветер», в честь господствовавшего на побережье ветра. Гостиница приносила ему некоторый доход, и, кроме этого, он подрабатывал смотрителем автоматического маяка, а также, будучи мастером на все руки, нанимался ремонтировать дома жителям их городка. Как-то раз Джон и Тереза пригласили Баркли починить крышу их дома. С этого все и началось…
      Джон сидел в вестибюле и пил чай, принесенный Фелисити Дженкинс. Она была удивлена его приходом и с трудом скрывала свое любопытство. Знала ли она о том, что было между ее мужем и женой Джона, или Баркли сумел сохранить это в тайне?
      – Пожалуйста, Джон, угощайся, – предложила Фелисити, ставя перед ним тарелку с печеньем в виде тыквенных фонариков, которые делают на Хэллоуин. – И возьми с собой для детей. Я всегда готовлю это печенье на Хэллоуин: Калеб в детстве его просто обожал.
      – Спасибо, – поблагодарил Джон, взяв одно печенье только для того, чтобы не обидеть хозяйку.
      Они были знакомы давным-давно, еще со школьных времен, когда дружили парами – Джон с Терезой и Баркли с Фелисити. Однако сейчас их с Фелисити объединяло еще и то, что оба они пережили супружескую измену, хотя Фелисити, возможно, и не догадывалась о том, что Баркли и Тереза были любовниками и тайно встречались на морском побережье.
      – Не стесняйся, – сказала Фелисити, пододвигая к нему тарелку, – возьми детям печенье. Кстати, как-то на днях я видела Мэгги, она каталась на велосипеде – прелестная девочка!
      Джон посмотрел на часы. Несмотря на протесты сына, Джон попросил миссис Уилкокс побыть с детьми часок, пока он не вернется домой. Тедди, считавший себя достаточно взрослым, говорил, что сам может позаботиться о сестре, но после всех событий сегодняшнего дня Джон решил перестраховаться. Он тщательно запер за собой двери и сел в машину. Брейнер проскользнул следом за ним, и они вместе отправились на встречу с Кейт Хэррис.
      Фелисити так и стояла рядом, глядя, как Джон жует печенье. Он чувствовал на себе ее пристальный взгляд, и ему казалось, что та хочет его о чем-то спросить. Возможно, ей все было известно. Фелисити была крепкой и сильной женщиной, привыкшей к физическому труду. Ее белокурые волосы были собраны в небрежный пучок, а взгляд был острым и проницательным.
      – Как дела у Калеба? – поинтересовался Джон, стараясь предотвратить начало опасного разговора.
      – Замечательно, – ответила Фелисити, и слова полились нескончаемым потоком. – Сейчас, слава богу, все просто отлично. Он работает вместе с отцом. Они с Баркли красят маяк. Все эти штормы сделали свое дело, и маяк совсем потерял внешний вид, а теперь, с приближением зимы…
      – Ну, вот и прекрасно, – сказал Джон (при имени Баркли выражение его лица сделалось напряженным), – я очень рад за вашего сына.
      – У нас с Калебом больше не было никаких проблем, после того случая…
      – Ну, вот и хорошо.
      – Да никаких проблем и быть не могло, – улыбнулась Фелисити. – Мальчишки есть мальчишки, но многие люди нетерпимы к их проделкам. Я так благодарна этому замечательному доктору, который убедил суд присяжных…
      В этот момент они услышали звук закрываемой наверху двери. Фелисити дотронулась до руки Джона и улыбнулась.
      – Загадочная особа, – заметила она. – Никогда раньше не была в наших краях, но прекрасно обо всем осведомлена. Кажется, у нас уже останавливалась ее сестра. Она что – твоя клиентка?
      Джон отрицательно покачал головой, отряхнул пальцы от крошек и поднялся с места.
      – Не буду вам мешать, – громким шепотом сказала Фелисити и удалилась.
      Кейт Хэррис спускалась по лестнице – стройная, в черном шерстяном свитере с высоким воротом и джинсах. Но даже эти потертые джинсы смотрелись на ней исключительно элегантно. На поводке она вела маленького черного скотчтерьера. Собака, дружелюбно высунув язык, радостно запрыгала у ног Джона, словно встретила старого друга, по которому очень соскучилась.
      – Это мой маленький, но очень надежный сторож, – с шутливой улыбкой произнесла Кейт.
      – Да, она хорошо лаяла, когда я стучал в вашу дверь.
      – А как вы нашли меня?
      – Ну, вы же сами оставили мне свою визитку. Там было два номера телефона, и когда я позвонил по второму, Фелисити Дженкинс сказала мне, что вы остановились у них.
      – Все ясно, в вашем городе кого угодно легко найти.
      – Здравствуйте, Кейт, – сказала снова появившаяся Фелисити – в руках у нее была еще одна чайная чашка. – Я подумала, что, может быть, вы с Джоном захотите выпить чаю. А я и не знала, что вы знакомы! Вы ведь говорили, что у вас в этом городе нет друзей.
      Джон заметил, что в глазах Кейт мелькнула досада, но ему самому было жаль Фелисити. Она видела в других женщинах угрозу своему семейному благополучию и сейчас опасалась, как бы Баркли не положил глаз на Кейт.
      – Мы выпьем чаю как-нибудь в другой раз, – отметил Джон, поднимаясь и ставя свою чашку с блюдцем на маленький столик, покрытый салфеткой; потом он наклонился и погладил терьера: – Кажется, собачка не прочь отправиться на прогулку?
      – Да, она так и рвется гулять, – сказала Кейт. – Не хотите ли к нам присоединиться?
      – С удовольствием, – ответил Джон. – Со мной приехал Брейнер, он обожает ездить на машине. Ваша собака не будет возражать, если Брейнер составит ей компанию?
      – Конечно нет.
      Кейт сняла с медной вешалки теплое шерстяное пальто темно-зеленого цвета и, надев его, открыла входную дверь. Поток холодного воздуха ворвался в вестибюль гостиницы. Джон подошел к своей машине и выпустил Брейнера. Обрадованный пес стал носиться кругами, а затем подбежал к Кейт и радостно завилял хвостом, приветствуя ее.
      – Брейнер, познакомься с Бонни; Бонни, познакомься с Брейнером, – сказала женщина.
      – Благодаря вам, Брейнер сегодня сияет чистотой, – сказал Джон, внимательно глядя на Кейт.
      – Это благодаря Тедди, – поправила его Кейт. – В нем очень развито чувство ответственности. У вас замечательный сын.
      – Да, это так, – отозвался Джон.
      С моря подул холодный ветер, и он застегнул куртку. Октябрьское небо было ясным, и над их головами светились звезды, отражавшиеся в темных морских волнах и в глазах Кейт. Джон остановился и пристально посмотрел на нее.
      – Кто вы? – спросил он.
      – Я вам уже говорила: меня зовут Кейт Хэррис. Я биолог, работаю при Национальной академии наук в Вашингтоне – занимаюсь изучением подводного мира.
      – Вот как? А я учился в Вашингтоне, в юридической школе…
      Джон замолчал и стал прислушиваться, как шумят белые ели. Морские волны, с грохотом ударяясь о скалы, увлекали за собой отколовшиеся глыбы и уносили их в море. Белая полоса набегавших волн, освещенных лучами маяка, разбивалась о выступавшие волноломы. В этих местах действительно было много интересного для человека, занимающегося морской биологией.
      – В таком случае, почему вы сказали мне неправду? – поинтересовался он наконец.
      – Что вы имеете в виду? – спросила Кейт, подняв подбородок, чтобы посмотреть Джону прямо в глаза.
      – Но вы же не работаете в агентстве.
      – А я и не говорила, что работаю.
      – Вы сказали, чтобы я расплатился с вами через агентство.
      – И этого я не говорила, – спокойно заметила Кейт. – Это вы сказали, что свяжетесь с агентством, и я решила не поправлять вас. Вы сами, не спрашивая меня, составили обо всем свое мнение, но все ваши предположения оказались неправильными. И поскольку вы не дали мне возможности все вам объяснить, я решила оставить вас пока в этом заблуждении.
      – Но вы же сказали, что пришли устраиваться няней!
      – Ничего подобного, – замотала головой Кейт. – Я сказала, что останусь с вашими детьми – вот и все. Когда я пришла к вам, у вас в доме была полиция, вы были ранены, а дети сильно напуганы. Я не могла не помочь вам.
      – Но вы должны были, по крайней мере, сообщить мне, что вы не няня.
      – Да, теперь я понимаю, что следовало это сделать, – согласилась Кейт. – Но тогда было не до того. Я просто хотела вам помочь и подумала, что ничего страшного не произойдет, если я объясню вам все чуть попозже.
      Кейт спустила Бонни с поводка, и собаки побежали вместе, обнюхивая кусты и огромные гранитные валуны. Джон слышал, как они резвились и играли, шурша опавшей листвой. Он вспомнил, как осенью они с Терезой выходили с Брейнером на прогулку, и сердце его опять предательски защемило.
      – Вы так до сих пор и не признались мне, зачем вы пришли сегодня в мой дом в восемь часов утра, – сказал Джон, вернувшись к реальности.
      – Да, вы правы, – вздохнула Кейт.
      – Ну, так я слушаю.
      Кейт наклонилась и похлопала в ладоши, подзывая Бонни. Вместе с ней прибежал и Брейнер. Кейт достала из кармана пальто какое-то лакомство и угостила обоих.
      – А вы тоже еще не рассказали мне, каким образом вы оказались прямо у дверей моей комнаты, – добавила Кейт.
      – В прошлом году я защищал в суде сына Дженкинсов, – начал Джон, тщательно подбирая слова. – Он «позаимствовал» моторную лодку соседа, чтобы покататься, а тот подал на него в суд. Фелисити была мне очень признательна за то, что мне удалось добиться оправдания ее сына. В общем, она меня знает, поэтому, когда я набрал номер телефона, написанный на вашей визитке, и спросил про вас, она ответила, что вы остановились в номере «Белые паруса». Мне оставалось только приехать и подняться к двери вашей комнаты.
      – Вероятно, она считает вас очень хорошим адвокатом, – заметила Кейт.
      – Я просил Фелисити, чтобы она больше никому не называла вашу комнату, если кто-то будет спрашивать, – сказал Джон, проигнорировав ее слова. Он непроизвольно подался вперед и слегка наклонился к Кейт, словно неожиданно почувствовав, что эта женщина нуждается в его защите.
      – Ну, а действительно, – поинтересовалась Кейт, – вы хороший адвокат?
      Они стояли на отвесном скалистом берегу, под порывами холодного ветра. Джон поежился, и внутри у него появилось какое-то непонятное беспокойство. «Так вот оно что… Значит, все дело в том, что Кейт нужен опытный адвокат». Джон посмотрел на ее хрупкую изящную фигуру, широко распахнутые глаза и веснушчатый нос и подумал, что любой человек может оказаться в чем-то виновным.
      – Да, – расправив плечи, уверенно сказал он. – Я хороший адвокат.
      – Вы учились в юридической школе в Вашингтоне?
      – В Джорджтауне.
      Она кивнула, как бы обдумывая что-то.
      – Вы хотите, чтобы я защищал вас в суде? – спросил Джон. – Вы для этого пришли ко мне? Хотите, чтобы я был вашим адвокатом?
      Кейт не отвечала. Джон внимательно смотрел на нее. По своему опыту он знал, что многие люди, обратившись к адвокату, в первый момент просто не знают с чего начать или не решаются рассказать всю правду. На скамье подсудимых может оказаться кто угодно: и тот, кто вовсе не совершал преступления, и тот, кто совершил его непреднамеренно, и тот, кто сознательно преступил закон, но был уверен, что его не поймают. Однако очень редко человек сам считает себя преступником, даже если он был пойман с поличным. Клеймо преступника не устраивает никого. И какое бы преступление ни совершил человек, он всегда найдет себе оправдание. Кто-то его предал, обманул, оклеветал. Всегда что-то находится. Все это Джон знал и, внимательно глядя на Кейт, думал о том, какой окажется ее история.
      – Я пришла к вам по другой причине, – сообщила Кейт неожиданно тихим и слабым голосом. – Адвокат мне не нужен.
      – Тогда почему вы так интересовались, хороший я адвокат или нет? И зачем же все-таки вы пришли ко мне домой сегодня утром?
      На улице стало уже совсем темно. Все небо до самого горизонта было усыпано звездами, и казалось, что Джон и Кейт накрыты этой перевернутой небесной чашей. Морской воздух был влажным и соленым, и у Кейт, вероятно, защипало от него глаза, потому что она вдруг смахнула с ресниц слезинки. Но через несколько секунд ее глаза снова наполнились слезами. Джон смотрел на женщину, и сердце его учащенно забилось.
      – Я пришла к вам, потому что вы адвокат Грега Меррилла, – сказала наконец Кейт.
      – Меррилла? Ну, и что же из этого?
      Кейт проглотила стоящий в горле комок. Собаки, возившиеся в зарослях кустарников, подбежали к ней, рассчитывая получить новую порцию угощения, но она, казалось, не замечала их. Бонни прыгала вокруг Кейт и тыкалась носом в ее руку, а Брейнер терпеливо сидел рядом и ждал. Однако Кейт продолжала стоять молча, и слезы ручьями текли по ее щекам. Наконец, она подняла голову и взглянула Джону прямо в глаза. На ее лице была написана такая безысходная печаль, как будто она знала, что надеяться было уже не на что. Но, в конце концов, она все же собралась с силами и прошептала:
      – Я думаю, что он убил мою сестру.

      Джон О'Рурк подвел ничего не видящую от слез Кейт к своей «вольво» и усадил ее в машину. Затем открыл вторую дверь и впустил Брейнера и Бонни, которые с удовольствием расположились на заднем сиденье и, высунув языки, стали с нетерпением ждать, когда машина тронется.
      Джон включил обогреватель салона, и Кейт только сейчас почувствовала, как она замерзла. Она всегда холодела от отчаяния и ужаса, когда представляла себе, что могло произойти с Виллой. В моменты, когда ее пронзала мысль о том, что сестры больше нет, ей хотелось заледенеть и ничего не чувствовать. Однако как только от обогревателя, еще не успевшего полностью остыть, в салоне автомобиля разлилось тепло, Кейт, вопреки своему желанию, начала согреваться.
      Из автомагнитолы лилась песня Сьюзан Веги – нежная и печальная. Кейт вспомнила, как Вилла любила эту музыку Обычно она слушала ее в своей спальне, и белые занавески развевались на окнах от дующего с моря ветра. «Она поет об утрате, – говорила Вилла, объясняя старшей сестре смысл песни. – Она знает, что такое потеря, так же, как это знаем мы… Она одна из нас. Я благодарю Бога за то, что у меня есть ты, Кети». «А я благодарю Бога за то, что у меня есть ты», – отвечала шепотом Кейт.
      Сейчас, сидя в машине Джона О'Рурка, она старалась прийти в себя и больше не плакать. Ведь от этого разговора зависело все. Адвокат Меррилла был единственным, кто мог помочь ей узнать о судьбе Виллы Кейт, взяв отпуск на работе, приехала сюда с твердым намерением не отступать, пока ей не удастся все выяснить. Она очень любила свою работу в Вашингтоне, но после исчезновения сестры даже думать не могла ни про какие исследования, потому что все ее мысли были только о Вилле.
      – Я не могу говорить с вами об этом, – тихо сказал Джон, глядя прямо перед собой.
      Кейт еще не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы попытаться переубедить его. Она ждала, когда музыка, пробудившая в ней воспоминания, закончится, и она сможет полностью взять себя в руки. Эта печальная мелодия разбередила ее раны и лишила самообладания.
      – Грег Меррилл – мой клиент, с моей стороны будет неэтично обсуждать его дело с вами и вообще с кем бы то ни было.
      Кейт набрала в легкие побольше воздуха. Песня закончилась, прозвучали последние аккорды гитары. Она закрыла глаза, чтобы унять волнительные эмоции и заставить свой голос звучать спокойно и уверенно. Тщательно подбирая слова, она сказала:
      – Я полагаю, что вы ничем не нарушите конфиденциальность ваших отношений с клиентом, если просто выслушаете мои вопросы и поможете мне узнать…
      – Я не имею права разглашать сведения, полученные из бесед со своим подзащитным.
      – Я все понимаю.
      – В таком случае, почему вы пришли ко мне? – спросил Джон. – Вам нужно было обратиться в полицию. Или в прокуратуру. Если у вас есть какие-то подозрения, то, думаю, вам могут помочь именно там.
      – Я уже была и в полиции, и в прокуратуре, – ответила Кейт.
      – Ну, и что же? Вам там ничем не помогли?
      Кейт отрицательно покачала головой и взглянула на прорезающий небо луч маяка. Она уже хорошо изучила карту местности, и поэтому знала, что это был маяк Сильвер Бэй. Башня находилась на мысе, и перед ней тянулся длинный волнолом, построенный из серого камня, добываемого в местном карьере. Волнолом ограждал гавань Сильвер Бэй.
      – А ведь он никогда не использовал это место, не так ли? – спросила Кейт.
      – Кто это он? И о чем вы говорите?
      – Меррилл. Он никогда не прятал тела своих жертв в волноломе Сильвер Бэй. Но ведь вы должны понимать, что, возможно, эти тела просто не были обнаружены. Это место идеально подходило Мерриллу: оно плохо просматривается с берега, легко доступно во время отлива, между камнями много расщелин.
      – Все, этот разговор закончен, – сказал Джон О'Рурк, открывая дверь машины.
      Обе собаки, поняв, что путешествие не состоится, принялись лаять, выражая свое разочарование.
      – Пожалуйста, – промолвила Кейт и, взяв Джона за запястье, удержала его.
      Он обернулся и посмотрел ей в глаза. Они были холодными и настороженными. «Мне не следует упоминать имени Меррилла, – подумала Кейт. – Нужно говорить только о Вилле».
      Джон собирался выйти из машины и уже поставил на землю одну ногу. Луч маяка снова осветил небо. Кейт заметила, как Джон проследил за этим лучом, а затем перевел взгляд на гостиницу: занавеска на одном из окон слегка зашевелилась, и за ней мелькнул чей-то силуэт.
      – Пожалуйста, – повторила Кейт. – Уделите мне пять минут вашего времени.
      Джон ничего не ответил, но не стал выходить из машины и захлопнул дверцу. Он еще раз посмотрел на окно, за которым кто-то стоял, дал задний ход, развернулся и поехал по подъездной дорожке, ведущей от гостиницы к шоссе. Брейнер и Бонни, обрадованные предстоящим путешествием, радостно засуетились, завертелись на сиденье и прильнули носами к стеклу. Кейт посмотрела через плечо Джона в окно и увидела, как Фелисити, отдернув занавеску, смотрит им вслед.
      – Люди чрезвычайно любопытны, – сказала Кейт. – Спасибо, что вы решили уехать оттуда. Гораздо лучше разговаривать вдали от посторонних глаз.
      – Я готов вас выслушать, – произнес Джон. – Но если вы хоть слово скажете о моем клиенте, я тут же отвезу вас обратно в гостиницу.
      – Не волнуйтесь, – сказала Кейт. – Вы ничем не нарушите ваш этический кодекс. Просто я хочу узнать кое-что о Меррилле. О, нет-нет, – спохватилась она, – я ничего не спрашиваю о Меррилле, я хочу узнать о своей сестре.
      – Тедди мне рассказывал, что с ним вы тоже говорили о ней.
      Кейт улыбнулась, вспомнив Тедди О'Рурка.
      – Мы с ним во многом похожи. Он, как и я, очень любит свою младшую сестренку.
      – Да, это так, – подтвердил Джон.
      – Я так сильно любила… люблю, – поправила себя Кейт, – свою сестру. Вилла младше меня на двенадцать лет. Когда она родилась, я восприняла это как подарок лично мне. Она была как настоящая живая кукла. Я не хотела оставлять ее и всегда плакала, когда мне приходилось идти в школу и на целый день расставаться с ней.
      – Так же было и с Тедди, – заметил Джон.
      Кейт посмотрела на него и увидела, что лицо адвоката немного смягчилось. Ободренная, она продолжила:
      – Моя мама всегда говорила, что у нее было две разные семьи: та, в которой росли мы со старшим братом, и та, в которой появилась Вилла. Она называла Виллу своим «нежданным чудом». Маме было сорок пять лет, и она уже не думала о том, что у нее могут быть еще дети. И тут появилась Вилла.
      – Что ж, я уже понял, что вы очень любили свою сестру, – сдержанно заметил Джон, давая понять, что нужно поторопиться с рассказом.
      – Да, и когда наши родители погибли в автомобильной катастрофе, я взяла на себя все заботы о ней. Вилла всегда говорила, что я ей почти как мать. В то время я уже жила в Вашингтоне, где сначала училась, а потом работала… Вилла переехала ко мне, и на деньги, полученные по страховке, я определила ее в частную школу в Джорджтауне. На выходные мы уезжали домой, на наш родной остров.
      – Ну, а что же ваш старший брат? – поинтересовался Джон.
      – Понимаете, как бы это сказать… Мэтт (так его зовут) не был готов взять на себя заботу о десятилетнем ребенке. Но мы с Виллой на него никогда не обижались. Он занимается добычей устриц и редко бывает дома. Правда, когда нам с сестрой требовалась его помощь, он всегда приезжал.
      – Так что же все-таки произошло, Кейт? – спросил Джон.
      Голос его прозвучал холодно и нетерпеливо. Кейт подумала, что сейчас он ее выслушает, скажет, что ничем не может помочь и отвезет обратно в гостиницу. Кейт собрала всю свою волю: она должна все рассказать и заставить Джона помочь, хочет он того или нет. Она еще не знала, как этого добиться, но ей казалось, что рассказ о Вилле должен тронуть сердце даже такого безжалостного юриста, как Джон О'Рурк.
      – Полгода назад Вилла уехала в Новую Англию…
      – И?
      – И исчезла, – закончила Кейт.
      Джон продолжал внимательно смотреть на дорогу. Кейт ничего не говорила, и он покачал головой:
      – Человек не может просто так исчезнуть. Это невозможно.
      – Но Вилла исчезла, – сказала Кейт.
      Машина ехала по главной улице маленького городка, и луч маяка, казалось, следовал за ней. Белый шпиль церкви светился в темноте, благодаря подсветке. На черном небе горели яркие звезды. Все вокруг излучало свет. «Хороший знак», – подумала Кейт.
      – Возможно, она специально скрывается от вас и не хочет, чтобы ее нашли. А, может быть, с ней что-то случилось. Но, в любом случае, бесследно исчезнуть она не могла. Есть данные о телефонных звонках, голосовая почта, операции с кредитными картами во время путешествия, электронная почта… По всему этому вы можете проследить маршрут ее передвижения.
      – Я так и сделала, – сказала Кейт.
      – И куда привели вас ваши поиски? – спросил Джон.
      – Сюда, – сдавленным голосом ответила женщина.
      – Сюда? К Сильвер Бэй?
      – Да. Она была здесь полгода назад. Незадолго до того, как… – Кейт беспомощно огляделась вокруг, не желая произносить имени Меррилла, чтобы не давать Джону повода прекратить разговор.
      – Незадолго до того, как был арестован мой клиент?
      – Да.
      Джон молча вел машину. Они уже миновали центр города и сейчас ехали по восточному шоссе вдоль побережья. Воздух в салоне уже сильно нагрелся, и Кейт стало жарко. Она немного опустила окно, вдохнула вечерний воздух и почувствовала едкий запах: после отлива на песке остались гнить мертвые крабы, моллюски и другие обитатели морского дна.
      Кейт внимательно следила за лицом Джона, стараясь понять, о чем тот сейчас думает. Может быть, он мысленно перебирает страницы дела, пытаясь вспомнить, не упоминалось ли где-то в материалах следствия имя Виллы? Или же он представляет себе фотографии жертв Меррилла, старясь понять, не было ли среди них девушки, похожей на Кейт, только двенадцатью годами моложе?
      – Я не помню, чтобы ее имя встречалось мне в материалах дела, скорее всего, его там вообще нет, – осторожно сказал Джон. – А почему вы сразу не обратились в полицию?
      – Потому что тогда я не знала, что она была здесь.
      – Я вас не понимаю.
      – Сначала Вилла отправилась на Род-Айленд, в Ньюпорт. Она решила уехать из Вашингтона, чтобы прийти в себя после… одной нехорошей любовной истории, – Кейт говорила с трудом, слова застревали у нее в горле. – Она остановилась там в небольшой гостинице, очень похожей на «Восточный ветер».
      – Маленький старый дом?
      – Да. Он находится на Оушн Драйв, как раз за Бретон Пойнт.
      – Она говорила вам, что направляется туда?
      Кейт покачала головой.
      – Нет, она никому ничего не сказала. Но после того, как она отсутствовала неделю и от нее не было никаких вестей…
      – Но неделя – это не вполне достаточный срок, чтобы забыть любовную историю, – резко заметил Джон.
      – Да, это так, – ответила Кейт, откинувшись на спинку сиденья. – Но чтобы она не звонила мне целую неделю – такого не было никогда. Я начала беспокоиться уже на второй день, – Кейт тяжело вздохнула, вспомнив весь ужас тех дней, – а на четвертые сутки я стала просто сходить с ума. Я позвонила Мэтту, и он посоветовал мне подождать, дать ей время все обдумать. Понимаете, мы с Виллой поссорились. Такое случалось крайне редко.
      Глаза Кейт наполнились слезами, но она успела смахнуть их, прежде чем Джон это заметил.
      – А как вы узнали, что она останавливалась в Нью-порте?
      – Именно так, как вы говорили: по кредитным картам, которыми она пользовалась во время путешествия. Я обратилась в полицию федерального округа Колумбия, и они предоставили мне информацию об операциях по этим картам. А также данные о звонках, сделанных с ее телефона. Она звонила мужчине, который был причиной ее отъезда. Она уехала, но жить без него не могла. Она звонила ему каждый день.
      – Ему, а не вам, – заметил Джон.
      Неожиданно его голос стал мягким, и он даже повернул голову, чтобы взглянуть на Кейт. Она почувствовала, что мужчина понимает ее страдания. Лучи маяка скользнули по стеклу машины, осветив глаза Джона.
      – Да, не мне. Мне она не позвонила ни разу.
      Джон кивнул, и Кейт услышала, как он при этом тяжело выдохнул. Она посмотрела на его руки, державшие руль автомобиля: костяшки его пальцев совсем побелели. Неужели он что-то знает, но не говорит этого? Сердце Кейт учащенно забилось в груди.
      – Ну, и что было потом? Куда она отправилась из Нью-порта?
      – В полиции сообщили, что в Ньюпорте она остановилась в гостинице «Семь каминов». Это было во вторник пятого апреля. Поздно вечером Вилла позвонила оттуда Эндрю, своему… любовнику. Утром она сделала еще один звонок, ему же. И после этого – ничего. Никаких телефонных звонков, почти никаких операций с кредитными картами. В четверг она пользовалась картой «Тексако» в городе Фэрхейвен, штат Массачусетс. В пятницу – расплачивалась кредиткой «Мастер-Кард» в магазине туристического снаряжения в Провиденсе.
      – О Коннектикуте ничего не известно?
      – Нет.
      – Значит, она не пользовалась здесь кредитными картами и никому отсюда не звонила?
      – Да, это так.
      – Тогда, – сказал Джон, повернувшись, чтобы посмотреть Кейт в глаза, – почему вы считаете, что мой клиент убил Виллу?
      – Потому что она здесь была, – прошептала Кейт.
      Слово «убил» прозвучало для нее как удар ножом в сердце. Слышать это о своей сестре ей было просто невыносимо. Кейт опустила руку в карман и вытащила открытку.
      – Она прислала мне вот это.
      Кейт передала карточку Джону и посмотрела, как тот поставил ее перед собой – так, чтобы можно было читать, не отрываясь от управления машиной. Они ехали по прибрежной дороге, по правую сторону от которой были видны скалы и маяк Сильвер Бэй. Джон читал письмо Виллы, освещенное уличными фонарями. Кейт закрыла глаза и перед ней всплыли строчки, которые она помнила наизусть.
 
       «Привет, Кети!
       У меня все в порядке. Как ты? За последнее время у нас произошло много плохого, но теперь это все в прошлом. Я очень сожалею обо всем случившемся и особенно о том, что сейчас заставила тебя волноваться, не давая о себе известий. Я ненавижу себя за то, что причинила тебе столько страданий… Скоро я приеду домой… Бонни здесь очень нравится. Мы живем на морском побережье, здесь много простора, и Бонни очень любит резвиться на берегу. Эти места напоминают мне наш Чинкотиг. Как бы мне хотелось, чтобы ты тоже побывала здесь – когда-нибудь, когда все наладится…
       Целую, люблю,
       Вилла».
 
      – Она отправила это письмо шестого апреля, – сказал Джон, повернув карточку к свету и рассматривая на ней почтовый штемпель. – Шесть месяцев назад.
      – Я это знаю.
      – Но я ничего не слышал о вашей сестре. А ведь это было в разгар…
      – Активности Меррилла, – закончила Кейт. – Дело в том, что я получила эту открытку совсем недавно.
      – Но почему она шла так долго? Вы должны были получить ее давным-давно.
      – Она пришла на мой старый адрес. И поскольку это всего лишь открытка, то она просто затерялась в куче рекламных проспектов и каталогов.
      – Вы показывали эту карточку в полиции?
      – Да, – ответила Кейт, вспоминая свой визит в полицейский участок несколько дней назад. – Но они упорно указывают мне на тот факт, что Вилла пользовалась кредитными картами в Массачусетсе и Род-Айленде уже после того, как открытка была отправлена. Поэтому они считают, что она благополучно отбыла из Коннектикута, чтобы продолжить свое путешествие.
      – По делу Меррилла полиция проверяла всех женщин, о пропаже которых было заявлено, – осторожно сказал Джон, и по его тону можно было понять, что этими словами он не нарушает этического кодекса адвоката.
      – Да, я знаю, – ответила Кейт. – Но ведь Вилла не оставила никаких следов своего пребывания в Коннектикуте. Поэтому, когда шло следствие по делу Меррилла, ее имя даже не упоминалось.
      – Ну, а как же Бонни? – поинтересовался Джон, взглянув в зеркало заднего вида.
      Маленькая черная собачка, утомившись после игр на берегу, теперь уютно устроилась рядом с Брейнером, положив свою голову на его золотистую спину.
      – Фелисити сразу же вспомнила Бонни, как только мы появились у них в гостинице. Виллу она помнит не очень хорошо, но моя сестра, несомненно, останавливалась у них: в гостевой книге я видела ее подпись.
      У Кейт защемило сердце, когда она вспомнила, как увидела подпись, сделанную рукой сестры, и аккуратно написанный ниже ее домашний адрес.
      – Я хотел спросить, что случилось с Бонни? Ведь она же была с вашей сестрой. Где вы ее нашли? И когда?
      – Пять с половиной месяцев назад – почти сразу после того, как я заявила в полицию об исчезновении Виллы. Получив информацию о том, в каких городах она пользовалась кредитными картами, мы связались со службами защиты животных и нашли Бонни в приюте для бездомных собак в одном маленьком городке к югу от Провиденса. Ошейник и медальон пропали. Работники приюта нам рассказали, что когда Бонни нашли, она была грязная и голодная, – у Кейт перехватило дыхание, когда она все это вспомнила. – Она была так счастлива, когда увидела меня.
      – Значит, Бонни осталась одна не в нашем городе, а совсем в другом месте, – произнес Джон.
      – Я знаю. И понимаю, куда вы клоните: вы хотите сказать, что из вашего города Вилла уехала, и значит, несчастье случилось с ней где-то в другом месте.
      Джон слегка пожал плечами и стал хмуро смотреть на дорогу.
      – Но я в этом не уверена. Полученное мной письмо, – Кейт прикоснулась к открытке, все еще лежащей на приборной панели перед Джоном, – заставляет меня думать, что все произошло именно здесь.
      – Ну, а у кого эта открытка лежала целых пять месяцев вместе с рекламными журналами и каталогами?
      – У моего бывшего мужа, – ответила Кейт.
      – У вашего мужа? – с некоторым удивлением переспросил Джон.
      – Да, его имя Эндрю, – отозвалась Кейт.
      – Но вы говорили, что так зовут…
      – Любовника моей сестры, – спокойно закончила Кейт, глядя в окно на черную и блестящую прибрежную равнину и белые волны, набегавшие на песчаную отмель. – Его зовут Эндрю Уэллс.
      – У вашего мужа была любовная связь с вашей сестрой?
      – Да.
      – Мне очень жаль. Вероятно, это было ужасно для вас.
      Кейт была не в силах что-то ответить и молчала. В салоне автомобиля повисла напряженная тишина. Джон развернул машину, и они поехали обратно. Сердце Кейт бешено билось в груди, удары его отдавались в ушах и висках. Мать всегда учила их с сестрой, что нельзя посвящать посторонних людей в семейные неурядицы. Но теперь Кейт готова была рассказать все, если только это поможет найти Виллу. Правда, ей показалось довольно странным, что Джон больше заинтересовался изменой ее мужа, чем исчезновением сестры.
      Возвращались они той же дорогой. За окном мелькал уже знакомый пейзаж, и обратный путь показался значительно короче. Кейт дышала тяжело, прерывисто, чувствуя боль в груди. Она так долго страдала от неизвестности, что теперь ей временами хотелось просто забыться – отдохнуть от постоянно роившихся в голове ужасных мыслей и ни о чем не думать.
      До гостиницы оставалось уже около мили. Когда они миновали живописную, подсвеченную прожектором белую церковь, Джон повернул голову и посмотрел на Кейт. Их взгляды встретились и на несколько мгновений задержались друг на друге. Кейт была потрясена до глубины души: она вдруг интуитивно почувствовала, какую боль носит Джон в своем сердце, не позволяя ей вырваться наружу. В один момент ей все стало ясно без слов: несомненно, он не понаслышке знал, что такое предательство и измена, потому что это произошло с ним самим.
      – Это было ужасно для меня, – призналась Кейт.
      – Да… – Джон замялся, стараясь подобрать нужные слова, – больнее всего, когда тебя обманывают самые близкие люди – муж и сестра, например, как в вашем случае…
      – Да, это так. Но она не виновата в этом.
      – Что вы хотите этим сказать?
      – Ей было всего двадцать два года. Мой муж сам ее соблазнил… Впрочем, как я узнала потом, – Кейт сделала паузу и поправила себя, – вернее, как я в конце концов призналась себе, у него было много романов на стороне. Мы живем в Вашингтоне – там полно свободных раскованных девушек. Да вы и сами учились в этом городе и, думаю, знаете, как легко там завести интрижку.
      – А чем он занимается? Случайно, не политикой?
      – Он работает в команде одного из политиков, достаточно влиятельный человек.
      Кейт закрыла глаза и представила легкую улыбку на губах Эндрю, смеющиеся глаза, волнистые волосы и его манеру доверительно беседовать с человеком, слегка наклоняясь к нему. Он умел располагать к себе людей и входить к ним в доверие.
      – Вы еще женаты?
      – А почему вы об этом спрашиваете? Какое это имеет отношение к исчезновению Виллы?
      Джон замялся. Кейт взглянула на него и при тусклом свете фонарей увидела, что его сосредоточенный взгляд был устремлен куда-то вдаль, словно он упорно искал ответ на какой-то вопрос, но не находил его.
      – Мне просто интересно… может ли брак выжить после измены или же с ним нужно покончить… каким-либо образом.
      – Каким-либо образом? – нервно рассмеялась Кейт. – А что еще может положить конец браку, кроме развода? Ну, разве что…
      Слово, которое она не смогла произнести, было очевидным; и столь же очевидна была причина, по которой Джон задал свой вопрос: смерть его жены.
      Джон ничего не говорил и продолжал напряженно смотреть вперед, на маяк, как будто струящиеся яркие лучи могли осветить всю его жизнь и дать ответ на мучивший его вопрос.
      – Мы только что оформили наш развод. Я пришла забрать оставшиеся вещи и обнаружила эту открытку, – сказала Кейт.
      В глазах Джона, все это время смотревших с грустью и сочувствием, снова появилась деловая настороженность: внезапное упоминание об открытке вернуло его к реальности. Кейт ясно дала понять, что пора вернуться к разговору об ее сестре.
      – Итак, чем я могу вам помочь?
      – Я не знаю наверняка.
      – Но что-то вы для себя наметили? Не зря же вы решили отправиться в такую даль?
      – Да, вы правы, – ответила Кейт и на мгновение почувствовала острую тоску по дому – но не по мраморным монументам столицы, а по соленому запаху моря и устриц, по дюнам и пони Чинкотига.
      Они с Виллой очень любили свой родной остров, и никогда надолго не покидали его.
      – Ну, так скажите же мне, в конце концов, для чего вы искали встречи со мной?
      – Я хотела попросить вас спросить его, – сказала Кейт, не узнавая своего голоса.
      – Его?
      – Я понимаю, что сейчас вы не можете ничего мне сказать. Но я вас очень прошу, Джон: спросите своего клиента. Вилла очень походит на его типичную жертву: миниатюрная, с каштановыми волосами, ей было всего двадцать два года.
      Кейт взглянула на Джона и увидела, что его губы плотно сжаты. Он надавил на газ, и машина поехала быстрее. Они свернули с шоссе и теперь тряслись на ухабах грунтовой дороги, пролегающей между двумя рядами высоких елей и ведущей к гостинице «Восточный ветер», возвышающейся на утесе. Кейт знала, что Джон с нетерпением ждет того момента, когда она покинет его машину. Она представляет для него угрозу, ведь из-за нее он мог нарушить свой этический кодекс. И, кроме того, по его вопросам она догадалась, что когда-то и ему тоже пришлось пережить супружескую измену.
      Кейт опустила руку в карман и достала фотографию Виллы. Сегодня утром она хотела оставить ее в доме адвоката О'Рурка. Для этого она и пришла к нему. Но сейчас она не знала, согласится ли он хотя бы взглянуть на эту фотографию. Чувствуя щемящую боль в груди, Кейт в последний раз взглянула на доверчивую улыбку сестры и ее светящиеся от радости зеленые глаза и протянула фотографию Джону.
      – Пожалуйста, возьмите, – сказала она. – Покажите ее своему клиенту. Я вас очень прошу.
      – Нет, – ответил Джон, обеими руками вцепившись в руль. Он остановил машину возле ярко освещенного входа в «Восточный ветер». В вестибюле гостиницы свет был выключен, но Кейт заметила за занавеской вездесущую тень Фелисити.
      – Спасибо, что внимательно выслушали меня, – произнесла Кейт, повернувшись к Джону, и положила перед ним фотографию.
      Джон, хотя и не взял ее, но и не попытался заставить Кейт забрать фото.
      – Вам остается надеяться только на полицию, – сказал Джон, глядя прямо в глаза Кейт.
      – Нет, Джон, на вас.
      – Если вы так думаете, значит, вы уже не оставляете себе никакой надежды на благополучный исход.
      – Вы так считаете?
      Луч маяка скользнул по лицу Джона. Голова его была перевязана, но на виске и каштановых, уже начинающих седеть, волосах были видны следы засохшей крови. При виде этого Кейт невольно вспомнила окровавленную голову Джона, которую она увидела, когда он открыл ей дверь этим утром. Он пострадал из-за того, что защищает Меррилла, и Кейт, досадовавшая на его непреклонность, в то же время не могла не признать, что его преданность интересам клиента заслуживает уважения.
      – А вам никогда не хотелось, – медленно начала Кейт, и перед ее глазами возник ее офис в Академии наук, заваленный научными отчетами, графиками солености морской воды, сейсмограммами и данными о квотах на морской промысел, – забыть обо всех правилах и обязательствах и поступить по-своему, руководствуясь личными мотивами и желаниями?
      Джон вопросительно посмотрел на женщину. Кейт прикрыла глаза, вспоминая, как был возмущен ее брат и все жители их маленького острова, когда в прошлом году комиссия Национальной академии наук, в составе которой работала Кейт, значительно сократила квоты на ловлю крабов и устриц. Сколько гневных писем приходило тогда в ее адрес! А ведь если бы она проигнорировала тот факт, что численность этих видов катастрофически уменьшается с каждым годом, то все были бы довольны и счастливы.
      – Конечно, – ответил, наконец, Джон, и на его лице появилась легкая задумчивая улыбка, означающая, что ему было хорошо знакомо то, о чем говорила Кейт – Желание поступить именно так возникает у меня сто раз на дню. Но дело, которым я занимаюсь, не оставляет мне такой возможности.
      – У меня все точно так же, – отозвалась Кейт, и в ее голосе послышались сочувствие и понимание, однако она не отказалась от своего главного намерения и тут же сказала: – И все же я осмелюсь еще раз попросить вас: покажите Мерриллу эту карточку.
      Джон напрягся и встряхнул головой, словно отгоняя от себя невидимую пчелу. Чтобы он не успел вернуть ей фотографию, Кейт поспешно выбралась из машины. Открыв заднюю дверцу, она схватила поводок Бонни, потрепала на прощание Брейнера и взбежала по ступенькам на крыльцо гостиницы.
      Сердце ее бешено колотилось. Сидя рядом с Джоном О'Рурком, она почувствовала, что он понимает все ее чувства и разделяет их. Этот человек тоже пережил многое из того, что довелось пережить ей.
      Внезапно Бонни залаяла, и Кейт решила обернуться, чтобы помахать Джону рукой на прощание. Однако он уже не мог этого видеть. На дороге виднелись задние фары его быстро удалявшегося автомобиля. Должно быть, Джону хотелось как можно скорее уехать подальше от Кейт.

      Судья Патрик О'Рурк вот уже десять лет как вышел на пенсию, но в своей одежде он по-прежнему был очень тщателен. Даже сейчас, отправившись выносить мусор, он был одет так, будто шел на судебное заседание: накрахмаленная черная рубашка, галстук выпускника Йельского университета, завязанный полным виндзорским узлом, фланелевые брюки. Все в городе, за исключением четырех человек, по-прежнему называли его «господин судья» или «Ваша честь». Для всех горожан Патрик О'Рурк оставался тем беспристрастным и справедливым судьей, каким его знали долгие годы: на протяжении всех этих лет он верно служил Фемиде, и статуя богини Правосудия, высеченная его женой Лейлой и стоявшая у них в саду с тех самых пор, как он впервые надел судейскую мантию, постоянно напоминала об этом.
      Школьный автобус остановился у обочины, и из него выпорхнула Мэгги. Радостно размахивая руками, она побежала навстречу деду. Глядя на внучку, судья вспомнил ее отца в детстве: он тоже был таким же веселым и непосредственным, и энергия всегда била в нем через край. Выбросив пакет с мусором в бак, Патрик О'Рурк заключил подбежавшую внучку в объятия.
      – Ну, как дела, Мэгги? – спросил он.
      – Отлично, дедушка. А что это ты тут делал?
      – Выносил мусор, как видишь.
      – А почему ты, а не Мэв?
      – Ну, что значит «почему»? – пожал плечами Патрик, всем своим видом стараясь показать, что ничего особенного не происходило. – Мэв приготовила тебе вкусненькое, а потом взялась мыть посуду. Она же не может разорваться, верно?
      Мэгги встряхнула головой и с беспокойством посмотрела на деда:
      – С нами много лишних хлопот, да, дедушка?
      – О чем ты говоришь, Мэгги? – воскликнул судья. – Я просто не нарадуюсь, когда вы с Тедди живете со мной.
      – Правда? – подозрительно спросила Мэгги.
      – Вот что я тебе скажу, Маргарет Роуз, – торжественно произнес Патрик. – Единственное, в чем ты никогда не должна сомневаться, так это в том, что твой дед говорит правду. А теперь скажи-ка мне лучше: что у тебя в рюкзаке – камни, что ли?
      – Нет, дедушка, – хихикнула Мэгги, – книги, конечно.
      – Ну и тяжелые же у вас книги, – сказал он, помогая внучке нести рюкзак.
      – Нет, просто их очень много. Половину я еще вчера должна была взять, но вчера ведь я не была в школе из-за того, что случилось. Из-за этого кирпича, который бросили нам в окно… – Мэгги вздохнула, опустив голову, словно в этом происшествии была и ее вина.
      – Проклятые хулиганы, – произнес судья. – Только и могут, что напакостить и сбежать. Ну, ничего, вот увидишь, полиция до них доберется.
      – Не доберется, – ответила Мэгги. – Они не оставили никаких улик.
      В прежние годы Патрику О'Рурку не раз приходилось сталкиваться с угрозами из-за своей работы – для него это было вполне привычное дело, но он не мог спокойно относиться к тому, что теперь его внучка тоже вынуждена была переживать все эти ужасы. К счастью, Джон благоразумно рассудил, что будет лучше, если все они поживут пока в доме его отца. Здесь, по крайней мере, дети были в большей безопасности. Патрик повернулся к внучке, чтобы сказать ей что-нибудь ободряющее, но на уме у Мэгги было уже совсем другое: она вприпрыжку бросилась к дому и ворвалась на кухню.
      На столе стояло блюдо с шоколадными пирожными, которые приготовила Мэв. Мэгги налила себе стакан молока и схватила пирожное. Судья надеялся, что, увлеченная едой, она не заметит в раковине грязную миску и противень и не догадается, что он обманул ее насчет Мэв.
      – Знаешь, дедушка, нам почти удалось найти хорошую няню, – сообщила Мэгги, жуя пирожное.
      – Почему «почти»?
      – Потому что она у нас не осталась.
      – Да? И что же случилось? – с интересом полюбопытствовал судья, сидевший напротив внучки за кухонным столом.
      Он был рад возможности разузнать от Мэгги, что происходило в их жизни. Патрик с грустью осознавал, что теперь они с Джоном поменялись ролями. В те годы, когда он был в самом расцвете сил и работал судьей, ему постоянно не хватало времени на общение со своим сыном. А теперь Джон был все время занят, и ему было некогда поговорить с отцом.
      – Просто она не понравилась папе. В общем, может быть, и понравилась, но он рассердился на нее за то, что она увезла меня из дома, не спросив у него разрешения. Но как она могла спросить разрешения, если папа тогда был в больнице? Она ведь сделала это без всякого злого умысла, просто хотела помочь.
      – Помочь?
      – Нуда, мы поехали на автомойку мыть Брейнера. Это было так здорово… – Мэгги закрыла глаза, думая, как бы точнее передать деду свой восторг от той смелой затеи Кейт. – Мы просто фантастически провели время!
      – Фантастически? – усмехнулся судья. – Неужели мыть старого грязного пса на автомойке – такое уж увлекательное занятие?
      – Еще как! Кейт – так звали ту няню – сказала, что животные обожают купаться. У нее на родине, рассказала она, пони и собаки с удовольствием купаются в море. Вода очень полезна, от нее все чувствуют себя лучше. И к людям это тоже относится. И знаешь что, дедушка?
      – Что? – спросил судья, отряхивая шоколадные крошки с губ внучки.
      – Я сама убедилась в этом. Я приняла ванну, после того, как Кейт уехала, и почувствовала себя лучше. Сегодня вечером я опять искупаюсь.
      Судья нахмурился: Джон что – сошел с ума? Новая няня вымыла собаку и воодушевила Мэгги принять ванну, а он еще придирается? Осторожность осторожностью, но у Джона и без того было слишком много проблем. Хорошую няню и домработницу нелегко было найти. Патрик вздохнул, вспомнив о Мэв.
      Этим утром она вела в саду долгую и задушевную беседу со своей сестрой Бриджит. Только вот не задача – эта Бриджит умерла уже лет пятнадцать назад… Иногда Мэв разговаривала со своими детьми, хотя она никогда не была замужем и, насколько было известно Патрику, не имела детей. Но все равно она говорила с ними, называя их по именам: Мэтью, Марк, Люк, Джон.
      Это чрезвычайно тревожило Патрика: он понимал, что очень скоро его старая домработница окончательно выживет из ума. Но в то же время у него был и еще один, гораздо более серьезный, повод для беспокойства: с ним самим тоже периодически – хотя и не так часто, как с Мэв – случалось нечто подобное.
      Отец Джона уже дважды вел в своем кабинете судебное заседание и обращался с напутственной речью к присяжным. А на прошлой неделе, проснувшись ночью, он обнаружил, что стоит посреди спальни не в своем старом клетчатом халате, а в судейской мантии, в которую облачался на протяжении стольких лет. Очевидно, его снедала тоска по тем временам, когда он занимал столь высокое положение в обществе и был всеми уважаемым человеком, и теперь, неосознанно надевая на себя мантию, он словно пытался вернуть себе то ощущение собственной значимости, которое с каждым днем становилось в нем все более зыбким.
      – А где папа, у себя в офисе? – спросила Мэгги, подливая себе молока.
      – По-моему, он говорил, что ему предстоит встреча за городом.
      – За городом? – испуганно выдохнула Мэгги.
      Судья прикусил язык и выругал себя за то, что так необдуманно проболтался. Он был бы рад, если бы мог исправить положение какой-нибудь ловкой выдумкой, но в этот момент ему, как назло, ничего не приходило в голову. Патрик был глубоко убежден, что детям далеко не всегда следует знать правду. Взрослые не должны нагружать их своими проблемами под видом так называемого «полного взаимного доверия». Дети есть дети. Их дело – хорошо учиться и радоваться жизни, а хлопоты и беспокойства – это удел взрослых.
      – Так папа сейчас за городом? – повторила Мэгги, нервно сдавив пирожное пальцами.
      Судья глубоко вздохнул. Что так напугало девочку: то, что ее отец едет по загородной дороге и может разбиться, как ее мать? Или она, так же, как и Джон в ее возрасте, беспокоится из-за того, что ее отец-адвокат, отправившийся по долгу службы на свидание со своим клиентом, находится сейчас за тяжелыми металлическими дверями тюрьмы для особо опасных преступников?
      – Давайте-ка лучше посмотрим, что у вас в рюкзаке, мисс, – строго сказал судья. – Вам не кажется, что пора делать уроки? Вы должны хорошо учиться, если хотите попасть в Йельский колледж и Джорджтаун. Туда ведь не берут всех подряд. Так что хватит болтать – пора браться за дело.
      – Дедушка, скажи мне! – отчаянно взвыла Мэгги, болезненно сморщив лицо. – Где папа?
      Судье уже приходилось видеть внучку в таком состоянии: еще несколько секунд – и она разрыдается. Однако он знал, каким образом Джону обычно удавалось предотвратить это: как ни странно – рассказав правду, какой бы она ни была. И судья решился сказать правду, хотя был убежден, что ребенку не следовало этого знать.
      – Джон поехал в тюрьму, – нехотя произнес он, – к Мерриллу.
      Мэгги понимающе кивнула и на ее лице, к удивлению деда, появилось облегчение.
      – Ну, что, теперь ты спокойна? – спросил Патрик.
      Мэгги пожала плечами.
      – Я всегда беспокоюсь за папу, когда он не дома, и особенно, когда он ездит к Мерриллу – это ведь ужасный человек, убийца. Но все равно мне спокойнее, когда я знаю, где папа находится.
      – М-да, – задумчиво протянул старик, – когда-то, до того как стать судьей, я тоже работал адвокатом, как твой отец. Джон был тогда такой же маленький, как ты сейчас, и… (только не говори ему, что я тебе рассказал) он просто с ума сходил, когда я уезжал к клиенту в тюрьму. Наверное, он боялся, что я окажусь запертым там вместе со всеми этими преступниками-убийцами.
      – Папа мне все объяснил, – сказала Мэгги, с удовольствием прожевывая свое пирожное, – и поэтому я знаю, что мне нечего бояться. Его не могут там запереть, потому что в тюрьме кругом охранники и они всегда начеку. А Меррилла перед свиданием обыскивают, так что он не может пронести никакого оружия, чтобы напасть на папу.
      – Да, твой отец очень умно поступил. Похоже, он учится на моих ошибках.
      – А как тебе удалось стать из адвоката судьей? – поинтересовалась Мэгги.
      – Благодаря тому, что я был опытным юристом и хорошо зарекомендовал себя работой в суде.
      – А судье ведь не нужно ходить к преступникам в тюрьму, верно?
      – Верно. И не только не нужно, но и вообще нельзя.
      – Понятно, – задумчиво произнесла девочка.
      Судья откинулся на спинку стула, внимательно глядя на внучку. У Мэгги были такие умные, задумчивые глаза. «Она станет хорошим юристом, – подумал Патрик. – И Тедди тоже». Однако он надеялся, что внуки выберут не уголовное, а, например, корпоративное или имущественное право.
      Судья вспомнил серийного убийцу Грега Меррилла. Скромный с виду человек, с ангельским личиком и тихим голосом. Монстр, погубивший столько невинных жизней.
      Джонни был сейчас с ним. Судья посмотрел на часы: да, именно сейчас, в этот момент, его сын должен был беседовать со своим клиентом. За свою жизнь Патрику довелось повидать немало страшных преступников, и, как судья, он привык относиться к ним спокойно и беспристрастно, однако теперь ему было не по себе от того, что его сын защищал одного из них.
      Патрик взглянул на невинное лицо своей внучки и попытался улыбнуться. Сколько опасных людей он и его сын выпустили на свободу, опираясь на букву закона? Сотни? Тысячи?
      Судья вздохнул. Все это, как ему казалось теперь, было несправедливо по отношению к этому невинному созданию, сидевшему перед ним с шоколадными крошками на губах. Однако по закону, любой преступник имел право на справедливый суд, и, если вина его не была доказана, он должен был считаться невиновным. Все это было прекрасно известно судье, но теперь это торжество закона уже вовсе не вдохновляло его, как некогда в молодости. Из ярого либерала он превратился теперь в убежденного консерватора. Патрик на сто процентов поддерживал судью Майлса Эдамса, приговорившего Грегори Бернарда Меррилла к смертной казни.
      – Это из-за тебя, – сказал он вслух. Глядя в голубые глаза Мэгги, доставшиеся ей от ее красавицы-матери, судья понял, что именно дети заставляют человека становиться более консервативными в своих убеждениях. Либералу, у которого появились внуки, прямой путь в консерваторы.
      – Ты о чем, дедушка?
      – Что? – переспросил Патрик, не сводя глаз с внучки.
      – Ты сказал «это из-за тебя». Что «из-за меня»?
      Судья почувствовал, что краснеет. Ему было стыдно оттого, что с ним опять случилось то же, что с Мэв. Он забылся и, сам того не сознавая, заговорил вслух. Что подумает внучка?
      – Ничего, ничего, Мэгги, это я так… Не обращай внимания, кушай свое пирожное.
      – Ты говорил, Мэв взялась мыть посуду, – кинув взгляд на раковину, сказала Мэгги. – Но, похоже, у нее не хватило сил довести это дело до конца.
      – Думаю, ты права.
      – Тогда я ей помогу, – добавила Мэгги и, убрав со стола свой стакан и тарелку, открыла кран. – Мыть посуду тоже полезно: вода смывает все плохое и уносит с собой. Это Кейт мне сказала.
      – Кейт?
      – Ну да, наша несостоявшаяся няня, – с грустью сообщила Мэгги.
      – Я вижу, ее жизненная философия – сочетать приятное с полезным.
      – Да, это точно.
      – Что ж, Мэв будет тебе благодарна за помощь, – сказал судья, глядя, как Мэгги закатывает рукава и капает в раковину зеленое средство для мытья посуды.
      С некоторых пор Патрик считал своим долгом оберегать Мэв Коннелли. Он не хотел, чтобы та закончила свои дни в доме для престарелых. О ней некому было позаботиться, ведь у нее не было ни детей, ни родственников, а единственная сестра давно умерла.
      Мэв заботилась о нем после смерти Лейлы, и теперь наступил его черед. Они оба нуждались друг в друге. Мэв была ему предана, и Патрик О'Рурк искренне любил эту женщину. Потому что каждому человеку нужно кого-то любить.
      Судья подумал о своем сыне, и у него закололо сердце. Джон до сих пор не мог оправиться от раны, нанесенной ему Терезой. Он очень переживал измену жены, но ее смерть стала для него еще большей трагедией. Женщины словно перестали для него существовать, и Патрик боялся, что его сын уже никогда не сможет полюбить вновь. Как и любой другой человек, Джон нуждался в любви, но душа его ее не принимала.
      Рана в его сердце была слишком глубока.
      Джон О'Рурк вошел в Уинтерхэм – единственную в их городе тюрьму, где содержались приговоренные к смертной казни преступники. Оказавшись за высокими стенами с натянутой по верху колючей проволокой, он прошел через несколько металлодетекторов и автоматических дверей. Некоторые охранники здоровались с ним, другие встречали его молча, с каменным выражением лица.
      – У меня свидание с моим клиентом Грегом Мерриллом, – сказал Джон Рику Кармоди – высокому и толстому охраннику, делавшему вид, будто он понятия не имеет, кто такой Джон и что он делает в этой тюрьме.
      – Вам придется подождать, – сказал охранник, не отрываясь от чтения журнала.
      Джон ничего не ответил, но кровь бешено застучала у него в висках. К нему, адвокату приговоренного к смерти, тюремные охранники относились с большей враждебностью, чем к какому-нибудь грабителю. Однако опыт научил его, что в таких случаях лучше не взрываться, а вести себя как можно спокойнее.
      Усевшись на массивный стул с коричневой виниловой обивкой, Джон открыл свой портфель и достал из него бумаги со своими записями. Он принялся просматривать их, чтобы не терять время зря, но невольно мысли приняли совсем другое направление: он вспомнил Кейт Хэррис и то, что она сообщила ему о сестре и муже. После этой встречи Джон всю ночь провел без сна: история, рассказанная Кейт, разбередила его еще свежую рану. Как ей удалось пережить предательство двух самых близких людей? Джон до сих пор, думая о Терезе и Баркли, не мог сдержать дрожь.
      – Скажите-ка, адвокат…
      Джон поднял глаза и увидел, что Рик Кармоди смотрит на него и ухмыляется.
      – Где вас так зацепили? – спросил он, указывая на перевязанную голову Джона. – Случайно, не в пьяной драке?
      – Какое это имеет значение? – бросил Джон, сделав глубокий вдох, чтобы отогнать от себя воспоминания о Терезе.
      – Хотелось бы посмотреть на того, кто это сделал, – с усмешкой сказал охранник, похрустывая костяшками своих толстых пальцев.
      Перебрав все суставы, он зевнул и сделал адвокату знак подойти. Сохраняя внешнее спокойствие, Джон позволил охраннику провести ручным металлодетектором по его рукам и ногам, хотя в этот момент ему больше всего хотелось накинуться на Кармоди с кулаками – и даже не за его хамское поведение, а за то, с каким нахальным любопытством он, придвинувшись вплотную, рассматривал его рану на голове.
      – Да, они постарались, – сказал охранник.
      – Кто «они»? – спросил Джон. – Вам что-то известно об этом?
      – Что вы, господин адвокат, лично мне вообще ничего не известно, – ответил Кармоди, состроив издевательски невинную мину.
      – Хорошо, если так, – произнес Джон, задыхаясь от ярости, – потому что там были и мои дети. Вы понимаете? Дети! Они подвергались опасности в собственном доме! Они могли пострадать – и от самого кирпича, и от осколков стекла, разлетевшегося по всей кухне. Вам это не приходило в голову?
      – Мне? На что это вы намекаете? Думайте, что говорите. Вы что, меня обвиняете? Нет, это уж слишком… Если будете продолжать в том же духе, мне придется просто выдворить вас отсюда!
      – Вы обязаны пропустить меня к моему клиенту.
      – Я обязан следить за тем, чтобы здесь не было беспорядка, а вы, я вижу, нарываетесь на скандал. Так что выбирайте: либо вы прекращаете пороть чушь про кирпич и разбитое окно, либо убираетесь отсюда подобру-поздорову, ясно?
      – Не важно, кто это был… – начал Джон, совершенно не беспокоясь уже о том, что его могут выставить вон (до тех пор пока он не столкнулся лицом к лицу с человеком, несомненно, одобрявшим дерзкую выходку его недоброжелателей, Джон даже не подозревал, как много накипело в его душе за это время), – …важно то, что мои дети могли пострадать. Слышите? Мои дети! Поэтому, уж простите меня, я не могу отнестись к этому происшествию с юмором.
      – Ну, что ж, давайте забудем об этом. С вашими детьми все в порядке?
      – К счастью, да.
      – Ну, вот и прекрасно – это ведь самое главное.
      – Да, вы правы… Так я могу увидеться со своим клиентом?
      Кармоди отодвинул засов и пропустил Джона в отделение. Сердце Джона учащенно билось – из-за Кейт Хэррис, разбередившей его старые раны, из-за Кармоди (возможно, причастного к инциденту с кирпичом), да и просто из-за того, что он переступал порог отделения, где находились люди, приговоренные к смертной казни.
      Преступники содержались в одиночных камерах, площадью семь на двенадцать футов: в каждой из них была металлическая койка, стол и в углу – небольшой санузел, состоявший из раковины и унитаза. Двадцать два часа в сутки заключенные пребывали в полном одиночестве, и только два часа – с шести до восьми вечера – они имели право находиться в общей комнате и общаться друг с другом. Однако никакие контакты с задержанными, содержавшимися в других отделениях, не допускались.
      Меррилл был заключен в «Камеру смерти», находившуюся рядом с комнатой, где смертные приговоры приводились в исполнение. «Камера смерти» располагалась прямо напротив поста круглосуточно дежурившей охраны, и охранникам было видно все, что Меррилл делал – вплоть до пользования унитазом. Джон уже не раз писал прошения о переводе своего подзащитного в другую камеру, ссылаясь на негуманность такого содержания, но его просьбы не были удовлетворены. О'Рурк понимал, что Меррилл так и останется в «Камере смерти» до тех пор, пока в тюрьме не появится более опасный преступник.
      – Здравствуйте, Джон, – сказал Меррилл своим тихим приятным голосом, как только адвокат вошел в комнату свиданий.
      – Здравствуйте, Грег.
      Меррилл, в оранжевой арестантской робе, сидел за деревянным столом и, как казалось, был совершенно спокоен. В руках он сжимал Библию, с которой теперь никогда не расставался. В комнате для свиданий была установлена камера наблюдения, позволяющая охранникам следить за всем происходящим.
      – Что случилось с вашей головой?
      – Да ничего, просто ушибся.
      Джон открыл портфель и вынул оттуда бумаги. Он сам не знал, почему не сказал Грегу правду. Может быть, ему не хотелось, чтобы тот испытывал неловкость оттого, что адвокат пострадал из-за него. Или, возможно, он подсознательно не хотел упоминать в разговоре с убийцей свой дом и семью.
      – Да благословит вас Господь, Джон, – тихо произнес Грег, благоговейно сложив руки и склонив голову. – Я постоянно молюсь о том, чтобы беды всегда обходили вас стороной.
      – Спасибо, Грег, – ответил Джон, нисколько не удивившись его словам: за годы своей адвокатской практики он успел привыкнуть к тому, что многие преступники, попав в тюрьму, ударялись в религию. – Итак, перейдем к делу…
      Джон ознакомил Меррилла со своим обращением к суду и очередным прошением о переводе его в другую камеру.
      – О, да, здесь просто ужасно, – сказал Грег дрогнувшим голосом. – Я не могу даже спокойно сходить в туалет. Охранники смеются и издеваются надо мной.
      – Я вас понимаю, Грег, и я постараюсь добиться, чтобы вас все-таки перевели в другую камеру.
      – Знаете, Джон… я не боюсь умирать. Я верю, Господь любит меня, и я не попаду в ад. Я знаю это, Джон, знаю совершенно точно. Вам, наверное, кажется странным, что я так в этом уверен?
      – Я знаю, что вы в это верите, Грег, – ровным голосом ответил Джон, взглянув в затуманенные глаза своего клиента.
      В этом человеке жила неистребимая потребность убивать и причинять боль. Она была такой же неотъемлемой частью его существа, как его карие глаза и вьющиеся волосы. Меррилл признался в убийстве семи девушек, но жертв, подвергшихся нападению с его стороны, было гораздо больше.
      – Здесь для меня ад, – чуть слышно прошептал Грег. – В этой тюрьме, где меня стережет всякое огребье. Эти люди ненавидят меня, Джон. Но я ведь, по крайней мере, признался в том, что я совершил. О, я с нетерпением жду смерти, потому что жизнь для меня здесь просто невыносима.
      Джон кивнул. Грег говорил, что ждет смерти, но на самом деле он отчаянно боролся за право жить. И Джон, как адвокат, обязан был помочь ему в этом.
      – Вот еще что, – добавил Джон, вытаскивая из портфеля новую стопку бумаг. – Я перечитал отчеты доктора Беквита и набросал резюме.
      – Перечитали? – поинтересовался Грег, и глаза его заблестели.
      – Ну да.
      Джон часто обращался к доктору Беквиту за психиатрическим освидетельствованием своих клиентов, чтобы использовать его заключения в суде. Был, например, случай, когда Беквит установил, что клиент Джона – человек с неустойчивой психикой – принимал по рецепту врача недостаточную дозу лекарства. Джон обратил на этот факт внимание суда («Моему подзащитному была прописана недостаточная доза лекарства, следствием чего стал эмоциональный срыв, подтолкнувший его к совершению кражи…») – и, благодаря этому, добился смягчения приговора. В другой раз, когда Джон защищал юриста, убившего из ревности свою неверную жену, доктор Беквит дал заключение об угнетенном психическом состоянии подсудимого и о том, что убийство было, несомненно, совершено в состоянии аффекта.
      – Вы считаете, у нас есть какая-то надежда, Джон?
      – Возможно. Доктор Беквит хочет снова увидеться с вами, – ответил Джон, кинув взгляд на папку.
      С тех пор как Джон подключил к своей работе Беквита, психиатр приходил побеседовать с Мерриллом раз в неделю.
      – Мне нравится этот человек, Джон. Он понимает меня… говорит, что моя парафилия – это все равно что рак сознания. Разве человек, заболевший раком груди или мозга, виноват в этом? Нет, конечно. И доктор Беквит понимает, что я тоже ни в чем не виноват…
      Джон кивнул, глядя своему клиенту в глаза. Меррилл всегда был внешне очень спокойным: даже сейчас, когда он говорил о своей болезни, на его лице не было ни тени волнения. Джон тоже старался не выражать своего беспокойства и не принимать историю Мэррилла близко к сердцу: он был всего лишь адвокатом, и от него не требовалось ничего, кроме юридической помощи.
      – У меня больное сознание, – продолжал Грег. – Я не виноват в том, что мне хотелось убивать женщин – я просто не мог избавиться от этих фантазий. Они сами приходили, преследовали меня – спросите у доктора Беквита…
      – Да, я знаю, – ответил Джон, и его взгляд упал на самую толстую папку – запись показаний Грега, рассказавшего о всех своих убийствах и назвавшего места, где были спрятаны тела жертв.
      – Сейчас мне временно удалось избавиться от этих мыслей благодаря лекарству Депо-Провера… Доктор Беквит все понимает. Я не идиот, не придурок – я просто психически болен. Доктор согласен с тем, что я гений, и что мы с Дарлой более чем достойны быть членами Клуба интеллектуалов «Менса».
      – Да, он знает, что говорит, – сказал Джон, по-прежнему перебирая пальцами папки.
      Дарла Бил была невестой Грега – одной из немногих женщин, навещавших его в тюрьме. Это обстоятельство очень удивляло Джона.
      Ища нужную папку, Джон невольно стал перебирать в уме места, где были обнаружены тела убитых девушек: Эксетер, Готорн, Стонингтон… Потом он стал вспоминать те названия, о которых узнал от Грега в конфиденциальной беседе. Об этих нападениях Мэррилла следствию было неизвестно.
      Этой ночью, мучаясь от бессонницы, Джон думал о том, что рассказала ему Кейт Хэррис об измене мужа и загадочном исчезновении сестры. Не в силах отделаться от этих мыслей, он, в конце концов, встал с кровати и спустился в свой кабинет, чтобы еще раз просмотреть папку с признаниями Меррилла.
      К трем часам ночи Джон убедился в том, что в этих записях ни разу не фигурировало имя Виллы Хэррис, и даже не упоминалась девушка, по описанию на нее походившая. Среди мест, где, по признанию Грега, он нападал на женщин, также не было тех, которые называла Кейт. Лишь на одной из последних страниц Джон, уже было уверившийся в непричастности своего клиента к исчезновению Виллы, наткнулся на название «Фэрхейвен».
      Фэрхейвен, штат Массачусетс: именно здесь, по словам Кейт, ее сестра пользовалась картой «Тексако». Маленький городок, чуть восточнее Нью-Бедфорда: повсюду рыбацкие лодки и аккуратные домики, окруженные розовыми кустами и белыми частоколами.
      Грег рассказал Джону, что однажды в Фэрхейвене он, забравшись на перевернутую вверх дном шлюпку, подсматривал за женщиной лет тридцати в окно ее спальни. Окно выходило на задний двор, и он надеялся, что ему удастся, никем не замеченным, пробраться внутрь.
      – Доктор Беквит нашел какое-то новое определение моей болезни? – с необыкновенным оживлением спросил Грег, резко подавшись вперед и отодвинув от себя Библию.
      – Об этом мне ничего не известно, – осторожно ответил Джон. – Думаю, он просто хочет еще раз с вами поговорить.
      – Такой авторитетный, уважаемый человек, – заговорил Грег с нездоровым блеском в глазах, – директор Центра изучения парафилий при Университете Мейстона, член комитета по утверждению диагностического руководства DSM-IV… верно?
      – Да. И что?
      – А то, что такой человек, как он, неспроста мной заинтересовался. Он хочет сформулировать на моем примере новый диагноз… Я с отличием окончил Университет Коннектикута, но у меня, как он выразился, «в высшей степени примитивная личностная структура», – глаза Грега сверкнули. – Я поработитель душ, я превращал людей в зомби, подчинял их себе, лишал их собственной воли… Я оставлял девушек в волноломе еще живыми, незадолго до начала прилива… и они знали, какая участь их ожидает (одной из них, правда, удалось выбраться)… Доктор считает, что в этих моих поступках есть очень глубокий смысл…
      Джон с некоторым беспокойством взглянул на своего клиента. Этого ему еще не доводилось слышать ни от самого Грега, ни от доктора Беквита. Меррилл выглядел ужасно довольным.
      – В то же время, – продолжал он, – я поступал с ними очень великодушно: я давал им шанс выжить, давал им надежду. Они до самого конца могли надеяться на спасение – до тех пор, пока вода прилива не скрывала их с головой. Одной девушке даже удалось выбраться из воды – и все благодаря мне: я превратил ее в зомби, но оставил живой. Я подарил ей надежду и, значит, подарил жизнь. Человек жив, пока у него есть надежда. Я знаю это по себе: меня бросили в эту ужасную «Камеру смерти», но я все равно живу, потому что надеюсь. Такова уж человеческая природа.
      – Скажите, пожалуйста, Грег, где… – начал Джон, чувствуя, как кровь застучала в его висках.
      – Доктор Беквит считает, что у меня комплекс Бога, – не слушая, продолжал говорить Грег, задумчиво покачивая головой. – Я могу дарить надежду и отнимать ее, если захочу. Я подарил той девушке последние минуты. Это был щедрый подарок, уверяю вас, Джон. Я сделал ее счастливой. Я уничтожил ее сознание, но оставил жизнь ее телу.
      – В тот день, вероятно, вы не совсем точно рассчитали время прилива, – заметил Джон.
      Меррилл, как было известно, всегда проводил последний час со своей агонизирующей жертвой, а когда вода поднималась почти до уровня волнолома, уходил, чтобы не промочить ноги.
      – Я убивал в этих девушках то, что я больше всего ненавижу в себе… Доктор Беквит понимает это, – произнес Грег, опять оставив без внимания реплику Джона: лицо его было по-прежнему довольно спокойным, и лишь раздувавшиеся ноздри выдавали сильное эмоциональное возбуждение.
      – Думаю, доктор Беквит еще не сделал окончательного заключения, Грег, – ровным голосом произнес Джон. – Разве он говорил вам что-то об этом?
      Грег грустно засмеялся и покачал головой:
      – Если бы он открыл мне все сразу, это только навредило бы его исследованию, потому что в этом случае доктор Беквит, возможно, стал бы подозревать, что я специально подстраиваю свои мысли и симптомы под поставленный мне диагноз… Нет, он ничего мне не говорил. Я сам обо всем догадался.
      – Каким образом?
      – Ничего удивительного в этом нет, Джон, – сказал Грег. – Я ведь член клуба «Менса», надеюсь, вы помните? У меня прекрасно развита интуиция, и я читал о случаях, подобных моему, возможно, больше чем любой психиатр. Поэтому я могу сам поставить себе диагноз. Я говорю о себе как врач – только и всего, – произнес Меррилл и, снова взяв в руки Библию, продолжил: – Господь правит моей лодкой, а я просто налегаю на весла… Джон, вы прекрасно защищаете меня, и я очень благодарен вам за это. Однако вам все же не следует говорить того, о чем вы понятия не имеете. Откуда вам знать – правильно я рассчитал время прилива или нет? Так что не говорите этого больше, прошу вас.
      – Хорошо, Грег.
      Меррилл удовлетворенно кивнул.
      – А за хорошую новость – спасибо: я очень рад, что доктор Беквит снова придет ко мне. Это все или вы еще о чем-то хотели со мной поговорить?
      – Да.
      Джон достал из портфеля папку с показаниями Грега и положил ее на стол перед собой. Потом, сунув руку в карман, он нащупал фотографию Виллы Хэррис, и перед его глазами всплыло лицо Кейт, залитое слезами, блестевшими на ее веснушчатых щеках. В душе Джона происходила отчаянная борьба: имел ли он право выпытывать что-то у своего клиента, преследуя свои личные цели? И зачем, собственно, ему это было нужно? Затем, чтобы помочь едва знакомой женщине узнать о судьбе своей пропавшей сестры? Или чтобы удовлетворить свое собственное любопытство? Он резко поднял глаза и встретился взглядом с Грегом Мерриллом.
      – Расскажите мне кое-что, Грег.
      – Пожалуйста, все, что угодно.
      – Фэрхейвен, Массачусетс, – продолжил Джон, наблюдая за реакцией Грега.
      Губы Меррилла тронула легкая улыбка, на щеках появились ямочки, но глаза его остались равнодушными, без тени каких-либо эмоций.
      – А, Спящая красавица, – протянул он.
      – Да, расскажите мне о ней.
      – Ну, я ведь уже рассказывал – разве нет? У вас ведь все записано и хранится вот в этой папке.
      – Расскажите еще раз, – требовательно попросил Джон и потом, увидев, что улыбка с лица Грега исчезла, как можно мягче, добавил: – Пожалуйста.
      – У меня очень чувствительная натура, Джон, – сказал Грег, и подбородок его задрожал. – Я не выношу, когда со мной разговаривают таким резким тоном.
      – Я знаю, Грег, простите меня, пожалуйста. Я просто хочу, чтобы вы еще раз рассказали мне эту историю – это важно.
      – Хорошо, – улыбка снова осветила лицо Меррилла, и он прикоснулся к Библии, словно ища в ней вдохновения для рассказа. – Так вот, я проезжал по этому городу на машине…
      «Он рассказывает об этом как о самом обыденном происшествии – как коммивояжер об одной из своих бесчисленных поездок», – подумал Джон.
      – …и мне захотелось в туалет. Я припарковал машину на стоянке позади прачечной самообслуживания, в районе небольшого торгового центра. Дом той девушки находился напротив автостоянки. Я случайно повернул голову назад… и увидел, как в ее спальне зажегся свет…
      Глаза Грега опять затуманились. Это всегда происходило с ним, когда он рассказывал о своих убийствах и нападениях, в том числе и несостоявшихся. Глаза его в такие минуты становились совершенно стеклянными, а губы сухими. Он рассказывал о своих преступлениях с такой страстью, с таким надрывом, словно говорил о безвозвратно потерянной любви всей своей жизни.
      – Почему тогда? Почему именно в тот момент во мне пробудилось это желание?.. Как я вам уже говорил, мне нужно было в туалет. Я подошел к кирпичной стене, потом обернулся… Если бы она не зажгла свет в своей спальне, если бы не было этих нескольких секунд, пока она задергивала занавески… – тонкие белые занавески, между которыми осталась узкая щель…
      Джон внимательно слушал. Он уже слышал эту историю из уст Меррилла, но его сердце снова кольнуло, как в первый раз. «Насколько все в жизни зависит от какой-нибудь совершенно незначительной случайности… Если бы эта мелочь не привлекла внимание Грега Меррилла, он бы спокойно уехал – и все».
      – Она была прелестна. Совсем юная, лет тринадцати-четырнадцати. Она еще не знала, что я ее выбрал, не знала, какую власть она имела надо мной в тот момент… Я перелез через забор, порвав джинсы о ржавые прутья, и подкрался к дому. Там лежала старая гребная шлюпка, я перевернул ее вверх дном и, взобравшись на нее, наблюдал за девушкой, пока она не легла спать.
      – Вас никто не заметил? – спросил Джон. Его рука по-прежнему лежала в кармане, сжимая фотографию Виллы.
      – Нет. Я был невидим и неуловим, как ночной ветер. И я безумно ее хотел. Я уже рисовал себе все в своем воображении… Даже решил, где спрятать ее – в большом каменном волноломе в Нью-Бедфорде. Неподалеку от пристани, откуда отходит теплоход на Виньярд…
      – Да, я знаю это место.
      – Но ничего не вышло, – сказал Грег, встряхнув головой, и застилавшая его глаза мутная пелена исчезла. – Окно оказалось закрыто, и ее отец был дома. Я услышал его голос, доносившийся изнутри.
      – Вас только это остановило?
      – Ну да. Что еще могло бы меня остановить?
      Джон провел пальцами по лежавшей в его кармане фотографии и невольно подумал: не было ли поблизости от того места автозаправки? Не Вилла ли спугнула в тот вечер Грега? В этом случае, после постигшей его неудачи с первой намеченной жертвой, он вполне мог переключиться и на случайно подвернувшуюся другую.
      – И что было дальше? Расскажите, пожалуйста, Грег.
      Меррилл пожал плечами:
      – Все на этом закончилось. Я не стал рисковать. Тогда я был еще не готов открыто заявить о себе, и мне вовсе не хотелось, чтобы меня схватил и избил какой-то грубый рыбак. Я хотел явиться людям по-другому, с высоко поднятой головой…
      – Понимаю, – заметил Джон и потом, посмотрев Грегу прямо в глаза, спросил: – Какое время года было тогда? Вы помните?
      Грег закрыл глаза, и ноздри его задрожали, втягивая воздух.
      – Весна. Весна в самом разгаре: я до сих пор помню тот запах цветов, который стоял в саду.
      – Так, значит, весна… Это мог быть апрель?
      – Возможно, – ответил Грег. – Потому что было еще довольно прохладно: девушка даже не оставила на ночь окно открытым, хотя в их доме точно не было кондиционера. Семья была явно не из богатых: скромный маленький домик… А шлюпка! Видели бы вы ту шлюпку, на которой я стоял у окна… – ее давно бы уже стоило выкинуть!
      – Все ясно, – сказал Джон, не переставая думать о Вилле: ведь она была в Фэрхейвене именно в это время, о чем свидетельствовала использованная ей здесь карта «Тексако».
      Наверху загудела лампа. Снова разложив все бумаги по папкам, Джон убрал их в свой коричневый кожаный портфель. В этот момент в комнату из-за закрытой двери просочился запах еды, и Грег отодвинул свой стул от стола, собираясь подняться. Он ел в своей камере, куда ему трижды в день приносили еду в одноразовой посуде.
      – Один момент, прошу вас, – промолвил Джон, стараясь говорить как можно спокойнее, но чувствуя, что пульс выходит из-под контроля; пальцы его опять сжали в кармане фотографию. – Последний вопрос, Грег.
      – Уже время обеда, – извиняющимся тоном напомнил Меррилл, поднимаясь.
      – Да, я знаю… Но, пожалуйста, взгляните на это, – Джон вынул наконец фотографию Виллы. – Видели когда-нибудь эту девушку?
      Джон внимательно следил за выражением лица Грега и заметил, что в его глазах появилось сомнение. Меррилл протянул руку, чтобы взять снимок и рассмотреть его поближе, но Джон инстинктивно подался назад и не позволил ему даже дотронуться до фотографии. Перед его глазами стояло залитое слезами лицо Кейт.
      – Видели ее когда-нибудь? – повторил Джон.
      Грег склонил голову набок. По выражению его глаз никогда нельзя было понять, что происходило в его душе: они были какие-то непроницаемые, холодные и неподвижные, как у акулы – даже тогда, когда он говорил о том, что его волновало. Однако в этот момент, когда Грег взглянул на фотографию улыбающейся Виллы Хэррис, Джону показалось, что в глазах его блеснул огонек.
      Мгновенная вспышка, легкое волнение на поверхности моря от проплывшей крупной рыбы, и потом – ничего. Глаза Грега – это бездонное море – были по-прежнему спокойны и неподвижны, и Джон даже засомневался, действительно ли в них только что мелькнуло какое-то чувство.
      – Нет, Джон, – ответил Грег, – мне очень жаль, но я никогда в жизни ее не видел.
      Джон молча смотрел в глаза своего клиента, безуспешно пытаясь разглядеть в море рябь от мгновенно всколыхнувшейся воды.
      – Я никогда не видел эту девушку, – с улыбкой повторил Грег и направился к двери, увлекаемый запахом обеда.
      Благоговейно сжимая в руках Библию, Грег Меррилл покинул комнату свиданий и прошествовал по коридору к своей камере в сопровождении охранника. Джон остался один, все еще держа в руке фотографию молодой улыбающейся женщины.
      Поднявшись, чтобы тоже уйти, он почувствовал, что рана на его голове заныла. Джон кинул последний взгляд на миловидное лицо Виллы Хэррис и с укором покачал головой. «Как ты могла? – хотелось ему спросить у нее. – Как ты могла нанести такой удар своей сестре?»

