ГЛАВА 4

– Дело в том, что Старый Капитан был контрабандистом и коллекционером. Я провел рядом с ним много лет. Мать отправила меня в Андовер, однако вскоре привезла обратно домой – она не могла жить без меня. Я учился у иезуитов. У меня практически не было друзей, я почти никуда не ходил, и потому, наверное, общество Старого Капитана было для меня наилучшей компанией. Что же касается Винкена де Вайльда, то все началось тоже со Старого Капитана и его торговли антиквариатом, в основном мелкими вещами.

Но я хочу сказать тебе сразу, что Винкен де Вайльд не имеет никакого значения, он связан лишь с одним моим сном, хотя и очень порочным, извращенным. То есть я хочу сказать, что Винкен де Вайльд был страст­ной любовью всей моей жизни – за исключением Доры, разумеется, – но если после нашего разговора тебе он будет неинтересен, то, значит, и никому боль­ше. Доре, во всяком случае, нет до него дела.

– И все же кто он такой, этот Винкен де Вайльд? И что с ним связано?

– Искусство, конечно. Красота. Лет в семнадцать у меня в голове была полная каша. Я вдруг решил, что должен основать новую религию, своего рода культ, – знаешь, свободная любовь, помощь бедным, протест против любого насилия, ну и все такое, – нечто вроде прелюбодействующих аманитов. Шел 1964 год… Это была эпоха «детей цветов», марихуаны, Боб Дилан без конца пел о морали, нравственности и милосердии. И мне захотелось воссоздать Братство общей жизни, но только в духе современных сексуальных представ­лений. Ты знаешь, что это было за Братство.

– Да, они проповедовали очень популярную в средние века мистическую идею о том, что каждый может познать Бога.

– Именно. Надо же, ты и об этом знаешь!

– И что для этого не обязательно быть монахом или священником.

– Все правильно. Монахи чересчур нетерпимы и завистливы, а мои юношеские мечты вдохновлял Винкен. Я знал, что он последователь немецкого мистицизма, Мейстера Экхарта и его единомышленников, хотя и работал в монастырской мастерской, где переписывал от руки на пергаменте старинные молитвенники и другие священные книги. Однако книги Винкена резко отличались от всех других. И мне казалось, что если я соберу их все, то непременно добьюсь успеха.

– Но почему именно Винкен? Чем он отличался от остальных?

– Попробую объяснить. Видишь ли, наш пансион представлял собой смесь нищеты и элегантности. Моя мать, что называется, не опускалась до грязной работы – для этого существовали три служанки и старик-негр – мастер на все руки. Что касается жильцов, все они были людьми состоятельными, с приличными доходами и собственными лимузинами, стоявшими в гаражах по всему Садовому кварталу, а потому могли себе позволить и трехразовое питание, и красные ковровые дорожки, и все остальное. Дом этот, я уве­рен, тебе известен – он был построен по проекту Генри Хауарда в поздневикторианском стиле. Мать унаследовала его от своей матери.

– Да, я знаю его. Видел, как ты останавливался перед этим домом. А кто владеет им сейчас?

– Понятия не имею. Я потерял его. Я вообще многое потерял. Но речь не об этом. Так вот, представь себе: дремотный полдень; мне всего пятнадцать, и я чувствую себя ужасно одиноким; Старый Капитан приглашает меня к себе, и в дальней комнате – а он занимал две гостиные в передней части дома и жил в особом, волшебном мире удивительных и редких вещей – я вижу на столе…

– Могу себе представить…

– ..Я вижу на столе эти книги! Маленькие средневековые молитвенники! Конечно, мне и раньше приходилось видеть молитвословы, я хорошо знал, как они выглядят. Но только не средневековые рукописи… В детстве я прислуживал при алтаре в церкви, ежедневно вместе с матерью ходил к мессе, умел читать церковную латынь – в той мере, в какой это было необходимо. Иными словами, я, конечно, понял, что книги эти религиозные, что они очень редкие, ценные и что Старый Капитан, несомненно, собирается их продать.

