- Как мне успокоить ваше сердце? - спросил я, - Быть может, вас утешит сознание того, что все они наказаны и не смогли насладиться победой, отняв жизнь у Деборы.
      - Да, верно... - И тут она горестно улыбнулась мне и прикусила губу, отчего ее личико стало нежным и трогательным, как у маленькой девочки, которую легко обидеть. Я не удержался и поцеловал ее, не встретив, к своему удивлению, никакого сопротивления, - она лишь потупила взор.
      Мой порыв явно ошеломил ее. Да и меня тоже. Целовать ее; вдыхать аромат ее кожи, чувствовать близость полной груди оказалось столь сладостно, что я совершенно оцепенел, но тут же пришел в себя и заявил, что должен рассказать ей о призраке. Мне тогда казалось, что единственное спасение - переключить мысли на то дело, которое привело меня сюда.
      - Я должен поделиться с вами своими мыслями об этом призраке и об опасности, которую он может навлечь на вас. Думаю, вам известно, как я познакомился с вашей матерью. Наверняка она вам рассказала всю историю.
      - Вы испытываете мое терпение, - сердито произнесла Шарлотта.
      - Каким образом?
      - Тем, что знаете то, что вам не положено знать.
      - А разве вам мать не рассказывала? Ведь это я спас ее из Доннелейта.
      Шарлотту явно заинтересовали мои слова, но гнев ее не остыл.
      - Скажите-ка мне вот что, - попросила она, - вам известно, каким образом ее мать научилась вызывать своего, как она его называла, дьявола?
      - Сюзанна узнала об этом из книги, которую ей показал судья-инквизитор. Она всему научилась от этого судьи, потому что до того она была просто знахаркой, повитухой, каких много, и ничего особенного собой не представляла.
      - А ведь вполне возможно, что представляла. Мы все не такие, какими кажемся. Мы учимся только тому, чему должны научиться. Если задуматься, кем стала здесь я, с тех пор как покинула материнский дом... В конце концов, это действительно был дом моей матери. На ее золото его обставили и устлали коврами, на ее золото покупали дрова для каминов.
      - Горожане судачили об этом, - признался я. - До встречи с вашей матерью у графа ничего не было, кроме титула.
      - Да, и долгов. Но все это теперь в прошлом. Он мертв. А я знаю, вы рассказали мне все, что велела мать, истинную правду. Однако мне известно кое-что еще - нечто такое, о чем вы даже не догадываетесь. Я отлично помню слова матери о вас - о том, что она могла довериться вам полностью.
      - Рад, что она так считала. Я никому не выдал ни одной ее тайны.
      - Кроме своего ордена. Кроме Таламаски.
      - Но это никоим образом нельзя назвать предательством.
      Она отвернулась.
      - Дражайшая Шарлотта, - продолжал я, - я любил вашу мать и готов повторять это снова и снова. Я умолял ее остерегаться этого призрака и его силы. Не стану утверждать, что предсказал ее судьбу, - этого не было. Но я боялся за нее. Меня всегда пугало ее стремление использовать призрака в своих целях...
      - Не желаю больше ничего слушать! - Шарлотта опять пришла в ярость.
      - Что я могу сделать для вас? - спросил я.
      Она задумалась, но явно не над моим вопросом и в конце концов решительно заявила:
      - Я никогда не буду страдать так, как страдала мать, а до нее моя бабка...
      - Я буду молиться, чтобы ваше пожелание сбылось. Я пересек океан, чтобы...
      - Но ваше предупреждение, равно как и сам приезд не имеют к этому никакого отношения. Не хочу и не буду страдать - вот и все. В матери с юности таилась какая-то печаль... Печаль и надломленность присутствовали в ее душе всегда, до самой смерти.
      - Понимаю.
      - Меня миновали подобные раны. Я уже стала женщиной и жила здесь, когда на нее обрушились все эти ужасы. Мне выпала судьба столкнуться с другими несчастьями, и вы сами в этом убедитесь сегодня, когда взглянете на моего мужа. В целом мире не найдется врача, который смог бы его вылечить. И ни одной знахарки. А у меня всего лишь один здоровый сын от него, и этого мало.