      Прошло два с половиной дня. За это время Кейт проезжала мимо дома О'Рурков целых пять раз. Она просто не могла удержаться от этого: Джон О'Рурк был ее единственной надеждой. Кейт понимала, что Джон связан этическим кодексом адвоката и поэтому, даже если ему удастся что-то узнать от своего клиента, он не имеет права рассказывать об этом. Однако надежда не оставляла ее, и ее тянуло к этому дому, хотя она знала, что ездить мимо было совершенно глупо и бессмысленно.
      В то же время, проезжая мимо, Кейт всегда вспоминала детей Джона. Как им живется? Удалось ли Джону найти хорошую няню? Как поживает Брейнер – наверное, опять весь в колючках? И неужели Бонни влюбилась. Каждый раз, когда они подъезжали к дому О'Рурков, Бонни начинала беспокоиться, подпрыгивать на сиденье и потом, прижавшись носом к заднему стеклу, не двигалась с места, пока дом не исчезал из виду.
      – Успокойся, Бон, – говорила Кейт собаке. – Его все равно там нет.
      В доме, очевидно, вообще никого не было. Машина Джона не стояла на подъездной дорожке, а свет в доме по вечерам горел всегда в одном и том же месте, словно зажигаясь автоматически. Кейт мучалась вопросом: не ее ли просьба подтолкнула Джона уехать куда-то из города вместе с детьми?
      Проезжая мимо в пятый раз, Кейт остановила машину на противоположной стороне дороги, чтобы внимательнее осмотреть дом, как будто это могло помочь ей в поисках сестры.
      Откинувшись на спинку сиденья, Кейт глядела в окно: на газоне перед домом лежал футбольный мяч Тедди, а на веранде стояли резиновые сапоги Мэгги. Разбитое кухонное окно было заколочено досками. На другом окне были видны вышитые цветами занавески. У Кейт защемило сердце, когда она подумала о матери Мэгги и Тедди, погибшей в автомобильной аварии. Она исчезла из жизни своих детей так же внезапно, как и родители Кейт.
      Был ли Джон счастлив со своей женой? На него произвело сильное впечатление то, что муж Кейт изменял ей с ее сестрой. Скорее всего, Джон на собственном горьком опыте знал, что такое измена любимого человека. Кейт сидела неподвижно, не сводя взгляда с белого дома О'Рурков. Догадывался ли Джон с самого начала о том, что происходило с его женой? Возможно, догадывался, но просто не позволял себе поверить в это.
      Было очень холодно: конец октября давал о себе знать, напоминая о скором приближении зимы. Кейт закрыла глаза, стараясь отогнать от себя любопытство. Какое ей было дело до личной жизни Джона О'Рурка? Неверность разрушала любовь. Для Кейт измена мужа была большим потрясением, заставившим ее взглянуть другими глазами на всю свою жизнь.
      Теперь она находила умиротворение и покой лишь в воспоминаниях о тех счастливых временах, когда она, Мэтт и Вилла жили вместе на их родном острове Чинкотиг. Это было так давно… И все тогда было по-другому. Тогда рядом с ней была Вилла.
      Они катались на пожарных машинах, наблюдали за переправой диких пони через пролив; плавали ловить устриц вместе с братом на его большой деревянной лодке; сажали петунии – любимые цветы их матери – на могилах родителей; ставили рождественскую елку, украшая ее старыми семейными игрушками, устричными раковинами и плоскими морскими ежами. Кейт водила Виллу на балет в Центр Кеннеди, в Библиотеку Конгресса и на заседания Сената, где обсуждались проблемы загрязнения воды и морского промысла. Она купила Вилле ее первый набор акварельных красок.
      Это была жизнь с Виллой…
      Когда она училась в третьем классе престижной вашингтонской школы Святого Хрисогона, ей дали задание написать сочинение по какой-нибудь прочитанной книге. Кейт повела сестру в библиотеку, и там они наткнулись на целую полку биографий – книжек в оранжевых переплетах с названиями «Флоренс Найтингейл, сестра милосердия», «Эмилия Эрхарт, женщина-летчик», «Джордж Вашингтон Карвер, ученый».
      – Кто они, Кети? – спросила Вилла, не зная, какую книгу выбрать.
      – Прочитай и узнаешь.
      – Ну, а тебе кто из них больше нравится?
      – Я здесь ни при чем. Ты сама должна сделать выбор.
      Вилла рассмеялась, и Кейт улыбнулась в ответ.
      – Ну, ты же знаешь меня, Кети. Как ты думаешь: кто из них должен мне больше понравиться?
      – Думаю… Эмилия Эрхарт.
      – Потому что тебе она тоже нравится, да?
      – Да.
      – А кто она?
      Кейт раскрыла маленькую оранжевую книжку, пролистала ее и зачитала одно из изречений Эмилии: «Смелость – это цена, которую требует жизнь за спокойствие».
      – Ну, расскажи же мне про нее, Кети!
      – Эта женщина – летчик, одна из первых. Она была очень сильной и яркой личностью, и ей удалось доказать, что женщине под силу все что угодно.
      – Например?
      – Прочитай книгу – и все узнаешь, – подзадорила сестру Кейт.
      Вилла с жадностью взялась за чтение и проглотила книгу за один вечер. Она была очарована историей Эмилии и в то же время удручена ее гибелью.
      – Тебе понравилось? – поинтересовалась Кейт, укладывая сестру спать. – Она всем доказала, что женщина может летать – здорово, правда?
      Вилла кивнула и свернулась калачиком под одеялом, все еще сжимая в руках книгу. Кейт сидела рядом с сестрой на краю кровати. Она хотела еще кое о чем поговорить с Виллой. Окончив университет, Кейт поступила на работу в Национальное управление морского промысла.
      В ее обязанности входило наблюдение за поселениями моллюсков от Чесапикского залива до залива Пенобскот, и она подумывала о том, чтобы получить права пилота и прилетать домой, на Чинкотиг, на самолете.
      – А куда делась Эмилия? – спросила Вилла. – Почему ее так и не смогли отыскать?
      – Она исчезла, – ответила Кейт. – Просто исчезла.
      – Ее самолет разбился?
      – Да, так считают. Но никаких следов найти не удалось.
      – Но ведь она не могла исчезнуть бесследно. Кто-нибудь должен был видеть ее самолет… Должны были быть свидетели…
      – Тихий океан – это огромная бездна, – сказала Кейт, погладив сестру по шелковистым волосам.
      – И эта бездна ее проглотила? – широко раскрыв глаза, спросила Вилла, очарованная и в то же время расстроенная.
      – Не знаю, Вилли. Может быть, она приземлилась на каком-нибудь острове… прекрасном необитаемом острове, где растут пальмы и плещется вода в лагунах, полных вкуснейших устриц и красивого жемчуга.
      – И там еще розовый песок на берегу?
      – Да, и диковинные птицы на деревьях…
      – Волшебный остров, – прошептала Вилла, и голос ее дрогнул.
      – Как Нарния или страна Оз, – тоже шепотом ответила Кейт, чтобы утешить сестру: Вилла верила в существование этих вымышленных сказочных стран из книг Клайва Льюиса и Фрэнка Баума, которые ей когда-то читала Кейт.
      – Я надеюсь, – промолвила Вилла, еле сдерживая рыдания, – я очень надеюсь, Кети, что Эмилия живет сейчас на чудесном заколдованном острове.
      – Да, но только она сейчас очень-очень старая.
      – Ну и что? Пускай старая, – всхлипнула Вилла. – Все люди должны доживать до старости…
      Возможно, в этот момент она думала о родителях, ушедших от них такими молодыми. Чтобы не тревожить сестру, Кейт решила не говорить ей пока о своем намерении получить права пилота и арендовать вместе с несколькими коллегами небольшой самолет. Она успокоила и убаюкала Виллу, стараясь отвлечь ее от мыслей об Эмилии и погибших родителях.
      Сестрам рано пришлось узнать, что такое утрата, и слово «смерть» не было для них пустым звуком. Однако бесследное исчезновение путало их еще больше. То, что Эмилия Эрхарт упала с неба и была проглочена океаном, казалось сестрам таким ужасным, что они предпочитали верить в невозможное: в ее чудесное спасение на прекрасном необитаемом острове. Потом, когда Вилла увлеклась рисованием и живописью, история Эмилии Эрхарт – реальная и вымышленная одновременно – часто появлялась в ее работах.
      – Вилла, – невольно сказала вслух Кейт, сидя в машине перед домом О'Рурков и судорожно сжимая руками руль.
      Если бы только Вилла могла оказаться на каком-нибудь заколдованном необитаемом острове, если бы сила волшебства могла снова перенести ее домой… Должно же было быть какое-то объяснение ее шестимесячному отсутствию? Кейт надеялась, что сестра не бесследно исчезла, а просто отправилась в далекое путешествие, чтобы писать пейзажи где-нибудь на морском побережье.
      – Вилла! – на этот раз уже закричала Кейт, и этот крик, замкнутый в узком пространстве машины, ударил по ее барабанным перепонкам.
      С тех пор как Вилла исчезла, Кейт не находила себе места и умоляла высшие силы вернуть ей сестру. Она провела столько ночей без сна, глядя на звезды и думая, не она ли виновата в том, что Вилла не хочет, боится, возвращаться домой.
      В эти бессонные ночи, вспоминая все произошедшее, она испытывала настоящую ненависть к своему мужу Эндрю. Он взял Виллу к себе на работу, оставался с ней в офисе допоздна, настойчиво ухаживал за ней и, в конце концов, заставил ее влюбиться… Однако, думая об этом, Кейт чувствовала, что ее охватывала… (после шести месяцев попыток разобраться в своей душе, она не могла этого отрицать) ее охватывала… ненависть к Вилле.
      Младшая сестра выросла на ее глазах. Она всегда была прелестной и застенчивой и предпочитала проводить время за мольбертом на природе, чем в компании друзей. Общения с мужчинами она избегала. Однако, когда Вилле исполнился двадцать один год, что-то вдруг изменилось. В ней пробудилось ее женское очарование, и она стала более общительной и веселой. Эндрю, заметив эту перемену, сказал в шутку Кейт: «Наша Вилла скоро будет разбивать сердца направо и налево». А Кейт в ответ пошутила: «Пока ей самой кто-нибудь не разобьет сердце».
      Потом, мучаясь по ночам от бессонницы, она размышляла: «Как все началось? Кто сделал первый шаг? Где они встречались? Был ли Эндрю более счастлив с Виллой, чем с ней?» Первым ее порывом, когда она все узнала, было наброситься на сестру, высказать ей всю свою боль и обиду.
      «А потом – полгода неизвестности, – подумала Кейт, крепко сжимая руль. – Полгода неизвестности и отчаяния».
      Как ты могла? Как ты могла оказаться такой жестокой? Ты мне как дочь. Я люблю тебя больше всего на свете, а ты разбила мне сердце…
      Эти слова так и не были произнесены.
      Холодный октябрьский ветер Новой Англии свистел, влетая в чуть опущенное окно машины. Кейт закрыла глаза, и в ее воображении возник город Вашингтон: невысокие, но величественные белые здания, подсвеченные прожекторами, возвышавшийся над всем городом купол Капитолия, зеленые парки и скверы, Молл, низкие мосты над тихим Потомаком.
      Ритм жизни в Вашингтоне был не такой бешеный, как в Нью-Йорке или Бостоне, и для Кейт этот город казался тихой гаванью, потому что теперь здесь был ее дом – так же, как и на острове Чинкотиг с его пастбищами, болотами, бухтами, устрицами и пони. Там, дома, было так хорошо и спокойно, в отличие от этого сурового скалистого побережья Новой Англии…
      Однако там теперь не было Виллы.
      Кейт изо всех сил зажмурила глаза и почувствовала, что пальцы у нее были ледяные, несмотря на то, что в машине работал обогреватель. После исчезновения сестры у нее было целых полгода для того, чтобы все обдумать и постараться понять. Вилла хотела убежать от ее гнева и в то же время – от себя самой. Понимая, какую боль она причинила сестре своим предательством, она решила исчезнуть на время из ее жизни, чтобы еще сильнее не ранить ее.
      Но почему она выбрала для своего добровольного изгнания именно эти места? Она могла отправиться куда угодно, но ее выбор пал именно на юг Новой Англии.
      Теперь, сидя в машине напротив дома Джона О'Рурка, Кейт все поняла. Она очень хорошо знала свою сестру. Несомненно, Вилле хотелось уехать туда, где было море, где чувствовался его соленый запах, и был слышен шум волн. Кроме того, ее интересовали музеи, достопримечательности, памятники искусства. Здесь все это было, и, что также немаловажно, это место находилось довольно далеко от Вашингтона и в то же время достаточно близко для того, чтобы Кейт могла быстро приехать, если захочет, когда Вилла даст о себе знать.
      И Вилла дала о себе знать, отправив сестре открытку.
      Кейт вынула ее из кармана. На открытке был изображен вид из гостиницы «Восточный ветер»: скалистый берег, светящийся вдалеке маяк, изогнутый каменный волнолом. А на обратной стороне были строчки, написанные рукой Виллы. Чувствовалось, что она очень раскаивается в том, что произошло, и что важнее всего для нее – наладить прежние теплые отношения со своей сестрой.
      Кейт уже давно – задолго до истории с Виллой – почувствовала, что в ее браке далеко не все было благополучно. Эндрю был влиятельным человеком, главным помощником сенатора. Он был помешан на своей карьере, много времени проводил на работе, задерживаясь допоздна, и часто бывал в разъездах. Кейт, поглощенная своей собственной работой и заботой о Вилле, на слишком многое закрывала глаза.
      Иногда ей казалось, что брак был самой большой ошибкой в ее жизни, и она недоумевала, как ее угораздило выйти замуж за Эндрю…
      Но он был неотразимо привлекателен и, как никто другой, умел очаровывать, давая женщине почувствовать себя исключительной. У него был настоящий талант нравиться людям и добиваться от них чего угодно. Эндрю был из тех людей, которые, пользуясь своим обаянием, могут продать человеку его собственный автомобиль, и, благодаря этому своему таланту, он стал со временем одним из самых эффективных лоббистов.
      Кейт и Эндрю заинтересовались друг другом на вечеринке, устроенной в честь принятия законопроекта об охране морских биоресурсов, предложенного сенатором. Эндрю, своей закулисной деятельностью, внес большой вклад в продвижение этого законопроекта, и Кейт, зная это, уже заранее прониклась к нему симпатией.
      – Почему вы с таким энтузиазмом занимаетесь этой проблемой? – немного смущаясь, спросила Кейт, очарованная обходительным Эндрю в элегантном, сшитом на заказ костюме.
      – Я сам с побережья, – ответил Эндрю, доверительно придвигаясь к Кейт. – Я родился и вырос в штате Мэн, и мне прекрасно известно, как быстро обыкновенная человеческая жадность может погубить целую популяцию омаров.
      Кейт улыбнулась и поднесла к губам бокал «Шардоне».
      – Да, мне тоже это знакомо, только в моем случае – это голубые крабы и устрицы.
      – А почему вы стали этим заниматься? – поинтересовался Эндрю, стараясь перекричать музыку и гул голосов.
      – Потому что мне все это близко с самого детства – я родом с острова Чинкотиг.
      – Серьезно? Мои сестры в детстве просто с ума сходили от книжки про пони Мисти с Чинкотига… Так, значит, вы любите природу. Но что тогда привело вас в этот большой душный город?
      – Учеба, затем работа. Я работаю в Национальной академии наук. Ну, а вас что сюда привело?
      – Желание делать добро, – ответил Эндрю, округляя глаза и изображая, будто бьется головой о стену. – Можете смеяться, но это действительно так.
      – Ну, что вы, здесь не над чем смеяться, – с улыбкой сказала Кейт, взглянув ему прямо в глаза. – Это, напротив, достойно восхищения.
      – Спасибо… просто мне всегда хотелось заботиться о жизни на земле – ради наших детей.
      – И наших сестренок, – добавила Кейт.
      Эндрю ласково улыбался, и в его глазах читался такой искренний интерес, что Кейт рассказала ему все о своей жизни: о смерти родителей, о старшем брате Мэтте, занимающемся ловлей устриц и пропадающем в море целыми днями, о Вилле, которая осталась у нее на руках десятилетним ребенком. Она рассказала ему, как провожала сестру на танцы в школе (и была самой молодой из провожающих), как учила ее водить машину на пустынной автостоянке, как они ездили вместе путешествовать.
      – О, ваши плечи… – произнес Эндрю, осторожно коснувшись пальцами ключицы Кейт и заботливо заглянув ей в глаза.
      – О чем вы? – спросила она, взволнованная его неожиданным прикосновением.
      – Как много вам приходится нести на своих плечах. Вы были слишком молоды для той ответственности, которая свалилась на вас…
      На коктейле присутствовали два сенатора, помощник президента, чиновник из Министерства юстиции, три члена палаты представителей, несколько известных журналистов и много других важных персон. Однако Кейт не замечала никого вокруг, кроме этого милого, доброго, понимающего человека.
      Он взял бокал из ее рук и поставил его на столик. Потом они вместе вышли на улицу. Вечер был жаркий, пахло глицинией и сиренью. Служащий парковки подогнал машину Эндрю – старый «порше» – и они уехали вместе. В баре, куда они заехали выпить по бокалу пива, они уже сидели, держась за руки. И в конце концов, этой же ночью, Кейт оказалась в Уотергейте, в квартире у Эндрю. В ту ночь ей казалось, что она встретила любовь всей своей жизни. Тогда она еще не знала, что это была обычная схема Эндрю.
      На одну ночь он снял груз с ее плеч, дав ей почувствовать себя защищенной. Он обещал ей любовь и заботу, в которой она так нуждалась после смерти родителей. Вилле в то время было пятнадцать лет, и Кейт была так истощена от лежащей на ней ответственности за сестру, что с благодарностью приняла желание Эндрю взять на себя заботу об их обеих.
      Их брак длился семь лет. Любил ли он по-настоящему хоть одну из них? Кейт сомневалась. У Эндрю была слабость к женщинам, нуждающимся в помощи. А таких вокруг него было огромное множество. И он, по своему великодушию, хотел помочь им всем. Или, возможно, если посмотреть с другой стороны – он просто пользовался женщинами, которым нужна была его помощь.
      К тому времени, когда Вилла стала работать у Эндрю, чтобы зарабатывать на жизнь и иметь возможность спокойно заниматься живописью, Кейт уже почти махнула рукой на свой брак. У нее оставалась единственная надежда, что Вилла, которую Эндрю взял к себе на работу, станет для него сдерживающим фактором. Кейт даже подумать не могла, что между ними может завязаться роман. И потом, когда все открылось, она была ужасно зла на себя и в то же время испытывала чувство вины за то, что уговорила сестру принять предложение Эндрю о работе. Однако Виллу она тоже винила во всем, что случилось.
      Теперь, сидя в машине перед домом Джона, Кейт пыталась честно ответить себе на вопрос: как бы она поступила, если бы открытка Виллы дошла до нее вовремя? Кейт с грустью перечитала слова: «Как бы мне хотелось, чтобы ты тоже побывала здесь…» Поехала ли бы она за своей сестрой сразу же или нет?
      Бонни заскулила, соскучившись сидеть в стоящей машине, но Кейт продолжала в каком-то оцепенении смотреть на открытку. Что, если бы она не уехала с той квартиры в Уотергейте, где они жили с Эндрю, и посланная Виллой карточка не пролежала бы целых полгода в куче никому не нужных рекламных проспектов?
      Возможно, если бы она приехала сразу же, Вилла никуда бы не исчезла. Но могла ли она, перешагнув через свою гордость и забыв обиду, помчаться к сестре, как только та решила послать ей весточку?
      Нет.
      Теперь Кейт честно себе в этом призналась. Тогда она еще не была к этому готова. Ее рана была еще слишком свежей, и ей не хотелось видеть свою сестру. Напротив, Кейт даже хотела, чтобы Вилла исчезла из ее жизни. Она возненавидела свою маленькую сестренку, которая раньше была ей дороже всего на свете.
      Бонни опять заскулила. Кейт поморгала глазами, чтобы сбросить с себя оцепенение. На улице уже темнело. Ветер, дующий с моря, усилился, и вспышки маяка уже освещали темное небо.
      Однако время все расставило по своим местам.
      Ненависть отступила, словно унесенная водой во время отлива, и осталась только любовь, вытеснившая из ее сердца все остальные чувства. Все плохое схлынуло, как волна, и остались только хорошие, светлые воспоминания: прогулки у моря, где плескались дикие пони, рождественская елка, увешанная устричными раковинами и морскими ежами…
      Глядя на белевший в полумраке дом адвоката, Кейт увидела, как ровно в шесть часов в одном из окон зажегся свет. Она попыталась представить себе жизнь Джона в те времена, когда была еще жива его жена. Что она делала в этот час – занималась приготовлением ужина для своей семьи или пропадала… бог знает где? Что чувствовал в это время Джон? Об этом Кейт оставалось только догадываться, но она прекрасно помнила, что некогда чувствовала в это время сама: в шесть вечера для нее начиналась настоящая мука, потому что она знала, что Эндрю в этот час уже уехал из офиса и должен быть дома, но его еще не было…
      Кейт встряхнула головой, стараясь вернуться к реальности. «Куда уехал Джон вместе с детьми?» – размышляла она. Этот вопрос чрезвычайно ее интересовал – и не только потому, что она твердо решила во что бы то ни стало еще раз встретиться с адвокатом и убедить его спросить Меррилла о Вилле, но и потому, что ей просто хотелось увидеть Мэгги и Тедди.
      Милые, чудесные дети. Если бы она действительно была няней, она бы с удовольствием поступила на работу в семью О'Рурк. Мэгги и Тедди были просто очаровательны. Было видно, что они очень любят друг друга и своего отца. Думая о них, Кейт вспоминала себя с Виллой. Тедди был во многом похож на нее саму: как и Кейт, он должен был заботиться о своей младшей сестре. Наверняка, он тоже не раз помогал Мэгги писать сочинение по какой-нибудь книге…
      Кейт очень хотелось знать, куда делось семейство О'Рурк. Скорее всего, в их внезапном исчезновении не было ничего загадочного. Вероятно, Джон просто решил уехать куда-то на время вместе с детьми, однако Кейт чувствовала, что не успокоится, пока не узнает, что с Мэгги и Тедди все в порядке. Она беспокоилась за детей, независимо от того, готов ли был их отец помочь ей в поисках сестры.
      По пути в гостиницу, Кейт подумала о том, что это была ее пятая, но далеко не последняя поездка к дому О'Рурков.
      В пятницу утром Тедди проснулся рано. Это был очень важный для него день: его команде предстояла игра с их главными соперниками – Ривердейл Каннонз, прозванными за особую беспощадность к противникам «Каннибалами». В прошлый раз младшая школьная команда Шорлайн, в которой играл Тедди, проиграла им, пропустив мяч в дополнительное время, и теперь «Каннибалы» хвалились, что «сделают их опять».
      Прошлепав босиком по коридору, Тедди вошел в комнату для стирки белья. В отличие от сестры, скучавшей по своей комнате, ему нравилось в доме деда. Здесь все сияло чистотой, как было когда-то и в их доме, пока была жива мама. Кроме того, Мэв замечательно стирала: у себя на родине, в Ирландии, откуда она давным-давно приехала в Штаты, она работала прачкой, и поэтому судья Патрик О'Рурк всегда ходил в безукоризненно белых рубашках.
      Увидев свою спортивную форму, выстиранную накануне Мэв, Тедди ахнул: она никогда еще не была такой чистой и отутюженной. Надпись и номер на футболке просто ослепляли своей белизной. Однако, начав складывать форму, Тедди обнаружил, что нейлоновая ткань была накрахмалена до хруста. Кое-как затолкав форму в мешок, он снова вышел в коридор, где к нему радостно бросился вилявший хвостом Брейнер.
      На кухне хлопотала Мэв, колдовавшая над ирландской овсянкой, приготовление которой требовало невероятно много времени. В тот момент, когда Тедди вошел, старушка стояла у плиты и старательно помешивала кашу длинной деревянной ложкой.
      – Доброе утро, Мэв, – сказал Тедди.
      – Доброе утро, Люк, малыш, – пропела она со своим ирландским акцентом, расплывшись в улыбке и поцеловав Тедди.
      В ее объятиях он почувствовал себя очень уютно.
      Мэв почему-то назвала его Люком, но Тедди не стал ее поправлять: в последнее время она стала забывать его имя. Волосы у нее совсем поседели и стали такими редкими на макушке, что сквозь них просвечивала розовая кожа – совсем, как у деда. Они казались мужем и женой, состарившимися вместе, и Тедди, не знавший свою бабушку Лейлу, любил Мэв, как родную, и часто с беспокойством думал о том, что будет с ней, когда ей придется оставить работу.
      Джон читал за столом газету. Патрик сидел напротив него, разгадывая кроссворд. Тедди принялся за свою овсянку, глядя то на отца, то на деда: они оба сосредоточенно пили кофе из больших белых чашек, словно готовясь к важному судебному заседанию.
      – Послушай, папа, – сказал Тедди.
      По утрам Джон всегда пребывал в полусонном состоянии до тех пор, пока не просмотрит футбольные новости и не выпьет две чашки кофе, поэтому сейчас, даже не подняв глаз от газеты, он невнятно пробормотал:
      – Что?
      – Наша команда сегодня играет. Против Ривердейл.
      – А, ваши злейшие противники, – заметил Патрик.
      – Они самые, – усмехнулся Тедди.
      – Да, схватка с главными соперниками – дело серьезное. Хоть в лепешку разбейтесь, но вы должны победить. Иначе – позор на всю жизнь.
      – Да ладно, дедушка, это всего лишь встреча младших школьных команд.
      – Ну и что, что «младших школьных команд»? Вы настоящие соперники – и этим все сказано. А знаешь, что такое настоящие соперники? Армия и флот, Йельский университет и Гарвард…
      – Ривердейл и Шорлайн… – засмеялся Тедди.
      – Вперед Шорлайн, сделайте Ривердейл! – выкрикнул Патрик, ударив по столу ложкой.
      – Добавки, дорогой? – заботливо спросила Мэв, решив, что судья просит еще овсянки.
      – Нет, Мэв, спасибо, – ответил Патрик неожиданно сдержанным голосом.
      Тедди удивленно взглянул на деда. Смутился ли он оттого, что Мэв назвала его «дорогой»? Еще как! Увидев, как лицо деда залилось краской, Тедди почувствовал, что начинает глупо улыбаться. Чтобы скрыть свое смущение, Патрик затеребил газету Джона.
      – Ты слышал, Джонни? У Тедди сегодня важный матч!
      Тедди перестал жевать овсянку и с надеждой посмотрел на отца. Ну же, папа!
      – Я сам обязательно бы пошел, – сказал Патрик, – но мне сегодня нужно к врачу. Я записался на прием к ортопеду – у меня что-то с ногой.
      Тедди ничего не сказал. Он знал, что дед говорит неправду: к врачу нужно было Мэв, а не ему. Тедди видел, что она прихрамывала последние два дня, а вчера он случайно подсмотрел, как дед, усадив ее на диван, помог ей снять туфлю и носок и стал очень заботливо осматривать ее босую ногу. У Тедди от этого кольнуло сердце, потому что он вспомнил свою ласковую, заботливую маму. Потом он слышал, как дед звонил ортопеду насчет Мэв.
      – У тебя сегодня матч? – спросил отец, опуская газету.
      – Да, – ответил Тедди.
      – Ну, так скажи, когда отец должен освободиться, чтобы успеть к тебе на игру, – подбодрил внука Патрик.
      – К четырем.
      По смущенному лицу отца Тедди тотчас понял, что он не сможет прийти. Джон открыл было рот, собираясь объяснить сыну причину, но Тедди опередил его.
      – Ладно, папа, ничего страшного, – заметил он с улыбкой, стараясь не показывать отцу своего разочарования, и, торопливо поднявшись, направился к двери. Брейнер кинулся следом за ним. В этот момент на кухне появилась сонная Мэгги, с порога заявившая, что терпеть не может овсянку и что ей нужен костюм для маскарада на Хэллоуин.
      – Тедди, в кого мне нарядиться?! – крикнула она вслед выскользнувшему из кухни брату и бросилась его догонять.
      – В кого хочешь, Мэгги, придумай что-нибудь, – ответил Тедди.
      – Ну вот, тебе наплевать, ты даже не хочешь мне посоветовать…
      – Прости, Мэгги, – сказал он, увидев обиду в ее глазах.
      Тедди было больно оттого, что он невольно обидел сестру, но и сам он был обижен. Отец был постоянно занят и за месяц ни разу не пришел посмотреть на его игру. В одном матче он играл хуже некуда, а в другом забил два гола, но никого из его семьи не было тогда рядом, чтобы поддержать его во время неудачи или порадоваться вместе с ним.
      – Может быть, мне одеться футболисткой? – доверительно прошептала Мэгги. – В твою старую форму, а?
      – Мэгги, ну ты ведь уже ходила в ней в школу, – сказал Тедди. – Так что ее все уже видели… Но, в общем, если хочешь, то почему бы и нет…
      Он взял свою куртку и мешок со спортивной формой. Рюкзак Тедди стоял у столика в прихожей, и он нагнулся, чтобы поднять его. Вертевшийся под ногами пес отскочил в сторону и пошатнул столик, отчего лежавшие на нем карточки и бумажки разлетелись по полу.
      Это было содержимое карманов Джона. Он всегда опустошал их, когда приходил домой: выкладывал на столик ключи, бумажник, визитные карточки, накопившиеся за день листочки бумаги. Тереза называла все эти вещи «археологическими находками», потому что по ним можно было получить представление о том, что делал Джон на протяжении всего дня.
      Собрав с пола все «археологические находки», Тедди обнаружил среди них фотографию красивой улыбающейся девушки. Ее лицо показалось ему очень знакомым. Широко распахнутые глаза, прямые каштановые волосы… Глаза, как речные камешки. И тут его осенило: ну, конечно же, Кейт!
      Женщина, которая могла стать их няней. Это была ее фотография, но, вероятно, сделанная давно, когда она была моложе. Или, возможно, это была вовсе не она, а кто-то другой… – например, дочь?
      И вдруг Тедди догадался: сестра! Младшая сестра Кейт, ее любимая сестренка, ее «Мэгги»! Среди подобранных с пола листочков, Тедди нашел клочок бумаги с надписью: «Гостиница "Восточный ветер"». Скорее всего, Кейт жила сейчас именно там. Что еще могла означать эта надпись? Тедди вспомнил мягкий голос Кейт Хэррис, ее легкий южный акцент. Она была такой доброй и отзывчивой, такой чуткой…
      Гостиница находилась не совсем по пути в школу, но и не настолько далеко, чтобы туда нельзя было завернуть. Тедди посмотрел на часы. Было еще очень рано – всего четверть восьмого. Ему не хотелось будить Кейт, и он подумал, что будет лучше, если он оставит ей записку.
      Может быть, она сможет прийти к нему на игру.

      Возбужденные болельщики толпились вокруг футбольного поля: родители кричали, подбадривая детей, мальчишки-одноклассники подпрыгивали, подружки игроков отчаянно протискивались вперед, чтобы лучше видеть. Тренеры выходили из себя, размахивая руками. Группа поддержки в тыквах и ведьминых колпаках на головах неистово скандировала. По небу плыли темные облака, обещавшие дождь или мокрый снег. Команды сражались ожесточенно, и счет был 1:1.
      Кейт сильнее закуталась в свое зеленое шерстяное пальто, не сводя глаз с поля. Игра становилась все напряженнее. Тедди уверенно вел мяч, мастерски обводя игроков Ривердейла. Кейт не очень хорошо разбиралась в футболе, но ее голос, полный энтузиазма, звучал громче всех.
      – Давай, Тедди! – закричала она, изо всех сил сжимая красный поводок Бонни.
      Остальные болельщики подхватили:
      – Давай, О'Рурк! Вперед! Бей!
      Тедди ударил по воротам, и команда Шорлайн вырвалась вперед со счетом 2:1. Кейт ликующе закричала, вскидывая вверх сжатые в кулаки руки.
      В то утро, вернувшись с прогулки с Бонни, она обнаружила под стеклоочистителем своей машины записку от Тедди, в которой он приглашал, «если у нее нет никаких других планов», прийти посмотреть его игру. В этот день Кейт собиралась выехать из гостиницы и отправиться в Род-Айленд, чтобы продолжить там поиски Виллы. Однако просьба Тедди так тронула ее, что она решила отложить свой отъезд.
      – Спасибо, за приглашение, Тедди, – сказала она ему перед началом игры, когда он выбегал на поле. – Ты мне сделал большой сюрприз.
      Во время всеобщего ликования болельщиков по поводу забитого гола, Кейт внезапно почувствовала, как кто-то дотронулся до ее руки. Бонни дружелюбно тявкнула. Кейт обернулась: перед ней стояла стройная светловолосая женщина в облегающем костюме, похожем на лыжный. Ее глаза были подчеркнуты бежевыми и синевато-серыми тенями, а полные губы покрыты блеском. Единственным недостатком на ее безупречном лице был крошечный носик, покрасневший от холода.
      – Здравствуйте, – произнесла женщина, подозрительно покосившись на собаку.
      – Здравствуйте, – ответила Кейт и добавила: – Не бойтесь, собачка у меня очень дружелюбная.
      – Мы, случайно, с вами раньше не встречались? – спросила женщина, не обращая больше внимания на приветливо вилявшую хвостом Бонни.
      – Не думаю, – уверенно ответила Кейт и тут же спохватилась (вдруг эта женщина встречала Виллу?): – Может быть, я вам кого-то напоминаю?
      – Не знаю, может быть, – сказала женщина, рассмеявшись. – Мне вечно кто-то кого-то напоминает… Но вообще-то я подошла к вам, потому что слышала, как вы болели за Тедди О'Рурка.
      – Да, сегодня он звезда команды, – улыбнулась Кейт.
      – А откуда вы знаете Тедди? – спросила женщина.
      Кейт несколько оторопела.
      – Я знакома с его отцом.
      – Ах, вот оно что… А мы с Джонни давние друзья. А вы друг семьи? Или клиент?
      – Ни то, ни другое, – ответила Кейт, чувствуя себя как на допросе.
      Женщина пожирала ее глазами, словно ей хотелось забраться к ней в душу и разузнать, какое отношение она имела к Джону О'Рурку. У любопытной незнакомки было несколько колец на пальцах, но ни одно из них не было похоже на обручальное. Может быть, она подозревала Кейт в том, что она положила глаз на местного потенциального жениха.
      – Ладно, не важно. А меня зовут Салли Кэрролл. Как здорово, что вы пришли сюда поболеть за Тедди. Тереза, его мама, была моей лучшей подругой. Она никогда не пропускала школьные матчи. Кстати, тридцать второй номер – мой сын Берт. Они с Тедди дружат с раннего детства. А мы с Терезой дружили со школы, мы все были в одной компании.
      – Мне очень жаль… вы потеряли свою лучшую подругу, – сказала Кейт.
      Салли кивнула.
      – Да, это случилось так неожиданно… Ну, что ж, было очень приятно с вами познакомиться… Знаете, вы все же мне кого-то напоминаете.
      – Моя сестра была в вашем городе, – сказала Кейт, и сердце ее заколотилось. – Может быть, вы встречали ее? Она останавливалась в гостинице «Восточный ветер».
      Салли улыбнулась:
      – Ну, я же вам уже говорила, что мне все кажутся похожими на кого-то…
      Кейт открыла рот, чтобы узнать у Салли что-нибудь о сестре, но женщина, не дав ей снова заговорить, поспешила удалиться. Подойдя к группе стоявших неподалеку мамаш, она начала им что-то рассказывать – так тихо, что Кейт не могла ничего разобрать. Однако по тому, как женщины стали глядеть в ее сторону, она поняла, что Салли поведала им о том, что какая-то неизвестная дамочка, назвавшаяся знакомой Джона, явилась на матч болеть за Тедди О'Рурка.
      Подняв глаза, чтобы снова начать следить за игрой, Кейт заметила мужчину в ветровке Шорлайна, пристально глядевшего на нее. Он был высокий и худой, лет тридцати, с темными глазами и короткими вьющимися волосами. Мужчина, прищурившись, внимательно изучал Кейт, словно ему, как и Салли Кэрролл было чрезвычайно любопытно узнать, что за таинственная незнакомка объявилась на школьном матче.
      В перерыве между таймами, когда команды собрались на скамейках, чтобы попить воды и обсудить стратегию игры, Тедди подбежал к Кейт.
      – Спасибо, что пришли, – тяжело дыша, сказал он и, наклонившись погладить Бонни, заметил: – У вас, оказывается, есть собака.
      – Это Бонни, собака моей сестры.
      – Хорошая, хорошая собачка, Бонни.
      – Ты здорово играл в первом тайме, – сказала Кейт. – Я так рада, что ты забил гол.
      – Спасибо, я тоже рад.
      Кейт хотела спросить Тедди, где его отец, но, заметив невыразимую грусть в его глазах, все поняла: ей приходилось раньше видеть такое же выражение во взгляде Виллы. Когда ее сестра была маленькой, Кейт, несмотря на все старания, не всегда удавалось вырваться из колледжа или с работы, чтобы пойти с Виллой на хоккей, в танцевальный клуб или на выставку.
      – Он просто не смог прийти, это не его вина, – невольно произнесла вслух Кейт.
      – Да, я знаю.
      – У твоего отца очень серьезная, ответственная работа, – добавила Кейт. – Он не может быть свободен, когда пожелает.
      – А мама всегда приходила, – вздохнул Тедди.
      – Я знаю. Салли Кэрролл сказала мне.
      Тедди сдвинул брови и, казалось, поежился, кинув взгляд на группу мамаш, с интересом наблюдавших за ним с Кейт.
      – Наверное, они гадают, кто вы такая, – заметил он.
      – Да, городок у вас маленький, так что любой незнакомец привлекает внимание.
      – Это точно.
      В этот момент все женщины, повернули головы, и Кейт увидела приближавшегося к ним тренера команды Тедди.
      – Эй, О'Рурк, тебе нужно выпить воды, чтобы быть в форме во втором тайме.
      – Хорошо, мистер Дженкинс.
      Дженкинс? Не такая ли фамилия была у хозяев гостиницы «Восточный ветер» – Фелисити и Баркли? Кейт уже собиралась спросить об этом, но тренер, скрестив руки на груди, уставился на нее с многозначительной улыбкой.
      – Я вижу, у нас новый фанат?
      – Простите?
      – Я знаю всех матушек своих игроков. Так что вы, вероятно… тетя?
      – Нет, – с улыбкой ответила Кейт, – я просто друг.
      – Меня зовут Хант Дженкинс.
      – Кейт Хэррис.
      – Рад с вами познакомиться, Кейт. Друг Тедди О'Рурка – мой друг.
      – Тедди – звезда вашей команды, – широко улыбнувшись, сказала Кейт.
      – Да, лучший форвард с тех пор, как перестал играть мой племянник Калеб.
      – Калеб Дженкинс? – спросила Кейт, вспомнив рассказанную Джоном историю об угнанной сыном Дженкинсов моторной лодке. – Так, значит, Фелисити ваша родственница?
      – Она моя невестка. А вы ее знаете?
      – Я живу сейчас в их гостинице, – ответила Кейт, с досадой подумав о том, что в этом городке невозможно скрыться от любопытных глаз – так же как и на ее родном Чинкотиге.
      На мгновение ей даже захотелось поскорее очутиться в Вашингтоне – в этом огромном мире, где каждый человек жил сам по себе, не вызывая ничьего любопытства. Кейт должна была побывать еще в нескольких местах Новой Англии, и, если ее поиски не увенчаются успехом, ей ничего больше не останется, как вернуться домой.
      – Все понятно, мир тесен.
      Внезапно Кейт увидела, что наблюдавший за ней темноволосый мужчина в ветровке Шорлайна направился в ее сторону. Салли помахала ему рукой, подзывая к себе, но тот лишь улыбнулся в качестве приветствия и продолжал шагать по направлению к Кейт.
      – Привет, Хант, – сказал он, – не представишь меня своей знакомой?
      – Меня зовут Кейт Хэррис, – сама представилась Кейт.
      – Питер Дэвис. Очень приятно.
      – Мне тоже.
      – Это ни мама и ни тетя, – пояснил Хант. – Это просто футбольный фанат и друг Тедди О'Рурка.
      – Вот как? Здорово… Послушай, Хант, можно тебя на секунду? Я хочу высказать кое-какие соображения насчет вашей стратегии во втором тайме.
      – Любые толковые соображения приветствуются, – улыбнулся Хант. – Ты же знаешь, в нашем деле самое главное – победа любой ценой.
      – Ну, до свидания, Кейт, – сказал Питер. – Рад был с вами познакомиться. Может быть, вы как-нибудь заглянете в «Волшебное зелье» – это наш местный бар. В пятницу и субботу там бывает живая музыка.
      – Да-да, приходите Кейт, – подхватил Хант Дженкинс. – Вы любите танцевать?
      – Боюсь, я не… – начала Кейт и слегка покраснела, заметив, что мужчины слишком заинтересованно на нее смотрят.
      Судья объявил начало второго тайма, и Хант с Питером поспешили к игрокам Шорлайна, чтобы дать им последние наставления.
      Скамейки игроков начали пустеть, и, наконец, раздался свисток. Группа поддержки в масках и остроконечных колпаках заволновалась и зашумела в предвкушении игры.
      Тедди, выбегая на поле, улыбнулся Кейт, и она ответила ему улыбкой. Хант Дженкинс, тоже улыбаясь, упорно пытался поймать ее взгляд, но она даже не взглянула на него.
      За своей спиной Кейт услышала разговор двух женщин.
      – Который сын адвоката? – спросила одна из них.
      – Вон тот, высокий, двадцать второй номер.
      – Ах, вот он какой, понятно… Конечно, мальчик ни в чем не виноват, но, по-моему, как-то уж очень несправедливо то, что дети этого ужасного адвоката наслаждаются жизнью, а те бедные девочки лежат в земле…
      – Да, я тоже так думаю. У меня просто в голове не укладывается: Тони Мур мертва, а Грег Меррилл, видите ли, имеет право на жизнь… А ты помнишь? Она бегала по той дорожке, вон там. Тони ведь была такой хорошей спортсменкой.
      – Да, была. Гордость города… Нет, я просто не понимаю: как можно защищать этого изверга? Ни стыда, ни совести у этого проклятого адвокатишки. Ничего удивительного в том, что Тереза наставила ему рога. Это ведь просто мучение жить с таким человеком!
      Кейт почувствовала, что внутри у нее все начинает закипать.
      – А ты слышала о том, что ему в окно запустили кирпич? И поделом. Где, спрашивается, справедливость? Папаша защищает убийцу, а его сын бегает, как ни в чем не бывало, играет себе в футбол. Да чтоб его детям никогда не было счастья! А то уж слишком все это несправедливо…
      – Знаете, что несправедливо? – резко обернувшись, вмешалась Кейт. Ее душило негодование, и она дерзко глядела на оторопевших от неожиданности женщин. – Несправедливо то, что вы так говорите об этих детях! Они ведь не сделали ничего плохого. Они так же невинны, как и жертвы убийцы.
      – А вы кто такая? – поинтересовалась одна из женщин, смерив незнакомку враждебным взглядом.
      – Я друг их семьи, – ответила Кейт и, отвернувшись, принялась снова следить за игрой.
      Тедди мчался по полю с мячом, и сердце у нее забилось так, как будто она сама вела мяч к воротам. Кейт вспомнила разбитое стекло в доме О'Рурков, кровь на лице Джона, ужас в глазах Мэгги и Тедди. Весь город обсуждал их семью, и, должно быть, эти разговоры доходили и до детей. Тедди был уже подростком и, вероятно, понимал, какие слухи ходили про его родителей. При мысли об этом сердце у Кейт сжалось от боли.
      Женщины продолжали шептаться за ее спиной, и она решила отойти подальше.
      В этот день Джон работал в лихорадочном ритме. Он прослушал доклады своих помощников, один из которых отвечал за показания медицинского эксперта, а другой – за подготовку ходатайства о передаче дела в другой суд. Потом Джон поговорил с двумя психиатрами, договорился с ними о встрече на следующей неделе и отложил визит в тюрьму.
      Заехав в дом отца, он забрал Мэгги и Брейнера и помчался на школьный матч. Они приехали после начала второго тайма. Джон припарковал машину на газоне, и все трое побежали к полю, чтобы присоединиться к болельщикам Шорлайна. Тедди в этот момент как раз вел мяч к воротам.
      – Давай, Тед! – закричал Джон. – Бей!
      – Тедддддиииии! – завопила Мэгги.
      Толпа неистовствовала, и сердце Джона переполнялось гордостью оттого, что причиной всеобщего волнения был его сын. Сам он тоже играл в футбол и в школе, и в университете, и ему было хорошо известно, какое чувство испытываешь во время игры, когда все вокруг выкрикивают твое имя. Джон надеялся, что Тедди слышал сейчас в реве болельщиков и его голос. Он знал, как его сыну хотелось, чтобы он присутствовал на игре. В те времена, когда Джон сам был мальчишкой, для него было настоящим праздником, когда отец приходил на матч, но, увы, это случалось так редко…
      Тедди передал пас игроку своей команды, и тот отправил мяч в угол ворот. Среди болельщиков Шорлайна поднялось настоящее ликование. Счет стал 3:1.
      – Привет, Джон!
      Чьи-то руки обвились вокруг его шеи, а губы чмокнули в щеку, и только потом он увидел, что это была Салли Кэрролл.
      – Привет, Салли.
      – Твой сын весь в тебя, Джон. Я хорошо помню, какие голы ты забивал, когда играл за Шорлайн.
      – Когда это было? Сто лет назад, – вздохнул Джон, кинув взгляд на мужчину, с которым стояла Салли.
      Это был Питер Дэвис, друг тренера Тедди. Джон слышал, что он купил дом в Пойнт Герон, и Салли стала встречаться с ним после того, как рассталась с мужем. Джон удивлялся, как люди могли так легко переносить разрыв: спокойно расставаться, сходиться с другим человеком, строить новые отношения. Ему самому это казалось просто немыслимым.
      – Ах, ну что ты строишь из себя старика, – сказала Салли.
      – Строю?
      – Ну, не говори так, пожалуйста, – произнесла Салли, ласково кладя руку на плечо Джона. – Ты просто очень устал, после всего, что тебе пришлось пережить. Кстати, как у тебя дела?
      Глаза у Салли были томные, влажные. Не выдержав ее пронзительного взгляда, Джон отвернулся. Салли обладала необыкновенной сексуальной притягательностью, и это не могло не действовать на него, как и на любого нормального мужчину, но… во-первых, она была лучшей подругой Терезы, во-вторых, все еще не разведена, в-третьих, Питер Дэвис смотрел на них, да и вообще она никогда не интересовала его как женщина. Джон снова посмотрел на Салли. Если бы он мог хоть кому-то рассказать, как на самом деле у него обстояли дела.
      – У меня все прекрасно, – сказал он.
      – Да? – усмехнулась она. – И поэтому у тебя такие круги под глазами? Джилли Уилкокс рассказала мне, что у вас в доме разбили стекло.
      – Да, нам запустили кирпич в окно. Что поделаешь – издержки профессии.
      – Да, похоже, толпа жаждет крови, – заметила Салли. – Видишь, как на тебя все смотрят?
      – Пускай смотрят. Лишь бы детей не трогали.
      – А кто позаботится о тебе, Джонни? – спросила Салли, снова дотронувшись до его плеча. – У тебя на шее дом, двое детей и эти ужасные клиенты!
      Джон стиснул зубы. Как убийственно можно в нескольких словах обрисовать жизнь человека! Поежившись от пронизывающего ветра, он перевел взгляд на поле, чтобы сосредоточиться на игре. Тедди одинаково хорошо играл и в нападении, и в защите. Он бегал, как заведенный, пытаясь отобрать мяч у противников.
      – А кто эта странная незнакомка? – донесся до него голос Салли.
      – Какая незнакомка?
      – Да вон та серая мышка, которая пришла болеть за вашего сына. Похоже, ваша собака ее хорошо знает.
      Джон проследил за направлением указательного пальца Салли, и взгляд его наткнулся на Кейт Хэррис, которая с горящими глазами следила за игрой. На ней было то же зеленое пальто, что и в тот вечер, когда состоялся их долгий и болезненный разговор. Она не сводила глаз с поля и судорожно сжимала руки в замок, словно сильно переживая или, возможно, просто пытаясь согреться. Когда подбежавший Брейнер стал радостно возиться с Бонни, Кейт наклонилась и чмокнула его в нос.
      Увидев Кейт, Джон не мог сдержать улыбки – такова была его первая непроизвольная реакция. Однако в следующую же секунду он недовольно нахмурился: что делала эта женщина на матче его сына Тедди?
      – Извини, Салли, я должен тебя покинуть, – сказал Джон и зашагал по направлению к Кейт.
      – Ничего, ничего, – ответила Салли удалявшейся спине Джона.
      Когда он подошел к Кейт, Бонни с Брейнером радостно запрыгали вокруг него. Кейт обернулась, и он увидел, что в ее глазах сияла надежда.
      – Брейнер помнит меня, – произнесла она.
      – Да, похоже на то, – сквозь зубы процедил Джон.
      – Или даже не столько меня, сколько Бонни. По-моему, они очень подружились. Я бы даже сказала – влюбились друг в друга. Вы заметили, как…
      – Кейт, что вы здесь делаете?
      Кейт опустила глаза и неопределенно хмыкнула.
      Джон вовсе не считал ее серой мышкой. Таким женщинам, как Салли и Тереза, никогда было не понять этой тихой, неброской красоты. Милая, маленькая, чуткая женщина. Он ничего не имел против нее, но она находилась сейчас там, где не должна была находиться.
      – Так что вы все-таки здесь делаете? – резко повторил Джон.
      – Смотрю, как играет Тедди, – ответила Кейт.
      – Но с какой стати… – только не лгите мне, ладно? Вы знали, что я приду, и тоже решили явиться, чтобы опять меня обрабатывать? Вы думаете, я забыл нашу последнюю встречу?
      – Я вовсе не знала, что вы придете, – мягко заметила Кейт.
      – Да что вы говорите! Что вас тогда сюда привело?
      – Думаю, даже Тедди не знал, что вы придете…
      Джон взглянул на поле и увидел сияющее лицо своего сына. Тедди улыбался во весь рот, и его щеки пылали от радости. Он так разволновался, заметив среди болельщиков отца, что пропустил мяч.
      – Отбивай, Тедди! – закричал Джон, увидев, что мяч оказался у левого крайнего нападающего Ривердейла.
      – Давай, Тедди, давай! – подхватила Кейт, выбрасывая вверх кулак.
      – Эх, – махнул рукой Джон, когда крайний нападающий передал мяч центральному.
      Положение было безнадежное. Здоровый малый из команды Ривердейла ударил по воротам и забил гол. Болельщики Ривердейла взревели от восторга.
      – Ну, ничего страшного, Шорлайн все равно впереди – счет 3:2, – утешительно промолвила Кейт.
      – Вы считаете, это я виноват в том, что нашим забили гол? Вы хотите сказать, Тедди из-за меня пропустил пас, потому что я отвлек его своим появлением?
      – Я ничего не хочу сказать, – холодно произнесла Кейт, но глаза ее смотрели по-прежнему с теплотой. – Вы сами все это сказали. А вам, конечно, виднее.
      – Так значит, по-вашему, – воскликнул Джон, закипая все сильнее, – Тедди дал маху из-за меня? Так?
      – Во-первых, Тедди не дал маху, как вы говорите, – возразила Кейт. – Это был просто вопиющий офсайд.
      – Никакого офсайда не было, – ответил Джон. – Тедди пропустил мяч между ног, и игрок Ривердейла успел этим воспользоваться. Вы ничего не понимаете в футболе.
      – Это правда, – согласилась Кейт. – Но я стараюсь разобраться. И эта игра мне очень нравится.
      Кейт запрыгала, следя за тем, что происходило на поле.
      – Смотрите, смотрите! – Игра шла уже на половине поля команды Ривердейла. Тедди, завладев мячом, отчаянно пробивался к воротам противника.
      – Вперед, Тедди! Давай, бей! – услышал Джон собственный голос.
      – Давай, Тедди, я в тебя верю! – крикнула Кейт.
      – Давай, О'Рурк, давай! – закричали все вокруг.
      Если бы Джон закрыл сейчас глаза, он мог бы легко представить, что это кричат ему, но он не мог сделать это в столь напряженный момент. Джон не сводил глаз со своего сына. Тедди принял мяч. Удар! Гол!
      Толпа болельщиков взорвалась.
      Джон прыгал от радости, как подросток, и кричал, насколько хватало легких. Ликование переполняло его. Ему хотелось схватить прыгавшую рядом Кейт и стиснуть ее в объятиях. Это был великий момент: он увидел триумф Тедди собственными глазами!
      – У вас потрясающий сын, – задыхаясь, вымолвила Кейт.
      – Спасибо.
      – И здорово, что вы сегодня пришли и все это увидели.
      – Да, – ответил Джон, и в горле у него встал комок при воспоминании о том, какое выражение удивления и восторга было написано пять минут назад на лице Тедди, когда он увидел, что его отец пришел посмотреть на игру.
      – Вам есть чем гордиться.
      Джон кивнул. Еще бы! Как не гордиться таким сыном! Он подумал о Терезе. Как радовалась бы она сейчас, как гордилась бы Тедди… Однако воспоминание о жене тотчас вернуло его на землю. Эти воспоминания всегда будили в его сердце боль и горечь измены. Джон сердито откашлялся и взглянул Кейт прямо в глаза.
      – Ладно, – продолжил он, изо всех сил пытаясь справиться с захлестнувшей его волной чувств. – Говорите: что вы здесь делаете?
      – Я вам уже сказала…
      – Вам ровным счетом нечего здесь делать, Кейт. Зачем вы пришли?
      Кейт сунула руку в карман и извлекла оттуда какую-то бумажку. Было видно, что она колебалась, стоило показывать ее или нет. Джон с негодованием посмотрел на Кейт. «Опять! И что же на этот раз? Еще одна фотография? Открытка? Какая-нибудь записка? Все это нужно нести в полицию, а не мне, черт возьми! Я ничем не могу вам помочь!» – кричал голос внутри него, но, тем не менее, он взял бумажку из рук Кейт и развернул ее.
      Это была записка, написанная рукой его сына:
 
       «Здравствуйте, Кейт!
       У меня сегодня футбольный матч. Если у вас нет никаких других планов, может быть, вы захотите прийти. Игра состоится на поле Шорлайна в четыре часа. Очень надеюсь, что вы придете.
       Таддеус О'Рурк (Тедди)».
 
      – Каким образом к вам попала эта записка? – резко спросил Джон.
      – Тедди оставил ее под стеклоочистителем моей машины, – ответила Кейт.
      – А как он узнал, где вас найти?
      Джон подозрительно посмотрел на Кейт. Все это оживило в его памяти один из самых неприятных периодов его жизни: таинственные записки для Терезы, молчание на автоответчике, боязливое шушуканье по ночам…
      Примитивная, дешевая конспирация.
      – Понятия не имею, – сказала Кейт.
      – Вы звонили ему? Вы давали о себе знать ему или Мэгги?
      – Конечно же, нет.
      – Тогда как ему удалось вас найти? – повторил Джон.
      – Я не успела его об этом спросить.
      – Он все время был на поле? – с нескрываемой гордостью поинтересовался Джон, отрываясь от записки.
      Кейт кивнула и сильнее закуталась в пальто. Становилось все холоднее. К вечеру обещали грозу. Джон огляделся вокруг, и ему показалось, что все глаза устремлены на него. Он расправил плечи и придал своему лицу непроницаемое выражение. Брейнер и Бонни, вдоволь набегавшиеся вокруг поля, вернулись, наконец, к Джону и Кейт. Следом за ними примчалась Мэгги с бутылкой «Гаторейда» в руке.
      – Папа, смотри, меня угостил тренер Тедди! – похвасталась она. – А ты видел, как Тедди забил гол? Видел, а?! Видел? А смотри, какую подружку нашел себе Брейнер! Интересно, чья это собака?
      Увидев Кейт, Мэгги едва не бросилась ей на шею.
      – Ой, привет! – закричала она, прыгая от восторга.
      – Привет, Мэгги.
      – Так это ваша собака?
      – Да, ее зовут Бонни.
      – Она просто прелесть!
      – Это шотландский терьер, – заметила Кейт.
      В этот момент свисток оповестил о конце матча. Пожав друг другу руки и обнявшись, противники разошлись. Джон видел, как Тедди, перекинувшись несколькими словами со своим тренером, помчался сквозь толпу родителей и игроков к нему.
      – Ты видел, папа?
      – Видел, видел, ты был великолепен.
      – Красивый был гол?
      – Потрясающий! И хочу тебе сказать: молодец, что не пал духом, после того, как вы пропустили мяч. Для победы это самое главное.
      – Да. И мы победили!
      – Поздравляю! – сказал Джон, и Мэгги, обрадовавшись, повисла на шее брата.
      – Два гола – это сильно! Молодец, Тед! – похвалила Кейт.
      Лицо Тедди просияло.
      Джон растерянно посмотрел на сына. Как? Он видел только один гол Тедди.
      – Так ты забил два гола?!
      Тедди кивнул, и Кейт подтвердила:
      – Да. Тедди настоящая звезда.
      – Ты звезда, Тедди! – воскликнула Мэгги, глядя на брата с искренним обожанием.
      – Спасибо, Мэгги.
      Джон немного расстроился. Он был так горд собой, думая, что, несмотря ни на что, успел увидеть самое интересное, а, оказывается, он столько всего пропустил…
      После матча он собирался встретиться со своим старым другом Билли Мэннингом, детективом из Главного полицейского управления Коннектикута. В пятницу вечером Билли всегда можно было найти в «Волшебном зелье», и Джон хотел пойти туда, чтобы по-приятельски поговорить с ним за кружкой пива и попытаться выяснить что-то о Вилле Хэррис. Однако теперь он решил отправиться в бар попозже.
      – Мы должны отметить победу Шорлайна и голы Тедди, – сказал Джон. – Где ты хочешь поужинать, Тед?
      – «Везувиоз Пицца»! – воскликнул Тедди.
      – Отлично.
      – Давайте позовем еще дедушку и Мэв, – предложила Мэгги. – Мы живем сейчас у дедушки, – пояснила она Кейт. – Они будут очень рады.
      – Да, хорошо было бы отпраздновать вместе с ними, – согласился Тедди. – Но дедушка точно не сможет: в это время он должен быть у врача.
      – Но я хочу, чтобы был настоящий праздник! – защебетала Мэгги. – Что мы будем сидеть одни? Нам нужны гости. Давайте пригласим…
      Ее сверкающие глаза остановились на Кейт, и Тедди, полностью поддерживавший идею сестры, закончил за нее:
      – Кейт! Вместе с Бонни.
      – Да, вы обязательно должны пойти с нами, Кейт, – сказала Мэгги. – В «Везувиоз» самая вкусная пицца на свете. Она вам понравится – да ведь, папа?
      Дети с надеждой посмотрели на Джона, но он молчал.
      – Я бы с удовольствием с вами пошла, – произнесла Кейт, – но, к сожалению, я не могу, у меня дела.
      – Как не можете? – воскликнула Мэгги. – Пойдемте! Ну, пожалуйста! Мне нужно с вами посоветоваться насчет костюма для Хэллоуина. Папа с Тедди ничего в этом не понимают. А вы, как женщина, могли бы мне что-нибудь посоветовать…
      – Ох, Мэгги… – вздохнула Кейт.
      – Ну, пожалуйста, Кейт, – присоединился к сестре Тедди. – Пойдемте с нами, перенесите дела на потом.
      Кейт улыбнулась и закусила губу, словно обдумывая такую возможность. Джон видел, что она не хотела огорчать детей. «Неужели все-таки согласится?» – подумал он, и сердце его по непонятной причине забилось. Джону очень хотелось подождать, чтобы узнать, что скажет Кейт, но, в конце концов, он решил все же опередить ее.
      – Кейт ведь уже сообщила нам, что не может пойти, Мэгги, – сказал он дочери. – Не надо канючить.
      – Я не канючу, – буркнула Мэгги.
      – Я не могу, правда, – мягко промолвила Кейт.
      – Вы много потеряете, – в свою очередь попытался уговорить ее Тедди. – Пицца там действительно замечательная. А на обратном пути мы можем заехать в «Пэрэдайс Айс Крим» поесть мороженого. Вы уже там бывали?
      В этот момент Джон краем глаза увидел, что к ним приближается Салли Кэрролл со своим сыном Бертом.
      – Еще нет, – улыбнулась Кейт и взяла Бонни за поводок, собираясь уходить. – Как-нибудь обязательно сходим туда.
      – Привет всем! – послышался голос Салли. – Ну, где будем праздновать? Питер занят сегодня допоздна, так что мы с Бертом решили присоединиться к вам.
      – Мы собирались в «Везувиоз», – сообщил Тедди.
      – Ура! – закричал Берт.
      – Пока, Кейт, – сказала Мэгги, и Джон почувствовал, сколько грусти было в ее словах.
      – Пока, Мэгги.
      Увидев, что Кейт уходит, Салли наклонилась к уху Джона и прошептала:
      – Я что-то не то сказала?
      Джон отрицательно помотал головой. Отойдя на несколько шагов, Кейт неожиданно повернулась к Мэгги и сказала:
      – Эмилия Эрхарт!
      – Что? – не поняла Мэгги.
      – Ты можешь одеться Эмилией Эрхарт, – пояснила Кейт.
      – На Хэллоуин?
      – Ну да. Все, что тебе для этого нужно – это белый шарф, длинный-длинный белый шарф, авиаторские очки и, конечно же…
      – Что? – взволнованно спросила Мэгги, прижав руки к сердцу. – Что нужно еще?
      – Смелость, – подмигнула Кейт и потянула Бонни за поводок. – Моя сестра любила повторять, что Эмилия была самой смелой женщиной на свете.
      – Да, это так, – кивнула Мэгги и посмотрела в холодное октябрьское небо.
      Все вокруг словно перестало существовать, и она осталась один на один с небом. Если бы у нее были крылья… она расправила бы их и взлетела, чтобы посмотреть на землю с такой высоты, на какую может поднять человека только смелость.