«Ты можешь посмотреть их, Роджер, – сказал он мне, – и даже взять в руки, но только если будешь обращаться с ними бережно и аккуратно». До этого уже в течение двух лет он приглашал меня к себе, мы вместе слушали пластинки с записями классической музыки, часто он брал меня с собой на прогулки. Но как раз в тот период, о котором я сейчас рассказываю, он начал проявлять ко мне сексуальный интерес, хотя я об этом даже не подозревал и пока он к делу не от­носится.

Когда я вошел, он разговаривал с кем-то по теле­фону. Речь шла о судне, стоявшем в порту.

Через несколько минут мы были уже на пути в га­вань. Вообще, мы часто поднимались на борт разных кораблей. Я ничего не знал о цели этих посещений. Видимо, все та же контрабанда. Помню только, как Старый Капитан сидел за большим круглым столом и беседовал с командой – как правило, это были гол­ландцы, – а в это время кто-нибудь из офицеров по­казывал мне машинное отделение, штурманскую каюту, радиорубку… Все они говорили с сильным ак­центом. Я никогда не уставал от таких экскурсий, по­тому что очень любил корабли. В те годы причалы Но­вого Орлеана не пустовали и там всегда было полно пеньки, конопли, крыс.

– Да, я помню.

– А помнишь длинные канаты, протянутые меж­ду бортами судов и берегом? На таких канатах всегда закрепляли специальные металлические пластины, служившие своего рода щитами, потому что крысы не могли через них перелезть.

– Конечно.

– Так вот. В тот вечер мы вернулись домой очень поздно, но, вместо того чтобы по обыкновению от­правиться спать, я стал упрашивать Старого Капитана, чтобы он позволил мне снова пойти к нему и еще раз взглянуть на книги, прежде чем он их продаст. Матери в холле не было, и я надеялся, что она уже легла в постель.

Позволь, однако, немного подробнее рассказать о моей матери и нашем пансионе. Как я уже упоминал, он выглядел достаточно элегантно. Интерьер и обста­новка были выдержаны в стиле Ренессанса, хотя, ко­нечно, говорить в данном случае приходится лишь о подражании, ибо такими вещами фабричного произ­водства были буквально забиты многие особняки, на­чиная с восьмидесятых годов девятнадцатого века,

– Я помню.

– В доме была великолепная лестница, винтовая. Она начиналась возле витражного окна – истинный шедевр, которым Генри Хауард мог справедливо гордиться. А у самого ее основания, внутри лестничного колодца, – ты только представь себе! – стоял огромный туалетный столик, принадлежавший моей матери. И она сидела в холле и расчесывала волосы. Стоит мне только вспомнить об этом, и у меня тут же начинает болеть голова! Точнее, начинала болеть, пока я был жив. Поистине трагическая картина! Несмотря на то, что я видел ее с детства практически каждый день, я так и не смог избавиться от ощущения ужасного несоответствия: пожилая женщина с темными волосами, сидящая за мраморным, украшенным филигранью туалетным столиком с зеркалами и канделябрами, никак не увязывалась в моем воображении с парадным, торжественным холлом.

– А жильцы с этим мирились?

– Конечно, потому что дом был забит под завяз­ку. Старый мистер Бридли жил в помещении, некогда служившем террасой для слуг; слепая мисс Стентон обитала в бывшей «обморочной» комнатушке наверху; еще четыре комнаты переоборудовали для жильцов в задней части дома, там, где раньше жили слуги. Я по натуре очень чувствителен к любому беспорядку. По мне, все должно быть устроено либо идеально, либо вообще никак – вроде полнейшего хаоса в той квартире, где ты меня убил.

– Понимаю.

– Но если бы мне довелось вновь поселиться в том доме… Впрочем, это не важно. Я лишь хотел объ­яснить, что люблю порядок, и в молодости всегда о нем мечтал. Мне хотелось быть своего рода святым – точнее говоря, мирским святым. Однако вернемся к книгам.

– Продолжай.

– Я бросился к лежавшим на столе книгам. Одна из них имела даже собственный футляр. Я.был покорен и очарован миниатюрными иллюстрациями. В ту ночь я изучал страницу за страницей, мечтая о том, чтобы впоследствии получить возможность возвращаться к ним снова и снова Естественно, что латынь, на которой эти книги были написаны, я прочесть не мог.