      Я вздохнул.
      - Однако нам пора идти, поговорим позже, - сказала она.
      - Да, обязательно. Нам необходимо все обсудить.
      - Нас ждут. - Она поднялась, и я вместе с ней. - Ни слова о матери в присутствии других. Ни слова! Вы приехали лишь затем, чтобы повидаться со мной.
      - Да, конечно. Потому что я торговец, собираюсь обосноваться в Порт-о-Пренс и мне нужен ваш совет.
      Она устало кивнула.
      - Чем меньше вы будете говорить, тем лучше, - бросила она и, повернувшись, направилась к лестнице.
      - Шарлотта, прошу вас, не закрывайте от меня свое сердце, - умоляющим тоном попросил я и попытался взять ее за руку.
      Она вся напряглась, но тут же улыбнулась неестественно милой и спокойном улыбкой и повела меня вверх по ступеням к главному входу.
      Можешь представить себе, Стефан, каким подавленным я себя чувствовал. Как следовало мне понимать столь странные слова? Да и сама она немало меня озадачила своими мгновенными превращениями: она казалась то ребенком, то буквально через секунду - древней и мудрой старухой. Не было уверенности и в том, что она всерьез приняла и мои предостережения, а точнее, предостережения самой Деборы, которые та поручила мне передать. А может быть, я переусердствовал с собственными советами и наставлениями?
      - Мадам Фонтене, - попросил я, когда мы поднялись на несколько ступеней и подошли к двери, - мы обязательно должны поговорить еще раз. Обещаете?
      - Когда моего мужа уложат спать, мы останемся одни.
      Произнося последнюю фразу, она задержала взгляд на мне, и я, кажется, покраснел. На ее щеках тоже заиграл румянец, а губы сложились в игривой улыбке.
      Мы вошли в центральный зал, очень просторный, хотя, конечно, совсем не похожий на те, что встречаются во французских chateau*. [Chateau - замок (фр.).] Его украшала изящная лепнина, а под потолком сияла великолепная люстра со свечами из чистого воска. Дверь в противоположном конце зала выводила на заднюю террасу, откуда были видны край скалы и деревья с фонариками меж ветвей, совсем как в саду перед домом. Только тогда до меня дошло, что шум, который я слышал, производил вовсе не ветер, а море вдалеке.
      Из обеденного зала, куда мы вошли, открывался чудесный вид на скалы и черную воду у их подножия. Следуя за Шарлоттой, я любовался отблесками огней на поверхности моря и с удовольствием прислушивался к шуму волн. Легкий бриз, теплый и влажный, играл в листве.
      Что касается самого зала, протянувшегося по всей ширине дома, то в нем последние новинки европейской моды гармонично сочетались с непритязательным колониальным стилем.
      Стол был покрыт тончайшим полотном и сервирован массивным столовым серебром изумительной работы - нигде в Европе мне не доводилось видеть таких чудесных серебряных вещей.
      Тяжелые канделябры отличались изысканностью резьбы, под каждой тарелкой лежала отделанная кружевом салфетка, кресла были обиты великолепным бархатом с оборками по краям, а над столом висело огромное деревянное опахало на шарнире. Сидевший в углу маленький негритенок ритмично дергал за веревку, продетую сквозь кольца, укрепленные вдоль всего потолка и стены в дальнем конце зала, и таким образом приводил в движение этот своеобразный вентилятор.
      Благодаря опахалу и распахнутым настежь многочисленным дверям, выходившим в сторону моря, в зале парила приятная прохлада, а в воздухе стоял тончайший аромат.
      Не успел я опуститься в кресло слева от хозяйского места во главе стола, как появились рабы, разодетые в европейские шелка и кружево, и принялись расставлять на столе блюда с едой.