      В «Волшебном зелье» было полно народу и царило обычное для пятницы оживление. Отовсюду поднимались клубы сигаретного дыма, и музыка гремела из всех динамиков. Было так шумно, что Джон пожалел о своем решении прийти в этот бар для разговора с Билли Мэннингом: здесь едва ли можно было спокойно поговорить.
      Пробираясь вдоль длинной хромированной стойки бара, Джон заметил по меньшей мере двадцать знакомых. Он никогда не был частым посетителем таких заведений, и поэтому теперь все глядели на него с некоторым удивлением. Все пространство бара заполняла плотная разгоряченная масса человеческих тел, и Джон почувствовал, что исходившее от них возбуждение начало действовать и на него.
      Он нашел Билли в маленьком боковом зале, где было немного спокойнее, однако не менее многолюдно. Полицейские, собиравшиеся по будням после работы в баре «Генриз», в пятницу вечером всегда приходили сюда. Этот бар, носивший прежде название «Молоток», находился в нескольких минутах ходьбы от здания суда, и раньше его завсегдатаями были, в основном, полицейские и служители закона. Однако некоторое время назад хозяин заведения, решивший сделать свой бизнес более доходным, отремонтировал здание, стал приглашать по выходным музыкантов и сменил название «Молоток» на многообещающее «Волшебное зелье». С тех пор посетителей в баре значительно прибавилось, и публика стала более разношерстной, но копы и адвокаты продолжали считать это место своим.
      – Привет, Джонни, – окликнул его Билли Мэннинг, махая рукой.
      – Как дела, Билли? Привет, Ти Джей, Дэйв.
      – Привет, Джон, – ответили полицейские и обменялись с ним рукопожатиями, всем своим видом говоря: «Мы не держим на тебя зла, дружище, несмотря ни на что…»
      За годы своей адвокатской практики Джон успел порядком досадить копам. Когда их вызывали в суд для дачи свидетельских показаний, он устраивал им пристрастный перекрестный допрос, проявляя невероятную дотошность и всеми силами стараясь «вывести их на чистую воду», насколько это было возможно.
      – Рассказывай, как дела? – спросил Дэйв Траут, худощавый детектив с совершенно белыми волосами.
      – Замечательно, – ответил Джон. – Как у тебя?
      – У меня все просто отлично. Во всяком случае, мне ничто не мешает спокойно спать по ночам.
      – Вот и прекрасно, тебе обязательно нужно хорошо спать, – усмехнулся Джон. – Ты ведь уже не молоденький, постарше меня будешь.
      – А меня не берет старость, – ответил Дэйв. – Потому что я знаю, что делаю нужное дело. Кто, как не я, будет очищать улицы от подонков, чтобы люди могли не бояться за своих дочерей?
      – Ты герой, Дэйв. Позволь угостить тебя пивом за всех, кого ты посадил.
      – Ну, ты, как всегда, в своем стиле, – сказал Дэйв. – Только не надо нам опять читать лекцию. Мы уже тысячу раз слышали, что твой долг… Как там Джон у нас любит говорить? – спросил он, обратившись к своим товарищам.
      – Его долг – защищать конституционные права наших детей, – ухмыльнулся Ти Джей, – представлять их интересы в уголовном суде… и так далее и тому подобное.
      – Воспитывать детей нужно правильно, и не потребуется тогда представлять их интересы в уголовном суде, – заметил Дэйв.
      – Не все так просто, как ты считаешь, – бросил Джон и знаком подозвал официантку. – На скамью подсудимых попадают не только дети плохих родителей.
      – Да, вот Дженкинсы, например, – произнес Билли, понизив голос и указав кивком в глубину бара. – Кто бы мог подумать, что у Баркли с Фелисити вырастет такой сорванец? Вон сидит их славный малыш Калеб… Твой бывший клиент, да, Джон?
      – Ты знаешь это не хуже меня, – ответил Джон, глядя на Калеба Дженкинса, сидевшего на дальнем конце барной стойки вместе со своим дядей Хантером, тренером Тедди. – Ты ведь его и арестовал.
      – Это верно, я его и арестовал. За такую невинную шалость, как угон спортивной рыболовной лодки стоимостью пятьдесят тысяч долларов. Мне до сих пор интересно узнать: что он делал у Северной скалы, где его засекли? Он на целых полмили вышел за пределы трехмильной полосы. Зачем, спрашивается? Тут дело нечисто: или наркотики, или контрабанда, или уничтожение каких-то улик.
      – Или торговля женщинами, – добавил Ти Джей.
      – Ну, хватит говорить ерунду, – сказал Джон.
      – Мы затронули запретную тему, – засмеялся Билли. – Так что давайте лучше оставим этот разговор, пока не поздно… Ну, расскажи тогда, Джон, что привело тебя сегодня сюда? Давно тебя здесь не видел. Как у тебя дела, что нового?
      – На днях нам запустили в окно кирпич, от нас ушла няня, у нас в доме на чердаке завелись летучие мыши, и сейчас мы живем у моего отца… Сегодня команда Тедди выиграла футбольный матч, и мы отмечали эту победу пиццей, а потом я решил зайти сюда выпить пива.
      Официантка принесла заказанное Джоном на всех пиво, и он расплатился.
      – Насчет кирпича я слышал, – сказал Билли.
      – Это из-за Меррилла? – спросил Дэйв.
      – Думаю да, – ответил Джон.
      – Это ужасно, даже дома тебе не дают покоя, – сказал Ти Джей. – Это случилось при детях?
      Джон кивнул и отхлебнул пива.
      – Ужасно, ужасно… Я, конечно, тоже считаю, что Меррилл должен умереть за то, что он сделал, но…
      Джон меньше всего желал обсуждать дело Меррилла. Он сдержанно поджал губы, и Ти Джей, поняв намек, повернулся к Дэйву, чтобы продолжить разговор, который они вели между собой до появления Джона. Билли, в свою очередь, повернулся к адвокату, и они посмотрели друг другу прямо в глаза. Они были лучшими друзьями со школьной скамьи и остались ими, несмотря на то, что их профессиональные интересы не совпадали.
      – В чем дело? Ты о чем-то хочешь поговорить? – поинтересовался Билли, почувствовавший, что Джон неспроста появился в баре.
      – Пойдем, пройдемся.
      Билли кивнул, и они, поставив кружки на исцарапанный деревянный стол, стали пробираться через толпу к выходу. Народу в баре все прибывало. Был канун Хэллоуина, и многие люди вваливались в бар в маскарадных костюмах, очевидно, явившись с какой-нибудь вечеринки. В этот вечер играла группа «Готы», однако их бешеная музыка была явно не к месту в этом баре, где собирались, в основном, люди среднего возраста.
      У барной стойки Джон заметил Салли Кэрролл, сидевшую вместе с Питером Дэвисом, и она тоже посмотрела на него. Джон помахал ей рукой в знак приветствия и стал пробираться дальше. В кафе, где они ели пиццу, он проговорился, что собирается в «Волшебное зелье», чтобы встретиться с Билли. Не потому ли Салли тоже оказалась здесь? Она была в костюме молодой ведьмы – черном платье с глубоким декольте, позволявшим видеть ее пышную грудь и краешек бордового кружевного бюстгальтера.
      – Смотри, вон Салли, – сказал Билли, когда они проходили мимо.
      – Да, вижу.
      – Не понимаю, почему ты не попытаешься завязать с ней отношения? Она ведь свободна, с тех пор как дала Тодду отставку. А с Питом Дэвисом у нее так, ничего серьезного… Подумай об этом, Джон. Ты же ей всегда нравился, и, по-моему, вы друг другу очень подходите. Вы оба нуждаетесь в поддержке и утешении. Понимаешь, что я имею в виду?
      – Да, понимаю. Но давай не будем об этом.
      Джон, нахмурившись, сосредоточенно пробирался сквозь толпу у дверей. Протиснувшись между двумя парами в масках, топтавшимися у входа, он вышел наружу и с наслаждением вдохнул воздух улицы, показавшийся особенно свежим после душной атмосферы бара, пропитанного сладковато-едким запахом табачного дыма и духов.
      – У меня не было возможности поговорить с тобой по душам с тех самых пор, как… – начал Билли и замолчал.
      Джон посмотрел на него, желая понять, собирается он сказать что-то еще или нет. Он знал, что Билли имел в виду. Однажды вечером, вскоре после похорон Терезы, Билли зашел к нему домой. Они дотемна сидели на веранде и пили пиво. Алкоголь внезапно развязал Джону язык, и он рассказал Билли все о Терезе. Обо всем, что ему пришлось пережить за последнее время – о странных звонках, когда на другом конце провода кто-то молчал и бросал трубку, о таинственных отлучках Терезы, о мучивших его подозрениях и о том, как долго он не хотел верить в то, что жена ему изменяет.
      Выслушав все это, Билли подался вперед, поставил пиво на стол и посмотрел Джону прямо в глаза.
      – Тебе нужно было уже давно поговорить об этом со мной, – сказал он.
      – Почему? – спросил Джон. – Потому что ты полицейский? И что бы ты сделал? Помог бы мне ее выследить? Нет, я не стал бы унижаться до слежки за собственной женой!
      – Не в этом дело, Джон. Просто я и так все знал. Да, в общем-то, все это знали.
      – Все?
      – Ну да, все кругом знали, что Тереза встречается с Баркли.
      – Боже мой, Билли!
      – Они были не очень-то осторожны. Я видел их в баре «Дробридж». Видел, как они отъезжали вместе на машине от пляжной парковки. И еще…
      Джон, не дослушав, поднялся и понес пустые бутылки на кухню. Билли последовал за ним. Джон молчал и, не поднимая на него глаз, принялся ополаскивать бутылки под краном. Он хотел заставить себя забыть слова Билли, но они упорно продолжали звучать в его ушах. Ему было бы не так больно, если бы Билли ничего не знал о Терезе или, по крайней мере, ничего ему не сказал.
      Оказывается, все это знали.
      – Прости, Джон, – сказал тогда Билли и, постояв несколько минут, ушел.
      С того вечера они ни разу не говорили об этом и вели себя так, будто этого разговора никогда не было.
      Сейчас, когда они стояли у «Волшебного зелья» и молча глядели на проезжавшие мимо машины, Джону показалось, что Билли хочет что-то сказать о том злополучном разговоре, и сердце его сильно забилось. Ему не хотелось ворошить свое недавнее прошлое. Куда приятнее были более старые воспоминания. Джон мысленно перенесся в те далекие времена, когда он и его друзья были так молоды и полны надежд. Сколько счастливых пар было тогда среди них! Он и Тереза, Билли и Дженнифер, Баркли и Фелисити, Салли и Тодд… Они с Терезой поженились летом перед его третьим курсом.
      После того, как он окончил юридическую школу Джорджтауна, они с Терезой купили старую «Вольво-122» и приехали на ней домой из Вашингтона. Он был тогда таким идеалистом. Его переполнял энтузиазм, и он мечтал своей работой изменить мир. Ему не терпелось сдать квалификационный экзамен на получение статуса адвоката и поскорее взяться за работу. В честь окончания университета он устроил вечеринку, пригласив всех своих друзей – уже с женами.
      Вечер был чудесный и очень теплый. Полная луна поднималась над Сильвер Бэй. Женщины были в платьях без рукавов, мужчины – в синих блейзерах. Тереза приготовила канапе, Салли – запеченное мясо. На их счету было уже столько совместных праздников, танцев и пикников, но это была их первая взрослая вечеринка.
      Отец Джона нанял по столь торжественному случаю музыкантов, и гости с увлечением танцевали. Джон был ужасно доволен, думая о том, что виновником торжества был он сам и все пришли порадоваться за него. Он был теперь настоящим адвокатом, вернее, почти адвокатом, потому что квалификационные экзамены должны были состояться в июле. Ждать оставалось совсем недолго: скоро все должно было круто перемениться, и впереди была взрослая настоящая жизнь.
      Внезапно подскочивший Билли схватил его за руку и потянул за собой вместе с Терезой.
      Все четверо – Билли, Баркли, Джон и Тереза – ускользнув от остальных, собрались у кустов бирючины за гаражом.
      – Джен и Фелисити нужно тоже позвать, – заметила Тереза.
      – Чуть попозже, – ответил Билли, доставая бутылку шампанского. – Это только для нас – четырех мушкетеров.
      – Трех, – улыбнулась Тереза. – Я ведь не мушкетер.
      – Была и всегда будешь, – сказал Билли. – Благодаря Джонни, ты теперь навсегда с нами.
      – Ты у нас четвертый мушкетер, Тереза, – подтвердил Баркли. – Это все знают, даже Джен и Фелисити.
      – Быть мушкетером – большая честь, спасибо, ребята, – сказала Тереза.
      Джон всегда гордился своей женой, но в тот момент он чувствовал за нее особую гордость. Она была ослепительна в своем летнем платье – такая стройная, изящная, загорелая. Ее глаза сверкали, и на лице сияла беззаботная улыбка, как будто она была уверена, что жизнь – это увлекательное приключение, в котором верные товарищи-мушкетеры никогда не подведут.
      – Итак, – начал Билли, приготовившись откупорить бутылку. – Мы должны выпить за Джона О'Рурка, новоиспеченного адвоката нашего славного города.
      – А заодно и за Билли Мэннинга, – добавил Джон. – Начинающего копа нашего славного города.
      – Я уже три года служу в полиции, – засмеялся Билли, – и за это время мне уже многое удалось сделать… Так что давай и ты приступай скорее к работе. Будешь уничтожать плоды моего труда, я буду ловить преступников, а ты будешь их выгораживать.
      – Не выгораживать, а представлять их интересы в суде, – поправил Джон.
      – Называй это как хочешь, Джонни, – ответил Билли, – но теперь, впервые в жизни, нам предстоит оказаться в разных лодках. И учти: я буду грести изо всех сил.
      – Я тоже, коп Мэннинг, – усмехнулся Джон.
      – Главное, Билли, не забывай при задержании зачитывать каждому преступнику его права, – сказал Баркли, – чтобы Джон не мог потом вытащить их под предлогом несоблюдения формальностей.
      – Что бы ни случилось, мы, прежде всего, должны всегда оставаться друзьями. Давайте выпьем за это! За тебя, Джонни!
      – И за тебя, Билли, – ответил Джон.
      – И за Баркли Дженкинса, хранителя света, – смеясь, добавила Тереза.
      – И за Терезу О'Рурк, – произнес Джон, притягивая ее к себе, – за любовь всей моей жизни!
      – Ура! – воскликнул Билли, и вылетевшая с громким хлопком пробка ударилась в стену гаража.
      Со смехом и шутками все отпили шампанского, передавая по кругу бутылку «Маммз Кордон Руж». Глаза Джона и Билли встретились, и оба поняли, что думают об одном и том же: их расходившиеся дороги навсегда были соединены одним перекрестком, и этим перекрестком была дружба.
      Джон поцеловал Терезу в губы и почувствовал на них вкус шампанского. Даже сейчас при воспоминании об этом у него необыкновенно ярко всплывало то ощущение… По прошествии многих лет они с Билли сумели сохранить свою дружбу, несмотря ни на что, а любовь Терезы не выдержала жизненных испытаний.
      Из «Волшебного зелья» доносилась громкая музыка, которую не заглушали даже толстые стены бара. В ушах у Джона все еще звенело, и его одежда пахла сигаретным дымом.
      – Ну, выкладывай, О'Рурк, – сказал Билли, внимательно глядя на него.
      – Это не так-то просто.
      – Все в этой жизни непросто. Так что давай, рассказывай. Не бойся, ты не лишишься адвокатской лицензии из-за разговора со мной. Все сказанное тобой останется между нами – ты это прекрасно знаешь.
      Билли всегда напоминал Джону, что они прежде всего – друзья и лишь во вторую очередь – полицейский и адвокат. Билли был высокого роста, темноволосый, черты лица у него были грубые и угловатые, а нос – с горбинкой, оставшейся после того, как его ударили бутылкой из-под пива в одиннадцатом классе. Когда он решил поступить на службу в полицию, друзья подшучивали над ним, говоря, что он больше похож на «плохого парня», чем на полицейского.
      – Я хочу тебя кое о чем спросить, но дело очень деликатное… – начал Джон.
      – В каком смысле?
      – В том смысле, что, если об этом узнают, то это может очень навредить.
      – Кому?
      – Мне и моему клиенту.
      – А, все ясно, – улыбнулся Билли, – опять высовывается мерзкая рожа Грега Меррилла.
      – Я этого не говорил.
      – Это и так понятно. Ты сейчас в лепешку расшибаешься из-за него, так что у тебя нет ни времени, ни сил, чтобы взяться защищать еще какого-нибудь подонка. Ну, так в чем же дело?
      Джон колебался. На парковку то и дело въезжали все новые и новые машины. Они с Билли стояли в полумраке, подальше от фонарей, но у Джона мелькнула мысль, что, если их, ненароком, заметит какой-нибудь журналист, на следующий день в местной газете вполне может появиться скандальная статья о том, что адвокат Грега Меррилла «беседует по душам с полицейским, арестовавшим его клиента».
      – Не беспокойся, Джон. Спрашивай. Я не буду использовать это в своих интересах.
      – Но только смотри, никому не проболтайся потом…
      – Да ты что? Ты посмотри на меня: я выпил уже столько пива, что наутро я даже и помнить не буду, о чем мы с тобой говорили. Ты же меня знаешь, я прекрасно забываю конфиденциальные разговоры. Так что давай, спрашивай.
      – Вилла Хэррис, – с бьющимся сердцем произнес Джон и посмотрел Билли в глаза.
      Тот недоуменно пожал плечами.
      – Ну, и что «Вилла Хэррис»? Кто это?
      – Это девушка. Пропавшая девушка.
      – Никогда не слышал этого имени, – сказал Билли, нахмурившись. – Когда она пропала?
      – Шесть месяцев назад.
      – Как раз в самый пик активности нашего Грегги… А откуда ты узнал о ней?
      – От ее старшей сестры, Кейт Хэррис. Она приезжала ко мне домой несколько дней назад.
      – Итак, Вилла исчезла, и от нее нет никаких вестей?
      – Да.
      – Но почему ее сестра решила искать ее именно здесь?
      – Вилла послала ей открытку из гостиницы «Восточный ветер», – ответил Джон. – Она была отправлена в апреле, но, в силу некоторых обстоятельств, Кейт получила ее лишь полгода спустя. Дело в том, что она недавно развелась с мужем… Короче, предыстория такова: Вилла и муж Кейт были любовниками, и из-за всех этих любовных перипетий Вилла решила на время уехать.
      – Может быть, Кейт сильно приревновала и…
      – Нет, это исключено, – поспешно заметил Джон.
      – Тогда, может быть, Вилла стала досаждать своему любовнику, например, грозилась рассказать все сестре, – предположил Билли и со вздохом добавил: – Да, не хотел бы я оказаться между двух огней, как она. Да и, вообще, опасно играть с огнем…
      Джон кивнул.
      – Кейт сказала мне, что она заявила об исчезновении Виллы.
      – В ФБР?
      – Нет, в этом деле нет никаких намеков на похищение.
      – Значит, в полицию? Во всяком случае, я этого не помню. Вероятно, я не придал значения этому заявлению, потому что не было никаких оснований считать, что девушка исчезла именно в наших краях. Возможно, это была какая-то другая гостиница с названием «Восточный ветер»…
      Джон покачал головой.
      – Нет, я видел эту открытку своими глазами.
      – Значит, след девушки оборвался здесь? – хмуро спросил Билли.
      – Нет, он тянется дальше – в Фэрхейвен, штат Массачусетс, Ньюпорт, Провиденс…
      – И чего же тогда эта женщина хочет? – воскликнул Билли, пожимая плечами. – Почему она обратилась к тебе?
      – Из-за Меррилла.
      – Ах, ну да, конечно. Он самый известный серийный убийца в Новой Англии. Но ведь он далеко не единственный! Ты объяснил ей, что он лишь один из многих и что ее сестра, возможно?..
      – Нет, – резко сказал Джон, не дав Билли договорить: он не хотел думать о других маньяках, разгуливавших на воле, и строить догадки о судьбе сестры Кейт.
      – Если бы обычные люди знали то, что мы знаем… Ты никогда об этом не думал, Джонни?
      – По возможности, я стараюсь об этом не думать.
      – Это как с акулами… Понимаешь меня?
      – Что ты имеешь в виду?
      – Люди даже не подозревают, сколько опасностей их подстерегает в воде: они не видят в глубине акул и думают, что их нет. Есть старая пословица о том, что акулы чаще всего нападают в десяти футах от берега… и многие думают, что это означает, что акулы нападают там, где все купаются.
      Джон молчал, глядя на небо, которое только что прорезал луч маяка, осветивший низкие черные тучи. На небе не было ни одной звезды.
      – Однако на самом деле это означает, что акулы повсюду, – сказал Билли.
      – Я знаю.
      – То же самое и с маньяками-убийцами. Все радуются, когда ловят кого-нибудь вроде Меррилла. Это позволяет людям вздохнуть с облегчением. Они думают, что если убийца будет казнен, они будут избавлены от всего таящегося в мире зла.
      – Осторожно, ты высказываешь слишком либеральные для полицейского мысли.
      – Я просто хочу сказать, что он лишь один из многих. Этих акул полно вокруг, только не все они попадаются.
      – Да, ты прав… Ну, так значит, тебе ничего не известно о Вилле Хэррис?
      Билли отрицательно покачал головой:
      – Нет. А скажи мне: ты интересуешься этим ради Меррилла или ради той женщины?
      – Не знаю, – честно ответил Джон.
      Он пожал Билли руку на прощание и заметил мелькнувшее в его глазах беспокойство. Начали падать первые ледяные капли дождя. Они кололи и обжигали кожу, как маленькие острые льдинки. Джон направился к машине, но потом снова обернулся к Билли:
      – Ты был когда-нибудь в Фэрхейвене?
      Билли кивнул.
      – Штат Массачусетс? Конечно. Я покупал там рыболовные снасти. Там есть замечательный маленький магазинчик неподалеку от лодочных мастерских. А почему ты спрашиваешь?
      – Ты знаешь, где находится автозаправка «Тексако»?
      Задавая этот вопрос, Джон, сам не зная почему, почувствовал сильное волнение. У него перехватило дыхание, и он с трудом проглотил вставший в горле комок. Он очень боялся услышать: «Неподалеку от прачечной самообслуживания, в районе торгового центра…»
      – Понятия не имею, – пожал плечами Билли. – Если хочешь, я могу позвонить в Полицейское управление Фэрхейвена и спросить у них.
      – Нет, спасибо, Билли, – ответил Джон. – Я сам попробую это узнать через справочную службу.
      Билли помахал ему рукой на прощание и направился обратно в бар. Когда дверь открылась, изнутри вырвалась оглушительная музыка и донеслись громкие голоса. На несколько секунд глазам Джона открылась картина всего того, что происходило в баре. Он увидел со стороны толпу мужчин и женщин, пришедших в бар выпить, развлечься, найти себе пару. Взглянув на них, Джон вспомнил о Салли, потом о Терезе. Иногда, по пятницам, она тоже ходила с подругами в «Волшебное зелье».
      Потом он подумал о Кейт Хэррис. Что она делала в этот вечер? Была ли она тоже сейчас в этом баре? Почему-то он был уверен, что нет.
      Джон представил себе гостиницу «Восточный ветер», стоявшую на высоком крутом берегу. Сейчас там, должно быть, уже вовсю разыгралась стихия: ветер с океана принес дождь со снегом, и лучи маяка освещали низкие грозовые тучи и все выше вздымавшиеся белые волны.
      Джон коснулся пальцами фотографии Виллы, все еще лежащей в его кармане, и холодный ветер, казалось, ворвался в самую его душу. Он подумал о Кейт Хэррис – незнакомке, так легко рассказавшей ему свою историю. Вероятно, ей нужно было кому-то довериться, поделиться своей болью. Джону в свое время это не удалось. В тот вечер, когда Билли попытался поговорить с ним о Терезе, он в ужасе отшатнулся, замкнулся в себе.
      Вероятно, поделиться такой историей можно было только с тем, кто сам прошел через это. Супружеская измена была такой же интимной тайной, как и супружеская любовь. Свадьба, ночи, проведенные вместе, рождение ребенка, семейные праздники, собрания школьного комитета – все это неразрывно связывало супругов, делая их все ближе друг другу, и воспоминания об этом им предстояло пронести через всю жизнь.
      Измена тоже была таким событием, которое не забывается никогда. Однако она не ранила бы так больно, если бы не было всего остального: семьи, прожитых вместе лет, любви, доверия и надежды. Без всего этого ее бы просто не было, как тени без света…
      Они с Терезой так любили друг друга. В те времена, когда он еще учился в юридической школе, они жили в большом старом викторианском доме на бульваре Макартура и Джон ездил на занятия на велосипеде. Она часто сидела рядом или массировала ему плечи, когда он занимался дома, а он по выходным приносил ей завтрак в постель. Они были так неразлучны и так сильно нуждались друг в друге, что иногда она даже приходила на его занятия и терпеливо сидела на лекциях, только для того, чтобы все время быть рядом с ним.
      Джону никогда даже в голову не приходило, что они могут расстаться. Трещина в их отношениях стала образовываться постепенно, совсем незаметно. С годами он стал менее внимателен к жене, воспринимая свой брак как нечто незыблемое и само собой разумеющееся. Из их отношений исчезла романтика, и они стали слишком прозаичными. Она заботилась о доме и детях, он содержал семью. Джона вполне устраивало такое положение дел. Тереза всю себя отдавала детям, и, благодаря ей, он мог допоздна пропадать на работе и с головой уходить в дела, уделяя семье меньше времени, чем должен был бы отец.
      Что касается их сексуальной жизни, то ей могли бы позавидовать многие супружеские пары их маленького городка. Когда друзья полушутя обсуждали на вечеринках, каким образом им приходилось оживлять свои потускневшие со временем супружеские отношения, Джон и Тереза слушали эти разговоры с некоторым недоумением. Все это было им незнакомо, чтобы разжигать любовную страсть, им не нужны были ни порнофильмы, ни массажные масла, ни уик-энды в мотеле с ванной в виде сердца. Возможно, они занимались любовью не очень часто (кто-нибудь из них засыпал раньше, чем это могло бы начаться), но когда это происходило, весь мир переставал для них существовать.
      По крайней мере, так было с Джоном. Тереза всегда сводила его с ума – ив первые годы их брака, когда она была такой молодой и стройной, и потом, после рождения детей, когда ее тело стало немного полнее. Ему все нравилось в ней: ее гладкая, нежная кожа, красивое лицо, сильные от тенниса руки, ее запах. Когда он вечером ложился в постель рядом и обнимал ее, сердце его готово было вырваться из груди. Он целовал ее в губы, и кровь начинала стучать у него в висках.
      Будучи адвокатом, Джон зарабатывал на жизнь словами, составляя меморандумы и записки по делу, допрашивая свидетелей защиты и обвинения, выступая на суде с речью… Однако о своей любви он старался говорить Терезе не словами, а своим телом. Он часто вспоминал латинскую пословицу: «Cor ad cor loquitor». («Сердце говорит с сердцем».) Он думал, что Тереза испытывала то же самое. Он был уверен, что понимает ее чувства. Но, возможно, он ее вообще не знал.
      Теперь, стоя на парковке у «Волшебного зелья» и глядя на заходивших в бар смеющихся людей в маскарадных костюмах, Джон не мог не думать о том, что у многих из них остались дома мужья и жены, вынужденные проводить эту праздничную ночь в одиночестве. Возможно, кто-то из них сидел сейчас у телефона, в ожидании звонка, стараясь не смотреть на часы.
      В те времена, когда он понял, что Тереза стала ему изменять, он почувствовал себя привязанным к ней, как никогда раньше. Когда он осознал, что может ее потерять, она стала ему еще дороже, чем была с тех пор, как они поженились. Почувствовав, что она ускользает, он изо всех сил старался ее удержать, но это было все равно, что пытаться удержать горсть песка, легко струящегося между пальцев. Он безвозвратно потерял Терезу гораздо раньше, чем она умерла.
      Еще до гибели жены он нашел в ее ежедневнике запись «позвонить Мелоди Старр» – адвокату по бракоразводным процессам. Осуществила ли она свое намерение? Джон не знал и никогда не спрашивал Терезу об этом. Когда однажды он встретил Мелоди в коридоре суда, он пристально посмотрел на нее, пытаясь понять, не было ли в ее взгляде чего-нибудь необычного – сострадания или, может быть, осуждения. Рассказала ли ей Тереза их тайну? Джон мог только догадываться, но, в сущности, это было совершенно не важно. Адвокат, занимающийся разводом, – всего лишь третье лицо, от которого ничто не зависит. Брак, счастливый или распадающийся, всегда дело только двоих. Если один из них захочет уйти, никто уже не сможет спасти их брак. А любовь Терезы ушла еще до того, как у нее начался роман на стороне.
      «Не так ли все происходило и у Кейт с мужем?» – размышлял Джон. Началось ли отчуждение между ними еще до измены? Джон опять взглянул на фотографию Виллы. Такое милое, открытое лицо, невинная, искренняя улыбка. Трудно было поверить, что такая девушка могла завести роман с мужем своей сестры. Впрочем, как Джону довелось убедиться на собственном горьком опыте, от третьего лица (каким и была в этой ситуации Вилла) мало что реально зависело: его роль в судьбе отношений между супругами была не так уж и велика.
      Джон искренне хотел помочь Кейт найти сестру. Он сам не понимал, почему это было для него так важно – вероятно, им руководило стремление сделать добро и докопаться, во что бы то ни стало, до истины. Именно поэтому, несмотря на промозглую погоду, он отправился в эту пятницу в «Волшебное зелье», вместо того, чтобы остаться дома с детьми.
      Глубоко вздохнув, Джон сел в машину, укрывшую его, наконец, от ледяного дождя, и медленно поехал по черной блестящей дороге. Если в этом мире на долю Джона О'Рурка еще осталось спокойствие, то в этот вечер он мог обрести его только в доме своего отца, рядом с детьми.

      В это субботнее утро, прежде чем покинуть гостиницу «Восточный ветер», Кейт решила сделать фотографии из окна своего номера. Ей хотелось запечатлеть тот пейзаж, на который глядели когда-то глаза Виллы. Она сфотографировала скалистый берег, волнолом и маяк, неясно вырисовывающиеся в тумане. От пребывания в этом городе у нее осталось смешанное чувство горечи и тихой радости – с одной стороны, о Вилле так ничего и не удалось узнать, но, в то же время, она познакомилась здесь с О'Рурками.
      Кейт стояла, прижавшись лбом к стеклу, и пыталась разглядеть вдалеке их дом, надеясь хоть мельком увидеть Мэгги или Тедди. Однако во дворе дома О'Рурков было совершенно пусто – даже Брейнера не было видно. Кейт представила, как хорошо, должно быть, они провели вчера вечер в пиццерии, отмечая победу Тедди. При воспоминании о футбольном матче в ее памяти всплыла картина того, как Вилла играла в хоккей на траве, на аккуратном поле рядом с парком Рок Крик, за готическими шпилями школы Святого Хрисогона.
      Эта картина была такой живой и яркой, как будто все это происходило вчера. Вилла, в темно-зеленой форме, охваченная ликованием победы, бежала по полю, размахивая над головой хоккейной клюшкой. Она была так счастлива и хотела, чтобы Кейт и Эндрю, заменившие ей родителей, гордились ею и радовались вместе с ней. Потом они повели Виллу вместе со всей их командой в пиццерию «Чикаго». Там все они сидели за одним большим столом, с удовольствием уплетая пиццу и чокаясь запотевшими бокалами с ледяной содовой.
      Вилле тогда было шестнадцать лет.
      Той ночью, обнимая в постели Кейт, Эндрю был с ней особенно нежен. Он шептал ей, что когда у них будет собственный ребенок, они будут уже опытными родителями, знающими, что требуется подростку и как нужно о нем заботиться. Он любил Виллу как родную дочь и был счастлив, что, женившись, сразу же обрел настоящую семью. Так говорил ей Эндрю, и Кейт, окончательно таявшая от этих слов, благодарила судьбу за то, что ей посчастливилось встретить в своей жизни такого удивительного человека.
      Человека, который принял ее такой, какая она есть, и готов был заботиться о ее сестре – такой застенчивой, милой и беззащитной. Вилла была как дикая пони – осторожная, пугливая, недоверчивая: в дюнах Чинкотига она чувствовала себя комфортнее, чем на мостовых Джорджтауна, и ей гораздо больше нравилось рисовать красками, чем играть в хоккей на траве.
      Эндрю сумел завоевать доверие и любовь Виллы. Он учил ее обращаться с хоккейной клюшкой, помогал ей преодолеть неуверенность в игре, и, благодаря ему, она поверила в свои силы. Он всегда восхищался ее картинами и настоял на том, чтобы одна из ее акварелей – небольшой портрет Кейт – висела у него в офисе.
      Прошли годы… Вилла выросла, стала взрослой.
      В тот день, когда ей исполнился двадцать один год, они все вместе – Кейт, Эндрю и Вилла – отправились в восточное крыло Национальной галереи искусств. Вилла заражала всех своим энтузиазмом и, медленно переходя от одной картины к другой, они не могли не разделять ее восхищения. Работы французских художников, среди которых были и знаменитые «Кувшинки» Моне, картины Хассама, Меткальфа, Ренвика – на все это они смотрели восторженными глазами Виллы. Потом они обедали в маленьком ресторанчике, расположенном наверху, и Эндрю предложил Вилле написать картину.
      – Я хочу заказать тебе наш портрет с Кейт, – сказал он, протягивая Вилле чек.
      – Но, Эндрю, это слишком много! – воскликнула она, увидев сумму.
      – Ну, я думаю, картина будет того стоить. Ведь на ней я буду изображен рядом с самой красивой женщиной в мире. Я повешу эту картину на стену в своем кабинете, чтобы все ее видели.
      Лицо Виллы радостно засияло, но Кейт была не в силах даже улыбнуться. На сердце у нее в тот день было очень тяжело. Вот уже несколько дней подряд Эндрю возвращался домой очень поздно, и она не могла ему дозвониться на мобильный телефон. Муж заверял ее, что сейчас очень занят, поскольку ему необходимо подыскивать себе новую работу в связи с неизбежным провалом сенатора на выборах в ноябре, но Кейт ему не верила. Она слушала его слова, но сердце ей подсказывало совсем другое.
      – Кейт, он у тебя такой романтик, – заметила Вилла и, перегнувшись через стол, чмокнула в щеку зятя.
      – Да, я знаю, – отозвалась Кейт.
      – Вы такие счастливые. Надеюсь, что, когда я в кого-нибудь влюблюсь, он будет любить меня хотя бы вполовину того, как Эндрю любит тебя, Кейт.
      – Слышишь, Кейт? – игриво сказал Эндрю и попытался притянуть ее к себе, но Кейт не поддалась и продолжала сидеть на своем стуле прямо и неподвижно.
      – Ты хочешь помочь Вилле? – спросила Кейт, и голос ее прозвучал холодно.
      – Кети… – Эндрю взял жену за руку и слегка сжал ее пальцы.
      – Ну, конечно же! – воскликнула Вилла, глядя на чек. – Эндрю всегда поддерживает и вдохновляет меня. Разве без него я могла бы играть в хоккей так, что мне завидовали все эти помешанные на хоккее дочери конгрессменов? А теперь именно от него я получила первый в своей жизни заказ.
      Эндрю продолжал сжимать под столом руку Кейт. Ей казалось, будто этим он говорил ей: «Ну, что ты, Кети? Что на тебя нашло? Я люблю тебя, только тебя, и никого больше… Ведь ты моя жена, Кейт – другие женщины для меня не существуют». Она уже много раз слышала эти слова. Ей очень хотелось, чтобы все это было правдой, и поэтому каждый раз она заставляла себя этому верить.
      – У меня есть нарисованный тобой портрет Кейт, – сказал Эндрю. – Но на том портрете она одна, а я хочу, чтобы ты изобразила нас вместе. И не забудь: в моих глазах должно светиться обожание – иначе портрет получится непохожим, – добавил он и, приняв позу романтического воздыхателя, уставился на Кейт своими огромными глазами.
      Вилла засмеялась, и Кейт тоже не смогла сдержать улыбки – она уже начала оттаивать. Так бывало всегда. Да и, в конце концов, она прекрасно знала, что Эндрю не остановится, пока не снимет с себя все обвинения. Может быть, она и в самом деле была неправа, и для ее подозрений не было никаких оснований.
      – Ты сумасшедший, – воскликнула Вилла, встряхнув головой.
      – Да, ты права, – произнес Эндрю, положив под столом свою руку на колено Кейт и начал нежно поглаживать его. – Я действительно сошел с ума – от любви к твоей сестре.
      – Как я люблю вас обоих, – сказала Вилла, глядя на них с доверчивой улыбкой ребенка, уверенного в том, что родители любят друг друга, и их дом – надежная крепость. – А картину я напишу бесплатно.
      – Возьми чек, – попросила Кейт, улыбнувшись. – Если Эндрю решил заплатить тебе за картину, он сделает это, даже если ты будешь сопротивляться.
      – Послушайся свою сестру, солнце, – засмеялся Эндрю. – Она знает, что говорит: я никогда не отступаю от того, что задумал.
      Кейт многое прощала Эндрю за его заботу о Вилле. Нелегка жизнь человека, решившего посвятить себя искусству: зарабатывать деньги живописью гораздо сложнее, чем работой в морской биологии. И Кейт была благодарна мужу за то, что он старался поддержать в Вилле уверенность в своих силах.
      Это ему всегда очень хорошо удавалось…
      Вздохнув, Кейт отошла от окна и стала собирать свои вещи. От нахлынувших воспоминаний ее руки дрожали. Она так любила свою сестру, а та ее предала. Почему Вилла не увидела, кто он такой на самом деле? Как она могла согласиться на связь с ним? Что бы он ей ни говорил, и что бы ни обещал, она не имела на это права.
      Их совместный портрет так и не был написан. Вилле никак не удавалось заставить их позировать вместе достаточно долго. Эндрю взял ее на работу в свой офис на Капитолийском холме. Она занималась делопроизводством, отвечала на телефонные звонки, подготавливала к отправке письма – в общем, выполняла несложную офисную работу, оставляющую ей время и силы для живописи.
      – Вилла, Вилла, – прошептала Кейт, и сердце ее сжалось.
      Она опять вспомнила тот момент, когда застала их вместе.
      Кейт отнесла вниз свои вещи и попросила хозяев выдать ей счет.
      – Что же вы меня не позвали? Я помог бы вам снести по лестнице сумки, – улыбаясь, сказал Баркли Дженкинс. – Позвольте мне, по крайней мере, донести их до машины.
      – Не беспокойтесь, пожалуйста, я сама, они легкие.
      – Мы немного удивлены тем, что вы уже уезжаете, – произнесла Фелисити. – Ведь вы хотели оставить за собой комнату еще на неделю.
      – Да, но мне захотелось до возвращения домой еще немного попутешествовать по Новой Англии.
      – А, все понятно, – быстро ответила Фелисити.
      Кейт очень удивило ее спокойствие. Она ожидала, что хозяева гостиницы будут недовольны ее внезапным отъездом и необходимостью возвратить ей уже заплаченную вперед часть денег. Однако Фелисити, не высказав ни малейшего недовольства, вернула Кейт семьдесят пять долларов. Кейт заметила, что у хозяйки было осунувшееся лицо и круги под глазами, да и вообще она выглядела усталой и измученной, как будто уже давно толком не высыпалась.
      – Надеюсь, вы уезжаете не потому, что вам у нас что-то не понравилось? – спросил Баркли.
      – Нет, что вы. Мне очень у вас понравилось. И Бонни тоже.
      – Славная собачка, – сказал Баркли и стал играть с Бонни, позволяя ей лизать свои пальцы. – Похоже, она помнит меня еще с прошлого раза.
      Сердце Кейт оборвалось, и ей показалось, что она услышала сдавленный вздох Фелисити:
      – Баркли, – сказала та предупреждающе.
      Поселившись в гостинице «Восточный ветер», Кейт объяснила Фелисити настоящую причину своего приезда, надеясь узнать от нее что-нибудь о своей сестре. Однако Фелисити сообщила, что она запомнила Бонни – или другого скотчтерьера, похожего на Бонни, – но не ее хозяйку. «Некоторые люди останавливаются в нашей гостинице всего лишь на одну ночь, – объяснила она. – Они приезжают и сразу же уезжают – как тут всех запомнишь?»
      – Так вы тоже помните Бонни? – поинтересовалась Кейт, глядя на Баркли.
      Он был высоким и крепким, с начинающими седеть светлыми волосами и пышными усами. У него были глаза веселого гуляки – всегда готовые к улыбке и немного мутные – очевидно, после вчерашних возлияний. Жизнь в Вашингтоне научила Кейт безошибочно распознавать эти признаки.
      – Нет, – ответил он, покачав головой. – Мне, правда, очень жаль, Кейт, но я ничего не могу сказать с уверенностью. Это Фелисити мне рассказала, что вы ищете свою сестру, которая останавливалась у нас, и что это ее собака. А сам я ее не помню… Я очень надеюсь, что вам удастся найти сестру…
      – Я тоже надеюсь, – сказала Кейт.
      Владельцы гостиницы улыбнулись на прощание, и Фелисити протянула Кейт счет с прикрепленным к нему чеком. Баркли, несмотря на протесты Кейт, отнес ее вещи к машине. Один сверток она несла сама, не выпуская его из рук. Пока Баркли укладывал вещи в багажник, Кейт стояла рядом с машиной, и вдруг до ее слуха донеслись удары молотка. В тумане эти удары звучали особенно громко и казались совсем близкими.
      Кейт огляделась вокруг, ища, откуда могли доноситься эти звуки, и ее взгляд остановился на сарае, стоящем неподалеку от дороги, которая вела к побережью, волнолому и далекому мысу, где находился маяк. Сарай был старый и покосившийся, крыша его местами прохудилась, а в середине – провисла. К сараю была приставлена лестница, на самом верху которой стоял парень, прибивающий что-то молотком под свесом крыши. Его стройный темный силуэт отчетливо вырисовывался на фоне белого тумана. Заметив Кейт, находящуюся в ста ярдах от него, он прекратил работу и приветливо помахал ей рукой. Она ответила ему тем же.
      – А он не упадет оттуда? – спросила Кейт.
      – Кто-кто, а Калеб не упадет, – заверил Баркли, покачав головой.
      – Так это ваш сын?
      – Да. Мы занимаемся строительными работами – целыми днями что-нибудь строим и ремонтируем. И, нужно сказать, такого работника, как мой сын, еще поискать: он и по стропилам, как кошка, лазает, и тяжеленные тюки с материалом таскает – по одному на каждом плече, и на вершину маяка запросто забирается, чтобы заделывать щели.
      – У вас замечательный сын, – сказала Кейт, удивляясь, почему за все время пребывания в гостинице она ни разу его не видела.
      – Спасибо. А по субботам он приводит в порядок этот старый сарай. В общем, никогда не сидит без дела. Потом маяк перейдет к нему – в нашем роду ведь все были смотрителями.
      – А в чем заключаются ваши обязанности?
      Баркли улыбнулся, обрадованный возможностью поговорить.
      – Ну, раз вы спрашиваете, я с удовольствием вам расскажу… Маяк – это кирпичная башня, построенная на железном каркасе. Маячную башню нужно постоянно ремонтировать и подновлять, потому что она очень быстро разрушается от морской воды и соленого воздуха. Мой отец работал по двадцать четыре часа в сутки без выходных. Он следил за состоянием маяка и регулировал подачу световых и звуковых сигналов. Двадцать лет назад на маяке установили автоматическую систему, и работать стало намного легче. Теперь работу маяка регулируют чувствительные датчики.
      – Значит, сейчас всю работу выполняет машина? – с некоторой грустью спросила Кейт.
      Ей казалось намного более романтичным, чтобы маяком управлял смотритель и чтобы он, наблюдая за проходящими мимо судами, думал с гордостью, что это, благодаря ему, мореплаватели в безопасности, и их корабли благополучно проплывают мимо скалистых берегов.
      – Да, теперь маяком управляют датчики, а мы должны следить за состоянием оборудования и вовремя заменять вышедшие из строя детали. Для подачи световых сигналов используется прожектор с галогенно-вольфрамовой лампой мощностью в тысячу ватт. Если лампа перегорит, то включается запасная. Когда на море сильный туман, датчики реагируют на увеличение влажности воздуха – система автоматически срабатывает, и маяк начинает подавать звуковые сигналы. А во времена моей юности туманные сигналы подавала сирена, которую нужно было включать вручную. Она часто ломалась, и поэтому я должен был сидеть там и следить за ее работой. Так что, в то время, когда Джон постигал науки в Йельском университете, а потом в Джорджтауне, я сидел и следил за тем, чтобы сирена подавала двухсекундный сигнал каждые тридцать секунд. Вот Калеб этого уже не застал, и он даже не представляет, как сейчас просто работать.
      – У вас замечательная семейная традиция, – сказала Кейт.
      – Да, это точно, – задумчиво согласился с ней Баркли и, захлопнув багажник, уже другим, бодрым голосом произнес: – Ну, все в порядке. Счастливого пути, Кейт… Если будете когда-нибудь в море в наших краях, обращайте внимание на свет маяка Сильвер Бэй. Каждые шесть секунд он испускает белый луч света, а мель освещается красным.
      – Спасибо, я буду держаться от нее подальше, – произнесла Кейт, открывая заднюю дверцу машины, чтобы Бонни запрыгнула на сиденье.
      Распрощавшись с Баркли, она положила на переднее сиденье сверток, который все это время держала в руках, и села в машину. Прежде чем уехать из Сильвер Бэй, ей нужно было побывать еще в одном месте. Она не знала точно, как найти этот дом, но адрес у нее был. Она отыскала его в адресно-телефонном справочнике, немало удивившись тому, что координаты судьи – пусть и вышедшего на пенсию – было так легко выяснить. По дороге Кейт включила обогреватель, стараясь унять дрожь.
      Найти дом судьи не составило большого труда. Он находился в тихом элитном районе неподалеку от церкви и муниципалитета. Дом был серо-голубого цвета, с белыми ставнями и крытой шифером мансардой. Аккуратный дворик перед домом был обнесен металлическим забором. На клумбах цвели белые и желтые хризантемы. На крыльце Кейт увидела тыкву, которую она купила для Мэгги.
      Как только она подъехала к дому, залаял Брейнер. Пес смотрел в окно и заливался лаем, сгорая от нетерпения выбраться из дома, чтобы встретиться с Кейт и Бонни. Кейт надеялась, что, услышав его лай, дети выбегут на улицу, и она сможет сама передать сверток Мэгги.
      Однако из дома никто не выходил. Было десять часов утра, и машин на подъездной дорожке у дома не было. Кейт подумала, что, Джон, возможно, уехал на работу или отправился куда-нибудь с детьми – в кафе или на футбольный матч.
      У Кейт перехватило дыхание, когда она подумала о семье О'Рурков. Такие милые, любящие дети. Кейт очень хотелось узнать их поближе и подружиться с ними, но она понимала, что это невозможно. Она прекрасно помнила, какое лицо было у Джона, когда дети вчера пригласили ее на пиццу. Его ледяной взгляд говорил ей, что он не хочет сближаться с тем, кто пытается получить какую-то информацию о его клиенте. Но Кейт понимала даже больше.
      Он не хотел сближаться ни с кем.
      Отогнав от себя мысли про Джона О'Рурка, Кейт поднялась по каменным ступенькам и нагнулась, чтобы положить сверток на крыльцо, как вдруг услышала, что тяжелая дверь, ведущая в дом, начала открываться.
      Кейт подняла глаза и увидела перед собой старушку. Она была маленькая и сгорбленная, с белыми как снег волосами, собранными в пучок. На бледном, испещренном морщинами лице светились ярко-голубые глаза. Одета она была в черное платье и белый передник. Старушка, улыбаясь, глядела на Кейт с любопытством и теплотой.
      – Кто же это пришел к нам в гости? – по-прежнему широко улыбаясь, спросила она с мягким ирландским акцентом.
      – Меня зовут Кейт Хэррис, – ответила Кейт, выпрямляясь. – Но я не в гости, я просто пришла передать вот это Мэгги.
      – Мисс Маргарет?
      – Да-да, мисс Маргарет.
      – А, так вы ее мама, – сказала старушка и понимающе закивала, беря из рук Кейт сверток.
      – Нет, – смущенно произнесла Кейт. – Ведь ее мама…
      – Сейчас с ангелами, – продолжила старушка, прижимая сверток к груди. – Я знаю. Я говорю о другой…
      Кейт потеряла дар речи.
      – Вы видели ангелов? – склонив голову набок, спросила старушка.
      Ошеломленная Кейт отрицательно покачала головой.
      – О нет, вы видели. Вы их, конечно же, видели. Это милые девочки, которые ушли раньше нас… Это наши любимые сестры. Разве они не ангелы?
      – Вы говорите о Вилле? О моей сестре Вилле?
      – Да, – сказала старушка. Она подняла к небу свои голубые глаза, перекрестилась и снова посмотрела на Кейт. – Ведь ты Мария, правда? Пресвятая мать…
      – Мария? Да нет, я… – начала Кейт и замолчала, внезапно все поняв.
      Очевидно, старушка страдала болезнью Альцгеймера или чем-то в этом роде, и она думала, что к ней явилась Дева Мария. Возле ног старушки проскользнул Брейнер, и Кейт с облегчением обняла его.
      – Ведь ты обязательно позаботишься о них, Пресвятая Дева? О моих сыновьях? И о наших сестрах? И обо всех ушедших от нас девочках? Об убитых девочках? И обо всех злых, жестоких мальчишках… – глаза женщины светились лихорадочным, восторженным огнем.
      Одной рукой она стискивала запястье Кейт, а другой прижимала к груди сверток.
      Кейт не знала, что следовало сказать или сделать в такой ситуации. Она была ученым и не особо интересовалась религией. Однако, как не раз повторяла ей Вилла, она была чрезвычайно жалостлива и сострадательна, и теперь, вспомнив слова сестры, Кейт поняла, как должна поступить. Она улыбнулась, глядя в глаза старушке, наклонилась к ней и поцеловала ее в лоб. В воздухе распространился аромат пудры, пахнущей розами.
      – Конечно, – прошептала Кейт, и у нее сдавило горло при воспоминании об убитых девушках.
      Потрепав на прощание Брейнера, Кейт сбежала по ступенькам вниз. Она все еще чувствовала сладковатый запах пудры, и от этого у нее немного кружилась голова. Кейт не ходила в церковь, никогда не молилась, и в том, что невольно сыграла сейчас роль Девы Марии, она не видела ничего плохого. Напротив, на душе у нее было светло и радостно, как будто она сама только что получила благословение.
      Помахав на прощание старушке, Кейт выехала с подъездной дороги. Она надеялась, что женщина не забудет передать сверток Мэгги. Бонни стояла на заднем сиденье и лаяла, прощаясь с Брейнером, пока дом не исчез из виду. Кейт вывела машину на шоссе и поехала на восток, по направлению к Ньюпорту, на поиски своей пропавшей сестры.
      Для Мэгги субботний день оказался настоящим испытанием.
      Ей удалось уговорить отца провести весь день вместе. Она надеялась, что они пойдут по магазинам, а потом в кино или в парк Фокстэйл, но в результате ей пришлось все утро скучать в офисе.
      Иногда Мэгги удавалось вполне весело провести время у отца на работе. Там можно было пообщаться с секретаршами и помощниками юристов. В большинстве своем это были молодые дружелюбные женщины: они разрешали Мэгги сидеть за своими столами, печатать на компьютере и рисовать картинки на фирменной бумаге.
      Но в тот день была суббота, да еще и Хэллоуин, и поэтому секретарши, старающиеся поскорее выполнить свою работу, и уйти домой, выглядели сердитыми и неприступными. Даже добрейшая Дамарис, секретарь отца, не захотела в то утро уделить внимание Мэгги.
      – А мы пойдем в копировальную комнату? – заискивающе спросила Мэгги, надеясь, что Дамарис разрешит ей, как в прошлый раз, сделать снимки рук на цветной копировальной машине.
      – Только не сейчас, солнышко. Твой папа хочет, чтобы я побыстрее сняла копии с этих документов, и тогда он сможет уйти домой и провести праздничный день с тобой и твоим братом.
      – А мой брат сейчас с друзьями, – заметила Мэгги. – Он придет домой только пообедать, а потом пойдет на празднование Хэллоуина.
      – Ну, тогда вы будете вдвоем с папой, – сказала Дама-рис, ни на секунду не переставая стучать по клавиатуре. – Это тоже хорошо.
      – Сегодня вечером я оденусь для маскарада Эмилией Эрхарт, – доверительно сообщила Мэгги.
      – Как здорово ты придумала, – произнесла Дамарис, не отрываясь от своей работы.
      Мэгги разочарованно вздохнула: вероятно, если бы она сказала сейчас, что оденется Элейн, начальницей почтового отделения, или даже самой Дамарис, она услышала бы точно такой же ответ.
      Поняв, что поговорить ей сегодня не удастся, Мэгги отправилась бродить по коридорам офиса. По субботам здесь было гораздо тише, чем в будние дни. Однако кое-кто работал и в выходные. Юристы, сняв пиджаки и засучив рукава, сидели за своими письменными столами и читали, читали, читали.
      В библиотеке всегда были люди. Они сидели за длинными столами, в отдельных кабинах и работали на компьютерах. В основном это были стажеры – молодые люди, недавно закончившие юридические факультеты и помогающие в работе опытным адвокатам, таким, например, как Джон О'Рурк.
      Бродя по офису, Мэгги решила раздобыть здесь какие-нибудь полезные мелочи для своего маскарадного костюма. Самого костюма, правда, еще не было. Отец обещал отправиться с ней после работы по магазинам, чтобы купить нужные вещи, но Мэгги не терпелось заняться своим костюмом прямо сейчас – хотя бы придумать эмблемы, символизирующие главные качества ее героини.
      Она уже давно знала, кто такая Эмилия Эрхарт, но вчера вечером решила поискать о ней информацию в Интернете и нашла ее портрет. Эмилия оказалась очаровательной, симпатичной девушкой. На фотографиях она была в кожаной куртке, длинном белом шарфе и маленькой кепке. Кейт сказала, что Эмилия, прежде всего, была очень храброй, но, посмотрев фотографии, Мэгги увидела, что лицо летчицы излучало также жизнерадостность, любопытство и энтузиазм.
      Для каждого из этих качеств требовалась своя эмблема.
      Так, чтобы изобразить жизнерадостность, Мэгги решила надеть мамину золотую брошь в виде птички-колибри с изумрудными глазками. Эту брошку папа подарил маме на пятую годовщину их свадьбы в знак того, что мама была такая же веселая, быстрая и деятельная, как эта птичка. После смерти мамы эта брошка досталась Мэгги, и она дорожила ей больше всего на свете.
      Символом любознательности, по замыслу Мэгги, должен был стать позаимствованный из библиотеки читательский билет. Он символизировал жажду познания и стремление человека к постижению наполняющих мир загадок. Разве не это побудило Эмилию Эрхарт совершить перелет через Тихий океан?
      Энтузиазм должна была символизировать фотография, на которой они с Тедди находятся на вершине американских горок. Папа сфотографировал их с братом как раз перед тем, как их машина полетела в пропасть. Сердце Мэгги всегда обрывалось и летело вниз, когда она вспоминала этот момент.
      Но вот храбрость…
      Придумать эмблему для этого качества было сложнее всего.
      Тем более, что сама Мэгги вовсе не была храброй. Напротив, она была ужасной трусихой. Она не выносила вида крови – ни своей собственной, ни чужой. Все дети обожали олененка Бэмби, но после гибели матери вид оленя вселял в нее ужас. Она подскакивала на месте от любого громкого звука. Ее отец прекрасно водил машину, но она всегда впадала в панику, если он превышал скорость. И, будь на то ее воля, американские горки были бы, по крайней мере, наполовину ниже.
      Но теперь Мэгги должна была себе доказать, что она вовсе никакая не трусиха. Иначе она не имела бы права одеться на маскарад Эмилией Эрхарт.
      Итак, прогуливаясь по офису, Мэгги высматривала, чем бы можно было проверить свою храбрость. Многие вещи в офисе нельзя было трогать: она это понимала и никогда бы не нарушила этого правила. Отец объяснил ей, что от юристов, работающих здесь, зависела жизнь и судьба многих людей и для успешной работы им была необходима строжайшая конфиденциальность. Поэтому он взял со своих детей клятвенное обещание, что они всегда будут хранить в тайне все услышанное и увиденное в офисе.
      На работе у отца Мэгги было спокойно и уютно: здесь она всегда чувствовала себя в полной безопасности. Адвокатская контора размещалась в старинном кирпичном здании, построенном по проекту Стэнфорда Уайта – одного из лучших архитекторов XIX века, как говорил ей отец. Высокие окна смотрели на расположенное напротив гранитное здание суда. В офисе всегда было тихо и умиротворенно, но Мэгги ощущала важность всего происходящего здесь. Ее отец и другие адвокаты самозабвенно занимались своим делом, и офис казался священной обителью служителей Закона.
      Мэгги слонялась по офису, разглядывая столы из орехового дерева, полки, заставленные книгами, и висящие на стенах пейзажи, принадлежащие кисти выдающихся художников девятнадцатого и двадцатого века и достойные украшать собой музеи и картинные галереи. В основном это были морские пейзажи, изображающие побережье Коннектикута и местные маяки. Мэгги бродила повсюду, водя пальцами по кожаной обивке стульев и гладко отполированной поверхности длинных столов, и размышляла о своем костюме для Хэллоуина, пытаясь придумать эмблему храбрости.
      И вдруг ее осенила идея.
      Отец работал в своем кабинете, изучая материалы по делу Меррилла. Повсюду были разложены различные документы: свидетельские показания, заключения психиатров, копии протоколов допросов. Желтоватая папка была засунута под стопку книг, но край ее предательски высовывался оттуда. Как только Мэгги увидела эту папку, сердце ее гулко заколотилось.
      Отец что-то неистово выписывал из книги. Мэгги сделала глубокий вдох и подошла поближе.
      – Папа, – позвала она.
      – А, это ты, Мэгги, – отозвался он, не поднимая головы.
      – Что ты делаешь? – спросила она, не сводя глаз с папки.
      – Ну, ты же знаешь…
      – А долго еще?
      – Нет, недолго.
      – Ты же говорил, что мы пойдем по магазинам.
      – Пойдем, пойдем. Я управлюсь до обеда.
      – А что мы будем есть?
      – Ну, что захочешь.
      – А я сейчас хочу есть.
      – Потерпи немного, Мэгги, я скоро закончу.
      – Папа, но я правда очень хочу есть.
      Джон тяжело, почти со свистом выдохнул воздух, снял очки и потер переносицу. Потом он взглянул на дочь и улыбнулся. Мэгги очаровательно улыбнулась ему в ответ.
      – Понимаешь, Мэгги, мне не хочется отрываться сейчас от работы, – сказал он.
      – Папа, ну, почему бы тебе не прерваться на кофе?
      – На кофе? – задумчиво протянул Джон, потягиваясь. На нем были надеты джинсы и синяя замшевая рубашка. Рубашка поднялась, и Мэгги засмеялась, увидев его голый живот. – Ты предлагаешь мне сходить вниз в кафетерий?
      Мэгги кивнула.
      – Принесешь мне булочку с корицей в сахарной глазури? И молоко?
      – А ты разве не хочешь пойти со мной? – удивился Джон.
      Мэгги пожала плечами. Ее щеки горели, а нос был холодным – так бывало всегда, когда она собиралась сказать неправду. Мысль о том, что, придуманная ей вынужденная ложь была вполне безобидной, не очень-то утешала.
      – Это займет слишком много времени, – заметила Мэгги, – а если ты принесешь все сюда, то сможешь выпить свой кофе, не отрываясь от работы.
      – И тогда мы скорее сможем отправиться по магазинам, – засмеялся отец. – Правильно я тебя понял?
      – Очень даже правильно, – улыбнулась Мэгги.
      Она сидела, не шевелясь, пока шаги отца не стихли в коридоре, и потом внимательно прислушалась: в соседней комнате Дамарис быстро стучала по клавиатуре.
      Мэгги посмотрела на желтоватую папку, и у нее выступил пот. Она примерно представляла, что было там внутри. Ей рассказал Тедди, которому однажды удалось туда заглянуть. Отец иногда приносил эту папку домой, но никогда не оставлял ее на столе. Он всегда оберегал ее от детей, как будто в ней находилось что-то такое, что могло сильно травмировать их.
      Однажды Тедди, улучив момент, когда отец вышел, бросился в кабинет и открыл папку… То, что он там увидел, было настолько ужасно, что он отказался что-либо рассказать Мэгги. И как она ни упрашивала, он не уступал.
      – Ну же, Тедди. Что ты там видел?
      – Не спрашивай меня, Мэгги.
      – Если ты мне не скажешь, я посмотрю сама.
      – Пожалуйста, Мэгги, не делай этого. Я тебя знаю. Ты потом не сможешь спать.
      – Там что-то очень страшное?
      – Хуже, чем очень страшное.
      – Ужасное?
      – Да, Мэгз, ужасное.
      – Но ты мне только намекни, скажи всего несколько слов, и тогда я не буду смотреть. Для меня полная неизвестность гораздо хуже. Если ты мне ничего не расскажешь, мое воображение будет терзать меня!
      При слове «терзать» Тедди испуганно вздрогнул и, сдавшись в конце концов, рассказал Мэгги то, что на две недели лишило ее сна.
      – Они там все… исполосованные, – начал он и осекся.
      – Исполосованные? – переспросила Мэгги, не понимая значения этого слова. – В каком смысле?
      – Мэгги, я не могу тебе этого объяснить, – сказал брат. Его лицо было бледным от пережитого ужаса и, возможно, от раскаяния за то, что он ослушался отца и посмотрел запретные судебно-медицинские снимки жертв Грега Меррилла. – Я не могу. Я не хочу, чтобы у тебя перед глазами стояли эти ужасные фотографии. Понимаешь, Мэгз? Не спрашивай меня… И сама никогда не смотри.
      – Хорошо, не буду, – прошептала Мэгги, встревоженная расстроенным видом брата.
      Но сейчас она собиралась нарушить данное Тедди обещание. Мэгги заставила себя подняться со стула и осторожно потянулась за папкой. Сердце ее бешено колотилось, и удары его отдавались в горле. Мэгги всегда была очень послушной и не любила огорчать своего отца. Но сегодня был Хэллоуин, когда позволялись самые дерзкие проделки, и ей нужно было во что бы то ни стало получить доказательство своей храбрости, чтобы быть достойной надеть костюм Эмилии Эрхарт.
      Мэгги дотронулась до желтой папки, и пальцы ее онемели. Насколько ужасны были хранившиеся там фотографии? Сама по себе папка выглядела вполне безобидно. На ее корешке был виден регистрационный номер GM-23-49. Для Мэгги, выросшей в семье юристов, в этой надписи не было ничего таинственного: она прекрасно знала, что число 23 обозначало ни что иное как количество фотографий.
      Мэгги набрала в легкие побольше воздуха и начала открывать папку.
      – МЭГГИ! – раздался отчаянный крик отца.
      В следующую же секунду он подскочил к дочери и вырвал из ее рук папку. Мэгги, стоящая в это время на одной ноге, потеряла равновесие от нечаянного толчка отца и чуть не упала.
      – Ай, папа! – закричала она.
      Чтобы подхватить Мэгги, Джон вынужден был выпустить из рук папку. Она упала, и фотографии рассыпались по полу.
      – Не смотри сюда, доченька! – закричал он. – Закрой глаза!
      Мэгги послушалась отца, но, прежде, она все же успела мельком увидеть одну фотографию: на ней была девушка с совершенно белым лицом и неподвижными, широко раскрытыми, как у куклы, глазами. Она производила такое жуткое впечатление, что Мэгги сразу все поняла: девушка на фотографии была мертвой. Охваченная ужасом, она закрыла глаза и изо всех сил сжала веки, чтобы ничего больше не видеть.
      – Тедди был прав, – прошептала она, и на глаза ее навернулись слезы. – Мне не надо было смотреть. Прости, папа. Прости, что я не послушалась!
      – Успокойся, родная…
      – Тедди, Тедди! – всхлипывала Мэгги.
      Джон медленно вел машину, держа дочь за руку. Дамарис сделала все, чтобы хоть немного привести Мэгги в чувство – прикладывала ей ко лбу мокрое полотенце, поила бульоном из чашки, но Джон знал, что успокоить дочь сможет только он сам.
      Мэгги, вжавшись в сиденье, судорожно глотала слезы и всхлипывала, и эти звуки отдавались в сердце Джона острой болью. Слезы дочери были для него сильным укором. Он чувствовал себя виноватым оттого, что не мог уделять ей достаточно времени. Малышка Мэгги остро нуждалась в родительском внимании, но в последнее время она была лишена заботы не только матери, но и, по сути, отца.
      – Ну, как, Мэгги? Все в порядке?
      – Да, – глотая слезы, сказала она.
      – Точно?
      Ответа не последовало.
      Они ехали вдоль побережья, и Джон сильнее сжал руку дочери, вспомнив случившееся. Все произошло так внезапно… Мэгги увидела ту злополучную фотографию, выкрикнула имя брата и отчаянно зарыдала. Когда Дамарис вернулась, неся булочки с корицей, кофе и молоко, Джон сидел на полу, прижимая к себе плачущую дочь.
      – Давайте я отвезу ее домой, – заботливо предложила Дамарис.
      Она сама была матерью, и у нее было четверо детей.
      – Мы сами сейчас поедем, – прошептал Джон, уже не думая о тех делах, которые были у него запланированы на сегодняшний день, и крепко прижимал дочь к своей груди, чувствуя, как сотрясается от рыданий ее худенькое тельце и как прерывисто она дышит. На разлетевшиеся по полу снимки он успел набросить свою куртку, и они так там и лежали – фотографии убитых девушек, которые были не намного старше Мэгги: Энн-Мэри, Патрисия, Терри, Гэйл, Джэкки, Бесс…
      Джон как-то предупредил Тедди, что людям, неподготовленным к работе с судебно-медицинскими фотографиями, нельзя их смотреть, потому что это может «расстроить нервы и травмировать психику». Джон услышал эту фразу от своего отца, когда тридцать лет назад прокрался в его кабинет, чтобы посмотреть подобные снимки.
      По странному совпадению, тело той девушки, которое он тогда увидел на фотографии, было обнаружено в колодце возле старого сидрового завода, в двух милях от того волнолома, где Меррилл в первый раз спрятал свою жертву. После этого Джон всегда избегал бывать в этом месте – так же, как теперь Тедди старался держаться подальше от волноломов, где он так любил раньше, до того, как увидел эти ужасные фотографии, ловить рыбу и крабов.
      Подобные фотографии действительно производили сильное впечатление: они врезались в память и леденили душу, заставляя человека почувствовать реальность смерти.
      В последнее время, занимаясь делом Меррилла, Джон начал испытывать отвращение к своей работе. Временами он очень сожалел о том, что ему слишком много было известно о хищниках, которые, как говорил Билли, были повсюду. Джон всегда считал себя высоконравственным человеком, но очевидного нельзя было отрицать: он был защитником убийц. В его доме хранились фотографии, свидетельствовавшие об их страшных злодеяниях. Мысль об этом вызывала у него тошноту.
      Джон все еще держал Мэгги за руку, стараясь успокоить ее. Девочка уже не всхлипывала, и цвет ее лица начал постепенно восстанавливаться. Он пожал дочери руку, надеясь, что она ответит тем же, но она не отвечала.
      – Послушай, Мэгги, – сказал Джон. – Кажется, мы с тобой кое о чем забыли.
      – О чем?
      – О магазинах.
      Мэгги кивнула, но, приглядевшись внимательнее, Джон увидел, что она снова побледнела.
      – Только не сейчас, хорошо, папа? – попросила она. – Я хочу поехать домой и дождаться Тедди.
      – Тедди? – переспросил он.
      Мэгги кивнула, и глаза ее наполнились слезами. Крупные капли выкатились из уголков ее глаз и потекли по щекам.
      Она слизнула слезы и сдавленно прошептала:
      – Мне очень нужно с ним поговорить.
      – Хорошо, солнце, как скажешь, – сказал Джон, чувствуя в своем сердце острый нож.
      Он повел машину по направлению к прибрежной дороге, но вспомнил, что после инцидента с кирпичом они жили не у себя дома, а у отца. За все это время он так и не успел найти новую няню. Подосадовав на себя за это, Джон свернул на дорогу, ведущую к дому судьи.
      Припарковав автомобиль на подъездной дороге, он обернулся к Мэгги, но она, не дожидаясь отца, выскочила из машины и помчалась по дорожке к дому, как будто за ней кто-то гнался. Взлетев по ступенькам, она скрылась за дверью.
      Джон поднялся следом за ней. В гостиной он увидел Мэв, которая спала на софе, накрывшись пледом, и громко храпела. Отец отправился, как всегда, на еженедельное «судебное заседание»: вышедшие на пенсию судьи их города собирались каждую субботу, чтобы играть в покер и вспоминать былые дни. Тедди тоже еще не было дома.
      Вдруг Мэгги радостно закричала:
      – Ух ты, кто-то принес мне сюрприз! Ой!
      – Что? – спросил Джон.
      – Вот этот сверток!
      В дом его, вероятно, занесла Мэв. Джон подошел поближе, чтобы взглянуть на «сюрприз». Он был завернут в коричневую бумагу и перевязан голубой лентой, а сверху было написано имя Мэгги. Джон сразу узнал этот почерк: он уже видел его на обратной стороне фотографии, которую ему оставила Кейт.
      Джон кивнул Мэгги, давая понять, что все в порядке и сверток можно распечатать. Мэгги развязала ленту, развернула бумагу и вытащила длинный шелковый белый шарф с бахромой и авиаторские очки. На пол упал конверт. Джон поднял его, чтобы передать Мэгги, и увидел на нем логотип гостиницы «Восточный ветер». Мэгги прочитала вслух:
 
       «Дорогая Мэгги,
       Я хочу подарить тебе свой белый шарф и темные авиаторские очки. Я их надевала, но очень редко. Думаю, тебе эти вещи пригодятся гораздо больше – ты можешь их использовать для костюма Эмилии Эрхарт.
       Мы с сестрой всегда восхищались Эмилией, и, надеюсь, ты теперь тоже захочешь быть такой, как она. Кстати, ты и так очень похожа на Эмилию – такая же жизнерадостная и смелая. Я сразу это поняла, как только тебя увидела. В то утро, когда мы познакомились, ты держалась молодцом…
       А я сегодня уезжаю. У вас здесь замечательно, но, к сожалению, я не могу дольше здесь оставаться. Мне, как и Эмилии, предстоит далекое путешествие. До свидания, Мэгги, и помни: ты должна всегда верить в свои силы. А я верю в тебя!
       Твоя Кейт Хэррис
       P.S. Попрощайся за меня с Тедди, своим папой и Брейнером».
 