– Слишком плотный текст и изощренное написание букв.

– Надо же, тебе и это известно!

– Полагаю, мы делаем немало удивительных открытий относительно друг друга. Однако продолжай.

– Всю неделю я самым тщательным образом рас­сматривал книги. Ради них даже пропускал школу. Там было ужасно скучно. Тем более что я сильно опе­режал в учебе своих одноклассников и жаждал совер­шить нечто совершенно необыкновенное – какое-нибудь дерзкое преступление, например.

– Ну да. Либо святой, либо преступник.

– Согласен. На первый взгляд мои желания в корне противоречат одно другому. И тем не менее все обстояло именно так.

– Не сомневаюсь.

– Старый Капитан поведал мне многое об этих книгах. Ту, что лежала в отдельном футляре, обычно носили на поясе – она представляла собой нечто вроде дорожного молитвенника. А самая большая и толстая из них, и тоже богато украшенная, называ­юсь Часослов. Была там конечно же и Библия на минском языке. Надо заметить, он рассказывал обо :ем этом крайне небрежным тоном, и было очевид­но, что его самого книги мало интересовали.

А вот меня, сам не знаю почему, они буквально притягивали к себе. Они казались мне уникальным средоточием того, что я любил и ценил в любой вещи: красоты и незаурядности. Ничего подобного мне еще не приходилось видеть.

– О да, твоя страсть мне хорошо понятна, – с улыбкой произнес я.

– Красные чернила, обилие золота, миниатюр­ные фигурки… Это было прекрасно! Я взял лупу и при­нялся досконально изучать каждую иллюстрацию. Потом отправился в старую библиотеку на Лисеркл – помнишь ее? – и внимательно прочел все, что смог там найти по интересующей меня теме: о средневековой книжной культуре, о том, как труди­лись над созданием книг монахи-бенедиктинцы. Тебе известно, что Дора владеет монастырем? Это, конечно, не Сент-Галльское аббатство, но нечто очень на него похожее – монастырь строился в девятнадца­том столетии.

– Я видел его и видел там Дору. Она очень смелая девушка и совсем не боится темноты и одиночества.

– Она до идиотизма верит в Святое провидение, но способна добиться многого, если кто-то не разрушит ее мечты и планы. Мне нужно выпить еще. Я знаю, что рассказываю слишком торопливо и сумбурно, но по-другому я сейчас не могу.

Я жестом приказал бармену принести еще пор­цию.

– Продолжай. Что было дальше? И кто же он все-таки, этот Винкен де Вильд?

– Он был автором двух из тех ценнейших книг, которые оказались в распоряжении Старого Капитана. Но я узнал об этом не сразу, а лишь через несколько месяцев. Все это время я продолжал упорно изучать иллюстрации и постепенно пришел к выводу, что миниатюры в двух рукописях созданы рукой одного художника. А вскоре в обеих книгах мне удалось обнаружить и его имя, причем в нескольких местах, хотя Старый Капитан уверял, что никаких подписей там нет. Однако, как я уже говорил, все ценности были для него не более чем предметами торговли. Обычно он заключал такого рода сделки в магазине на Роял-стрит.

Я кивнул, подтверждая, что помню.

– Итак, я жил в страхе, ожидая того момента, когда он понесет туда и столь дорогие моему сердцу сокровища. Ведь эти две книги не были похожи ни на какие другие. Прежде всего, рисунки отличались обилием тщательно выписанных деталей. Например, на одной странице можно было увидеть цветущую ветвь винограда, а в каждом цветке, словно в персональном убежище, скрывалась маленькая человеческая фигур­ка. Кроме того, это были сборники псалмов. Причем на первый взгляд они представляли собой канониче­скую Псалтирь, соответствовавшую тексту общепри­нятой латинской Библии.

– А на самом деле?

– А на самом деле – нет. Таких псалмов ты не найдешь ни в какой Библии. Мне не составило труда выяснить это, просто сопоставив их с текстами дру­гих латинских изданий того же периода, которые я принес из библиотеки. Это были авторские сочине­ния. Мало того, миниатюрные иллюстрации изображали не только животных, деревья или плоды, но и людей, причем обнаженных. Но и это еще не все. Об­наженные люди занимались всякими вещами…

– Босх!