      Почти одновременно с ними в зал вошел молодой муж, о котором я столько слышал. Держался он прямо и самостоятельно скользил ногами по полу, однако при этом всем своим весом опирался на огромного мускулистого негра, который поддерживал его, обхватив за талию. Руки молодого человека со скрюченными кистями и безвольными пальцами казались такими же слабыми, как и ноги. И все же он производил впечатление неотразимого красавца.
      Прежде чем поддаться болезни, он, наверное, был незаурядным кавалером в Версале, где и завоевал свою невесту. В ладно сшитом платье, достойном короля, с драгоценными перстнями, унизавшими все пальцы, в огромном красивом парижском парике, украшавшем голову, он на самом деле выглядел впечатляюще: пронзительно серые глаза, крупный рот, тонкие губы и решительный подбородок...
      Опустившись в кресло, он предпринял несколько безрезультатных попыток сесть поглубже, и тогда сильный раб подтянул хозяина так, чтобы тому было удобно, а затем подвинул кресло и встал за его спинкой.
      Шарлотта опустилась в свое кресло, но не во главе стола, а как раз напротив меня, по правую руку от мужа, дабы помогать ему во время еды. В зал вошли еще две персоны - как я вскоре выяснил, братья, Пьер и Андре, оба пьяные, оба едва ворочали языками и глупо шутили. Вслед за молодыми людьми появились четыре дамы, разодетые в пух и прах, - две помоложе и две постарше - видимо, кузины, тоже из постоянных обитателей дома, Пожилые дамы по большей части молчали, лишь время от времени совершенно невпопад задавали нелепые вопросы - обе были туговаты на ухо и довольно дряхлы. Что касается двух дам менее преклонного возраста, то и они уже давно распрощались с молодостью, но проявляли живость ума и хорошее воспитание.
      Перед самым началом трапезы появился доктор - довольно пожилой пьяненький господин, одетый, как и я, строго, в черное. Он прискакал верхом с соседней плантации, с благодарностью принял приглашение к столу и стал жадно поглощать вино.
      Вот и вся компания. За спиной у каждого из нас стоял всегда готовый к услугам раб, чьей задачей было предлагать то или иное блюдо, следить за тем, чтобы тарелка не оставалась пустой, и подливать вино в бокалы, стоило отпить хотя бы глоток.
      Молодой муж завел со мной весьма приятную беседу, и мне сразу стало совершенно ясно, что болезнь никак не затронула его мозг и что он до сих пор не утратил вкуса к жизни и к хорошей еде, которую ему подавали с двух сторон: Шарлотта кормила его из ложки, а Реджинальд - слуга - разламывал хлеб. Он отметил, что вино великолепно, и за оживленным разговором со всей компанией съел две тарелки супа.
      Все блюда были сильно сдобрены специями и отлично приготовлены. На первое подали суп из даров моря с большим количеством перца, затем несколько видов мяса, а на гарнир - жареный картофель, жареные бананы, много риса, бобов и других отменно вкусных продуктов.
      В течение всего обеда присутствовавшие обменивались репликами - в основном по-французски, за столом не смолкали шутки и смех. В обшей беседе не принимали участия только пожилые дамы, тем не менее они не скучали и выглядели вполне довольными.
      Шарлотта говорила о погоде, о делах на плантации, о том, что ее муж должен завтра обязательно поехать с ней и взглянуть на урожай, о том, что молодая рабыня, купленная прошлой зимой, отлично справляется с шитьем... и так далее, в том же духе. Муж отвечал ей с воодушевлением и время от времени обращался ко мне с вежливыми вопросами - как прошло мое путешествие, как мне нравится Порт-о-Пренс, сколько я еще здесь пробуду - и светскими замечаниями по поводу дружелюбия здешних людей и того, что дела в Мэйфейр идут в гору. А еще он рассказал мне, что они собираются купить соседнюю плантацию, как только удастся уговорить ее владельца, спившегося картежника.