      – Она уехала, папа, – тихо и печально произнесла Мэгги.
      – Ну, чего ты так расстраиваешься, Мэгз – мы ведь ее почти не знаем, – сказал Джон с упреком в голосе.
      – Ну и что, что не знаем… – я ее полюбила… И она тоже меня полюбила! Она подарила мне свой шарф и очки!
      – Она могла бы этого не делать. Мы бы спокойно купили эти вещи в магазине.
      – Но те, что она подарила, лучше, – прошептала Мэгги. – А слушай, папа… Кейт говорит, что я смелая… Интересно, как она это узнала?
      – Ну, она же написала, как: по твоему поведению в тот день, когда она впервые тебя увидела.
      – Эх, если бы она мне раньше об этом сказала, я бы не стала сегодня проверять свою храбрость, – призналась Мэгги, и ее подбородок опять задрожал. – Я не полезла бы тогда смотреть эти ужасные фотографии.
      – Так, значит, ты решила таким образом проверить свою храбрость? – спросил Джон, усаживая дочь к себе на колени и опускаясь в то самое кресло, где он так любил сидеть много лет назад.
      – Да, – ответила Мэгги, снова начиная плакать, прижимая к своему лицу белый шарф Кейт. – Но лучше бы я не видела той фотографии…
      – Да, Мэгз, тебе не надо было на это смотреть. Джон погладил дочь по голове и поцеловал ее.
      В этот момент он думал о Вилле Хэррис, надеясь, что она не была одной из них – одной из погибших девушек, чье тело до сих пор не было обнаружено… И он очень надеялся, что Кейт не придется смотреть такие фотографии, какие Мэгги увидела сегодня.
      – Мы должны сообщить Тедди, что Кейт уехала и просила с ним попрощаться, – сказала Мэгги. – Он очень расстроится.
      Джон ничего не ответил. Почему-то из-за ее отъезда ему тоже было грустно. Иногда судьба сводила его с замечательными людьми, но из-за своей работы он, вероятно, был обречен на одиночество. Джон невольно прикоснулся пальцами к ее шарфу и погладил его.
      Интересно, почему в письме он был упомянут между Тедди и Брейнером? В любом случае, ему было приятно, что она вообще о нем вспомнила. Куда же теперь она решила отправиться?
      Мысль об этом никак не покидала его.

      Каменное здание гостиницы «Семь каминов» располагалось к востоку от Бретон Пойнт в Ньюпорте, на скалистом берегу Род-Айленда. Когда-то этот дом принадлежал Руфусу Макомберу, железнодорожному магнату, и название «Семь каминов» придумал тоже он. В спальне каждой из его дочерей был построен камин, и, хотя в доме было еще пять каминов, Руфус Макомбер назвал особняк «Семь каминов» в честь своих дочерей.
      Поселившись в гостинице, Кейт сразу же поехала в полицию Ньюпорта. Она оставила машину на стоянке на площади и направилась вверх по улице к полицейскому участку, находившемуся за зданием суда. Кейт сообщила дежурному, что пришла увидеться с детективом Джозефом Виерой, и к ней, поправляя галстук и раскатывая рукава рубашки, вышел подтянутый крепкий мужчина.
      – Добрый день, – поздоровалась Кейт, – я Кейт Хэррис. Мы с вами разговаривали по телефону.
      – Да, да, пойдемте… Пожалуйста, проходите, – пригласил Виера, пропуская Кейт впереди себя в кабинет.
      – Я решила приехать, чтобы лично с вами увидеться, – сказала она. – Спасибо за все, что вы делаете, чтобы найти мою сестру.
      – Присаживайтесь, пожалуйста, – детектив Виера кивнул на стул, стоявший у заваленного бумагами стола. – У вас есть какие-нибудь новости?
      Кейт отрицательно покачала головой, и при мысли о том, что вот уже шесть месяцев ее сестры, возможно, нет в живых, она почувствовала, как пол стал медленно уходить из-под ее ног.
      – Ну, что же, к сожалению, у меня тоже нет для вас почти ничего нового. Я разговаривал с детективом… как же его имя? – он порылся в своих бумагах. – Да, вот у меня записано: детектив Абрахам О'Нейл, Вашингтон, федеральный округ Колумбия.
      – Да, вашингтонская полиция тоже занималась этим делом. Ведь, когда моя сестра пропала, я, в первую очередь, обратилась в полицию Вашингтона.
      – Да, это было единственное, с чего можно было начать в такой ситуации. Но потом ее следы привели в Ньюпорт, и ее стали усиленно искать здесь, поскольку это последнее место, где ее видели…
      Он не сказал «живой», но это слово все равно прозвучало в ее ушах. Кейт кивнула и попыталась вежливо улыбнуться.
      – Ну, так что же вас сюда сейчас привело, мисс Хэррис?
      Когда ей задавали этот вопрос, к горлу ее всегда подступали слезы. Она сжала губы, чтобы они не дрожали, и некоторое время сидела неподвижно, глядя на большие часы, висящие на стене. Секундная стрелка преодолела двадцать делений, прежде чем Кейт смогла наконец заговорить.
      – Понимаете, мне нужно знать…
      Детектив Виера терпеливо ждал. За свою жизнь ему не раз приходилось разговаривать с близкими родственниками пропавших людей, и поэтому он не мог не понимать, что чувствовала в этот момент Кейт.
      – Извините, – сказала она, пытаясь взять себя в руки.
      – Ничего, ничего, самое главное – не волнуйтесь.
      – Понимаете, прошло уже столько времени… Но я до сих пор не перестаю надеяться, что вдруг раздастся телефонный звонок, и я узнаю, что Вилла нашлась…
      Детектив согласно кивнул, но, по промелькнувшему в его глазах выражению, Кейт поняла, что он считал ее надежду напрасной.
      – Я знаю, что вашингтонская полиция хорошо делает свою работу: они собрали воедино всю возможную информацию, и им удалось проследить путь Виллы через три штата. Но я чувствую, что сама должна здесь побывать. Я должна своими глазами увидеть те места, где была сестра…
      – Понимаю.
      Кейт замолчала, зная, что он этого не понимал. Он не мог этого понимать, потому что не знал всего. Она не посвящала Виеру в некоторые ужасные детали, заставившие ее сестру сбежать из дома. О любовной связи Виллы с мужем Кейт детективу было известно; об этом было известно всей полиции. Эндрю и Кейт пришлось все рассказать. Однако Виера не знал, насколько Кейт чувствовала себя виноватой во всем, что случилось. Ведь это она уговорила сестру согласиться работать у Эндрю… Она кричала Вилле, что никогда ее не простит.
      – Меня не оставляют мысли про Грега Меррилла, – сказала Кейт, глядя Виере прямо в глаза.
      – А, это тот маньяк, который прятал своих жертв в волноломах?
      Кейт кивнула.
      – Он действовал в Коннектикуте, – заметил Виера. – Если не ошибаюсь, все свои убийства он совершил именно там.
      – Просто именно в Коннектикуте все его убийства раскрыты, но ведь могли быть и другие, нераскрытые.
      – Ну, хотя Вилла и соответствует тому типу девушек, которых Меррилл выбирал своими жертвами, многие факты говорят в пользу того, что с ней этого не случилось, – сказал Виера, опустив глаза и разглядывая лежащие на столе бумаги. – Возможно, мисс Хэррис, – и я думаю, детектив О'Нейл скажет вам то же самое – ваша сестра просто не хочет, чтобы ее…
      – Нашли? – перебила его Кейт.
      – Да. После всей этой некрасивой истории она, должно быть, считает, что лучше всего исчезнуть на время из вашей жизни. Вероятно, чувство стыда не позволяет ей вернуться.
      – Это невозможно! – воскликнула Кейт. – Вилла знает, как я за нее переживаю, и никогда бы так не поступила со мной!
      – Ну, что ж. Вам виднее, вы лучше знаете свою сестру, – сказал Виера, и Кейт пожалела о том, что не сдержала своих эмоций.
      Она почувствовала, что детектив сразу замкнулся: лицо его стало очень напряженным, а глаза настороженными. Это означало, что теперь он, должно быть, будет вести себя с ней так, как обычно ведут себя полицейские с нервными и впечатлительными родственниками пропавшего человека: максимум осторожности в словах и минимум откровенности.
      Как бы то ни было, держался Виера по-прежнему вежливо и даже дружелюбно. Он любезно показал Кейт все материалы, которые были в его распоряжении.
      Среди них была запись состоявшегося в апреле телефонного разговора с детективом О'Нейлом. Тот сообщил, что группа, посланная им на квартиру Виллы, обнаружила там блокнот с записями, свидетельствующими о ее намерении отправиться в Новую Англию.
      Данные об операциях с кредитными картами Виллы Хэррис подтвердили эту информацию и привели в Ньюпорт, где и была проведена основная розыскная работа. Теперь в папке у детектива Виеры хранились все ее результаты: записи бесед с хозяевами, горничными и постояльцами гостиницы «Семь каминов», показания продавца из кондитерского магазина и официантки из ресторана «Пиэр».
      – Это все, что мы на сегодня имеем, – закончил Виера.
      – Все? – спросила Кейт. – Неужели больше никто не видел ее, не говорил с ней?
      – Во всяком случае, нам больше не удалось никого найти. Да ведь, в конце концов, есть свидетельства того, что она уехала из нашего города. Как сообщил мне детектив О’Нейл, уже после Ньюпорта следы ее пребывания были обнаружены в другом месте… кажется, где-то в Массачусетсе.
      – И еще она была в Коннектикуте.
      – Да? Возможно…
      – Как я вам уже говорила, я решила побывать везде, где была Вилла. Может быть, мне удастся что-нибудь выяснить. Я уже побывала в Коннектикуте.
      – Вам не дает покоя Грег Меррилл? Понимаю… Ну, так вам удалось там с кем-нибудь поговорить?
      – Да, – ответила Кейт, вспомнив суровый взгляд Джона О'Рурка.
      – Что ж, – сказал Джо Виера, поднимаясь, чтобы пожать на прощание руку Кейт, – боюсь, мне больше нечего вам сообщить, мисс Хэррис. Согласен, информации у нас немного, но мы делаем все возможное, уверяю вас.
      Кейт покинула полицейский участок крайне разочарованная. Она не узнала абсолютно ничего нового. Кейт бросила все свои дела в Вашингтоне и, взяв на работе отпуск, приехала сюда в надежде найти ту тонкую, не замеченную другими, ниточку, которая должна была привести ее к Вилле. Однако пока все ее усилия были тщетными.
      Разговор с детективом ни на что не пролил свет, а лишь всколыхнул в ее памяти старые воспоминания.
      Как-то раз родители повезли их на Род-Айленд, чтобы сравнить северный морской пейзаж с их родным Чинкотигом. Они побывали во многих живописных местах, посетили Брейкере, Роузклифф, Миссис Асторз Бичвуд. Бродя над крутым обрывом у моря, они наблюдали за проплывающими мимо яхтами и видели гигантского полосатого окуня, которого поймал рыбак, сидевший на скалистом берегу.
      Но самые приятные воспоминания были связаны с обедом в ресторане «Пиэр». Они заказали устриц и суп из омара, камбалу, фаршированную крупными кусочками омара, и запеченного фаршированного омара. Отец, попробовав устриц, заявил, что они ничуть не уступают чинкотигским, а Кейт с Виллой набросились на омара и съели столько, что потом едва могли сдвинуться с места. Мама, увидев в салате горчичные зернышки, очень обрадовалась и сказала: «Вы знаете, что горчичное зерно символизирует веру? Даже если вера в сердце такая же маленькая, как это зерно, она может дать ростки и разрастись. А настоящая вера творит чудеса…»
      Кейт хорошо помнила эти слова. Возможно, она понимала их по-своему, но ей казалось, что они относятся и к тому, что сейчас происходило в ее душе. Кейт верила в то, что Вилла найдется, и эта вера придавала ей сил.
      Она решила зайти в ресторан «Пиэр», где во время своего пребывания в Ньюпорте ужинала Вилла.
      Официантка провела Кейт к столику у окна. Она сидела с рассеянным видом, оглядывая зал и пытаясь угадать, за каким столом ужинала ее сестра. Ей было известно от детектива, опросившего официантку, что именно ела Вилла в тот вечер, и сейчас Кейт заказала то же самое: салат, устрицы, фаршированную камбалу. Все было очень вкусно, а вид на гавань и мост – впечатляющим. Закрыв глаза, Кейт почти физически ощущала руку своей сестры на плече и слышала ее шепот: «Продолжай искать, Кети. Ты должна меня найти».
      – Я тебя найду, – произнесла вслух Кейт.
      Она разговаривала сама с собой, и люди, сидящие за соседними столиками, удивленно на нее покосились. Вероятно, они подумали, что у нее не все дома. В последнее время Кейт чувствовала, что с ней действительно происходит что-то странное. После исчезновения Виллы она не могла ни о чем думать, кроме сестры. Сидя в своем офисе, она была не в силах сосредоточиться на работе и, закрывая глаза, разговаривала с Виллой.
      Когда она ехала в метро от своего таунхауса на Капитолийском холме в офис в районе Фогги Bottom, ей казалось, что Вилла сидит рядом с ней. Она представляла себе, какой разговор состоится у них, когда Вилла найдется: они будут долго, очень долго, говорить и все объяснят друг другу… и Кейт, наконец, сможет сказать сестре, что простила ее. Теперь это было ее самым заветным желанием. Вилла уехала с мыслью о том, что навсегда стала врагом для своей сестры, и Кейт не могла себе этого простить.
      – Кажется, я уже сошла с ума, – сказала она вслух, и, вероятно, окружающие ее в «Пиэр» люди думали точно так же.
      Ее жизнь остановилась после исчезновения Виллы. Будучи одним из ведущих специалистов Академии наук по вопросам морской экологии, она решилась все оставить и, передав свои дела коллеге, отправилась на поиски сестры.
      «Вернись, Вилла, – попросила она, глядя сквозь свое отражение в окне. – Вернись, я тебя простила».
      Однако Кейт тут же спохватилась: неужели она готова была согласиться с детективом Виерой и поверить в то, что у Виллы все-таки был выбор? Могла ли ее сестра сейчас где-то прятаться, стыдясь вернуться домой?
      «Нет, – подумала Кейт, глядя на темную гавань. – Это невозможно».
      Огни моста тянулись между двумя высокими башнями, как нити светящихся жемчужин. Куда отправилась Вилла, миновав этот мост? Ее след оборвался в Массачусетсе, и теперь Кейт обязательно хотела там побывать. Для нее это была последняя надежда.
      Фэрхейвен, штат Массачусетс, находился совсем недалеко, милях в тридцати к северо-востоку от Ньюпорта. Дорога туда на машине заняла бы всего около часа. А потом… Кейт знала, что, если в Фэрхейвене ничего узнать не удастся, ей придется поехать обратно в Вашингтон и попытаться вернуться к своей прежней жизни.
      Впрочем, наиболее трудный этап ее поездки был уже позади. Ей удалось, как она и планировала, встретиться и поговорить с адвокатом Грега Меррилла. Разговор был тяжелым, и после него Кейт не могла с уверенностью сказать, станет ли Джон О'Рурк ей помогать или предпочтет забыть об этой встрече, как будто ее и не было. Он не хотел ее слушать, и был с ней очень холоден и неприступен. Кто знает? Может быть, для этого человека, как и для всех адвокатов, собственная карьера была превыше всего, и его мало беспокоило то, что чья-то сестра, которую вполне мог выбрать в качестве жертвы его клиент, бесследно пропала, и ее родственники обречены мучиться неизвестностью.
      Кейт не знала, что происходило в душе Джона О'Рурка. Может быть, он был равнодушен, а, может быть, напротив, разрывался между долгом и состраданием. Возможно, ей все же удалось тронуть его сердце, и он попытается узнать то, о чем она его просила…
      Нет, несомненно, Джон не был черствым человеком, и ему было известно, что такое сострадание. Он был любящим отцом, и у него были прекрасные дети. Вспомнив о них, Кейт подумала о том, получила ли Мэгги ее подарок, и удалось ли ей покрасоваться в костюме Эмилии Эрхарт на Хэллоуине.
      Официантка принесла счет. Кейт расплатилась кредитной картой, и отпила последний глоток кофе, чтобы укрепить свой дух перед предстоящей поездкой в Массачусетс. Потом она решительно встала из-за стола и покинула ресторан, с которым были связаны столь дорогие ей воспоминания.
      Дорога была однообразной, и время тянулось медленно. Бонни терпеливо скучала, свернувшись на пассажирском сиденье. По радио передавали джаз, которому явно отдавала предпочтение местная радиостанция. Кейт подумала, что, возможно, было бы разумнее подождать до утра, чтобы не ехать по темноте, но ее сердце говорило другое: оно увлекало ее в дорогу – в те места, где бесследно исчезла Вилла. По дороге Кейт купила в «Макси-Март» кофе и потом, ведя машину, отпивала понемногу из чашки, чтобы поддерживать себя бодрой.
      Проезжая через Фолл-Ривер, она не могла не вспомнить знаменитую Лиззи Борден – жительницу этого городка, убившую своих родителей. Это произошло сто лет назад, но Кейт казалось, что в воздухе здесь до сих пор витал зловещий дух этого убийства. К счастью, в городе было не так темно, как на загородном шоссе: городские фонари, стоящие вдоль дороги, освещали машине путь. Лиззи Борден не выходила у Кейт из головы. Это имя было известно всем, но кто теперь помнил имена убитых ею родителей? «Знаменитые убийцы, забытые жертвы…» – с горечью подумала Кейт.
      Так же было и с Грегом Мерриллом. Как звали его жертв? Энн-Мэри Хикс, Жаклин, Бет или Бетси… Из семи девушек Кейт смогла вспомнить сейчас только трех. Возможно, она подсознательно не хотела запоминать их имена, чтобы не повторять их постоянно про себя, сознавая, что в этом списке может оказаться и Вилла. Кейт старалась не думать о жертвах – от этого можно было просто сойти с ума. Ее мысли занимал Грег Меррилл. Он был теперь настоящей знаменитостью: о нем писали в газетах, рассказывали по телевизору. Кейт все это читала, смотрела и слушала. Меррилл был повсюду. Даже в ее снах. Он прочно поселился в ее мозгу, и мысли о маньяке навязчиво преследовали ее.
      Почему он был так помешан на волноломах? Казалось очень странным, почему он прятал своих жертв именно в этих каменных сооружениях, которые должны были сдерживать стихию, не позволяя ей сметать все на своем пути, не давая воде во время прилива разрушать берег и то, что находилось на нем.
      Грег Меррилл… Кейт произнесла это имя вслух: первая его часть – Грег – была жесткой, как камень, а вторая – Меррилл – мягкой и текучей, как вода. Камень и вода. Волнолом.
      Лиззи Борден… Такое смешное детское имя – такое, казалось бы, неподходящее для женщины, зарубившей своих родителей топором.
      Что за черная пропасть таилась в душе у этих людей? Что заставило их совершить то, в чем они обвинялись? Ведя машину по улицам городка Фолл-Ривер, Кейт не переставала чувствовать рядом с собой леденящее присутствие Лиззи. Повсюду в городе были видны следы обычных для Хэллоуина проказ: разбитые вдребезги тыквы, увешанные туалетной бумагой деревья, залитые пеной для бритья машины.
      Когда город остался позади, Кейт выехала на дорогу 1-95, ведущую на восток. Из радиоприемника по-прежнему мягко лилась джазовая музыка, которую каждые полчаса прерывал приятный, успокаивающий голос диктора, сообщающего краткие новости. На этом участке шоссе не было освещения. Дорога пролегала через равнинную сельскую местность, и по правую сторону от шоссе при свете фар мерцала черная вода болот.
      Дороги Нью-Бедфорда были залиты призрачным оранжевым светом уличных фонарей. Проезжая по городу, Кейт невольно обращала внимание на рекламные щиты, стоящие вдоль шоссе. На многих из них размещалась реклама авиаперелетов и теплоходных рейсов на острова Мартас Виньярд и Нантакет. Один из рекламных щитов, сделанный в виде огромного черного кита, приглашал посетить Музей китов.
      Увидев этот щит, Кейт вздрогнула от осенившей ее догадки.
      Может быть, это и был ключ? Начало той нити, которую она здесь искала?
      Вилла непременно захотела бы побывать в этом музее. Она с детства интересовалась морскими млекопитающими. Брат дважды в год, весной и осенью, возил их на своей лодке в открытое море, чтобы посмотреть на миграцию китов.
      Кейт хорошо помнила их первую поездку: они плыли втроем на лодке, и Вилла, еще совсем маленькая, сидела у нее на коленях… Мэтт заглушил мотор на почтительном расстоянии от китов.
      – Что это? – со страхом и восторгом в голосе спросила Вилла, обхватив Кейт за шею.
      – Это горбатые киты – мама со своим малышом, – объяснила Кейт.
      – Видишь у них эти белые плавники? – привлек внимание младшей сестры Мэтт. Он был, как всегда, в натянутой до бровей кепке и с вечной сигаретой во рту, висящей на нижней губе. – Как раз по этим плавникам и можно определить, что это горбатые киты.
      – Горбатые киты, – старательно повторила Вилла.
      – Молодец! – воскликнула Кейт, и Мэтт, прищурившись, одобрительно подмигнул сестренке.
      – А, как ты думаешь, что она сейчас делает? – спросил он, указывая на самку кита, которая плавала кругами, пуская огромные пузыри.
      – Ловит рыбок? – воскликнула Вилла.
      – Правильно, умница, – сказал Мэтт. – Она сгоняет косяк мелких рыб в одну кучу, чтобы всех их проглотить за один раз.
      – Наверное, она очень голодная.
      – Еще бы, – усмехнулся Мэтт. – Этим гигантам требуется много еды.
      – Ты у нас такая смышленая, – произнесла Кейт, потрепав Виллу по золотисто-каштановым волосам. – Когда-нибудь ты тоже будешь заниматься морской биологией.
      – Не слушай ее, детка, – отозвался Мэтт, прикуривая новую сигарету от уже выкуренной и выкидывая окурок в воду. – Когда вырастешь, ты будешь заниматься добычей устриц вместе со мной. У нас будет фирма «Хэррис & Хэррис». Мы облазим все устричные поселения от Чинкотига до Оушн-Сити и найдем Королевскую жемчужину.
      – Королевскую жемчужину? Чудесно, – сказала Кейт. – Но учти: если уж ты решил втянуть в это дело Виллу, тебе придется пересмотреть некоторые свои взгляды и перестать, наконец, считать вздором все, что говорит женщина.
      – Кети, сестренка, опять ты за свое.
      – А, кстати, ты знаешь, что выброшенный в воду окурок может плохо сказаться на твоем улове в следующем году?
      – Да? И каким это образом?
      – Допустим, его проглотит луфарь, приняв за аппетитную рыбешку. Фильтр закупорит пищеварительный тракт рыбы… – и она умрет. А это значит, что исчезнет одно звено пищевой цепи, и баланс будет нарушен. Если не будет хищников, поедающих других рыбок, то будет недостаточно пищи и для твоих драгоценных устриц – они ведь питаются, помимо всего прочего, и мельчайшими частицами, которые остаются от съеденных хищниками животных.
      – Да, каюсь, я нанес непоправимый вред экологии. И что ты теперь предлагаешь – под суд меня за это отдать?
      – Неплохая идея.
      – Кети, Кети, – сказал Мэтт. – Ты выросла на побережье… Ты знаешь о море больше, чем все эти важные профессора, которые учат тебя биологии и химии и еще бог знает чему. Ты отдаешь такие деньги, чтобы учиться у них, но на самом деле ты сама могла бы их поучить.
      – Возможно, но мне тоже есть чему поучиться.
      Хмурясь и улыбаясь одновременно, Мэтт затянулся сигаретой и покачал головой.
      – Еще киты, – взволнованно глядя на волны, заметила Вилла, не обращающая никакого внимания на разговор Мэтта и Кейт.
      В этом возрасте, когда большинство маленьких детей учат первые буквы, Вилла удивляла брата и сестру своими познаниями и интересом к морскому миру. Плавая кругами на безопасном расстоянии от китов, они наблюдали, как животные целых сорок минут охотились и резвились, выпрыгивая из воды, прежде чем продолжить свой путь на юг.
      Проехав мимо щита с китом, Кейт еще некоторое время могла видеть его огромный темный силуэт, отражающийся в зеркале заднего вида. Побывала ли Вилла в этом музее, прежде чем отправиться в Фэрхейвен? Не было ли это обстоятельство ключом к разгадке ее странного исчезновения?
      Кейт опустила стекло автомобиля, и в салон ворвался прохладный морской воздух. Бонни встала на задние лапы, чтобы высунуть нос наружу. Нью-Бедфорд был портовым городом, и у пристани было полно рыболовных ботов, парусных лодок и катеров. Кейт невольно подумала о том, что Мэтту здесь понравилось бы, и сердце у нее защемило. Воспоминания о брате были для нее очень болезненными. С исчезновением Виллы в его душе что-то надломилось.
      Мэтт, всегда любивший уединение, теперь совсем замкнулся в себе. Море стало его единственным другом. Люди говорили, что он разговаривал сам с собой, плавая на своем боте. Он часто выходил в открытое море и, выкуривая одну сигарету за другой, подолгу глядел на проплывающих мимо китов.
      Мэтт сторонился людей и жил сейчас на берегу моря в крошечной покосившейся хибаре, окруженной грудами пустых раковин. Он по-прежнему искал Королевскую жемчужину, веря, что она каким-то чудесным образом поможет вернуть Виллу домой. Он был худощавый и бородатый, и дети Чинкотига прозвали его «Отшельником».
      Вздохнув, Кейт отогнала от себя печальные мысли о брате. Сердце ее не могло вынести одновременно столько переживаний. Сейчас нужно было, прежде всего, думать о Вилле…
      Фэрхейвен был меньше и экзотичнее Нью-Бедфорда, но воздух здесь был такой же соленый, пахнущий морем. Проехав по мосту, соединяющему эти два города, Кейт вытащила из сумки листок, на котором детектив Абрахам О'Нейл написал адрес автозаправки «Тексако», где была в последний раз использована кредитная карта Виллы. Взглянув на адрес, Кейт развернула карту, распечатанную ей из Интернета, и нашла на ней Спаутер-стрит.
      Чтобы попасть туда, нужно было проехать еще полмили прямо, одну милю налево и затем – повернуть направо, сразу после светофора.
      Кейт проехала мимо лодочных мастерских, мимо комплекса офисных зданий и оказалась в районе трехподъездных двухэтажных домов. Остановившись на перекрестке со светофором, она посмотрела направо: по обе стороны улицы тянулись два ряда небольших магазинчиков, и между ними виднелся знак автозаправки «Тексако».
      Магазины выглядели довольно скромными, как и сам район.
      «Вилла была здесь», – подумала Кейт, и содрогнулась от пронизывающего ее насквозь холода. Это было достоверно известно. Здесь была использована ее кредитная карта: Вилла купила семь галлонов бензина по десять долларов пятьдесят центов.
      Припарковав машину и оставив радио включенным, Кейт пообещала Бонни скоро вернуться и направилась к ярко освещенной автозаправке. Согласно инструкции, чтобы самостоятельно заправить машину, нужно было вставить в автомат кредитную карту и выбрать тип бензина. Подписи владельца кредитки для совершения операции не требовалось. Сердце Кейт оборвалось. Это означало, что картой Виллы мог воспользоваться кто угодно.
      Кейт решила зайти в магазинчик при автозаправке. За прилавком, уткнувшись в журнал, сидел человек.
      – Извините, – обратилась она к нему.
      – Слушаю вас? – сказал мужчина, поднимая глаза.
      – Вы хозяин этой автозаправки?
      – Нет, – со смехом ответил мужчина, словно этот вопрос показался ему чрезвычайно забавным.
      – А вы давно здесь работаете?
      – Три года, – улыбнулся он, и Кейт почувствовала, как по ее коже побежали мурашки.
      – А вы… – у нее перехватило дыхание, и она достала из своей сумочки фотографию, – вы случайно не видели эту девушку?
      Мужчина взял из рук Кейт фотографию Виллы и поднес ее к глазам, чтобы лучше рассмотреть. Кейт невольно обратила внимание на его руки. Они были чистые, мягкие, белые: служащие автозаправок теперь не заливали бензин и не занимались ремонтом автомобилей. Но кто знает? Может быть, эти руки прикасались к ее сестре? Может быть, этот человек схватил Виллу, когда она приехала сюда, затащил ее в темное безлюдное место и сделал с ней что-то такое, из-за чего она не могла теперь вернуться домой к Кейт и Мэтту?
      Мужчина оторвал взгляд от фотографии и посмотрел на Кейт своими мягкими темными глазами.
      – Нет. Меня не было здесь в тот вечер, когда она приезжала. Но ее лицо мне, конечно, уже знакомо. Полиция нас всех опрашивала. Но никто ее здесь не видел – возможно, ее кредиткой воспользовался кто-то другой. А вы… ее сестра?
      – Как вы догадались? – со слезами на глазах спросила Кейт.
      – Вы очень похожи, – ответил мужчина, снова глядя на фотографию.
      – Но вам известно хоть что-нибудь? Хоть что-нибудь, что может мне помочь?
      Мужчина отрицательно покачал головой. Увидев, что по щекам Кейт, не выдержавшей очередной неудачи, покатились слезы, он протянул ей бумажную салфетку из стопки, лежащей рядом с кофейником.
      Нет, он не мог быть тем человеком. Кейт чувствовала теперь, что это был не он.
      – Полиция обыскала все окрестности. Если им что-то и удалось найти, нам об этом ничего не известно – они ничего нам не говорили. Так что, боюсь, я вряд ли чем-то могу вам помочь. Мне очень жаль, действительно, очень жаль… Простите…
      – Ничего, ничего, – пробормотала Кейт.
      Она положила фотографию Виллы обратно в сумочку и, опустив голову, вышла из магазина. Ураган, сотрясающий ее душу, рвался наружу. Нервы были натянуты, как струны гитары.
      Она села в машину, чувствуя, как к ее горлу подступают рыдания. Бонни встревожено лизала ей руку и повизгивала, пытаясь привлечь к себе внимание, но Кейт сидела в каком-то оцепенении, не реагируя ни на что. Здесь, на этой автозаправке, она остро ощущала присутствие Виллы. Ей так хотелось взять сейчас сестру за руку, погладить ее по щеке… Но Виллы не было рядом, и Кейт становилось страшно, когда она думала о том, насколько далеко, возможно, была теперь ее сестра.
      Сердце Кейт разрывалось от боли, и душераздирающий крик рвался из ее груди. Бонни тыкалась носом в руку хозяйки, обеспокоенная ее состоянием, но та по-прежнему не обращала на собаку никакого внимания. Ей хотелось просто опустить голову на руль и разрыдаться, и поэтому, вместо того, чтобы сразу уехать, она, обогнув автозаправку, остановила машину на темной, пустынной автостоянке позади магазинчиков.
      Свет фонарей в этом месте был очень тусклым. Автостоянка была отделена от тротуара невысокой оградой, а напротив нее стояло несколько маленьких и опрятных, ярко освещенных домов. В свете, лившемся из их окон, Кейт увидела припаркованную у проволочной ограды легковую машину с кузовом и силуэт мужчины, выбрасывающего что-то в мусорный бак.
      Спокойная мягкая музыка, льющаяся все это время из радиоприемника, неожиданно превратилась в надрывное соло саксофона, и Кейт, в конце концов, не выдержала. Она была слишком измучена неизвестностью и бесплодными поисками, и слезы, уже давно стоящие у нее в горле, полились бурным потоком.
      Она разразилась такими отчаянными рыданиями, что Бонни в панике отпрыгнула от нее. Кейт плакала, вспоминая, как Вилла сидела у нее на коленях, не сводя глаз с китов, как она работала за своим мольбертом, как они вместе с Мэттом украшали рождественскую елку плоскими морскими ежами. Она думала о том, что ее брат все еще ищет Королевскую жемчужину, о том, что Вилла была любовницей Эндрю, о том, что Вилла исчезла… и слезы ручьями текли по ее щекам.
      Ей хотелось завыть, закричать во весь голос. По радио все еще передавали музыку, но саксофон уже уступил место фортепиано и бас-гитаре.
      Кейт плакала навзрыд, и ее сердце пульсировало, как струны бас-гитары. Слезы были для нее сейчас единственным другом: они поддерживали ее, давая почувствовать, что она не одна. И вдруг Кейт поняла, что рядом, действительно, кто-то есть: она с ужасом услышала, как в окно кто-то скребется. Кейт испуганно затаила дыхание, но Бонни приветливо тявкнула.
      Перед дверцей машины стоял Брейнер, царапая передними лапами боковое стекло, а по темной автостоянке шел Джон О'Рурк.
      Кейт была в таком смятении от всего пережитого, что в первый момент даже не удивилась, увидев Джона. А ведь его неожиданное появление на этой пустынной автостоянке могло бы показаться в высшей степени странным и даже подозрительным. Неизвестно, что было у него на уме…
      Однако, хотя Кейт почти не знала Джона, сердце говорило ей, что этот человек не способен ни на что плохое Она распахнула дверь своей машины, позволив Брейнеру запрыгнуть внутрь, чтобы поздороваться с Бонни, и, бросившись в объятия Джона, зарыдала у него на груди.

      Что привело его сюда? Почему он стоял сейчас на этой автостоянке, под порывами холодного морского ветра, и держал в своих объятиях эту женщину, а сердце его билось так, как будто он только что пробежал марафон? Джон и сам не понимал, что с ним происходит. Волосы Кейт пахли лимоном. Она уткнулась ему в плечо, и через шерсть своего свитера он ощущал ее горячее, прерывистое дыхание. Ее тело сотрясалось от рыданий. Джон, которому не раз приходилось успокаивать рыдающую Мэгги, знал, что следует делать в такой ситуации. Не поддаваться эмоциям, он держал Кейт за плечи, терпеливо дожидаясь, пока она выплачется и начнет приходить в себя.
      – Ну, все в порядке? – спросил он.
      – Чтовввздсьддддллте? – нечленораздельно произнесла она сквозь слезы, все еще уткнувшись носом в его свитер.
      – Что, простите? – переспросил он. – Я ничего не понял.
      Кейт подняла голову и взглянула на него своими большими встревоженными глазами.
      – Что вы здесь делаете? – повторила она.
      – Забавно, но я хотел задать вам тот же самый вопрос, – сказал Джон, уклонившись от ответа.
      – Вот как?
      – Да. Но не лучше ли нам сесть в вашу машину, чем стоять на ветру? – предложил Джон, стараясь не показывать, как он, неожиданно для самого себя, рад видеть ее на этой пустынной автостоянке, в совершенно чужом для них обоих городе.
      Они сели в машину, и Джон бросил на Кейт быстрый, но внимательный взгляд, каким он обычно пытался оценить правдивость своего клиента, обвиняемого в совершении самых ужасных преступлений. Можно ли верить всему, что будет говорить эта женщина? Расскажет ли она ему всю правду или что-то скроет и приукрасит? Не собирается ли она в чем-то его обмануть?
      Джон проглотил стоящий в горле комок и отвел глаза. В этом мире мало кому можно было доверять безусловно. Но Кейт была такой милой и беззащитной… Джон чувствовал, что она так нуждается в его заботе, и, когда он, успокаивая, обнимал ее, ему хотелось, чтобы это длилось вечно. Он приехал сюда, чтобы помочь ей, и совершенно неожиданно встретил здесь ее.
      Джон снова взглянул на Кейт и увидел, что она вытирает слезы. Он подумал о Терезе, о Вилле. Его сердце заныло, и он понял, что больше всего на свете ему сейчас хочется, чтобы Кейт Хэррис оказалась именно такой, какой он ее себе представлял.
      – Что вы так странно на меня смотрите? – поинтересовалась Кейт, вытирая слезы.
      – Я… да так, ничего, – несколько смущенно ответил Джон.
      – Ну, так скажите же мне: для чего вы сюда приехали? – спросила Кейт.
      – Нет, сначала вы мне скажите. Ведь, насколько мне известно, вы собирались ехать домой.
      – Кто это вам сказал?
      – Мэгги. Кстати, она вам очень благодарна за шарф и очки – на маскараде она была самой настоящей Эмилией Эрхарт… Так вот, в своей записке вы написали, что уезжаете, и просили Мэгги попрощаться от вашего имени со мной, Тедди и даже с нашим грязнулей Брейнером.
      – Слышал, Брейнер, как хозяин о тебе отзывается? – сказала Кейт, оглянувшись на заднее сиденье. – Так, значит, вы полагаете, что я должна держать вас в курсе всех своих планов? – она снова повернулась к Джону, и глаза ее блеснули при свете фонарей, горевших на автостоянке. – Я ведь не говорила, что уже еду домой. Я просто написала Мэгги, что мне предстоит далекое путешествие.
      – Я предположил, что вы возвращаетесь в Вашингтон.
      – Ваше предположение оказалось неверным, – заметила Кейт.
      – Да, я ошибся. Но что все-таки привело вас сюда?
      Она ничего не ответила. Джон видел, как на ее шее под тонкой белой кожей быстро пульсирует жилка, как будто она только что взбежала на высокую гору.
      – Почему вы так горько плакали? Кто вас обидел?
      – Тот человек, который похитил мою сестру, – прошептала Кейт.
      Сердце Джона сжалось, и он на секунду закрыл глаза.
      Пока ему еще ничего не удалось выяснить в Фэрхейвене., Возможно, здесь ничего и не было, а всю эту историю про раздевающуюся девушку Меррилл выдумал просто так, для своего развлечения.
      Джон никогда, даже в интересах своих клиентов, ни за кем не подглядывал, но сегодня ему пришлось поступиться своими принципами. Он дождался времени, когда люди обычно ложатся спать, и стал наблюдать за окнами домов, находящихся напротив автостоянки. Однако пока наблюдение не принесло никаких результатов: Джону удалось увидеть лишь молившихся на ночь старушек, чистившего зубы мужчину и семью, сидящую перед телевизором.
      – Так что же привело вас сюда, Кейт?
      – Боюсь, мы с вами приехали сюда по одной и той же причине, – сказала она.
      – Не думаю, – заметил Джон, не желая посвящать ее в то, что рассказал ему Меррилл.
      – А я уверена, что так оно и есть, – грустно произнесла Кейт.
      Джон выглянул из окна машины, и его взгляд упал на стоящий напротив дом. С автостоянки была видна задняя часть дома, а передняя выходила на другую улицу.
      Задний дворик дома был огорожен забором – вероятно, именно через него и перелез Меррилл, если все, рассказанное им, было правдой. Все окна на первом этаже были темными, но вдруг в одном из них зажегся свет. Белые занавески, висевшие на окне, не позволяли ничего толком увидеть.
      Чтобы Кейт не могла ничего заподозрить, Джон так же пристально посмотрел и на другие дома.
      – Ну, вы же знаете, что это правда, – сказала Кейт. – Я уже говорила вам про Фэрхейвен, вы спросили об этом своего клиента и узнали, что… Меррилл действительно был здесь, верно?
      – Давайте не будем говорить о моем клиенте.
      – Да, он был здесь! На этой самой автостоянке. Иначе бы вы сюда не приехали! Неужели он был здесь в тот самый вечер, когда в этом городе останавливалась моя сестра? Вы должны сказать мне это, пожалуйста! – взмолилась Кейт.
      Адвокат снова бросил быстрый взгляд на освещенное окно. Да, несомненно, это был тот самый дом, о котором ему говорил Меррилл. Сердце Джона бешено застучало.
      По комнате кто-то ходил, но освещение было настолько тусклым, что невозможно было определить ни пол, ни возраст этого человека. Вдруг в глубине комнаты зажглась другая, более яркая, лампа, и при ее свете стал ясно виден силуэт совсем юной девочки.
      Кровь застучала у Джона в висках. Все сходилось с рассказом Меррилла. Он видел очертания ее груди и бедер, а сквозь щель между неплотно задернутыми шторами промелькнуло ее обнаженное тело в то время, когда она натягивала через голову ночную сорочку.
      На вид ей было лет тринадцать-четырнадцать. Несомненно, она была очень соблазнительна для Меррилла: увидев ее в окне, он действительно мог бы потерять голову и пойти на преступление, как с ним случалось не раз. Она вполне могла бы стать его очередной жертвой, если бы ему что-то не помешало.
      – Джон! Не скрывайте от меня ничего! Ведь я ее сестра, я должна знать… Скажите мне, если вы что-то узнали, – умоляла Кейт.
      Однако Джон ничего не ответил и молча вылез из машины. Собаки на заднем сиденье залаяли ему вслед, но он, не обратив на них никакого внимания, быстро пошел прочь. Под ногами хрустнуло разбитое бутылочное стекло. Сюда, вероятно, нередко съезжались юнцы, чтобы подальше от родительских глаз и освещенных городских улиц выпить и поразвлечься в машинах со своими подружками.
      Почему родители этой девочки были такими беспечными? Неужели им никогда не приходило в голову, что за их дочерью мог подсматривать какой-нибудь извращенец? Джон подумал, что точно так же кто-нибудь мог наблюдать и за Мэгги, и поклялся срочно купить плотные шторы и поставить на окна ставни в своем доме. Он был обязан защищать своих детей от всех опасностей, подстерегающих их в этом мире.
      Джон слышал за своей спиной торопливые шаги, но продолжал идти вперед, не оглядываясь.
      – Кто она? – задыхаясь, спросила Кейт, наконец поравнявшись с ним.
      – Не знаю, – ответил Джон, чувствуя, что в душе у него образовалась какая-то бездонная пустота.
      – Но почему вы так на нее смотрели?
      – Не я один на нее смотрел, – сказал Джон.
      Эти слова вырвались у него сами собой, и он знал, что теперь Кейт обязательно потребует от него объяснений. Джон огляделся по сторонам, чтобы понять, какой по счету был этот дом: он должен был выяснить его адрес, чтобы потом отправить письмо отцу девочки. Ведь кто-то, в конце концов, должен был предостеречь его.
      – Что вы имеете в виду?
      – Ничего, я просто так сказал.
      – Меррилл подсматривал за ней – так? – спросила Кейт звенящим от напряжения голосом. – Именно поэтому вы сейчас здесь – потому что это связано с вашим клиентом…
      – Кейт, давайте не будем об этом.
      В его планы не входило ее присутствие здесь. Он хотел сам все выяснить, а потом решить, как лучше поступить. Ему вовсе не хотелось, чтобы сестра возможной жертвы Меррилла видела, как он обнаружил еще одно свидетельство страшных преступлений своего клиента.
      – Он ведь и так уже в камере смертников, – сказала Кейт, схватив Джона за руку. – Разве какие-то новые факты могут ухудшить его положение?
      – Я не собираюсь обсуждать это с вами!
      – Да, мой брат тоже ни о чем не хочет со мной говорить, – горестно промолвила Кейт, все еще держа Джона за руку. – Он не желает видеть меня, не желает со мной разговаривать, он считает, что это я во всем виновата…
      И еще он думает, что, если одна сестра пропала, то и с другой может произойти то же самое. А зачем любить человека, если он в любой момент может исчезнуть? Гораздо лучше оставаться одному – и ни за кого не переживать, ни о чем не думать.
      Джон стоял неподвижно, думая о Терезе. Холодный воздух щипал его щеки и подбородок. Ему вспомнилось то время, когда его впервые начали терзать подозрения. Он очень долго не хотел верить в то, что жена ему изменяет. Однако, в конце концов, наступил момент, когда обманывать себя стало уже невозможно: он слышал, как она шепталась с кем-то по телефону, а потом, проверив счета ее мобильного телефона, обнаружил, что она постоянно звонила Баркли; он находил адресованные ей записки… И тогда он просто стал закрывать на все это глаза.
      Что еще он мог сделать в такой ситуации? Он не хотел развода и не переставал надеяться, что их брак еще можно было спасти, несмотря на то, что Тереза делала все, чтобы его разрушить. Он все знал, но уже не терзал себя мыслями об этом. Он просто старался об этом не думать. Так ему было легче, и, в конце концов, ему было чем занять свои мысли: у него были дети, у него была его работа…
      А потом Тереза умерла, и все на этом закончилось. Уже ничего нельзя было ни исправить, ни изменить. Ее смерть положила конец всему, и нависшему над ними разводу не суждено было стать реальностью. После смерти жены Джон еще упорнее стал отгонять от себя мысли о ее измене.
      Да, он вполне понимал старшего брата Кейт. Гораздо легче было отдалиться от всех и закрыть свое сердце для тревог и печалей, чем, давая волю чувствам, переживать за тех, кого любишь.
      – Не закрывайте свое сердце, – неожиданно произнес Джон, посмотрев в глаза Кейт, – как это сделал ваш брат.
      – Я уже закрыла свое сердце, – прошептала она.
      – Нет, неправда, – возразил Джон. – Я видел подарок, который вы оставили для моей дочери. Вы вложили в него всю свою душу, и Мэгги была так счастлива.
      – Правда?
      – Да, – ответил Джон. – Ведь вы сделали для нее то, что сделала бы ее мать, если бы была жива.
      – Вам всем очень не хватает Терезы…
      – Да, – сказал Джон, вздрогнув при имени своей жены.
      Неужели Кейт уже все было известно? Неужели за время ее пребывания в Сильвер Бэй до нее дошли слухи о том, что произошло в их семье?
      – Мне очень жаль, что Мэгги и Тедди потеряли свою мать. А вы свою жену.
      – Я потерял ее раньше, чем она умерла, – тихо сказал Джон, сам не веря в то, что смог это произнести.
      Он пододвинулся к Кейт поближе. Внезапно ему захотелось все ей рассказать. Он чувствовал, что Кейт смогла бы его понять. Она тоже пережила измену и знала, что значит любить человека, не нуждающегося в твоей любви. Чувства переполняли Джона, и ему просто необходимо было высказать кому-то все, что накопилось в его душе.
      – Как это случилось?
      – Она оставила меня… Мы продолжали жить в одном доме, но ее со мной не было. Ее сердце больше не принадлежало мне…
      – Я вас понимаю, – прошептала Кейт, и голос ее дрогнул.
      Она отвернулась, избегая смотреть Джону в глаза, словно ей было невыносимо видеть в них свое собственное отражение.
      Джон кинул тревожный взгляд на дом, вспомнив про девочку в комнате, и подумал о том, что через несколько лет Мэгги будет столько же, сколько ей сейчас.
      – Он подсматривал за ней, да? – спросила Кейт, взглянув на окно.
      Вероятно, в этот момент она представляла на месте этой девочки Виллу.
      – Пожалуйста, подождите, пока я сам во всем разберусь, – мягко попросил Джон. – Я сделаю все возможное, чтобы раскрыть тайну исчезновения вашей сестры, и, когда смогу, я все вам расскажу.
      – Я должна знать все сейчас, – настаивала Кейт.
      – Обещаю, я все вам расскажу, когда придет время, – сказал Джон, беря ее ладонь в свою руку.
      Кейт с отчаянием посмотрела на него и потом перевела взгляд на освещенное окно.
      – Эти люди не должны быть такими беспечными – ведь мало ли кто может увидеть девочку с улицы… Нужно обязательно поговорить с ними.
      – Да, вы правы, – согласился Джон и хотел добавить что-то еще, но Кейт уже бежала к забору.
      Найдя лазейку в проволочной ограде, она пролезла в нее и помчалась через двор к дому. Джон растерянно смотрел ей вслед. На заасфальтированном участке дворика она поскользнулась и упала, но тут же вскочила и побежала дальше.
      Придя в себя, Джон поспешил последовать за Кейт. Он пробежал через двор, мимо опрокинутой лодки (вероятно, той самой, о которой говорил Меррилл), мимо помидорных грядок с засохшей ботвой и виноградника. Кейт, обогнув дом, взбежала по ступенькам на крыльцо и изо всех сил забарабанила в дверь. Стук был такой громкий, что на улице залаяла собака.
      – Чего надо? – спросил вышедший на крыльцо мужчина.
      Он был высокий, загорелый и очень неприветливый с виду.
      – Я хочу поговорить с вами о вашей дочери, – задыхаясь, сказала Кейт.
      – Ну, и чего?
      – Понимаете, в окно ее спальни видно, как она раздевается…
      – Ну, и какое вам, на хрен, дело? – заметил мужик и поднял руку, как будто собираясь ударить Кейт – то ли за ее слова, то ли за то, что она видела его дочь раздетой.
      Джон в два прыжка оказался на крыльце и встал между ним и Кейт.
      – Не смейте! – громко сказал он.
      – Какое вам, на хрен, дело? – грозно повторил мужик.
      Его мощная, покрытая татуировкой рука по-прежнему была поднята.
      – Мы беспокоимся о вашей дочери и просто хотим предупредить вас, – сказал Джон.
      – Что вы знаете о моей дочери?
      Мужик смотрел на них так враждебно, как будто они явились к нему с угрозами. Две женщины, вероятно, жена и мать, стояли позади него. Старшая из них была одета в черное с головы до ног. Из дальней комнаты пугливо выглядывала милая зеленоглазая девочка лет четырнадцати – на ее голом плече виднелась белая тесемка ночной сорочки.
      – Ничего, – ответил Джон, встретившись взглядом с испуганными глазами девочки и желая успокоить ее. – Мы ничего не знаем о вашей дочери. Мы только хотим вам напомнить, что окно ее спальни выходит на автостоянку, а оттуда все видно… Так что вам следовало бы проявлять большую осторожность.
      – А ну, иди-ка сюда, красавица, – угрожающе произнес мужик. – Это правда то, что они говорят? Ты раздеваешься у всех на виду?
      – Нет! – закричала она и с плачем убежала в комнату.
      – Она врет? – грозно спросил мужчина, повернувшись к своей жене, и та исчезла следом за дочерью.
      – Не ругайте ее, – попросила Кейт. – Она ни в чем не виновата.
      – Не встревай в наши семейные дела, сука! – зарычал мужик.
      Во рту у Джона пересохло, и кровь застучала в висках. Этот человек явно не привык считаться с женщинами и прислушиваться к их мнению. Джон понимал, что бедной девочке придется несладко, если ему не удастся сейчас все объяснить ее отцу. Но это было очень непросто: мужик, казалось, вообще никого не хотел слушать. Джон изо всех сил сдерживал себя, чтобы не взорваться и не наброситься на него с кулаками – ему вовсе не хотелось оказаться в полицейском участке за драку с этим мужланом.
      – Послушайте меня, сэр, – сказал Джон своим ровным, хорошо поставленным адвокатским голосом, глядя в угрюмое лицо хозяина дома. – Я прекрасно понимаю, что когда незнакомые люди приходят к вам и говорят, что видели вашу дочь в окно ее спальни, вам это очень неприятно, но девочка ни в чем не виновата. Занавески на ее окне были задернуты. Слышите? Задернуты! Это не ее вина, что в щель между этими занавесками все видно!
      Мужчина вздрогнул, как будто Джон схватил его за горло.
      – И я не позволю вам оскорблять мою подругу. Вам это понятно? Ведь она хотела помочь вашей дочери… и вам! Неужели вы не знаете, что в нашем мире полно маньяков, которые охотятся за невинными беззащитными существами? Такие ангелы, как ваша дочь, для них всегда очень большой соблазн…
      – Вот это вы правильно сказали, – согласился мужчина, уже вполне миролюбивым тоном. – Моя дочь – ангел. Это верно.
      – Ну, надеюсь, наш разговор состоялся не зря, и теперь вы что-нибудь предпримите, чтобы ваша дочь не подвергалась опасности, – заключил Джон.
      – Эта автостоянка – такое паршивое место, – сказал мужчина, покачав головой. – Вечером по выходным сюда съезжаются всякие козлы. И с тех пор, как моей дочери исполнилось четырнадцать, я все время боюсь, как бы чего не случилось. Ведь четырнадцать лет – это такой возраст…
      «В любом возрасте может что-то случиться – ив восемь, и в девять, и в одиннадцать, – подумал Джон. – Нет никакого определенного рубежа… Как можно этого не понимать?»
      – Позаботьтесь о ее безопасности, – сдавленным голосом произнесла Кейт, и Джон почувствовал, что в этот момент она думала о Вилле.
      – Не беспокойтесь, – ответил мужик. – Уж позабочусь.
      Сочтя на этом разговор завершенным, он, не сказав больше ни слова, захлопнул перед ними дверь. Кейт не двинулась с места: она стояла неподвижно, разглядывая свои руки. Джон пододвинулся к ней поближе и наклонился, чтобы посмотреть, что случилось. Ладонь ее правой руки была сильно ободрана и ссадины на ней кровоточили.
      – Поранилась, когда упала, – объяснила Кейт. – Там, во дворе.
      – Больно? – спросил Джон.
      Кейт кивнула, но ничего не сказала. Он осторожно взял ее за запястье. Если бы это была рука Мэгги, он нагнулся бы и поцеловал ее. Сейчас ему очень хотелось сделать то же самое, но он ограничился лишь легким поглаживанием.
      Кейт попыталась высвободить свою руку, чтобы направиться обратно на автостоянку, но Джон не отпустил ее. Он продолжал держать ее за запястье, осторожно поглаживая нежную кожу ее руки.
      Они стояли на ступеньках чужого дома, и Джон, не отрываясь, глядел в серо-голубые глаза Кейт. Ее рука была такой тонкой и теплой, что внезапно ему захотелось, чтобы она дотронулась до его лица. Его дыхание стало тяжелым и прерывистым.
      – Понимаете, я адвокат, – ни с того ни с сего сказал он.
      Кейт кивнула.
      – Я знаю.
      Джон покачнулся на ступеньках, как будто его ударил сильный порыв ветра или морская волна. Внезапно ему вспомнилось, как однажды в детстве они с друзьями сбежали с уроков и отправились на море купаться. Он попал в разрывное течение и, как ни пытался выплыть из него, ему это не удавалось. «Если попадешь в разрывное течение, плыви вдоль берега» – всегда учил его отец, но в тот момент Джон, сильно испугавшись, забыл это наставление и несколько минут, повинуясь инстинкту, безуспешно пытался плыть к берегу. Он выбивался из сил, но течение уносило его все дальше…
      – Я нахожусь сейчас в очень сложном положении, – сказал Джон, все еще держа Кейт за руку.
      Его слова прозвучали так тихо, что он даже не был уверен, расслышала она его или нет.
      – В каком смысле? – спросила Кейт.
      – Понимаете, я адвокат, – опять повторил Джон. – Но в то же время я просто человек – со всеми личными чувствами и побуждениями… И в последнее время человек во мне упорно борется с адвокатом.
      Кейт наклонила голову набок, и ее серые, похожие на речные камешки глаза блеснули при свете фонарей. Они были такие глубокие, теплые и загадочные, в них светилась печаль и в то же время какая-то удивительная жизнерадостность. Джон, как завороженный, глядел на Кейт, продолжая держать ее за руку, и его переполняло желание поцеловать эту женщину.
      – Между адвокатом и «просто человеком» возникают такие непримиримые противоречия? – спросила Кейт.
      «Интересный вопрос», – подумал Джон.
      Раньше, вплоть до этого самого времени, особых противоречий практически не было. Он стал адвокатом, потому что был хорошим человеком и верил в Закон и право каждого человека на справедливый суд. Однако теперь противоречия разрывали его изнутри. Он казался себе Иаковом, борющимся с ангелом – только боролся он со своим собственным сердцем.
      – Да, противоречия возникают очень существенные, – ответил Джон.
      – Ну, и в чем же они состоят? Расскажите, пожалуйста.
      Держа Кейт за руку, Джон увлек ее за собой. Они сошли по ступенькам вниз и, чтобы снова не пробираться по заднему двору, вышли на улицу перед домом.
      Воздух был такой холодный, что от их дыхания шел пар. Был последний день октября, Хэллоуин, канун то ли Дня Всех Святых, то ли Дня всех душ – Джон, несмотря на свое ирландское католическое воспитание, никогда особо не разбирался в религиозных праздниках… Тем более, что в последние годы он вообще стал атеистом.
      Посередине квартала стояла каменная католическая церковь Spiritus Santi – церковь Святого Духа. На глазах у Джона и Кейт оттуда появилась праздничная процессия: ее участники шли вереницей в торжественном молчании, держа в руках горящие свечи, зажженные в память о близких, чьи души уже отошли в мир иной.
      – Вы верите во что-то такое? – поинтересовался Джон, проводив глазами процессию, направившуюся на маленькое местное кладбище.
      – Да, верю, – тихо ответила Кейт.
      – И во что же именно вы верите? Расскажите, пожалуйста, – рассмеявшись, спросил Джон.
      Ему хотелось обратить разговор в шутку, но женщина даже не улыбнулась.
      Когда, обойдя квартал, они вернулись на автостоянку, то, оба, не сговариваясь, посмотрели в сторону дома. Мужчина – отец семейства – завешивал одеялом окно в комнате своей дочери. Через несколько секунд полоска света между шторами бесследно исчезла. Джон и Кейт, взявшись за руки, стояли неподвижно и внимательно приглядывались, желая убедиться в том, что тень девочки в окне была теперь не видна.
      Кейт так грациозно поднялась на носочки, вглядываясь в темноту, что Джон уже не мог сдержать своего порыва.
      Он крепко обнял ее, и их губы слились в долгом томительном поцелуе. Он был готов целовать ее всю ночь, но Кейт первая прервала поцелуй и слегка отстранилась от него.
      – Кейт, – прошептал Джон.
      – Теперь эта девочка в безопасности… Теперь с ней ничего не случится, – с облегчением выдохнула Кейт.
      – Стопроцентной безопасности не бывает, – возразил Джон. – С любым человеком может что-то случиться.
      – Не говорите так… – прошептала Кейт, и глаза ее наполнились слезами.
      Джону хотелось снова поцеловать ее, но еще больше ему хотелось рассказать ей правду. Ложь разрушила его семью, и он был глубоко убежден, что ложь не бывает во благо. Именно поэтому теперь, рискуя своей карьерой, он был намерен все рассказать Кейт.
      – Я говорю так, потому что это правда, – сказал он.
      Кейт покачала головой, намереваясь возразить, но Джон не дал ей заговорить.
      – И вы тоже это знаете, – произнес он прерывающимся от волнения голосом. – Иначе бы вы не были здесь.
      – Что вы хотите этим сказать?
      – Ваша сестра была бы тогда дома… И вы были бы тогда дома… И вам бы не пришлось пережить шесть месяцев этого кошмара… И Вилла не встретила бы на своем пути моего клиента.
      – Что? Что вы сказали?
      – Думаю, вы поняли.
      – Рассказывайте все, – выпалила Кейт и в отчаянии схватила Джона за свитер.
      Ссадины на ее ладони все еще кровоточили, и на зеленой шерсти свитера остались следы крови.
      – Ваша сестра была здесь, – начал Джон, крепко держа Кейт за плечи. – И мой клиент тоже…
      – Меррилл?
      – Да. Он приехал на автостоянку, и случайно увидел ту девочку, – Джон указал на маленький дом, окно в котором было теперь плотно завешено. – Он положил на нее глаз, но его планы неожиданно сорвались. И вот, вероятно…
      – А Вилла была в это время здесь, на автозаправке, – широко раскрыв глаза, прошептала Кейт.
      – Да, это так.
      – И он напал на нее?
      – Он затолкал ее в ее же машину, – сказал Джон.
      Он не был вполне в этом уверен, но, зная схему, по которой обычно действовал его клиент, предполагал, что именно так все и произошло.
      – И потом он заставил ее уехать отсюда?
      – Да.
      – Откуда вам это известно? – с неописуемым ужасом в глазах спросила Кейт.
      – Так он делал всегда.
      – Он вам рассказывал?
      – Да.
      – И о Вилле тоже? – почти закричала Кейт.
      – Нет, о Вилле он этого не говорил. Он говорил о других. И о том, что подсматривал за девушкой в том окне.
      Вот и все. Он сделал это – нарушил этический кодекс адвоката, рассказав то, чего не должен был говорить. Теперь стоило только Кейт Хэррис позвонить в суд, и его адвокатская карьера была закончена навсегда. Хотя, возможно, она в любом случае уже должна была завершиться: мог ли он продолжать работать адвокатом после того, как нарушил одну из главных заповедей своей профессии?
      – Нет, нет, этого не может быть! – мотая головой, повторяла Кейт.
      – Пойдемте, – сказал Джон и повел Кейт к ее машине.
      Он усадил ее на капот, придерживая руками за плечи.
      Есть грани, которые порядочный человек никогда не должен переступать – для Джона это была непреложная истина. Честный человек не крадет и не убивает, не лжет, не изменяет своей жене. Но не только это… Было и кое-что еще, не менее важное: честный человек всегда остается верен своему слову, а, будучи адвокатом, не разглашает конфиденциальные сведения, полученные от своего клиента. И то, что этот клиент вор, насильник, убийца или все это вместе, не имеет никакого значения, потому, что для адвоката его принципы – превыше всего.
      Джон всегда знал, что, в первую очередь, адвокат должен быть верен своему этическому кодексу. Это внушил ему отец. И, пронеся эти убеждения через всю свою жизнь, Джон надеялся передать их следующим поколениям – своему сыну и дочери, а потом их сыновьям и дочерям.
      – Что же мне теперь делать? – дрожащим голосом спросила Кейт.
      – Вы должны поехать домой, – сказал Джон. – Поиски теперь бессмысленны.
      – Но ведь Вилла…
      – Перестаньте мучить себя, – перебил ее Джон. – Вы должны забыть весь этот кошмар.
      – Как вы можете так говорить? Я не могу уехать, не узнав все до конца!
      Голос Кейт срывался на крик. Она потянулась к Джону своей пораненной рукой. Он понимал, что ей, после пережитого ужаса, необходимо было прикоснуться к нему, чтобы почувствовать человеческое тепло и поддержку.
      – Кейт… – мягко произнес Джон.
      Он знал, что теперь ему нужно было уехать. Он сделал для нее все, о чем она просила, и больше уже ничем не мог помочь. Однако он так страстно желал остаться рядом с ней, и чувствовал, что она тоже нуждается в нем. Они хотели быть вместе – он и эта женщина с глазами цвета речной воды и нежным взглядом, которая, пережив предательство самых близких людей, сумела все простить и проделала такой длинный путь, чтобы разыскать сестру.
      – Я все равно должна ее найти, – прошептала Кейт, и ее протянутая к Джону рука бессильно повисла в воздухе. – Вилла…
      Джон приблизился к Кейт, желая обнять ее, но, вместо этого, взял ее за руку.
      – Ваша сестра всегда с вами, – сказал он. – Там, где ей ничто не угрожает, и где она будет жить вечно.
      – Где? – с трудом выдавила Кейт.
      – В вашем сердце, – ответил Джон. – Поезжайте домой… и храните память о сестре в своем сердце. Перестаньте себя мучить. Вы должны с этим смириться.
      Опустив голову, Кейт тихо зарыдала. Джон открыл дверцу автомобиля. Брейнер, удобно устроившийся на сиденье, не хотел расставаться с Бонни, но Джон взял его за ошейник и заставил вылезти из машины. Прежде чем уйти Джон посмотрел на плачущую Кейт. Если бы она подняла голову, если бы она только снова потянулась к нему, он бы обнял ее и уже не смог бы отпустить от себя. В глубине души ему хотелось, чтобы это произошло – тогда бы он знал, что по-прежнему может быть любимым.
      Но Кейт даже не глядела на него – она горько рыдала, оплакивая свою сестру, и Джону ничего не оставалось, как молча уйти. Брейнер бежал рядом с ним, и, когда Джон открыл дверцу своей машины, пес тотчас запрыгнул на заднее сиденье.
      В последний раз посмотрев на дом, Джон с удовлетворением убедился, что свет в спальне девочки был теперь незаметен. Потом он проверил свой сотовый телефон. Никаких сообщений в последнее время на его номер не поступало – это означало, что все было если не отлично, то, по крайней мере, в порядке. Мэгги и Тедди были сейчас дома, вместе со своим дедушкой и Мэв.
      Джон включил передние фары и подъехал к одиноко стоявшей у своей машины Кейт. Он видел, как она подняла заплаканное лицо и растерянно посмотрела на внезапно возникший свет. Внутри у Джона похолодело: он представил, как жертвы Меррилла и других маньяков вот так же смотрели на свет фар подъехавшего к ним автомобиля.
      Джон смотрел на Кейт через стекло. Он боялся, что если заговорит с ней, то уже не сможет заставить себя уехать.
      Женщина медленно, как во сне, распрямилась, подошла к двери своего автомобиля, открыла ее и уселась за руль. В окне появилась забавная, неуместно веселая мордочка Бонни. Увидев ее, Брейнер залаял.
      Лицо Кейт было освещено светом уличных фонарей. Она посмотрела на Джона долгим внимательным взглядом, потом подняла руку и помахала ему на прощание. Однако он не трогался с места, дожидаясь, чтобы Кейт уехала первой: он не мог оставить ее одну на этой пустынной автостоянке. Наконец, она завела машину, развернулась и выехала на дорогу. Глядя в зеркало заднего вида, Джон проводил взглядом ее автомобиль.
      Потом он опустил стекло и вдохнул холодный морской воздух. До его слуха отчетливее донеслись голоса участников процессии, певших по-португальски церковные гимны. Джону даже показалось, что он чувствует запах восковых свечей. Обернувшись, он увидел мерцающие на кладбище огоньки.
      Проезжая мимо церкви или думая о ней, Джон всегда произносил, как молитву, имена убитых его клиентом девушек: Энн-Мэри, Терри, Гэйл, Жаклин, Бет, Патрисия, Антуанетта… Сегодня сюда добавилось еще одно имя.
      – Вилла, – громко произнес он.
      Когда красные огоньки автомобиля Кейт исчезли за поворотом, Джон тяжело вздохнул. То, что он вынужден был рассказать ей о сестре, было ужасно. Ему очень хотелось бы сделать так, чтобы это известие травмировало ее как можно меньше, но он понимал, что это невозможно.
      И еще его волновало другое. Сегодня он поцеловал Кейт. Это значило для него очень много. Он понял, что не все внутри у него окаменело и что он еще способен чувствовать и любить – так же, как и сама Кейт. Им обоим довелось пережить предательство близких, но это не иссушило их души, и они уже готовы были возродиться для новой любви… Но сейчас Кейт, конечно же, не могла думать об этом. Что значил для нее его поцелуй, по сравнению с тем страшным известием, которое она только что получила?
      Скорее всего, подумал Джон, Кейт, убитая горем, уже и вовсе забыла о том, что он поцеловал ее.