– Именно! Совсем как «Сад земных наслажде­ний» Босха! Те же райские сладострастие и чувствен­ность. Конечно, тогда я еще не побывал в «Прадо» и не видел самого творения мастера. Но, можно сказать, передо мной был именно Босх в миниатюре. Крошеч­ные люди резвились и шалили под изобильно увешан­ными плодами деревьями. Старый Капитан уверял меня, что не видит в иллюстрациях ничего необыкно­венного, что все это широко распространенные образы, характерные для изображения райского сада Я не мог с ним согласиться. Две книги, буквально запол­ненные такими миниатюрами? Нет, я не считал это чем-то обычным. Я просто обязан был расшифровать обе книги, найти ключ к их пониманию, перевести и прояснить смысл каждого содержащегося в них слова

И тогда Старый Капитан сделал мне поистине ко­ролевский подарок – он совершил нечто такое, что могло превратить меня в религиозного лидера и спо­собно сделать таковым Дору, хотя у нее в жизни со­всем иная цель.

– Он отдал тебе книги.

– Да! Он отдал их мне. Скажу больше. Тем летом мы объездили с ним всю страну, чтобы я имел воз­можность увидеть другие средневековые рукописи. Мы побывали в Хантингтонской библиотеке в Паса­дене, в библиотеке Ньюбери в Чикаго, мы посетили Нью-Йорк. Он хотел даже отвезти меня в Англию, но мать не разрешила.

Я получил представление практически о всех ти­пах средневековых книг. И пришел к выводу, что произведения Винкена не похожи ни на какие другие. Вишен был язычником и богохульником. Имя его слышали сотрудники многих библиотек, однако ни одна из них не могла похвастать его книгами.

Капитан позволил мне и дальше держать у себя книги. Тогда я вплотную занялся их переводом. Я пе­решел в выпускной класс. Однако в первую же не­делю учебного года Старый Капитан умер в своей комнате. Я оставался с ним до самого дня похорон, от­казывался оставить его одного и стал посещать уроки только после церемонии погребения. Несколько дней он находился в коме и к исходу третьих суток внешне изменился настолько, что узнать его было практиче­ски невозможно. Глаза Старого Капитана перестали закрываться, хотя сам он этого, конечно, не сознавал, из полуоткрытого рта, принявшего форму овала, со свистом вырывалось неровное дыхание. Поверь, я не покидал его ни на минуту и видел все это собственны­ми глазами.

– Я верю.

– Да, все было именно так. Теперь представь. Мне исполнилось семнадцать, мать все время болела, де­нег на продолжение учебы в колледже – а все учени­ки выпускного класса только об этом и твердили – не было. Я мечтал о Калифорнии, о Хейт-Эшбери, о «детях цветов» и песнях Джоан Баэз. Я мог думать только о том, что отправлюсь наконец в Сан-Фран­циско и, вооруженный идеями Винкена де Вйльда, стану там основателем совершенно нового культа

К тому времени у меня был практически го­тов перевод обеих книг. В этом мне очень помог ста­рый священник-иезуит, один из тех блестяще одарен­ных ученых монахов, которые в силу обстоятельств вынуждены были половину дня отдавать воспитанию мальчишек. Он смог посвятить мне не слишком мно­го времени, но делал это с удовольствием, и не только потому, что перевод доставлял ему истинное наслаж­дение. Ведь нам приходилось подолгу оставаться с ним наедине за запертыми дверями, а это, в свою оче­редь, дарило ему надежду на определенную интим­ную близость.

– Стало быть, еще до смерти Старого Капитана ты уже снова торговал собой?