      Единственными, кто стремился противоречить хозяину, были его подвыпившие братья - они отпустили несколько презрительных замечаний. Младший, Пьер, внешностью во многом уступавший больному брату, придерживался того мнения, что земли у семьи вполне достаточно и соседская плантация им ни к чему и что Шарлотта слишком активно занимается делами плантации, а это женщине не подобает.
      Сентенции Пьера прозвучали под громкие одобрительные возгласы Андре, который заляпал всю свою кружевную манишку, набивал едой полный рот и жирными пальцами оставлял пятна на бокале. Он в свою очередь настойчиво предлагал после смерти отца продать всю землю и вернуться во Францию.
      - Не смей говорить о его смерти! - резко оборвал Андре старший, калека Антуан.
      Братья в ответ лишь презрительно фыркнули.
      - А как он сегодня? - спросил доктор, отрыгивая. - Даже боюсь спрашивать, лучше ему или хуже.
      - А чего можно ждать? - отвечала одна из кузин, когда-то, судя по всему, красавица. Однако и сейчас она не утратила обаяния и привлекательности, так что смотреть на нее было приятно. - Я очень удивлюсь, если за сегодняшний день он произнесет хоть слово.
      - А почему бы и нет? - спросил Антуан. - Разум его остается таким же ясным, каким был всегда.
      - Да, - подтвердила Шарлотта, - он правит твердой рукой.
      Началась словесная перепалка, все говорили одновременно, и одна из престарелых дам потребовала, чтобы ей объяснили, что происходит.
      Наконец вторая старуха, настоящий сморчок каких поискать, которая, не отвлекаясь ни на секунду, словно прожорливое насекомое, все время что-то жевала, склонившись над тарелкой, внезапно подняла голову и, обращаясь к пьяным братьям, прокричала:
      - Вы оба - никчемные негодники, и с плантацией вам не справиться!
      Те ответили глумливым смехом, в то время как обе женщины помоложе со страхом поглядывали то на Шарлотту, то на почти парализованного, бесполезного мужчину, чьи руки лежали возле тарелки, как две мертвые птицы.
      Тогда старуха, видимо довольная произведенным эффектом, выдала следующее заявление:
      - Здесь всем заправляет Шарлотта!
      Услышав такие речи, женщины помоложе совсем перепугались, пьяные братья опять принялись хохотать и фыркать, а на лице калеки Антуана появилась обаятельная улыбка.
      Однако вскоре бедняга пришел в столь сильное возбуждение, что его буквально начало трясти. И тогда Шарлотта поспешно сменила тему и заговорила о приятном. На меня вновь посыпались вопросы о моем путешествии, о жизни в Амстердаме, о теперешнем состоянии дел в Европе, в частности о перспективах ввоза кофе и индиго. Мне, в свою очередь, начали рассказывать, что жизнь на плантации очень скучна, что никто здесь ничего не делает, только ест, пьет и развлекается... и так далее, и тому подобное, когда вдруг Шарлотта мягко прервала разговор и отдала приказ черному рабу Реджинальду сходить за старым хозяином и привести его в зал.
      - Он разговаривал со мной весь день, - тихо сообщила она присутствующим, скрыто торжествуя.
      - Вот как? Да это просто чудо! - заявил пьяный Андре, который к этому времени уже ел как свинья, обходясь без ножа и вилки.
      Старый доктор, прищурившись, посмотрел на Шарлотту, не обращая внимания на то, что его кружевное жабо все вымазано едой, а вино из дрожащего в нетвердой руке бокала проливается на стол. Казалось, еще секунда, и он уронит сам бокал. У стоящего за его спиной молодого раба вид был очень встревоженный.
      - Что значит - разговаривал с вами весь день? - переспросил доктор. Когда я последний раз его видел, он находился в полнейшем ступоре.
      - Его состояние меняется ежечасно, - ответила одна из кузин.
      - Он никогда не умрет! - прогремела старуха, вгрызаясь в очередной кусок.
      В эту минуту в комнату вошел Реджинальд, поддерживая высокого, седовласого, очень истощенного, похожего на скелет мужчину. Закинув тонкую руку на плечи раба и склонив набок голову, старик поочередно обвел взглядом всю компанию - в его блестящих глазах светился острый ум.