      Во время перелета в Вашингтон Кейт вспоминала о том, как они вместе с Виллой летали на арендованной маленькой «сессне» на свой родной Чинкотиг. Это было захватывающее путешествие над зелеными просторами, начинающееся над голубой лентой Потомака и заканчивающееся на маленьком острове с песчаными берегами. Воспоминания об этом были такими яркими и радостными, что, закрывая глаза, Кейт даже чувствовала запах морской воды и скошенной соленой травы.
      В то же время ее переполняли и другие, совсем свежие ощущения: она вспоминала обнимающие ее руки Джона, чувствовала на губах его поцелуй… и ей было радостно от осознания того, что она снова могла любить и быть любимой.
      Однако мысли о Джоне возвращали ее и к тому страшному известию, которое он ей сообщил: пути Виллы и Меррилла все же пересеклись…
      Выйдя из самолета, приземлившегося в аэропорту Рейгана, Кейт не имела ни малейшего желания ехать в свой пустой вашингтонский дом. Они с Бонни прошли через терминал и направились прямо к ангару частной авиакомпании. Кейт воспользовалась своей кредитной картой «Амекс» и взяла напрокат маленький четырехместный самолет – ту самую старую желтую «сессну», на которой они столько раз путешествовали вместе с Виллой.
      Внутри самолета она, как всегда, почувствовала себя очень уютно, взглянув на потертые кожаные сиденья, смотровое стекло в кабине пилота и хорошо знакомую панель управления. Бонни, уже знающая по своему опыту, что сейчас произойдет, свернулась в клубок и приготовилась к взлету. Все проверив, Кейт запустила двигатель, и самолет, разогнавшись, оторвался от земли и полетел в бескрайнюю голубую высь – туда, откуда она только что возвратилась. Непроизвольно Кейт дотронулась до шеи, чтобы проверить, на месте ли ее белый шарф, но тут же вспомнила, что подарила его Мэгги.
      Этот шарф – подарок Виллы, с любовью выбранный в парижском бутике и купленный на сэкономленные ею самой деньги – был одной из самых дорогих для Кейт вещей. Его нежный шелк так приятно ласкал шею, а длинная бахрома делала его таким забавным и стильным.
      «У настоящей летчицы обязательно должен быть такой шарф!» – сказала тогда Вилла.
      Именно поэтому Кейт решила подарить его Мэгги. Было в этой девочке – такой ранимой и вместе с тем отчаянно смелой – что-то такое, что поразило Кейт до глубины души. Вилла в этом возрасте была точно такой же.
      Кейт думала о Мэгги, о ее брате и отце, пытаясь представить, что они сейчас делают. Их семьи оказались соединены какой-то таинственной нитью. Их сближал не только поцелуй на той автостоянке, где исчезла Вилла и, возможно, была убита клиентом Джона… Кейт чувствовала, что это было нечто большее, хотя именно тот поцелуй заставил ее осознать существование объединяющей их невидимой нити. Благодаря ему она поняла, что ее тело, сердце и душа, несмотря ни на что, все еще могут любить.
      «Это непостижимо, – думала Кейт, – моей сестры больше нет, а я до сих пор живу. Как такое возможно?» Она никак не могла понять это. Она размышляла о том, что произошло с Виллой, но ее разум и сердце, все ее существо до кончиков пальцев отказывалось воспринимать эту реальность. Реальным для нее был поцелуй Джона, и сейчас Кейт испытывала чувство стыда за то, что так ясно его помнила. Губы все еще хранили воспоминание о волнующем, горячем и нежном прикосновении мужских губ.
      Гул мотора, как всегда, действовал на Кейт успокаивающе. Она любила летать на самолете – особенно с Виллой, которая так забавно подпрыгивала на сиденье и верещала, когда они попадали в воздушные ямы. И сейчас, когда Кейт, держа курс на восток, летела к своему родному острову, ей казалось, что Вилла находится рядом с ней.
      Как она могла поверить в то, что сестры больше нет, если она все время чувствовала ее присутствие? Кейт отогнала от себя мысли о том, что произошло в Фэрхейвене, и, стараясь больше вообще ни о чем не думать, сосредоточилась на управлении самолетом. Она пролетела над Чесапикским заливом, над восточным побережьем Мэриленда, а затем – вдоль побережья Виргинии и приземлилась на чинкотигском аэродроме – таком родном и любимом.
      Выйдя из самолета, Кейт вызвала такси, чтобы поехать к брату. Дорис Марлей, таксистка, всю дорогу болтала без умолку, и за то время, пока они ехали, Кейт узнала все последние сплетни и новости острова: кто умер, кто женился, кто развелся и вел судебную тяжбу за опеку над детьми. Кроме того, Дорис посвятила ее и во все проблемы своей собственной жизни: ей нужно было и выплачивать ипотечный кредит, и раскошелиться за обновление септического резервуара, и раздобыть денег на обучение сына… – такие сетования на свою тяжкую долю приходится выслушивать от водителя такси каждому приехавшему из большого города.
      Дорис все говорила и говорила:
      – Опять зима наступает… А у меня вечно какие-нибудь проблемы… На днях была у стоматолога – и что ты думаешь? Еще один зуб пришлось удалить… Джо, мой сын, хочет поехать учиться в колледж… вот пытаюсь наскрести ему денег на обучение, но это не так-то просто, особенно сейчас, после того как нам пришлось обновлять этот проклятый септический резервуар…
      – Спасибо, Дорис, – поблагодарила Кейт, когда они приехали на пустынную южную окраину острова, где не было абсолютно ничего, кроме песка и сосен.
      Она протянула таксистке двадцать долларов, сказала, что сдачи не надо, и, попросив заехать за ней через час, направилась к спрятанному среди деревьев домику Мэтта.
      – Скоро День благодарения! – крикнула Дорис ей вслед. – Передай своему брату, что мы приглашаем его к нашему столу… и тебя тоже, конечно, если ты приедешь домой из Вашингтона на праздники.
      Кейт не очень хорошо расслышала ее слова, однако от нее не ускользнуло то, что Дорис не упомянула в своем приглашении Виллу. Исчезновение их сестры было уже давно замечено на Чинкотиге, но, поскольку Кейт с братом никак это не объясняли, никто не знал, как на это реагировать.
      Обшарпанный домишко Мэтта, приютившийся в небольшой впадине между низкорослыми чахлыми соснами, среди песка, глины и осыпавшихся сосновых иголок, прекрасно гармонировал с окружающей его природой. В дуплах засохших деревьев устроили свои гнезда совы. При приближении Кейт они громко захлопали крыльями, и Бонни, испугавшись, прижалась к ее ногам.
      Рядом с домом стоял красный, местами поржавевший пикап брата – его кузов был заполнен синими пластиковыми бочонками, от которых исходил сильный запах соленых устриц. Горы устричных раковин, доходившие до крыши дома, блестели и переливались даже при слабом свете осеннего солнца. У Кейт перехватило дыхание: брат до сих пор искал Королевскую жемчужину.
      Она постучала в дверь, но ей никто не открыл. Из дома не доносилось ни звука. Кейт постучала снова и, приложив ухо к потрескавшейся деревянной двери, прислушалась: в доме стояла мертвая тишина. Можно было подумать, что там никого не было, однако, потянув носом, Кейт почувствовала вездесущий запах сигаретного дыма.
      – Я знаю, что ты там! – закричала она. – Открывай, Мэтт!
      Однако брат по-прежнему не откликался. На гору устричных раковин приземлилась чайка, и с вершины, как снежная лавина, стали осыпаться ракушки. Следом прилетели еще чайки, вероятно, надеявшиеся чем-то поживиться вблизи человеческого жилища. В кустах кто-то зашевелился, и Кейт, обернувшись, увидела, что на нее смотрит пара грязно-бурых диких пони. Бонни глухо зарычала, прижавшись к земле.
      Наконец, дверь дома распахнулась.
      – Привет, Мэтт, – сказала Кейт.
      – Привет, Кейт.
      Мэтт был высокий, худощавый и сгорбленный, как старик. Его грязные спутанные волосы, спадающие на плечи, стали похожи на коричневые сосновые иголки, которыми была усыпана вся земля вокруг. Присев, он почесал Бонни за ухом, и та радостно завиляла хвостом, узнав Мэтта. Потом, подняв голову, он посмотрел своим мутным взглядом на пони – на их грустные морды, огромные задумчивые глаза и грязно-бурые шкуры с белыми пятнами.
      – Они голодные, – заметил он. – Ведь скоро зима, и им сейчас нечего есть.
      – Да, я знаю.
      Мэтт подошел к своему пикапу и достал из него большой ящик с отбросами, добытыми, вероятно, у какого-нибудь местного ресторана. Сердце Кейт сжалось: она знала, что ее брат рылся в мусорных баках, ища еду для себя и для пони. Он открыл ящик и бросил животным увядшие листья салата, подпорченную морковь и несвежую шинкованную капусту.
      У Мэтта была длинная, почти седая борода. Вид брата, как всегда, разрывал Кейт сердце.
      – Ты не пригласишь меня войти в дом?
      Он молча отступил в сторону, пропуская ее в дверь.
      В доме царил обычный для Мэтта беспорядок. На столе и в раковине были груды грязной посуды. В переполненной пепельнице дымилась недокуренная сигарета, и от стойкого едкого запаха табака в доме было тяжело дышать. Бонни, побегав по комнате, свернулась в клубок у растопленной дровяной печки.
      Единственное в комнате кресло стояло у широкого стола, на котором лежал нож для устриц. Рядом с креслом стояло ведро, наполовину заполненное раковинами, а в другом ведре виднелись блестящие устрицы, приготовленные на продажу. На столе стояла небольшая тарелка, полная переливающихся жемчужин.
      – Все еще ищешь? – спросила Кейт, кивнув на тарелку и невольно улыбнувшись.
      – Да, – нахмурившись, ответил Мэтт и, взяв из пепельницы сигарету, глубоко затянулся. Его пальцы и борода вокруг рта были желтыми от табачного дыма. Он хотел отвернуться, чтобы не смотреть на Кейт, но ей удалось поймать взгляд брата, и его глаза неохотно начали улыбаться. – Я должен найти Королевскую жемчужину, – сказал он, и его губы тоже растянулись в улыбке.
      Мэтт передал тарелку сестре и смотрел, как Кейт стала разглядывать ее содержимое, пропуская сквозь пальцы белые, кремовые, бледно-розовые, серебристые и почти черные жемчужины. Некоторые из них были идеально правильной формы, другие – немного неровные.
      Это были удивительные подарки моря, которые Мэтт находил внутри некоторых устриц, добытых им из морских глубин.
      – Какая красота… – произнесла Кейт.
      – Красота, да. Но ты знаешь, сколько мучений стоит она устрице? Когда песчинка попадает внутрь раковины, устрице больно, потому что она раздражает ее тело… Но – вот какой парадокс – благодаря боли, рождается такая красота: устрица пытается избавиться от песчинки, и в результате, образуется жемчужина.
      – Благодаря боли, рождается красота, – задумчиво прошептала Кейт, закрыв глаза и слушая стук ветвей по жестяной крыше и радостное ржание пони, скакавших вдоль берега.
      – Я должен найти Королевскую жемчужину, – повторил Мэтт. – Я подарю ее Вилле, когда она вернется домой…
      – Мэтт, мне нужно сообщить тебе кое-что, – широко раскрыв глаза, произнесла Кейт.
      Она взяла брата за руку и попыталась усадить его в кресло, но Мэтт не поддался.
      – Говори, – скрипнув зубами, сказал он. – Я могу слушать стоя.
      – Вилла не вернется домой, Мэтт.
      – Что значит «не вернется»? Почему?
      – Помнишь, я рассказывала тебе о маньяке из Коннектикута, который убивал молодых девушек? Я говорила с его адвокатом, и мне удалось выяснить, что этот маньяк и Вилла были в одном месте в одно и то же время. Они встретились, Мэтт…
      – И что?
      – И он напал на нее.
      Мэтт около тридцати секунд стоял, как статуя, не двигаясь и не дыша, но Кейт видела по его сверкающим глазам, что внутри у него все кипело, и он напряженно осмысливал услышанное. В конце концов, Мэтт покачал головой:
      – Я в это не верю. С Виллой ничего не могло случиться.
      – Но почему тогда она не возвращается домой? Неужели ты думаешь, что она может где-то прятаться, зная, что мы сходим с ума от переживаний?
      – У нее был роман с твоим мужем, – ответил Мэтт. – И теперь ей стыдно за себя – вот и все.
      – Между мной и Виллой все уже стало налаживаться. Она знала, что я уже готова ее простить, – сказала Кейт, и ей стало больно от этих слов, напомнивших ей о том, какая огромная пропасть разделила их с сестрой из-за Эндрю.
      – Может быть, она сама себя еще не простила – тебе это не приходило в голову?
      – Вилла написала мне письмо. Я знаю, что она собиралась вернуться! Она уже сделала шаг мне навстречу… она хотела, чтобы мы поговорили. Она хотела, чтобы мы встретились, и я тоже этого хотела. Мы были уже близки к примирению!
      – Стыд – очень сильное чувство, и он не пускает ее к нам, – добавил Мэтт.
      Он говорил спокойно, как будто все тревоги и переживания иссякли в его душе. Потом он зажег новую сигарету и глубоко затянулся.
      Кейт с негодованием смотрела на Мэтта, не в силах произнести ни слова. Она всегда знала, что ее брат был странным, нелюдимым и, возможно, не совсем психически здоровым человеком, Но, в конце концов, думала она, неужели он не мог хоть раз прислушаться к тому, что ему говорят, и не гнуть свое, закрывая глаза на правду?
      – Ты уже совсем сошел с ума, – сказала Кейт.
      – Возможно.
      – Если ты мне не веришь, почему ты сам со мной не поехал? – продолжала она. – В том городке в Массачусетсе ты чувствовал бы себя как дома – там повсюду ржавые рыболовные снасти и старые лодки… Когда я приехала туда, я сразу подумала, что тебе бы понравилось там… И ты увидел бы все своими глазами и сам бы во всем убедился. Но ты предпочел сидеть дома, а я побывала везде – и, главное, на той автозаправке, где Вилла в последний раз покупала бензин. Я приехала туда поздно вечером, и знаешь, кого я встретила неподалеку оттуда на автостоянке?
      Адвоката Грега Меррилла собственной персоной! Нас обоих привела туда одна и та же причина.
      – Ну и?
      – Все совпадает, Мэтт. Совпадает! Адвокат Меррилла мне все рассказал. Его клиент признался, что был там.
      – Признался кому?
      – Ему, своему адвокату! Ему незачем было лгать.
      – И он признался, что увез Виллу?
      – Нет, но…
      – Он признался, что он что-то с ней сделал?
      – Нет! Но послушай…
      – Нет, это ты послушай! – прорычал Мэтт и, резко отступив назад, опрокинул ведро с ракушками и тарелку с жемчужинами, которые тотчас рассыпались по полу, как шарики для игры в пинбол.
      Кейт, напуганная яростной вспышкой брата, застыла на месте.
      – Она не умерла! Ты слышишь? Она не могла умереть! – закричал Мэтт.
      Сигарета прыгала в его потрескавшихся губах, и он нервно тер свои обветренные мозолистые руки…
      – Мэтт…
      – Она не могла умереть! – повторил он, сверкая глазами. – Она ведь наша младшая сестренка… Сначала уйду я, потом ты, и уж только потом Вилла. Ведь мы вырастили ее, Кети. Мы были для нее как родители…
      – Да, да, – со слезами на глазах произнесла Кейт.
      – Она ведь наша крошка, наша любимица. Она мне дороже всего на свете. Это ради нее я выхожу каждый день в море, чтобы найти Королевскую жемчужину… Это только ради нее, Кейт. Ты… у тебя есть все. Ученая степень, хорошая работа, таунхаус на Капитолийском холме…
      Кейт молча слушала, и по лицу ее текли слезы: ей было горько, оттого, что у Мэтта ничего этого не было, а у Виллы уже не могло быть.
      – Именно поэтому она связалась с этим самодовольным козлом, твоим мужем, – продолжал Мэтт. – Она хотела для себя кусочек той жизни, которая была у ее старшей сестры… Она хотела немного побыть тобой…
      – Перестань, Мэтт!
      – И не говори, что он любил ее – я никогда в это не поверю. У него, у этого идиота, уже была ты. У него уже была одна жемчужина – зачем ему понадобилось искать другую? Это он во всем виноват, Кети! И, если хочешь узнать, кто отнял у нас Виллу, – опять повышая голос, зарычал Мэтт, – далеко не нужно ходить: я и так тебе это скажу!
      – Мэтт!
      – Твой тупой, самовлюбленный, эгоистичный муж! Исчезновение Виллы – на его совести. Где бы она сейчас ни была, в этом виноват он. И не надо приплетать сюда Грега Меррилла – во всем виноват Эндрю!
      – О, Мэтт! – воскликнула Кейт. «Я знаю, – хотелось сказать ей, – я тоже так думаю».
      Но она запрещала себе произносить эти слова даже мысленно. Какая теперь разница, кто виноват в том, что Вилла уехала? Бессмысленно было кого-то винить – и тогда, когда еще была надежда на то, что Вилла жива, и теперь, когда стало ясно, что ее уже не вернуть.
      – Это на его совести, Кети.
      – Эндрю не убивал ее, – обессилено произнесла Кейт.
      – То, что он сделал, равносильно убийству. Он впутал ее в эту грязную историю, и она покинула нас, свою семью – тебя и меня.
      – Да, это так, – прошептала Кейт.
      – Я с удовольствием убил бы его своими руками, – прорычал Мэтт. – Хоть он и был мне зятем… Я убью его! Убью!
      – Даже не думай об этом, Мэтт! – всхлипнула Кейт. – Я не хочу потерять и тебя тоже…
      И эти слова – или, возможно, горестный тон ее голоса – заставили Мэтта наконец успокоиться. Он опустился на колени и принялся ползать по полу, собирая рассыпавшиеся жемчужины. Пепел падал с его зажатой в зубах сигареты.
      – Оставь меня, Кети, – дрогнувшим голосом попросил Мэтт.
      Он смотрел в пол, и Кейт не видела его глаз, но по его прерывающемуся дыханию брата она поняла, что тот плачет.
      – Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии, – сказала она, коснувшись его спины.
      Мэтт замер на несколько секунд, но потом, резко стряхнув с себя руку Кейт, вновь пополз за очередной жемчужиной.
      – Жизнь иногда наносит жестокие удары, Мэтт. Но мы должны встречать их вместе – и вместе смотреть правде в лицо. Мы ведь всегда так делали…
      – О какой правде ты говоришь? Мы все живы-здоровы – Вилла, ты, я… Мы все в полном порядке! И я больше ничего не хочу знать! Слышишь меня?
      – Вот именно: ты ничего не хочешь знать – это точно. Ты прячешься от всего остального мира и зарываешь голову в песок, чтобы ничего не видеть. Ты обманываешь сам себя, потому что боишься правды!
      – Ах, вот как?! – воскликнул Мэтт. – Уходи!
      – Мэтт, пожалуйста…
      – Уходи, – повторил он, повысив голос, и в конце концов закричал: – Уходи, уходи!
      Кейт глубоко вздохнула. Чувствуя тошноту от табачного дыма, она медленно отступила к двери и вышла наружу. Воздух был свежий, соленый и холодный – он тотчас обжег ей легкие и иссушил губы. Чайки с громкими криками кружили над домом. Был слышен стук копыт резвившихся у берега пони.
      Ей хотелось поскорее сесть в свой маленький желтый самолет и улететь с острова.
      Благоразумнее было дождаться такси, но Кейт не выдержала и пошла пешком. Она шагала по занесенной песком дороге, и все, связанное с островом ее юности – устрицы, чайки, пони, Вилла и Мэтт – вихрем кружилось в ее воображении. Бонни торопливо семенила рядом. Кейт шла все быстрее и быстрее и, наконец, побежала. Ей не терпелось запустить двигатель самолета и взлететь в небо. При мысли о самолете она опять вспомнила про свой белый шелковый шарф: эта частичка ее и Виллы принадлежала теперь Мэгги.
      Семья О'Рурков была для Кейт олицетворением жизни и правды. Адом ее брата – логовом смерти и лжи: Мэтт медленно умирал, убивая себя никотином, и прятал голову в песок, не желая видеть ничего, что могло бы причинить ему боль.
      «Жемчужины, устрицы и пони, – сказала себе Кейт. – Вот и вся семья Мэтта теперь». Она бежала по дороге и плакала, думая о своей жизни – о том, что она потеряла и что обрела, что у нее было и что осталось. Размышляя о том новом, что появилось в ее жизни, Кейт не могла не удивляться тому, насколько дорогой и близкой стала ей семья, которую она знала всего несколько дней.
      Казалось, их связывал лишь белый шарф и единственный поцелуй, но воспоминания об этом подхватывали Кейт, как морской ветер Чинкотига, и, кружа, уносили за собой далеко на север в Сильвер Бэй, к семье О'Рурк.

      Мэгги терпеть не могла писать письма с выражением благодарности. Это занятие обычно требовало слишком много времени и отрывало ее от игр и чтения книг. Но самое главное, что, когда она потом перечитывала написанное, оказывалось, что оно звучит ужасно глупо. Все слова получались какими-то напыщенными и фальшивыми, независимо от того, насколько искренне она все это писала.
      Однако письмо, которое она собиралась написать сейчас, было совершенно особенным.
      Мэгги сидела в своей спальне, расположенной на втором этаже. Они все еще жили в доме деда: за это время не нашлось ни одной няни, которая пожелала бы у них работать. Мэгги даже стала думать, что, вероятно, они с Тедди чем-то очень не нравятся няням, раз никто у них надолго не задерживается. У всех ее знакомых детей, чьи мамы работали, всегда были няни, и никаких проблем с этим не возникало. Мэгги вздохнула и, склонившись над столом, принялась писать.
 
       «Дорогая Кейт!
       Мне так нравится ваш шарф – я с ним никогда не расстаюсь! Спасибо вам за этот подарок, он мне очень пригодился для маскарадного костюма. На Хэллоуине я была самой настоящей Эмилией Эрхарт, хотя вначале никто об этом не догадался (это же не Бритни Спирс, вампир или самурай, которыми все одеваются!). Но когда я объяснила, кто я такая, все были в восторге.
       А теперь я ношу этот шарф все время – уже просто как Мэгги, а не как Эмилия Эрхарт. Он и сейчас намотан у меня на шее, хотя я сижу в пижаме. Я уже приготовилась ложиться спать, сделала все уроки. Абсолютно все! Представляете? Пусть только попробуют не поставить мне «отлично» за такое усердие! (шутка).
       Я стараюсь, но, по правде говоря, я не очень-то люблю школу. Будь моя воля, я вообще бы не делала уроки (шучу, конечно). Просто я не такая, как Тедди, который по всем предметам учится на отлично. Он лучший ученик в своем классе – причем вовсе не потому, что он целыми днями зубрит уроки, а потому, что он ужасно способный. Как папа. И как дедушка. Наверное, он тоже станет «блестящим юристом». Но, правда, это выражение мне уже порядком надоело – вокруг меня одни только «блестящие юристы»!
       Ну, а я не такая – я больше похожа на маму, за исключением того, что мама очень любила ходить по магазинам, а я нет, я люблю покупать только книги и мягкие игрушки. И еще: я ведь как мальчишка, а моя мама была очень красивой – настоящая супермодель. Это на самом деле так. Я не преувеличиваю. Модели из журналов не могли бы сравниться с моей мамой. Даже самые шикарные из них.
       А теперь новость: у меня в комнате новые шторы!
       Плотные, в клеточку, из красно-синей шотландки. Папа купил их, чтобы «защитить меня от посторонних глаз», чтобы никто с улицы не мог за мной подсматривать. Будто бы кому-то это интересно! Но папу не переубедишь, он всегда слишком беспокоится за нас, и мы за это его еще больше любим. А когда мы вернемся домой (это случится, когда какая-нибудь Мэри Поппинс решит, наконец, осчастливить нас своим появлением), мы тоже повесим в моей комнате новые шторы – так сказал папа.
       Он сейчас просто помешан на этом – наверное, это из-за подонка, которого он защищает. И из-за того, что всякие хулиганы шпионят за нами, чтобы чем-нибудь нам напакостить. Да, нелегко жить, когда твой отец – известный адвокат…
       Я никогда не говорю папе, что его клиенты «подонки», но так их называет у нас почти весь город! Мама моей подружки Карли говорила это каждый раз, когда я приходила к ним домой. И поэтому я перестала у них бывать… Наверное, вы удивлены, что я, в свои одиннадцать лет, уже употребляю в своем письме сноски? Не забывайте, что я выросла в семье юристов!
       Ну, что ж, мне пора уже ложиться спать, пойду чистить зубы. Кстати, Тедди передает вам привет. И папа тоже. Когда я спрашивала у папы ваш адрес и объяснила, что буду писать вам письмо, он сказал, чтобы я обязательно написала про шторы, и просил передать, чтобы вы тоже плотно завесили окна у себя дома. Как там у вас в Вашингтоне? Вы видели президента? Там ведь у вас и президент, и сенаторы и другие важные люди. Наверное, это так интересно – жить в Вашингтоне! В прошлом году девятый класс из нашей школы ездил в Вашингтон на весенние каникулы.
       Может быть, когда я буду в девятом классе, мы тоже туда поедем, и тогда я смогу встретиться с вами! Осталось подождать всего несколько лет… Но это так долго! Я по вам очень скучаю, Кейт. Как было бы здорово, если бы вы жили в нашем городе и были бы нашей няней, но от папы мы уже знаем, что вы ученый и занимаетесь морской экологией. Жаль, конечно, что вы не няня, но, наверное, быть ученым тоже очень интересно.
       Еще раз огромное спасибо за шарф!
       Целую,
       Мэгги О'Рурк».
 
      Когда Мэгги попросила брата отнести письмо в офис отца, чтобы оттуда его отправили по почте, Тедди выразил желание приписать несколько строк от себя. Мэгги согласилась – с условием, что он не будет читать то, что написала она. С тех пор, как отец повесил в ее комнате новые шторы, Мэгги стала вдруг напускать на себя невероятную таинственность, и это очень забавляло Тедди. Однако он сдержал обещание и, когда стал писать Кейт, сразу же закрыл письмо Мэгги, чтобы случайно не увидеть, что она там написала. У него тоже получилось целое послание:
 
       «Здравствуйте, дорогая Кейт!
       Как у вас дела? Как прошла ваша последняя поездка, вернее, как вы написали в письме Мэгги, ваше путешествие?
       Слово «путешествие» звучит так заманчиво, что мне сразу хочется сорваться с места и отправиться в путь. На самолете, на поезде, на теплоходе – все равно… Просто сесть и поехать куда-нибудь. Это не означает, что я не люблю свой город – я люблю его. И я очень люблю свою семью. Но я считаю, что для человека очень важно повидать мир собственными глазами.
       И в продолжение этой темы, я бы хотел спросить у вас: не могли бы мы с вами как-нибудь встретиться в Вашингтоне?
       Конечно, мы еще не очень хорошо друг друга знаем, но помните, как мы с вами разговаривали о наших сестрах? Вы просто читали мои мысли… А потом вы еще и вымыли нашего Брейнера… Кейт, вы необыкновенная! Я должен вам это сказать, потому, что это чистая правда.
       В общем, как-нибудь я обязательно приеду в Вашингтон: я хочу побывать в Верховном суде и в юридической школе, где учился мой отец. Если вы мне сообщите, когда вы будете свободны, то я могу приехать как раз к этому времени.
       Надеюсь, у вас все хорошо. Передайте Бонни привет от меня. Брейнер уже опять весь грязный, и мы с Мэгги решили вымыть его на автомойке – так же, как это сделали вы! Футбольный сезон этого года закончился. Мы заняли второе место, а команда Ривердейла – третье (мы их обставили!). Большое спасибо, что вы пришли тогда на нашу игру.
       Берегите себя, Кейт.
       Ваш друг,
       Тедди О'Рурк».
 
      Сидя в своем офисе, Джон достал из бумажника визитку Кейт Хэррис. Он внимательно посмотрел на нее и написал адрес офиса Кейт на конверте с письмом Мэгги. Потом он положил конверт в специальный ящик, чтобы Дамарис наклеила на него марку и отправила по почте.
      При одном только взгляде на имя Кейт сердце у Джона дрогнуло. Он знал, что в значительной степени это было связано с его переживаниями из-за нарушения адвокатской этики: он все ждал, что ему позвонят из Главного полицейского управления Коннектикута и спросят, какими сведениями он располагает о причастности его клиента к исчезновению еще одной девушки.
      Однако Джон чувствовал, что главная причина его волнения при воспоминании о Кейт была все же в другом. Он не мог забыть их поцелуй. Воспоминание о нем неотступно преследовало его и завладевало всеми его мыслями и чувствами, как будто он был подростком, впервые обнявшим девушку. Эта картина вставала перед его глазами, по меньшей мере, раз двадцать на дню: темная автостоянка, горящие глаза Кейт, радость от того, что они только что помогли одной семье защитить их ребенка, и потом – внезапная вспышка страсти между ними…
      Это было просто какое-то наваждение, и Джон никак не мог от него избавиться.
      Вчера, сидя напротив Меррилла и Фила Беквита, он опять унесся мыслями к Кейт и их поцелую. Меррилл что-то сказал, потом повторил еще и еще, но Джон, витающий в облаках, никак не реагировал.
      – Кажется, вас это настигло, Джон? – наконец донесся до него многозначительно вкрадчивый голос Меррилла.
      – Что, Грег?
      – Проклятие… или подарок судьбы…
      – Какое проклятие? Какой подарок?
      – О, это – одержимость… Вы встретили девушку! Поделитесь же со мной, Джон! Расскажите мне все – так же, как я вам рассказывал. Вы влюблены, вас переполняют чувства! Я вижу это по вашим глазам.
      – Я просто устал, Грег, – ответил Джон: он снял очки и потер переносицу, стараясь придать своему лицу бесстрастное выражение. – Это не одержимость, это самое обычное переутомление.
      Меррилл недоверчиво покачал головой и еще шире заулыбался. Ответ Джона нисколько не убедил его. Он забарабанил пальцами по столу, чтобы привлечь внимание психиатра.
      – Доктор, ведь это же одержимость, навязчивая идея! Я вижу это в его глазах! Посмотрите сами, доктор! Разве я не прав?
      – Я сейчас занимаюсь вами, мистер Меррилл, – сухо сказал доктор Беквит, даже не взглянув на Джона. – А вовсе не вашим адвокатом.
      – Бог нас любит! – вскинув голову, восторженно воскликнул Меррилл. – Он направляет нас, указывает нам путь, даже если мы не обращаемся к нему с молитвами… Это Бог свел нас с Джоном. Джон понимает меня, потому что внутри он такой же, как я. Наши сердца стучат одинаково. Ведь одержимость это то же самое, что и любовь!
      – Давайте продолжим, – перебил его Джон. Ему было не по себе при мысли о том, что в чем-то Меррилл был прав: он и в самом деле стал одержимым – он не мог не думать о том поцелуе даже здесь, в этой тюрьме.
      – Итак, мистер Меррилл, – невозмутимо произнес доктор Беквит с легкой улыбкой, – вы готовы приступить к нашему важному разговору?
      – Да. Я готов…
      – Ну, что же, тогда начнем. И начнем мы с… – доктор порылся в своих записях, – … с Энн-Мэри Хикс. Будьте добры, расскажите мне о том, как вы ее впервые увидели… и обо всем, что произошло после.
      Джон поднялся, чтобы уйти и предоставить возможность знаменитому эксперту спокойно работать с его клиентом. На его заключении о психическом заболевании Меррилла Джон собирался строить свою защиту. Доктор Беквит и раньше работал с клиентами Джона, но Меррилл – это был особый случай, представляющий огромный интерес для научных исследований известного психиатра.
      Сейчас, взглянув на письмо Мэгги, Джон опять почувствовал на своих губах поцелуй Кейт и не мог уже больше думать ни о чем другом.
      – Добрый день, господин адвокат, – раздался знакомый хриплый голос, и в кабинет вошел его отец.
      – Здравствуй, папа, – сказал Джон, поднимаясь, чтобы пожать руку отцу. – Проходи. Что тебя привело сюда?
      – А, я ездил в аптеку за лекарствами для Мэ… для меня, для себя, то есть… совсем я заговорился. У меня опухоль на большом пальце, болит ужасно – сил нет.
      – Ладно, папа, – заметил Джон, усмехнувшись. – Я же знаю, что лекарство нужно для Мэв, можешь этого не скрывать. Ну, а что все-таки между вами – может, расскажешь?
      – Не суйте свой нос не в свое дело, молодой человек, – ворчливо произнес отец, стараясь казаться строгим, но не в силах сдержать смущенной улыбки.
      – Хорошо, папа, как хочешь.
      Патрик кивнул головой, довольный тем, что ему ничего не пришлось объяснять сыну.
      – Я по дороге зашел в суд, но там сегодня не было никаких слушаний. Скучно живете, скажу вам, господа адвокаты… В мое время все было не так. Жизнь в суде кипела, ни дня не проходило без слушаний… Это я тебе говорю, сынок, как бывший адвокат и бывший судья!
      – Да, славное было время, правда, папа?
      – Славное, Джон, это точно. Ну, а что у тебя? Это дело Меррилла так до сих пор и тянется?
      – Я бы не сказал, что оно «тянется». Мы постепенно продвигаемся.
      – А как ко всему этому относятся твои коллеги? Как они смотрят на то, что такой толковый адвокат, как ты, все свои силы и время отдает столь неблагодарному делу?
      – Честно говоря, кто как, – ответил Джон и жестом пригласил отца сесть в виндзорское кресло с золотой эмблемой Джорджтауна, а сам откинулся на спинку своего стула перед письменным столом. – Они разделились на две партии. Те, кто против смертной казни, меня поддерживают. А у тех, кто за нее, мои действия вызывают раздражение.
      Отец усмехнулся.
      – Могу себе представить. Ты ведь хороший, известный адвокат, и вдруг, вместо того, чтобы работать с перспективными клиентами, поднимая престиж своей конторы, ты берешься за такое поганое дело. Ты пренебрегаешь интересами фирмы, плюешь на общественное мнение и наживаешь себе врагов… – и все ради чего? Ради того, чтобы спасти от смерти человека, которого никто не хочет видеть живым.
      – Я все это знаю.
      – Многие осуждают тебя, Джон, очень многие. Просто эти люди забывают о том, что любой, даже самый ужасный преступник, имеет право на адвоката. Ведь это один из главных принципов правосудия. А раз так, то кто-то же должен, в конце концов, быть адвокатом Меррилла!
      – Попробуй объяснить это тем, кто бросил кирпич в мое окно.
      – Знаю, знаю. Это невозможно. К твоему несчастью, клиент твой чересчур отвратителен. А в нашем городе у каждого есть знакомые или знакомые знакомых, знавшие кого-нибудь из этих девушек.
      Джон кивнул и подумал о Кейт, вспомнив об их поцелуе и о том, что он ей рассказал. Он почувствовал, что краснеет, и отец тотчас это заметил. Джон знал, что должен теперь что-то сказать – иначе старик не успокоится, и внезапно ему захотелось во всем признаться, чтобы облегчить душу. Судья внимательно смотрел на сына, дожидаясь, когда тот заговорит.
      – Я совершил нечто… сомнительное, – начал Джон.
      – Да?
      Джон медленно кивнул. Он встал, подошел к двери и плотно ее закрыл.
      – Я рад, что ты здесь, папа. Я должен тебе все рассказать. Это для меня очень важно.
      Патрик слегка наклонил голову набок и молча ждал.
      Джон глубоко вздохнул и обвел взглядом все свои дипломы, сертификаты и галерею семейных фотографий – родителей в день их свадьбы, его с Терезой, Тедди-первоклассника, Мэгги с ее первой теннисной ракеткой и обоих детей на велосипедах в «Пэрэдайс Айс Крим»…
      – Я нарушил этический кодекс адвоката, – сказал Джон.
      Глаза отца расширились от удивления. Он раздул щеки, шумно выдохнул воздух и хмуро кивнул:
      – Продолжай.
      – Я открыл третьему лицу то, что мне рассказал мой клиент…
      – Меррилл?
      – Да.
      Джон посмотрел в глаза отцу, мнением которого он очень дорожил, и ему была необходима его поддержка. Именно поэтому, забыв о своей гордости, он решил обо всем рассказать Патрику. Держать это в себе было слишком невыносимо. Джон не столько переживал, что все откроется и ему придется отвечать за свой проступок, сколько испытывал муки совести от того, что изменил своим принципам.
      – Я не думаю, что она кому-то расскажет об этом… – добавил он, хотя отец его ни о чем не спрашивал. – Что-то говорит мне, что она не выдаст меня.
      – Это женщина?
      Джон кивнул.
      – Да. У нее пропала сестра. Она уехала из дома шесть месяцев назад, и с тех пор от нее нет никаких известий…
      – Шесть месяцев – это долго, – задумчиво произнес Патрик. – Слишком долго, чтобы не начать предполагать худшее…
      – Да, – сказал Джон. – Я тоже так думаю.
      – Ну, и что же ты сделал?
      – Мы встретились в Фэрхейвене, штат Массачусетс… Это была совершенно случайная встреча. Простое стечение обстоятельств. Мы уже встречались несколько раз до этого: она просила меня узнать у моего клиента о ее сестре. Я спросил его кое о чем, и он рассказал мне историю, которую никому больше не рассказывал. Эта история произошла в Фэрхейвене, и я приехал туда, чтобы во всем удостовериться, и вот…
      – Эта женщина тоже оказалась там.
      – Да. Ее сестра была в Фэрхейвене – примерно в то же самое время, что и мой клиент.
      Джон закрыл глаза и увидел в своем воображении окно девочки, процессию со свечами и серо-голубые глаза Кейт. При одном только воспоминании об этом он снова почувствовал прикосновение ее мягких губ. Это было сильнее его, и Джон ничего не мог с этим поделать. Чувства переполняли его, и он страстно желал, чтобы Кейт оказалась рядом и снова подарила ему свой трепетный поцелуй. Он вздрогнул всем телом при мысли об этом и понял, что отец, несомненно, это заметил.
      – И я рассказал ей всю правду, – продолжил Джон. – Я не мог скрыть от нее то, что мне было известно. Это было бы слишком жестоко. Мучиться неизвестностью намного хуже, чем знать правду – какой бы горькой она ни была.
      – Ты поступил очень гуманно, – сказал Патрик.
      – Правда? Ты в самом деле так думаешь?
      – Да, но твоя гуманность не освобождает тебя от ответственности. Ты не должен был забывать о том, что твой главный долг – защищать своего клиента. Для тебя это должно быть превыше всего. Адвокат не должен поддаваться чувствам и поступаться своими принципами.
      – Я поступился своими принципами… – произнес Джон.
      По его тону нельзя было понять, спрашивает он или констатирует факт, но Патрик безапелляционно ответил:
      – Да, безусловно.
      – И что мне теперь делать, папа?
      Отец потер подбородок, размышляя, и, наконец, произнес:
      – Не знаю.
      – Ты когда-нибудь посвящал маму в свои дела? – спросил Джон.
      Патрик вздрогнул, словно шокированный вопросом.
      – Конечно. Я никогда ничего не скрывал от жены. А ты разве ничего не рассказывал Терезе?
      Джон напрягся и стиснул зубы, старясь выглядеть невозмутимым, хотя внутри у него при этих словах все перевернулось. С тех пор, как Тереза умерла, он всегда избегал разговоров о ней – даже со своим отцом. Боль никогда не покидала его – так же, как и чувство стыда.
      – Далеко не все.
      – Ну, а почему ты спрашиваешь? Ты что, доверяешь этой женщине, как своей жене?
      – Да нет, – ответил Джон, кинув взгляд на письмо Мэгги.
      – Кто она тебе?
      – Да никто, в общем-то, – сказал Джон, и его сердце бешено застучало, когда он взглянул на имя Кейт и вспомнил их поцелуй. – Ну, так что же мне все-таки теперь делать?
      – Что ж, во-первых, больше так не поступать.
      – Да, это само собой разумеется. Я и так это знаю.
      – Ну, вот и хорошо. Тогда тебе остается только сесть и хорошенько подумать, чтобы представить все, что могло бы произойти, если бы о твоем поступке узнали. Только представь: твоя карьера разрушена, тебя исключают из Ассоциации адвокатов, ты лишаешься работы, а, значит, у Мэгги и Тедди уже не будет возможности учиться в колледже и юридической школе… И вот, когда ты все это представил, ты даешь себе пинка под зад, называешь себя идиотом и даешь себе слово никогда больше так не делать.
      – Спасибо, папа, я обязательно последую твоему совету, – с улыбкой ответил Джон, чувствуя, как камень свалился с его души.
      – А что стало с сестрой той женщины – Меррилл убил ее?
      – Не знаю.
      – Но ты собираешься это выяснить?
      – Да, я работаю над этим.
      – Тебе следовало бы отработать и другие версии. Нужно как можно больше узнать об этой женщине, сестре пропавшей девушки. Есть ли у нее муж? Любовник? Брат?
      – Насколько мне известно, есть брат и бывший муж, – сказал Джон. Он надеялся, что любовника у Кейт не было.
      – В таком случае, их нужно проверить. Пусть этим займется полиция – поговори с Билли Мэннингом, он же твой друг. Кстати, где жила пропавшая девушка?
      – В Вашингтоне. Она уехала из дома и отправилась путешествовать, и ее, на беду, занесло в Новую Англию.
      – Где она останавливалась?
      – В Ньюпорте, в какой-то гостинице; а у нас – в «Восточном ветре».
      – Что ж, в гостинице Фелисити с ней ничего плохого не могло случиться…
      Джон промолчал и отметил про себя, что отец предусмотрительно не упомянул имя Баркли. Джон знал, что отцу было известно о связи Терезы с одним из лучших его друзей, но они никогда об этом не говорили.
      – В общем, попроси Билли заняться этим.
      – Я думаю все же, что это дело рук моего клиента. Я почти на сто процентов уверен в этом. Время и место совпадают, и по своей внешности она походит на его типичную жертву.
      – Официально он признался в убийстве только семи женщин, – сказал судья.
      – Да, – подтвердил Джон.
      – Многие считают, что это только вершина айсберга, – продолжал Патрик. – Ты можешь ничего не говорить – я не тяну тебя за язык. Но это же ясно, что такой монстр, как он, скорее всего, не особо себя ограничивал…
      Джон кивнул. Он сам тоже об этом думал. Грег признался лишь в семи убийствах. Эти преступления были раскрыты потому, что у этих женщин были семьи, мужья, люди, беспокоившиеся о них. Но ведь среди жертв могли быть и такие женщины, которых никто бы не стал искать. Проститутки, девушки, убежавшие из дома и порвавшие со своей семьей… Даже Вилла Хэррис попала сначала в эту категорию, потому что скрывалась от своей сестры.
      – Послушай, Джон… я не прошу тебя ничего разглашать, просто ответь мне на один вопрос. Как насчет почерка в этом преступлении? Он тоже совпадает? Ведь у каждого серийного убийцы – свой особенный почерк.
      Да, у Меррилла был свой особенный, очень специфический, почерк, о котором Джон не рассказывал никому, даже своему отцу.
      – Ее тело не было найдено, – добавил он. – Так что насчет почерка я не знаю.
      – Боже, – вздохнул Патрик, покачав головой. – Это ужасно. Ужасно, когда нет даже могилки, куда родные могут прийти и поплакать.
      При этих словах Джон снова вспомнил виденную им в Фэрхейвене процессию верующих – португальских рыбаков с семьями, пришедших в ту темную холодную ночь на маленькое местное кладбище, чтобы почтить память своих близких. Они несли свечи и пели церковные гимны, и от этого зрелища сердце благоговейно замирало, как от какого-то мистического действа. Оно потрясало до глубины души, и Джон, зачарованный им и всем, что произошло в тот вечер, поцеловал Кейт.
      И теперь он все это переживал снова: его переполняли те же мысли, чувства, томления. Отец, сидящий напротив, рассуждал о нарушении профессионального долга и почерке серийного убийцы, но все мысли Джона в этот момент были только о Кейт Хэррис – о том, где она была сейчас и помнила ли их неожиданный поцелуй на автостоянке.
      Ему очень хотелось избавить эту женщину от боли, накопившейся в ее сердце из-за мужа, из-за сестры, из-за всего, что ей пришлось пережить в последнее время. Больше всего на свете Джон хотел теперь только одного: чтобы Кейт не страдала, чтобы все ее слезы, горести и печали остались навсегда в прошлом.

      Этим вечером Джон решил во что бы то ни стало вернуться домой пораньше, чтобы побыть со своими детьми. Его мучили угрызения совести из-за того, что в последнее время он стал уделять им совсем мало внимания. Он все чаще засиживался допоздна в своем офисе, напряженно работая. Однако на этот раз, решив, что поговорить с доктором Беквитом по телефону можно было и дома, Джон, завершив все срочные дела, сразу же отправился домой – разумеется, не к себе, а к своему отцу, у которого они все еще жили.
      Каково же было его разочарование, когда, придя домой, он никого там не застал! Тедди после уроков отправился в спортзал. Мэгги оставила записку, что поехала кататься на велосипеде. И даже от отца была записка, в которой он сообщал, что решил сегодня дать Мэв возможность отдохнуть от приготовления еды и они отправились вместе поужинать в находящийся на морском побережье ресторанчик «Клэм Шэнти».
      Джону оставалось лишь развести руками и самому взяться за приготовление ужина. Он решил приготовить свое фирменное блюдо – тушеную говядину с соусом чили. Рецепт он узнал еще в колледже от товарища по футбольной команде. Для этого блюда, помимо мяса, требовалось немного овощей и пива. Когда Джон готовил его для Мэгги и Тедди, то пива он брал в два раза меньше, чем нужно было по рецепту. Дети всегда были в восторге.
      Сейчас, выглянув на улицу и увидев, что уже начинало темнеть, Джон почувствовал смутное беспокойство. Солнце еще не село, но тусклый ноябрьский свет рождал в душе тревожные чувства. Почему Мэгги и Тедди так долго не возвращаются? Джон стоял на кухне возле окна и напряженно всматривался в сгущавшиеся сумерки. Показавшийся на дороге пикап замедлил ход при приближении к дому и свернул на подъездную дорогу. Из пикапа вылез Тедди, и Джон вытянул шею, чтобы увидеть, кто его привез. Это был Хант Дженкинс, футбольный тренер.
      Хлопнула входная дверь, Тедди бросил портфель на пол и прошел на кухню.
      – Папа! – радостно закричал он, не ожидая увидеть отца дома так рано.
      – Привет, Тед.
      – Как ты сегодня рано! Нечасто такое бывает… Мы еще не собрались ужинать – а ты уже дома!
      – А догадываешься, кто сегодня готовит ужин?
      – Ты? Вот это да! Будет тушеная говядина?
      – Да.
      – А где Мэгги?
      – Она оставила записку, что поехала кататься на велосипеде, – ответил Джон.
      На душе у него было неспокойно, хотя он и пытался уверить себя, что волноваться не стоило. Когда Тедди спросил его о Мэгги, Джон, не удержавшись, с беспокойством выглянул в окно, но тут же сказал себе, что нельзя быть таким нервозным.
      – Тебя привез мистер Дженкинс? – спросил он.
      Тедди кивнул и открыл холодильник. Он вытащил оттуда бутылку молока, снял крышку и приготовился отпить прямо из бутылки. Джон неодобрительно покачал головой, и Тедди, поймав его взгляд, налил молоко в стакан.
      – Я был в спортзале, – стал рассказывать он. – Записался на тренировки на зимний сезон и для участия в отборочных матчах. Их проводят мистер Дженкинс, мистер Фелан, тренер команды Ривердейла, и их друг мистер Дэвис. Было уже поздно, и мистер Дженкинс предложил подвезти меня до дома, потому, что это было ему по пути.
      Тедди поднес стакан с молоком к губам, но, не отпив его, поднял глаза на отца:
      – Я правильно сделал, что записался на тренировки – как ты считаешь?
      – Конечно, правильно, – ответил Джон. – Молодец.
      – Я буду много работать, и тогда, может быть, мне даже удастся стать стипендиатом от нашей футбольной команды.
      – Это было бы замечательно.
      – Мистер Дженкинс сказал, что у меня есть для этого все шансы. И он считает, что мне нужно начать тренироваться с тяжестями. Я должен накачать мускулы.
      – Для футболиста это так важно? – поинтересовался Джон, помешивая мясо.
      Тедди кивнул и выпил залпом все молоко.
      – Он сказал, что сам будет тренировать меня. Я буду приходить в спортзал, где он занимается. Там есть все, что нужно: штанги, тренажеры и все такое. Мистер Фелан и мистер Дэвис тоже туда приходят. Это спортзал для профессиональных спортсменов.
      – А что, разве ты не можешь тренироваться в школьном спортзале? – спросил Джон.
      – Могу, конечно, у нас хороший спортзал, но я подумал, что если буду тренироваться вместе с ними, мне удастся достичь большего, и я смогу получить стипендию.
      Джон поддел вилкой кусочек мяса и попробовал его, чтобы проверить готовность. То, что сейчас рассказал ему сын, показалось ему подозрительным. Неужели у двух взрослых тренеров нет более важного занятия, чем учить мальчишку качать мускулы?
      – Почему тебе не нравится эта идея, папа? Я не думаю, что посещение этого спортзала будет дорого обходиться. Я обязательно уточню это у мистера Дженкинса.
      Приготовленное кушанье кипело на огне, и мясо стало уже достаточно мягким. Джон тяжело вздохнул. С этой работой можно было совсем свихнуться. Постоянное общение с Мерриллом и доктором Беквитом делало свое дело, ему повсюду мерещились теперь маньяки и извращенцы. «Подумать только! – сказал себе Джон. – Футбольный тренер всего-навсего пригласил Тедди в свой спортзал, а я уже начал паниковать. До чего я дошел? Насколько нужно быть болезненно мнительным, чтобы увидеть в этом что-то плохое?»
      – Ну, конечно, Тед. Ты можешь туда ходить. Но только не превращайся в громилу, ладно?
      – Хорошо, папа, не бойся…
      Они оба засмеялись. В этот момент зазвонил телефон. Когда Джон увидел на дисплее имя Салли Кэрролл, он немного заколебался. Он хотел попросить Тедди подойти к телефону, но потом все же снял трубку сам.
      – Алло?
      – Джонни, это Салли.
      – А, привет, Сэл. Как дела?
      – Отлично. Просто великолепно. У меня сорвалась сделка – покупатель передумал покупать дом (нашел себе что-то другое в Блэк Холл). Представляешь? И я сказала себе: «Салли, чтобы прийти в себя, тебе нужно немного выпить в компании с надежным старым другом». Мой новый бойфренд сегодня вечером куда-то исчез – прямо как сквозь землю провалился. И я, конечно же, вспомнила о тебе.
      – Извини, Салли. Я сейчас готовлю ужин детям, а потом мне предстоит очень долгий телефонный разговор по работе. Так что давай как-нибудь в другой раз, хорошо?
      – Ну, хорошо, как хочешь… – разочарованно произнесла она. – Кстати, вы ведь сейчас живете у твоего отца, а я только что видела, как Мэгги каталась на велосипеде возле вашего дома. Ты знаешь, что она там?
      – Возле нашего дома? – испуганно переспросил Джон и, подойдя к окну, выглянул на улицу. – Ты имеешь в виду наш дом?
      – Ну да. Не знаю, как она туда приехала – по шоссе или через лесопарк. Но я подумала, что тебе нужно обязательно об этом сообщить. Уже темнеет – в такое время небезопасно кататься на велосипеде… Тереза всегда так за нее волновалась…
      – Спасибо, Сэл, – сказал Джон.
      Он положил трубку и подошел к окну. Улицу и двор пересекали длинные тени. Освещение оставляло желать лучшего. Фонари то слабо мерцали, словно восковые свечи, то вдруг вспыхивали ровным и ярким светом. Стало уже совсем темно, а Мэгги все еще не было дома. Кровь застучала у Джона в висках.
      Он прижался лбом к холодному оконному стеклу, пытаясь разглядеть, не появился ли на дороге велосипед Мэгги. Почти не осознавая, что делает, Джон взял ключи от машины, готовый ехать на поиски Мэгги. Он уже собирался выйти из кухни, когда услышал, как по усыпанной гравием дорожке прошуршали велосипедные шины.
      – А вот и я! – громко оповестила всех Мэгги, едва войдя в дом.
      Щеки у нее горели, и нос был ярко-красный от холодного воздуха.
      Тедди улыбнулся сестре, а Джон обессилено прислонился к дверному косяку, стараясь унять выскакивающее из груди сердце.
      – Привет, папа, – сказала Мэгги и радостно подбежала к отцу, собираясь обнять его.
      – Привет, Мэгги, – голос отца – неожиданно для нее (да и для самого Джона) – прозвучал холодно и сердито.
      Мэгги остановилась и, нахмурившись, засунула руки в карманы.
      – Что случилось? – спросила она.
      – Ты каталась возле нашего дома?
      Мэгги изумленно вытаращила глаза: она никак не думала, что отцу станет известно об этом.
      – Ну, признавайся, ты была там?
      Мэгги кивнула, все еще с удивлением глядя на отца.
      – Ну да, была, – неохотно подтвердила она. – Но вообще-то я, в основном, каталась по лесопарку…
      – Мэгги! – взорвался Джон. – Ну, сколько раз можно тебе повторять! Ведь это опасно! И постой… ну-ка говори: ты переезжала через Ламбер-роуд?
      – Да, папа, но…
      – Тут не может быть никаких «но»! На этой дороге тебя могла сбить машина! Ты знаешь, на какой скорости они там носятся? Но, самое главное – ведь неподалеку оттуда находится дорога 1-95… – сказал Джон и тут же прикусил язык.
      Междуштатная дорога 1-95 была артерией, по которой шел нескончаемый поток преступников всех мастей – наркоторговцев из Флориды, контрабандистов, перевозивших товары на трейлерах, педофилов, подкарауливающих неосторожных детей, которые храбро разгуливают вдали от города… Дорога 1-95 то и дело фигурировала в рассказах его клиентов: она была своего рода сообщником – пособником и укрывателем – всех преступников.
      – Прости, папа, я больше не буду!
      – Конечно, не будешь, Мэгги, – сказал Джон. – Потому что ты будешь сидеть теперь дома, под домашним арестом.
      – Ну, папа!
      – Послушай, папа, не нужно наказывать Мэгги, – вмешался Тедди. – Она ничего плохого не сделала. Просто мы оба скучаем по нашему дому… Я тоже, между прочим, был там несколько раз, с тех пор как мы сюда переехали.
      – Ты хочешь, чтобы я и тебя посадил под домашний арест? – спросил Джон.
      Вот еще одна головная боль. Детей тянуло домой – и в этом не было ничего удивительного. Однако из кадрового агентства до сих пор не звонили, и у них по-прежнему не было няни. Джона, в принципе, это устраивало: было намного удобнее и безопаснее жить с отцом и Мэв, где дети были окружены заботой и вниманием, как в настоящей семье. Он вспомнил о Терезе, и волна боли и горечи захлестнула его.
      – Папа, – произнесла Мэгги, заплакав. Джон подумал, что ее слезы вызваны далеко не радужной перспективой домашнего ареста, но это было не совсем так. – Я не хочу, чтобы ты сердился, папа… – продолжала Мэгги. – Не хочу огорчать тебя… Я больше так не буду, честное слово. И не нужно меня запирать.
      – Даже когда я сержусь, я все равно люблю тебя, – ответил Джон, сжав дочь в объятиях. – Я люблю тебя, Мэгги. И я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое!
      – Ничего плохого со мной не случится, – всхлипнула Мэгги, коснувшись бахромы белого шарфа, полученного в подарок от Кейт. – Я смелая, и я могу постоять за себя.
      – Я знаю, что ты смелая, – сказал Джон, тоже погладив шарф. – Но все равно ты будешь сидеть дома.
      Мэгги, казалось, хотела сказать что-то еще, но потом повернулась и взбежала по лестнице наверх, в свою комнату. На улице было уже совсем темно, и Джон с беспокойством подумал о том, не забыла ли дочь задернуть шторы, прежде чем включить свет.
      Эта мысль опять вернула его в Фэрхейвен – на автостоянку, где они стояли вместе с Кейт, глядя на окно девочки.
      При воспоминании об этом его сердце забилось чаще. Ему очень хотелось верить в то, что их сближение в тот вечер не было простой случайностью. Он надеялся, что судьба свела их друг с другом не на одно мгновение, и тонкая нить, однажды соединившая их, никогда уже не порвется.
      После того, что случилось с открыткой Виллы, Кейт, панически боясь пропустить новую весточку от сестры, тщательно проверяла поступившую почту. Ассистент обещал пересылать ей всю корреспонденцию на дом, но, вернувшись в Вашингтон, Кейт решила сама заехать в офис и забрать ее. Кабинет был пуст, дожидаясь ее возвращения. Кейт была в бессрочном отпуске, но здесь, в этом офисе, все так и манило ее снова взяться за работу.
      Она села за рабочий стол, желая просмотреть отчеты и запросы, поступившие за время ее отсутствия. Комиссии, работавшие по всему атлантическому побережью США, прислали данные о квотах на добычу моллюсков. Из двух городов Мэриленда поступили заявки на проведение Академией экологических исследований на их территории. В общем, жизнь в офисе шла своим чередом.
      Кейт всегда любила свою работу, но в последние полгода она просто не могла думать о ней. До сих пор не могла.
      Перебирая пачку писем, чтобы удостовериться в том, что там не было ничего от Виллы, Кейт обмерла, увидев штемпель СИЛЬВЕР БЭЙ КТ. Взволнованная, она попрощалась с остальными сотрудниками и поскорее спустилась на лифте вниз. Ей не терпелось прочитать письмо, но она хотела сделать это дома.
      Национальная академия наук находилась в большом современном здании на углу 21-й улицы и Пенсильвания-авеню. Выйдя на улицу, Кейт закуталась в свое зеленое пальто. Ей нравилось – особенно осенними вечерами – прогуляться до дома пешком. На Капитолийском холме в любую погоду было полно туристов, но Кейт шла, не замечая никого, погруженная в свои мысли. Она проходила мимо Белого дома, вниз к Конститьюшн-авеню и шла вдоль Молла с огромными, величественно-спокойными Смитсонианскими зданиями… и купол Капитолия светил ей, как маяк возвращающимся домой морякам.
      Однако этим вечером Кейт хотелось поскорее оказаться дома и узнать, что в письме, поэтому она поехала на такси.
      Ее таунхаус находился на Капитолийском холме, неподалеку от Массачусетс-авеню. После поездки в Фэрхейвен, Кейт стала содрогаться при одном только взгляде на табличку с названием этой улицы. Выйдя из машины перед красивым кирпичным домом, она быстро взбежала по высоким ступенькам и отперла тяжелую черную дверь.
      Бонни запрыгала от радости, увидев хозяйку. Кейт бросила свою сумку и включила свет. Уехав из квартиры, где они жили с Эндрю, она ничего не взяла оттуда, и все, что было теперь в ее новом доме, никак не было связано с тем периодом ее жизни. Мебель, купленная в секондхэндах на Истерн Шор, бабушкин плетеный коврик, привезенный с Чинкотига, очаровательные акварели с изображением дюн и заливов.
      Опустившись в кресло, Кейт достала из своей сумки маленький голубой конверт. Ее имя было написано большими детскими буквами, а адрес – размашистым взрослым почерком.
      При одном взгляде на штемпель «СИЛЬВЕР БЭЙ КТ» на душе у нее потеплело. Ей казалось, что она даже подушечками пальцев ощущала исходившее от письма тепло. Нетерпеливо открыв конверт, Кейт принялась читать.
      Это было письмо от Мэгги: она благодарила за шарф и сообщала некоторые новости своей жизни. Тедди тоже написал кое-что от себя. Кейт дважды перечитала письмо. От Джона не было никакой приписки, но, несомненно, это им был написан адрес на конверте. Должно быть, Мэгги попросила его об этом.
      Держа письмо в одной руке, а конверт в другой, Кейт закрыла глаза, и все, произошедшее с ней за последнее время, опять всплыло в ее памяти. Она думала о том, что потеряла свою семью – мужа, предавшего ее; сестру, бесследно исчезнувшую в Новой Англии; брата, спрятавшегося от мира в своей лачуге среди сосен и устричных раковин. Судьба отняла у нее всех, кто был ей дорог. Но теперь Кейт начала осознавать, что каким-то чудесным, непостижимым образом она обрела близких там, где вовсе не ожидала. Это было настоящее чудо, которое спасло ее от опустошения после стольких утрат…
      «Брейнер передает тебе привет», – сказала она Бонни. Собачка взвизгнула от восторга и запрыгнула на кресло рядом с хозяйкой. Они сидели рядом, слушая потрескивание дров в камине и думая о тех, кто остался далеко на севере.
      «О чем думал Джон, подписывая конверт?» – размышляла Кейт.
      Помнил ли он их поцелуй? Хотел ли он, чтобы это случилось снова?
      Кейт закрыла глаза, прижимая конверт к груди. С ней происходило что-то невероятное.
      Она едва знала Джона О'Рурка. И, кроме того, он принадлежал к «противоположному лагерю», будучи адвокатом, который должен был защищать маньяка, вероятно, убившего ее сестру. Но, несмотря ни на что, для нее он был, прежде всего, просто человеком – одиноким отцом, растившим двоих детей. Кейт прекрасно понимала, как он страдал из-за всего, что ему пришлось пережить. Сначала была измена, а потом – ужасная смерть жены, которая погибла в автомобильной аварии, возвращаясь домой поздним вечером, должно быть, после свидания с любовником.
      Любовь, предательство, смерть близкого человека… Им обоим пришлось пройти через это. От жестоких ударов судьбы осталась глубокая, незаживающая рана. И Кейт знала, что в ее душе эта рана никогда не перестанет кровоточить.