– Нет. Все было иначе. Не совсем так, как ты ду­маешь. Но все же… Видишь ли, этот священник был ирландцем и принадлежал к числу истинных целибатов, твердо выполнявших обет безбрачия. Таких те­перь, наверное, уже нет, и современному человеку понять их очень трудно. Он, что называется, никогда и ни с кем… Сомневаюсь даже, что он хоть раз мастур­бировал. Ему было вполне достаточно хоть недолго на­ходиться рядом с каким-нибудь мальчиком, а все его эмоции выражались лишь в кратковременном уча­щении дыхания или еще в чем-либо в том же духе. В наши дни религия не привлекает к себе таких здо­ровых и в то же время воздержанных мужчин, чьи желания вытеснены в область подсознания. Люди та­кого сорта не способны причинить зло ребенку, сек­суальное домогательство для них столь же немысли­мо, как непристойные вопли с алтаря во время мессы.

– Значит, он не сознавал, что испытывает к те­бе влечение, что ты ему как-то по-особенному нра­вишься?

– Совершенно верно. Он просто часами сидел рядом со мной и переводил сочинения Винкена. Я не свихнулся во многом благодаря ему. Оказавшись по­близости от нашего дома, отец Кевин – таково было его имя – всегда заглядывал, чтобы проведать Старого Капитана. Будь Старый Капитан католиком, отец Кевин непременно соборовал бы его. Постарайся по­нять. Ты не можешь судить людей, подобных Старо­му Капитану и отцу Кевину.

– О да! Как и мальчиков вроде тебя.

– А тут еще в последний год моей учебы мать за­вела себе отвратительного нового дружка – этакую сладенькую пародию на джентльмена, одного из тех людей с черной душой и сомнительным прошлым, кто при этом умеет хорошо и много говорить и смот­рит на тебя сверху вниз. Его моложавое лицо было ис­пещрено морщинками, отчего выглядело словно потрескавшимся. Он курил «Дю Морье». Мне кажется, что он даже собирался жениться на моей матери – ради дома, разумеется. Ты слушаешь меня?

– Да, конечно. Значит, после смерти Старого Ка­питана у тебя не осталось никого, кроме священника?

– Никого. Теперь ты понимаешь, в каком поло­жении я оказался. Мы с отцом Кевином продолжали усердно трудиться. Ему нравилось приезжать ко мне в пансион. Обычно он оставлял машину на Филип-стрит, и мы поднимались в мою комнату – на втором этаже в передней части дома. Окнами она выходила на улицу, и оттуда были великолепно видны шутов­ские парады во время празднования Марди-Гра. Я вырос в полной уверенности, что нет ничего удивительного и необычного в том, что ежегодно весь город на целых две недели буквально сходит с ума. В общем, так или иначе, однажды ночью во время очередного парада мы по обыкновению не спали, однако совер­шенно не обращали внимания на происходящее за окном – совершенно нормальная реакция местных жителей, которые за свою жизнь успели достаточно насмотреться на кавалькады из папье-маше, дешевые безделушки, факелы…

– Да, эти кошмарные багровые факелы… – перебил я его.

– Согласен…

Он вдруг умолк и задумчиво уставился в бокал с новой порцией выпивки, только что принесенный барменом.

– В чем дело? – встревожился я, потому что почувствовал, что и он чем-то взволнован. – Роджер, посмотри на меня. Не исчезай, продолжай свой рассказ. Что вам удалось выяснить из перевода? Эти книги действительно были кощунственными и богохульными? Роджер! Пожалуйста, не молчи!

Он вздрогнул и вышел из оцепенения. Потом под­нял бокал и одним глотком выпил почти половину.

– Гадость, но мне нравится. «Сазерн Комфорт» стал первым спиртным напитком, который я попро­бовал, еще когда был совсем мальчишкой. – Он под­нял на меня взгляд. – Я не исчезаю. Просто мне вдруг вспомнился дом, я словно вновь увидел его, ощутил его запах. Ты знаешь, как пахнет в комнатах стариков, в комнатах, где они живут много лет и где умирают? Но мне этот запах казался чудесным. Так о чем я гово­рил? Ах, да. Итак, ночью, во время парада в честь Про­тея, отец Кевин сделал великое открытие: обе книги Винкен де Вайльд посвятил своей покровительнице Бланш де Вайльд, которая, как явствовало из текста и рисунков, содержавшихся на первых пяти страницах, была женой его брата Дэмиена. Это открытие заставляло совершенно по-новому интерпретировать и сами псалмы. Они были полны сладострастных обещаний, предложений и приглашений и даже, возможно, содержали в себе некий секретный шифр, с помощью которого назначались тайные свидания. В книгах не однократно появлялось изображение одного и того же маленького садика – как ты понимаешь, я говорю о миниатюрах.