      Его усадили во главе стола, а поскольку он не в состоянии был сидеть прямо, привязали шелковыми шалями к спинке кресла. Реджинальд, видимо досконально знающий процедуру, приподнял подбородок старого хозяина, так как тот не мог самостоятельно держать голову.
      Кузины тут же принялись трещать о том, как приятно видеть его в добром здравии и что они просто поражены столь заметным улучшением его самочувствия. Свое удивление выразил и доктор.
      Когда же старик заговорил, пришла моя очередь удивиться.
      Он дернул вялой рукой и, приподняв ее, со стуком опустил на стол. В ту же секунду уста его открылись и послышался глухой монотонный голос, хотя лицо не исказила ни одна морщинка - лишь нижняя челюсть чуть опустилась:
      - Мне еще далеко до смерти, и я не желаю ничего о ней слышать!
      Безвольная рука вновь судорожно дернулась над столом и с грохотом упала.
      Шарлотта, прищурившись, следила за всем происходящим, глаза ее поблескивали. Я впервые видел ее такой собранной и сосредоточенной - все ее внимание было приковано к лицу старика и его безжизненно лежавшей руке.
      - Бог мой, Антуан, - вскричал доктор, - не станете же вы винить нас за излишнее беспокойство!
      - Мой разум ясен, как всегда! - заявил полуживой старик тем же бесцветным голосом. Очень медленно повернув голову, словно она была деревянной болванкой на скрипящем шарнире, он обвел всех взглядом и вновь с кривой улыбкой обратился в сторону Шарлотты.
      Стремясь повнимательнее всмотреться, я наклонился вперед, чтобы свечи не слепили глаза, и только тогда увидел, что глаза старика налиты кровью, а лицо словно замороженная маска - при малейшей смене его выражения казалось, будто ледяная поверхность покрывается трещинами.
      - Я доверяю тебе, моя любимая невестка, - заявил он, и на этот раз полное отсутствие интонации с лихвой окупилось громогласностью.
      - Да, mon pere, - сладким голосом ответила Шарлотта, - я всегда буду заботиться о вас, не сомневайтесь.
      И, придвинувшись к мужу, она пожала его безвольную руку.
      - Отец, вы не страдаете от боли? - тихо спросил несчастный калека, и во взгляде его, обращенном на старика, промелькнул страх - кто знает, возможно, он видел перед собой собственное будущее.
      - Нет, сын мой, я никогда не чувствую боли. - Ответ прозвучал успокаивающе.
      Чем дольше я наблюдал за полуживым созданием, гораздо более похожим на деревянную куклу, чем на человека, тем тверже становилась моя уверенность, что беседу с нами ведет вовсе не оно, а нечто вселившееся внутрь его и завладевшее его душой. На меня как будто снизошло секундное озарение: я вдруг увидел подлинного Антуана Фонтене, загнанного в ловушку собственного тела, лишенного способности управлять даже своим голосом, - и этот Антуан Фонтене смотрел на меня глазами, полными ужаса.
      Видение промелькнуло как молния, но было тем не менее удивительно отчетливым. Я резко повернулся к Шарлотте и встретил ее холодный, вызывающий взгляд, словно побуждающий меня произнести вслух пришедшую на ум догадку. Старик в свою очередь долго не сводил с меня пристального взгляда и внезапно оглушительно расхохотался, заставив вздрогнуть от неожиданности всех присутствующих.
      - Ради всего святого, Антуан! - взмолилась симпатичная кузина.
      - Отец, выпей вина, - предложил старший сын. Черный слуга Реджинальд потянулся за бокалом, но старик вдруг сам поднял обе руки, уронил их на стол, а затем, зажав ими бокал, с горящим взором поднес его ко рту и выплеснул содержимое себе в лицо... Вино потекло по подбородку, однако несколько капель все же попали в рот.