      Вчера вечером Джону так и не удалось поговорить по телефону с доктором Беквитом – тот вынужден был отправиться к своему пациенту, у которого случился внезапный психический криз. Они договорились встретиться на следующий день, и Джон сам приехал в клинику Беквита в Провиденсе.
      – Я просто поражаюсь, как такому врачу и ученому, как вы, при вашей обширной практике, удается выкраивать время для судебно-психиатрических экспертиз, – сказал Джон, пожимая доктору руку.
      Оглядываясь вокруг в клинике, он не переставал думать о сестре Кейт Хэррис. Был ли все-таки причастен его клиент к исчезновению Виллы? Было ли что-то известно доктору Беквиту? Джон надеялся, что рано или поздно, это удастся выяснить. Он дал себе слово узнать, что случилось с Виллой. Он должен был это сделать. Ради Кейт. Ради того, чтобы она не мучилась неизвестностью всю свою оставшуюся жизнь.
      – Конечно, работы много, – вздохнул доктор Беквит. – Но когда меня просят провести экспертизу, я просто не могу отказать. Ведь все преступники – в том числе насильники и маньяки – тоже нуждаются в помощи. А кто еще может помочь им, если не мы с вами? Наше общество жаждет лишь одного: всех их запрятать в тюрьму. Но ведь они тоже люди. Я давно занимаюсь изучением парафилий. Это моя специализация, дело всей моей жизни. И я уверен, что этим людям действительно можно помочь.
      Джон кивнул, и доктор рассмеялся.
      – Впрочем, зачем я вам все это говорю – вы и так это прекрасно знаете… Пойдемте лучше я покажу вам, что у нас здесь появилось нового. Сейчас наша клиника получает неплохое финансирование, так что со времени вашего последнего визита у нас произошли значительные изменения. Вы ведь были у нас довольно давно?
      Джон, вспоминая, наморщил лоб.
      – Около трех лет назад. Мы тогда работали по делу Калеба Дженкинса.
      – Ну, в то время у нас почти ничего и не было. Но зато сейчас вы увидите много интересного. Кстати, как поживает Калеб?
      – Его мать говорит, что у него все хорошо, работает вместе с отцом.
      Доктор удовлетворенно кивнул.
      – Ну, вот и прекрасно. А ведь если бы мы не помогли ему, он мог бы попасть в тюрьму из-за глупой мальчишеской выходки. Я очень рад, что у него все в порядке, и он вернулся к нормальной жизни, как будто ничего и не было. Если бы все было так просто с другими моими пациентами…
      Джон кивнул.
      – Должен вам сказать, – продолжал доктор Беквит, – что теперешний наш клиент – в высшей степени сложный случай. К нему нужен совершенно особый подход… За эти месяцы, что я работаю с ним, я довольно хорошо его изучил.
      – Спасибо. Вы не представляете, как я благодарен вам за участие в этом деле.
      – Не стоит благодарности. Это я должен благодарить вас за столь интересного пациента. Не каждый день попадаются такие ценные экземпляры.
      Джон не знал, что и сказать. Ему стало как-то не по себе, и никакие слова не шли на ум.
      Клиника Беквита, существовавшая на федеральные и частные средства, занимала весь двадцатый этаж в высотном здании, принадлежащем университету. Из окон кабинетов и лабораторий клиники были хорошо видны старинные кирпичные здания колледжа, песочно-коричневые дома рыбаков на Фокс Пойнт и сверкающая вода залива Наррагансетт.
      Доктор, знакомя Джона с новинками своей клиники, с гордостью показал ему видеозалы, комнаты для ролевых игр и прибор для измерения степени сексуального возбуждения. Наконец, они пришли в лабораторию, где стоял отвратительный запах протухшей рыбы.
      – Что это? – недоуменно спросил Джон, почувствовав тошноту.
      – О, это пахнет материалом, предназначенным для психотерапевтического сеанса, – с улыбкой ответил доктор Беквит. – Я широко использую для лечения своих пациентов метод негативных ассоциаций. Своими сеансами я стараюсь добиться того, чтобы сексуальные фантазии, связанные с насилием, ассоциировались у них с отвратительным запахом. Я подключаю пациента к прибору и прошу его рассказать о том, как он совершал насилие. Пациент начинает рассказывать, и прибор регистрирует степень его сексуального возбуждения. Когда возбуждение достигает апогея, я вытаскиваю протухшую рыбу, и ее запах разрушает все сексуальные ощущения.
      – И что – это помогает?
      – Это очень длительный процесс – он может растянуться на многие годы. Но иногда улучшение происходит прямо на глазах. У пациента перестает возникать эрекция при описании сцен насилия.
      – Вот как…
      – Понимаете, для этих людей (в основном это, конечно, мужчины) я – их последний шанс. Ко мне попадают люди, осужденные за половые преступления и направленные на принудительное лечение (в которое, кстати, они не очень-то верят). Тут и учителя, совращавшие своих учеников, и дантисты, пристававшие к пациенткам, и мужчины, осужденные за изнасилование…
      – Да, знакомый мне контингент, – сухо сказал Джон. – И вы считаете, что можете им помочь?
      – Да, я стараюсь перепрограммировать их сознание и подсознание, направить их фантазии в другое, более безобидное русло. Видите ли, сексуальная жизнь – очень сложный и многогранный феномен. Люди очень мало занимаются сексом в реальности. Намного больше времени занимают сексуальные фантазии, мысли, переживания… – именно они формируют сексуальное поведение человека. Патология возникает первоначально на подсознательном уровне. Потом она реализуется в фантазиях, зреет, развивается и, наконец, выходит наружу, проявляясь в определенных (часто – преступных) действиях. Разумеется, за всем этим стоит ни что иное, как либидо – мощное сексуальное влечение, заложенное в каждом из нас с рождения. Если бы его не было, то род человеческий давно уже прекратил бы свое существование.
      – Я не думаю, что наших клиентов – насильников и убийц – сколько-нибудь волновала проблема продолжения рода, – заметил Джон.
      Он снова, как и в той пропахшей рыбой лаборатории, почувствовал подступающую тошноту. Иногда, когда его переполняли негативные эмоции, в нем вспыхивало непреодолимое отвращение к своей работе и клиентам, которых он защищал. Джону захотелось убежать, спуститься на лифте вниз и поскорее выйти на свежий воздух. Однако он сделал над собой усилие и остался.
      – Разумеется, нет, – сказал доктор Беквит. – У этих людей сексуальное влечение приобретает искаженные, патологические формы. Но оно есть. И оно нуждается в удовлетворении. Однако беда в том, что, удовлетворяя его, они наносят вред другим людям – и тем самым губят самих себя. Их арестовывают, судят, и они попадают ко мне… Я приверженец бихевиоризма. И я считаю, что моих пациентов можно избавить от их опасных фантазий – для этого нужно добиться того, чтобы они подсознательно начали проводить связь между своими преступными желаниями и их неприятными последствиями, ассоциируя их с запахом дохлой, гнилой, разложившейся рыбы.
      – Гм… – промычал Джон, вспоминая опыты, которые Иван Павлов проводил над собаками, формируя у них условный рефлекс. Мысль об этом помогла ему несколько успокоить свои эмоции.
      – Однако общество жаждет возмездия, – продолжал Беквит. – Люди требуют для сексуальных маньяков длительных сроков заключения и хотят, чтобы и после освобождения они находились под неусыпным контролем полиции. Что ж, все это делается из соображений безопасности, но люди не понимают, что это не решение проблемы. Попав в заключение, маньяки на протяжении долгих лет продолжают лелеять свои безумные фантазии, по-прежнему испытывая от них удовольствие. Наш нынешний клиент – прекрасный тому пример.
      – Да, это так, – кивнул Джон. – И я думаю, нам следует подробнее об этом поговорить.
      – В таком случае пройдемте ко мне в кабинет, – предложил доктор Беквит, и, проследовав по коридору, они оказались в приемной, где за компьютером работала девушка с короткой стрижкой, похожая на аспирантку.
      Окна кабинета Беквита выходили на запад, и оттуда были видны лишь бесчисленные холодные здания из кирпича и гранита. Джона чрезвычайно удивляло то, что психиатр выбрал для своего кабинета именно это место, не прельстившись восхитительным видом на залив с другой стороны.
      Закрыв дверь кабинета, доктор Беквит жестом предложил Джону занять место напротив него за широким столом и потом, усевшись в свое кресло, протянул листок бумаги. Это было письменное согласие Грега Меррилла, предоставляющего доктору Беквиту право обсуждать его случай.
      – Мы оба знаем, что Меррилл находится сейчас там, где ему надлежит быть. Он заперт за решеткой, и будет сидеть там до конца своих дней.
      – Да, если нам удастся добиться того, чтобы ему сохранили жизнь.
      – Это так. На нем семь убийств, совершенных с особой жестокостью. За это закон предусматривает смертную казнь. Однако, прежде чем вынести такой приговор, нужно дать ответ на вопрос: способен ли он в полной мере отвечать за свои поступки? Можно ли считать его полностью вменяемым или же психическое расстройство не позволяло ему контролировать свои действия? Мы с вами знаем, что нет.
      – Но суд считает иначе. На заключительном слушании прокурор в своей речи сказал: «Защита пытается убедить нас в том, что всему виной – психическая неадекватность преступника. Однако ничто не может служить оправданием человеку, совершившему столь чудовищные преступления».
      – Да, я знаю, я читал расшифровку стенограммы.
      – У меня есть маленькая дочь, – начал Джон. – И, как отец, я желал бы для Меррилла смертной казни. Но как его адвокат…
      – Вы правильно сделали, что обратились ко мне, – произнес Беквит, откинувшись на спинку кресла и сложив руки перед собой на столе.
      У него были элегантно уложенные седые волосы, аристократические черты лица и изысканные манеры.
      Джон молчал, дожидаясь, что он скажет еще.
      – Внешне Грег Меррилл – типичный серийный убийца. Привлекательный, приятный, не вызывающий никаких подозрений. Таким людям легко подобраться к своей будущей жертве, не спугнув ее раньше времени.
      Джон ничего не ответил. Последние слова доктора Беквита заставили его подумать о Вилле Хэррис.
      – Но внутри он намного сложнее, намного. Его постоянно преследуют фантазии. Они прорываются в его сознание даже сейчас, когда он проходит лечение специальными препаратами. В данном случае – налицо все признаки парафилии. Но это непростая парафилия. Меррилл испытывает потребность не только насиловать и убивать свою жертву…
      Джон отвел глаза.
      – Ему необходимо почувствовать себя хозяином ее души Он перерезал своей жертве горло и оставлял ее живой в волноломе на целый час. Все это время он проводил рядом с ней, дожидаясь прилива, и уходил лишь тогда, когда вода почти скрывала ее.
      – Для чего он это делал? – поинтересовался Джон, взглянув в глаза доктору.
      – Для того, чтобы женщина чувствовала леденящее дыхание смерти и в то же время до последнего надеялась на спасение.
      Джон молча ждал продолжения.
      – В море Меррилл видит воплощение женского начала. Это женщина-мать, дарящая жизнь и отнимающая волю. Мать, которая вскармливает тело и поглощает душу… В основе его специфической патологии лежит ненависть к собственной матери. Она была очень требовательной и властной. Она воспитывала Грега в строгости и подавляла его волю, но в то же время – заботилась о нем и работала, не жалея сил, ради благополучия своего сына… Именно поэтому море играет такую важную роль в фантазиях Меррилла: он считает, что если проведет со своей умирающей жертвой последний час, в то время как вокруг них все выше поднимаются волны прилива, это соединит их, и ее душа навсегда будет принадлежать только ему.
      – Он действительно в это верит? – спросил Джон. – Может быть, это просто метафора? Или выдумка? Может быть, он просто пудрит нам мозги исключительно для своего удовольствия?
      – О, нет, это исключено, – со снисходительной улыбкой ответил доктор Беквит. – Ни один пациент не в состоянии мне запудрить, как вы говорите, мозги.
      – Простите, – сказал Джон. – Я должен был говорить за себя. Но, к сожалению, в моей практике были случаи, когда я безусловно верил своему клиенту, а потом оказывалось, что все рассказанное им – ложь.
      Беквит покачал головой.
      – В этом Меррилл не может лгать – для него это слишком важно. Он испытывает потребность в доминировании над женщинами, подчинении их своей воле: он увозит их на машине, затыкает им рот, насилует их и потом медленно убивает…
      – Перерезав горло и оставляя умирать в волноломе во время прилива… – произнес Джон и содрогнулся, представив на месте одной из жертв Виллу – истекающую кровью, захлебывающуюся водой, обезумевшую от ужаса и отчаяния. Ему страшно было даже представить, что было бы с Кейт, если бы она услышала этот разговор.
      – Да. Он считает море – мать – своим сообщником. И, хотя он упорно отрицает это, ему необходимо ее «одобрение». Она помогает ему убивать: решающий «удар» наносит всегда она.
      – Меррилл очень проницателен, – сказал Джон, отгоняя от себя мысли о Кейт. – Он догадался, что его парафилия представляет собой еще не описанное расстройство, и вы хотите, основываясь на его случае, сформулировать новый диагноз. Он говорит, что вы считаете его «поработителем душ» – человеком, превращающим своих жертв в зомби.
      Доктор загадочно улыбнулся. Вероятно, он, как и многие психиатры, любил черный юмор.
      – Мне жаль разочаровывать нашего клиента, но, в действительности, он вовсе не первый. Его уже опередил Дамер, тоже пытавшийся превращать своих жертв в зомби… Однако Грегу не стоит расстраиваться, его случай тоже по-своему уникален. Знаете, чем он показался мне интересен? Тем, что, испытывая потребность в безусловном доминировании над женщинами, Меррилл продолжает подсознательно подчиняться неограниченной власти матери, символом которой для него является…
      – Море, – сказал Джон. – Вода прилива.
      – Совершенно верно.
      Джон посмотрел на часы. На этот день у него было запланировано много дел, и, кроме того, он собирался отправиться на велосипедную прогулку с Мэгги.
      – Итак, – произнес Джон, чтобы подвести итог их разговору, – на следующем слушании я смогу опираться в своей защите на ваше заключение о серьезном психическом расстройстве Меррилла. Насколько я понял, его можно признать ограниченно вменяемым.
      – Именно так.
      – Спасибо, доктор.
      Пожав друг другу руки, они попрощались, и Джон вышел из кабинета. Спустившись на лифте и направившись к своей машине, припаркованной на Тайер-стрит, он не переставал думать о только что состоявшемся разговоре. Доктор Беквит был настоящим врачом и ученым: он хотел помогать людям, изучая их, проникая в самые глубины их психики. Ему очень важно было понять Меррилла и помочь ему. Пациент для доктора Беквита всегда был превыше всего.
      Раньше у Джона тоже так было с его клиентами. Пока не появилась Кейт.
      С тех пор, как он увидел ее горько рыдающей на автостоянке в Фэрхейвене, внутри него что-то перевернулось. Человек в его душе стал побеждать адвоката.
      Слушая, что доктор Беквит говорил о Меррилле, Джон испытывал теперь лишь отвращение и даже ненависть. Ему очень трудно было смотреть на своего клиента, как прежде, хладнокровным взглядом профессионального адвоката, ясно понимающего, что правосудие – это сфера, где нет места эмоциям.
      Взявшись за дело Грега Меррилла, Джон много времени посвятил тому, чтобы побольше узнать о его жертвах и реально представить их – молодых, только начинающих жить, полных надежд и строивших планы на будущее. У всех этих девушек были родные и близкие – люди, для которых их гибель стала настоящей трагедией. Он видел их на суде и чувствовал, что они ненавидят его за то, что он защищает убийцу.
      Джон знал имена жертв и часто повторял их про себя, как заклинание. Однако он не знал близко никого из их родственников. Они не разрывали ему сердце своими слезами, не смотрели на него умоляющими, полными отчаяния глазами, проникающими в самую душу. Никого из них он не держал в своих объятиях на холодном ноябрьском ветру. Никто из них не был ему так дорог, как теперь Кейт.
      Только рядом с ней он в полной мере смог понять, что чувствовали все эти люди – родственники убитых девушек. Джон не был уверен в причастности своего клиента к исчезновению Виллы, но теперь он с горечью осознавал, что в лице Грега Меррилла защищает то самое зло, которое, возможно, навсегда разрушило жизнь Кейт, убив часть ее души. Джон вспомнил слова своего сына, часто повторяющего ему: «Папа, Меррилл – настоящее чудовище, монстр, а не человек. Он убил семь девушек, но на самом деле число его жертв куда больше – это все, любившие их, все их близкие… Ты не считал этих людей? А зря… Меррилл заслуживает того наказания, к которому его приговорили. Все вокруг так считают, и я тоже». Что ж, по-своему Тедди, вероятно, прав.
      Джон сунул руку в карман и достал визитную карточку Кейт. Он решил позвонить ей, поинтересоваться, получила ли она письмо Мэгги, узнать, как у нее дела и вообще постараться подбодрить ее.
      Джон достал телефон и только приготовился набрать номер Кейт, как вдруг аппарат зазвенел в его руке.
      – Алло? – с бьющимся сердцем произнес Джон, вообразив, что это могла быть Кейт.
      – Джонни? Это Билли, – раздался в трубке взволнованный голос Билли Мэннинга. – Нарушая все правила, звоню тебе, чтобы сообщить убойную новость. Срочно приезжай в Пойнт Герон, к волнолому.
      – Что случилось, Билли?
      – У твоего клиента появился последователь…
      – Вы нашли труп? – похолодев, выдавил Джон.
      – Да, в волноломе.
      – Какой давности? – хриплым от волнения голосом спросил Джон, подумав, что если это была Вилла, то от нее должен был остаться один скелет.
      Страшно было даже представить, что теперь будет с Кейт, когда она узнает об этом…
      – Труп совсем свежий, – ответил Билли. – Вероятно, убийца засунул жертву в волнолом этим утром, на рассвете, перед началом прилива. Так же, как делал Меррилл. Этот человек прекрасно знает почерк твоего клиента.
      – Хорошо, – с облегчением сказал Джон.
      – Чего хорошего? – возмутился Билли – Ты что совсем уже спятил? Давай скорей приезжай, а то упустишь возможность увидеть все своими глазами. И, кстати, никому не говори, кто тебе позвонил.
      – Хорошо, я приеду как будто случайно, мне это по пути, – произнес Джон, заводя машину. Пойнт Герон находился в сорока пяти минутах езды от Провиденса, к востоку от Сильвер Бэй.
      Разумеется, не было ничего хорошего в том, что объявился маньяк, подражающий Грегу Мерриллу и прекрасно осведомленный о его почерке. Говоря «хорошо», Джон думал совсем о другом.
      Хорошо было то, что в волноломе нашли не скелет – значит, это была не Вилла. Хорошо было то, что Кейт не придется пережить весь этот кошмар. Больше ничего хорошего в том, что рассказал ему Билли, не было.
      Не было, и быть не могло.
      На берегу собралась толпа любопытных, наблюдающих за работой полиции. Полицейские оцепили территорию, не подпуская зевак близко. Плывущие по небу низкие черные тучи делали день похожим на поздний вечер, и этот полумрак время от времени освещали вспышки фотоаппаратов, которыми криминалисты детали снимки.
      Припарковав машину, Джон подошел к желтой ленте, натянутой вокруг места преступления, и стал искать глазами своего друга Билли.
      – Эй, а вы что здесь делаете? – окликнул его один из полицейских. – Вы прямо «скорая помощь» для насильников и убийц. Преступника еще не поймали, а вы уже тут как тут. Не терпится заполучить клиента?
      – Оставьте меня в покое, – устало произнес Джон и увидел Билли, который шел от волнолома, то и дело поскальзываясь на мокрых камнях.
      – Просто поразительно, какой у адвокатов нюх – сразу чувствуют, где можно будет поживиться, – не унимался коп. – Неужели нельзя зарабатывать деньги честным трудом, а не защитой убийц?
      Джон ничего на это не ответил, но слова полицейского глубоко задели его. Стараясь не замечать косых взглядов, он продолжал пристально смотреть на волнолом, где работали детективы, судебно-медицинский эксперт и полицейский, снимающий все на видеокамеру. Становилось все темнее, и волны прилива поднимались все выше и выше. Молодой полицейский подбежал к фургону, чтобы взять оттуда большой черный мешок для трупа. Копы торопились вытащить тело, пока вода не поднялась слишком высоко.
      Когда толпа полицейских на секунду расступилась, Джон увидел торчащую из волнолома мертвую руку с судорожно скрюченными пальцами. Она была тонкой и безжизненной, как ветка засохшего дерева.
      Потрясенный этим ужасающим зрелищем, Джон стоял неподвижно, не в силах отвести взгляд от волнолома, ничего больше не видя и не слыша вокруг себя. Кто-то подошел и тронул его за рукав.
      – Папа? – откуда-то издалека донеслось до него.
      Джон обернулся. Это был Тедди – в джинсах, куртке и кедах, с футбольным мячом в руках. Он выглядел взволнованным и в то же время подавленным.
      – Что ты здесь делаешь, Тед? – спросил Джон.
      – Я видел ее, – сказал Тедди. – Мы с Бертом и Крисом играли на берегу в футбол. Потом туда пришла женщина с собакой Они гуляли… И вдруг собака бросилась на волнолом, хозяйка – за ней… И потом мы услышали ее крик…
      – Ты подходил туда?
      Тедди отрицательно покачал головой. Он был бледен как полотно.
      – Нет. Мы хотели броситься на помощь, но женщина крикнула нам, чтобы мы не подходили. Она сообщила нам, что там мертвая девушка. Вскоре приехала полиция, и потом появился ты…
      – Я рад, что ты ничего не видел, Тедди, – сказал Джон, обняв сына.
      Это был непроизвольный порыв, и в следующую же секунду он подумал, что Тедди, наверное, стыдно, что отец обнимает его на людях. Джон попытался отстраниться, но Тедди сам вцепился в него обеими руками, как маленький. Джон вздохнул и закрыл глаза. Он готов был отдать что угодно ради того, чтобы избавить своих детей от ужасов этого мира.
      – Но почему вы играли здесь, – спросил он, – а не на футбольном поле?
      – Мы должны были сегодня тренироваться в Ривердейле. Но мистер Дженкинс сказал, что мистеру Фелану – тренеру команды Ривердейла – почему-то не удалось получить спортзал. Наверное, там тренировались баскетболисты. Нашу тренировку перенесли на завтра, но мы с Бертом хотели начать уже сегодня и поэтому решили пойти на берег.
      – Но как вы оказались в Пойнт Герон?
      – Нас привезла сюда мама Берта. Ее бойфренд живет в этом доме, – добавил Тедди, указав на возвышающийся над берегом шикарный особняк, построенный на месте снесенного старого коттеджа.
      Подняв глаза, чтобы взглянуть на дом, Джон увидел на балконе Салли Кэрролл и стоящего рядом с ней мужчину.
      Салли смотрела на него в бинокль, но когда Джон помахал ей рукой, она, сделав вид, что не замечает его, принялась снова следить за происходящим на волноломе. Джон перевел глаза на стоящего рядом с Салли мужчину, и тот тоже на него посмотрел. Присмотревшись, Джон узнал его: он был на матче Тедди, когда они играли с командой Ривердейла.
      – Это Питер Дэвис? – спросил Джон.
      – Да. Это в его спортзал мистер Дженкинс предложил мне ходить… Папа, а кто она? Я имею в виду убитую девушку?
      – Не знаю, Тедди, – ответил Джон.
      – Я слышал, что сказал тебе полицейский. Это правда? Ты здесь потому, что собираешься защищать убийцу?
      Джон покачал головой, глядя, как полицейские засовывают в мешок труп девушки. Ее синевато-бледная кожа слабо белела в сгущающейся темноте, а каштановые волосы безжизненно свисали с ее головы, как прилипшие водоросли. Когда мешок с телом положили на носилки, Джон посмотрел в глаза сыну.
      – Нет, вовсе не поэтому, – сказал он.
      – Тогда почему, папа? – не отставал Тедди.
      Джон снова отвел глаза. Полицейские осторожно несли носилки с телом по скользкому мокрому волнолому, и набегающие волны заливали их ноги по щиколотку. Джон думал о Кейт, о Вилле и не мог оторвать глаз от зловещего черного мешка.
      – Я приехал сюда ради друга, – сказал он, чувствуя на себе пристальный взгляд Тедди. – Только ради друга.

      Кейт узнала от своих знакомых, что по инициативе ее бывшего мужа Эндрю Уэллса сенатор Гордон отправился с визитом в Китай, с целью повышения своей популярности и авторитета. Эндрю, разумеется, сопровождал его в этой поездке. Становилось все более очевидным, что сенатор Гордон собирается баллотироваться в президенты на следующих выборах.
      На носу был День благодарения. Делегация вернулась из Китая этим утром, в понедельник, и Кейт, догадываясь, как может чувствовать себя человек после длительного перелета, и сомневалась, что Эндрю теперь можно было найти не иначе как в его квартире в Уотергейте. Именно туда она и отправилась.
      В прежние времена, когда они с Эндрю жили здесь вместе, Кейт всегда ходила с работы домой пешком. Тогда это был ее любимый маршрут. По дороге она покупала тюльпаны в цветочном магазине и потом ставила их на столик в прихожей – как символ той жизни, о которой она мечтала. Ноябрьскими вечерами, когда с Потомака веяло холодом, Кейт торопливо проходила мимо магазинчиков и кафе, горя желанием поскорее оказаться дома и надеясь, что Эндрю придет этим вечером к ужину.
      Теперь все было уже не так, как всего семь месяцев назад. Кейт шла по знакомым улочкам, ничего не чувствуя, равнодушная ко всему вокруг.
      Подозрения стали мучить ее примерно за полтора года до того, как Вилла устроилась на работу к Эндрю. Раньше она ничего подобного не замечала – ничего, что могло вызвать у нее хоть малейшие подозрения. Кейт не сомневалась, что Эндрю был верен ей до этого времени. Не мог же он изменять ей с самого начала их супружеской жизни?
      Сначала все было прекрасно, но потом вдруг что-то произошло: он стал часто задерживаться на работе, уезжать в командировки, где ему невозможно было дозвониться в гостиницу, а однажды Кейт даже обнаружила следы помады на его воротничке. Наконец, она набралась мужества и сказала ему обо всем. Когда она говорила, у нее дрожал голос и на глаза наворачивались слезы. Однако Эндрю лишь рассмеялся и, обняв Кейт, увлек ее к окну.
      – Кети, ты же знаешь, в командировках я практически не бываю в своем номере. Я все время работаю с людьми, прихожу в гостиницу почти ночью и валюсь от усталости… Я получил тогда твое сообщение, но уже было так поздно, что я решил не перезванивать, чтобы не будить тебя.
      – Но помада, Эндрю…
      В ответ – опять смех.
      – А какого цвета была помада? Если красная, то это была Джин Снизорт… а если розовая – то, наверное, Викки Мак-Мэхон… Они ведь буквально вешаются мне на шею, когда им нужно, чтобы сенатор посодействовал принятию их законопроекта! Но это ведь просто игра!
      – Любовь не игра…
      – Причем здесь любовь? Я не люблю их – я люблю тебя.
      Кейт очень хотелось верить своему мужу и, в конце концов, она ему верила – потому что любила его, потому что привыкла доверять людям и верить в лучшее. Однако со временем верить в рассказы Эндрю становилось все труднее. Когда он начинал, со смехом и шутками, что-то рассказывать в свое оправдание, Кейт стала чувствовать тошноту, – как будто ее тело раньше сумело признать правду, чем ее разум. Когда к ним домой звонила молодая женщина, представляющаяся коллегой Эндрю, Кейт хотелось выбросить телефон в окно. Однажды она явственно почувствовала запах женских духов от его рубашки, но у нее уже не было больше сил говорить об этом с Эндрю.
      Войдя в Уотергейт, Кейт глубоко вздохнула и как можно непринужденнее поздоровалась с Фрэнком, портье. Он замялся, не решаясь спросить, к кому она пришла. Кейт понимала, что ему, вероятно, было неловко, после того, как она прожила здесь столько лет, останавливать теперь ее в дверях, как постороннего человека.
      – Я к мистеру Уэллсу, – сама сказала Кейт. – Не беспокойтесь, Фрэнк, я понимаю, что раз я здесь уже не живу, то вам нужно сначала позвонить в квартиру.
      – Мне очень жаль, мисс Хэррис, – вздохнул привратник. – Жаль, что вы здесь больше не живете, мы все по вам очень скучаем.
      – Спасибо, Фрэнк, – печально улыбнувшись, произнесла Кейт.
      Она знала, что он говорит искренне.
      Портье позвонил Эндрю и, получив от него согласие, пропустил Кейт к лифту. Она не знала, как встретит ее бывший муж. Она не предупредила Эндрю заранее о своем приходе, чтобы не дать ему возможности попросить ее не приходить.
      Выйдя из лифта на одиннадцатом этаже, Кейт прошла по коридору и вошла в открытую дверь своей бывшей квартиры. Эндрю стоял в прихожей в джинсах и синем кашемировом свитере. У него было заспанное лицо, полосы от подушки на левой щеке и взъерошенные волосы. Кейт знала все привычки Эндрю. Вернувшись домой из далекой поездки, он всегда выпивал почти литр апельсинового сока, чтобы утолить жажду и восстановить силы витамином С, после чего принимал душ и ложился спать, накрывшись одеялом с головой.
      Сейчас, когда Эндрю молча стоял перед ней, Кейт посмотрела в его карие пронзительные глаза, но ее сердце осталось спокойным и равнодушным. Даже слабое подобие прежних чувств не всколыхнулось в ее душе.
      – Привет, Кети, – сказал он.
      – Здравствуй, Эндрю…
      – Что привело тебя до… – начал Эндрю, но осекся и, улыбнувшись, встряхнул головой. – Я чуть не сказал «домой». Похоже, я еще не совсем пришел в себя после перелета – сам не знаю, что говорю. Ты ведь здесь не живешь уже шесть месяцев.
      – Почти семь, – спокойно ответила Кейт. – Эта квартира перестала быть мне домом с того самого дня, когда я застала тебя в постели с моей сестрой.
      – Ну да, а на следующий день ты подала на развод… Не понимаю, зачем было так торопиться, Кети? Мы ведь могли все уладить.
      Кейт вздохнула и опять внимательно посмотрела в глаза Эндрю. Она не верила в то, что их отношения можно было спасти. Его роман с Виллой стал для нее последней каплей.
      – Послушай, Кети, – тоном искусного политика начал Эндрю. – Ты ведь даже не дала мне шанса. Не захотела ничего слушать. Сразу же потребовала развода.
      – Да, это так, – согласилась Кейт.
      – Все друзья спрашивают меня, как нам удалось так быстро развестись. У них бракоразводные процессы тянулись годами.
      – К счастью, у нас все прошло легко.
      – Потому что ты ни на что не претендовала. А ведь мы были женаты довольно долго, и ты могла требовать раздела имущества.
      – Мне не нужны были твои деньги, – сказала Кейт.
      – Ни мои деньги, ни я сам, – вздохнул Эндрю, пристально глядя на Кейт. – Но ведь я мог исправить свою ошибку. Я мог бы измениться.
      – Когда любишь человека – принимаешь его таким, какой он есть, не собираясь в нем ничего менять. Но я уже не могла принимать тебя таким, каким ты стал.
      – Но ты любишь меня?
      – Любила.
      – Я мог бы исправиться, Кети…
      Кейт отвела глаза. Она не верила, что это было возможно. Они с Эндрю слишком по-разному смотрели на брак. Кейт считала неверность недопустимой: она не понимала, как можно изменить любимому человеку хотя бы раз. Эндрю не только считал, но и поступал иначе: за время их супружеской жизни он изменил ей не один раз, а множество. В том числе и с ее собственной сестрой.
      – Ты пришла, чтобы снова высказывать мне упреки?
      – Нет, Эндрю. Вовсе не для этого. Мне нужно с тобой поговорить.
      Он предложил ей сесть и сам присел на диван. Подняв глаза, Кейт взглянула на пианино, и ее сердце впервые сильно заколотилось с тех пор, как она переступила порог квартиры своего бывшего мужа.
      Ее портрет, написанный Виллой, все еще висел на стене над пианино. Кейт всегда очень нравилась эта картина. На ней Вилла изобразила ее за штурвалом летящего самолета. Чувствовалось, сколько любви вложила ее сестра в этот портрет. Слегка улыбающиеся, излучающие тепло глаза, по-детски сосредоточенный взгляд, чуть приоткрытые губы, развевающийся от ветра белый шарф на шее… – такой увидела ее Вилла, подметив детали, которые сама Кейт за собой не замечала.
      Тогда, семь месяцев назад, она была слишком обижена на свою сестру, чтобы взять этот портрет с собой, покидая квартиру Эндрю.
      – У тебя все еще висит эта картина… – сказала Кейт.
      – Да, мне она нравится.
      – Я думала, что к этому времени ты ее уже снял…
      – Зачем? Я люблю красивые вещи, – произнес Эндрю.
      Внутри у Кейт все перевернулось. Он любил сначала ее, потом ее младшую сестру. Он любил красивые вещи… Надо же, какой ценитель искусства.
      – Но ты можешь забрать этот портрет, если хочешь, – заметил Эндрю.
      – Спасибо. Я его заберу, когда буду уходить. Но сначала… я хотела спросить тебя…
      – О чем, Кейт? Я уже все тебе рассказал. Зачем опять ворошить все это? Неужели за одну глупую ошибку человек должен расплачиваться всю оставшуюся жизнь? Сколько супружеских пар проходит через измену! Многие из моих друзей изменяли, по глупости, своим женам – с секретаршами, с молоденькими практикантками, с какими-нибудь случайными подругами или еще с кем-нибудь. Разве им приходится до сих пор расплачиваться за свои ошибки?
      – Вилла – не «кто-нибудь», – с дрожью в голосе произнесла Кейт. – Она моя сестра. Ей было всего двадцать два года. И теперь она исчезла.
      Эндрю отвел взгляд. Он выглядел очень уставшим, и Кейт показалось, что морщинки вокруг его глаз стали глубже, чем раньше.
      – Она где-то скрывается, я в этом уверен, – сказал он. – Она ведь художница, творческая натура, со всеми ее богемными причудами…
      – Так значит, тебя в ней привлекла ее богемность? – спросила Кейт. – Вот чего, выходит, мне не хватало?
      – Прошу тебя, Кейт! Сколько можно тебе повторять! Это была глупая, нелепая, идиотская ошибка. Ты же знаешь – кризис среднего возраста… И, к тому же, здесь, в Вашингтоне, повсюду соблазны. Да, я оступался и раньше, но нам всегда удавалось преодолеть это. Я знал, что ты обо всем догадываешься – и я ненавидел себя за то, что заставляю тебя страдать. Я давал себе слово, что это больше не повторится…
      – Но это повторялось снова и снова.
      – Да, это так. И ты стала уставать от этого. И от меня тоже. Да, наверное, я заслужил это… Не спорю, я поступал нехорошо, но ты же понимаешь – кругом всегда столько соблазнов. А потом Вилла стала работать у меня. Конечно, я не должен был приглашать ее к себе на работу, но, клянусь, у меня ничего такого тогда даже в мыслях не было… Все случилось само собой. Она так напоминала мне тебя… Глядя на нее, я возвращался в те прекрасные времена, когда мы с тобой были моложе.
      – Перестань, Эндрю, – сказала Кейт, судорожно сжав кулаки. – Сейчас мне не менее больно слышать все это, чем в первый раз. Ты спал с моей младшей сестрой, чтобы снова почувствовать ту страсть, которую когда-то испытывал ко мне… Разве все это не ужасно?
      – Кети, пожалуйста…
      – Ей было всего двадцать два года. И ты воспользовался ее неопытностью, как хищник. А ведь ты помогал мне растить ее, ты был для нее почти как отец.
      – Хватит, Кети, прошу тебя, – сказал Эндрю, закрывая глаза ладонью.
      Кейт продолжала пристально на него смотреть. Она впервые видела Эндрю таким жалким и потерянным. Он, действительно, переживал из-за всего, что произошло. После того, как они поженились, он всегда так заботился о Вилле, и Кейт еще сильнее полюбила мужа за это. Она даже представить не могла, что между ними когда-нибудь могло что-то случиться. И была уверена, что и самому Эндрю это не приходило в голову.
      Как бы то ни было, теперь Кейт знала, что их развод окончателен. Все ее чувства к Эндрю умерли, и после этой встречи их жизни уже никогда не должны были пересечься.
      – Ладно, – сказала она. – Давай больше никогда не будем к этому возвращаться.
      – Да, я с тобой согласен. Пора, наконец, забыть все это и жить дальше. Но что тебя привело сегодня сюда? Я чем-то могу тебе помочь?
      Кейт внимательно посмотрела в такое знакомое и когда-то такое родное лицо Эндрю. Его голос звучал ласково и участливо. Несмотря на все свои личные недостатки, Эндрю был хорошим человеком. Его шеф, сенатор Гордон, известный своими либеральными и гуманистическими взглядами, всегда ценил в Эндрю именно его открытость и доброту.
      – Я пришла сюда, чтобы почувствовать себя ближе к Вилле, – прошептала она.
      – То есть?
      – Ты не представляешь, как мне ее не хватает, Эндрю. Я пыталась поговорить о ней с Мэттом, но он ничего не захотел слушать. Знаешь, ведь я ездила в Коннектикут. А потом в Массачусетс – на автозаправку, где в последний раз была использована ее кредитная карта.
      – Зачем, Кейт?
      – Чтобы понять, – ответила Кейт, выделив последнее слово. – Увидеть все своими глазами и понять. Куда она поехала? Почему? Если бы только я получила ту открытку раньше…
      – Прости, – произнес Эндрю, уставившись на свои босые ноги. – В этом я виноват. Мне невыносимо было видеть твое имя на конвертах, и я просто сразу же выкидывал их в корзину. Открытка попала где-то между ними, поэтому я ее не заметил.
      – Если бы только я получила ее раньше… – с горечью повторила Кейт.
      – Ты считаешь, что-то можно было предотвратить?
      Кейт кивнула, и ее взгляд опять невольно упал на картину Виллы.
      – Что ты имеешь в виду? Что можно было предотвратить?
      – Я не уверена, – прошептала Кейт.
      – Первое время, когда Вилла исчезла, ты боялась, что она что-нибудь с собой сделает, – сказал Эндрю и отвел глаза – вероятно, ему было стыдно.
      – Да, я боялась, что она не сможет жить после того, что произошло, – согласилась Кейт.
      – Да, особенно, после твоей реакции, когда ты нас застала… – заметил Эндрю, и невольно кинул взгляд в направлении коридора, который вел в спальню.
      Кейт почувствовала боль в груди, вспомнив тот день. Она пришла домой раньше обычного из-за внезапно подхваченной сильной простуды. Ничего не подозревая, она вошла в квартиру и направилась в спальню, мечтая только об одном: поскорее раздеться и забраться в постель. Она открыла дверь в спальню и обмерла на месте: Эндрю и Вилла лежали в постели, совершенно голые, с нежностью безумно влюбленных касаясь друг друга.
      Сначала у Кейт был шок.
      Она просто стояла и смотрела, не веря своим глазам. Эндрю в постели с Виллой… В это невозможно было поверить. Потом все завертелось у нее перед глазами, она закричала и бросилась прочь.
      – Через несколько минут Виллы тоже уже не было в квартире, – глухо сказал Эндрю. – Она убежала от меня в полном отчаянии, и я не смог ее остановить. Думаю, в тот момент, она решила, что уже никогда не сможет взглянуть тебе в глаза… А потом, вечером, ты вернулась, едва держась на ногах, и прошла в кабинет, чтобы прилечь.
      – Да, помню, – промолвила Кейт. – Ты принес мне стакан холодной воды и мокрое полотенце.
      – А ты швырнула стакан в стену и разорвала полотенце в клочья.
      – Вилла ничего этого не видела.
      – Да, в это время она была уже где-то в другом месте, – сказал Эндрю. – А на следующий день ты ушла от меня, не оставив мне даже шанса.
      – О каком шансе ты говоришь? Наш брак был уже безнадежен.
      – Вероятно, Вилла решила, что ты и на отношениях с ней поставила крест… Возможно, ты и не простила бы ее, если бы она не пропала.
      – Рано или поздно я все равно простила бы ее, потому, что она моя сестра. Нас соединяют кровные узы.
      – А нас соединяли узы супружества – мы ведь давали друг другу брачную клятву, – тихим голосом напомнил ей Эндрю.
      Кейт сжала руки, пытаясь унять дрожь. Возможно, он был прав. Если бы Вилла не исчезла, она бы не осознала, насколько дорога ей сестра, и не смогла бы ее простить.
      – Так ты пришла сюда, чтобы почувствовать присутствие Виллы? – спросил Эндрю.
      – Да, ведь мы трое были счастливы здесь когда-то, – ответила Кейт. – Ты так заботился о Вилле – почти, как настоящий отец. Она ведь была еще такой юной, когда мы поженились.
      – Да, и я разрушил наше счастье собственными руками, – с горечью произнес Эндрю, опустив голову.
      – Эндрю, Эндрю, – вздохнула Кейт, и ей стало даже немного жалко его.
      Он искренне раскаивался во всем. Ему тоже пришлось пережить долгие дни одиночества, уныния и отчаяния. Кейт почувствовала, что когда-нибудь она простит и Эндрю, но, в то же время, она знала, что прощение уже не вернет в ее сердце любовь.
      – Если ты хочешь что-то забрать – пожалуйста, – заметил Эндрю. – А что касается почты, то на твое имя в последнее время уже почти ничто не приходит, даже реклама. И, после того случая с открыткой Виллы, я внимательно просматриваю всю почту.
      – Нет, я ничего не собираюсь забирать, – ответила Кейт, поднимаясь. – Я пришла просто… чтобы увидеть тебя. И поговорить о Вилле. В Коннектикуте я встретилась с адвокатом, который защищает серийного убийцу – Грегори Меррилла. Я обратилась к нему, потому что меня мучили подозрения… – ведь Вилла была как раз в тех местах.
      – И что думает адвокат?
      Кейт вспомнила их неожиданную встречу в Фэрхейвене, их поцелуй и все, что Джон рассказал ей о Меррилле. Она знала, что если откроет сейчас все Эндрю, он поймет, что адвокат, защищающий Грегори Меррилла, разгласил конфиденциальную информацию.
      – Не знаю, – сказала, наконец, Кейт, пожалев, что затронула эту тему.
      Она подошла к пианино и, встав на скамеечку, сняла со стены свой портрет. Эндрю молча смотрел на нее, дожидаясь, что будет дальше. Кейт повернулась и посмотрела ему прямо в глаза.
      – Ну, что ж, будь счастлив, Эндрю, – сказала она.
      – И ты тоже, Кейт.
      В этот момент, глядя ему в глаза, Кейт, наконец, поняла, зачем, прежде всего, приходила: она должна была забрать свой портрет, написанный Виллой, и освободить Эндрю навсегда.
      Они долго смотрели друг на друга, и Кейт почувствовала, что Эндрю размышляет, должен ли он поцеловать ее на прощание. Она отступила на шаг назад, давая ему понять, что этого делать не стоило.
      Они попрощались, и Кейт с облегчением вышла из квартиры Эндрю, зная, что никогда больше туда не вернется. Направляясь к лифту, она слышала, как дверь за ней тихо закрылась. Кейт глубоко вздохнула. Только что она поставила последнюю точку в своих отношениях с Эндрю: все ее чувства к нему были теперь в прошлом.
      А в настоящем было совсем другое. Кейт подумала о маленьком городке в штате Коннектикут, о двух милых детях и их собаке с колючками в спутанной шерсти, о человеке, который стал ей так дорог, хотя их соединял всего один поцелуй. Это была ее новая жизнь, и семейство О'Рурк навсегда заняло место в ее освободившемся сердце – рядом с Виллой, которую Кейт никогда не смогла бы оставить в прошлом.

      Тедди выглянул в окно, беспокоясь за Мэгги. В мире было слишком много опасностей, а она была такая маленькая, хорошенькая и беззащитная. Он видел в газете фотографию Аманды Мартин – жертвы нового маньяка. Обычная, симпатичная девушка, какие окружали его повсюду – в школе, на улице, где угодно. Если ужасные вещи могли случаться с такими, как Аманда, то, значит, и Мэгги не была застрахована от этого.
      Взглянув на часы, Тедди решил подождать еще десять минут – до пятнадцати минут четвертого – и, если за это время Мэгги не вернется, отправиться на ее поиски. Обычно сестра приходила домой раньше него: когда он возвращался, Мэгги уже давно дожидалась его, горя нетерпением о чем-нибудь рассказать.
      В последнее время Тедди был очень занят учебой и тренировками, и это нисколько не тяготило его – напротив, он был рад своей постоянной занятости. По крайней мере, благодаря этому у него оставалось меньше времени на то, чтобы беспокоиться за Мэгги и скучать по дому. Ему нравилось жить у деда, но, в то же время, его сильно тянуло домой.
      Был понедельник, до Дня благодарения оставалось четыре дня. Дедушка с Мэв были сейчас на кухне – они пекли пироги, чтобы устроить дома настоящий праздник. Тедди вспомнил, как проходил этот день у них дома, когда была жива мама. Она поднималась рано утром, когда все еще спали, чтобы приготовить праздничное блюдо – запеченную в духовке индейку, и в доме в этот день пахло особенно аппетитно.
      Это были такие счастливые воспоминания… Но были и другие, от которых у Тедди сжималось сердце. Он помнил, что незадолго до смерти мама часто где-то пропадала допоздна и возвращалась домой почти ночью. Беспокойство не давало ему уснуть, и он засыпал лишь тогда, когда слышал, как мама, вернувшись, отпирала ключом входную дверь. Тогда он не понимал, что происходило, и лишь потом, уже после смерти матери начал, помимо своей воли, догадываться. Сплетни, ходившие по городу, естественно, не миновали и его. Однажды он слышал, как Салли Кэрролл рассказывала кому-то, что у его матери был любовник. Тедди не хотел этому верить, но что-то говорило ему, что это правда. Он прекрасно помнил те ночи, когда он лежал без сна, прислушиваясь в мучительном ожидании, и ту последнюю ночь, когда мама так и не вернулась домой.
      Вероятно, с тех самых пор ожидание чьего-либо возвращения стало для него такой невыносимой пыткой.
      Тедди чувствовал на своих плечах тяжелый груз. Ему приходилось защищать и оберегать не только свою сестру и других девушек города: в его защите нуждались и его родители. Вчерашний случай никак не шел у него из головы.
      Мистер Фелан подвозил его домой с тренировки, и Тедди увидел Мэгги, идущую вдоль дороги.
      – О, это моя сестра! – закричал он с заднего сиденья, и мистер Фелан, остановив машину рядом с Мэгги, предложил ей сесть.
      Тедди помнил, какой ужас был написан на ее лице первые несколько секунд, пока она не увидела брата и не узнала мистера Дженкинса, сидевшего рядом с мистером Феланом. Несомненно, Мэгги подумала, что ее собирается похитить маньяк.
      Однако не это воспоминание не давало теперь покоя Тедди, а то, что случилось чуть позже. В машине было включено радио, и шла передача, в которой обсуждались, с участием радиослушателей, проблемы современного общества. Естественно, заговорили о преступности, и, в конце концов, речь зашла о проблеме освобождения опасных преступников из тюрьмы.
      – Хорошенькая система, – сказал мистер Фелан. – Права и интересы преступников ставят у нас превыше всего. Полиции не дают нормально работать! В наше время упрятать преступника за решетку – далеко не легкое дело.
      – О смертной казни и говорить нечего, – заметил мистер Дженкинс. – Некоторые ведь считают, что убийца имеет большее право на жизнь, чем его жертва! Вот, например, адвокаты…
      Тедди вздрогнул. Они не назвали имени его отца, но он почувствовал, что они имели в виду его.
      – Ну, что ты, Хант, – засмеялся мистер Дженкинс. – Некоторым преступникам адвокат нужен, как нянька младенцу. Среди них бывают ведь самые настоящие дебилы – вроде Меррилла. Он вообще хромает на голову. Ты ведь знаешь, как копы его поймали? По потерянной им дорожной карте!
      – Да, у этого парня явно не все дома. Урод какой-то.
      Тедди было очень неприятно, что его тренеры обсуждали дело, которым занимался его отец. Несомненно, им очень хотелось высказать все, что они думали о Джоне О'Рурке, но они не могли сделать это в присутствии его детей.
      Однако хуже всего было то, что в тот момент Тедди почувствовал горькую обиду на своих родителей. На мать – за то, что она (по какой бы то ни было причине) приходила домой так поздно в те последние месяцы. На отца – за то, что он все свое время отдавал работе, забывая о них с Мэгги. Им нужно было, чтобы рядом был кто-то из взрослых, но те взрослые, которых Тедди знал, плохо отзывались о его отце.
      Он вспомнил о Кейт. Она была единственной, от кого он не слышал ничего плохого. Она понимала его лучше, чем кто бы то ни было, и она пришла на его школьный матч. За него уже давно никто так не болел, как Кейт. Он видел, как она прыгала в толпе, выкрикивая его имя. Он даже слышал ее голос в гуле других голосов.
      Тедди опять выглянул в окно. Мэгги все не было. Брейнер подошел к нему, требуя к себе внимания. Тедди погладил пса и увидел, что в его шерсти опять было полно клещей и колючек. Прошел уже почти месяц с тех пор, как Кейт вымыла и вычесала собаку.
      Тедди очень хотелось, чтобы у них была нормальная семья. Чтобы они жили дома, а не у дедушки. Чтобы ему не приходилось защищать честь своего отца перед ребятами в школе и тренерами. Чтобы не одна Мэгги встречала его в дверях, когда он возвращался домой из школы.
      Тедди решил ждать последние двадцать секунд. Если Мэгги не вернется, он позвонит отцу, а потом сядет на свой велосипед и сам отправится на ее поиски. Перед его глазами стояла фотография Аманды Мартин. И ее рука со скрюченными пальцами, торчащая из волнолома.
      К счастью, в этот момент послышался долгожданный звук затормозившего на подъездной дорожке велосипеда. Тедди вздохнул с облегчением: камень свалился с его души, но отчего-то ему все еще было не по себе. Он опять вдруг вспомнил про девушку в волноломе, и на глаза его навернулись слезы. Через несколько секунд Мэгги уже ворвалась в дом.
      – Тедди! – закричала она. – Ты сегодня пришел раньше меня! Если бы я знала, что ты сегодня не пойдешь на тренировку, я бы поехала утром в школу на автобусе, а не на велосипеде!
      Тедди поспешно вытер рукавом глаза, чтобы Мэгги не заметила его слез и не догадалась о том, как он переживал за нее.
      – Привет, Мэгги, – сказал он, широко улыбнувшись и взяв у нее рюкзак. – Ну, рассказывай, как прошел день?
      Кейт вернулась домой от Эндрю в половине девятого. Ее встретил настойчивый звонок телефона, лай Бонни и ужасный холод – по рассеянности она выключила отопление, уходя утром из дома. Пройдя на кухню и поставив картину Виллы на стул, Кейт схватила трубку телефона.
      – Да? – сказала она, держа трубку в одной руке, а другой включая отопление.
      – Кейт? Это Джон О'Рурк.
      – О, – произнесла Кейт, сжав трубку обеими руками. От одного голоса Джона ей сразу стало теплее. Прислонившись спиной к стене, она стала медленно сползать вниз, пока не села на пол. Бонни тотчас забралась к ней на колени. – Здравствуйте, Джон.
      – Здравствуйте, Кейт.
      – Вы звоните мне, чтобы узнать, получила ли я письмо Мэгги и Тедди? Да, получила. И уже начала писать им ответ… Я очень скучаю по вашим детям, они такие милые.
      – Хорошо, – сказал Джон. – Но я звоню вам не совсем из-за письма.
      – А из-за чего?
      В трубке повисла тишина, и сердце у Кейт оборвалось. Могла быть только одна причина, по которой Джон мог ей звонить. С ее стороны было величайшей глупостью подумать, будто он звонил из личного интереса.
      – Это связано с вашим клиентом? – с замиранием сердца спросила она. – Он что-то вам рассказал?
      – Нет, Кейт. Дело в другом. Вы читали газеты?
      – Да. А что случилось?
      – Выходит, вы ничего не знаете… Наверное, эта новость не попала в вашингтонские газеты. У нас опять было найдено тело мертвой девушки. В волноломе.
      – Боже мой, – прошептала Кейт.
      – Но это не Вилла, – успокоил Джон.
      Глаза Кейт наполнились слезами. Она взглянула на картину, с такой любовью написанную ее сестрой, и почувствовала рядом незримое присутствие Виллы.
      – Откуда вы знаете? – с трудом произнесла она.
      – Потому что полиции удалось установить ее личность. Это Аманда Мартин.
      – Кто она?
      – Молодая девушка из Готорна. Ее родители – владельцы лодочной мастерской, и она сама там подрабатывала. Ей было девятнадцать лет, и она училась в филиале Университета Коннектикута в Эвери Пойнт.
      – А что Меррилл? – спросила Кейт. – Он там же, где и был? Он не сбежал?
      – Нет, – вновь поспешил успокоить ее Джон. – Он по-прежнему в Уинтерхэме, в камере смертников… Это не мог быть он. Абсолютно точно.
      – Но ведь почерк очень похож…
      – Да, кто-то ему подражает.
      – Что еще известно полиции? Вы не знаете, они не находили еще кого-нибудь?
      – Нет, пока обнаружили только одно тело. Убийцу сейчас усиленно ищут.
      – Выходит, моя сестра могла попасть в лапы не только Мерриллу, но и кому-то другому?
      – Я буду следить за этим делом и держать вас в курсе.
      – Боже, как все это ужасно…
      – Я понимаю, – мягко сказал Джон. – Вам тяжело опять возвращаться к этому. Но я подумал, что должен вас известить. Ведь если бы вы прочитали в газете, что у нас в Коннектикуте был обнаружен труп девушки, вы могли бы подумать, что это Вилла.
      – Спасибо вам за этот звонок, Джон. Я никогда не забуду вашу доброту.
      В трубке опять повисло молчание, и Кейт даже слышала дыхание Джона.
      – Странно, большинство людей считают меня черствым и бессердечным, – произнес Джон. – Я даже удивлен, что вы обо мне другого мнения.
      – Не знаю почему, – с улыбкой заметила Кейт, – но вы раскрыли свою настоящую сущность в Фэрхейвене.
      – В каком смысле?
      – Вы доказали, что у вас большое сердце.
      – Для адвоката?
      – Нет. Вообще.
      – Знаете, я был единственным ребенком в семье, – сказал Джон. – Но когда я увидел, как вы убиваетесь из-за своей младшей сестры, я подумал о Мэгги и Тедди… Я даже представить не могу, что бы они делали друг без друга.
      – Это тяжело, – прошептала Кейт. – Это ужасно тяжело.
      – Держитесь, Кейт. Думаю, Мэгги сказала бы вам сейчас то же самое. Кстати, если вам нужен шарф, который вы оставили ей для Хэллоуина, мы можем вам его переслать.
      – Нет, я подарила его Мэгги навсегда, – ответила Кейт, взглянув на картину, где Вилла изобразила ее с этим шарфом на шее. – Скажите ей, чтобы она всегда была осторожна…
      – Да, я всегда ей об этом говорю.
      – Берегите ее, Джон. В этом мире столько зла – в любую минуту может что-то случиться, – добавила Кейт и задумалась о том, о чем столько размышляла в последнее время: все несчастья в жизни происходят совершенно внезапно, врываясь в череду самых обыденных событий.
      Ты можешь вернуться с работы с букетом тюльпанов в руке и обнаружить, что твоя жизнь навсегда разрушена; можешь, в сердцах, сказать что-то сестре и никогда ее больше не увидеть.
      – Хорошее тоже случается в этой жизни, – сказал Джон. – Не забывайте об этом.
      – И вы тоже.
      – Хорошо, Кейт, – засмеялся Джон. – А когда я позвоню вам в следующий раз, вы скажете мне, что бывает в мире хорошего?
      – Постараюсь.
      Они попрощались, но Кейт еще довольно долго сидела на полу, сжимая в руке телефонную трубку и слушая тиканье настенных часов. Собачка Виллы все еще лежала у нее на коленях. Кейт казалось, что в доме стало уже гораздо теплее – или, возможно, ее просто согрел голос Джона.
      Она опять посмотрела на белый шарф на своем портрете. Теперь он перешел к Мэгги, став словно связующим звеном между их семьями.
      Если бы Джон не положил уже трубку, Кейт сказала бы ему, что бывает хорошего в мире. Мэгги и Тедди. Брейнер и Бонни. Ее сестра Вилла. И сам Джон.
      Кейт стало грустно, и она поняла, что находилась сейчас не там, где должна была находиться. Ей было так тяжело вернуться в Вашингтон, так и не разгадав тайну исчезновения Виллы, но она заставила себя это сделать. Она решила, что должна смириться с неизвестностью и попытаться жить дальше.
      Однако сидя сейчас на полу в своем вашингтонском доме, Кейт поняла, что вернулась напрасно. Это был ложный путь. Ее сердце и мысли все равно были сейчас в Коннектикуте. Именно там находились сейчас самые близкие ей люди. И только там можно было найти объяснение исчезновению Виллы.
      Кейт посмотрела на Бонни и вопросительно подняла брови. Ей казалось, что собачка читала ее мысли.
      – Ну, что, Бон, думаешь, нам стоит это сделать?
      Бонни вильнула хвостом. Кейт кивнула и погладила ее по спине.

      Билли Мэннинг позвонил Джону и сказал, что хочет допросить Грега Меррилла в связи с убийством Аманды Мартин. В данном случае Меррилл был вне подозрений, но, возможно, ему что-то было известно.
      – Если твой клиент согласится помочь следствию, – сказал Билли, – думаю, суд учтет это при вынесении приговора.
      Джон встретился с Билли прямо в Уинтерхэме. Когда они прошли в комнату для свиданий, охранник, выразительно покосившись на Джона, сказал:
      – Сочувствую тебе, Билли.
      – Ты это насчет Джона? – спросил детектив. – Зря. Он хороший парень. Мы с ним вместе учились в школе и играли в одной команде.
      – Да, – ответил охранник, – но сейчас он, похоже, играет в другой команде.
      – Да ладно тебе. Все равно О'Рурк хороший парень, – заметил Билли.
      Когда охранник вышел, Билли впился в Джона глазами и зашептал:
      – Слушай, не вставляй мне палки в колеса, когда я буду допрашивать Грега, ладно? Будь другом, а? Я ведь всегда за тебя горой, Джонни. Ты слышал, как я за тебя заступался?
      – А с чего ты взял, что за меня нужно заступаться, Билли?
      – Ах, ну да – перед кем за тебя заступаться? Ты ведь в нашем городе всеобщий любимец… Эх, Джонни, Джонни, лучше бы все-таки ты стал копом. Работали бы вместе в полиции, ловили бы преступников… Но ты предпочел стать адвокатом. А потом, наверное, станешь и судьей – так же, как твой отец.
      – Но ты ведь тоже пошел по стопам отца, Билли.
      – Да, это правда. Видимо, никуда от этого не деться… А, кстати, как там Тедди? Тоже, наверное, собирается продолжить семейную традицию?
      Джон ничего не ответил. С некоторых пор Тедди стал очень замкнутым. В то время как Мэгги, по своему обыкновению, щебетала без умолку, Тедди предпочитал отмалчиваться и почти все свободное время проводил на заднем дворе, тренируясь с мячом. Джон чувствовал, что между ним и его сыном возникла невидимая стена, и он знал, что должен каким-то образом разрушить ее.
      Наконец, дверь открылась, и двое охранников ввели в комнату свиданий Грега Меррилла. Он был в наручниках, с короткой тюремной стрижкой, и его полнота теперь особенно бросалась в глаза: арестантская роба была ему на размер мала и плотно обтягивала его пухлое тело. Меррилл сильно изменился в тюрьме и уже не был тем обаятельным, внушающим доверие молодым человеком, которому не составляло большого труда заманивать в свою машину неосторожных девушек.
      – Здравствуйте, Грег, – сказал Джон.
      – Зачем он пришел? – спросил Грег, кинув взгляд на Билли. – Разве я уже не ответил на все их вопросы?
      – Вы нам снова нужны, мистер Меррилл, – произнес Билли, откинувшись на спинку стула.
      – Что ему нужно от меня, Джон? – воскликнул Грег.
      – Детектив Мэннинг хочет кое о чем тебя расспросить, – ответил Джон.
      – Расскажите мне об Аманде Мартин, Грег, – попросил Билли. – Вам, должно быть, уже известно о том, что у вас появился последователь.
      – Я не имею к этому никакого отношения.
      – Господин адвокат, попросите своего клиента ответить на мой вопрос, – сказал Билли.
      Джон молчал, дожидаясь, чтобы Грег заговорил сам. Билли кинул на него нетерпеливый взгляд. Они были старыми друзьями, но тюремный охранник был прав: Джон играл теперь в другой команде. В глазах Меррилла читалось беспокойство, и он втягивал голову в плечи, словно пытаясь спрятаться, как черепаха, в свой панцирь.
      – Вы выглядите подавленным Грег, – заметил Билли. – Может быть, расскажете, почему?
      – С какой стати мне быть подавленным? Я ничего не делал.
      – Но, может быть, вы завидуете? Тому, кто может сейчас что-то делать.
      – Ха, – пренебрежительно сказал Грег, покраснев от негодования. – Этому я не завидую.
      – Этому? Вы так говорите, как будто знаете его.
      – Я никого не знаю. С чего вы взяли? Я вообще понятия не имею, кто это.
      Билли скептически посмотрел на Меррилла, давая понять, что не верит ему. Даже Джон на этот раз сильно сомневался в правдивости своего клиента. У Грега бегали глаза, как будто он явно что-то знал, но скрывал это.
      – Ну, так что вам известно об убийстве Аманды Мартин? – спросил Билли. – Почему ее убийца выбрал именно волнолом в Пойнт Герон? Придавал ли он какое-то особое значение времени совершения убийства?
      Грег откинулся назад и закрыл глаза. Билли сидел неподвижно, опершись локтем о спинку своего стула. Он казался спокойным и почти равнодушным, но его пронзительные, как у ястреба, глаза ни на секунду не переставали сверлить убийцу.
      Пауза затягивалась. Меррилл упорно молчал и лишь безучастно обводил взглядом комнату. Через несколько минут полной тишины Джон, положив руки на стол, произнес:
      – Детектив Мэннинг, позвольте мне поговорить наедине с моим клиентом.
      – Что ж, побеседуйте по душам с нашим интеллектуалом. Может быть, тогда он согласится рассказать нам что-нибудь о своем последователе…
      – Вы ничего не понимаете, – сказал Грег.
      – Да, я действительно многого не понимаю. Может быть, вы просветите меня?
      – Вы не понимаете самой сути – что вообще тогда вы можете понимать? Вы смотрите на все слишком поверхностным взглядом. Вы спрашиваете, какое значение имеет время, волнолом… Вы хотите найти какое-то внешнее объяснение, но вам даже в голову не приходит, что во всем этом может быть какой-то глубокий смысл… Вы напрочь лишены интуиции.
      – Что ж, – рассмеялся Билли. – Даже если я и лишен интуиции, то, наверное, это не мешает мне работать. Ведь я вас поймал. Или вы забыли?
      – Вы поймали меня только потому, что я вам позволил это сделать, – спокойно сказал Меррилл.
      – Как хотите, – усмехнулся Билли. – Я пришел к вам сегодня не для того, чтобы говорить об этом. Меня интересует новое дело, и я уверен в том, что вы кое-что знаете. Так что давайте, Грег, расскажите нам, кто такой этот тип, который решил вас копировать.
      – Вы хотите понять, что он из себя представляет внутри, что движет им?
      – Да, именно так.
      – Вам я ничего не скажу. Я буду говорить только со своим адвокатом.
      – Детектив, пожалуйста, дайте нам поговорить наедине, – повторил Джон.
      Грег сидел молча, поджав губы, пока Билли не вышел. Когда дверь за детективом закрылась, Меррилл, неистово сверкая глазами, подался к Джону и с жаром заговорил:
      – Разве это имеет для него какой-нибудь смысл? Разве он хоть что-нибудь понимает?
      – Детектив Мэннинг?
      – Нет! Тот человек, который сделал это – оставил ту девушку в волноломе… Он вообще ничего не понимает. То, что он сделал, отвратительно своей бессмысленностью.
      – Убийство Аманды?
      – Да, оно не имело для него никакого глубокого смысла. Он не понимает, что символизирует волнолом, что означает прилив. Он мог бы использовать вместо волнолома мусорную свалку – для него это было бы одинаково.
      – Но ведь он старался подражать вам.
      – Он просто слепо меня копировал, – возразил Меррилл, покачав головой. – За всем, что он сделал – ничего нет, пустота… Сны… Вы знаете, что ключ к нашей душе – это наши сны?
      – Ну, я ведь не специалист по психоанализу.
      – Почитайте замечательную работу Фрейда о снах – об их символике, значении, смысле. Сны плавно перетекают один в другой, и ни одна ночь не может вместить их все. Сны – это крылья, сухожилия, мускулы нашего подсознания… они связывают воедино наш разум, тело и душу.
      Джон слушал, понимая, что его клиент был психически болен. Необходимо было уловить логику в том, что говорил Грег, чтобы попытаться выяснить что-то о других жертвах, В том числе и о Вилле…
      – Какая связь между снами и убийством Аманды Мартин, Грег?
      – Ни один человек, при всем старании, не может постичь глубинную суть моего сна о море и волноломе. Это могло быть под силу разве что Фрейду и Юнгу. Но другим? Нет, даже самые умные, талантливые психиатры не в состоянии это понять в полной мере. Им недоступно полное понимание – лишь какие-то его крохи…
      – Расскажите мне о Вилле Хэррис, Грег.
      Меррилл удивленно поднял глаза:
      – О ком?
      Джон внимательно посмотрел на своего клиента. Он общался с ним уже около полугода – с того самого времени, как полиция его поймала, и теперь он был готов поклясться, что Грег действительно ничего не знает. Джон сунул руку в карман пиджака и, достав фотографию Виллы, положил ее на стол. Меррилл взял ее и поднес к глазам.
      – Вы уже показывали мне эту фотографию. И я сказал вам, что никогда не видел эту девушку.
      – Вы уверены? – с бьющимся сердцем поинтересовался Джон.
      Грег кивнул, и легкая снисходительная улыбка скользнула по его губам, в то время как глаза его смотрели грустно и холодно.
      – Я уверен, – добавил он. – Я был бы рад вам помочь, Джон. Наверное, эта девушка для вас очень важна, раз вы так упорно спрашиваете о ней. Я прав?
      Джон ничего не ответил и, забрав фотографию из рук Меррилла, бросил на него испепеляющий взгляд. Холодная снисходительность Грега заставила его взорваться.
      – Вас хоть чем-нибудь можно пронять? – спросил он, повышая голос и все больше теряя самообладание. – Вы способны интересоваться хоть кем-нибудь, кроме своей собственной персоны? Пропавшая девушка, новое убийство, человек, пытающийся вам подражать… – вам плевать на все это, потому что это вас не касается?
      – Джон, с вами все в порядке?
      Джон почувствовал, что руки у него стали влажными. Произошло небывалое: он сорвался и накричал на своего клиента. Он слишком устал от своей работы – от того, что ему приходилось защищать человека с холодным и извращенным умом – монстра, которому, казалось, были неведомы простые человеческие чувства.
      Грег опять улыбнулся, на этот раз чуть шире.
      – Разумеется, мне не наплевать на все это, Джон. Как вы можете так говорить?
      – Извините меня, Грег, – произнес Джон и с трудом поднялся из-за стола, ощущая слабость в коленях.
      – Мне нужны марки, Джон, – сказал Грег. – Я написал несколько прошений и…
      Джон не дослушал. Голова у него раскалывалась, и он почувствовал, что не может больше находиться рядом со своим клиентом. Ему срочно нужно было выйти на свежий воздух, увидеть небо, вдохнуть полной грудью.
      Не сказав больше ни слова и не попрощавшись со своим клиентом, Джон О'Рурк повернулся и бросился прочь, спеша покинуть ненавистную ему тюрьму Уинтерхэм.
      Патрик чувствовал, что с его сыном что-то случилось.
      Сегодня Джон вернулся домой очень рано, бросил портфель в прихожей и сразу же поднялся к себе в спальню, чтобы прилечь. Где-то через час раздался звонок в дверь, и, открыв, судья увидел на крыльце очаровательную молодую женщину.
      – Чем могу вам помочь? – спросил он.
      – Здравствуйте, – сказала женщина, – я к Джону О'Рурку. Простите, что я без предупреждения, но просто я проезжала мимо и решила зайти…
      – Очень мило с вашей стороны, – улыбнулся Патрик.
      Женщина произвела на него приятное впечатление. У нее было дружелюбное лицо, нежная, немного веснушчатая кожа и серые глубокие глаза. Чем дольше он в них глядел, тем больше ему хотелось узнать, кто эта женщина.
      – Так Джон дома? – поинтересовалась она.
      – Вообще-то, сегодня ведь рабочий день, – с улыбкой ответил судья, решив на всякий случай не болтать лишнего.
      – Да, но я звонила Джону на работу, и там сказали, что он ушел…
      – Хм, – несколько смущенно промычал Патрик, не зная, что добавить.
      – Так я могу видеть Джона? – улыбнувшись, спросила женщина.
      И вдруг судью осенило: вероятно, это была няня, присланная агентством на собеседование. Патрик задумался, не зная, радоваться или огорчаться. С одной стороны, за последние несколько недель он уже привык к тому, что его внуки все время рядом, и ему было жаль с ними расставаться. Но с другой стороны, вся троица – Мэгги, Тедди и самый большой ребенок, его сын Джон – доставляли слишком много хлопот.
      – Так вы пришли устраиваться на работу? – спросил судья.
      – На какую работу?
      – Няней. Женщина улыбнулась.
      – Вам все еще требуется няня?
      – Ну, да.
      – Однажды я уже навлекла на себя некоторые неприятности из-за того, что сразу не прояснила недоразумение, – сказала она. – Так что теперь лучше не буду затягивать с объяснениями: я не няня. Я просто… знакомая Джона.
      Патрик заметил, что женщина поколебалась, прежде чем сказать «знакомая», словно она подбирала слово и, в конце концов, остановилась на этом, как на наиболее подходящем. Судья одобрил ее выбор.
      – Хорошо, я схожу посмотрю, не проскочил ли Джон домой, пока я спал. Простите, а как ему передать – кто пришел?
      – Кейт Хэррис, – ответила женщина.
      – А, хорошо, – сказал Патрик, делая вид, будто понятия не имеет, кто перед ним, хотя он уже, конечно же, догадался.
      Судья неторопливо поднялся по ступенькам, надеясь, что Джон, услышав голос Кейт, сам спустится вниз, но он так и не появился. В коридоре было темно и тихо. Подойдя к спальне Джона, судья постучал в закрытую дверь.
      – Джон, к тебе пришли.
      Ответа не последовало. Патрик постучал еще раз.
      – Джон, к тебе Кейт Хэррис…
      Молчание.
      – Ты что, не слышишь меня? Кейт Хэррис!
      Судья стоял в коридоре, несколько озадаченный. Он никогда не входил в комнату своего сына, если дверь была закрыта, и сейчас, конечно, он не собирался изменять этому правилу. Брейнер, находящийся в комнате Джона, тихонько скулил, просовывая нос в щель под дверью.
      Патрик не понимал, почему его сын так себя ведет. Кейт Хэррис, на его взгляд, вполне подходила Джону. Так почему бы, в таком случае, не попытать с ней счастья? Не мог же он, в конце концов, всю оставшуюся жизнь прожить в одиночестве?
      Но разве можно было хоть в чем-нибудь убедить своего сына? Дети такие упрямые. Даже Мэв рассказывала, что ее сыновья – Мэтью, Марк, Люк и Джон не слушаются ее.
      Патрик медленно спустился вниз по лестнице, опираясь на перила, и прошел в прихожую.
      – Мне очень жаль, мисс Хэррисс, – сказал он, вежливо улыбнувшись, – но, кажется, Джона нет или он так крепко спит, что даже не проснулся от стука.
      – Что ж, очень жаль, – разочарованно произнесла Кейт. – В таком случае, вы не могли бы передать ему, что я заходила?
      В этот момент сверху раздался приветливый лай Брейнера, услышавшего знакомый голос.
      – О, это Брейнер? – спросила Кейт.
      – Он самый.
      – Передайте ему привет – от меня и моей собачки Бонни. Мэгги, Тедди и Мэв – тоже привет. И передайте, пожалуйста, эту записку Мэгги…
      – Хорошо, – пообещал судья, пожав руку Кейт, затем взял у нее записку и положил ее на столик в прихожей, где Мэгги непременно должна была ее увидеть. – Где Джон может вас найти, если что?
      – В «Восточном ветре», – ответила Кейт. – Как и в прошлый раз.
      Она сбежала по ступенькам вниз и села в свою, очевидно, взятую напрокат машину. Патрик продолжал стоять в дверях, глядя Кейт вслед. Выехав с подъездной дорожки, она помахала судье рукой, и он помахал ей в ответ.
      За свою жизнь Патрик научился распознавать в человеческих лицах даже самые трудноуловимые и тщательно скрываемые признаки горя, отчаяния, тоски. Но, глядя на Кейт Хэррис, он видел в ее лице лишь безграничную надежду, которую излучали ее необыкновенные серо-голубые глаза.
      Надежда заслонила в ней все остальные чувства.
      И она приехала сюда, чтобы увидеть Джона.
      – Черт тебя побери, – сказал судья, подняв глаза к потолку. – Надо же было тебе завалиться спать, когда к тебе приехала такая красотка!
      Судья вполне понимал людей, которые любят поспать. Мэв, например, даже днем спала как сурок. И сам он был не прочь вздремнуть часок после обеда. Но у его сына никогда не было подобной привычки.
      Джон ни минуты не мог провести без дела. Он все время крутился как белка в колесе: встречался с клиентами, изучал материалы дела, беседовал со свидетелями, разрабатывал стратегию защиты, ездил куда-нибудь с детьми. Патрик прекрасно знал, что его сын слишком неугомонный, и то, что он сейчас, среди бела дня, спал как убитый, было крайне неправдоподобно. С этим нужно было разобраться.
      Не может быть – она приехала!
      Джон услышал ее голос, и сердце у него обмерло от радости. Однако в следующую же секунду он подумал, что ее появление не сулило ему ничего хорошего.
      Когда отец поднялся наверх и стал стучать в дверь его комнаты, Джон не отозвался, притворившись спящим. Он словно заранее предчувствовал ее появление. Задремав незадолго до этого, он видел Кейт во сне – она глядела ему прямо в душу своими удивительными глазами.
      – К тебе Кейт Хэррис! – кричал из-за двери отец.
      Но Джон не мог заставить себя даже пошевелиться.
      Да и что, в конце концов, он мог сделать для нее, чем помочь? Одно дело – сны, и совсем другое – реальная жизнь.