– Я знаю множество подобных примеров.

– И каждый раз в этом садике присутствовали фигурки обнаженного мужчины и пяти женщин, танцующих вокруг фонтана в каком-то средневековом замке, – во всяком случае, при пятикратном увеличении это выглядело именно так. И тут отца Кевина вдруг охватил неудержимый смех – он долго хохотал, не в силах остановиться.

«Стоит ли удивляться, что мы не видим здесь ни одного святого или сцены из Библии, – наконец смог заговорить он. – Этот твой Винкен де Вайльд был отъ­явленным еретиком. Не иначе как: колдуном или одержимым. И он, конечно же, был влюблен в эту женщину, в Бланш». Надо сказать, что сделанное от­крытие скорее развеселило, чем ужаснуло отца Ке­вина.

«Знаешь, Роджер, – сказал он, – если ты сумеешь связаться с устроителями аукционов, то, вполне воз­можно, эти книги позволят тебе получить образова­ние в университете Лойолы или Тулейна. Только не вздумай продавать их здесь. Поезжай в Нью-Йорк, обратись в "Баттерфилд и Баттерфилд" или "Сотби"»,

За последние два года он переписал для меня что-то около тридцати пяти стихов в переводе на англий­ский – надо признать, что его прозаические пере­воды с латыни были сделаны абсолютно точно, – и теперь мы перечитывали их и тщательно изучали. По­степенно нам становилось понятным содержание книг в целом.

Еще нам удалось выяснить, что на самом деле книг было много, а в нашем распоряжении оказались пер­вая и третья из них. Уже в третьей книге псалмы выражали безграничное восхищение Бланш; автор вос­певал чистоту и доброту своей возлюбленной и посто­янно сравнивал ее с Девой Марией. Кроме того, там содержались ответы на какие-то письма – судя по всему, женщина описывала в них свои страдания и те муки, которые ей приходилось терпеть во власти мужа.

Стихи великолепны, и вообще, книги сделаны столь искусно и талантливо, что тебе непременно следует их увидеть и прочесть. Ты должен отправиться в ту квар­тиру, где убил меня, и взять их.

– Значит, ты не продал книги, чтобы раздобыть средства на обучение в университете?

– Конечно нет. Ты только представь! Винкен устраивал оргии вместе с Бланш и ее четырьмя подру­гами! Я был заворожен и восхищен. Винкен стал для меня своего рода святым – я преклонялся перед си­лой его таланта; а сексуальность превратилась для ме­ня в религию, потому что таковой она была для Винкена: каждым своим словом, в каждой строке он воспевал плотскую любовь. Пойми, я никогда искрен­не не придерживался какого-либо ортодоксального вероисповедания. И считал, что католическая цер­ковь стоит на грани умирания, а протестантизм и во­все смешон. Только много лет спустя я понял, что про­тестантская вера основана на мистике и проповедует то самое единение с Богом, которое столь яростно от­стаивал Мейстер Экхарт и о котором писал Винкен.

– О, какое великодушие по отношению к проте­стантам! А что, Винкен действительно писал о едине­нии с Богом?

– Да, через союз и единение с женщинами. Он высказывался весьма завуалированно и в то же время совершенно недвусмысленно. «Их объятия позволяли мне познать суть Троицы с гораздо большей яснос­тью, чем любые учения и объяснения…» – примерно в таком духе. Справедливости ради должен сказать, что в то время протестантская религия ассоциирова­лась у меня лишь с материализмом, бесплодием и ту­ристами-баптистами, которые напивались в стельку на Бурбон-стрит только потому, что не осмеливались делать это в своих маленьких городишках.

– И когда же ты изменил свое отношение к про­тестантам? – спросил я.