      Сидевшие за столом замерли в ужасе. Реджинальд оцепенел. И только Шарлотта, с едва заметной улыбкой наблюдавшая за проделкой старого джентльмена, суровым тоном произнесла, поднимаясь из-за стола:
      - Ну хватит, отец, вам пора в постель.
      Рука старца со стуком упала на стол. Реджинальд тщетно попытался поймать выпавший из ослабевших пальцев бокал - тот опрокинулся, остатки вина залили скатерть.
      Окаменелые челюсти вновь разомкнулись, и глухой голос произнес:
      - Я устал от разговоров. Пожалуй, мне лучше уйти.
      - Да, нужно отдохнуть. - Шарлотта подошла к его креслу. - А мы вас навестим.
      Неужели больше ни одной живой душе не бросился в глаза весь этот ужас? Разве никто не видел, что безвольными конечностями старика управляет дьявольская сила? Реджинальд поднял старца на ноги и повел прочь из зала точнее, даже не повел, а понес, ибо старший Фонтене уронил голову на грудь и, казалось, не мог уже и пальцем пошевельнуть. Кузины молча, с отвращением смотрели ему вслед. Пьяные братья едва ли не кипели от злости, а доктор, только что осушивший очередной бокал красного вина, лишь качал головой. Шарлотта проводила старика невозмутимым взглядом и, едва дверь за ним закрылась, вернулась на свое место за столом.
      Наши глаза встретились. Готов поклясться, что ее взор в тот момент горел ненавистью ко мне за то, что я все понял. Пытаясь скрыть неловкость, я отпил немного вина - оно было отменного вкуса, хотя, как я успел заметить, чересчур крепкое - и почувствовал, как по всему телу разлилась непривычная слабость.
      - Я уже много лет не видела, чтобы его руки так двигались, - подала вдруг голос глухая старуха, та, что была похожа на насекомое. Она обращалась ко всем и одновременно ни к кому конкретно.
      - Ну а мне показалось, что говорил не он, а сам дьявол! - откликнулась симпатичная дама.
      - Черт бы его побрал, он никогда не умрет, - прошептал Андре, падая лицом в тарелку, и мгновенно заснул. Его опрокинутый бокал скатился со стола.
      - Да, его умирающим не назовешь, - с тихим смешком согласилась Шарлотта, по-прежнему взирая на все происходящее с самым невозмутимым видом.
      И тут все вздрогнули. Неожиданно откуда-то с лестницы - наверное, с верхней площадки - донеслись раскаты жуткого хохота, от которого всех присутствующих буквально передернуло, - старик еще раз напомнил о себе.
      Лицо Шарлотты приняло суровое выражение. Нежно похлопав мужа по руке, она поспешно покинула обеденный зал, успев все-таки при этом бросить взгляд в мою сторону.
      Наконец старый доктор со вздохом объявил, что должен ехать домой, однако к этому времени он так напился, что, несмотря на неоднократные попытки, не в силах был встать из-за стола. Как раз в это время прибыли еще два гостя, хорошо одетые французы. Им навстречу тут же направилась симпатичная пожилая дама, тогда как остальные три уже покидали обеденный зал. Самая старшая из них, сморчок, при этом злобно оглядывалась на уснувшего лицом в тарелке Андре и что-то недовольно бормотала себе под нос. Пьер тем временем поднялся из-за стола и помог встать напившемуся доктору, после чего парочка, покачиваясь, удалилась на террасу.
      Оставшись наедине с Антуаном, - сонм рабов, убиравших со стола, не в счет, - я спросил хозяина дома, не пожелает ли он выкурить со мной сигару, и добавил, что как раз в тот день приобрел две штуки в Порт-о-Пренс, кажется неплохие.
      - О, в таком случае вы должны попробовать мои - из табака, который я здесь выращиваю, - объявил он.
      Мальчишка-раб принес нам сигары и огня и остался стоять рядом со своим господином, чтобы давать тому затянуться, когда он пожелает.