      Судья опять поднялся по ступенькам и постучал в комнату своего сына – сначала тихо, потом громче и настойчивей Джон не отзывался, и Патрик, наконец не выдержав, повернул ручку двери и вошел.
      Джон лежал на спине, закрыв пол-лица подушкой, и притворялся спящим. В детстве он часто выделывал подобные фокусы, чтобы обмануть отца. Вечером его невозможно было уложить спать. То ему хотелось во что бы то ни стало дочитать книгу или, по крайней мере, главу. То просидеть до полуночи перед окном, чтобы увидеть метеорный дождь, или до трех, когда, по прогнозу, ожидался ураган. Или, вообще, не спать всю ночь, карауля Санта-Клауса, который, как говорили родители, должен был забраться в дом через трубу и принести подарки.
      – Я же знаю, что ты не спишь – меня не обманешь, – сказал судья.
      Джон ничего не ответил. Он был опытным притворщиком и знал, что, начав притворяться, нужно идти до конца, не сдаваясь при первых же попытках разоблачения. Это касалось не только сна. На протяжении довольно длительного периода, особенно в последний год жизни Терезы – Джон упорно делал вид, что все «прекрасно», «отлично», «замечательно» Судья во многом винил самого себя за то, что его сын предпочитал притворяться, не считая возможным поделиться своими переживаниями с отцом.
      – Эй, адвокат, а что вы на это скажете? – спросил Патрик, пощекотав торчащую из-под одеяла голую ступню сына.
      Джон перевернулся, прижимая подушку к лицу, но судья успел заметить вокруг его глаз следы слез.
      – Оставь меня, папа, пожалуйста, – прошептал Джон.
      – А она ужасно хорошенькая, – проигнорировав его слова, сказал Патрик.
      Джон ничего не ответил, и судья, нетерпеливо выдохнув, продолжал:
      – Я говорю о Кейт Хэррис. Наверное, тебе следовало бы увидеться с ней и узнать, зачем она приезжала.
      – Я и так знаю, зачем она приезжала, – уныло произнес Джон. – Она хочет, чтобы я помог ей узнать о ее пропавшей сестре. Но я не могу ей помочь.
      – Ну, наверное, ты и не должен брать это на себя. Поисками пропавшей девушки должна заниматься полиция. Но почему бы тебе просто не завязать дружеские отношения с этой женщиной? По-моему, сама она вполне на это настроена.
      – Ее интересует прежде всего судьба ее сестры, – ответил Джон. – Но из-за своей работы я ничем не могу ей помочь. И между нами невозможны никакие отношения.
      – Из-за твоей работы у тебя со всем городом не ладятся отношения, – усмехнулся судья, – но это не значит, что ты не имеешь права на личную жизнь…
      – Хватит, папа, – сказал Джон, опять уткнувшись лицом в подушку.
      Судья посмотрел на него долгим, внимательным взглядом и тяжело вздохнул. Он прекрасно знал, что происходит с его сыном.
      – Ты просто исчерпал свои душевные силы. У тебя кризис. Нервное истощение.
      Джон ничего не ответил, как будто даже не слышал слова отца, и Патрик продолжил:
      – Я все это знаю по себе. Большинство адвокатов через это проходят – мало кому удается этого избежать. Такая уж у нас работа, сынок. Мы работаем там, где решаются вопросы жизни и смерти.
      Джон опять ничего не ответил, но судья чувствовал, что он внимательно слушает: из-под приподнявшейся подушки было видно его правое ухо.
      – Прежде чем стать судьей, я ведь тоже был адвокатом и защищал преступников. Среди моих клиентов мало было действительно невиновных людей… Однажды я взялся за дело, подобное твоему нынешнему – наверное, ты его помнишь. Я защищал Джека Карей – человека, похитившего и убившего девочку. Ты увидел судебные фотографии и не мог потом спать целую неделю.
      – Да, я помню, – заметил Джон в подушку.
      – Твоя мать очень сердилась на меня за то, что я взялся защищать такого человека. Весь город ненавидел меня тогда, как тебя сейчас. Не знаю, помнишь ли ты голос своей матери…
      – Помню, – отозвался Джон.
      Лейла была довольно старомодна по своим убеждениям. Несмотря на свой ум и талант, она не стала даже думать о карьере и предпочла стать просто женой и матерью. Однако, когда она говорила, в ее голосе слышались нотки Луи Брандейса, обращающегося к суду.
      – Пэтти, – сказала она мне… – судья покашлял и пояснил: – Она была единственным человеком, которому я позволял называть меня «Пэтти».
      – Я знаю, – произнес Джон, окончательно убрав подушку с лица и посмотрев на отца.
      – Так вот, она сказала мне: «Пэтти, я не хочу, чтобы ты защищал этого Джека Карей. Ты должен отказаться от этого дела». Вот что она мне сказала.
      – Да, – сознался Джон, – я сам это слышал.
      – Она просила меня отказаться от этого дела… – ради нее, ради нашей семьи, ради всего самого дорогого, что у меня было. Она взывала к моему католическому воспитанию и чувству справедливости. И, в конце концов, знаешь, что она мне сказала? «Пэтти, неужели ты не понимаешь, что, защищая убийцу, ты помогаешь ему избежать справедливого возмездия?»
      Произнося эти слова, судья увидел, как Джон в отчаянии закрыл глаза, словно почувствовав головокружение и тошноту.
      – Тедди говорит то же самое, – отметил он, не открывая глаз.
      – А ты сам как считаешь? – спросил Патрик.
      – Я говорю себе, что защищаю конституционные права людей, что Грег Меррилл имеет право на адвоката и справедливый суд…
      – И?..
      – А потом я вижу белую руку Аманды Мартин, торчащую из волнолома… Она застыла в таком положении, как будто в последние минуты бедная девушка отчаянно пыталась ухватиться за спасательный трос.
      Судья слушал молча, не перебивая.
      – А потом я вспоминаю Кейт Хэррис… – эту женщину, которая приезжала сегодня.
      – И что?
      – Ведь это ради нее я нарушил адвокатскую этику.
      – Я сразу об этом догадался.
      Джон удивленно посмотрел на отца:
      – Каким образом?
      – Она так очаровательна, – мягко произнес судья. – Ради нее я бы тоже нарушил адвокатскую этику.
      – Все это ведь очень серьезно, папа, – сказал Джон. – За это меня могли бы лишить адвокатской лицензии. Но беда в том, что…
      – …что ты готов сделать это опять, – продолжил за сына Патрик.
      – Откуда ты знаешь?
      Судья вздохнул. Окно спальни Джона выходило в сад, где стояла высеченная Лейлой статуя богини Правосудия – такая, какой ее всегда изображали – с завязанными глазами и весами в высоко поднятой руке. Мэв имела обыкновение насыпать в чаши весов крошки для птиц – и воробьи с кардиналами, прилетавшие поклевать их, часто устраивали на статуе шумную возню.
      – Ты ведь не каменный, – глядя на статую, сказал Патрик. – У тебя есть сердце.
      – Я думаю, мне придется отказаться от дела Меррилла.
      – Как – отказаться? Думаешь, кто-то сможет сделать эту работу лучше, чем ты?
      – Не знаю, но я не хочу ее делать, – ответил Джон.
      – Так ты серьезно раздумываешь об этом? – спросил судья, ошеломленный столь решительным заявлением сына.
      – Да. На сегодня у меня назначена встреча с доктором Беквитом. Мы планировали встретиться с Мерриллом, обсудить последние заключения психиатра и разработать на их основе стратегию защиты. Но я чувствую, что не могу этого сделать.
      – Потому что ты в это не веришь?
      – Потому что меня тошнит от всего этого. Потому что я больше не хочу жить в голове Грега Меррилла.
      Патрик сел на кровать у ног сына. Грязно-золотистый Брейнер, улегшись на полу, положил голову судье на колени.
      – Мне все это знакомо, Джон, – сказал он. – Я сам через это прошел. Это такое опустошение, такое отчаяние, от которого никуда не убежишь, нигде не спрячешься… Верно?
      – Да, – согласился Джон. – У меня не идут из головы преступления Меррилла. Я знаю, что двигало им – все эти фантазии, толкающие его на убийства… Я знаю, что Фил Беквит считает его очень ценным для науки пациентом… Но сейчас мне хочется только одного: отстраниться навсегда от этого дела.
      – Забраться под одеяло и спрятать голову под подушку…
      – Да, забыться и ни о чем не думать.
      – Именно поэтому в нашей профессии столько алкоголиков. После стольких стрессов в суде лучшее лекарство – пропустить рюмочку односолодового скотча… А ведь и в самом деле, – хитро подмигнул сыну Патрик. – Что скажешь?
      – Вообще-то ведь еще середина дня, – пробормотал Джон, но в то же время приподнялся на локте и спустил ноги с кровати.
      – Ну и что. Выпить по рюмочке – лучше, чем валяться в кровати, – добавил судья. – Спать будешь, когда выйдешь на пенсию.
      Они спустились вниз, в кабинет Патрика. Брейнер последовал за ними и выглянул по пути в выходящее на улицу окно, словно желая убедиться, не было ли там Кейт. Заметив, что Джон тоже бросил взгляд за окно, судья с трудом сдержал улыбку.
      Когда они пришли в кабинет, Патрик достал из серванта красного дерева два тяжелых бокала и графин из уотерфордского хрусталя. Вынув пробку, он закрыл глаза и с видом знатока поднес горлышко к носу, чтобы оценить аромат виски.
      – Это нужно пить без льда, – сказал судья, наливая.
      – Что это?
      – Талискер двадцатилетней выдержки.
      Патрик передал бокал Джону, и они чокнулись.
      – За адвокатов! – воскликнул судья.
      Отец и сын осушили бокалы, и Патрик налил еще.
      – Только осторожнее, Джонни, – сказал он, затыкая графин пробкой. – Если не остерегаться, то так запросто можно стать алкоголиком. Многие хорошие адвокаты попадаются в этот капкан.
      – Я знаю, – ответил Джон, потягивая виски маленькими глотками. – В детстве, когда я приходил к тебе в суд, мне довелось повидать немало пьяниц-адвокатов… Многие из них были ирландцами – Брэди или О'Нейл, например… И тогда они казались мне отвратительными – красные распухшие лица, налившиеся кровью глаза и этот ужасный запах спиртного, который всегда их сопровождал…
      Судья кивнул.
      – Но теперь я их понимаю.
      – В самом деле?
      – Да, потому что это, к сожалению, издержки нашей профессии, – произнес Джон, снова отпив виски. – У каждого из них был свой Грег Меррилл, которого нужно было защищать в суде, несмотря ни на что…
      Судья опять молча кивнул.
      – Их чувствительные души не выдерживали этого испытания. Помнишь, что мама говорила об Ирландии? Она называла ее «юдолью слез». Адвокаты-ирландцы – это поэты, запертые в клетку суда… Мама говорила так о тебе, – сказал Джон, взглянув своему отцу в глаза.
      Патрик кивнул, вспоминая. В горле у него встал комок, и он, не в силах ничего добавить, вновь отхлебнул виски из своего бокала. В его ушах до сих пор ясно звучал красивый, звучный голос Лейлы, идущий из самой глубины ее души, от самого сердца.
      – Возможно, сейчас она сказала бы то же самое и обо мне, – задумчиво произнес Джон.
      – Несомненно.
      – И еще она сказала бы, что я помогаю убийце избежать справедливого возмездия.
      – Но ведь это не так, Джон. Ему ничего не удастся избежать. Меррилл сейчас в камере смертников. И самое большее, чего ты можешь добиться для него на следующем слушании – это пожизненное заключение без права досрочного освобождения. Это все, на что он может надеяться. Так что, к чему бы его ни приговорили, мы навсегда будем избавлены от него.
      – Меррилл и из тюрьмы продолжает напоминать о себе. Кто-то, подражая ему, убил Аманду Мартин.
      – Я знаю.
      – А Вилла Хэррис так и не нашлась…
      – Это я тоже знаю. И я знаю еще кое-что…
      – Что?
      – Что не стоит романтизировать страсть поэтически-возвышенных ирландских адвокатов к выпивке. Эти люди пьют потому, что хотят этого – тяготы этого жестокого мира служат для них лишь удобным предлогом. Но ты не представляешь, сколько горя они этим приносят в свои собственные семьи.
      – А ты представляешь?
      – Да, представляю, – серьезно кивнул судья.
      – Тогда, – сказал Джон, поставив бокал с недопитым виски на стол и подойдя к окну, – что мне делать, папа?
      – Работать, Джонни. Работать и выполнять свой долг. Никогда не отступать от своих принципов и в то же время в каждом человеке видеть, прежде всего, человека.
      – Откуда ты это взял? – спросил Джон, размышляя над словами отца.
      – Из бесед в «Обществе анонимных алкоголиков», – ответил Патрик.
      – А откуда ты знаешь, что говорят на беседах в «Обществе анонимных алкоголиков»? – усмехнулся Джон.
      Судья немного смутился.
      – Потому что я там был. Одно время, когда я работал адвокатом, я стал слишком увлекаться выпивкой. И твоя мать заставила меня сходить на несколько бесед в «Общество анонимных алкоголиков».
      – Я ничего об этом не знал.
      – Мне удалось быстро преодолеть это. Я понял, что не имею права мучить своих близких, идя на поводу у собственных слабостей…
      Джон вздохнул и посмотрел на часы, вероятно, размышляя, успеет ли он вовремя приехать в Уинтерхэм на встречу с Мерриллом и доктором Беквитом. Он задумчиво запустил пальцы в шерсть ластившегося к нему Брейнера и принялся рассеянно выбирать из нее колючки.
      – Нашего грязнулю пора помыть, – нахмурившись, сказал Джон и опять погрузился в молчание, вспомнив про Кейт Хэррис.
      Судья посмотрел на сына и, откашлявшись, твердо спросил:
      – Ну, так что ты решил, Джон?

      Поселившись в гостиницу «Восточный ветер» и устроившись в номере, Кейт решила отправиться на прогулку вместе с Бонни. Собачка пришла в восторг от этой идеи. Увидев, что хозяйка взяла поводок, она спрыгнула со стула, где сидела все это время, терпеливо глядя в окно, и залилась тонким радостным лаем.
      Кейт надела свое темно-зеленое шерстяное пальто и кремовый берет, и сбежала вниз по ступенькам вслед за рвавшейся вперед Бонни. Скоро был День благодарения, и гостиницу наполнял запах пирогов, которые пекла хозяйка.
      – Надеюсь, вы останетесь пообедать с нами в четверг, чтобы отметить праздник? – с улыбкой спросила Фелисити, встретившая ее внизу в вестибюле.
      – Спасибо за приглашение, – поблагодарила Кейт, – но я не уверена, что смогу Я еще не знаю, какие у меня будут планы…
      Не то чтобы она совсем не знала своих планов. В глубине ее души теплилась надежда, что она будет приглашена на праздник в дом О'Рурков. Кейт даже немного покраснела сейчас при мысли об этом.
      – Ну, что ж, если надумаете – добро пожаловать.
      – Это будет праздничный обед для посетителей вашей гостиницы?
      – Нет, – ответила Фелисити. – Будет только семья… Мы с Баркли, Калеб, мой деверь Хант… – если мне удастся оторвать их от работы, конечно.
      – Да, они работают целыми днями, – заметила Кейт, с трудом удерживая поводок рвущейся на улицу Бонни. Снаружи донесся приглушенный стук молотка. – Калеб все еще занимается ремонтом сарая?
      – Что? – не поняла Фелисити.
      – Я имею в виду этот звук… – сказала Кейт и замолчала, чтобы Фелисити услышала стук молотка.
      Стук доносился издалека, но все равно был явственно слышен и не прекращался ни на минуту. Возможно, Фелисити настолько уже привыкла к этому звуку, что перестала его замечать.
      – В прошлый раз, когда я у вас останавливалась… помните? – продолжала Кейт. – Калеб тогда ремонтировал сарай.
      – А, ну да, – засмеялась Фелисити. – Это бесконечный проект. Мы ремонтируем все хозяйственные постройки и планируем к следующему лету добавить к дому еще несколько комнат для гостей… Ладно, не буду вас больше задерживать, ваша собачка уже вся истомилась. Пойду, посмотрю, как там мои пироги.
      – Еще раз спасибо за приглашение, – сказала Кейт, но Фелисити уже мчалась на кухню.
      Когда Кейт открыла входную дверь, порыв холодного морского ветра ударил ей прямо в лицо. Бонни торопливо засеменила впереди, и Кейт пошла следом, едва поспевая за ней. Они миновали темную сосновую аллею и перешли через ручей, протекающий по яблочному саду.
      С побережья был хорошо виден временно пустующий дом О'Рурков и маяк, ярко белеющий на фоне свинцового ноябрьского неба. Набегающие волны разбивались о скалистый берег. Кейт хотела глубоко вдохнуть, но почувствовала, что ее грудь сдавлена, словно тисками. Ее преследовали слова брата и Эндрю о том, что Вилла убежала из-за нее – из страха, что сестра никогда ее не простит.
      Кинув взгляд вдоль берега, Кейт увидела несколько выступающих вперед волноломов и содрогнулась, вспомнив о последней убитой девушке. Она прочитала о ней несколько статей в местных газетах. Аманда Мартин любила море и в летние каникулы всегда подрабатывала в лодочной мастерской своих родителей.
      Кейт горько опустила голову и побрела по берегу следом за Бонни, вспоминая о том, что любила Вилла и как они вместе с ней проводили лето…
      Прогуливаясь, они с Бонни приблизились к маяку, и Кейт увидела преграждающую дорогу цепь, а за ней – две тропинки, одна из которых вела направо, а другая – налево. Кейт остановилась в нерешительности, сомневаясь, стоит ли идти дальше. Бонни же, не раздумывая, побежала вперед, собирая на свою шерсть сухие травинки и водоросли, принесенные ветром с берега. Подозвав собаку, Кейт потрепала ее за спину, приговаривая: «Храбрая крошка Бонни, хорошая девочка».
      Бонни лизнула ее в лицо, и Кейт заметила, что шерсть собаки была перепачкана какой-то белой пылью – чем-то вроде штукатурки или мела. Оглядевшись, Кейт обнаружила, что этим веществом было усыпано все вокруг – особенно правая тропинка. Вероятно, это был материал, который Дженкинсы использовали для ремонта маяка.
      Кейт тщательно отряхнула шерсть Бонни, пристегнула поводок к ошейнику и зашагала прочь от маяка, потянув собаку за собой. Вдохнув холодный воздух полной грудью, она вдруг ясно осознала одно: она приехала сюда для того, чтобы провести День благодарения рядом со своей сестрой. Где бы Вилла теперь ни была, Кейт ощущала ее присутствие именно здесь, в Сильвер Бэй, и она не хотела оставлять свою сестру в одиночестве.
      Кейт знала, что Тедди бы понял ее. И Мэгги тоже.
      Ей захотелось, чтобы и у Джона был брат или сестра и чтобы он знал, что значит быть рожденным одними родителями и вырасти вместе, разделяя все радости и невзгоды.
      Вспомнив, что произошло сегодня, Кейт снова забеспокоилась: что-то было не так. Когда она приехала, Джон явно был дома, но почему-то не захотел выйти к ней. Возможно, он решил больше вообще не встречаться. Он позвонил ей в Вашингтон, чтобы сообщить об убитой девушке, но потом, вероятно, спохватился, что зашел слишком далеко, и решил дать задний ход.
      При мысли об этом Кейт стало еще холоднее, и порыв пронизывающего ледяного ветра заставил ее содрогнуться. Опустив глаза, чтобы они не слезились от ветра, она ускорила шаг и сильнее закуталась в свое шерстяное пальто. Вдруг Бонни залаяла. Кейт испуганно подняла глаза, но, увидев, в чем было дело, с облегчением вздохнула и улыбнулась. Бонни вырвалась и вприпрыжку понеслась через поле, и улыбка на лице Кейт становилась все шире и шире.
      По дороге в гостиницу «Восточный ветер» Джон позвонил доктору Беквиту и предупредил, что опоздает на встречу в Уинтерхэме. Потом он свернул на дорогу, ведущую к маяку, и увидел издалека две двигающиеся вдоль берега знакомые фигуры – высокую женскую и низенькую собачью. Несомненно, это были Кейт и Бонни.
      Припарковав машину у дороги, Джон выпустил Брейнера, и тот, вне себя от восторга, помчался навстречу своей любимице. Джон с удивлением почувствовал, что в его сердце при виде Кейт вспыхнула такая же безудержная радость. Они шли навстречу друг к другу по высокой траве, и губы Джона невольно застыли в широкой улыбке. Когда они, наконец, остановились друг напротив друга, он увидел, что щеки Кейт горели от ветра, глаза радостно сверкали, а на лице сияла такая же счастливая улыбка, как у него самого.
      – Привет, – сказала Кейт.
      – Привет, хорошо, что я вас нашел.
      – Это было так трудно?
      – Папа передал мне, что вы остановились в «Восточном ветре», как в прошлый раз. Я поехал сюда и… Как хорошо, что я встретил вас по дороге.
      Кейт улыбнулась.
      – Вы приехали сюда из-за известия о последнем убийстве? – спросил Джон, хотя не сомневался, что именно так оно и было.
      – Да, – ответила Кейт. – Я почувствовала, что просто не могу оставаться в Вашингтоне. Мне нужно было приехать сюда, чтобы снова соприкоснуться со всем этим… Я купила сегодня местную газету и прочитала про эту девушку, Аманду Мартин… Она любила море, работала в лодочной мастерской…
      – Да, я тоже это читал, – кивнул Джон.
      Они помолчали, глядя друг другу в глаза.
      – Ну, какие еще у вас тут новости? – поинтересовалась Кейт.
      Джон молча нахмурился, скользя взглядом вдоль берега. Он вспомнил последнюю встречу со своим клиентом, новые заключения доктора Беквита, вспышку, промелькнувшую в глазах Меррилла, когда он впервые увидел фотографию Виллы… Новости работы переполняли его голову, но он не хотел говорить об этом с Кейт.
      – Какие еще у нас новости? – задумчиво произнес он. – Ну, разве что наш Брейнер опять зарос грязью.
      – Вы собираетесь его выкупать? – обрадованно спросила Кейт, словно все ее печали тотчас отступили на второй план при этом известии. – Бонни сегодня тоже вся перепачкалась у маяка в чем-то белом. Наверное, это известка или штукатурка… – а ведь это так вредно для собак. Ее тоже нужно срочно вымыть.
      – Итак, перед нами стоит задача – вымыть обеих собак, – с шутливой серьезностью сказал Джон.
      – Поедем на автомойку? – предложила Кейт.
      Джон улыбнулся. Сердце у него учащенно забилось, как у подростка на первом свидании. Он не переставал удивляться тому, что с ним происходило. Совсем недавно он лежал на кровати в страшной депрессии, не желая ничего видеть и слышать, а теперь его переполнял юношеский энтузиазм, и ему казалось, будто за спиной у него вдруг выросли крылья.
      – Зачем на автомойку? Наш дом неподалеку, – сказал Джон, кивнув на белеющий невдалеке дом, в котором они не жили уже почти месяц.
      – А Брейнер поместится в вашу ванну? – спросила Кейт. – Он ведь не маленький.
      – Поместится. Ванна у нас большая.
      – Тогда пойдемте, – согласилась Кейт и посвистела, подзывая Бонни.
      Джон взял Кейт за руку. Ладонь была маленькая и холодная, и он немного потер ее, чтобы согреть.
      Держась за руки, они пошли по направлению к дому. Путь их лежал через сад. Когда они подошли к ручью, Джон перепрыгнул через него и, обернувшись, протянул руку Кейт, чтобы помочь ей перебраться на другую сторону. Женщина улыбнулась, встряхнула головой и перепрыгнула сама.
      Джон хотел уже отправиться дальше, но увидел, что Кейт остановилась и с любопытством уставилась на воду. Ручей уже начал замерзать и покрылся по краям тонкой коркой льда.
      – Видели бы вы его весной, во время полноводья, – заметил Джон.
      – Ручей течет на запад, – произнесла Кейт, глядя на воду, как зачарованная.
      Собаки остановились у ручья и, погрузив лапы в грязь, принялись пить.
      – Да, точно, – подтвердил Джон. Он заметил это много лет назад, но не придавал этому особого значения.
      – Это очень необычное явление, – сообщила Кейт. – Все реки и ручьи здесь, как правило, текут на восток, к океану.
      – Значит, у нас очень необычный ручей, – сказал Джон, радуясь тому, что Кейт это заметила.
      – Интересно, видела ли его Вилла? – задумчиво произнесла Кейт. – У нас на Чинкотиге тоже был такой необычный ручей… Он был мне очень дорог – намного больше, чем Мэтту и Вилле. Когда мне было тяжело, особенно после смерти родителей, я иногда приходила к этому ручью, чтобы посидеть возле него…
      – В одиночестве?
      Кейт кивнула.
      – Да. Мне хотелось побыть одной. Я забиралась там на большой камень, с которого было видно море за дюнами и слышен шум волн, ударяющихся о берег… Там, далеко, бушевало море, но у ручья чувствовалось какое-то необыкновенное умиротворение – его тихое журчание действовало так успокаивающе…
      – Понимаю, – ответил Джон и замолчал, прислушиваясь к волшебной музыке зеленовато-голубой воды, тихо катившейся по круглым серым камням. «Вот на что похож цвет ее глаз, – подумал он. – На цвет необычного, текущего на запад ручья».
      – Это был мой тайный час, – тихо сказала Кейт.
      – Секрет, который был известен только вам, – прошептал Джон.
      Она кивнула и улыбнулась.
      – Кажется, со мной сейчас тоже происходит нечто подобное, – сказал Джон, заглянув в глубокие глаза Кейт. – Это мой тайный час. Мне давно не было так хорошо и спокойно, как здесь, в эти минуты…
      – Мне тоже, – призналась Кейт.
      Они могли бы стоять там целую вечность, наслаждаясь внезапно открывшимся им счастьем, но Джон, преодолев очарование, снова взял Кейт за руку, и они пошли дальше. Собаки, перебежав через ручей, бросились за ними. Дом был уже совсем рядом.
      Вернувшись из школы, Мэгги торопливо скинула в прихожей пальто и, не снимая шарф, с которым никогда не расставалась, пробежала по коридору и взлетела по лестнице наверх.
      – Тедди! – кричала она. – Тедди! Ты дома? – В доме пахло средством для чистки серебра.
      Вероятно, дедушка и Мэв взялись чистить серебряную посуду.
      Мэгги тоже не терпелось заняться приготовлениями ко Дню благодарения – нарисовать картинки для украшения праздничного стола. Она собиралась взять несколько листов плотной бумаги из кабинета отца и нарисовать на них пилигримов и индейцев, а потом свернуть листочки так, чтобы их можно было поставить на стол. Тедди обещал помочь ей сделать эти картинки. Однако, обежав сейчас весь дом, Мэгги убедилась, что брата нигде не было. Очевидно, он еще не вернулся из школы. Было еще рано, и, скорее всего, он отправился после уроков на тренировку.
      Мэгги была разочарована. Ей было скучно одной. И вообще ей хотелось оказаться сейчас в их собственном доме, в своей комнате, где были все ее любимые книги, мягкие игрушки… Если бы она была сейчас дома, она села бы и стала бы начищать к празднику серебряную посуду, подаренную ее родителям на свадьбу. А потом вымыла бы хрустальные бокалы водой с аммиаком и натерла бы их бумагой, чтобы они сверкали по-настоящему празднично.
      Мечтая об этом, Мэгги продолжала бесцельно бродить по дому и, снова оказавшись в прихожей, вдруг заметила на столике конверт. На нем, знакомым почерком, было написано ее имя! Мэгги запрыгала от радости и, вскрыв конверт, вытащила из него записку от Кейт:
 
       «Дорогая Мэгги!
       Спасибо тебе за письмо. Мне было так приятно его получить, и я рада, что тебе понравился шарф. Совсем скоро День благодарения – один из моих самых любимых праздников. Ты, наверное, тоже его любишь. Когда моя сестра была такая же, как ты сейчас, я всегда говорила ей, что нужно уметь быть благодарным за все хорошее, что нам дано в этой жизни – и не только на День благодарения, а всегда, каждую минуту. Мы с моей сестрой составляли списки того, за что мы благодарны – за небо, за море, за птиц, за книги, за пони, за нашего брата (к сожалению, он не всегда попадал в наш список) и, конечно же, друг за друга. Перед Днем благодарения мы всегда ходили на берег и собирали траву и сухие цветы для украшения стола – это была наша традиция. Ты знаешь, какие красивые бывают цветы в ноябре? Золотые, бурые, серебристые! Вот за что тоже можно быть благодарным…
       Передавай привет всей своей семье.
       Целую,
       Кейт Хэррис».
 
      Мэгги дважды перечитала записку. Ее скуку и грусть как рукой сняло, и, к тому же, у нее появилась идея – отправиться на берег и набрать красивый букет сухих цветов и травы. Он будет потрясающе смотреться на их праздничном столе и напоминать о Кейт.
      Мэгги кинула грустный взгляд на конверт и вдруг, к своему удивлению, обнаружила, что на нем не было марки. Неужели Кейт была сейчас в Сильвер Бэй? Мэгги задумалась. Голоса дедушки и Мэв доносились снизу из кладовки, где они, судя по исходившему оттуда запаху, чистили серебряную посуду. «Если пойти и спросить сейчас у дедушки про Кейт, – размышляла Мэгги, – то он, наверняка, посадит меня есть полдник и будет расспрашивать про школу, а потом еще и не отпустит гулять…»
      Тедди точно бы не отпустил. Ведь отец посадил ее под домашний арест.
      Однако Мэгги считала, что ее ни к чему было держать под домашним арестом. Ведь она всегда была очень осторожна. Она никогда бы не села в машину к незнакомому человеку. Да и вообще… ведь отец запретил ей ездить к их дому, но она и не собиралась ехать к дому, она просто хотела набрать травы и цветов где-нибудь в окрестностях, у маяка. Это не должно было занять много времени. Мэгги решила, что будет крутить педали своего велосипеда изо всех сил и обернется мигом – так, что никто даже и не успеет ее хватиться. Даже Тедди, который мог вернуться с минуты на минуту.
      Вспомнив о брате, Мэгги подумала, что в списке того, за что она должна была испытывать благодарность, она непременно поставила бы Тедди на первое место. С тех пор, как умерла мама и отец стал пропадать на работе целыми днями, брат старался заменить ей обоих родителей. Он был такой заботливый, серьезный и сильный, как настоящий взрослый. Возвращаясь из школы, он всегда первым делом шел к сестре в комнату и спрашивал, как у нее дела. Он беспокоился и заботился о ней. Он так ее любил.
      Мэгги вздохнула. Знал ли он, как она его любит? Этот букет она хотела собрать, в первую очередь, для него.
      Забежав наверх в свою комнату, Мэгги спрятала записку Кейт в ящик для особо ценных вещей и, схватив складной ножик, сунула его в карман. Он мог пригодиться для срезания твердых стеблей. Ну, и вообще… мало ли для чего еще.

      На этот раз дом О'Рурков произвел на Кейт такое же впечатление, как и в то утро, когда она впервые сюда приехала: он был аккуратный, приветливый и уютный. Сквозь новое зеркальное стекло в дом проникал мягкий свет осеннего дня.
      Когда они вошли в гостиную, взгляд Кейт скользнул по морским пейзажам на стене и семейным фотографиям, расставленным на пианино. На одной из них она узнала улыбающуюся Салли Кэрролл. Рядом с ней стояла красивая изящная женщина с яркими голубыми глазами. Обе они были в белой теннисной форме и держали золотой кубок. Этот спортивный трофей красовался в гостиной на камине, и на нем были выгравированы имена и дата: Тереза О'Рурк и Салли Кэрролл, чемпионы клуба, 15 сентября, 1999.
      Кейт кинула взгляд на Джона, но он уже вел собак по лестнице на второй этаж. Она сняла берет и последовала за ним. Смеясь, они наполнили большую ванну водой и закатали рукава. Собаки, почувствовав, что их ожидает, забрались под кровать в комнате Джона.
      – Эй, зачем вы туда залезли?
      – Они надеются, что мы их там не найдем, – смеясь, ответила Кейт, пытаясь выманить Бонни с другой стороны.
      – Уж нашему Брейнеру точно прятаться бесполезно… Выходи, Брейнер, мы тебя видим, – сказал Джон и, заглянув под кровать, встретился глазами с Кейт, выглядывающей с другой стороны.
      – А Бонни хорошо замаскировалась, – рассмеялась она, – свернулась в клубок, как мягкая игрушка.
      Наконец, совместными усилиями, они вытащили Брейнера и, посадив его в ванну, хорошенько намылили.
      Пес уже не сопротивлялся и обреченно сидел в ванне, глядя на Джона и Кейт грустными умоляющими глазами. Он был такой трогательный в мыльной пене, что они опять не выдержали и расхохотались.
      – Как вы думаете, мы не слишком задеваем его гордость?
      – Вовсе нет, – сказала Кейт. – Вот увидите, какой он будет гордый, когда мы его вымоем.
      – Вы думаете?
      – Конечно. А вы что – никогда сами не мыли свою собаку?
      – Если честно, то нет. Но вообще-то я помню, какой Брейнер был важный после того, как вы помыли его на автомойке. И Тедди был так рад. Брейнер ведь его любимец.
      – Вилла тоже души не чаяла в Бонни, – произнесла Кейт. – Она даже хотела, чтобы собачке сделали на ушах татуировку – идентификационный номер, на случай если та потеряется. Она слышала, что такое делают во Франции.
      – Во Франции?
      – Да. Вилла обожала Францию и все французское. Мы даже временами говорили с ней по-французски, чтобы практиковаться.
      – Да? Как интересно… Скажите что-нибудь по-французски.
      Кейт улыбнулась, внезапно смутившись.
      – Ну, пожалуйста, – попросил Джон, подняв на нее глаза, но не вынимая рук из грязной мыльной воды.
      – D'accord, – сказала Кейт. – Се chien est tres beau.
      – Отлично. А что это значит?
      – Я сказала «Эта собака очень красивая», – ответила Кейт и, смущенная улыбкой на лице Джона, поспешила добавить: – Ну, что ж, теперь очередь Бонни…
      Они слили воду и вытерли Брейнера полотенцами. Вырвавшись, наконец, из их рук, пес бросился бегать по дому, катаясь по коврам и отряхиваясь. Джон засмеялся и снова включил воду, чтобы набрать ванну для Бонни.
      – Видели бы дети, какое безобразие допускает их отец, – заметил он. – Их мать никогда бы не стала купать собаку в нашей ванне. Она всегда мыла Брейнера во дворе.
      Невольно упомянув свою жену, Джон смутился и замолчал. В воздухе повисла напряженная тишина. Кейт поймала Бонни и посадила ее в ванну.
      – Расскажите мне о вашей жене, если хотите, – тихо сказала она, намыливая черную шерсть собачки. – Поделитесь со мной, ведь я вам все о себе рассказала.
      Джон долго молчал, размышляя, и, наконец, заговорил.
      – У нас был счастливый брак, мы с Терезой очень любили друг друга, – начал он, задумчиво намыливая Бонни и вытаскивая из ее шерсти колючки. – Мы дружили с ранней юности и поженились, когда я учился в юридической школе. Потом мы вернулись в родной город – здесь были все наши друзья, вся наша жизнь. У нас была неразлучная компания – мы с Терезой, Салли с ее мужем, Билли и Джен Мэннинги и Дженкинсы.
      – Фелисити и Баркли? Джон кивнул и опустил голову.
      – Мне очень жаль, что вы потеряли ее, – сказала Кейт.
      – Вы имеете в виду автомобильную аварию?
      Кейт посмотрела на Джона, размышляя, стоило ли сделать вид, будто она не догадывалась, о чем на самом деле он собирался ей рассказать. Возможно, этого требовала вежливость, но, в сущности, притворяться в такой ситуации было все равно, что пытаться скрыть шрам на лице.
      – Я все знаю, Джон, – прошептала Кейт. – Я поняла это по вашему вопросу тогда… когда я рассказывала вам о Вилле и моем муже.
      Мужчина облокотился о край ванны и посмотрел Кейт прямо в глаза.
      – Я догадывался, что вы это поняли, – сказал он, – но я не был уверен… Да, вы правы, я потерял ее раньше, чем она погибла. Тереза разлюбила меня, у нее появился другой. И в ту последнюю ночь она возвращалась от него. Со свидания.
      Кейт внимательно смотрела на Джона и молча слушала. Свидание. Иногда это красивое слово имело и другое значение: обман, измена, предательство.
      – Тереза изменяла мне, Кейт, – со слезами на глазах, хриплым голосом промолвил Джон. – Она изменяла мне с Баркли Дженкинсом.
      – Это ужасно, – прошептала Кейт, и слезы выступили на ее глазах. Она действительно представляла, насколько все это было ужасно: ведь Баркли был старым другом Джона – человеком, которому тот столько лет доверял.
      – Тереза всегда притягивала мужчин. Она была не просто очень красивая – в ней была какая-то загадочность, делающая ее просто обворожительной. У нее были такие глубокие, неповторимые глаза, и, когда она смотрела на тебя, казалось, будто она проникает в самую душу и видит в ней все твои тайны… Мужчин это привлекало. Они чувствовали, что могут рассказать ей все, чего не рассказали бы больше никому на свете. На вечеринках она часто усаживалась с кем-нибудь в стороне и вела задушевную беседу, чтобы узнать какую-нибудь самую сокровенную тайну. Она умела слушать, как никто другой, умела заставить человека раскрыться. Это был ее дар…
      – Но почему вы не хотели, чтобы она выслушала вас – все ваши тайны? – спросила Кейт.
      – Я не мог, – покачал головой Джон. – Она была моей женой, но мне было трудно открыться ей, зная, что она точно так же могла слушать кого угодно.
      Джон замолчал. Лицо у него было хмурое, но, взглянув на его руки, Кейт заметила, с какой нежностью он гладил и почесывал намыленную шерстку Бонни.
      – Джон, – мягко произнесла она, опустив руки в воду и коснувшись его пальцев.
      – Знаете, – прошептал он, – когда вы рассказали мне свою историю, я понял, что, возможно, когда-нибудь тоже смогу открыться. Рассказать вам свою тайну.
      – Я это почувствовала, – ответила Кейт. – По вашим вопросам. Ведь мне знакомо все, что пришлось пережить вам… Когда я узнала о Вилле и Эндрю, мне казалось, что жизнь кончена. Вокруг и внутри меня была какая-то пустота, и мне казалось, что если я исчезну с лица земли, то никто этого даже и не заметит. Я думала, что до моего существования никому нет никакого дела.
      – Вы ошибались, Кейт, – сказал Джон, беря ее за руки и притягивая к себе.
      Их поцелуй был страстным и огненным, и Кейт чувствовала, как он обжигает своим пламенем ее душу. Их губы и сердца соединились в этом поцелуе, словно они хотели навсегда раствориться в нем. С их рук капала мыльная пена, но они даже не замечали этого.
      Бонни нетерпеливо заскулила, заставив свою хозяйку вернуться с небес на землю.
      Кейт слегка отстранилась от Джона и посмотрела ему в глаза. Они были карие, с золотым ободком. Казалось, от них невозможно было отвести взгляд, но Кейт сделала над собой усилие, чтобы снова заняться собакой.
      – Давай я тебе помогу, – сказал Джон.
      Кейт слегка покраснела, и они вместе вытащили собачку из ванны и обсушили ее чистыми полотенцами. Как только Бонни оказалась на полу и почувствовала, что ее уже никто не держит, она встряхнулась и пулей бросилась прочь – искать Брейнера.
      – Я хотел, чтобы ты вернулась, – признался Джон, проводив взглядом Бонни.
      – Правда? – прошептала Кейт, не в силах справиться с охватившим ее волнением.
      – Да, я хотел поцеловать тебя… И все тебе рассказать.
      – Я тоже… думала о тебе. И о Мэгги с Тедди. Мне так вас всех не хватало.
      Если их первый поцелуй был неожиданно вырвавшимся наружу языком пламени, то второй стал настоящим пожаром, охватившим их обоих с головы до ног. Их поцелуй длился столько, насколько у обоих хватило дыхания.
      – О, Джон, – тяжело дыша, прошептала Кейт.
      – Кейт… – сказал он, улыбаясь и сильнее прижимая ее к себе. Потом, взяв ее за руку, увлек за собой в спальню…
      На улице уже темнело. Услышав доносившийся с берега шум волн, Кейт подошла к окну.
      – Ветер северо-восточный, – произнесла она.
      – Что? – спросил Джон, целуя ее шею: в этот момент его меньше всего интересовали новости погоды.
      Внезапно у него зазвонил мобильный телефон.
      – Меня сегодня весь день не было в офисе, и вот, наверное, мне хотят что-то передать… – извиняющимся тоном пояснил он.
      – Ответь, – улыбнулась она.
      – Алло? – сказал Джон в трубку, и вдруг улыбка исчезла с его лица. – Что случилось, папа?
      Кейт похолодела, увидев, как он переменился в лице.
      – А где Тедди? – спросил Джон. – С ним все в порядке? Он дома? Позови его…
      Однако Тедди не мог или не хотел подойти к телефону. Джон еще около минуты слушал, что говорил ему отец, и потом, повернувшись к Кейт, сказал:
      – Я должен срочно ехать домой.
      – Конечно, я понимаю, – кивнула Кейт. – Поезжай скорее, а я вернусь в гостиницу.
      – Нет, я хочу, чтобы ты поехала со мной, Кейт, – умоляюще произнес Джон. – Пожалуйста.
      – Хорошо, – согласилась Кейт, встревоженно посмотрев ему в глаза. – Конечно, я поеду с тобой, Джон, если ты этого хочешь.
      Когда они приехали к отцу Джона, Тедди был сам не свой от беспокойства.
      – Ее нигде нет! – кричал он, мечась из угла в угол. – Мэгги должна быть дома, но ее нигде нет!
      – Стой, Тедди, – сказал Джон, схватив сына за плечи. – Объясни мне все по порядку – что случилось?
      – Пусти, папа! – вырываясь, воскликнул Тедди и, заметив Кейт, добавил: – Нужно идти искать Мэгги!
      – Конечно, Тедди, – поддержала его Кейт, видя, в каком он состоянии.
      – Что здесь произошло? – спросил Джон. Однако Тедди ничего не ответил и, вырвавшись, побежал наверх. Отец растерянно посмотрел ему вслед. Мэв сидела в кресле и, беззвучно шевеля губами, перебирала четки. Судья, в своем безупречном костюме и галстуке, беспомощно развел руками.
      – Я позвонил тебе, потому что не знал, что с ним делать: с тех пор, как он вернулся, он мечется по дому, как сумасшедший.
      – Где он был?
      – На тренировке. Он сказал, что они с Мэгги собирались рисовать картинки для праздника, и что она должна была ждать его дома. Но он пришел домой – а ее нет…
      Я попытался его успокоить, но все бесполезно, он ничего не желает слушать.
      Джон побежал наверх в комнату Тедди. Снизу было слышно, как он стал что-то говорить сыну – ровным, но настойчивым голосом, однако в ответ раздавались лишь отчаянные рыдания. Кейт не выдержала и без приглашения тоже поднялась наверх.
      – Ничего не случилось, папа! – кричал Тедди. – Но когда случится, будет поздно. Ты что – не понимаешь?!
      – Я все понимаю, сынок.
      – Нет, ты ничего не понимаешь! Ты только и можешь что рассуждать о правах… О правах преступников! Людей, которые убивают других людей! А как насчет их жертв, папа? Кто защитит тех девушек, которых эти подонки убивают и прячут в волноломах?
      – Тедди, сейчас не время обсуждать это…
      – Не время? – воскликнул Тедди. – А ты понимаешь, что Мэгги нет дома? Ее нет, хотя она должна быть!
      – Я ведь посадил ее под домашний арест, – сказал Джон. – Она не могла никуда уйти.
      – Тогда где она, папа? Почему ее нет дома?! – закричал Тедди и бросился в комнату сестры.
      Желтая ночная сорочка Мэгги была аккуратно сложена на подушке, а голубой халат с белыми кружевными обшлагами на рукавах висел на спинке кровати. Кейт и Джон переглянулись. Тедди принялся лихорадочно рыться в столе Мэгги и в ее прикроватной тумбочке.
      – Но она ведь вернулась домой из школы, так? – спросил Джон, холодея от ужаса, словно до него только сейчас дошло то, что говорил ему сын.
      – Я не знаю! – повернув голову, крикнул Тедди. – Когда я пришел, ее не было. И ее велосипеда во дворе тоже не было.
      – Она была дома, – как можно спокойнее заметила Кейт.
      – Откуда вы знаете? – поинтересовался Джон. Кейт указала на неровно разорванный желтый конверт, лежащий в ящике стола.
      – Вы оставили Мэгги письмо? – спросил Тедди, взглянув на Кейт.
      – Да, – кивнула она.
      – Похоже, оно очень много значит для нее, – хриплым от слез голосом сказал Тедди. – В этом ящике Мэгги хранит самые дорогие для нее вещи. Кроме шарфа, который вы ей подарили – его она вообще никогда не снимает.
      – Я очень рада, что он ей так нравится, – тихо добавила Кейт, встретившись с мальчиком глазами.
      – Она с ним никогда не расстается…
      – Ну, что Тедди, ты успокоился? – мягко спросила Кейт. – Все в порядке?
      Тедди опять отвернулся, и его плечи задрожали от беззвучных рыданий, однако через несколько секунд он взял себя в руки и, повернувшись лицом к Кейт, ответил:
      – Нет. Я успокоюсь только тогда, когда узнаю, где Мэгги.
      – Я пойду ее искать, – сказал Джон.
      – Я с тобой, – заявил Тедди.
      – Нет, ты останешься дома, – Джон положил руку на плечо сыну. – Хорошо, Тед? Сиди дома и жди, а если Мэгги объявится, позвони мне на мобильный.
      – Куда она могла отправиться? – хмуро спросил Тедди. – Где ты собираешься ее искать?
      – Может быть, она поехала к нам домой… – предположил Джон. – Хотя я запретил ей ездить туда.
      – А, может быть, она в «Восточном ветре»? – в свою очередь предположил Тедди, указав на записку Кейт. – Мэгги знает, что в прошлый раз Кейт там останавливалась, и она вполне могла поехать туда.
      – Да, очень может быть. С этого я и начну, – сказал Джон и, взглянув на Кейт, спросил: – Вы побудете с ним, пока я не вернусь?
      – Конечно, – кивнула она и, поддаваясь интуитивному импульсу, обняла Тедди, положив руку ему на плечо – как старшая сестра, как мать.
      Тедди с благодарностью посмотрел на нее. Он был уже почти взрослый, но в этот момент он как никогда нуждался в помощи, поддержке и заботе.
      Мэгги мчалась на велосипеде от дома дедушки к побережью, и белый шелковый шарф развевался на ее шее. На небе собирались грозовые тучи. Миновав гостиницу «Восточный ветер», Мэгги свернула с шоссе, проехала по яблочному саду, неподалеку от их дома, и выехала на неасфальтированную дорогу.
      По пути она несколько раз останавливалась, чтобы набрать сухих цветов и травы – и корзина на багажнике ее велосипеда была уже почти доверху заполнена. Грозовые тучи сгущались, и ветер становился сильнее. Мэгги невольно кинула взгляд на маяк. До него было рукой подать, и там можно было набрать спартины. Ей хотелось, чтобы она обязательно была в ее букете.
      Проворно вскочив на велосипед, Мэгги поехала к маяку по неровной грунтовой дороге. Холодный ветер хлестал по ее лицу, и глаза у нее стали слезиться. Внезапно ей вспомнилась девушка с фотографии, которую она видела в кабинете отца, и слезы потекли еще сильнее. Это было самое ужасное, что она когда-либо видела в своей жизни. У нее до сих пор тряслись колени при одном только воспоминании об этом. Хорошо, что на ней сейчас был шарф, подаренный Кейт – он придавал ей смелости.
      Мэгги остановилась, чтобы перевести дыхание и вытереть слезы. На ведущей к маяку дороге были видны свежие следы автомобильных шин. Вероятно, сюда недавно приезжал смотритель, который постоянно что-то ремонтировал на маяке. Дальше дорогу преграждала цепь, за которой шли две тропинки: левая из них вела к куче строительного мусора, а правая – прямо к маяку. Обогнув столб с цепью, Мэгги поехала по правой. На тропинке тоже были видны следы автомобильных шин, но никаких автомобилей, ни фургонов поблизости не было. Мэгги огляделась вокруг и почувствовала, как по ее спине пробежал холодок. Она хорошо знала мистера Дженкинса и Калеба, но слова отца зловеще звучали в ее ушах: «Остерегайся водителей фургонов, Мэгги. И вообще людей на машинах. Если кто-то пытается затащить тебя в машину, кричи изо всех сил и беги».
      Мэгги не сомневалась, что отец знал, о чем говорил: благодаря своей работе, у него был большой опыт общения с людьми, совершавшими подобные преступления.
      Но… ведь Дженкинсы были хорошими знакомыми, и, к тому же, их собственный дом был совсем рядом – не больше, чем в полумиле отсюда. Обернувшись, Мэгги нашла глазами окно своей спальни, и это ее несколько успокоило. Разве с ней могло случиться что-то плохое здесь, практически во дворе их дома?
      Мэгги с восхищением посмотрела на мощную башню маяка. Эти белые кирпичные стены могли выдержать любой ураган. Она сосчитала окна на башне: их было шесть по вертикали, и двенадцать по окружности на самой вершине. Может быть, здесь жила принцесса Рапунцель, которая распускала до земли свои золотые волосы…
      Мысль о девушке, заточенной в башне, заставила Мэгги похолодеть. Ей тотчас вспомнилась другая девушка – та, которую она видела на фотографии, – с белым как мел лицом и неподвижными остекленевшими глазами.
      Сколько девушек убил клиент ее отца… Мэгги не понимала, как люди могут быть такими злыми и причинять страдания другим людям, а тем более – убивать. Она считала, что все должны быть добрыми и всегда помогать друг другу.
      Как Кейт, например. Они ведь совсем ее не знали, когда она к ним приехала, но она сразу проявила такое участие: успокоила ее, отправила Тедди в школу, вымыла Брейнера… А потом еще помогла ей с костюмом для Хэллоуина.
      Однако Мэгги знала, что не все люди были такие хорошие. И сейчас, дрожа от страха, она решила, что пора ехать домой. В корзине и без того уже было достаточно цветов и травы для букета. Повернув велосипед назад, Мэгги вдруг заметила в белой пыли собачьи следы. Это подействовало на нее успокаивающе. Может быть, здесь был Брейнер. Или даже Бонни. Чуть дальше были и человеческие следы – большие, мужские (может быть, ее отца?) и маленькие, женские (может быть, Кейт?). «Вот здорово, если Кейт гуляла здесь с Бонни и папой!» – подумала Мэгги, но через несколько секунд страх опять пробрал ее до костей. Что-то говорило ей, что нужно убираться из этого места и как можно скорее.
      Уже собираясь сесть на велосипед, Мэгги кинула последний взгляд на следы, как вдруг ее внимание привлекло нечто золотистое, лежащее в белой пыли, среди камней и раздавленных ракушек. Нагнувшись, она подобрала свою находку и отряхнула ее от пыли. Это был брелок в виде крошечного золотого самолета: его крылья были в длину не более дюйма, но пропеллеры у него крутились, как настоящие.
      Сердце у Мэгги замерло. Как этот брелок мог сюда попасть?
      Наверное, Кейт приходила к маяку до или после того, как оставила в их доме записку. Ну, конечно: она потеряла брелок, когда гуляла здесь с Бонни.
      Вдруг какой-то подозрительный шорох заставил Мэгги подпрыгнуть. Испуганно оглядевшись, она увидела, что это была всего лишь голая ветка бирючины, раскачивающаяся от порывов ветра и царапающая дверь башни. Ветер завывал все сильнее, и Мэгги казалось, что это плакали все убитые на волноломах девушки, предупреждая ее, что здесь, у маяка, произошло что-то ужасное.
      Вскочив на велосипед, она сунула самолетик в карман и стала крутить педали изо всех сил. Пыль неасфальтированной дороги летела ей прямо в глаза, но Мэгги продолжала мчаться вперед, думая только о том, что Тедди, должно быть, сейчас уже дома и не находит себе места от беспокойства.

      Джон мчался на машине от дома отца к «Восточному ветру». Тедди заразил его своим беспокойством, и он решительно давил на газ, потеряв голову от страха за Мэгги.
      Уже темнело, и на небе собирались низкие темно-фиолетовые тучи. Маяк белел на мысе, всего в четверти мили от гостиницы. Джон ехал все быстрее и быстрее, вспоминая отчаяние своего сына и сам поддаваясь ему. В его душе закипала безумная ненависть, как будто не кто иной, как Дженкинсы были виноваты в исчезновении Мэгги. Разумеется, у Джона были все основания не любить и даже ненавидеть Баркли – тот отнял у него Терезу, разрушил его семейное счастье. Однако было совершенно немыслимо подозревать кого-то из Дженкинсов в том, что они могли причинить какое-то зло его дочери. Джон все это понимал, но страх за Мэгги был сильнее доводов разума, и он с таким остервенением давил на газ и гнал машину, словно собирался ворваться к Дженкинсам и наброситься на них с кулаками, требуя сказать, где Мэгги.
      Вдруг у него зазвонил телефон. Джон схватил трубку, надеясь, что это звонят из дома, чтобы сообщить, что Мэгги нашлась.
      – Алло? – сказал он.
      – Здравствуйте. Мистер О'Рурк? – спросил смутно знакомый голос.
      – Да.
      – Это ассистент доктора Беквита…
      – А, здравствуйте, – разочарованно произнес Джон.
      – Доктор Беквит попросил меня позвонить вам и узнать, все ли у вас в порядке. У вас сегодня была назначена с ним встреча…
      Джон совершенно забыл об этом, и сейчас он даже думать не мог о работе.
      – Передайте доктору Беквиту мои извинения, – сказал Джон. – К сожалению, я не смогу сегодня приехать на встречу… ввиду непредвиденных обстоятельств. Прошу меня извинить. До свидания.
      Джон помчался дальше и свернул на неасфальтированную дорогу, ведущую к «Восточному ветру». Машина подскакивала на ухабах, и за окном был слышен шум волн и завывание ветра, раскачивающего переплетающиеся ветви стройных сосен. Но вдруг в этом гуле Джон различил какие-то другие звуки, заставившие его остановиться. Он вышел из машины и прислушался. Слева от дороги была гостиница, справа – сад, ручей и маяк. Звуки, несомненно, доносились справа. Это был стук молотка, раздающийся где-то поблизости. Вероятно, догадался Джон, Баркли занимался ремонтом старого сарая, находившегося неподалеку. В юности они иногда собирались там всей компанией, чтобы попить пива. Тереза тоже была тогда с ними. При воспоминании об этом у Джона в груди стало тепло и больно, и он, не раздумывая больше ни секунды, бросился бежать к сараю.
      Кейт и Тедди сидели в комнате Мэгги. Тедди не хотел оттуда уходить, как будто среди вещей сестры ему было спокойнее. Они сидели на краешке постели Мэгги и ждали. Обе собаки, чувствуя, что их хозяева нуждаются в поддержке, тоже поднялись в комнату и преданно улеглись у их ног.
      – Вот это да, – сказал Тедди, с удивлением посмотрев на Брейнера. – Вы опять вымыли нашу собаку! Спасибо.
      – Не за что, – ответила Кейт. – Бонни тоже нужно было помыть. Она вся перепачкалась в белой пыли.
      Тедди вздохнул и, подойдя к окну, с надеждой посмотрел в темноту.
      – Не волнуйся, она скоро вернется, – попыталась успокоить его Кейт.
      – Какая же она упрямая, – сказал Тедди, прижавшись лбом к стеклу. – Ведь отец запретил ей выходить гулять. Но она, наверняка, придумала для себя какое-нибудь оправдание, чтобы уйти из дома.
      – Например?
      – Ну, например, под предлогом того, что у дедушки нет книги, которая нужна ей для школы, отправилась в библиотеку.
      – Ты, правда, считаешь, что она поехала в библиотеку?
      Тедди покачал головой.
      – Нет, оттуда бы она уже вернулась. Библиотекарь не разрешает детям без родителей оставаться после четырех – чтобы они успели вернуться домой до темноты… Но знаете, что меня беспокоит больше всего? Очень странно, что она вообще решила куда-то поехать. У нас с ней были планы на сегодняшний день. Мы собирались сделать кое-что для Дня благодарения.
      – Что именно?
      – Нарисовать картинки для украшения стола, – пожал плечами Тедди.
      – Это была твоя идея? – улыбнувшись, спросила его Кейт, догадываясь, какой будет ответ.
      – Да, в общем-то, нет, – тоже улыбнулся Тедди. – Это Мэгги придумала, и я обещал ей помочь.
      – Ты хороший брат.
      – Я стараюсь. Мэгги очень не хватает мамы, а папа все время занят. Поэтому я чувствую, что сам должен заботиться о ней – ведь я ее старший брат.
      – Так же было и у меня с Виллой, – заметила Кейт.
      – С вашей младшей сестрой?
      – Да. Я старалась заменить ей мать. Это было нелегко, потому что я сама была еще очень молода, и мне приходилось во многом себе отказывать. Мои друзья отправлялись на пикник, а мне нужно было везти Виллу к дантисту.
      – Мне еще не приходилось возить Мэгги к дантисту, – сказал Тедди. – Но я обязательно буду это делать, когда получу водительские права.
      – Не сомневаюсь.
      – Правда, мне и сейчас приходится кое в чем себе отказывать ради нее. Я не жалуюсь, мне, наоборот, это только в радость… Сегодня, например, после тренировки тренер пригласил нас всех в кафе на пиццу. Но я, вместо этого, пошел домой, потому что знал, что нужен Мэгги. Ведь скоро День благодарения…
      – Да, праздники – самое тяжелое время, – согласилась Кейт. – В эти дни мы острее всего ощущаем, как нам не хватает родителей.
      – Мы всегда поддерживаем друг друга. Мэгги приходит на мои футбольные матчи, а я – на ее школьные спектакли и концерты.
      – Я тоже всегда приходила поддержать Виллу. Однажды она участвовала в соревнованиях по плаванию, и я пришла болеть за нее. Вилла отлично плавала, но, как назло, в тот раз она ушибла перед стартом палец ноги. Представляешь? Она заплакала и не сразу смогла поплыть – и поэтому сильно отстала. Но я все время кричала ее имя, чтобы она знала, что я за нее болею.
      – А я слышал, как вы болели за меня на футбольном матче, – сказал Тедди.
      – Правда?
      – Да, вы кричали тогда громче всех.
      – Игра была потрясающая, – ответила Кейт, вспомнив тот солнечный октябрьский день. – Ты был просто великолепен.
      – Спасибо. Мне было очень приятно, что вы пришли.
      – Мне тоже. У меня остались незабываемые впечатления.
      – Нет, вы не представляете, как я был рад. Для меня это было очень важно.
      – Я понимаю, – мягко сказала Кейт. – Каждому игроку нужно, чтобы за него болели.
      Они сидели на кровати Мэгги, болтая, как старые друзья, и улыбаясь друг другу. Собаки, уютно устроившиеся у их ног, довершали идиллию. Внезапно лицо Тедди опять помрачнело.
      – Только бы Мэгги вернулась, – вздохнул он, кинув встревоженный взгляд на темное окно.
      – Она вернется, – произнесла Кейт, обняв Тедди за плечи. – Не переживай, все будет хорошо.
      Было уже темно, но свет маяка помогал Джону не сбиться с пути. В конце концов, он увидел огонек среди деревьев: свет струился из окошка сарая. Чем ближе он подходил, тем явственнее был слышен стук молотка. Из сарая также доносилась громкая музыка – должно быть, там было включено радио. Джон пробирался вперед, не обращая внимания на то, что ветки кустарников и деревьев хлестали его по лицу и царапали ему руки.
      Сарай, выкрашенный красновато-коричневой краской, был спрятан среди дубов и белых сосен. Джон вспомнил, как в школьные годы они приходили сюда с Терезой пить пиво с друзьями. Но все это было уже в далеком прошлом, а сейчас его волновало лишь то, что Мэгги пропала. Подбежав к сараю, Джон даже не подумал постучать: он резко распахнул дверь и ворвался внутрь, ища глазами дочь.
      Все трое Дженкинсов-мужчин были в сборе. Баркли сидел, склонившись, над какими-то чертежами, Калеб стоял на приставной лестнице, Хант поднимал длинную балку.
      – Привет, Джон, – сказал Баркли. – Как тебя сюда занесло?
      – Здравствуйте, мистер О'Рурк! Как у вас дела? – улыбнулся ему Калеб. – А мы, как видите, решили перестроить сарай в домик – здесь у нас будут четыре новые комнаты.
      – Где Мэгги? – резко спросил Джон.
      – Твоя дочь? – нахмурившись, сказал Баркли. – Мы не видели ее. А почему ты решил искать ее здесь? Что случилось?
      Джон молча подошел к своему бывшему другу, не сводя с него угрюмого пристального взгляда. Они были друзьями со школы, играли в одной футбольной команде, а потом Баркли украл у него жену. Он был с ней в ту последнюю ночь, когда она погибла. И после всего этого он продолжал жить как ни в чем не бывало – очевидно, нисколько не мучаясь угрызениями совести.
      Было время, когда Джон всеми силами души ненавидел своего бывшего друга, и каждый раз, когда он встречал Баркли, ему хотелось изо всех сил ударить его по лицу. Однако Кейт Хэррис помогла ему избавиться от этой ненависти. Сейчас он хотел лишь одного: найти Мэгги и увезти ее домой.
      – Холодно здесь, да? – заметил Калеб, когда Джон подошел к лестнице и посмотрел на него снизу. – Мы собираемся провести сюда отопление. Здесь будет…
      – Ты видел мою дочь? – перебил его Джон.
      Ему показалось, что сын Баркли был смущен и чем-то обеспокоен, словно совесть у него была не чиста.
      – Нет, мистер О'Рурк, не видел, – поспешно ответил Калеб, как будто занервничав.
      – Слезай с лестницы, мне нужно с тобой поговорить, – сказал Джон. – Похоже, ты что-то скрываешь.
      – Нет, клянусь… Что я могу скрывать?
      – Ты нервничаешь – это чувствуется по твоему голосу… и лицо у тебя испуганное, – произнес Джон и тряхнул лестницу так, что Калеб чуть не упал. – Слезай вниз, поговорим.
      Джон поставил ногу на вторую ступеньку лестницы: внутри у него кипела такая ярость, что он был готов забраться наверх и собственноручно стащить мальчишку.

      Кейт и Тедди сидели на полу в комнате Мэгги, вычесывая собакам шерсть. Чем еще можно было заняться, чтобы как-то отвлечься в эти бесконечные минуты томительного ожидания? Бонни вертелась и переворачивалась на спину, прося пощекотать ей брюшко. Вдруг внизу хлопнула входная дверь, и раздался голос Мэгги:
      – А вот и я!
      – Мэгги нашлась! – завопил Тедди, и они с Кейт, вскочив на ноги, уставились друг на друга в радостном оцепенении.
      Собаки пришли в неописуемый восторг.
      На лестнице послышался громкий топот: Мэгги уже мчалась наверх, в свою комнату.
      – Где вы были, мисс? – крикнул ей вслед судья, вышедший из своего кабинета. – Мы уже собирались звонить в полицию!
      Через несколько секунд Мэгги ворвалась в свою спальню – раскрасневшаяся, с белым шарфом на шее и огромным букетом сухих цветов в руках. Увидев Кейт, она выронила букет и бросилась ей в объятия.
      – Вот это да! – кричала Мэгги, вцепившись в Кейт. – Вы здесь, у нас, в нашем доме!
      – Я так рада тебя видеть, – сказала Кейт, крепко обнимая ее.
      – Я получила вашу записку и поехала к маяку собирать цветы для праздничного стола. Я ехала на велосипеде, и все время думала о вас. Вы будете отмечать День благодарения с нами?
      – Ну, не знаю… – улыбнулась Кейт.
      – Мэгги, ты знаешь, как мы здесь все волновались? – спросил Тедди. – Ты же должна была ждать меня после школы – мы ведь собирались рисовать.
      – Да, Тедди, но, когда я пришла домой из школы, мне стало скучно одной, я прочитала записку Кейт и решила…
      – А, между прочим, папа поехал тебя искать!
      – Искать? – удивленно и немного испуганно переспросила Мэгги. – Но ведь его в это время никогда не бывает дома! Как он узнал, что меня нет?
      – А вот взял и узнал, – сказал Тедди.
      – Понятно, – протянула Мэгги, взглянув на своего брата. – Ну, тогда давай позвоним ему на мобильный и скажем, что меня уже не надо искать, потому что я уже дома.
      – Хорошая мысль, – с ласковой насмешкой в голосе сказал Тедди. – Так и сделаем.
      – Я вовсе не напуган… Это вы напуганы, потому что беспокоитесь за свою дочь… Я вас понимаю, сейчас все с ума сходят из-за этого последнего убийства, – бормотал Калеб, но, увидев, что Джон стал карабкаться по лестнице к нему, попросил: – Не надо подниматься, мистер О'Рурк, я сейчас сам спущусь. Хорошо?
      – Пусть он спустится, – сказал Баркли, удерживая Джона за плечо.
      – Он ведет себя так, как будто что-то натворил, – сквозь зубы процедил Джон. – А я хочу знать, где Мэгги…
      – Я не знаю, – ответил Калеб, спустившись вниз.
      Джон схватил юношу за плечо, и тот испуганно на него посмотрел, словно боясь его ярости. Калебу было чуть за двадцать, но вокруг глаз у него – от постоянной работы на воздухе – уже появились морщинки и на лбу наметились залысины. Он был очень крепкий и мускулистый, и Джон, почувствовав его мощные мышцы, лишь сильнее стиснул его плечо.
      – Ты знал ту девушку, которую нашли в Пойнт Герон, Калеб? – в упор спросил он.
      Калеб покраснел и отвел глаза.
      – Отвечай, Калеб, – сказал Баркли. – А то Джон, чего доброго, станет тебя подозревать.
      – Я читал о ней в газете, – ответил Калеб. – Видел ее фотографию. Она очень красивая… Это просто ужасно, что с ней случилось.
      – Но какое отношение это имеет к нам? – спросил Баркли. – Почему ты пришел сюда? Тебе нужна помощь? Так бы сразу и сказал. Если хочешь, мы тоже пойдем искать твою дочь.
      В этот момент у Джона зазвонил телефон. Он отвел глаза от Баркли с Калебом и раскрыл его.
      – Да?
      – Папа, она пришла домой, – сообщил Тедди.
      – Пришла? – с облегчением переспросил Джон, встретившись взглядом с Калебом.
      Юноша выразительно посмотрел на него и с демонстративной обидой потер плечо, за которое его ухватил Джон.
      – Да, она ездила собирать цветы. Представляешь?
      – Представляю, – сказал Джон, чувствуя на себе пристальные взгляды всех троих Дженкинсов.
      – Ну, ладно, приезжай скорее.
      – Хорошо, Тедди, пока.
      – Ну, что – с вашей дочерью все в порядке? – спросил его Хант, когда он спрятал телефон в карман.
      – Да, она вернулась домой.
      – Ну, вот и хорошо. А вы так переживали…
      – Ну, слава богу, Джон, все в порядке. Я очень рад, что твоя дочь нашлась, – произнес Баркли.
      – Вот видите, мистер О'Рурк. А вы на меня напустились, – с облегчением засмеялся Калеб.
      Джон опять кинул на него внимательный взгляд.
      – Мне показалось, что ты что-то скрываешь – будто чувствуешь за собой какую-то вину.
      – За мной нет никакой вины, – сказал Калеб, и его голос снова зазвучал неуверенно. – Просто, до того, как вы вошли, я говорил о вашем доме.
      – О моем доме?
      – Ну, в общем, о кирпиче, который вам запустили в окно, – выпалил Калеб.
      Джон огляделся. Действительно, ведь здесь шло строительство, а, значит, несомненно, имелись и кирпичи. Его сердце опять забилось от ярости, когда он вспомнил, как были напуганы тем происшествием его дети.
      – Так это ты бросил кирпич в окно? – прорычал Джон.
      – Спокойно, Джон, – раздался за его спиной голос Баркли.
      Он почувствовал на своем плече его руку и обернулся.
      Мэгги и Кейт сидели на кровати и не могли друг на друга наглядеться. Мэгги улыбалась во весь рот, с трудом веря в то, что все происходящее было правдой и Кейт действительно сидела сейчас перед ней.
      – Твой брат и отец сильно беспокоились за тебя, – сказала Кейт.
      – Я знаю, что виновата, мне стыдно, – вздохнула Мэгги.
      – Папа не будет отпускать тебя гулять одну, пока полиция не поймает этого нового маньяка, – наставительно произнес Тедди. – Так что тебе придется с этим смириться.
      – А я сегодня брала с собой скаутский нож, – заметила Мэгги, доставая его из кармана, чтобы продемонстрировать Кейт.
      Несомненно, ей хотелось услышать ее одобрение.
      – Ты вообще не должна была никуда уезжать, – терпеливо произнес Тедди.
      – Я не могу сидеть взаперти, – ответила Мэгги. – И мне надоело жить у дедушки. Мы должны вернуться к себе домой! Кейт…
      – Что? – спросила Кейт, все еще крутя в руках и разглядывая нож Мэгги.
      – Оставайтесь с нами! Будьте нашей няней!
      – Да, – подхватил Тедди. – Это хорошая идея!
      – Боюсь, из меня не получится хорошей няни.
      – Почему? – с жаром возразил Тедди. – Вы же растили свою сестру, заботились о ней, ходили болеть за нее…
      – Это несколько другое, – сказала Кейт, тронутая их словами. Если бы она могла… Если бы все было просто.
      – Почему – «другое»? Потому что она ваша сестра? – спросила Мэгги.
      – Ну, отчасти да.
      – Но что мешает вам стать нашей няней? – настаивал Тедди.
      – Понимаешь, ведь у меня уже есть работа, – ответила Кейт. – Я работаю в Вашингтоне: занимаюсь морской биологией.
      – Да, я знаю, – кивнул Тедди. – Это здорово… Я тоже хочу поехать в Вашингтон – я буду учиться там в юридической школе, как папа.
      – А я буду летчицей, когда вырасту, – сказала Мэгги и коснулась шарфа на своей шее, словно желая обратить внимание Кейт на го, что она его носит.
      Кейт улыбнулась и коснулась пальцами бахромы.
      – Ваш подарок, – улыбнулась Мэгги. – А знаете что? Давайте я подарю вам свой ножик? Должна же я вас отблагодарить за шарф…
      Чтобы не обижать Мэгги, Кейт с благодарностью приняла нож и положила его в карман джинсов.
      – Я стану летчицей, когда вырасту. И совершу кругосветное путешествие на своем самолете!
      – Это здорово, что у тебя появилась такая мечта, – с улыбкой заметила Кейт, вспомнив свой портрет, написанный Виллой.
      – Я уверена, что она сбудется, – доверительно прошептала Мэгги. – Мне был знак, и я думаю, что это предсказание моей судьбы. Я нашла сегодня одну вещь – может быть, ее потеряли вы, когда гуляли с Бонни. Хотите взглянуть?
      – Конечно, хочу, – сказала Кейт, и девочка тотчас полезла в карман за своей находкой.
      Кейт смотрела на нее с умиротворенной улыбкой: Мэгги, наконец, была дома, в безопасности, Тедди был спокоен, и Джон скоро должен был вернуться…
      – Вот он, – торжествующе объявила Мэгги и разжала ладонь.
      Кейт взглянула и ахнула, увидев маленький золотой самолетик.
      – Где ты его нашла?
      – На дорожке у маяка, в пыли, – растерянно пробормотала Мэгги. – А что такое?
      – Это брелок Виллы, – сказала Кейт, и ее глаза наполнились слезами. – Это я ей его подарила.