– Я сейчас говорю не о частностях, а о своем от­ношении к религии в целом. В то время я не видел перспектив ни для одного из существовавших на За­паде вероисповеданий. Дора сейчас придерживается практически того же мнения. Но о Доре мы погово­рим позже.

– Вам удалось полностью закончить перевод?

– Да, как раз перед тем, как отца Кевина переве­ли на службу в другое место. Больше я его не видел. Позже он писал мне, но к тому времени я уже сбежал из дома.

Ни слова не сказав матери, я сел в автобус «Трейлвейз», потому что у них билет стоил на несколько цен­тов дешевле, чем у «Грейхаунд», и перебрался в Сан-Франциско. Денег практически не было – в карманах у меня не нашлось бы на тот момент и семидесяти пяти долларов. Все, что когда-то давал мне Старый Капитан, я промотал, а после его смерти прикатили какие-то родственники из Джексона, штат Миссиси­пи, и вывезли вещи из его комнат.

Они забрали абсолютно все. Хотя, я думаю, Старый Капитан оставил кое-что и мне. Но мне было напле­вать. Самым большим его подарком были книги. И еще – наши с ним ленчи в «Монтелеоне». Мы заказывали суп из стручков бамии, и Старый Капитан позволял мне крошить в него соленые крекеры и раз­мешивать, пока суп не превращался в кашу. Это было мое любимое блюдо.

Да-а… Так о чем я говорил? Я купил билет до Кали­форнии, а оставшиеся деньги распределил таким об­разом, чтобы на каждой остановке съедать хотя бы по куску пирога с кофе. И в какой-то момент я вдруг осознал, что точка возврата осталась позади. По-мое­му, это произошло в одном из городков Техаса, То есть я хочу сказать, что, далее если бы мне в тот мо­мент захотелось вернуться, денег на обратную дорогу уже не хватило бы. Если мне не изменяет память, столь забавные мысли пришли мне в голову ночью, а городок, кажется, назывался Эль-Пасо. Так или иначе, путь назад был отрезан.

Меня ждал Сан-Франциско! Я рвался в Хейт-Эш-бери, чтобы исполнить свою мечту: создать там новый культ, основанный на идеях Винкена и прославляю­щий любовь и согласие, культ, главным лозунгом кото­рого должно было стать провозглашение божествен­ности сексуального единения. И в доказательство я жаждал показать своим последователям книги Вин­кена Да, я мечтал именно об этом, хотя, должен тебе признаться, сам в Бога совершенно не верил.

Не прошло, однако, и трех месяцев, когда я понял, что отнюдь не одинок и не оригинален в своих убеж­дениях. Город был буквально заполонен хиппи, ко­торые исповедовали свободную любовь и нищенство. И хотя я регулярно рассказывал о Винкене огромно­му числу своих разгульных, полуопустившихся, воль­но живущих друзей, хотя я показывал им книги и чи­тал псалмы – самые безобидные, конечно…

– Могу себе представить…

– Моим главным и основным занятием стала ра­бота в качестве менеджера тройки рок-музыкантов, которые мечтали о славе и считали ниже своего дос­тоинства держать в голове сроки и условия контрак­тов или собирать выручку от концертов. Один из них – мы звали его Блю – на самом деле пел хоро­шо. У него был красивый тенором с широким диапа­зоном. Группа имела успех. Во всяком случае, нам так казалось.

Письмо отца Кевина я все же получил. Мы обита­ли тогда в мансарде «Спреклз Мэншн» в районе Буэ-на-Виста-парка, Ты знаешь этот дом?

– Да, знаю. Сейчас там отель.

– Правильно. Но отелем он стал много позже, после ремонта и реставрации. А в те времена это был частный дом с танцевальным залом на верхнем эта­же; там же имелись маленькая кухонька и ванная. Их-то я и арендовал. Такого понятия, как «ночлег и завтрак», тогда еще не существовало. Музыканты про­сто жили там, пользовались кухней и одной на всех грязной ванной, репетировали. А днем, когда они спа­ли вповалку на полу, я предавался собственным меч­там – о Винкене, о том, где и как найти как можно больше сведений об этом человеке и о его стихах о любви. Меня посещали самые разнообразные фанта­зии, и все они были связаны с Винкеном.