      - Вы должны простить моего отца, - тихо произнес Антуан, словно не желая, чтобы его услышал кто-либо, кроме меня. - Ум у него чрезвычайно острый. Это все ужасная болезнь виновата.
      - Прекрасно понимаю, - отозвался я.
      Из гостиной напротив, где расположились остальные участники обеда, доносились смех и оживленный разговор. Судя по всему, Пьер с доктором тоже участвовали в общем веселье.
      Двое черных рабов, совсем еще мальчики, тем временем пытались поднять из-за стола Андре. Тот в ответ лишь злился и что-то бормотал в пьяном возмущении, а потом резко вскочил и ударил одного из мальчишек так сильно, что бедняга расплакался.
      - Не глупи, Андре, - устало урезонил родственника Антуан и сочувственно обратился к пострадавшему: - Подойди сюда, малыш.
      Раб подчинился, а буян вне себя от ярости вылетел из обеденного зала.
      - Возьми монету из моего кармана, - велел мальчишке хозяин. Тот не заставил себя ждать - похоже, ритуал был ему хорошо знаком - и с сияющими глазами зажал в руке награду.
      Наконец появилась хозяйка дома в сопровождении Реджинальда, и на этот раз вместе с ней был розовощекий малыш, благословенный агнец, и две няни-мулатки, ни на шаг от него не отходившие, словно это не ребенок, а драгоценная фарфоровая чашка, готовая в любую секунду разбиться.
      При виде отца малыш радостно засмеялся и задрыгал ножками, в то время как несчастный калека не в силах был шевельнуть рукой, чтобы приласкать сына. Какое печальное зрелище!
      Тем не менее Антуан в ответ улыбнулся, а когда прелестное создание на несколько мгновений опустили ему на колени, нежно поцеловал светлую головку.
      Никаких тревожных признаков в поведении ребенка я не заметил, но, уверен, в столь юном возрасте болезнь не давала о себе знать и у Антуана, Дитя унаследовало лучшие черты как от отца, так и от матери - я впервые видел такого очаровательного младенца.
      Наконец мулатки, обе очень симпатичные, получили разрешение забрать малыша и унести в детскую - подальше от мира, таящего в себе столько опасностей.
      Хозяин дома тоже начал прощаться, взяв с меня обещание, что я останусь в Мэйфейр столько, сколько пожелаю. Напоследок я выпил еще немного вина, решив про себя, что на этом и закончу, так как голова начинала кружиться.
      Не помню, каким образом я вдруг оказался на полутемной террасе, рядом с красавицей Шарлоттой. Как потом выяснилось, она привела меня сюда, чтобы дать возможность полюбоваться садом, неярко освещенным разноцветными фонарями. Мы опустились на деревянную скамью.
      Несмотря на то что я взмолился больше не наливать мне, - сам не понимаю, как это я умудрился столько выпить, - Шарлотта и слышать ничего не захотела:
      - Это лучшее мое вино, я привезла его из дому.
      Из вежливости пришлось согласиться. Чувствуя, что пьянею все сильнее, и желая прояснить голову, я поднялся со скамьи и, покрепче ухватившись за деревянные перила, глянул вниз. Казалось, ночь полна темных призраков: какие-то тени - наверное, рабы - сновали по саду. Проходившая мимо пышнотелая загорелая красотка одарила меня улыбкой. Голос Шарлотты доносился до меня словно сквозь сон:
      - Итак, красавец Петир, что еще вы хотите мне сказать?
      "Почему она так странно ко мне обращается? - подумал я. - Ведь наверняка ей известно, что я ее отец".
      Хотя, с другой стороны, вполне вероятно, что она этого и не знала. Что ж, как бы то ни было, я должен хотя бы попытаться все объяснить. Неужели она не понимает, что этот дух никак нельзя назвать обычным привидением? Ведь существо, которое способно завладеть телом старика и полностью подчинить его своей воле, на самом деле черпает свою силу от нее, и в то же время, не ровен час, может повернуться против нее... Однако Шарлотта не пожелала меня слушать.