      Свою машину Кейт оставила у «Восточного ветра». Возможно, ей следовало подождать Джона, но что-то говорило ей, что нужно ехать прямо сейчас. Маленький золотой самолетик жег ей руку.
      – Судья О'Рурк, – произнесла Кейт, спустившись вниз вместе с детьми.
      – Да, Кейт? – спросил он, подняв глаза от книги, которую читал Мэв, лежащей на диване под пледом.
      – Судья О'Рурк, – повторила Кейт, чувствуя, как слезы подступают к ее горлу.
      – Чем я могу вам помочь? – поинтересовался Патрик, нахмурившись.
      – Ей предстоит что-то очень важное, – тихо сказала Мэв, посмотрев Кейт в глаза.
      – Да, – дрогнувшим голосом произнесла Кейт. – Дело в том, что… Мне неловко вас об этом просить, ведь вы меня совсем не знаете… Но для меня это очень важно… могу я взять вашу машину?
      Судья заколебался и прислушался к шуму неиствующей за окном бури. Но в этот момент Мэв взяла его за руку и ласково посмотрела ему в глаза.
      – Кейт с сестрой такие же, как мы с Бриджит, – сказала она, и Кейт почувствовала, что эта женщина, потерявшая свою сестру, понимала ее, как никто другой. – Позвольте ей взять вашу машину.
      – На улице сейчас такая буря, – ответил судья. – И, к тому же, ведь Кейт сама нам сказала: я ее совсем не знаю…
      – Но зато я ее знаю, – сказала Мэв. – Я очень хорошо ее знаю.
      – Откуда?
      – Наши сестры нас познакомили, – прошептала Мэв. – А вы знаете, что значит иметь сестру? Это общие родители, общий дом, общая жизнь…
      Судья вздохнул, и Кейт почувствовала, что слова Мэв и слезы, дрожавшие в ее глазах, глубоко тронули его. Он уже почти решился. Кейт сжала в кулаке самолетик. Это был ключ, который, несомненно, должен был привести ее к Вилле.
      – Ну, хорошо, берите. Мой старый «линкольн» там, в гараже.
      – Дедушка, ты разрешаешь Кейт взять твою машину? – спросил Тедди.
      – Раз Мэв меня просит, я не могу отказать, – торжественно ответил судья.
      – Спасибо вам, – поблагодарила Кейт.
      – Я еду с вами, – заявил Тедди.
      – И я тоже! – закричала Мэгги.
      – А потом приедет ваш отец и растерзает меня за это, – воскликнул Патрик. – Нет уж, так не пойдет… Давайте, оба, марш в свою комнату.
      – Подождите, – сказала Кейт, повернувшись к детям и пытаясь им улыбнуться. – Вы и так уже очень мне помогли… Я так долго не могла найти эту нить. Но теперь я знаю, где была Вилла. И я поеду туда – может быть, мне удастся что-то найти.
      – Возьмите меня с собой, – стала упрашивать ее Мэгги. – Я могу показать вам точное место, где лежал этот брелок. Да и вообще туда страшно ехать одной.
      – Да, вы не должны ехать туда одна, – серьезно сказал Тедди. – Возьмите с собой нас и Брейнера.
      Кейт покачала головой. Она чувствовала, что должна поехать одна. Возможно, ей удастся найти еще какие-нибудь следы. Вероятно, Вилла гуляла у маяка вместе с Бонни, останавливалась у текущего на запад ручья. Ей должно было понравиться это место. Кейт почувствовала, что вот-вот разрыдается. Найденный брелок Виллы значил намного больше, чем посланная ей открытка или ее имя в регистрационном журнале гостиницы. Это был подарок Кейт, и Вилла всегда носила его с собой. Это был символ их любви друг к другу – бесценная для них обеих вещь.
      Попрощавшись с судьей, Мэв, Мэгги и Тедди, Кейт поспешно оделась и, пообещав скоро вернуться, вышла из дома. На улице ее встретил сильный пронизывающий ветер, но надежда окрыляла ее, и она, думая только о Вилле, побежала к гаражу, где находился старый автомобиль судьи.
      Джон и Баркли стояли лицом к лицу в напряженном молчании. Хотя Мэгги нашлась, между ними по-прежнему оставалось слишком много невысказанного.
      – Я понимаю тебя, Джон, – сказал Баркли. – Тебе тяжело пришлось в последнее время.
      – Это не твое дело. И сейчас мы говорим о другом: это Калеб бросил кирпич в окно моего дома?
      – Успокойся, Джон. Всем известно, что ты защищаешь Грега Меррилла. И, конечно, ребята, которые работают в моей бригаде, часто обсуждают это и ругают тебя за то, что ты пытаешься избавить маньяка от смертной казни… Но насчет кирпича мы узнали только от стекольщика, который вставлял тебе новое стекло – вот и все.
      – По-моему, Калеб знает кое-что еще, – не успокаивался Джон.
      – Ничего он не знает, – ворчливо произнес Баркли. – И мой тебе совет, Джон: не высказывай обвинений, которые ни на чем не основаны. Я говорю тебе это ради твоего же блага. Ты можешь нажить себе этим много неприятностей. У тебя и так в последнее время появилось много недоброжелателей в нашем городе.
      – Это было дерзкое преступление, – резко сказал Джон. – Мои дети могли пострадать.
      – Скажи ему, папа, – вмешался Калеб.
      – Заткнись, – грубо оборвал его Баркли.
      – Хорошо, – добавил Калеб, снова спускаясь с лестницы. – Тогда я скажу! Я должен это сказать. Ведь Джон однажды очень помог мне – благодаря ему меня не посадили в тюрьму.
      – Не болтай того, в чем ты не уверен.
      – Я в этом уверен, – ответил Калеб и подошел к Джону, глядя на него встревоженными, но дружелюбными глазами, как большой добрый щенок.
      Калеб был хорошим парнем, но он связался с дурной компанией, и из-за этого чуть было не угодил в тюрьму. Джон почувствовал угрызения совести оттого, что так незаслуженно напустился на него сегодня. Нельзя было с предубеждением относиться к сыну из-за грехов его отца.
      – Говори, Калеб.
      – Хорошо, мистер О'Рурк. Это был Тимми Бин, рабочий из нашей бригады.
      – Что ты несешь, Калеб? Тимми – один из моих лучших работников, а то, что он треплет своим языком невесть что, вовсе не означает…
      – Это он бросил кирпич, папа. Я слышал, как он об этом рассказывал.
      – Это все пустая болтовня, – хмуро сказал Баркли. – Мало ли кто что говорит.
      – Спасибо, что сообщил мне об этом, Калеб, – произнес Джон. – Ты правильно поступил.
      Калеб кивнул и кинул тревожный взгляд на Баркли – очевидно, боясь того, что отец устроит ему после ухода Джона.
      – Меррилл имеет право на адвоката, как любой другой человек, – сказал Джон. – А я просто выполняю свою работу.
      – Да, и, как всегда, ты хорошо ее выполняешь, – неохотно заметил Баркли.
      – Каждый должен заниматься своим делом, – вступил в разговор Хант. – Мы вас понимаем, Джон, как бы мы ни относились к вашему клиенту… Так что давайте не будем спорить. Главное, что с вашими детьми все в порядке. Верно я говорю?
      – Да, – ответил Джон.
      – Ну, что – расстаемся без обид? – спросил Баркли.
      – Я приду поговорить с Бином и приведу с собой Билли Мэннинга.
      Баркли пожал плечами.
      – Поступай как знаешь.
      – Я этого так не оставлю, – пообещал Джон и, повернувшись, быстро вышел из сарая, торопясь домой, к своей семье.

      Кейт проехала мимо своей гостиницы и остановилась перед преграждающей дорогу цепью. Дальше нужно было идти пешком. Выйдя из машины, она огляделась вокруг, содрогаясь от порывов холодного ветра. Все слезы, накопившиеся внутри нее, подступили сейчас к ее горлу.
      – Вилла! – закричала Кейт. – Я здесь, Вилла! – Этот крик облегчил ее душу и наполнил сердце необыкновенным ощущением легкости и свободы.
      Сжимая в кулаке брелок, придававший ей сил и решимости, Кейт перешагнула через цепь и направилась к маячной башне, пряча лицо от назойливого ветра. Было уже совсем темно, но дорогу ей освещали вспышки маяка и слабые проблески луны, мимолетно пробивающейся сквозь плывущие по небу грозовые тучи.
      Чувства переполняли ее, и она так ясно ощущала присутствие сестры, как будто они держали друг друга за руки.
      Когда Кейт обходила маяк, под ногой у нее хрустнуло стекло. Вероятно, где-то на башне было разбито окно. Она посмотрела наверх, пытаясь найти его глазами. Башня белела на фоне темного неба при тусклом свете луны. Дальше, вдоль берега, были видны волноломы – каменные могилы зверски убитых девушек.
      – Я люблю тебя, Вилла! – закричала Кейт, и слезы брызнули из ее глаз.
      В этот момент ей показалось, что стихия немного утихла и завывания ветра стали уже не такими зловещими. За этим гулом она слышала теперь тихую музыку и шепот своей сестры.
      Кейт загадала, что в ту секунду, когда к берегу подойдет большая волна и вспышка маяка осветит ее белый гребень, она спросит, где ее сестра, и тогда ей будет послан знак, где искать Виллу. Подойдя к краю обрыва, Кейт стала внимательно вглядываться в темное море, наблюдая за приближающимися волнами. Маяк испустил световой сигнал, и вспышка осветила высоко вздымавшийся гребень подошедшей волны.
      – Где моя сестра?! – изо всех сил закричала Кейт.
      – Кети, – послышался ей слабый, далекий голос Виллы, и она, похолодев, замерла и стала напряженно прислушиваться.
      Ветер заметно стихал. Большая волна, докатившись до берега, разбилась о скалы. Кейт вспомнилось, как однажды, когда Вилле было всего десять лет, на нее напал дикий пони и она, спасаясь от него, забралась на дерево и просидела там несколько часов, отчаянно призывая на помощь.
      Кейт медленно повернулась и пошла от края обрыва обратно к башне. В ее ушах продолжал звучать этот отчаянный крик: «Кети! Кети!» Что это было? Призрак? Галлюцинация?
      Не раздумывая больше об этом, Кейт бросилась к двери маяка. Ей вспомнились сказки о маленькой принцессе, заточенной злодеем в башне, и она неистово закричала:
      – Вилла!
      Стены маяка были такие толстые, что через них, несомненно, не мог просочиться никакой звук. Крик мог донестись только сверху, где были окна… – особенно, если одно из них было разбито. Должно быть, оно разбилось совсем недавно, во время разыгравшейся вечером бури, потому, что иначе смотритель маяка убрал бы осколки и вставил новое стекло.
      До ее слуха опять донесся слабый призрачный голос. Реален ли он был или только казался ей? Кейт задумчиво посмотрела на золотой брелок, и в ее сердце вдруг родилась уверенность, что ее сестра была там, внутри. Она принялась изо всех сил колотить в дверь, бить в нее плечом, но все было бесполезно: дверь была обита стальными пластинами и заперта на тяжелый замок. В отчаянии, Кейт ударила в дверь с разбега, но лишь сама отлетела и рухнула на колени.
      – Я слышу тебя, Вилла! – тут же вскочив на ноги, закричала она. – Я уже иду!
      Кейт побежала вокруг маяка, с надеждой глядя наверх. С восточной стороны башни, выходившей на море, был вертикальный ряд окон, и нижнее из них… было разбито! Однако до него от земли было, по меньшей мере, пятнадцать футов. Чтобы туда забраться, нужна была лестница. Кейт обыскала все вокруг, но не нашла ничего подходящего. Бежать за подмогой в «Восточный ветер»? Позвонить из гостиницы Джону? Вызвать полицию?
      Но что если, за время ее отсутствия, человек, похитивший Виллу, приедет и увезет ее куда-нибудь в другое место? Что если все это было лишь плодом ее воображения и Виллы вовсе не было в маяке? Зарыдав от отчаяния, Кейт побежала обратно к башне. Луч маяка на секунду осветил все вокруг, потом снова все погрузилось во мрак, и Кейт вдруг почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.
      Она стала падать куда-то вниз, в темноту, внутрь земли, и слабый голос Виллы продолжал звучать в ее ушах.
      Проехав мимо светофора, Джон заметил ехавший в противоположном направлении серебристый «мерседес». Узнав в сидевшем за рулем человеке доктора Филиппа Беквита, Джон притормозил, а «мерседес», проехав мимо, остановился на светофоре. Должно быть, доктор направлялся из Уинтерхэма домой в Провиденс. Джону стало стыдно при мысли о том, что он пропустил важную встречу в тюрьме. Возможно, Меррилл рассказал Беквиту что-то такое, что могло помочь полиции поймать нового маньяка. Джон не хотел допустить еще одну серию убийств. Нужно было положить конец всем этим ужасам.
      В зеркало заднего вида Джон увидел, что машина Фила свернула на прибрежную дорогу, в полумиле от которой находилось шоссе, ведущее в Провиденс. Джон решил развернуться и поехать следом, чтобы догнать психиатра и узнать у него новости его встречи с Мерриллом.
      Нажав на газ, он довольно быстро догнал «мерседес» Беквита, и доктор, очевидно, тоже заметив Джона, остановил автомобиль у обочины.
      – Здравствуйте, Джон, – сказал доктор Беквит, опустив стекло и встревоженно выглянув из окна. – У вас все в порядке?
      – Уже да, – ответил Джон. – Простите, что я пропустил встречу. У меня возникли непредвиденные проблемы…
      – Понимаю. В жизни всякое случается.
      – Вы едете домой?
      – Да, – сказал Беквит.
      Он выглядел очень уставшим и озабоченным.
      – Как прошла ваша встреча с Мерриллом? – поинтересовался Джон.
      – Утомительно, но очень продуктивно. У меня появилось много информации к размышлению. Сейчас мне предстоит длинная дорога, так что будет достаточно времени для того, чтобы хорошо продумать дальнейший план действий.
      – План действий?
      – Да, я имею в виду – нашу стратегию.
      – Знаете, я подумал… – начал Джон. – Не могли бы вы уделить мне несколько минут? Мне бы очень хотелось услышать, что рассказал вам Меррилл. Ведь вы говорили с ним о новом убийстве, не так ли? Он ведь вам доверяет… Мы должны помочь полиции поймать нового маньяка. С тех пор, как он объявился, я просто места себе не нахожу. Ведь я тоже отец, и я очень беспокоюсь за своих детей.
      – Я вас понимаю, Джон, – сказал доктор Беквит, глядя на него своими добрыми проницательными глазами. – Что ж, я готов пересказать вам сейчас наш разговор с Грегом. Здесь неподалеку есть автостоянка, давайте поедем туда, чтобы спокойно поговорить.
      Они приехали на пустынную автостоянку, и доктор пересел из своего «мерседеса» в «вольво» Джона.
      – Прошу прощения за беспорядок, – заметил Джон, кинув смущенный взгляд на мяч Тедди, подстилку Брейнера и несколько старых газет, валяющихся на заднем сиденье.
      – Все в порядке, – спокойно ответил Беквит. – Итак, я хотел бы начать с того…
      В этот момент у Джона зазвонил телефон. Сначала он хотел не отвечать на звонок, чтобы не прерывать рассказ Беквита, но потом, увидев по определившемуся номеру, что звонили из дома отца, извинился перед Филом и взял трубку.
      – Да? – сказал он.
      – Папа, – раздался в трубке голос Тедди.
      – Тедди, давай я тебе позже перезвоню, ладно? Я сейчас занят, у меня важный разговор…
      – С Кейт? – спросил Тедди.
      – С Кейт? – удивился Джон. – Разве она сейчас не с вами?
      – Нет, папа, она уехала. Мэгги показала ей брелок, который нашла у маяка, и оказалось, что он принадлежал ее сестре. Как только Кейт его увидела, она сразу же помчалась туда, к маяку. Я подумал, что нужно тебе сообщить об этом. Может быть, ей нужна помощь…
      – Она поехала к маяку? – взволнованно спросил Джон. – Когда она уехала?
      – Ну, наверное, где-то полчаса назад.
      – Спасибо, Тедди. Хорошо, что ты позвонил.
      Джон отключил телефон и взглянул на доктора Беквита. Тот внимательно смотрел на него, заметив на его лице беспокойство.
      – Это звонил мой сын. Одна моя хорошая знакомая нуждается в помощи, – пояснил Джон, стараясь улыбнуться. – Она ищет свою пропавшую сестру.
      – Я слышал, вы упомянули маяк, – сказал доктор. – Она поехала туда.
      – Да… – ответил Джон, и у него оборвалось сердце, когда он увидел выражение лица доктора. – А что такое?
      Доктор Беквит нервно провел рукой по своим седым волосам.
      – Меррилл говорил мне сегодня о маяке.
      – Что именно? – нахмурившись, поинтересовался Джон.
      – Если то, что рассказал мне Грег, правда – то ваша знакомая сейчас в серьезной опасности.
      – Кейт?
      – Да. Давайте я поеду с вами. Если что, то, возможно, мне удастся заговорить этого человека.
      – Какого человека? – спросил Джон, выезжая с автостоянки.
      Доктор Беквит начал рассказывать.
      – У Меррилла был, так сказать, «друг по переписке». Их объединяли общие интересы. Он писал Грегу в тюрьму, и тот ему отвечал.
      – Какие у них могли быть общие интересы? Разве что… – Джон кинул изумленный взгляд на сидящего рядом Беквита: – Неужели это тот человек, который решил ему подражать?
      – Вероятно.
      – И вы давно знали об этом? – спросил Джон, шокированный словами доктора.
      Беквит покачал головой.
      – Я ничего не знал – и даже сейчас я ни в чем не уверен. Я не знаю, правду говорит Меррилл или нет. Он сказал, что его «ученик» решил сам испробовать все на практике…
      – И убил Аманду Мартин?
      – Да. Так говорит Грег.
      – Он решил сделать это, подражая Мерриллу? – голос Джона задрожал, когда тот вспомнил, с каким негодованием Грег отзывался об этом подражателе, который, по его мнению, так бездарно его копировал.
      – Да, – сказал доктор. – И Грег очень возмущен этим. Он не хочет, чтобы кто-то использовал его почерк. Это словно нарушение его авторских прав. К тому же, он ведь очень гордится своей известностью и ни с кем не хочет делиться ей.
      – Но, как вы считаете, они, действительно, переписывались, общались друг с другом?
      – Думаю, Грег не на пустом месте все выдумал. В его словах есть определенная доля правды. Он утверждает, что они вели переписку, используя тайный шифр – очень сложный, по его словам – византийский.
      – Это очень на него похоже, – согласился Джон, представив, с какой гордостью, должно быть, Меррилл говорил об этом шифре, которым могли пользоваться только такие гении, как он. – Но, все же, что еще заставляет вас думать что это правда?
      – Грег рассказал мне одну историю, которая звучит довольно правдоподобно, – сказал доктор Беквит. – Это произошло в Фэрхейвене. Он подсматривал там за девочкой и хотел забраться к ней в окно, чтобы увезти ее…
      – Но ему это не удалось, – нетерпеливо перебил его Джон. – Я знаю эту историю.
      Доктор кивнул.
      – Но это лишь первая часть. А есть еще продолжение. Грег сообщил адрес того дома своему «ученику», и тот вскоре (это было семь месяцев назад) отправился в Фэрхейвен, чтобы тоже попробовать. Однако он тоже потерпел неудачу – девочки не оказалось дома или свет был выключен…
      – И он нашел другую жертву, – с трудом сдерживая волнение, произнес Джон.
      – Да, – кивнул доктор Беквит. – Эта девушка путешествовала по Новой Англии. Она ездила в Нью-Бедфорд в Музей китов. С ней была ее собачка. Тот человек уже видел ее раньше – она останавливалась в его городе, в Сильвер Бэй. В гостинице…
      – Это Вилла Хэррис, – с ужасом выдохнул Джон. – Грег не назвал мне ее имени.
      – И он убил ее?
      – Нет, – ответил доктор. – По словам Грега, его «ученик» надел на нее наручники и увез ее в Сильвер Бэй, к маяку…
      – И что было потом? – почти закричал Джон.
      – Больше мне ничего не известно, – устало сказал доктор. – Кроме того, что…
      – Что? Говорите же!
      – Этот человек был моим пациентом, – в изнеможении произнес доктор Беквит.

      Кейт провалилась куда-то в кромешную тьму. Придя в себя после падения, и почувствовав, что может шевелиться, она с трудом поднялась на ноги. Все тело болело от удара о землю, но, к счастью, кости были целы. Внизу хлюпала вода. Она доходила ей до щиколоток. Вытянув руки перед собой, Кейт нащупала каменную стену и стала осторожно продвигаться вдоль нее, чтобы понять, где она находится. Стена шла по окружности, смыкаясь вокруг тесного пространства. Очевидно, это было нечто вроде колодца.
      Двигаясь в воде, Кейт неожиданно споткнулась о лежащий на дне большой камень и, перешагнув через него, принялась дальше исследовать стену. Неизвестно, сколько метров было до поверхности земли – наверху, так же как и вокруг, ничего не было видно. Кейт попыталась вскарабкаться наверх, цепляясь за камни, и вдруг, в шести дюймах над своей головой, она нащупала в стене деревянную поверхность. Дерево было старое, прогнившее, и крошилось под ее пальцами. Что это было? Дверь? Но зачем нужна была дверь в колодце? Или, выходит, это был не совсем колодец?
      Нужно было во что бы то ни стало открыть эту дверь… Но она была слишком высоко.
      Вдруг Кейт вспомнила про большой камень и решила подтащить его к этой стене, чтобы, забравшись на него, попытаться открыть дверь. Нагнувшись, она нащупала камень пальцами и с удивлением обнаружила, что он был гладкий и округлый… как пушечное ядро. Рядом с ним лежала целая куча таких же предметов.
      Да, несомненно, это было ни что иное, как пушечные ядра.
      Должно быть, она упала через люк в старое хранилище боеприпасов. Их были сотни по всему атлантическому побережью, особенно, в тринадцати первых штатах: во время Войны за независимость высокие отвесные утесы были хорошим местом для обороны. У себя на Чинкотиге они с Мэттом и Виллой однажды тоже обнаружили такое хранилище.
      Не мешкая, Кейт взяла ядро обеими руками и с невероятным усилием оторвала его от земли. Сгибаясь и покачиваясь под его тяжестью, она подтащила ядро к стене и бросила его на землю. Ядро упало с громким всплеском, и Кейт, установив его у стены, взобралась на него, чтобы попытаться открыть дверь. В этом колодце она уже не слышала призрачного голоса своей сестры, и это вселяло в нее надежду. Ведь если бы голос Виллы был плодом ее воображения, то он преследовал бы ее и здесь, под землей.
      Лихорадочно цепляясь за края двери пальцами, Кейт изо всех сил тянула ее на себя. Пальцы были уже все окровавлены и в занозах, но дверь не поддавалась. В отчаянии она стала бить в нее кулаками и вдруг вспомнила про нож Мэгги. Обрадованная этой идеей, Кейт торопливо вытащила нож из кармана джинсов, но ее руки судорожно тряслись от холода и волнения, и она уронила его. Пришлось присесть на корточки и опустить руки в ледяную воду, чтобы его найти.
      – Ну же, давай, давай! – закричала она, вставив лезвие ножа в щель между дверью и каменной стеной.
      Кейт с усилием надавила на нож, и послышался резкий хруст: ржавая щеколда, на которую была заперта дверь, наконец, отскочила.
      Кейт изо всех сил налегла на нож, и миллиметр за миллиметром дверь медленно начала открываться. Распахнув ее полностью, женщина с трудом подтянулась на руках и быстро забралась в отверстие. Судя по всему, это был тайный подземный ход. Его ширина, как установила на ощупь Кейт, была около шести футов. Стоя на четвереньках и ощупывая пол и стены, она безуспешно пыталась разглядеть что-то перед собой. В туннеле было темно и сыро, как в могиле.
      Кейт решительно поползла вперед, слыша громкий стук своего сердца. Чем дальше она продвигалась, тем сильнее чувствовался запах гнили и сырости. Кейт не знала, в правильном ли направлении она двигается – приближается ли к тому месту, откуда доносился голос ее сестры, или, напротив, удаляется от него. Однако она ползла и ползла вперед, пока не наткнулась на каменную стену. Очевидно, это был конец туннеля. Ощупав все вокруг, Кейт обнаружила справа от себя ветхую железную лестницу. Первая же ступенька, на которую она поставила ногу, обломилась под ней, как сухая ветка, и Кейт, сорвавшись, порвала джинсы и поранила голень. Не замечая хлынувшей крови, она стала осторожно двигаться дальше, предварительно проверяя прочность каждой ступеньки и стараясь ставить ноги сбоку, а не посередине. Лестница была вся изъедена ржавчиной, и ступеньки были тонкие, как листы бумаги. Должно быть, этим тайным ходом давным-давно уже никто не пользовался.
      Преодолев двадцать ступенек, Кейт опять оказалась перед запертой деревянной дверью. Открыв ее так же, как и предыдущую, при помощи ножа, она вошла в маленькую каморку. В одной из ее стен имелось окно, и при вспышках маяка через него проникал свет. Кейт взглянула на часы. Было двадцать минут девятого. Прошло всего минут пятнадцать с того момента, как она услышала голос Виллы.
      Войдя в другую, незапертую дверь, Кейт оказалась прямо внутри маяка. На стене слева был ряд вертикальных окон. На полу под ними валялись осколки разбитого стекла. Металлическая винтовая лестница вела наверх, к линзе Френеля.
      Внутри маяка не было никаких следов Виллы.
      Кейт еще раз огляделась вокруг, в полной растерянности. Она готова была поклясться, что слышала голос своей сестры. Неужели все это было лишь игрой ее воображения? Нет, это было невозможно. Вилла была здесь, где-то рядом… Однако, возможно, ветер обманул ее слух, и на самом деле голос Виллы доносился не из башни, а из какого-нибудь строения поблизости, которое она не заметила.
      Бросившись к двери, Кейт закричала:
      – Вилла! Вилла, где ты? – И вдруг, словно с неба, до нее донесся родной голос, полный радостного изумления:
      – Кети?!
      – О, Вилла! Сестренка! – закричала Кейт, и так долго сдерживаемые рыдания вырвались из ее груди.
      – Кети, ты пришла! Скорее, сюда, Кети! Я здесь! Голос Виллы звучал по-прежнему слабо и приглушенно, но он был теперь где-то совсем близко.
      – Где ты, Вилла?
      – Здесь, наверху, – отозвалась Вилла и в панике закричала: – Скорее, Кети! Скорее! Торопись, пока он не пришел!
      Кейт бросилась наверх по винтовой лестнице. Пробежав шесть пролетов, она остановилась и взглянула на оставшиеся два. Виллы нигде не было видно. Яркие вспышки лампы слепили глаза, и Кейт приходилось прикрывать их ладонью.
      – Вилла, ты где? Я не вижу тебя! – крикнула она.
      – Я здесь, Кети, – отозвалась Вилла.
      Ее голос звучал где-то совсем рядом.
      Переведя дыхание, Кейт почувствовала запах свежего дерева. Она посмотрела под ноги и заметила на ступеньках затоптанные опилки. В ее голове мелькнула догадка, и, подняв глаза, она увидела, наконец, то, что искала. Это была деревянная коробка, спрятанная наверху под самой линзой и выкрашенная для маскировки в белый цвет. Эта конструкция, размером с крошечную садовую будку, держалась на металлических кронштейнах, закрепленных на каменной стене, верхней площадке и винтовой лестнице. Кейт поднялась на один пролет выше и подошла к коробке.
      – Вилла, – спросила она, постучав по дереву. – Как мне туда попасть? Где дверь?
      – Ты здесь, Кети? – зарыдала и забилась внутри Вилла. – Помоги мне выбраться отсюда! Скорее! Он придет с минуты на минуту! У нас нет времени…
      – Боже мой, ну, должно же здесь что-то открываться… – в отчаянии пробормотала Кейт, постукивая по доскам. – Вилла, как туда можно попасть, как?
      – Сверху, Кети. С площадки вокруг фонаря.
      Не медля ни секунды, Кейт бросилась наверх и поднялась на площадку. Линза Френеля, сверкающая и переливающаяся всеми цветами радуги при вспышке лампы, представляла собой великолепное зрелище, но Кейт едва на нее взглянула. Обежав вокруг фонаря, она остановилась перед отверстием в металлическом полу площадки и посмотрела вниз. На верхней поверхности деревянной коробки, вплотную примыкающей снизу к площадке, действительно имелся люк. Опустившись на колени, Кейт потрогала охраняющий его висячий замок. Он был новый и прочный, в отличие от тех ржавых – вероятно, двухсотлетних – щеколд, с которыми ей уже пришлось иметь дело. Петли люка тоже были прочные и надежные, из нержавеющей стали. Едва ли здесь мог помочь скаутский ножик Мэгги. Однако, не теряя надежды, Кейт вынула его из кармана и, яростно вонзив его в дерево, принялась за дело.
      – Не бойся, сестренка, – повторяла она. – Не бойся, я сейчас…
      – Скорее, Кети!
      Несмотря на все усилия Кейт, замок не поддавался. Нужно было придумать что-то другое. Если бы только она не оставила сотовый телефон в машине, она могла бы по крайней мере позвонить Джону, позвать его на помощь… Но теперь ей приходилось рассчитывать только на себя. Кейт огляделась вокруг, в поисках какого-нибудь предмета, более подходящего для взлома замка, чем маленький нож.
      – Не оставляй меня! – отчаянно закричала Вилла, услышав, что она, прекратив колотить ножом в люк, поднялась и куда-то пошла.
      – Не бойся, я на секунду… Я здесь, рядом, – успокоила ее Кейт.
      Металлическая решетка, которой была обнесена линза, была такой же старой и проржавевшей, как лестница в подземелье. Жмурясь от ослепительных вспышек фонаря, Кейт подбежала к решетке. Ее прутья были сильно изъедены ржавчиной посередине и более прочны по краям. Легко сломав пополам один прут, она схватила его обеими руками и стала раскачивать из стороны в сторону, чтобы оторвать от места спайки. Когда, наконец, восемнадцатидюймовый прут оказался в ее руках, Кейт снова бросилась к люку. Просунув прут тонким концом под замок, она с нечеловеческим усилием стала тянуть его на себя. Никогда в жизни она не чувствовала в своих руках столько силы, как в этот момент. Задыхаясь, Кейт с остервенением рванула рычаг и, услышав громкий треск, упала назад, на спину. Ей удалось сделать, казалось бы, невозможное: она сорвала мощный, надежный, намертво стоявший замок.
      Нельзя было терять ни минуты. Вилла плакала в своей коробке от пережитого потрясения, страха и радости. Кейт тотчас вскочила и, подняв люк, заглянула внутрь. Снизу на нее смотрели огромные, полные слез глаза Виллы, которая, скрючившись, сидела на полу своей клетки. Она была одета в лохмотья и дрожала всем телом.
      Обливаясь слезами, Кейт спустилась вниз и, обняв сестру, почувствовала едва ощутимое прикосновение ее ослабевших рук. Вилла была так слаба, что не могла даже самостоятельно подняться. Осторожно обхватив за подмышки, Кейт вытащила сестру наверх, на площадку. Обе они рыдали, и их голоса сливались с шумом волн и свистом ветра, гуляющего на вершине маяка.
      – Ты можешь идти? – спросила Кейт, поддерживая сестру, едва державшуюся на ногах.
      – Я совсем не чувствую свои ноги, – вздрагивая от рыданий, пролепетала Вилла.
      После столь долгого пребывания в тесной будке, без движения, ноги у нее были тонкие и слабые, как у новорожденного жеребенка. Кейт сняла свое пальто – мокрое после падения в колодец – и, накинув его на плечи сестры, опустилась перед ней на колени и принялась осторожно массировать ее лодыжки и голени. Вилла вздрагивала от каждого прикосновения, словно они причиняли ей невыносимую боль.
      – Я не смогу спуститься по лестнице, – вымолвила она в отчаянии.
      – Сможешь, Вилла, сможешь, сейчас все пройдет, – повторяла Кейт, продолжая массировать ей ноги.
      – Нет, – упавшим голосом произнесла Вилла. – Я не могу сдвинуться с места.
      – Тогда я сама тебя понесу, – решительно сказала Кейт. – Ведь я носила тебя на руках, когда ты была маленькой.
      Они посмотрели вниз, на восемь пролетов узкой винтовой лестницы, и Вилла, горько всхлипнув, покачала головой:
      – Это невозможно, Кети.
      Кейт ничего не ответила и, засунув металлический прут сзади за ремень, присела, чтобы поднять Виллу.
      – Обхвати меня за шею, если можешь, – попросила она, взяв ее на руки.
      Вилла попыталась сделать это, но руки были слишком слабы и не слушались ее.
      – Ничего, – сказала Кейт, – я и так тебя донесу.
      Она уверенно двинулась вперед, с каждым шагом чувствуя себя все сильнее. Она думала об Эмилии, о Джоне, о Мэгги и Тедди, и это придавало ей сил.
      Они миновали первый пролет, второй, третий… Мозг Кейт лихорадочно работал, она обдумывала, что делать дальше. Если дверь маяка удастся легко и быстро открыть, решила она, то они с Виллой успеют добраться до машины и уехать. Если же дверь не откроется, то можно воспользоваться потайным ходом, ведущим в колодец. А уж из колодца… Кейт была уверена, что найдет какой-нибудь способ выбраться и оттуда.
      – Сколько времени? – дрожащим голосом спросила Вилла.
      – Мне не видно циферблат, – ответила Кейт. – Но, должно быть, сейчас где-то без пятнадцати девять. Не беспокойся, мы почти спустились…
      – Он всегда приходит в девять, – в ужасе прошептала Вилла. – Он называет это время своим. Своим тайным часом…
      – Тайным часом? – тяжело дыша от напряжения, повторила Кейт.
      – Да, потому что в этот час его никто не станет искать, и никто не увидит его входящим сюда…
      Кейт зашагала быстрее, и Вилла тихонечко застонала, почувствовав резкие толчки, причиняющие ей сильную боль. Кейт пошатнулась и чуть не упала. Прислонившись к перилам, чтобы восстановить равновесие, она на несколько секунд подняла взгляд наверх. Деревянная коробка была хорошо замаскирована, и снизу ее невозможно было заметить.
      – Он построил ее специально для меня – для того, чтобы держать меня в ней, – сказала Вилла, проследив за взглядом своей сестры.
      – Но что… – начала было Кейт, но тут же осеклась.
      Сейчас было не время о чем-то спрашивать. Дорога была каждая минута.
      – Я уже не надеялась, что меня спасут, – с дрожью в голосе произнесла Вилла. – Я думала, что так и умру там, в этой клетке.
      – Не надо об этом, Вилла… Сейчас мы выберемся отсюда, и все будет позади.
      Преодолев последний пролет, Кейт положила сестру на пол у лестницы. Все ее мышцы гудели от напряжения, и она чувствовала дрожь в коленях.
      – Куда ты? Не оставляй меня одну! – закричала девушка, увидев, что сестра направляется к двери.
      – Не бойся, Вилла, я здесь, – ответила Кейт, – я никуда не уйду без тебя.
      Вилла была слишком слаба, чтобы спорить, и покорно осталась сидеть под лестницей. Кейт подбежала к двери и осмотрела ее. Увиденное мало ее утешило: дверь – новая и массивная – была заперта на три врезанных замка, открыть которые можно было только ключом.
      Стараясь не поддаваться унынию и, тем более, не показывать своей растерянности, Кейт выхватила из-за пояса прут и, широко улыбнувшись, взмахнула им, как шпагой, чтобы развеселить сестру.
      – Ты прямо настоящий мушкетер, – улыбнулась Вилла.
      – Я вызволю вас отсюда, сударыня, – сказала Кейт, пытаясь просунуть тонкий конец прута в щель между дверью и косяком.
      И вдруг в этот момент, как по волшебству, открылся один замок. Потом послышался металлический скрежет ключей во втором замке. Кейт похолодела, поняв, что это означало. Человек, похитивший Виллу, пришел. Как всегда, в девять часов.
      Повернувшись к сестре, она увидела, что в лице у Виллы не было ни кровинки. Она вся сжалась от страха, судорожно вцепившись в вертикальные опоры перил, и с ужасом глядела на дверь.
      В голове у Кейт мелькнула мысль: «Не попытаться ли, схватив Виллу, добежать до потайного хода». Но было уже слишком поздно: она слышала, как ключ повернулся в третьем замке. Через секунду дверь распахнулась, и внутрь ворвался свежий холодный воздух. Кейт почувствовала необыкновенную ясность в голове и спряталась за дверью, не сводя глаз с сестры. Вилла зажмурилась от страха.
      – Как ты здесь оказалась? – увидев Виллу, зарычал вошедший в дверь мужчина – высокий, худой, крепкий шатен. Он стоял всего в двух футах от Кейт, все еще держась за ручку двери, и она видела, что его просто трясло от ярости. – Отвечай! – снова зарычал он и, вероятно, догадавшись, что здесь не обошлось без чьей-то помощи, заглянул за дверь.
      Кейт ждала этого момента. Крепко сжимая обеими руками ржавый железный прут, она изо всех сил ударила мужчину по голове, по лицу, прямо между глаз. Тот закричал и пошатнулся, закрыв окровавленное лицо руками, и Кейт ударила снова.
      – Получай! – кричала она. – Это тебе за Виллу! За все, что ты сделал с ней! Получай! Я убью тебя!
      Еще один удар, и еще один, и, наконец, мужчина, обливаясь кровью, упал у ног Виллы. Та в страхе отползла, и Кейт, подскочив, склонилась над ним, как над поверженным драконом. Она пошевелила его сначала прутом, потом ногой. Он никак не реагировал, и Кейт наклонилась ниже, чтобы взглянуть ему в лицо.
      Это был Калеб Дженкинс.
      Его грудь быстро поднималась и опускалась, а изо рта и носа, пузырясь, текла кровь. Она никогда еще не видела его так близко. Он был очень похож на своего отца – вылитый Баркли, только намного моложе – лет двадцати или чуть больше. Калеб лежал, истекая кровью, но Кейт знала, что медлить все равно было нельзя. Она помогла сестре подняться на ноги, положив ее руку себе на плечо.
      – Дальше нет ступенек, – сказала она Вилле. – Я легко тебя донесу до машины. Держись за мою шею.
      – Может быть, я смогу сама дойти? – тихо спросила Вилла.
      – Нет, нужно торопиться, – ответила Кейт, с опаской взглянув на лежащего на полу Калеба. – Мы должны выбраться отсюда прежде, чем он очнется.
      Снова взяв сестру на руки, чувствуя дрожь и покалывание в мышцах от невероятного напряжения, Кейт прижала ее к себе и побежала по песчаной дорожке к машине. Автомобиль судьи стоял на дороге перед цепью, сверкая при лунном свете и вспышках маяка. Туч на небе уже не было, и над морем сияла огромная серебристая луна.
      Подбежав к машине, Кейт поставила Виллу на ноги и оглянулась назад, чтобы убедиться, не гонится ли за ними Калеб Дженкинс. Все было тихо, и никого не было видно. Усадив сестру в машину, она уже собиралась сесть сама, как вдруг заметила стоявший в стороне от дороги фургон Калеба. Что если он, очнувшись, бросится за ними в погоню? Решив лишить его этой возможности, Кейт побежала к фургону.
      – Кети! – кричала ей вслед Вилла. – Скорее! Не оставляй меня здесь одну! Мне страшно! Мы должны скорее уехать!
      – Сейчас, сейчас, я мигом! – крикнула ей в ответ Кейт, запрыгивая в кабину фургона.
      Она выдернула ключи из зажигания и, зажав их в кулаке, уже собиралась бежать обратно, как вдруг ее внимание привлекли две вещи, лежащие на сиденье. Одна из них – золотой кулон на цепочке, с инициалами «AM» («Аманда Мартин», догадалась Кейт). А другая… – толстый, солидный научный труд в хорошем переплете, похожий на отчеты Кейт, которые она делала в Академии. Наклонившись над ним, она прочитала на титульном листе:

      ИССЛЕДОВАНИЕ ПСИХОЛОГИИ СЕРИЙНЫХ УБИЙЦ
      на основе случая Грегори Меррилла
      Работа д-ра Филиппа А. Беквита

      Не переставая удивляться, как этот труд попал в руки Калебу, Кейт схватила его и бросилась бежать к машине. Забравшись в нее, она включила зажигание и дала задний ход, чтобы развернуться и выехать с ведущей к маяку дороги.
      – Ну, все, Вилла, теперь ты свободна, и мы снова вместе! – радостно сказала сестре Кейт.
      – Скорее, Кейт! – закричала Вилла, закрывая лицо руками и вжимаясь в сиденье. – Нас может догнать другой!
      – Какой другой? – изумленно спросила Кейт, посмотрев в зеркало заднего вида.
      – Их было двое… – прошептала Вилла. – Тот, которого ты видела, просто кормил меня, приносил мне еду, говорил время. Но есть еще другой… О, Кейт, быстрее, пожалуйста! Он всегда приходит в девять часов…

      Джон вел машину на бешеной скорости по направлению к маяку, и доктор Беквит продолжал говорить своим растерянным усталым голосом.
      – Так это Калеб Дженкинс? – повторил Джон, не веря своим ушам.
      – Да. Симптомы его расстройства были так глубоко скрыты, что я не смог сразу их разглядеть, – удрученно произнес Беквит.
      – В вашем заключении, на котором я строил защиту, не было ничего о сексуальном расстройстве, – заметил Джон, вспомнив дело Калеба Дженкинса.
      – Да, действительно, тогда я не заметил у него никаких отклонений. Однако потом, уже после суда, родители Калеба, обеспокоенные его Интернет-зависимостью, обратились ко мне с просьбой порекомендовать психотерапевта. Я решил заняться их сыном сам, и вот тогда-то мне и удалось обнаружить, что на самом деле лежало в основе его зависимости.
      – Он приезжал к вам в Провиденс?
      – Да. И чем дольше я с ним работал, тем больше убеждался, что его пристрастие к порносайтам было обусловлено другой, намного более серьезной проблемой.
      – И он стал переписываться с Мерриллом…
      – Да, так говорит Грег, – сказал доктор и, взглянув на часы, воскликнул: – Быстрее, Джон, иначе будет слишком поздно!
      Джон надавил на газ, всеми силами своей души желая, чтобы дороги Кейт и Калеба Дженкинса никогда не пересеклись.
      – Калеб, по настоянию своих родителей, приезжал ко мне в Провиденс, и я пытался ему помочь…
      – Так, значит, вы поддерживали с ними связь, – задумчиво произнес Джон только для того, чтобы что-то сказать: звук собственного голоса немного успокаивал его, помогая ему не сходить с ума от волнения.
      – Да, – кивнул Беквит. – Откровенно говоря, у всей их семьи были серьезные психологические проблемы. Миссис Дженкинс страдала от депрессии. Ее муж ей изменял…
      Джон вздрогнул, и в его душе поднялась буря стыда и ярости. Неужели и Беквиту все было известно?
      – Мне очень жаль, Джон, – добавил доктор Беквит. – Я знаю, что у вашей жены была связь с Баркли Дженкинсом.
      – Вам рассказала Фелисити?
      – Да. И потом Калеб.
      Джон ничего не ответил, напряженно глядя прямо перед собой на дорогу. Они находились сейчас неподалеку от того места, где Тереза сбила оленя, возвращаясь со свидания с Баркли. Однако для Джона теперь это означало, прежде всего, то, что они были уже совсем близко к маяку, а значит – и к Кейт.
      – Вам не стоит стыдиться этого, – сказал доктор. – Вашей вины в этом нет. Вообще, супружеская измена в Америке – нередкое явление. Однако Калебу нанесло тяжелую травму то, что отец изменял его матери. Это пробудило в нем сильную агрессию. И все пошло по кругу: отец, в свою очередь, тоже стал агрессивно реагировать на вспышки сына. У Баркли Дженкинса, нужно заметить, довольно крутой нрав.
      – Это точно.
      – Фелисити хотела, чтобы ее муж тоже приезжал ко мне на психотерапевтические сеансы. Но Баркли не желал и слышать об этом. У него – так же, как и у его сына – налицо комплекс Бога. Он считает, что ему в этом мире позволено абсолютно все… Сколько сейчас времени, Джон?
      – Чуть больше девяти, – ответил Джон, свернув на дорогу, которая вела к находившемуся неподалеку от маяка старинному складу боеприпасов времен Войны за независимость.
      – Отлично, мы как раз вовремя, – сказал доктор, и, взглянув в его сторону, Джон увидел, что тот держал в руке направленный на него пистолет.
      – В чем дело? – спросил Джон, ошеломленный.
      – Рано или поздно, вы бы все выяснили, – начал доктор. – Вам удалось узнать про Фэрхейвен, а, значит, в конце концов, вы смогли бы обнаружить связь между мной, Калебом и… Мерриллом. Это было лишь дело времени… Разумеется, Грег и Калеб общались через меня. Я собирался замести все следы, прежде чем вы все раскопаете. Все было бы гладко, если бы сегодня вечером этой вашей знакомой не взбрело в голову отправиться к маяку. Может быть, сейчас она уже вместе с Виллой.
      Джон ничего не ответил. С Виллой? Значит, она еще жива?
      Они уже ехали по утесу, неуклонно приближаясь к маяку.
      – Скажите мне, доктор. Вы свихнулись по вине своих пациентов или вам с самого начала нужно было лечиться, а не лечить?
      – Заткнитесь! – прорычал доктор Беквит и ударил адвоката дулом пистолета по лицу. Джон отпрянул и чуть не потерял управление. – Вы идиот. Вам не следовало совать свой нос не в свое дело. Вы должны были защищать своего клиента – и только. От вас ничего больше не требовалось. Но вы поддались искушению и нарушили свой адвокатский долг. И все из-за этой женщины… Это позор, это постыдная слабость! Вы слабый, безвольный мужчина! И, к сожалению, в мире слишком много таких, как вы – ничтожеств, которыми женщины крутят, как марионетками!
      Что доктор называл слабостью? То, что он решил помочь тронувшей его сердце женщине найти сестру? Что бы ни говорил Беквит, Джон знал, что это была не слабость, а нечто совсем другое. Он никогда не чувствовал в себе столько сил, как сейчас, когда в его сердце поселилась любовь к Кейт. И он знал, что должен был спасти ее любой ценой.
      Не желая везти маньяка к тому месту, где могла находиться Кейт, и не видя другого выхода, Джон на полном ходу врезался в стоявшее у дороги дерево.
      Услышав громкий удар и автомобильный гудок, Кейт притормозила у края дороги под яблонями и погасила фары. Вилла плакала, умоляя ее ехать дальше, но Кейт опустила стекло и стала прислушиваться.
      Когда гудок прекратился, она услышала, как двери автомобиля открылись, и послышался мужской голос, крикнувший:
      – Выходите!
      Вглядевшись в темноту, Кейт увидела двух мужчин, стоящих у разбитой машины.
      – Джон! – закричала она, собираясь выскочить из «линкольна» и помчаться к нему.
      Однако в этот момент темноту прорезал луч маяка, и Вилла, вцепившись в ее руку, в ужасе выдохнула:
      – Это он! Он! Тот человек с белыми волосами…
      У него был пистолет, и обе они затаились в машине, молча наблюдая за тем, что происходило. При вспышке маяка Кейт увидела окровавленное лицо Джона, направленное на него блестящее дуло пистолета и человека с белыми волосами. Осторожно открыв дверцу, она поставила одну ногу на землю.
      – Что ты делаешь? – испуганно прошептала Вилла.
      – Там Джон, – сказала Кейт. – Если бы не он, я бы не вернулась сейчас в Сильвер Бэй… и не нашла бы тебя, Вилла.
      – Давай лучше поедем и вызовем полицию, – умоляла Вилла. – Этот человек очень опасен! Это он держал меня в заточении!
      – Это он над тобой издевался?
      – Да, – всхлипнула Вилла. – И он всегда приходил в девять часов… Сколько сейчас времени?
      – Десять минут десятого, – ответила Кейт, кинув быстрый взгляд на часы. – На этот раз он опоздал, и с ним сейчас Джон.
      – Не ходи никуда, – взмолилась Вилла, заливаясь слезами. – Не оставляй меня здесь одну!
      Сердце Кейт разрывалось на части. Ее сестра была слаба и беспомощна, ее нельзя было оставлять, но, в то же время, Джон находился сейчас в смертельной опасности, и ему тоже нужна была помощь. За это короткое время он стал ей слишком дорог – так же, как и вся его семья и их золотой ретривер. И она не могла бросить его в беде.
      – Не бойся, я скоро вернусь, – сказала Кейт Вилле, схватившись за ржавый железный прут. – Я должна помочь Джону. Ему нужна моя помощь…
      Кинув взгляд на маяк, Джон заметил фургон Калеба, стоящий в стороне у дороги. Никакой другой машины, ни самой Кейт нигде не было видно. Джон вздохнул с облегчением: должно быть, она успела уехать.
      Он думал о том, сколько раз они с Мэгги и Тедди катались у маяка на велосипеде или гуляли с Брейнером – и никому из них даже в голову не могло прийти, что здесь, совсем рядом, заточена в башне девушка.
      Джон почувствовал, как дуло пистолета уперлось ему в бок. Доктор Беквит посмотрел по сторонам, вероятно, соображая, будет ли слышен в окрестностях выстрел. Джон знал, что он собирается убить его.
      Кейт… Мысли о ней наполняли его сердце надеждой и нежностью. Вспоминая, с каким упорством она искала свою сестру, не желая верить в то, что Вилла погибла, Джон без тени страха смотрел в лицо Беквиту.
      – Пойдемте туда, – сказал тот, указав на обрыв за маяком.
      Джон понимал, что Беквит хочет отвести его в укромное место, чтобы убить и сбросить его тело вниз, в море. Джон не хотел помогать ему в этом, но, зная, что должен выиграть время, подчинился. Беквит шел, слегка прихрамывая – должно быть, он повредил ногу, когда машина врезалась в дерево.
      Они шли по дорожке по направлению к маяку, и вдруг Джон ужаснулся. Набежавшая туча закрыла луну, и на несколько секунд все погрузилось во мрак. Короткая вспышка маяка – и опять темнота. Из-за туч снова пробился слабый свет луны, и на дорожке появилась тень. Она все приближалась, и в темноте, наконец, проявилось ее лицо.
      И раздался голос.
      – Привет, Джон, – произнесла Кейт, словно не замечая пистолета в руке доктора Беквита. Джон подумал, что, возможно, она и в самом деле его не видела…
      Беквит быстро спрятал руку с пистолетом за спину.
      – Кейт, – только и смог вымолвить Джон.
      Он хотел предупредить ее об опасности, крикнуть, чтобы она бежала, но он знал, что если сделает это, то Беквит ее застрелит.
      – Какой чудесный вечер, – сказала Кейт со своим мягким и мелодичным южным акцентом. – А я гуляю здесь и наслаждаюсь природой. Это место у маяка так напомнило мне мой родной остров, что мне казалось, будто вот-вот откуда-нибудь выскочит пони… А вас что привело сюда в этот неспокойный вечер?
      – То же самое, что и вас, – с преувеличенной любезностью в голосе ответил доктор Беквит. – Джон, будьте добры, представьте меня своей знакомой. Может быть, мы могли бы продолжить нашу прогулку вместе…
      – Кейт, уходи отсюда! – вырвалось у Джона.
      Кейт встала между ним и Беквитом, не переставая смеяться и говорить что-то о том, что янки совсем забыли о хороших манерах. Когда она слегка наклонилась вперед, Джон заметил железный прут, высовывающийся сзади из-за ремня ее джинсов.
      Кейт протянула руку Беквиту и улыбнулась:
      – Позвольте представиться. Меня зовут Кейт Хэррис.
      – Очень приятно. Я знаю вашу сестру, – сказал доктор и, вытащив руку из-за спины, направил на нее пистолет.
      В этот момент Джон резко оттолкнул Кейт и изо всех сил ударил психиатра по руке железным прутом. Послышался хруст кости, и одновременно с этим раздался выстрел. Пуля ударилась в башню маяка и, отскочив рикошетом, попала Джону в бедро.
      Страшная боль пронзила его тело, и он, пошатнувшись, едва удержался на ногах. Беквит пытался выстрелить снова, с трудом удерживая в руках пистолет, и Джон, преодолевая боль, бросился на него. Повалив Беквита на землю, Джон стал бить его кулаками по лицу, чувствуя, как из его раны хлещет кровь. Доктор яростно вцепился в него, и они покатились по траве к краю обрыва.
      – Джон, осторожно, там обрыв! – закричала Кейт.
      Упершись в землю здоровой ногой, Джон сумел задержаться в нескольких ярдах от края обрыва и снова принялся бить Беквита по лицу, слыша, как Кейт кричала:
      – Это он похитил мою сестру! Он мучил Виллу все это время!
      – Слышишь? – задыхаясь, сказал Джон. – Она все про тебя знает.
      – Пусть он все расскажет! – закричала Кейт. – Пусть он расскажет, что сделал с моей сестрой!
      – Я врач, – ответил Беквит, стараясь казаться невозмутимым, хотя все лицо у него было в крови. – И если бы не я, то ее давно уже не было бы в живых! Калеб убил бы ее сразу после того, как привез из Фэрхейвена. Молодые люди не умеют ждать. Им не хватает терпения!
      – Вот вам за ваше терпение! – прокричал Джон и, размахнувшись, опять ударил доктора по лицу.
      – Как вы могли?! – кричала Кейт, склонившись над Беквитом и схватив его за одежду. – Вы должны были спасти мою сестру, помочь ей! А вы, вместо этого…
      Сидя на земле, доктор тяжело дышал, вытирая травой окровавленное лицо. Он совершенно игнорировал Кейт, словно вообще не видел и не слышал ее.
      – У вас повреждена артерия, – спокойно сказал он, обращаясь к Джону. – Вы истечете кровью, если вовремя ее не остановить.
      Джон ничего не ответил и скрипнул зубами, зная, что доктор прав.
      – Я врач, я могу вам помочь, – продолжал Беквит. – Дайте мне вашу рубашку, и я перевяжу вам рану.
      Джон заколебался. Участливость доктора была подозрительной, но, в то же время, он понимал, что, если срочно что-то не предпринять, он действительно истечет кровью и Кейт останется одна с этим монстром. Осторожно, не сводя глаз с Беквита, Джон принялся расстегивать рубашку, и, когда он стал стягивать один рукав, Фил, воспользовавшись тем, что руки у него были заняты, неожиданно ударил его кулаком в горло. У Джона перехватило дыхание, и он упал на спину, кляня себя за свою доверчивость. Беквит набросился на него, и они, сцепившись, опять покатились к краю обрыва. Звездное небо кружилось над его головой, и Джон, лежа на спине, крепко держал Беквита, полный решимости сбросить этого зверя на скалы, даже если это будет стоить жизни ему самому.
      Однако Кейт опередила его. Вынув из кармана красный складной нож – очень похожий, как показалось Джону, на скаутский ножик Мэгги – она громко вскрикнула и вонзила его прямо Беквиту в шею.
      Доктор схватился обеими руками за горло, посмотрел на Джона пустым взглядом и, завалившись набок, полетел вниз с обрыва. Джон и Кейт подползли к краю и увидели распростертое на волноломе тело Беквита. Луч маяка осветил все вокруг, и они заметили высокие волны прилива.
      – Кейт, – прошептал Джон.
      – Джон! – закричала Кейт, обнимая его и гладя по лицу. – Держись, не умирай! Сейчас я поеду за помощью! Только держись!
      Джон посмотрел в ее глаза – в эти удивительные, необыкновенные глаза, похожие на гладкие, обкатанные водой маленькие речные камешки. Такие, какие лежали на дне того необычного, текущего на запад ручья в яблочном саду, где Джон готов был пробыть вместе с Кейт целую вечность…
      – Я люблю тебя, Кейт, – прошептал он, слыша, как море шумело в его ушах, и волны океана подступали все ближе и ближе.
      Потом послышался крик и звук сирены.
      – Я тоже тебя люблю! – закричала Кейт, изо всех сил прижимая его к себе, словно пытаясь таким образом удержать то, что только что обрела.
      Джон почувствовал, что из глаз его брызнули слезы счастья, а потом темная волна подхватила его и, утопив в своих объятиях, унесла за собой.

      На следующее утро после Дня благодарения состоялись первые похороны.
      Вся семья Дженкинсов, в трауре, собралась в церкви. Они не поднимали глаз, пряча лица от телекамер и фотоаппаратов. После службы друзья окружили их плотным кольцом, чтобы они могли спокойно пройти к машинам, избежав общения с журналистами.
      Лишь Хант Дженкинс согласился дать интервью и заявил, что его племянник не убивал Аманду Мартин и не имел никакого отношения к похищению Виллы Хэррис.
      – Калеб такая же жертва доктора Филиппа Беквита, как и все остальные, – сказал Хант. – Беквит заказал ему построить деревянную коробку на маяке, но Калеб не имел никакого представления, для чего она предназначена…
      Похороны доктора Беквита должны были состояться несколько позже. Из родственников у него осталась лишь мать, живущая в Бостоне, штат Массачусетс.
      – Чем можно объяснить, – спросил судья, разрезая индейку, – что доктор – человек, который должен делать добро – причиняет зло?
      – Зло вообще трудно объяснить, папа, – ответил Джон, глядя на Кейт, сидящую напротив него за столом и ласково обнимающую Мэгги.
      – Ничего себе, – сказала Мэгги. – Мы впервые празднуем День благодарения с включенным телевизором. Такого еще не бывало.
      – И мы никогда еще не праздновали День благодарения в пятницу, – вставила Мэв, неся от плиты подливку. – Да еще и на кухне.
      – Всякое в жизни случается, – философски заметил судья.
      – Да, ведь папа чуть не умер, – произнес Тедди.
      – И сестра Кейт тоже, – добавила Мэгги, прижимаясь к Кейт и зажмуривая от удовольствия глаза. – Но, к счастью, все обошлось.
      – С вашей сестрой все в порядке? – спросил Тедди.
      – Да, – ответила Кейт, с необыкновенной теплотой глядя на него своими удивительными глазами. – Она поправится. Но ей придется провести некоторое время в больнице…
      – Это я помогла, правда? – сказала Мэгги. – Это ведь я нашла брелок-самолет и дала вам свой нож.
      – Да, ты очень помогла, Мэгги, – кивнула Кейт и отвела глаза, вспомнив, что ей пришлось убить двоих человек. – Без твоей помощи я бы не смогла найти сестру.
      Джон сидел на софе, вытянув вперед свою перевязанную ногу.
      – Кейт, – позвал он, заметив, как она вздрогнула при упоминании о ноже. – Кейт, присядь со мной.
      Кейт пересела к Джону, но Мэгги, как приклеенная, последовала за ней. Джон нежно обнял Кейт и почувствовал на своей щеке ее дыхание. Они отмечали праздник не у судьи, а в своем собственном доме. Мэгги упросила отца вернуться домой и уговорила Кейт пожить у них, пока ее сестра не поправится.
      – Папа, – начала Мэгги, собираясь что-то спросить.
      – Что, Мэгз?
      – Ты теперь адвокат Кейт?
      – Не совсем, – ответил он.
      – Но ты очень помог мне своими советами, – улыбнулась Кейт.
      – Да, чтобы сразу избавить тебя от всяких недоразумений, – сказал Джон. – Нужно было сразу внести ясность, когда приехала полиция.
      – Это Тедди вызвал полицию, – заметил судья. – Он забеспокоился, что вы с Кейт так долго не возвращаетесь.
      – Я подумал, что подкрепление вам не помешает, – с застенчивой гордостью сказал Тедди.
      – Спасибо, Тедди, – поблагодарила Кейт, держа Джона за руку. – Ты спас жизнь своему отцу. Я боялась…
      – Этих маньяков? – спросила Мэгги, посмотрев ей в лицо.
      – Нет, Мэгз, – улыбнулся Тедди. – Кейт не боится маньяков. Она сама расправилась с ними обоими. Вы очень смелая, Кейт.
      – Я просто защищала людей, которых люблю, – сказала она.
      – Вы любите свою сестру – это я знаю, – задумчиво произнесла Мэгги, глядя на нее горящими глазами. – А кого еще?
      – Мэгги, – предупредил ее Джон. – Не забывай о вежливости…
      – Нет, я хочу знать, – настаивала Мэгги. – Ну, скажите: кого еще?
      Джон сидел неподвижно, глядя на сияющее лицо дочери и боясь взглянуть на лицо Кейт. Что если она была смущена, не зная, что ответить на упрямый вопрос Мэгги? Наконец, он решился и посмотрел на Кейт.
      Она улыбалась так же широко, как и Мэгги. Она улыбалась! Несмотря на то, что Билли Мэннинг снова хотел допросить ее. Несмотря на то, что состояние Виллы оказалось намного хуже, чем они могли предположить… Мэгги и Тедди смотрели на Кейт широко раскрытыми глазами, с нетерпением ожидая ответа, но она лишь улыбалась, тоже глядя на них.
      – А что – разве я задала невежливый вопрос? – поинтересовалась Мэгги, и улыбка Кейт стала еще шире. – Я просто спросила: кого еще?
      – Кого еще… – что? – переспросила Кейт, нежно сжав руку Джона. – Прости Мэгги, я забыла вопрос.
      – Кого еще бы защищали? Кого еще вы любите? – повторила Мэгги.
      Мэв стала произносить молитву, судья и Тедди склонили головы, и Джон почувствовал, как по всему его телу пробежала дрожь. Кейт ничего не ответила и молча стиснула его руку, заглянув ему глубоко в глаза.
      Разумеется, Кейт помнила вопрос Мэгги.
      Он до сих пор звучал в ее ушах. Так же, как многое, многое другое: скрежет ножа Мэгги по ржавому металлу, стук от брошенного на землю ядра, слабый голос Виллы, доносившийся из деревянной коробки наверху маяка, звук удара железного прута о голову Калеба, грохот выстрела, предсмертный хрип Беквита… Кейт обессилено закрыла глаза.
      – Мэгз, – услышала она голос Джона. – Не надо больше об этом, ладно?
      – Хорошо, – пожала плечами Мэгги. – Я просто так спросила…
      – Все в порядке, Джон, – произнесла Кейт, открывая глаза, чтобы видеть всех, кто ей был теперь так дорог.
      – Мне нужно столько всего тебе сказать, Кейт, – прошептал ей на ухо Джон.
      – Мне тоже, – шепнула в ответ Кейт.
      Ей до сих пор не верилось, что все было позади. Вилла была жива. Истерзана, измучена, но жива. И Мэтт, вопреки всем своим привычкам, собирался приплыть на своей лодке в Сильвер Бэй, чтобы увидеться с сестрами. Они должны были встретиться всей семьей впервые за последние семь месяцев.
      Вчера вечером Кейт долго сидела у кровати своей сестры в больнице, несмотря на то, что время посещений давно закончилось. Вилла, тихо всхлипывая, рассказывала ей обо всем, что с ней произошло.
      – Я жила в «Восточном ветре», – начала она. – Там было так красиво, и я думала только о том, чтобы ты приехала ко мне… и я могла попросить у тебя прощения. Я готова была умолять, чтобы ты простила меня.
      – Тебе не пришлось бы меня умолять, – прошептала Кейт, хотя она не была уверена, что это правда. Последние семь месяцев унесли с собой весь гнев и обиду, и в ее сердце осталась лишь любовь к своей младшей сестре.
      – Я все равно стала бы тебя умолять, – упрямо сказала Вилла. – Когда я отправила тебе открытку, я почувствовала, будто камень свалился с моей души. Мне стало так легко… Я верила, надеялась, что ты приедешь… Отправив открытку, я решила съездить на несколько дней в Ньюпорт, чтобы скоротать время до твоего приезда. Там я остановилась в гостинице «Семь каминов», а потом поехала в Нью-Бедфорд, в Музей китов. Это было потрясающе… Мне так там понравилось… После музея я заехала в ресторанчик, чтобы перекусить.
      – В Фэрхейвене?
      – Да. А потом я поехала на автозаправку «Тексако».
      – В районе торгового центра, – со вздохом продолжила Кейт.
      Вилла кивнула.
      – И там я увидела фургон, выехавший из-за длинного здания, и я узнала его водителя. Это был сын хозяев той гостиницы, в которой я останавливалась в Коннектикуте…
      – Калеб.
      – Да, но тогда я даже не знала его имени, хотя мы здоровались, когда встречались в гостинице, и однажды… – Вилла замолчала, покраснев при одном воспоминании об этом. – Однажды он подсматривал за мной, когда я мылась в душе. Когда я вышла, он сделал вид, будто вкручивает лампочку. Я должна была сказать об этом его матери или просто сразу уехать…
      – Но ты все равно встретила его потом в другом месте, – тихо произнесла Кейт.
      – Да, это так, – содрогнувшись, продолжала Вилла. – По какому-то злому року, я встретила его в Фэрхейвене.
      Калеб сказал Вилле, что у него проблемы с машиной и попросил ее ехать за ним на случай, если у него сломается фургон. Вилла согласилась, и они поехали вместе. На пустынном участке шоссе он остановился и подошел к ее автомобилю. Вилла сначала даже не испугалась – у нее не было никаких подозрений. Но потом Калеб вдруг открыл дверь ее машины и выпустил Бонни. Вилла закричала и бросилась за собакой, но Калеб схватил ее и затащил в свой фургон.
      – Он пригрозил мне ножом и надел на меня наручники, – всхлипнула Вилла. – Я знала, что он может убить меня, но в тот момент я беспокоилась только за Бонни… «Что будет с ней? – вертелось у меня в голове. – Она подумает, что я ее бросила». И потом, в те долгие месяцы, когда… – Вилла запнулась, не в силах еще говорить об этом. – Я думала, что никогда больше ее не увижу.
      – Когда я приехала тебя разыскивать, – сказала Кейт, коснувшись ее руки, – я нашла Бонни.
      – Спасибо, Кети… И я уже не надеялась когда-нибудь снова увидеть тебя…
      – О, Вилла, как ты могла убежать, – прошептала Кейт.
      – Я хотела исчезнуть, – сквозь слезы сказала Вилла. – И ты тоже хотела, чтобы я исчезла.
      – Какое-то время – да, – тихо призналась Кейт. – Я была очень обижена и рассержена на тебя за то, что ты сделала. Мне было очень больно – ведь ты моя сестра… А Эндрю… Я не понимаю, как он мог пойти на такое.
      – Я тоже очень виновата перед тобой, Кети.
      – Забудем об этом, все уже в прошлом – и Эндрю, и вся эта история… Мое сердце теперь принадлежит другому.
      – Я знаю, – прошептала Вилла. – И я даже знаю кому…
      Сейчас, сидя рядом с Джоном, Кейт вспомнила слова своей сестры, и по ее спине пробежал холодок. Она коснулась брелка-самолетика, висевшего у нее на шее. Этот самолетик был теперь всегда с ней – так же, как и те люди, которых она любила больше всего на свете. Ради них она была готова на все. Ради их спасения она совершила два убийства.
      С того страшного вечера Кейт мучили кошмары, и она просыпалась ночью, крича и зовя на помощь. Прошлой ночью Джон, услышав ее крики, примчался к ней в спальню, несмотря на раненую ногу, и долго сидел рядом, держа ее за руку, пока Кейт не перестали мерещиться лица Калеба и доктора Беквита.
      Он нежно касался ее лица, вытирая ей слезы.
      – Он называл это своим «тайным часом», – прошептала она. – Так он говорил Вилле.
      – Нет, Кейт, – ласково сказал Джон. – Это было просто девять часов. Только и всего. А тайный час был у нас… возле ручья. Помнишь? Красивый, необыкновенный ручей в саду.
      – Ручей, текущий на запад, – прошептала Кейт, чувствуя, как ее сердце начинает успокаиваться. – Я помню, помню… – мы стояли там с нашими собаками.
      – Ты знаешь, как я рад тому, что ты сейчас здесь, с нами? – прошептал Джон. – Знаешь, как я не хочу, чтобы ты уезжала?
      Кейт улыбнулась, и он поцеловал ее в губы.
      – Я тоже не хочу уезжать, – тихо произнесла Шана.
      – Правда? Даже несмотря на то, что я был адвокатом Меррилла и это из-за меня доктор Беквит оказался у нас в городе?
      – Перестань, Джон, – нетерпеливо встряхнув головой, сказала она. – Ты ведь ни в чем не виноват. Ты просто выполнял свою работу, следовал принципам, в которые ты веришь. Для нашей любви все это не имеет значениями. Мы должны быть вместе, потому, что созданы друг для друга. Судьба упорно сводила нас вместе…
      – Да, начиная с Фэрхейвена… и кончая маяком, где ты спасла мне жизнь.
      – Мы как ручей, который, вопреки всему, течет на запад, от океана, – сказала Кейт, сжав его руку.
      – Да, ручей – это мы с тобой, – прошептал Джон, заключая ее в объятия.
      – Ну, что – у всех все есть? – спросил судья, обводя взглядом комнату и заставив Кейт стряхнуть с себя эти воспоминания.
      – Мы все должны сидеть за одним столом, – сказала Мэв, неодобрительно посмотрев на софу, где устроились Джон, Кейт и Мэгги.
      – Папе нужно все время держать ногу вытянутой, – мягко объяснил Тедди.
      – Мы обязательно соберемся все за одним столом на Рождество, – пообещал судья. – И Вилла тогда уже тоже сможет праздновать с нами.
      – Спасибо вам, – улыбнулась Кейт.
      – Предлагаю тост, – сказал судья, поднимая бокал – За очаровательную молодую леди, которая спасла жизнь моему сыну!
      – За Кейт, за Кейт! – закричали все, чокаясь бокалами с вином и сидром.
      – И за всех вас! – с улыбкой добавила Кейт.
      Все выпили, вдохновленные тостом.
      – Постойте, – сказала Мэгги, поставив на стол свой бокал и серьезно посмотрев Кейт в глаза.
      – Что, Мэгги? – спросила Кейт.
      – Вы так и не ответили на мой вопрос.
      – По-моему, Кейт уже ответила, – вмешался Джон.
      – А какой был вопрос – напомни, пожалуйста, – хитро улыбнувшись, спросила Кейт, чтобы подразнить Джона.
      – Я спросила: кого вы еще любите? Кого вы защищали там, у маяка? – терпеливо повторила Мэгги.
      Кейт опять лишь загадочно улыбнулась в ответ. Луч маяка скользнул по темнеющему небу, указывая морякам безопасный путь. Кейт знала, что Мэтт тоже сейчас в море, и маяк Сильвер Бэй приведет его к ним.
      Вопрос Мэгги повис в воздухе. Кейт сжала руку Джона, и их глаза встретились, говоря о том, чего они не произносили вслух. Они нашли то, что считали потерянным, вновь смогли полюбить, и у них уже была своя тайна, свой тайный час.
      Настало время прилива, вода поднималась, а сердце Кейт переполняла любовь.
      Это их тайный час, и об этом не знал никто, кроме них.