      Взглянув в сторону ярко освещенного обеденного зала, я увидел, как мальчишки-рабы в блестящих голубых атласных ливреях наводят там порядок. Вытирая сиденья кресел и подбирая упавшие салфетки, они играли и бесились как чертенята, не подозревая, что я наблюдаю за их развлечениями.
      Я обернулся к Шарлотте и столкнулся с холодным немигающим взглядом красивых глаз. А еще заметил, что она распустила волосы и словно кабацкая девка, низко обнажила великолепные белые плечи и грудь. Я не мог отвести глаз от представшей передо мной картины, хотя отлично сознавал, что отец не имеет права так смотреть на собственную дочь - это было явным грехом.
      - Вы переоцениваете свои знания, - заговорила она, продолжая прерванный разговор, суть которого уже выпала из моего смятенного сознания. - Но ведь, по словам матери, вы все равно что священник - знакомы только с законами и теориями. С чего это, скажите на милость, вы взяли, что духи есть зло?
      - Вы меня не поняли. Речь не о том, что духи несут зло, а о том, что они опасны. О том, что они враждебны к людям и совершенно неуправляемы. Я не называю их порождением ада, поскольку не знаю, так ли это.
      Язык отказывался мне подчиняться, тем не менее я постарался объяснить Шарлотте, что, согласно учению Католической церкви, все "неизвестное" обладает демонической природой, - в этом-то и заключается основное и принципиальное различие между церковью и Таламаской, много лет тому назад послужившее причиной основания нашего ордена.
      Мальчишки по-прежнему носились по залу, прыгали, кружились, то появляясь в поле моего зрения, то исчезая в глубине зала. Голова моя была словно в тумане.
      - А почему вы не допускаете мысли, что я досконально изучила этого духа и вполне могу им управлять? - спросила Шарлотта. - Неужели вы и в самом деле полагаете, что моя мать не держала его в своем подчинении? Неужели вы не понимаете, что со времен Сюзанны кое-что существенно изменилось?
      - Да все я понимаю. Я ведь видел старика. Мысли путались, я не мог найти подходящих слов, а воспоминания об увиденном в обеденном зале мешали рассуждать логически. Отчаянно хотелось выпить, однако я удержался - будет только хуже.
      Слава Богу, Шарлотта взяла у меня из рук бокал. Казалось, она пришла к какому-то решению.
      - Моя мать не знала, что стоило ей только повелеть, и Лэшер вселится в кого угодно, хотя любой священник мог бы ей рассказать про людей, одержимых дьяволом; впрочем, в тех случаях вторжение в чужую душу не приносило пользы.
      - О какой пользе вы говорите?!
      - Всем им приходится в конце концов покидать новое тело - как бы ни старались, они не могут стать этим человеком. Ах, если бы только Лэшер мог превратиться в старика...
      Я пришел в ужас от услышанного, однако Шарлотту, похоже, это лишь позабавило - по ее губам пробежала улыбка.
      - И все-таки, что вы считали необходимым передать мне? - жестом указав на место рядом с собой, вернулась она к первоначальной теме разговора.
      - Я хотел предупредить, попросить вас отказаться от этого существа, отдалиться от него и не строить свою жизнь, рассчитывая на его силу, о которой нам ничего не известно. Вы не должны учить его. Ведь он и понятия не имел о возможности завладеть душой человека - именно вы научили его этому искусству. Разве я не прав?
      Шарлотта промолчала и словно задумалась.
      - Значит, вы просвещаете демона, чтобы он служил вашим целям?! продолжал я. - Сюзанна, будь она в состоянии прочесть демонологию, которую ей показал инквизитор, сумела бы наслать демона на человека. Равно как и Дебора, уделяй она больше внимания книгам. Нет, эта задача досталась вам, и то, что задумал инквизитор, осуществилось лишь в третьем поколении! Чему еще вы хотите обучить существо, уже способное вторгаться в души людей, вызывать бурю и превращаться в неотразимо прекрасного призрака в открытом поле?